Охотник на крыс

               
Назарову Степану Ильичу было за восемьдесят лет, но никто бы в это не поверил. Полный жизненной энергии и силы он не отставал   от молодых мужиков  на рыбалке, и на охоте в тайге.
К тому же был ещё очень удачлив. Он не только отлично знал повадки животных, но имел звериноё чутьё, словно сам был одним из тех на кого охотился.
Мне пришлось с ним не один раз бывать на охоте. Однажды сидели с ним в засидке на солонце, дожидаясь, когда сохатый придёт лизать солоноватую землю. Эта охота, как и снайперская состоит в долгом и терпеливом ожидании. Не знаешь, когда придёт зверь, может через час, а возможно и через сутки.
Но ты должен быть в постоянном напряжении, чтобы не выдать своего присутствия.
Так вот Степан Ильич отлично чувствовал зверя на подходе. Он сидел и тихо разговаривал, посмеивался, шутил, пил чай из термоса, а потом вдруг замер и сказал
– Ну, вот и дождались. Идёт матуха с телком. Теперь замри и старайся совершенно ни о чём не думать, особенно об охоте.
После, когда мы не трогая мать, подстрелили молодого сохатого, разделали его и сидели у костра я спросил напарника,
– Откуда ты знал, что идёт лосиха с бычком, да ещё  на таком расстоянии от нас.
– Я почувствовал материнскую заботу и тревогу за своего детёныша у лосихи, хотя бычку уже полгода с гаком.
– Откуда у тебя такая интуиция? Развилась от охоты, или дар от рождения?
– Я так думаю, что люди вначале общались между собой телепатически, одними мыслями, как и животные. Это уже после стали издавать звуки, выражая свои эмоции. Появились слова, речь, у каждого народа свой язык.
Люди ушли от животных, потеряв с ними связь, забыв способ общения мыслями. Но где-то в подсознании ещё сохранилось что- то от прежнего и если заставить себя вспомнить это, то можно вернуть давно забытое чувство улавливания мыслей. Особенно если это делать в детстве, ведь и чужой язык ребёнок усваивает гораздо быстрее взрослого.
– Хочешь сказать, что ты в детстве учился общению с животными?
– Я очень не люблю вспоминать своё детство, но тебе, как  другу расскажу о нём.

– Я блокадник. Мне было шесть лет, когда я с бабушкой пережил самую страшную первую блокадную зиму в Ленинграде.
Отца совсем не помню, фотографии ни его, ни маминой не сохранилось. Знаю от бабушки, что он был моряк. Маму помню мельком, Она с первых дней войны ушла добровольцем на фронт, потому как работала медсестрой в хирургии.
Прощаясь, пришла уже в солдатской форме, схватила меня на руки и прижала к себе. Так и остались в памяти: её лицо, колючее сукно и запах новой шинели.
Где - то там глубоко в сознании есть картины, где она в красивых цветных платьях, но эта шинель закрыла, перегородила доступ к ним, как и ко всему довоенному.
Говорят, что детская память избирательна и легко стирает, расстаётся с негативным прошлым, но почему я запомнил и не могу избавиться от своих детских блокадных воспоминаний? Они в моей памяти, как на компьютере, на отдельном диске, который невозможно отформатировать.
Я помню всю свою ленинградскую блокадную жизнь так отчётливо, словно это было вчера.
Моя бабушка была больной женщиной, постоянно болела, какая - то хворь грызла её изнутри, а она сопротивлялась, и эта борьба вызывала уважение у окружающих.
Уже зимой, когда смерть собирала свой страшный урожай, бабушка говорила соседке
– Здоровые и молодые умирают от истощения, почему же меня смерть обходит стороной – брезгует что - ли?
А я уже тогда понимал, какая сила оберегает её от смерти. Она любила меня и вся зациклилась на моём спасении. Она любую крошку хлеба отдавала мне и старалась передать все свои знания, предупредить меня и спасти даже после своей смерти.
Как только наступили осенние холода, люди стали ставить в квартирах железные печки, такая печка была и у нас с бабушкой в комнате.
Но для печки нужны были дрова, уголь. И вот тогда бабушка разрешила мне обследовать все близлежащие к дому развалины, в поисках всего, что может гореть.
Это стало нашим спасением.
Неподалёку был полностью разрушенный дом. Видимо авиабомба точно угодила в него и, взорвавшись, обрушила все этажи, и стены в огромную кучу обломков.
Всё деревянное, что могло гореть,  было растащено, и я стал протискиваться сквозь щели вовнутрь кирпичной груды. В одном месте обломок стены прикрыл подвальное окно. Только такой малыш, как я, мог проскользнуть туда.
Очутившись в подвале, да ещё в полной темноте, я на ощупь стал исследовать ближний угол. Он был завален пустыми ящиками, видимо наверху был магазин.
Около ящиков я нащупал какую - то лежанку, на которой валялась телогрейка и открытая пустая банка тушёнки, рядом я нащупал ещё одну банку, но цельную.
Для меня это была огромная радость. Я представил, как обрадуется бабушка моей находке и пошёл к выходу. Выбравшись из развалин, помчался к дому.
Бабушка была точно обрадована. Она подробно расспросила меня, как я попал в подвал, прочно ли стоит кусок стены, закрывающий подвальное окошко, много ли в подвале ящиков и есть ли ещё что.
Узнав, что там темнота и ничего не видно, похвалила меня за смелость и находчивость, назвала добытчиком и кормильцем. Я был горд и счастлив, что смог обрадовать и накормить свою любимую бабушку.
На второй день я отправился в подвал, уже набрав с собой свечей. Бабушка подробно меня проинструктировала где, что и как смотреть.
Я осмотрел весь подвал, но ничего больше съестного не нашёл. Я разобрал один из ящиков на доски, чтобы унести с собой и присел на лежанку.
Вдруг в дальнем углу я увидел крысу. Она, не шевелясь, сидела у стены и смотрела на меня. Потом, видимо, поняв, что я не представляю для неё угрозы, подняла мордочку, уморительно понюхала воздух и пробежала мимо моих ног под кучу ящиков.
Когда я дома рассказал бабушке о том, что видел, она, подумав, сказала.
– Стёпушка, видимо тебе придётся учиться охоте на крыс. Твой дед рассказывал, что, будучи во Вьетнаме, видел, как там люди едят крыс. Конечно, нам православным заказано их есть, но в лихую годину, как эта, Бог простит нас за такой грех.
Бабушка помогла мне сделать копьё или острогу из стальной вилки, вставив её ручку в бамбуковую лыжную палку, закрепив конец мягкой медной проволокой.
Видимо, стараясь пробудить во мне воинский дух, рассказывала истории об охотниках индейского племени, что метко поражали зверя своими копьями.
И вот взяв копьё и сумку для добычи, я отправился в шесть лет на свою первую в жизни охоту.
В подвале я сел на лежанку, свечку, как учила бабушка, отгородил от крысиного лаза куском фанеры, замер и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Видимо крыса решив, что я ушёл, вылезла из дыры и вновь побежала мимо меня к ящикам.
Я ударил по ней своим копьём, но промазал. Ударил ещё раз, но попал вилкой в её хвост. Крыса завизжала и стала рваться, кидаясь в разные стороны, пока не оборвала перебитый хвост.
Я чуть не заплакал от обиды на себя. Ну, зачем я так торопился и не прицелился, как следует.
Решив, что сегодня крысы больше не вылезут, я подобрал крысиный хвост, набрал дров и пошёл домой.
Дома бабушка старалась успокоить меня и сказала, что сегодня мы получили свою пайку хлеба и сварим супчик из хвоста. Она обожгла хвост на огне, соскоблила ножом шкурку и сварила бульон.
Сама она выпила только ложку бульона, остальное оставила мне, сказав, что мне нужны силы для завтрашней охоты. Я сгрыз весь хвост без остатка, косточки в нём были мягкими и вкусными.
И вот на следующий день я убил одну крысу, потом ещё и ещё.
Бабушка была довольна. Мы съедали по пол крысы в день, остальное мясо бабушка складывала в металлическую коробку из под чая. Её прятала в холодильный ящик за окном на «чёрный день».
– Когда этот день будет – спрашивал я.
– Ты сам, это поймёшь – отвечала она и в который раз начинала наказывать мне, что делать, когда её не станет.
Я не мог представить, что её вдруг не будет, хотя уже видел вокруг множество трупов. Пожилые истощённые люди умирали прямо на улицах, присядут отдохнуть и всё.
А зима с каждым днём становилась всё жёстче и жёстче. По квартирам ходили комсомолки и забирали детей в детские дома, там был шанс им выжить.
Одна девушка Настя с соседней улицы приходила к бабушке и та упросила её оставить меня с ней, наказав забрать меня только после её смерти. Об этом я узнал уже после от самой Насти.
Бабушка наказала мне, чтобы я как можно меньше попадался людям на глаза, пугая людоедами и детским домом.
Я уходил в подвал и сидел на топчане, выжидая, когда покажется добыча. Не мигая смотрел на выглядывающую из норы крысу.
И вот тогда я впервые почувствовал, о чём она думает. Мы с ней думали об одном, о еде.
Я вдруг узнал, что там под ящиками ещё один лаз в стене, через который можно попасть на бывшую свалку. И ещё понял, что крыса побежит мимо меня, когда исчезнет агрессия, испускаемая мною.
И я стал контролировать свои мысли.
Так постепенно во мне просыпались, забытые за ненадобностью, охотничьи инстинкты.
Несколько раз за всё время моей охоты в подвале, мимо меня прошмыгивала крыса без хвоста. Я уже знал, что это мать всего крысиного семейства.
Она словно играла со мной, мне не удавалось её больше зацепить своим копьём. В самый последний момент она останавливалась, или кидалась в сторону, чувствуя интуицией мои действия.
Мы отметили с бабушкой Рождество, устроили пир, каждому она приготовила по крысе. Два раза за это время у нас побывала Настя, помогла получить продукты по нашему пайку.
Мне она напоминала мою маму, такая же неунывающая и весёлая. После Рождества зима стала невыносимо долгой, день прибывал, а в нашей жизни никаких изменений.
Ближе к весне крыс стало мало, видимо я переловил большую их часть. Мы доели все наши запасы для чёрного дня, бабушка становилась всё слабее и слабее
Седьмого апреля она умерла. Утром, когда я уходил в подвал, она простилась как обычно со мной и как обычно напомнила, если её не станет, идти к Насте.
Когда я вернулся, она лежала, так как я её оставил, возможно, она умерла сразу по моему уходу. Я накрыл бабушку одеялом. Плакать я не плакал, она меня уверила, что мы с ней обязательно встретимся. И я верю в это до сих пор.
Почти месяц я прожил в детском доме, пока нас не вывезли из Ленинграда. Меня привезли в Сибирь, и здесь я нашёл новую семью, стал сибиряком, вырастил своих детей и внуков. Да, ты мою жизнь хорошо знаешь.

– Степан Ильич, а своих родителей вы после войны нашли? Были в Ленинграде?
– Мои приёмные родители  после войны посылали запросы во многие места, надеясь, что остался в живых отец или мать и получили ответ об их смерти. Отец погиб под Севастополем, а мама в 43м при освобождении Киева. Бабушку похоронили в братской могиле.
А вот в Ленинграде я так и не побывал. Почти всю жизнь испытывал страх при мысли встречи с городом, всё откладывал на потом.
А когда после перестройки Ленинград переименовали, стало стыдно за город хамелеон, что меняет имя в угоду власти. Стыдно перед умершей бабушкой и погибшими родителями.
Знаешь, давай плесни из фляжки, там ещё осталось.

Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу.