Вчера один деятель меня катал

                Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону!
                Из песни Артура Эйзена «Партизан Железняк».
                Штурманам эскадрилий Борисоглебского ВВАУЛ.

        В те годы, проведенные в стенах училища, мысли о значимости штурманов в обучении лётных кадров как-то в голову не приходили. Да и в последующем  не очень-то я и задумывался. Но настал тот час, когда захотелось написать о том времени. Нет! Не написать, а рассказать. Да и не о времени как таковом, а о людях! Ведь нет ничего более интересного для нас всех, чем судьбы людей. И если кого-то интересуют судьбы монархов-олигархов, то меня всегда привлекали истории простых тружеников. Вспомнил забавную историю со мной и штурманом  Ворожко В.Т. Услышал рассказы моих однокашников о штурмане эскадрильи Пашичеве В.П. Как не вспомнить Василия Дмитриевича Трунова с предложениями о реформе обучения лётчиков?!  Абрамова Вячеслава Михайловича  - с байками о «Фантомах»?! Кудряшова Александра Васильевича, с которым нам довелось летать и на «элках», и на «мигарях»?!

        Рассказывает Сергей Емельчев.
        На первом курсе в Уварово штурманом 1-ой Авиационной эскадрильи был майор Пашичев Валентин Павлович.

Пашичев Валентин Павлович, родился 28 апреля 1949 года, в 1971 году окончил  Ейское высшее военное училище лётчиков.

        Пашичев обладал богатым арсеналом выражений по любому поводу. Вот насчёт зачёта он говорил примерно так:  «Кто хочет сдать сегодня зачёт, приходите после ужина, в семь... с четвертью...»
А если летел проверяющим, то при заходе на посадку непременно кричал по самолетному переговорному устройству: "Хто тренер твой?"
Инструктор подбегал к нему получить замечания за своего паршивца после полёта, а штурман заглядывал в глаза курсанта и с улыбкой и любовью изрекал, растягивая гласные: "Дрооваа!"
Всегда ставил хорошие оценки! Сразу после взлёта отключал курс и радиокомпас...  Курсант докладывал об отказе, а он довольный такой: "БЫВАТ!"
Он мог минут 10 в полёте рассказывать про деревню Ивановку. О том, что она похожа на немецкий автомат, о том, что это историческая родина композитора Рахманинова, о том, что там до сих пор стоит музей великого музыканта...
Или про пилотажную зону как про историческое место: «Сия пилотажна зона расположена в окрестностях села Энгуразово. Село имеет вытянутую вдоль дороги форму и состоит практически из трёх протяжённых улиц. Кем населено село? Как вы думаете? Нет, не энгуразами! Село образовано в 1795-ом году двумя десятками семей татар-переселенцев. В центре села - мечеть. На окраине большой пруд. И не дай вам Бог катапультироваться над этим селом! Даже если вам повезёт, и вы приземлитесь, вас там заколют вилами! УЩУЧИЛИ???»
У курсантов-первокурсников пересыхало в горле, волосы на белобрысых макушках приподнимались, вспоминалась добрая и ласковая мама, кровь в жилах стыла, как соляра в крещенский мороз, хотелось в туалет по-лёгкому.
А ещё Пашичев носил тельник поверх пузца, пил в жарищу чай из самовара и был таким классным штурманом!
Он научил наши мозги считать, мы рисовали на память несчётное количество раз район полётов, учили данные запасных аэродромов, клеили карты замечательным, пахучим резиновым клеем...

        Продолжает Иванов Володя.
Пашичев любил курсантов спрашивать:
- А ты когда АЯКСом полететь собираешься?
- Как??!!
- АЯКСом: А Я Курсант Самостоятельно…
Проходя мимо курсантов, ругающихся матом и в упор не замечающих
майора (плохая осмотрительность, по штурманским меркам...), говорил:
- Эй, на барже!!!
- Да, товарищ майор...
- Лом тут не проплывал?!
Как-то раз, взяв в руки очередной листок, с нарисованным на нём
"радиусом" 50 километров, а правило было такое: радиус пятьдесят - 50 населённых пунктов, радиус сто пятьдесят - 150, радиус триста – ну, кто сколько мог уместить, Пашичев быстро смял листок  одной рукой и большим пальцем другой руки "выдавил" бугор с частью радиуса:
- А ну-ка, скажи, как называаца эта вот речушечка-вонючечка?
В 1984 году, наверное, уже в Жердевке, осенью... По утрам
прохладно. Ехали в открытой машине. Впереди, над крышей грузовика
склонились  командир звена майор Владыкин Николай Петрович и НАШ любимый штурман АЭ майор Пашичев Валентин Павлович...
Разговор двух "бывалых" майоров:
- Палыч, что-то стало холодать в последнее время, особенно по утрам...
- Да, Петрович... Пора надевать трусы с длинным рукавом...
Сергей завершает рассказ о Пашичеве В.П.:
- Зубр, бизон, уважаемый аксакал, авторитетнейший педагог! Благодарю судьбу за знакомство с ним! Невозможно переоценить вклад этого Человека в процесс формирования собирательного образа Борисоглебского выпускника!

Теперь моя очередь.
Курсе на четвёртом  довелось слетать мне с майором Труновым на сложный пилотаж.
Василий Дмитриевич - известная личность в авиационных кругах. Разработанная им реформа обучения лётных кадров и сегодня актуальна. А рассчитанная им зона поиска авиационных пусковых устройств, которые, увлёкшись фотобомбометанием и вообразив невесть что, скинул Мишка на полигоне, была настолько точна, что поисковая операция продлилась не более часа.

        В середине лета в казарму нашу забрёл маленький котёнок. Он так жалобно кричал, что его решили зачислить в списки эскадрильи и поставить на котловое довольствие. Пушистый комочек незамедлительно получил большую порцию лётной колбасы. Бедолага так оголодал, что приговорил всю доставшуюся колбасу. Живот у бестолкового дитя раздуло, и он с трудом волочил лапы. Неокрепшие мышцы спины не держали содержимое утробы, которое едва не касалось пола. Толпа курсантов потешалась над объевшимся ребёнком, а котёнок тут же получил кличку «Василий Дмитриевич» из-за схожести «трудовых мозолей»! Выражаясь авиационным сленгом, у старшего «ВД» имелся внушительный подвесной бак!

        Пилотажная зона попалась с ограничением по высоте, поэтому на вертикальных фигурах приходилось энергично тянуть ручку на себя, дабы не выскочить за пределы верхней границы. Ощущения были необычные – всё время что-то мешало.
По пути на аэродром, приборы отказывали один за другим. Я едва успевал докладывать об очередном отказе. Когда в живых остались только приборы контроля работы двигателя, Василий Дмитриевич поинтересовался:
- А прицел тебе для чего?
Пот тёк по хребту горной речкой и бурным водопадом завершал свой путь в моих трусах. Приборы он мне включил только на глиссаде, после «дальнего»:
- А вот нефиг, меня ручкой по пузу лупить!

Подслушанный рассказ.
Пыхтя «беломориной» и жестикулируя, курсант живо рисует картинку в воздухе.
Снижаюсь от четвертого к первому для того, чтобы войти в круг полётов. Руководитель полётов – стажёр - даёт одновременно разрешение на взлёт экипажу, находящемуся на полосе, и мне на снижение, а я даже этого и не понял.
- 94-й, на первом! – и выполняю левый разворот.
Из-под меня вылетает огромная дура, в которой сидят два лётчика. В эти считанные доли секунды я заметил, что оба смотрят на меня!
Об этом никто и ничего на разборе не сказал!
Прихожу сдавать зачёт штурману эскадрильи на знание района полётов – радиус 150 км. Вроде всё отвечаю, но на какой-то цифре запинаюсь…
- Какой позывной?
- 94-й!
- Иди учи!
И так несчётное количество подходов.
- Да что не так-то, товарищ майор! – взмолился я.
- А нечего меня на первом развороте пугать!

        Вспоминает  Шура Лысак.
        Штурман майор Зайцев. Лысоватый, с добродушной широкой улыбкой весельчак, обучает командира звена майора Новосёлова, списывать девиацию.
Самолёт выставляется на пунктире взлётно-посадочной полосы и периодически, после того как специально обученный человек ковыряется отвёрткой в недрах машины, поворачивается на пятнадцать градусов вокруг вертикальной своей оси.  Для этого необходима грубая мужская сила в лице нескольких курсантов. Сегодня этой силой были я и ещё кто-то, сейчас уже и не вспомню. Помогает нам командир звена капитан Борисенко.
Лето, жара. Мы прячемся под крылом самолёта. Зайцев сидит в кабине, Новосёлов на обечайке, склонившись над военным штурманом. Вникает.
- Давай!
И мы поворачиваем самолёт на следующие пятнадцать градусов, толкая машину руками.
Зайцев показывает и рассказывает, Новосёлов слушает и смотрит. Мы «курим»!
- Давай!
Мы выползаем из-под крыла и толкаем самолёт.
Самолёт раскачивается, но с места не двигается. Мы прилагаем больше усилий! Результата нет. Мы напрягаемся! Самолёт не поддаётся!
Втроём отходим от  самолёта на несколько шагов и заглядываем в кабину. На лице Зайцева медленно расплывается шикарная улыбка. Уголки губ вот-вот коснутся штурманских ушей.
Над взлётно-посадочной полосой разносится шипящий звук отпущенных тормозов!
Голосом детским, гелиевым капитан Борисенко Олег возмущается, разводя руки:
- А мы тут е…шачим!


        К полётам в зону на простой и сложный пилотаж меня допускал штурман эскадрильи майор Ворожко Вадим Тимофеевич. Лётчик, выпустивший в самостоятельный полёт не один десяток курсантов. Заслуженный, уважаемый, по характеру «нордический, стойкий», с юмором на авиационной высоте.
***
27 июня 84 года. День солнечный, ясный и ответственный.
(Подробности подготовки к полёту, запуск, руление, взлёт из памяти стёрлись, а вот пилотаж в зоне…!)

Упражнение № 6 КУЛПа (курс учебно-летной подготовки) расписано от взлёта до посадки. Штопор левый - боевой разворот правый, штопор правый - боевой разворот левый, виражи, бочки, пикирования, горки…

Занимаем зону. Севернее нас - автомобильная дорога Саратов – Воронеж, южнее - железная дорога, просматриваются очертания города Георгиу-Деж.

Курсант всегда чувствует, когда инструктор держится за рули. Сегодняшний полёт - на допуск к самостоятельному вылету, и я понимаю, что педалирую самолётом  без вмешательства «опытного пассажира».

Приступаю к выполнению задания. И первый комплекс: штопор левый – боевой разворот правый! Я убираю обороты и пытаюсь гасить скорость самолёта энергичным взятием ручки на себя. Самолёт резво задирает нос, набирает высоту, а скорость сбрасывать не думает! Я заставляю машину сбросить скорость - продолжаю тянуть ручку на себя!

На секунде пятнадцатой, наверное, увлекательной борьбы ручка управления самолётом резко вылетает из моей руки и бьется об ограничитель хода, чуть ли не упираясь в приборную доску! От неожиданности и отрицательной перегрузки мысли вмиг вылетают из головы и, скорее всего, даже из кабины! Я повисаю на ремнях парашютной системы, головой упираюсь в фонарь кабины. Всё, что лежало на полу кабины, оказывается перед моим лицом: грязь с ботинок моих и моих собратьев, какой-то карандаш, полётная карта, которую я не закрепил. Всевозможные лямки занимают вертикальное положение, и моя кислородная маска лезет на глаза. Болтаясь в подвесной системе, я тщетно пытаюсь поймать ручку управления, махая обеими руками и отгоняя плавающие в воздухе предметы! Когда мне это удалось, я энергичным движением беру ручку на себя! Всё, что пребывает в воздухе кабины, резко падает на пол! Оцениваю обстановку: мы в зоне, высота четыре тысячи сто метров, скорость двести десять километров час, обороты - малый газ!

«Вроде всё в порядке! А что это было?!»

Молча я продолжаю выполнение задания: мне же штопор крутить! Приступаю к гашению скорости! Ручку деру на себя энергичнее первой попытки! На десятой секунде борьбы ручка проделывает тот же кульбит! Все предметы, обитающие в кабине, повторяют предыдущий маневр! Снова болтаюсь на ремнях. Карта прилипла к фонарю. Кувыркаясь, перед глазами пролетает карандаш: «Гым, простой! И грифель сломанный!»

Когда я поймал орган управления самолётом - осматриваюсь. Оказывается, что мы подходим к границе пилотажной зоны. Я увеличиваю обороты двигателя, вывожу самолет в горизонтальный полёт и разворачиваю «лайнер» в противоположное направление: на север, на Москву!

Пребывая в полной прострации, с девственно чистой от мыслей головой, я не нахожу ничего лучшего, как уточнить у товарища инструктора о дальнейших своих действиях!
- А штопор-то крутить?
- А на хрена ты сюда прилетел?!

По всей видимости, двигаясь на юг, ветерок на высоте оказался попутным, и скорость никак не хотела падать.

Развернувшись против ветра, самолет моментально сбрасывает скорость. И вот уже «Элка» крутится в левом штопоре. Перед глазами мелькают то облака, то земля, то небо, то лесной массив и распаханные поля! У меня всё получается, и думать о произошедшем некогда. На вертикальных фигурах я чувствую, как Вадим Тимофеевич мне помогает.

***
- Товарищ майор, разрешите получить замечания, считая, что цель полёта достигнута, и меры безопасности соблюдены!

Штурман, повесив шлемофон на руку, не спеша шагает к домику предполетных указаний. Я семеню рядом. Тимофеич достаёт сигарету, разминает её, закуривает, выпускает дым и, не глядя на меня:
- Лети!
- Есть лети! – И, радостный, бегу к самолёту.


***
На следующий день на площадке летнего кинотеатра проходит разбор полётов эскадрильи за предыдущую смену. Первым по праву выступает Комэска. Рассказывает, кто и где вчера накосячил.
- У кого что есть ещё сказать?

И штурман поднимает руку! Комэска даёт ему слово. Вадим Тимофеевич выходит к доске, берёт мел и рисует… Он рисует и комментирует… Комментирует… мой вчерашний полёт!

«Это что я?! Это я так вчера летал?!»

Оказалось, что ручка вылетела у меня из рук потому, что над нами проходила воздушная трасса, в которую я усердно лез. Что на аэродром я вышел, срезав схему набора высоты. И ещё чего-то там я накуролесил.

От стыда я не знаю, куда себя деть! Мне хочется спрятаться под лавочкой, на которой сижу, закрыть лицо руками, чтобы никто не догадался что этот, про которого рассказывает штурман, был я.

***

Сейчас, я преклоняюсь перед талантом наших шкрабов, наших лётчиков-инструкторов! Перед талантом истинных воспитателей советских лётчиков! Ведь Тимофеич за весь разбор ни разу не назвал мою фамилию! Но фраза, с которой он начал свой монолог, останется в моей памяти навсегда:

- Вчера! Один деятель меня катал…