От Яузы до Курского

Я обратил  внимание на  пьяного. Он  качался у самого бордюра сквера, между дорогой и Яузой, в опасной близости от проносящихся машин; качался как тростник в бурю.

Я подошел ближе. Пьяный  был высокого роста, худой, с длинным лицом и  сонными глазами, лет сорока, не больше.

Я подумал, что дорогу ему вряд ли перейти в таком состоянии: раздавят! Решив помочь, спросил:
«Куда вам? Я провожу!»
«Мне за город надо! К  брату еду. Он по Курской дороге живет».
«Ну, значит, нам по пути. Вам на Курский вокзал, а мне на метро. Пойдем вместе».

Я взял его под руку, и мы с трудом переправились через дорогу. Пьян он был в стельку, но шел, как ни странно, легко, устойчиво, качался, спотыкался, но не падал, так что не тяжело было рядом с ним шагать. Нашлись даже силы и время для разговора:

«Ты откуда сам-то?»
«Из Абхазии. Там родился, там и жил до двадцати лет. Потом в тюрьму попал, а сейчас в Москву с юга еду, из Белгорода.
Чудно  как-то: напился я еще под Курском, а теперь вот по Москве шатаюсь, хмель курский выгуливаю…»
«А сюда зачем?»
«Работу ищу. В церкви хочу работать: я по столярному делу мастер; жестянщиком могу, крыши крыть тоже… Может, надо где такого… Не знаешь?»
«А почему именно в церкви?»
«Люблю я в церковь ходить. Душа там успокаивается. Коммунистов этих ненавижу за то, что церкви порушили!»
"Ладно тебе… Церкви, может, и рушили, зато жизнь строили! Ты лучше про себя расскажи. В тюрьму-то за что посадили?»

Молчит. Вспоминает. Потом нехотя:
«Было дело да прошло. За драку. Заступился за одного парня. Ну, ты лучше не спрашивай!»

Вот мы и у вокзала  уже. Рядом мчатся и гудят авто. Кругом нежаркий неяркий летний день. Входим в здание, идем в зал ожидания. Прямо на меня правит тележку дюжий грузчик:
«Посторонись!»

Чуть не задевает  меня, разбойник,  своей тележкой. Глаза моего попутчика мгновенно просыпаются, вспыхивают, он отпускает ругательство:
«Ну, ты, осторожней, а то башку отвинчу прямо на рабочем месте!»

Носильщик не отвечает на замечание и следует дальше. Взгляд  моего заступника снова гаснет.
«А я вот к брату еду. Надеюсь, поможет с работой. Хотя раньше никогда не помогал. Сам-то  при деле, все у него есть: и дом, и жена, и дети, и сад большой.
А все равно не люблю его. Если он мне еще раз не поможет, я опять чего-нибудь натворю. Слушай, я тебе сейчас одну вещь скажу...
Очень будет плохо, если я... брата убью?»

Последние слова он произносит как-то отчаянно весело, с вызовом, который он посылает то ли мне, то ли своему Богу, в церковь к которому любит ходить.

«Зачем ерунду городишь? Совсем, что ли, обалдел? Что за мысли у тебя?»
«Не надо, выходит?»  — задумчиво говорит он.  — «Да ладно тебе, я пошутил, может, а ты и поверил! Эх, ты…»

Возле нас возникает какой-то юркий гражданин средних лет. Словно невидимый магнит буквально притягивает его к моему попутчику.

Мой спутник сразу оживляется:
«Сидел? Где? Кем в лагере был? Шнырем  шнырял?»

Юркий мужчина обижается и слегка мрачнеет, словно ему напомнили неприятную страницу биографии, которую он считал давно закрытой:
«Зачем обижаешь? Я к тебе с открытой душой, а ты…»

Я оставляю обоих выяснять отношения, —  ухожу.
Вокруг шумит огромный муравейник-вокзал. Город в городе. Государство в государстве.
И все куда-то едут.
Спешат.
И никому ни до кого нет дела...