Я не раб КПСС!

                (Быль)

История эта случилась давно, на исходе советского времени. А рассказал её мне сосед по дому (назову его Н.), которого после очередного запоя — вроде и хороший был парень, а зашибал крепко! — жена сдала в психбольницу. Тогда это было запросто, как обмочить два пальца... Лечебница эта была родным домом для алкашей. Не желаешь жить трезво среди здоровых, так посиди среди душевнобольных. Если ничего не дойдёт в твою дурную башку, так может остаться здесь навечно.

Сначала поместили его вместе с буйными в пресловутую палату № 6, чтобы понаблюдать, а вдруг у парня белочка? Ночью здесь постоянно горел свет, а больные кричали. Слишком неадекватных прикручивали к железным кроватям. Связанные по рукам и ногам, они рвались и матерно ругались, но для медперсонала это дело привычное, потому смотрели за ними не очень. Нередко они ходили под себя, и санитары заставляли кого-нибудь из больных менять загаженную постель.

В палате остро пахло мочой и калом. Какой уж тут сон? Н. не мог уснуть и пугливо оглядывался по сторонам. Напротив него всю ночь умирал худощавый парень лет 30. Он так и не смог выйти из запоя, был уже без сознания, хрипло и часто икал, вроде бы как пытался вздохнуть, тело его мелко вздрагивало, одна нога бессильно свисала с кровати. Под утро он затих, санитарка накрыла его простыней, позже пришли двое с носилками и унесли окоченевшее тело.

В больнице всё выполнялось по строгому распорядку, после завтрака всех, кто мог ходить,  выгоняли из палат в широкий и длинный коридор. Здесь можно было посидеть на скамьях и стульях, поставленных вдоль стен. Больные, как маятник в часах, расхаживали взад-вперёд с отрешённым видом. Палаты в это время проветривали и убирали. Нерадивые санитарки, не желая заниматься уборкой, заставляли психических мыть полы, и те старались вовсю за несколько сигарет.

Вот ходит Н, как заведённый, по широкому коридору вместе с душевнобольными. И тяжко вздыхает, тут хоть и спёртый воздух, но не пахнет мочой, как в палате. Одет в широкие клетчатые штаны, хоть подметай ими полы, в застиранную серую рубашку, на ногах рваные тапочки. Свой спортивный костюм не прихватил из дому, когда забирал участковый. Не до этого было, голова трещала с похмелья, а в больнице заставили переодеться. В этих тапочках, наверное, не один псих умер, думалось ему.

Захотелось ему в туалет (открывали его только в определённые часы), а там не протолкаться и дым коромыслом. Для душевнобольных табак — это отрада, счастливчикам его приносили родные. Такие, жадно затягиваясь, стояли в клубах дыма у приоткрытого окошка. А другим  никто не приносил сигарет, они клянчили окурки и докуривали их, пока не задымятся кончики просмолённых пальцев. Иногда алкаши ради забавы бросали окурок в загаженный унитаз и со смехом смотрели как безумный мгновенно выхватывал его из дерьма и докуривал.

Теснота, дым, кто курит, а кто сидит на очке. Настоящий дурдом, подумал Н. и, кое-как справив нужду, быстро выбрался из туалета, чертыхаясь в душе, что угораздило его попасть в такое богоугодное заведение. По коридору сосредоточенно ходили больные, один бормотал что-то несвязное, другой давил на стене мух, а кто-то стоял возле обеденных столов.

Пришло время передач. Санитарки, ответственные за раздачу пищи, доставали из кухонного холодильника подписанные пакеты с колбасой, салом, хлебом, вареньем, конфетами — самым разнообразным съестным и раздавали больным. А те, кому никто ничего не приносил, стояли рядом и смотрели, надеясь, что попадут кусочек. А когда подавали, быстро запихивали себе в рот, словно боялись, что отнимут.

Внимание Н. привлёк высокий кряжистый дед лет 65. Худощавое, с запавшими щеками, чисто выбритое лицо. Одет он был чистенько (насколько это возможно в психбольнице, где все ходили в штопанном и перештопанном), застиранные, но довольно ещё неплохие серые брюки и такой же пиджак. Удивили механические часы на его руке, старые, простенькие, с потёртым циферблатом. Психам часы не положены, подумал Н., а дед с часами, странно...

Старик молчаливо ходил по коридору, думая какую-то свою думу. Взгляд у него был вполне осмысленный, и Н. решил «раскрутить» его на разговор. Когда старик присел на скамью у стены, он подсоседился к нему, надеясь, что беседа с дедом развеет грустные мысли. И не обманулся, старик оказался словоохотливым и вполне вменяемым. Когда Н. поинтересовался у него как он оказался здесь, тот рассказал необычную историю. Видимо, давно с ним никто не говорил по душам, не расспрашивал о его жизни, и он рад был высказаться случайному собеседнику.

                Рассказ старика

Глухим голосом (когда говорил, во рту тускло поблёскивали два ряда железных зубов) дед поведал, что уже 35 лет скитается по психбольницам. А всё потому, что отправил в следственные органы письмо и в нём были слова, что он не хочет быть рабом КПСС. А когда Н. спросил, почему он так написал, неужели не понимал, что советская власть таких слов может ему не простить, дед ответил, что тогда об этом совсем не подумал. «Святая простота, потому и сидишь в психушке», — хотел было сказать ему Н., но вовремя прикусил язык и стал слушать рассказ старика.

— Сам я родом из под Новгорода-Северского (он назвал село, где родился, но Н. запамятовал его название) Черниговской области. Случилось это в 1943 году, в немецкую оккупацию, тогда мне было 14 лет. Отца и старшего брата забрали в Красную армию ещё в 41 году. Дома остались вдвоём мы с матерью. Красная армия уже наступала, и вот понаехало в наше село много немцев, стали выгонять людей рыть противотанковые окопы.

Меня выгнали из дому в лёгком пальтишке, толком одеться не дали. А была поздняя осень, день стоял морозный. Я долбил ломом мёрзлую землю, работа не согревала, у меня замёрзли руки и ноги. Работать я больше не мог. Заметив, что я едва двигаюсь, подбежал ко мне солдат с автоматом и стал кричать: «Швайн! Шнел, шнел!» — «Свинья! Быстрее, быстрее!». И толкал автоматом в спину. Я понял, что он пристрелит меня, и уже из последних сил долбил землю.

И вот вижу, засуетились вдруг немцы, побежали к подъехавшей машине. Остановилась она недалеко от меня. Из неё вышел какой-то важный начальник, наверное, генерал, все вытянулись перед ним в струнку. Он стал говорить, ему что-то объясняли... А я так окоченел, или замёрзну, или пристрелят. Терять мне было нечего. И тогда я бросился к генералу. Охрана пыталась меня остановить, но он махнул рукой, чтобы пропустили. Когда меня подвели к нему, он, коверкая русские слова, спросил: в чём дело? Я стал объяснять ему, что совсем замёрз, не могу больше работать, сейчас здесь умру. Пусть он  разрешит, чтобы меня отпустили домой.

Генерал выслушал меня и что-то залопотал своим. Как потом объяснил мне немец, знавший немного по-русски, он говорил, что местное население их — немцев ненавидит, если бы они хорошо относились к населению, так сейчас бы не отступали и не пришлось бы сгонять людей рыть окопы. Генерал велел отправить меня в госпиталь и оказать нужную помощь.

Такой немецкой милости я не ожидал. В госпитале меня отогрели, перевязали обмороженные на ногах пальцы и оставили. Мне тут понравилось — в тепле и кормили. Не то что дома, где корка хлеба была в радость. Позже привезли двух раненых русских разведчиков. Мне приказали ухаживать за ними, когда они немного оправились, разговорились со мной и рассказали, что в немецком тылу их разведгруппа нарвалась на немцев, все разведчики полегли в бою, а их взяли ранеными.

Узнав, что я родом из этих мест, предложили бежать вместе с ними. Хотели, чтобы я был у них проводником. Терять им было нечего, говорили, что их всё равно убьют. Я отказался, а зачем? Немцы относились ко мне хорошо, хлеб у них ел я недаром — ухаживал и убирал за ранеными. А разведчики убежали, может, вышли к своим, а скорее всего погибли, слишком слабыми они были, долго идти не могли.

Красная армия наступала быстро, госпиталь подолгу на одном месте не задерживался. Я уходил вместе с ним. Зачем возвращаться домой в голод и холод? Так в 1945 году попал я в Германию, потом был американский лагерь. Сначала хотел вернуться домой и просил об этом лагерное начальство. Мне сказали, что коммунисты меня арестуют и засудят как изменника родины. И я увижу не дом, а колымские лагеря. Я испугался и остался в Западном Берлине.

Потом мне помогли устроиться на работу — был помощником столяра, а когда подучился столярному делу, стал работать самостоятельно. Работал на стройке, хорошо зарабатывал, жилось мне неплохо, заработанных денег вполне хватало. Но тут стали уговаривать ехать на работу в Австралию. Не хотелось уезжать на край света, но очень нажимали с вербовкой, угрожали, что если не поеду, вернут в советскую зону Берлина. А там народ жил гораздо хуже. Вот и подумалось, а что я теряю, один, семьи нет, почему бы не поехать?

Так я оказался в Австралии, здесь работал по специальности — строил дома, зарплата была хорошая и жильё дали, небольшую комнатку. На стройке познакомился с девушкой, она тоже была из СССР. Еврейка из Минска, по годам такая как я. Много было у нас схожего. Когда немцы взяли Минск, её с матерью угнали в Германию. Они пережили войну и тоже попали в американский лагерь, их также уговорили поехать в Австралию. Встречались мы недолго, а потом поженились, родилась девочка. Всё шло хорошо.

А потом стало всё плохо. Я пропадал сутками на работе, она оставалась дома с ребёнком — денег моих на семью хватало. Пять лет прожили мы счастливо. А потом она нашла себе другого, тоже из СССР, дело дошло до развода. Она ушла с ребёнком к нему и запретила встречаться мне с дочкой. Я остался один, на душе было очень тоскливо, стал выпивать.

Как-то под хмелем написал письмо матери, хотя сомневался, жива ли она. Ответ пришёл быстро. Мать писала, что очень обрадовалась моему письму, сообщала, что живёт одна, что отец мой и старший брат погибли на фронте, а она очень болеет, долго не протянет. Звала домой, хотела увидеть меня перед смертью. Завязалась переписка, письма матери меня очень расстраивали, она постоянно звала домой. Я чувствовал себя одиноким и решил проведать  мать. Оформил на полгода визу в Советский Союз.

В родной деревне меня встретила нищета. Дом матери почти развалился, за столом была только картошка да лук с огорода. Сахара не хватало даже на чай. После сытной жизни в Австралии здесь было совсем неуютно, хотелось побыстрее уехать, но мать всё просила остаться... Мне было жалко её, потому уезжать не торопился. Поправил дом, всё-таки столяр, а потом, когда мои деньги закончились, решил устроился на работу в районном центре.

Работал на стройке много, для меня это было привычно. А когда настала пора получать зарплату, выдали мне копейки. За такую работу в Австралии я получал намного больше. А на  эти деньги хороших продуктов не купишь. Когда сказал об этом начальству, меня одёрнули, чтобы молчал, не вёл здесь свою буржуйскую пропаганду. Если недоволен, можешь уматывать обратно в свою Австралию!

Тогда я написал письмо в Киев с жалобой, что на стройке обманывают рабочих — платят мало, а трудиться заставляют по-рабски. Люди живут плохо, не то, что в Австралии. Что мать моя перебивается с хлеба на воду, а у неё муж и сын погибли на войне, а она сытно хлеба не ест. На те деньги, что я здесь получаю, вдвоём трудно прожить. Я не хочу быть рабом КППС и работать на воров с партбилетами.

А через несколько дней за мной приехали из КГБ. Сначала меня допрашивали в районе,  говорили, что я агент австралийской разведки, а потом повезли в Киев. «Значит, не хочешь быть рабом КПСС?» — спросил меня следователь в киевском КГБ и ударил. Я сказал, что буду жаловаться в посольство. «Сволочь, жалуйся куда хочешь», — ответил он. — «Твой отец и брат с войны не вернулись, а ты в это время отогревался у немцев в госпитале, а потом не захотел возвращаться на родину. Ты предатель, таких жалеть нечего. Так что жалуйся куда хочешь, помощи тебе ни от кого не будет. Виза твоя просрочена, а за продлением ты вовремя не обратился. А почему? Да откуда мы можем знать? Может, пропал где-то, убили тебя в пьяной драке. Народ наш таких заграничных правдолюбцев не любит. А может, тебя специально подослали, чтобы мутил здесь воду? Говори, кто тебя завербовал?»

Допросы в киевском КГБ продолжались почти год. Я просил, чтобы пустили ко мне мать, они обещали, если признаюсь, что я австралийский шпион, а потом сказали, что она умерла. Следователь постоянно донимал меня одними и теми же вопросами, я отвечал, что написал письмо сам, потому что недоволен был порядком на стройке и маленькой зарплатой. Они не верили мне, а когда поняли, что обвинить меня не в чем, отправили в Павловку — киевскую психиатрическую больницу. Там держали меня 5 лет, постоянно кололи в ягодицу и лопатку какой-то «серой», температура поднималась до сорока, болело всё тело и едва двигались ноги; давали успокоительные таблетки — я становился вялым и еле ворочал языком.

Потом отправили в психушку в Днепропетровске, поместили в одно отделение вместе с зэками. Режим был очень строгий, за любой проступок санитары били, сгонят всех на коридор и заставят спустить штаны, а медсестра ходит и колет всех подряд в задницу. Там я провёл много лет, думал, что кончусь, а потом перевели сюда. Здесь совсем другое дело — спокойно, режим совсем не такой строгий, меня не колют и таблетки глотать не заставляют. Даже бесплатно вставили железные зубы, откуда же у меня деньги?

Заведующий отделением сказал, что теперь уже другое время и он не знает как со мной быть, что я совсем не психический, держать здесь меня нечего. Он послал запрос в органы, есть надежда, что выпустят. Хотя, если выпустят, куда мне идти? Никого у меня нет.

Н. спросил, почему он тогда не продлил визу и не уехал? Старик горестно покачал головой и ответил, что очень жалел мать, а про визу забыл, что надо её продлевать. Н. замолчал и не знал, что сказать ему в утешение. Австралия не обтесала простого сельского парня, он совсем не понимал куда едет и что может случиться с ним. А его за глупые слова похоронили заживо — оказался на вечной койке в психбольнице. В стране, строившей светлое будущее для своих сознательных граждан.

Только и сказал, что теперь времена перестроечные, «врагов народа» по указке кагэбэшников в психбольнице уже не держат, что скоро его выпустят, а там, может, что-нибудь и разузнает о своей дочке в Австралии. Старик ответил, что вряд ли  нужен ей, она его совсем не помнит и думает, что он давно уже умер, столько лет прошло! У неё своя семья, может быть, уже и бабушкой стала.
***
Психбольница сделала Н. трезвенником, а эта история запала ему в душу. Как-то в городе он увидел высокого кряжистого старика, так похожего на того... Старик молчаливо стоял на троллейбусной остановке, в руке у него была сетка, из неё выглядывали завёрнутые в бумагу продукты. Подойти к нему и заговорить с ним он постеснялся, подумалось, может, просто обознался.

Но история эта всё не забывалась. Когда в семье появился компьютер, он решил поискать в интернете что-то похожее на услышанную им давно историю. Много перелопатил разного материала и натолкнулся на интересную информацию. Оказалось, что запросы из западных стран (из Австралии тоже) о людях, поехавших в разные годы по визам в Советский Союз и не вернувшихся обратно, неоднократно бывали. Советская власть отвечала, что такие люди действительно въехали на территорию СССР, но об их дальнейшей судьбе ничего неизвестно, ведётся следствие...