Налетели ветры злые

Глава из книги "Треснувшая жемчужинка: из истории казачьего села Благодатного"/Е.Н. Язовских, А.В. Язовских. М.: Издательство "Перо", 2018.- 221 с.


      Налетели ветры злые
      Да с восточной стороны
      И сорвали черну шапку
      С моей буйной головы.
      (Казачья песня)
      «С восточной стороны», - ясно, речь о Японии, Китае, в редкой песне казаков восточных войск нет упоминания о закордонных соседях. Однако, не японцы и не хунхузы черной тучей разрушительной силы пронеслись по станицам и поселкам, не существовало для казака в природе ветра злее того, что назывался «властью Советов». Четыре года войны закончились! За это время люди настолько устали от смертей, потерь, ненависти, что рады были любому миру. Кто-то в спешке покидал родную станицу, в основном, семьи белогвардейцев, таежными тропами они направлялись к границе, большинство же надеялось на милость победителей.
      На душе Анны Ефимовны было неспокойно. С трудом удалось ей уговорить сына Ермолая не покидать родную станицу вслед за отступающими в Маньчжурию остатками Белой армии: «Какой с тебя спрос, ведь пятнадцать годов от роду?» Только было успокоилась за младшенького, как передали ей страшные слова подавшегося за границу прапорщика Ушакова: «Вернусь в Благодатную и на первом дереве повешу Емельяна и его компанию». Могло ли присниться в жутком сне, что над ее родным сыном угроза нависнет не от вражины подлого, а от станичника, уважаемого человека. Хлопоча над закусками у печи и время от времени смахивая запоном слезы, она думала, думала об одном: «А коли и впрямь исполнится угроза?»
      Впервые за три года Филипповы собрались вместе. Как война ни развела на красных и белых, родные – есть родные, все за одним столом сидят. Помянули поименно усопших, в особенности, недавно почившего Василия Егоровича. Егор Алексеевич, как глава семейства, напомнил, дескать, живым живое, пора о хозяйстве подумать – поля ковылем зарастают, дом ремонтировать и к Омельяновой невесте этой же осенью сватов засылать.
      Наступивший долгожданный мир, видимо, помутил сознание казаков, ибо в казачьих станицах жизнь стала налаживаться по дореволюционному образцу. Еще нет-нет, да звучало приветствие «господа казаки», в церкви регулярно шли службы, после сбора урожая открылась станичная школа, сыновья и дочери казачьи сели за парты. Бывшие красные и белые установили дежурство по обеспечению порядка в станице, расчистке дорог, а казаки приготовительного разряда взялись восстанавливать полосу для занятий в долине реки. Регулярно казаки верхами являлись на площадь, откуда строевым порядком колонной по двое с песней проходили по улице Казачьей, по верху переходили на Нагорную, потом по переулку перед поповским домом, у края площади спускались к реке и с брода пускались в галоп вон из станицы. И все было как раньше: хоть без лампаса и погон, но с иголочки форменная одежда и начищенные до блеска голенища, и одобрения стоявших возле каждого дома казаков и казачек: «Любо-дорого посмотреть!» И восторженные казачата сопровождали строй от площади, а потом через чью-нибудь усадьбу бежали на Нагорную, чтобы встретить казаков там и подпеть куплет:
     Ах, при лужке, при лужке,
     При широком поле,
     При знакомом табуне
     Конь гулял на воле!
     Создавалось впечатление, что в перевернутой стране казачья станица пытается оставаться островком благополучия и порядка. В какой-то момент вдруг оказалось, что заботиться о благоустройстве и порядке не надо, и думать больше не надо - новая власть обо всем подумала и позаботилась. Еще на исходе Гражданской войны был принят целый ряд законов, казачьих селений касавшихся напрямую. На здании бывшей казачьей управы поселка Благодатного появились сразу две вывески: одна гласила, что здесь находится Сельский совет, другая своим появлением была обязана приказу Примоблнарревкома «Об учреждении должности уполномоченного комитета на территории Уссурийского казачьего войска» от 27.09. 1922 года. За столом бывшего писаря обосновался уполномоченный в кожанке, с наганом в портупее и папкой для бумаг. Поначалу его присутствию местные жители не придали серьезного значения, потом оказалось, что «полномоченый» не просто по станице снует, а все видит, все слышит, записывает и куда следует докладывает.
     Преобразующую силу закона Совнаркома об отделении церкви от государства жителям еще только предстояло оценить. Самой администрации Русской православной церкви будущее ясно не представлялось. Как бы странно это ни звучало, с победой революции духовенство связывало иллюзорные надежды, о чем свидетельствуют, к примеру, строки письма Владивостокской епархии с  приветствиями нового правительства в связи «с общей радостью – освобождением дорогой Родины от старого режима» в феврале 1917 года.
     Новая жизнь врывалась хаосом и неразберихой. Вместе с победой социалистической революции в Россию пришла пора экспериментов. Молодая советская республика наощупь двигалась во всех направлениях сразу. 14 февраля 1918 года осуществился переход на Григорианский календарь, так называемый новый стиль, но это была только полумера, зрели планы по замене действующего летоисчисления «от Рождества Христова» на более прогрессивное «от Великой Октябрьской Социалистической революции». В интересах трудящихся вертелись в разные стороны стрелки часов, а на окраинах бывшей империи этих преобразований попросту не замечали. Только после Гражданской войны спохватились благодатненцы: «Календарь-то наперед пустили, когда двунадесятые праздники справлять, как теперя новорожденных писать?»
     Поменялся статус самого Благодатного. От основания поселок входил в состав Платоно-Александровского, с 1902 года и до момента ликвидации казачества – Гродековского станичного округа Уссурийского казачьего войска, а то, в свою очередь, в Приморскую область. В период постреволюционный территориальное деление менялось с завидной регулярностью. Теперь уже село Благодатное в составе Михайловского района относилось: то к Дальневосточной республике (ДВР, то Дальневосточному краю, поочередно Владивостокскому округу, Приморской и Уссурийской областям.
     Вошли в обращение новые денежные знаки: золотые червонцы, серебряные рубли, полтинники и двадцатикопеечные монеты, бумажные купюры. Монеты из драгметаллов настолько заслужили повсеместное доверие, что стали объектом накопления и расчета с продавцами за рубежом. В целях возвращения полновесных денежных знаков в казну, население принуждалось обменивать их на бумажные купюры. Разумеется, под страхом расстрела.
     Чиновники вели себя как карточные шулеры. Новоявленные крестьяне-бедолаги на каждом шагу сталкивались с тем, что с ними играют крапленой колодой. Зима 1925 года началась для Благодатного с беды. Время было такое – в дефиците все! Селяне собрались в Китай, соблюли порядок - оформили у уполномоченного бумаги, по которым в Гродековской комендатуре получили справки на переход границы за товарами для личных нужд. На обратном пути в пади Поперечка, что в двенадцати километрах от Гродеково, благодатненский обоз окружил погранотряд. Пограничники потребовали сдать контрабанду. Хотя на выезде все подводы тщательно досматривались, казакам удалось провести обрезы. Завязалась перестрелка, в которой погибли двое казаков, один пограничник, и еще один пограничник получил ранение.
     Впрочем, у этого события есть и другая интерпретация. В протоколе допроса, составленного в 1937 году начальником Хорольского НКВД,  благодатненский обоз выехал из села Нестеровка, и, проехав шесть километров в сторону границы, наскочил на пограничный дозор из четырех человек. Увидев пограничников, контрабандисты (не менее 20 человек) испугались, начали разбегаться, а те, преследуя их, открыли стрельбу. «Нарушители» были вооружены японским карабином, берданкой и револьверами. Цель поездки – контрабанда и связь с антисоветским ядром в Маньчжурии, итог конфликта неизменен – погибли люди. Понурые лошади привезли сани с покойниками ко дворам Пряженникова Мирона Михайловича и Филиппова Анисима Егоровича.
     А вскоре в станице вновь случилась беда. Время стояло послеполуденное, не страдное. Вблизи лисицынского магазина слонялись без дела казаки, курили, гутарили, как вдруг услышали выстрелы в лесу. «Из арисаки палят. Чужие. У наших арисаков нет!» - тут же вынесли они вердикт. Некоторое время спустя в сельсовет прибежал человек, рассказавший, что они - трое корейских красноармейцев - охотились в лесу, где встретились с двумя казаками, с которыми завязалась ссора, и те убили его товарищей. Помимо неясной причины конфликта, кореец не запомнил стрелявших. По его словам, они были в лохматых шапках и с лохматой же, рыжей собакой.
     Последнее обстоятельство прибывшие из Хороля милиционеры взяли за основу расследования. Похожих собак в Благодатном оказалось три. Один из хозяев рыжих бестий в момент выстрелов находился на улице, двое других свою непричастность доказать не смогли. Семен Коноплев уже попадался на глаза милиционерам. И хотя относился он к середнякам, то есть тем, кому советская власть должна быть роднее матери, поносил он ее на каждом углу, да еще и призывал земляков не сдавать хлеб сверх налога (в то время имелась практика вымогать у селян дополнительные объемы к знаменательным датам). Как на грех кто-то видел утром рокового дня, как Семен Коноплев с Василием Филипповым шли за село ставить капканы. И хотя шли они с одним дробовиком на двоих и без собаки, эти подробности уже не имели ровным счетом никакого значения.
     В вину Коноплеву, помимо убийства красных корейцев, ставилась попытка захвата в призывном пункте Гродеково оружия. Слухи, что в Гродеково пришедшая из-за границы банда ограбила склад с оружием, ходили, но какое отношение имел к этому односельчанин? На этот вопрос безрезультатно искали ответ благодатненцы. В чем они были точно уверены, ОГПУ арестовал станичника не за бандитизм, а за агитацию. На самом деле логика сотрудников очевидна, родная сестра Коноплева проживала в Гродеково и была женой бывшего белого офицера, на роль грабителя кандидатура подходила идеально.
     За сорок лет существования Благодатного - от основания и вплоть до обострения ситуации на полях Гражданской войны, не было на его благословенной земле случая, чтобы казак в пылу ссоры вынул из ножен саблю или нажал на курок ружья. Лишь единожды за всю историю имел место факт признания насильственной смерти.
     В январе 1908 года Яков Бобрицкий, заготавливая в лесу в двух верстах от поселка дрова, случайно наткнулся на труп повешенного. Им оказался Евграф Маркелович Высотин. Следствием занимался начальник Гродековского участка подъесаул Попов, он расспросил родственников, станичное начальство, земляков и не выдвинул ни одной версии. Опрошенные показали, что по службе покойный вышел на льготу, жил одиноко, хозяйства не держал, нанимался на работу то к одному – то к другому казаку. В течение недели усердно работал, а выходные проводил со стаканом в руке. Характер имел кроткий и доброжелательный, но в последнее время чувствовал себя потерянным. Станичники хотели помочь земляку и выбрали на ответственный участок службы - сторожем в Гродековскую станичную управу, но он договорился с местным казаком и тот за плату дежурил вместо него.
     Местный врач на основании того, что на теле покойного не оказалось следов борьбы, сделал заключение о самоубийстве. Насколько оно совпадало с действительностью, одному Богу известно. Благодатненцев смущало, что человек, решившийся на столь отчаянный поступок, не попрощался с близкими, не оставил предсмертной записки и оделся с большой тщательностью: в креповую рубашку и плисовые шаровары поверх исподнего белья, суконку, в пуховый шарф и меховую шапку, бобриковую тежегрейку (укороченную до состояния куртки и подбитую мехом шинель) подпоясал кожаным поясом.
     С приходом советской власти, когда уже специальным приказом у населения было изъято холодное и огнестрельное оружие, за исключением дробовиков, начались сведения счетов со смертельным исходом, трагические случаи. Вскоре после корейцев в окрестностях Благодатного неизвестно кем был убит приезжий Полещук. Районная власть попыталась представить его пострадавшим от рук врагов новой жизни, поиски следов которых велись на территории казачьего села. Однако коммунистом или активистом Полещук не был, как равно не было еще ни колхоза - ни партячейки. Как-то утром обнаружили благодатненцы тело убитого во дворе собственного дома на окраине одинокого старика-знахаря, пользовавшегося недоброй репутацией у земляков. Убийцу, как и в первом случае, не нашли, но людская молва возложила ответственность на продотряд, незадолго до прецедента приезжавший с обозом за зерном по налогу. Говорили, строптивый старик предсказал одному из продотрядовцев плохой конец, а спустя некоторое время - хунхузы убили Алексея Кустова.
     В это невероятно сложное, непонятное, недоброе время началось повсеместное претворение в жизнь ленинских идей преобразования сельского хозяйства, сопровождаемое разрушением веками налаженных принципов хозяйствования, связей и устоев.
     Утром 30 марта 1925 года к Филипповым прибежал парнишка, созвал Семена Васильевича пожаловать на сход. Прасковья Михайловна кинулась к двери, перегородив дорогу: «Семенка, не пущу! Казачество запретили, какой сход? Припомнит вам новая власть этот сход, всю семью изведут. Детишков пожалей!»
     Семен осторожно отстранил мать: «Надо идтить! Весна дюже ранняя – пора выгоны готовить, пахотину да угодья делить. Не то товарищи все под откос спустят!»
     «И то верно, - подумала Прасковья Михайловна. - Ведь самая бестолочь в Советы подалась. Полномочный активистами их зовет. Главный-то активист с папкой под мышкой точно дурень со ступой днями напролет по станице шастает».
     Тот сход избрал управу: Высотиных Андрея Варфоломеевича и Луку Марковича, Пряженниковых Лазаря Терентьевича и Варфоломея Михайловича, Филипповых Семена Васильевича и Григория Егоровича, Савицкого Григория Ивановича. Своим выбором казаки продемонстрировали несогласие с расказачиванием. Они доверили управление делами тем, кто сам стоял на ногах крепко и в Гражданскую присяге не изменил. В их решении не было намерения противостоять победившему режиму, просто хотелось жить и работать по человеческим законам и сохранить доставшийся от отцов и дедов традиционный уклад.
     Первым делом неформальной власти предстояло решить вопрос, возникший в результате отторжения «земельных излишек». Сам факт перекроя казачьих владений был ничем иным, как воплощением в жизнь ленинского «Декрета о земле». Проще говоря, часть огромных наделов, доставшихся казакам от царского правительства за подвиг освоения дебрей Уссурийского края, изымалась и передавалась в пользование переселенцам, прибывшим после Гражданской войны. Исполнителей этого грабежа ничуть не смущало, что пахотная земля щедро полита потом трех поколений казаков, они отмежевали половину лучших наделов, некоторые семьи лишились разработанных наделов полностью.
     Неформальная власть приняла трудное решение. Вспомнив дедовский опыт малоземельного Забайкалья, она перевела часть личных наделов в общий кагал и разделила участки по жребию. Это вызвало одобрение станичников, как в прежние времена, земляки не бросали своих в беде, в очередной раз оставаясь верными принципу казачьего единения.
     Как компенсация за земельную утрату, послан был свыше такой урожай, закрома затрещали под его тяжестью. А между тем, социализм уже шагал победной поступью по Уссурийской области, сея рознь среди селян и разоряя крестьянские амбары. В бесконечной череде проходивших во Владивостоке пленумов, форумов, съездов рассматривались сельскохозяйственные вопросы, в результате рождались бездарные решения. Несмотря на обширные наводнения 1928 года, ставшие причиной неурожая зерновых, план по хлебозаготовкам не был скорректирован. Вереницы обозов, подчистую выбравшие сельские  запасы, потянулись в города.         
     На будущий 1929 год  очередной IY Пленум Владивостокского Облисполкома принял еще более напряженный план, руководствуясь которым уже в начале года в Благодатном была проведена тщательная перепись хозяйств. В качестве отправных сведений для нее использовался  довоенный реестр 1914 года.  Зажиточные казаки сразу поняли не к добру все это, тем более, что страшные слухи ползли издалека, откуда-то из самого сердца России. В воздухе над станицей безответно повисло: «Что делать?» Станичники начали разбегаться кто-куда: через границу в Китай, в непролазную глушь северных районов, в города. Константину Михайловичу и Сергею Ивановичу Филипповым удалось обосноваться в Шанхае, Иван Иванович Филиппов добрался до Суньфэньхе, где и исчез бесследно. Иван Козулин осел в Даляне, Яков Доценко с семьей перебрался в Санчагоу. Многие благодатненцы подались в небольшое село Каменка на севере Чугуевского района, в числе первых Михаил Николаевич Козулин и Матвей Андреевич Раменский. Павел Михайлович Кутенков завербовался в охотничью артель, организованную на базе национализированного зверохозяйства в Хабаровском крае.
     Чтобы предотвратить выезд жителей и вывоз имущества, вокруг села поставили заградительные кордоны. Увы, каждый новый день с очевидностью доказывал, что казака кордоном не удержишь. Григорий Егорович Филиппов был одним из немногих, кто покидал село открыто. Выправив в сельсовете законное разрешение, за которое пришлось сдать без всякой оплаты всех животных, кроме лошади, львиную долю фуража, зерна и муки, он выехал в пригород Владивостока. Выбрав для себя жизнь железнодорожного рабочего, не обремененную тесными родственными связями, собственностью, он не мог и помыслить, что даже в таком положении остается должником новой власти.
     Большинство же людей старалось тайком вывезти часть имущества, продать его и остаться в селе. Лапачевы продали часть скота и подали заявление в колхоз. Их не приняли, но оставшееся имущество конфисковали. Глава семейства - новоявленный пролетарий - горько шутил по этому поводу: «Скотина моя в колхоз вступила, а меня не приняли». Семен Филиппов продал верховых лошадей: «Не смогу глядеть на них в дровнях. Зараз пойдут мои Воронко и Воронуха с новым хозяином на север. Там еще колхозов нету, мал-мало погуляют». Как ни уговаривали его мать и жена тоже уезжать, Семен Васильевич был непреклонен: «От новой жизни не набегаешься. Рано ли поздно колхозы и туды доберутся!»