2. Боевые стрельбы в училище

https://www.youtube.com/watch?v=IW2sPVPheeA
https://www.youtube.com/watch?v=PRsLJlqNg0s

На втором году обучения мы, курсанты, проходили лагерные сборы в Броварах. В лесных массивах располагались лагеря училища связи и нашего училища - 2-го Киевского артиллерийского.

На тренировочных полигонах и в поле проводили итоговые зачётные занятия по тактике, инженерной и химической службе, стрелковому спорту. Предстояли зачётные боевые стрельбы курсантов. К ним серьёзно готовились все: командный и преподавательский составы, а особенно курсанты. Им предстояло самостоятельно провести артиллерийские боевые стрельбы. Снова и снова отрабатывали различные виды подготовки артиллерийских стрельб, приравненных к боевой обстановке. Предполагался выезд в Ржищевские лагеря, где был подготовлен артиллерийский полигон. Туда выезда ждали со дня на день. Все волновались.

В Ржищевские лагеря мы в составе учебного дивизиона пошли в пешем строю. Сто десять километров туда мы протопали. На артиллерийском полигоне нам привезли и вручили 152-миллиметровые образца 1938 года пушки-гаубицы, на которых провели артиллерийские стрельбы.

На полигоне было безлюдно. Перепуганные дикие утки, сидевшие на берегу небольшого озера, от шума моторов взлетели ввысь. В темноте дивизион, развернувшись, занял боевой порядок побатарейно. Курсанты копали окопы для огневых позиций и наблюдательных пунктов. Телефонисты тянули проволочную связь, звеня катушками.

На востоке поднимался рассвет. Небо заволокло чёрными облаками. На лица упали первые холодные капли дождя. Затем заморосил мелкий густой дождик. Курсанты, не прекращая работы, набрасывали на себя плащ-накидки, тихо ругались:
- Ну и погодка! Только стрелять!

Наступило утро. Дождь моросил. По небу на восток катились дождевые облака. В некоторых местах уже образовались большие лужи. Затем дождь прекратился. Солнце то вырывалось из облаков, то снова пряталось. Спустя полчаса последние облака уплыли, а солнце поднялось высоко над горизонтом. По канавам стекала вода, дождевые лужи блестели, сверкая на солнце.

В 9 часов утра произвели первый выстрел. Снаряд со свистом и звоном полетел, рассекая воздух. Звук разрыва был слышен где-то далеко в лесу. Затем прогремел ещё выстрел, второй, третий. Открыли стрельбу все три батареи. Воздух содрогался от гула выстрелов и грома разрывов. На огневой позиции работали быстро и точно, боясь не "намазать" друг другу. И когда стреляющий отстрелялся, телефонист тихо сообщал:
- Кравчук - "хорошо", Иванов - "отлично", курсант Бордюг - на НП, курсант Лозовой - на НП!
Я в то время находился на огневой позиции и выполнял обязанности заряжающего. Пока не последовал приказ лейтенанта Валуева, ещё один снаряд вынул из ящика и резким толчком дослал в патронник.
- Лозовой! Кончайте быстро на НП! - скомандовал Валуев.
- Есть на НП! - ответил я, на ходу схватил полевую сумку, правой рукой вытер потное лицо.
На НП капитан Бакаев, сидя на бруствере окопа под маскировочной сетью, курил папиросу, наблюдал за стрельбой курсанта Колесниченко.
-Товарищ капитан! Курсант Лозовой прибыл по Вашему приказанию!
Капитан Бакаев медленно повернул голову и, глубоко затянувшись папиросой, ответил:
- Хорошо, Лозовой. Берите бинокль, наблюдайте и изучайте цели!
Я взял в руки бинокль, у разведчиков расспросил обстановку, спросил буссоль стрельбы, приложил к глазам бинокль и начал детально изучать местность. Внизу увидел передний край "противника" с целым рядом траншей и отдельных стрелковых окопов, обтянутых проволочным заграждением. На высоте чернели дзоты и блиндажи. У ориентира 2 заметил перебежки отдельных людей. У проволочного заграждения рвались снаряды, подымая пыль и чёрные глыбы земли. Курсант Колесниченко уже переходил на поражение.

Слезая с бруствера окопа, капитан Бакаев вытер платком потный лоб и обратился ко мне:
- Вы находитесь на передовом наблюдательном пункте. Командир батареи по телефону передал: "Ориентир 1, вправо 40, дальше 200 - миномёт в окопе. Подавить!" Осколком разорвавшегося снаряда приборы разбиты. Доложите Ваше решение!
- Цель понял и вижу! Моё решение: открываю огонь по миномёту в окопе. Подготовка данных глазомерная без приборов. Род снаряда - граната, взрыватель осколочный, - доложил я.
- Открывайте огонь! - приказал капитан.
Я поднял бинокль и ещё несколько наблюдал за целью, оценивая её положение по дальности, затем поправил на руке компас Адрианова, поднял его на уровне глаз и определил направление к цели, немного подумал и скомандовал:
- По миномёту, граната...
Телефонист громко передавал команду на батарею.
- Один снаряд, огонь!

Вытянул блокнот и карандаш, подсчитал "ку" и "шу", снова поднял бинокль и наблюдал за целью, бинокль в моих руках дрожал, сердце билось учащённо, углоизмерительная сетка бинокля прыгала вокруг цели. Покрепче поставил локти на бруствер окопа, сетка бинокля больше не прыгала. Опустил бинокль, облегчённо вздохнул, ждал выстрела.
- Выстрел! - передал телефонист.
Я снова поднял бинокль.
- Первый разрыв наблюдать без бинокля! - сердито скомандовал капитан.
- Есть наблюдать без бинокля! - повторил я и стал наблюдать за целью.
Далеко сзади прогремел выстрел. Снаряд со свистом пролетел над головой. Ещё секунда - и снаряд взорвался, подняв столб пыли и дыма. Я измерил удаление разрыва от цели, скомандовал:
- Правее 0-30, огонь!
- Не торопитесь! - посоветовал капитан Бакаев.
Но я теперь уже ничего не слышал и не замечал вокруг. В глазах была цель и разрывы. Вывел разрыв на линию наблюдения и облегчённо вздохнул. Ещё разрыв, другой, третий.
- Четыре снаряда, беглый огонь! - с радостью скомандовал я.
- Стой! - улыбаясь, остановил меня капитан, произнёс:
- Цель подавлена! Израсходовано 9 снарядов. Отлично, товарищ Лозовой! Свободны, идите на огневую позицию.

Довольным уходил я с наблюдательного пункта, товарищи поздравляли меня. Медленно и размеренно пошёл я на огневую позицию. Под ногами шуршала трава. Солнце ласкало лицо, руки. Тёплый ветерок немного охлаждал лицо.

К вечеру окончили боевые стрельбы. Капитан Бакаев остался довольным, весело улыбался. На прежних позициях остались и на ночь.

Вечером капитан Бакаев позвал меня к себе. Сидел он в окружении командиров взводов и курсантов. Протянул он мне кружку с горячим чаем и бутерброд. Предложил промочить горло, сетовал, что более крепкого напитка не может предложить, а потом сказал, что нужна песня. Вдвоём мы с ним поём дуэтом его любимую песню "Спят курганы тёмные", потом украинскую песню "Сонце низенько", другие песни поём хором. До поздней ночи звучали песни на полигоне.

После стрельб мы снова возвратились в лагерь. Я пишу на всех курсантов аттестационные листы. Только на меня Бакаев писал сам и не дал прочитать. Своему коллеге, командиру 12-й батареи капитану Баскину хвалил меня, что я наблюдательный, прекрасная память, склонен к анализу характеров, поведения.
- Взял я его для написания аттестации, не ошибся. Вначале думал, что он будет переписывать, а он, дожидаясь моего прихода, успел написать на некоторых и дал мне прочитать. Я был просто изумлён, написал всё то, что нужно. Он ведь два года курсантов видел со всех сторон, а я только тогда, когда они стояли по стойке "Смирно". Пришлось мне на отдельных курсантов смягчать его записи, были записаны фотографии их поведения, отношения к товарищам. Он не учитывал переход от курсантской службы к характеристике их как командиров, произведённых в лейтенанты.

Почему капитан Бакаев не дал прочитать написанную ним на меня характеристику? Ещё в первый год учёбы мне поручили командовать при выполнении работ по смазке конюшни. Притом сам напросился. Курсанты Онуфрийчук и Подола, а с ними и Медведев решили сачковать, валять дурака, не работать. Я решил Онуфрийчука призвать к порядку, он обругал меня, а я двинул ему по шее, он упал в водосточную канаву впереди коновязи, куда выливали воду после водопоя и помывки лошадей. Упал и хлебнул водички. Вытянул я его за ноги. Потом работал. Дошло всё это до Бакаева. За рукоприкладство объявил он мне три наряда вне очереди. Время шло. Я не отбыл этого взыскания, хотя и не напоминал ему об этом. На Онуфрийчука я отказался писать аттестационный лист, знал, что напишу то, чего он заслуживал. В аттестационном листе Бакаев не забыл написать об этом случае. Когда я приехал в 505-й гаубичный артполк, командир артполка майор Антипов спросил, в чём это выразилось. Рассказал всё, как было. Комполка предупредил меня о недопущении подобного. Запись в аттестации не повлияла на назначение в полку. Антипов не возразил командиру дивизиона капитану Вороне, который поручил мне в первую неделю службы в полку вести батарею на смотр-конкурс песни и строя. Батарея заняла второе место в дивизии.

Наши мнения с Бакаевым расходились в отношении к подхалимам, лицемерам, льстецам, я их поведение считал недостойным, а в условиях исключительных они будут не до конца преданны, потому что эти люди приспособленцы. Он со мной не соглашался, а высказать своё мнение воздержался.

Как-то я пришёл писать аттестации, а он в упор задал вопрос:
- А что тебе во мне не нравится?
- Товарищ капитан! Вы приказываете мне на Вас написать аттестацию!
- Ты начинаешь наглеть. Хорошо, что до этого ещё не дошло.
Мы разговор прекратили. Я попросил разрешения сесть. Работали молча. Он затем, улыбаясь, спросил:
- Так ты выскажешь мне свои замечания?
- По команде "Смирно" или как? - спросил я.
- Нет, по-дружески... Я ведь к тебе хорошо отношусь, ценю тебя. Хотя и тебе спуску не даю.
- А я и не прошу Вас об этом, товарищ капитан.
Далее он продолжил:
- Один раз, когда я приказал, чтобы батарея строевым шагом ещё ходила, потому что не захотела петь, мне удалось посмотреть в твои глаза, они были злые.
- Так это было недавно, в лагере. Я осуждал Вас за горячность. Нельзя плохое настроение обрушивать на головы своих подчинённых, тем более огульно всех наказывать.
Бакаев внимательно посмотрел на меня, но не взорвался, сдержал себя. Дал мне возможность сказать больше. Я откровенно хотел помочь ему исправить недостатки. Я не допускал, чтобы он согласился со мной. Но лёд тронулся, вероятно потому, что мы долго работали в палатке вместе над аттестацией. Огромная работа была у нас, ведь два взвода лейтенантов одновременно выпускались из батареи. А может Бакаев согласился, скрепя сердце, меня выслушать потому, что до выпуска осталось несколько дней, и мы больше никогда не встретимся. Сказать ему всё откровенно - это значит вступить в пререкания, в неповиновение командиру.

Шаг за шагом я обретал уверенность, что скажу всё, что я думаю о нём. Я прямо ему сказал, что одним из серьёзных его недостатков была его несдержанность в общении с подчинёнными. Я замечал, что с вышестоящими начальниками он сдержан, дисциплинирован. Вёл себя согласно уставным положениям. А с подчинёнными наблюдалась мелочная придирчивость, порой необъективная оценка их действий. Это происходило, когда у него было плохое настроение. В таких случаях допускались срывы, окрики, горячность и несдержанность приводили к необоснованным наказаниям. Это вызывало возмущение многих, он хотел добиться своего, а батарея ходила не в ногу, назло ему.

- Одним словом, у Вас нет выдержки, а отсюда ошибки в приказах. Вначале надо думать, а потом приказывать.
И тут Бакаев сорвался.
- Встать! Смирно! Шагом марш из палатки! - прокричал он мне.
- Товарищ капитан! Я об этом как раз говорил! Слушаюсь и ухожу!

Я вышел из палатки и отошёл метров на шесть. Остановился. Приятно было вдыхать прохладный, свежий воздух Броварского леса. Для курсантских палаток уже давно был дан отбой. А мы засиделись. За спиной я услышал шаги комбата Бакаева. Я повернулся лицом к нему и тихо спросил:
- Товарищ капитан! Мне больше к Вам не приходить?
- Завтра я тебя вызову. Будем кончать писать аттестации!
Ушёл я спать, впервые не спросив его разрешения уйти.

На второй день он был ко мне подчёркнуто внимательным. Выпуск состоялся без парадности, если не считать встречи курсантов с командующим артиллерии округа. Мы спешно отправлялись по назначению в части. Все явственно чувствовали, что в воздухе пахло грозой.

Я зашёл к Бакаеву в штабную палатку проститься. Он поздравил меня с присвоением звания "лейтенант". Я просил его не поминать лихом. Он проводил меня. С Александром Ничепоруком мы выезжали вместе в одну часть.

После войны в 1948-м году я поехал в Киев. Это было осенью. Зашёл в Центральный универмаг на Крещатике. На втором этаже в отделе галантереи среди покупателей узнал Бакаева. Одет он был в военную форму, но без погон, как все мы тогда ходили. Подошёл я к нему и произнёс:
- Здравия желаю, Игорь Александрович! Я - Лозовой! Помните?!
- Здравствуй, дорогой! Узнал меня, и имя, отчество запомнил.
Он обнял меня, в глазах от радости полно слёз.
- Я запонки покупаю... Сейчас заплачу деньги в кассу, и пойдём. Расскажем друг другу о себе. Сколько же лет прошло?
- Семь! Игорь Александрович! С лета 1941 года...
- А какая война была между этими годами!.. Приходил ко мне Снопов, да ты пришёл. Всего два осталось... Может ещё кто-то отзовётся...

Поехали мы с Игорем Александровичем на железнодорожный вокзал. Зашли в ресторан. За обедом провели больше четырёх часов. Было нам о чём поговорить, оставшимся в живых после такой войны, было о чём вспомнить. Игорь Александрович спросил, как я закончил войну.
- Искалечен изрядно, уволился в запас инвалидом. Закончил Днепропетровскую партшколу, продолжаю учиться экстерном в университете.
- А в каком звании уволился в запас?
- Войну закончил капитаном. После прислали звание майора.
- Немного меня не догнал, а я подполковником ушёл в отставку. Работаю директором кинотеатра "Киев".

Бакаев оставил адрес кинотеатра и домашний. Приглашал заходить домой, говорил, что Александра Михайловна будет рада, дочка выросла и стала взрослой, а сын учится. Игорь Александрович уехал домой, а я ушёл на днепропетровский поезд.

Через год мы снова встретились. Съездили на Печерск, где до войны было наше училище. Позже там развернули Суворовское училище. Нанесли визит заместителю начальника Суворовского училища подполковнику Кравченко. В нашем училище он ходил в капитанах, был начальником штаба третьего дивизиона. Встретили полковника Стоянова, нашего преподавателя тактики, капитана Стрельцова, бывшего командира взвода нашей батареи.

Ежегодно, когда приезжал в Киев, проведывал Игоря Александровича и его семью. На одном семейном торжестве Игорь Александрович представил меня своим друзьям и сказал, что я для него наиболее дорогой человек.

Следующий мой приезд в Киев был по телеграмме Александры Михайловны. Игорь Александрович ушёл из жизни. А я и моя семья до сего времени переписываемся с его семьёй, пишем поздравления, иногда встречаемся, как родные.

P.S. Памяти Игоря Александровича Бакаева. Игорь Александрович был не святым, а человеком с недостатками и болезнями, с честным и горячим сердцем. Таким я его знал, таким я его помню. И я не всегда был удобным и не всем угодным.