21. Горшочек, не вари!

      — А потом – представляешь? Заявил, что я, мол, не женственная совсем! – жаловалась Татьяна Сергеевна сочувственно кивающей Шапочке, втроём с которой они очень удобно устроились в живописном уголке тётушкиного сада.

      Уголок был расположен как можно дальше от пострадавшей от пожара части парка, аккурат неподалёку от имевшихся в любом уважающем себя замке конюшен, и удобно скрыт от любопытных глаз разросшимися зарослями плетистой алой розы.

      Почему устроились «втроём», спросите вы? Ну, как же, в чисто женской компании сразу после разборок в библиотеке их было трое: Муха на раздрае – одна штука, Шапочка, в замке вежливо улыбающейся, но ни разу не радушной к ней феи, загостившаяся, – одна штука. А третьей была, конечно, Шапочкина фляжка с коньяком, каким-то чудом не пустеющая.

      На сад опускался сказочно прекрасный тихий вечер. Пахло розами, ветерок не шевелил ни единой травинки, даже характерные запахи конского навоза как-то совсем не оскверняли почти идиллической картины.

      Или это содержимое фляжки так пейзаж преображало?

      — Да не бери в голову, – язык Шапочки уже давно заплетался: говорила Танюша, возмущённая, сбитая с толку, везде опоздавшая, кругом виноватая и никак от этой своей вины избавиться не способная, много, а вот крышечку от фляжки, служившую ей рюмкой, опрокидывала через раз, с завидной частотой замирая с ней у самого рта и пропуская выдаваемые Шапочкой с завидной регулярностью тосты. – Все мужики – козлы. Если, конечно, не волки, и-ик!

      Специалист по мужчинам всё же подтолкнула крышку к Татьяниным губам, как только в словесном поносе, пардон, потоке последней образовалась пауза. Муха проглотила порцию обжигающей жидкости залпом, скривилась и с неожиданной теплотой слезящимися глазами воззрилась на Шапку.

      — Вот почему так всегда? Вот ты такая хорошая, умная, красивая, – от приятных слов в свой адрес Шапочка довольно распушилась, разгладив ручками складки платья на облитых зелёнкой обцарапанных коленках, – а живёшь с козлом, то есть с Волком!

      — Какой там «живёшь»! – тут же замахала руками девчушка. – Ты только никому не говори, – Танюша подалась вперёд, всегда по-женски готовая послушать интересную сплетню, – но эта псина, как бабка померла, всё вокруг писаки этого пришлого крутится. Мол, Шарлик такой замечательный, такой ласковый, такой нежный – и за ушком почесать всегда готов, и брюшко погладить.

      Татьяна Сергеевна, как и многие другие поколения до и после неё, выросшая на сказках «пришлого писаки», завертела головой, уточняя:

      — Погоди-погоди. Это какой такой Шарлик? Тот самый? Так он, вроде, уже давно того… в смысле, помер!

      Шапка недовольно вздохнула, пояснив:

      — Это он у вас там, в Зачертовье, помер. А как звёзды сошлись – так вся эта нечисть к нам и повалила: один по кабакам истории собирает, в блокнот пёрышком записывает. Двое других – как же их, ну, братья они ещё! – а, Гримм, вспомнила! Так вот: эти вообще театр в королевстве у Белль открыли, пьески у них все, как на подбор, кровавые – жуть просто! Но, вишь, Чудовищу нравится, так что терпят крестьяне молча, за вилы-топоры пока не хватаются.

      Муха потрясённо кивала, переваривая полученную информацию. А Шапочка, между тем, вернулась к теме непростых взаимоотношений Волка с Шарлем Перро, окончательно разрывая ей шаблон:

      — А занозу этого Шарля Флора, уж непонятно, за какие такие заслуги, в Зелёном королевстве привечает, а тот совсем краёв не видит! Тут, как-то, возвращаюсь я пораньше с пирожковой фабрики – ну, ничего особенного, мне от бабки в наследство досталась, так, ипэшка, малый бизнес, все дела, – а они там вдвоём, на моём кухонном столе…

      Что конкретно творили Волк с совсем не сказочным сказочником, Шапочка досказывать не стала, а, вынув из кармана клетчатый платок совершенно циклопических размеров, промокнула выступившие на глаза слёзы, не забыв оглушительно высморкаться – громко-громко, так, что даже толстоногие крепыши-пони в близлежащей конюшне испуганно заржали.

      И так стало пьяненькой Мухе жалко сначала подругу, а потом уже и себя-любимую, козлом-драконом обиженную, в сказку, никак не кончавшуюся и становившуюся всё страннее и страннее, заманенную и без работы, её хоть и скудно, но всё ж-таки кормившую, по всей видимости, оставшуюся, что и она из солидарности завыла белугой.

      — А-а-а! Все козлы!

      — О-о-о! Скоты!

      — И-и-и! Сволочи! Ты для них – всё, а они-и-и на столе-е-е…

      — У-у-у! Гад ползучий! Говорит, не женственная-а-а…

      После пары минут совместного рыдания и дружных шмыганий носом заметно полегчало обеим.

      Таня даже, помотав босыми ногами в воздухе (сидели на гладко обтёсанном и крашеным в белый цвет брёвнышке изгороди, отделявшей замковый парк от конюшен), потянулась, сорвав с ближайшего куста алую розу – нужно же было чем-то коньяк занюхивать!

      — Слушай, – сказала Шапочка. – По-моему, дракон твой не прав!

      — Не мой он, а тётин! – тут же приняла боевую стойку Муха.

      — Да всё равно, чей. По-моему, ты очень женственная. Правда-правда! – замела хвостом Шапка, наливая ещё.

      Татьяна умилилась в ответ:

      — Да что ты! Ну, какая я женственная? Вот ты – другое дело!

      Шапочка критически оглядела себя, потом – новообретённую подругу.

      — Нет, у тебя грудь больше. У меня что – так, капкейки с вишенками. А у тебя – целые калачи! – выдала хозяйка пирожковой фабрики, знаток и ценитель хлебобулочных изделий.

      Танюша пощупала «калачи», чуть было не свалившись с забора.

      — Да какое там? Я вот со своим третьим размером всю жизнь бюстгальтеры носить вынуждена, а тебе можно и так – круто ведь, живенько так, и летом не жарко! – завистливо завздыхала Татьяна Сергеевна.

      Шапка категорично замотала головой, отклоняясь назад.

      — У тебя и попа ничего – мягкая, круглая, как булочка. Прям как у Шарля – Волку моему бы понравилась!

      На «булочку» Таня, воспитанная современными масс медиа на идеале плоских в обоих планах – что физическом, что интеллектуальном, – моделек, хотела, было, обидеться, но Шапочка говорила с непривычной завистью, так что она передумала, по давней русской традиции принявшись отрицать отвешенный комплимент:

      — Ой, да ладно тебе, булочка! Я сто лет в тренажёрке не была, даже стыдно. А вот ты – сразу видно, что бегаешь по лесу… от волков, или за волками… Вон какой у тебя орех упругий!

      — Да тоже мне, орех! Орехи только белкам нравятся, а у меня – целый Волк, если что!

      И так подруги по несчастью расхвалили друг друга, что продолжение Шапочки Мухе ни капли странным не показалось.

      — Слушай, а ты целоваться умеешь? Может, тебя дракон поэтому неженственной назвал?

      — Я??? Не умею??? Да я, если хочешь знать, в школе даже лучше Машки Ивановой целовалась! – возмутилась Танюша, ударяя себя кулаком в калачи, то есть в грудь.

      — Ну, не знаю, не знаю! – задумчиво протянула Шапочка, словно была в курсе всех бесспорных достоинств ни к ночи упомянутой Машки. – Ты дракона поцелуй, вот и проверим!

      — А проверим! – решительно спрыгнула с бревна Муха, которой теперь уже море было по колено.

      Голова закружилась, все трезвые мысли и рассуждения относительно родственных отношений, страха предать единственную тётю, хоть и феей оказавшуюся, постыдно дезертировав, весёлой стайкой улетели в сторону замка и, если быть точной, библиотеки.

      Мысль пойти и назло всем очаровать будущего дядю, принизившего её женственность, вытеснила и намерение по возможности вежливо отпроситься домой, в нормальную, скучную и обыденную жизнь, отодвинув на задний план работу, квартплату, загибающуюся без полива фиалку и так и не увиденный Париж.

      Таня прикрыла глаза, залпом осушая очередную налитую алкоголем крышку, и тут над самым ухом вскрикнувшей от неожиданности чародейки раздался насмешливый, проникновенный и совершенно незнакомый бас:

      — Дамы, а можно к вам третьим?