Святое дело

               

                «Дороже всего люди расплачиваются
                за то, что пренебрегают банальными
                истинами».
                Ницше.
               
                «..Всё в счёт идёт. Любой зазор.
                Всё на свету. Любая мера.
                И отведённый лживый взор.
                И лживость мнимого барьера».
                Сергей Островой
               
              Роман в нескольких главах с эпилогом.
               
                Глава первая

 - Мама, мама! Там на ступеньках дома, какой-то дядя сидит. Незнакомый, и  ещё курит.
  - Какой ещё там дядя? Там же в том доме не живёт никто. Кого ты там мог увидеть Гошенька? – Даша взяла четырёхлетнего сына за руку, и посадила за  стол. – Сядь, выпей компотика. Это яблочный, как ты любишь.
 - Даш, что там за шум?- раздался из глубины соседней комнаты женский голос.
- Да, это Гошка прибежал со двора и говорит, что на ступеньках соседского дома сидит какой-то дядя. И кто там может сидеть, когда Екатерина Петровна умерла пять месяцев назад, - молодая женщина вошла в комнату, в которой на кровати лежала болезненного вида женщина, которой на вид можно было дать и пятьдесят, и шестьдесят лет, настолько состарила её болезнь.
    Лежащая на кровати  у занавешенного окна женщина, осторожно приподнялась с подушки, подтянулась за специально  привязанную к спинке железной кровати палку с верёвкой, и  приняла вертикальное положение.
   Потом отодвинула занавеску и выглянула  во двор. Её окно  выходило как раз на ступени дома соседей, правда, весь вид слегка загораживал красивый штакетник. Он когда-то был окрашен в салатный цвет, а теперь местами выгорел, выцвел, а покрасить некому, потому что со дня смерти соседа – хозяина дома прошло уже более двух лет.
  - Вернулся ирод! Смотри кось, сидит, курит, убийца! Десять лет отсидел и вернулся. Надо же! – в голосе женщины было столько злости и горечи, что Даша даже немного заволновалась. Она тоже посмотрела в окно, и буквально пяти-шести метрах за их забором, увидела сидящего молодого мужчину с короткой причёской, правильными чертами лица и уже седыми висками.
« Уж на Ирода, он совсем не похож, это точно!»
 - Это, наверное, сын Екатерины Петровны, Николай, да?
 - Да он, он, изверг! Это же ему ты в тюрьму письмо писала, когда Катерина совсем занемогла и её в больницу повезли. Там она, сердечная через неделю и умерла от сердечного приступа. Это он, Колька, свёл их обоих в могилу.
      Роман Трофимович, его отец, ты его помнишь, отличный был мужик, хозяин, да и машинист классный. Они с моим Петром вместе начинали ездить помощниками машиниста на тепловозах, а потом машинистами уже после окончания железнодорожного техникума.
  Потом оба в армию ушли, отслужили и снова стали работать на железной дороге. Мы тогда поженились с Петром, я после железнодорожного училища, работала фрезеровщицей в депо, а познакомились мы на танцах в нашем клубе.
  Потом у нас Васька родился. А Ромка с Катькой, за полтора года до нас расписались, у них уже пацан рос – Колька.
  Забавный такой, шустрый, мы же тогда все вместе в старом общежитии жили, и все, по очереди нянчились с ним и баловали его.
  Потом нам выделили по шесть соток, как молодожёнам под строительство дома, дали ссуду небольшую, и мы начали строиться.
  Когда землю оформили, Ромка, тот сразу сказал, что будет строить капитальный кирпичный дом, чтобы на века.
  А мой, Пётр, поехал в деревню, купил там ещё не очень старый деревянный дом, разобрал его, перевёз сюда, ребята  из депо помогли вырыть и залить фундамент, потом  нанял плотников, и через полгода мы уже жили в своём доме.
  А этот дом, только строился. Симаковы переехали в него только через три года после нас.
  И потом Роман, до самого конца жизни, всё что-то строил, конструировал, изменял. Да ты и сама видела, у них там холодная и горячая вода, водяное отопление, баня, тёплый туалет.
  А, Петьке моему, Царствие небесное,  ему ничего не нужно было. Правда дрова для отопления и уголь, он всегда на всю зиму заготовлял. А остальное время  работа и охота,  и ещё рыбалка. Да ты об этом и сам хорошо знаешь. Эта рыбалка его и сгубила.
  Ранней весной пять лет назад, за пол-года до того, как вы с Василием поже-нились, он провалился под лёд, вылез сам, но пока добрался до дома, застудил почки. Вот они его и довели до могилы. А уже после его смерти,  когда у меня ноги, начали отниматься из-за позвоночника, я попросила Василия переехать из города, сюда к нам. Вот вы и приехали. Может, не нужно было этого делать, не знаю. Ведь именно здесь Вася полтора года назад заболел, у него обнаружили рак, и вскоре умер, - на глазах у женщины появились слёзы.
  Даша взяла женщину за руку:
- Ну, не волнуйтесь мам! Не надо. Вам же нельзя волноваться. Их уже нет, а мы есть, правда? Вон у нас какой мужчина растёт, герой. Посмотрите на этого замарашку, - и она, улыбаясь, показала рукой на Гошку, стоящего в дверях, со следами выпитого компота на лице.       
  А Николай Романович Симаков, сидел на крылечке и курил, проведя после десятилетнего перерыва первую ночь в родительском доме, и размышлял о  своей жизни.
   Он вышел на крыльцо полчаса назад, закурил сигарету, и огляделся по сторонам. Неожиданно его взгляд привлёк отцовский забор, и сверкнувшие за ним, со стороны соседей детские глазёнки, а потом детский топот по деревянным ступеням крыльца соседей и крик:
 - Мама, мама! Там на ступенях какой-то дядя сидит..
 « Да уж, дядя. А что, уже  ведь тридцать четыре  исполнилось. Конечно не юноша, и как говорят люди, вся жизнь ещё впереди».
   Он вспомнил вчерашнюю встречу с Евдокией Семёновной секретарём поселкового совета, у которой находились ключи от их дома. Она, за полгода до окончания его тюремного срока и написала ему письмо, о том, что мама умерла, и она посмотрит за домом до его освобождения из колонии. А, за несколько дней до этого, он получил в колонию письмо от соседки, Дарьи Мишиной, жены его соседа Василия, в котором она рассказала о болезни матери, и о том, что её увезли в больницу.
  Что он тогда мог сделать? Удариться в бега? Нет, отсидев девять с половиной лет, он не мог этого сделать, просто не мог. Нужно было терпеть. Зато теперь он дома, с чистой совестью.
   Правда участковый, к которому он зашёл «представится» после встречи с Евдокией Семёновной, сказал, что ни он первый, ни он последний. Все, бывшие осужденные, сразу после освобождения говорят, что начнут новую жизнь, а через месяц-полтора, снова попадают в тюрьму. Это из его опыта.
  - Нет, начальник! Это не про меня. У меня профессия хорошая, я токарь пятого разряда, работал сцепщиком вагонов, в бригаде составителя поездов. Так, что я думаю, работу в депо найду, или на станции. Обещаю.
  - Ну, ну! Хочется верить! Если не получится с работой, заходи, я помогу. Седовласый капитан встал из-за стола, и протянул Николаю руку для прощания. – Добро пожаловать домой, Николай Романович! – и крепко её пожал.
  « Надо же, оказывается и среди ментов, разные люди встречаются» - размышлял Николай, выходя из помещения, где размещалась комната участкового, когда услышал за спиной:
   - Колька! Симаков!
  Он обернулся, и увидел молодого,  франтовато одетого парня, в чёрных сверкающих на солнце туфлях, что никак не вязалось с окружающей вокруг территорией. Тот улыбался ему белозубой американской улыбкой, которая  совсем  не шла, к его маленькой крысиной физиономии.
   И тут он его узнал. Это был Витька Воробьёв, самый молодой член их компании, которому на время, когда его задержали, едва исполнилось семнадцать лет.
   Он, на другой день после того, как при задержании убили братьев Силантьевых, Сашку и Женьку, прибежал к нему домой, плакал на его груди, и всё время повторял:
   - Коля, если меня арестуют, и посадят в тюрьму, я там не выдержу. Ни за что не выдержу. Я прошу тебя, ничего обо мне не рассказывай, а? Тебе ведь всё равно срок дадут, а меня могут и не тронуть мне ведь только  семнадцать лет.
   Николай тогда со злостью напомнил ему, что именно он застрелил из  обреза охотничьего ружья двух охранников около вагонов с сотовыми телефонами, хотя в этом нужды не было, они уже были связаны, и на их головы надеты мешки.
Но, Витька, как будто не слышал его, он всё плакал и твердил, что «на зоне» не выдержит, и покончит жизнь самоубийством.
  Эти ли Витькины мольбы, или что другое, повлияло на него в то время, но он тогда, всю вину взял на себя, тем более что двух его подельников уже не было в живых, и получил по полной – десять лет колонии строгого режима.
   О Витьке, он тогда не обмолвился ни словом, хотя тот занимал далеко не последнее место в их «банде», и был одним из самых жестоких и жадных её членов, несмотря на молодость.
  И, сейчас вот, этот самый «шнурок», как тогда его называл за молодость Женька Силантьев стоял перед ним.
  - Привет! Я вижу, ты вернулся. Неужели уже десять лет прошло? А? Надо, же! Я даже, не заметил!
  У Николая потемнело в глазах. Он  зло сверкнул глазами и проговорил прямо в лицо собеседнику:
 - Ну, ты даёшь    Шнурок! - назвал он Витьку той старой кличкой, которая ему никогда не нравилось.
  -Значит, даже не заметил, да? А, я сука, дни, часы считал до окончания срока! Ты забыл, наверное, что мы все тогда по твоей дурости залетели. Это ведь ты, к тому вагону полез за сотовыми телефонами, хотя знал, что их охраняет милиция. На….л Сашке и Женьке, о том, что там обычная охрана, а поживиться есть чем. Вот они и пошли. А меня «на стрёме» поставили. И что вышло? Не помнишь паскуда?  Ты  тогда охранников  двух застрелил, а сам сбежал!
  Женьку тогда тяжело ранили, и он умер по дороге в больницу, а Сашку убили прямо на рельсах, потому что он отстреливаться начал. Потом, через неделю, и  меня взяли. А, ты чистеньким остался. Я тогда пожалел, не сдал тебя, а теперь вот вижу зря.
  Витька, побледнел, у него затряслись губы:
 - Да ты что Коль? Я же не хотел! Так сболтнул лишнее. Извини. Давай пройдём ко мне в кабинет, я теперь председатель поселкового совета, поговорим, выпьем понемногу, вспомним старое. Пошли, а?
   Гнев у Николая сразу прошёл, и он согласился зайти в кабинет к «старому приятелю», тем более что скоро ему нужно было получать паспорт и оформлять документы на владение домом  родителей.