Друзья. Книга вторая

Глава первая.
СЧАСТЛИВОЙ СЛУЖБЫ ВАМ, РЕБЯТА...

1

                Конец марта шестьдесят седьмого года запомнился Сергею на всю жизнь. Двадцать седьмого числа он уходил в армию. Неведомый Дальний Восток давным-давно ожидал его, серьёзного и возмужалого, и Сергей настраивал себя на свидание с этим краем. Дома не жилось, как прежде, и мыслями он давно уже витал в каком-то далёком иллюзорном пространстве. Сама армия воспринималась многоликим, абстрактным существом, похожим на чудовище из фантастических книг, и в основном  состояла из россказней  отслуживших очевидцев.

                Стояло хмурое утро. По небу гуляли серые тучи, хотя ещё вчера светило солнце, настолько активное, что от почерневшего ноздреватого снега шёл пар, а местами блестели небольшие лужицы. Зато сегодня тело пронизывал промозглый ветер с востока.
 
                Провожать Сергея пошёл Женька, муж старшей сестры  Галины. Смуглый, загорелый, несмотря на любое время года, парень, заядлый рыбак с лукавой улыбкой бывалого, расположил к себе Сергея с первого дня знакомства. Они сразу сошлись на «короткой ноге», Женька и Серёга, когда Галина привела Женьку на смотрины к матери.
 
                Мама в день отправки Сергея в армию работала, но пообещала отпроситься с комбината, не зная, пойдёт ли  начальство хозяйственного цеха навстречу её просьбе. В противном случае она собиралась выплакать своё право.

2

               На сборном пункте, на улице Папанинцев, всех новобранцев, оборванных и весёлых, поставили в единый строй. У каждого из них дома оставалась одежда, пригодная для носки, но, отправляясь в армию, парни старались одеться во что-нибудь постарее. Всё равно, при переодевании в армейскую робу, домашнюю одежду пришлось бы выбросить.

               У Сергея не было старенькой одежды его размера. Парень успел вырасти. Поэтому пришлось надеть своё румынское демисезонное пальто, с тремя прострочками, поперёк подола. Их делала мама, по настоянию Галины, долго не соглашаясь на это «безобразие». У молодёжи такие прострочки считались модными. Ещё на Сергее были брюки-техасы и ботинки, типа альпинистских, с крупным протектором. На голове сидела серая, видавшая виды, цигейковая шапка. А в зелёном пиджаке он совсем недавно выступал на сцене Дома культуры.
 
              Кто-то из новобранцев рванул козырёк шапки, и он повис, закрыв наполовину глаза Сергея. Женька, увидев недоумение на лице шурина, рассмеялся, но не подошёл. Он, старый служака, понимал, что после выходки этого хулиганистого парня начинались взаимоотношения Сергея с армейским коллективом. Сам он отслужил срочную, лет десять назад, шофёром в автобате. И на «гражданке» не расставался с «баранкой». Работал на какой-то промышленной базе. Зато рассказов об армии было не счесть.

3

              Военный комиссар говорил перед строем что-то напутственное, но мысли Сергея были заняты другим. Ему представлялась мама, измождённая работой женщина. Основной её заботой, как и у многих мам, было прокормить сына, одеть, чтобы выглядел не хуже других, и дать образование. Валентина, дочь от первого мужа, погибшего на фронте, считалась «отрезанным ломтём». Закончив «физмат» в «политехе», она вышла замуж за Женьку, работала в сельхозинституте ассистентом кафедры, имела свою семью, свои заботы и проблемы.

              Сергей уважал сестру и с благодарностью вспоминал время, когда они жили все вместе, хлебали пустую баланду и между собой были дружны. Сестра, на одиннадцать с половиной лет старше его, заменяла брату маму, учила его читать и писать. В свои пять лет он в совершенстве владел этими премудростями. А в шесть Галина отучила его картавить, приговаривая:

              «Ты наш, Серёжа. А в нашей семье картавых нет. Это папка твой букву «р» не выговаривал. Так его  боженька забрал». С замужеством Галины, её отношения с матерью стали холоднее. Сказывалось  положение в коллективе работающих, материальный достаток, вскруживший  голову, влияние свекрови.

4

               Мама продолжала работать на Меланжевом комбинате, но уже дворником.  Работа, конечно, тоже низкооплачиваемая, однако, дворники всё равно больше получали. А мама одна  растила детей. Отец бросил семью и завербовался в Восточную Сибирь добывать золотишко. Сергею года два в то время было.
 
              Но парень, слава богу, вырос. Будучи учащимся Барнаульского машиностроительного техникума, он получал стипендию, а на преддипломной практике – даже зарплату электромонтёра второго разряда.  Все деньги отдавал маме. Ей стало легче сводить «концы с концами».  Ну а по окончании техникума его вместе с однокашниками, по спецнабору, отправляли в армию, хотя срок службы начинался раньше, с декабря предыдущего года. Просто, парням дали доучиться. Так что, армейский стаж Сергея насчитывал около четырёх месяцев. И таких «припоздавших» новобранцев набралось на три вагона пассажирского поезда.

              Когда Сергей был маленьким, мама, перед ночной сменой, пряталась от с сына под кровать, чтобы хоть немного вздремнуть. А тот с рёвом разыскивал свою родительницу. И если находил, то пытался пальчиками раздвинуть веки её глаз. Мама просыпалась, целовала сына в щёчку и снова пыталась уснуть. А теперь Сергею было стыдно за эти картинки детства.

5

              За полгода до отправки в армию Сергей, по плану военкомата, участвовал в учебных боевых действиях. Стояло жаркое лето. Их, молодых парней, завезли на автобусе далеко за город. А там, толпа призывников побежала по травянистому косогору, навстречу молодым берёзкам.  Капитан,  в просоленной от пота гимнастёрке, размахивая табельным пистолетом, бежал следом. 

              Он много раз выкрикивал команду: «Ура и вперёд!..» И призывники, повинуясь его приказу, кричали «Ура!..». Сергей тоже кричал и бежал вперёд, ничего не видя перед собой, из-за капель пота, свисавших с бровей. А возле берёзок рвались взрывпакеты, оставляя клубы белого дыма. Там же раздавались хлопки выстрелов.  Потом, капитан, вытирая красное разгорячённое лицо, объявил призывникам: «Товарищи! Мы победили!..» Сергей так и не мог понять, кого они победили? И в чём заключалась эта победа?

6

              Комиссар прекратил напутствия. Раздалась команда «боевого» капитана: «Нале-е-е-во!..» Строй развернулся. Получилась колонна, шириной в шесть новобранцев. Капитан снова скомандовал: «Шаго-о-о-м арш!..» И  новобранцы, как «зэки» на этапе, вразнобой двинулась с призывного пункта. За ними следом, шли провожающие.

              Слышались реплики, шутки парней, добавивших «на грудь» прощального хмельного. Капитан шумел на них, однако напрасно. «Мы ещё присягу не приняли, товарищ капитан», – отвечали ему смеющиеся парни. Сергей шёл молча и не озирался. Он знал, что Женька где-то рядом, а мама, если и появится, даст о себе знать.

              На вокзале новобранцев встречал духовой оркестр, пытаясь взбодрить души парней маршем «Прощание славянки». Привокзальная площадь под множеством ног расквасилась и представляла собой месиво из талого снега и грязного песка.

              Провожающие что-то кричали своим чадам, ломились через живое ограждение, состоящее из офицеров военкомата и милиции, пытались всунуть в руки сыновей узелки, сетки и сумки с разной снедью.

             «Я же предупреждал, чтобы прощались дома. Что же они сюда поналезли?» – громко возмущался комиссар. Но как родители могли оставаться дома, если их сыновья уходили в армию? Ведь, неизвестно, что с ними могло случиться на службе!

7

              Рядом с каким-то дощатым домишкой, в центре привокзальной площади, стояли три девушки, выпускницы машиностоительного техникума. Их коллег и одногруппников тоже забирали в армию. Девушки изображали на лицах веселье, махали на прощание руками и кричали: «Счастливой службы вам, ребята!..»  Сергей услышав их голоса и ещё ниже опускал голову.

              Девушки были ему знакомы.   Одна из них, темноволосая Надя Парубова, раньше училась с ним в одной школе, в параллельном классе. Добрая и симпатичная, она дружила с одноклассником Сергея, Толиком Довгопятом. И в техникуме их дружба переросла в нечто большее, а потом распалась – парня осудили на несколько лет за хулиганство.
   
             Он вышел на волю из «зэковской» атмосферы, матёрый и нахватанный  характерного лексикона, однако, снова «загремел на зону», где и погиб при неизвестных обстоятельствах.
 
             А потом, и Надя погибла. Ехала на заднем сидении мотоцикла вместе со своим новым женихом. Они развозили приглашения на свою свадьбу, и возле переезда через железнодорожные пути не заметили закрытого шлагбаума. Жених успел машинально нагнуться, а Надю снесло с мотоцикла и сразу насмерть.  Об этом Сергей, уже отслуживший в армии и работающий на моторном заводе мастером, узнал  от друга-однокашника, инструктора Октябрьского райкома комсомола, посетившего их цех.

             Другая девушка, рослая и белокурая, Вера Лылова, сводила с ума многих парней, но отличалась неприступностью. Парни восхищались ей, отмечали обаяние девушки, однако близко не подходили – побаивались крутого нрава.
 
             И ещё одна, Галя Шаталова, сидела в сердце Сергея занозой. При виде неё он волновался, краснел и терял дар речи. А она приятно улыбалась, кокетливо косила на Сергея глаза и когда проходила мимо, опускала ресницы.  Сергей злился на свою  скромность, выступающую за рамки нормального человеческого общения, однако не мог запросто разговаривать с девушкой.

8

                «По вагонам!..» – раздалась команда «боевого» капитана. И толпа новобранцев, под то же «Прощание славянки», словно, других маршей в репертуаре духового оркестра не было, с гвалтом стала занимать места. А когда все расселись, двери закрыли.

                Охраняли новобранцев их сопровождающие сержанты и офицеры-покупатели.  Провожающие остались перед вагонами, не имея доступа к сыновьям.  Каждый призывник норовил занять сиденье у окна. Сергей не стремился к вагонному комфорту, но волею случая его место оказалось сбоку, а доставшееся ему окно, ещё и открывалось, что являлось редким явлением в железнодорожных вагонах.

               Парня оттеснили в сторону – продолжалось прощание с родственниками. Но постепенно толпа провожающих редела. У окна остался сосед по вагону, Витка Кремлёв. Он прощался с родителями и молодой женой. Она больше молчала, чем говорила.  Мама Витьки тоже отмалчивалась, только охала, с тоской глядя на своего сыночка.
 
               Больше всех многословил отец. По красной физиономии и большому рыхлому носу видно было, что он слегка «поддатый». Его узкопосаженные глаза, как и у сына, скрывали какую-то постоянную хитрость.

               - Александру привет передавайте! – крикнул родителям Виктор. – Почему он провожать не пришёл? Дела срочные обуяли?..
 - Ты же знаешь, он учится, – ответил отец. – Ему сейчас трудно. Над книгами корпеет…
 - Пусть женится. Легче станет! – захохотал будущий сослуживец.

               Жена Виктора надула губы и отвернулась.
 - Люби меня, Леночка, хахаля не заводи. А то приеду, разборки устрою. Как ни скрывайся, я всё узнаю, – зычным, режущим пространство, голосом, напутствовал жену Виктор. Однако, она молчала,  продолжая обижаться.

               Сергей знал Виктора по Дому культуры меланжистов. Тот занимался в народном театре драмы, прихватывал роли в театре миниатюр. И даже в балете отплясывал. Считался талантливым артистом. И женщин любил страстно,  было у него их достаточно много. А жениться его, видимо, обманчивая внешность и излишняя активность заставили. Не зря же молодая жена клюнула на неё. Но в Доме культуры Сергей Лену не встречал.

               Отец Виталия, Пётр  Ильич, работал заместителем начальника отдела снабжения на шинном заводе. Самая лучшая должность, по его убеждению, –  замещать любого начальника.  «Всегда можно выкрутиться, ежели вышестоящие «бочку покатят», – говаривал он. Это понятие отец привил и старшему сыну.

               Кроме Виктора в семье было ещё двое детей. Младший брат, Александр, самый послушный, поступил в «политех», и «открутился» от армии. Ещё у родителей была младшенькая дочка, Жанночка, девочка лет десяти. Все силы, особенно материальные, родители отдавали Александру и Жанночке. А «непутёвый» Виктор, прямолинейный и принципиальный,  «варился в собственном соку». Пытался поступить в ГИТИС, и даже поступил, но через неделю его «выперли» из общаги, за «аморалку» и отчислили из института. Подробности своего вояжа в Москву он позднее с азартом рассказывал Сергею.

9

               Виктор попрощался с семьёй и отошёл в сторону.  Но тут Сергей увидел маму. Она пробиралась к вагону сквозь толпу провожающих, слёзноозабоченная и придавленная ситуацией. Сергей чуть было не выскочил из окна, настолько горестно было глядеть на родное измученное лицо. Она оставалась одна, без помощи и поддержки. На сестру Сергей не надеялся. У неё своих забот хватало.

              Вагон тронулся, и мама побежала следом. В руках у неё была скомканная хозяйственная сумка. Сергей силился услышать слова произносимые ей, но перестук колёс вагона, вокзальный шум перекрывали голос мамы. Сергей кинул ей через окно свои пальто и шапку.  После службы эти вещи могли понадобиться. В вагоне стояла жара от титана.  Да и в Приморье, куда они ехали, по словам сопровождающих сержантов, стояло лето, и они даже купались в какой-то речке. Поэтому, доверчивый Сергей был настроен на тепло.

              Потом мама отстала, а будущий солдат ещё долго глядел в окно. И воспоминания, и увиденное, и услышанное путались в голове. Он попытался придумать стихотворение, посвящённое отправке, однако на ум ничего не шло. Стихотворение появилось позднее. Он написал его в Ленкомнате части, куда попал служить. Картины в скупых строках, как живые стояли перед глазами. У Сергея не поднималась рука, что-либо,   исправить, переписать или добавить.

Стучит, стучит, стучит в груди,
Тревожно… детство позади…
Твердишь себе: «Мужайся, брат!..».
Колёса в лад: солдат, солдат…

Шумит прилив людского моря,
Взрываясь счастьем, болью, горем…
И боль девчоночья во след:
«Счастливой службы вам, ребята!..»
Лишь улыбаются в ответ,
Минут без двух, без трёх солдаты…

Стучит, стучит, стучит в груди…
Мать за вагоном побежала…
Тревожно… детство позади,
С ним боль перрона.  И начало
Грядёт туманною зарёй
За вереницею вокзалов,
Мостов и рек, за чередой
Таёжных зарослей усталых,
Влечёт и брезжит впереди…

Стучит, стучит, стучит в груди…

10

                За окном мелькали пейзажи, в виде станций, полустанков, движущихся навстечу, телеграфных столбов. Степи сменялись лесами с таинственной темнотой в чащах. И тянулись те леса долго и однообразно.
Часа чрез два пропадал всякий интерес глядеть на них.

               Призывники расползались по углам. Слышалось бульканье разливаемой водки, смачное чавканье и бубнящие голоса, сменяющиеся дружными взрывами хохота. Похоже, парни анекдоты рассказывали.

                Из плацкарты сопровождающих, отгороженной  байковым одеялом, доносился звон стаканов. Там, видимо, тоже «причащались». Потом, один из офицеров высунулся из-за одеяла и попросил у парней консервный нож. Эта просьба прибавила им смелости, и они громко запели блатные песни, сопровождая исполнение дробью ладоней о дощатые полки:
 
Не печалься, любимая!
За разлуку прости меня.
Я вернусь раньше времени,
Дорогая моя!..
И пусть будет мой приговор строг,
Я вернусь на родимый порог…

               Сергею представилась Галяя, «как мимолётное виденье, как гений чистой красоты…» Она молвила волшебным голосом принцессы:
 - Возвращайся скорее, Серёженька! Я буду ждать тебя с нетерпением…
Сергей говорил девушке ласковые слова, заглядывал в её глаза, словно в голубое небо и не заметил, как подошёл Кремлёв.
       
             - Слушай, старик, давай «вмажем». У меня бутылка «Столичной» есть…
 - Может ты лучше с парнями? – замялся Сергей
 - С парнями ещё успеется. Я с тобой хочу…
 - Да я в жизни никогда не пил. Только на своих проводах, и то, очень мало, – возвратился в реальность Сергей.

              - Я тоже не алкаш. Пью умеренно. Но, когда-то надо и начинать. Не будешь же ты в обществе всю жизнь оставаться «белой вороной»…
 - А! Всем смертям бывать, а одной — не миновать! – решил Сергей, после некоторых колебаний, настроив себя на опьянение. –  Грешить, так грешить! Да и настроение паршивое…
Он никогда не пил помногу. Пьяных компаний всегда сторонился. А тут, на тебе — бутылка водки на двоих.
 
              Сергей достал из рюкзака банки с фаршированным болгарским перцем и хлеб. А Виталий принёс бутылку. Пили, ни кого не опасаясь. Один раз прошёл мимо офицер с красной повязкой дежурного. И тот, похоже, спешил в туалет. Пьющие призывники, в критический момент, его не интересовали. Да и после туалета, видать, куда-то торопился. Но выпивку Сергей и Виктор, на всякий случай, спрятали в рюкзак.

              Разговоров было много. Парни делились  своей гражданской жизнью. Вспоминали самодеятельность, работу. Сергей даже о Галее хотел рассказать, но не решился. А Виктор рассказывал о себе, и, по его словам, нельзя было даже и подумать, что он сожалел бы о несостоявшейся карьере артиста. Но видимо так и было.

              Когда он заводил разговоры о «любимых женщинах», с которыми  имел интимные связи, у него загорались глаза. Но при всём цинизме, прущим из него бурным потоком, Виктор казался надёжным парнем.
               
- Прорвёмся, «старик», не в одном, так в другом. Будет и на нашей улице победа! – говорил он, перефразируя известную поговорку. Сергей делал вид, что соглашался с ним, кивал головой и поддакивал.
- Мне бы в партию пролезть. А там бы я сориентировался, – продолжал Кремлёв. – Мне и батя говорил, чтобы я цеплялся за партию. В армии с этим проще…

              Сергею жизненная позиция Виктора не нравилась. О партии он был высокого мнения, и с никакой корыстью членство в этой организации не связывал.  Он считал, что таким, как Кремлёв, лучше искать другие пути «всплытия на поверхность». Однако Виктор располагал к себе своей проникновенностью, вёл себя, как близкий друг.  И Сергей, «ещё не нюхавший пороха», надеялся, что он будет надёжной опорой, в его расплывчатых горизонтах.
 
              Бутылка опустела. Сергей, на удивление, чувствовал себя совершенно трезвым, словно и не пил совсем. Однако до ужаса захотелось чего-нибудь спеть. Его так и разрывало от, внезапно явившегося, желания. Они с Виктором прибились к  компании новобранцев, уже изрядно «принявшей внутрь», расположившейся в купе, рядом с командирами.
 - Мужики! Выпить нечего. Вон, пустые бутылки стоят, – предупредил один из парней.

              - Нечего, так нечего, – успокоил парней Виктор. –  Мы свою «водяру» только-только прикончили. Теперь попеть хочется…
 - Пойте, если желание появилось. Мы тоже в стороне не останемся…
 - Эх, гитару бы! – тяжело вздохнул Колька Вихров, однокашник Сергея по техникуму.
 
             - Да ладно, Ми і так пристосувалися. А ти, друже, запевай,* – промолвил одногруппник Сергея, Николай Гузненко. Он приехал с Украины, и умудрился проучиться в техникуме с первого по последний курс. К урокам  никогда не готовился, и если его вызывали к доске, балакал по-украински, хотя русский язык знал очень неплохо.  Представлялся всем: Микола з пiд Полтавы. Парни так его и прозвали.

             Сергей запел один из любимых романсов, «Очи чёрные». Да так высоко, что никто не осмелился пристроиться к его голосу.  Виталий, вначале, пытался «подвякивать», но потом замолчал. Зато, из командной плацкарты высунулась голова офицера:
 - Ну, ты даёшь, парень! Прям, как Шаляпин. Пой ещё романсы. Мы с удовольствием послушаем…
 
             И Сергей пел. И романсы пел, и русские народные песни. Слушателям всё это нравилось. К исходу «концерта» Сергей почувствовал себя пьяным. Он кое-как добрался до своей «боковушки». От  окна тянуло свежестью. И Сергей, прильнув губами к щели в раме,  полными лёгкими вдыхал морозный воздух, пока не уснул.

11

                Утром холод гулял по вагону. Титан остыл. Где-то в начале вагона переговаривались парни из Славгорода, судя по фамилиям,  все немцы. И Кайзер был среди них, и Крец, и Бауэр, и Штавдеккер...  Держались они обособленно, своей компанией. Водку не пили.

                Голова у Сергея «раскалывалась», что мешало ему досмотреть последний сон, где Галяя стояла над ним, положив свою ладонь ему на лоб. Но головная боль была настолько сильной, что волей-неволей Сергею пришлось открыть глаза. Видение ещё долго стояло перед глазами, потом, исчезло. Во рту стояла какая-то кислятина, словно черти там нагадили, а горло пощипывал катар. Призывники спали,  укрывшись одеялами до самых носов.

                Виктор всю ночь проворочался. Ему не досталось ни матраса, ни одеяла. Он лежал на голой полке.
 - В начале ночи уснул, а потом, хоть глаз коли, – пожаловался он. – Да и жестковато…

                - Ты обратись к проводнику, – посоветовал Сергей. – Поможет, поди…
 - Обращался. «Всё раздали», – говорит. –  «Ни одного комплекта лишнего нету». «Выходит, что я лишний?  Может, мне домой пойти?..» –  Возмутился я. «Иди, – говорит. – Если отпустят». Но кто ж меня отпустит? Вот и перебиваюсь…
 - А я-то, дурень, пальто матери отдал. Сейчас бы ты его себе постелил…
 - Знал бы, куда упасть, о соломке б позаботился. Ладно, обойдусь, не впервой…

                Вагоны с призывниками отцепили, и они стояли в тупике. Через окно был виден заснеженный лес.
 - Ничего себе, в лето едем! До севера добрались, а что дальше будет? – ворчал кто-то из проснувшихся.
 - Это ещё не север, а только центр Красноярского края! – объяснил один из призывников.
 - А ты откуда знаешь?..
 - Я геолог. Эту местность, в своё время, хорошо изучил…
- Такой молодой и геолог. А зовут тебя как?..

              - Я потомственный. Зовут Алексей Бренчалов. Дорога мне знакома. И ходили мы по ней, и ездили, и работали…
 - А что искали?..
 - Что искали, то нашли. Теперь другое ищут. А я, вот, в армию загремел…
 - Какие наши годы? Вернёшься, будешь ещё что-нибудь искать, а пока, послужим малость, – с ехидством вставил реплику Кремлёв.

                - Эх, братцы, опохмелиться бы, да девочку в постель, – мечтательно произнёс Денис Скворцов, парень из группы металлистов, в ковбойке, со светло-русым чубом, зачёсанным налево.               
- Да, не мешало бы, – поддержал его Славик Заветов, высокий парень с бесцветными глазами и проницательным взглядом.

                С Заветовым Сергей и в одной группе учился, и в одном классе 103-й школы, с пятого по восьмой. А теперь вот, вместе в армию ехали.

                Он сидел у окна и разглядывал лес. Опохмеляться не привык, и тяги такой в себе не замечал, не говоря уж о «девочке в постели», представление о которой вызывало у него отвращение. К Сергею подошли два сержанта:
 - Слушай, парень, пиджачок у тебя «клёвый». И мне по росту и другу моему, – молвил один из подошедших, рыжий, как огонёк, с такими же рыжими конопушками на лице. – В самый раз в самоволки бегать. Отдашь?..
 - Когда приедем на место, отдам,  – вздохнул Сергей. Ему жалко было отдавать мало ношеный пиджак.
 - Всё, договорились. Только, с другими никаких дел! – предупредил сержант.

                - О чём это они с тобой? – спросил Сергея Заветов, услышавший разговор.
 - Пиджачок им мой приглянулся. Просили отдать, когда приедем…
 - Лопух! На остановке продадим, водки купим…
 - Но я же обещал…
 - «Обещанного три года ждут». Давай мне пиджак. А ты мой возьми. Правда, великоват на тебя, но в нём не замёрзнешь. А с этими друзьями больше не разговаривай. На парней вали, если что. Забрали, мол, и пропили…

                Вечером Сергея позвали в компанию. Пошёл он неохотно, но, войдя в азарт, снова напился. Чувство какого-то конца, тесно связанного с началом нового этапа жизни крепко сидело в нём. И всё происходящее воспринималось, как переход из одного состояния в другое. На этот раз Сергей не пел романсы, а подпевал парням:

Сенсация! Меня покинула чувиха. Чу-чу!
В моей квартире стало тихо. Чу-чу!
И не ломают больше джаз!
Я не знал, что ты такая дура. Чу-чу!
Пень корявый – вся твоя фигура. Чу-чу!
Нос твой, как картошка,
И ещё немножко
Я тебя в зверинец отведу…

                Песню он и раньше слышал, но был к ней равнодушен. Парни пели, конечно, и другие песни, но эта почему-то сверлила и сверлила мозги. А Вовка Наймушенко, тот самый, что рванул Сергея за козырёк шапки, с азартом рассказывал:
- Показали  деду кожан. Правда пошарканный, но добротный, без дыр. Уж он мял его мял, растягивал, и на свет глядел, и на зуб пробовал, а потом отказался брать.

                Поезд в это время тронулся. Мы трясём кожаном перед дедовой мордой. А тот кричит: «Согласен, согласен! Беру!..» Сунул нам на ходу деньги. За кожан ухватился, прям из рук вырвал. Так и сторговались…
 - А пиджак? – спросил разомлевший от хмельного зелья Сергей.
 - Пиджачок сразу взяли. Вещь заметная. Почти новенький. Завтра ещё что-нибудь «толкнём»…

12

               Пейзажи за окном сменяли друг друга. Мимо проносились леса с молодой порослью и старыми соснами, высохшие буреломы. В горах поезд минут на десять нырял в наполовину тёмные тоннели с тусклым освещением, напоминающие  жилища духов.

               Вагоны с призывниками отцепляли, перецепляли, цепляли к какому-нибудь составу. Везли, непонятно куда. Некоторые парни, во главе с Бренчаловым, отслеживали маршрут по «Атласу железных дорог». Тут «опытный» геолог был « в своей тарелке», вызывая уважение. Он знал буквально все населённые пункты.

               На одном из поворотов состав обозначился полностью, и Сергей увидел, что их тянет паровоз. 
«Допотопщина! Сколько можно эксплуатировать эти груды железа?..» – подумал он. Состав миновал поворот, паровоз исчез из поля зрения.

13

               Но клубы дыма, под пронзительные крики восторженных паровозных гудков, уносились назад, вслед за пейзажами, в родимую сторонку. Где-то вдалеке осталась мама, с сердечной болью и душевным теплом. Там же – привычный, жизненный уклад, с работой учёбой, увлечениями, и девушкой, о которой Сергей не мог вспоминать без волнения.

 
               После рассказов очевидцев, «понюхавших пороха», армия уже не представлялась непонятным страшным чудовищем, а больше напоминала театр, где каждому, в него прибывшему, предстояло сыграть свою роль, как действующему лицу и исполнителю, утвердить себя в этой роли, или  раздвоиться, приспособившись к обстановке, чтобы выжить.

               А может, и к чертям послать все устои и условности, создав что-то сугубо своё. Сергей понимал, что придётся отбиваться от «воронья», которое могло налететь на «раздел добычи», за версту чуя «дармовой куш». Но всё-таки армия оставалась для него загадкой.

14

                В техникуме Сергей с удовольствием учил «Обществоведение», и благодаря этому предмету, считал себя философом. Читал он и отдельную философскую литературу. Многое в этой науке было Сергею не понятно.  Однако, законы диалектики он усвоил для себя чётко. Нравилась ему и физика. Поэтому перемещение молодых парней в пространстве представлялось Сергею, как эмиссия электронов в звёздном мире.

                Сердца освобождались от традиционных домашних пут, оставаясь всё-таки, в родных гнёздах. Хотя, эйфория этого светящегося пространства, и напоминала рай, но фактически была адом, испепеляющим души, где тревожил взгляд прошлой жизни, постоянно напоминающий о себе.

                Призывники  вели себя сравнительно тихо, киосков не переворачивали, на станциях не «бузили».  Ехали без приключений. Выпить было нечего, да и не на что, да и надоело. Какие вещи можно было продать, давно продали. Ходили, кто в майках, кто с голым торсом.

                На Сергее осталась светло-зелёная рубашка. Её он решил не отдавать на продажу, да и холодновато без неё казалось. Правда, по ночам и по утрам спасал пиджак Славика, а днём воздух в вагоне прогревался за счёт титана, и тогда в пиджаке не было необходимости. Но «своя рубаха ближе к телу». Она напоминала ему дом и прежнюю жизнь. Сергей снова видел вокзал с Надей, что-то кричащей вслед уходящим в неизвестность вагонам, перрон, с бегущей за составом мамой. Их образы никак не оставляли его, вызывая тоску.
 
                Иногда призывники подшучивали над местными завсегдатаями станций и вокзалов.  Особенно изощрялся Колька Гузненко. Недавно ему дали кликуху «Гузно», только непонятно за что. Это при его-то худобе. Ему больше подошло бы «Антигузно». Но Колька воспринял своё прозвище достойно, как подобает современному парню. А может, думал о перспективе увеличения веса своего тела. Кто его знает?

                - Эй, фраер, ну-ка иди сюда!.. – кричал Гузно кому-нибудь из местных. – Ты, ты, в линялых джинсах! Правильно на себя пальцем показываешь. Тебя зову!..
Парень, подзываемый «Гузном», посовещавшись с приятелями, с недовольной миной подходил к вагону. Окажись кто-нибудь из призывников в окружении этих «аборигенов», не миновать бы драки, с неизвестными, но плачевными, последствиями.

                - Ты почто же значки не там носишь, темнота? – спрашивал «Гузно».
 - Как не там? На пиджаке, на кепке. А ещё где надо?..
 - Дурень! В цивильном мире, откуда мы приехали, значки на подошве носят…
 - Ну, спасибо, что глаза открыли. Теперь, знать буду!..
 - Твоё спасибо на сковороде не «шкварчит». А рассчитаться с нами ты  не сможешь. На пузырь водки «филок» вряд ли хватит. Да и одного пузыря нам мало. Так что, на этот раз, прощаем. А теперь, вали отсюда, но помни, должен будешь!..

                Парень с достоинством удалялся. Призывники «ржали» над юмором Гузненко. Зато приятели парня со злобой смотрели на смеющихся будущих солдат, но приблизиться к вагонам побаивались. А подобные «посмешища» повторялись, чуть ли не на каждой станции.

15

            Ехали шестые сутки. Проехали  Иркутск, что стоял на пересечении Ангары и её притока, Иркута. Величавая Ангара смотрелась  красиво. Голубая и спокойная, она радовала глаз. У Сергея после песен Александры Пахмутовой было немного иное мнение об этой реке. Ему она представлялась стремительной, с белопенными бурунами. Затем, после Байкала, до которого оставалось более шестидесяти километров, были Улан-Удэ, Чита.

            Между двумя станциями Слюдянка I-II,  путь оказался очень запоминающимся. Поезд, словно парил в воздухе, между плюшевых гор и мохнатой зелени, описывая дугу вокруг небольшой западной части Байкала, поднимаясь всё выше и выше в горы. Вскоре, на «зеркало» озера приходилось глядеть с высоты птичьего полёта. Парни обмирали, глядя вниз, и восхищались естественной природой, отражённой в озере вместе с яркими лучами солнца. Лёгкое  головокружение пьянило.
 
            - Ляпота! – восхищался Кремkёв, поднявшись с постели. Днём он отсыпался, на Сергеевом матрасе. Надо же было как-то помочь товарищу, постель ведь напополам не разрежешь. Пейзажи  уже ни кого не интересовали, и долгий путь вдоль Байкала был малоинтересен.

            А вот, переезд через Амур, не доезжая Хабаровска, приковывал к себе внимание длиной железнодорожного моста, под названием «Алексеевский»,  протяжённостью более двух с половиной километров. Но и к нему быстро пропадал интерес.

            Парней ждали Приморье и обещанная учебная рота. Каждому было интересно, как начнётся его жизнь в новых условиях. 

16

               На седьмые сутки поезд миновал станцию «Ерофей Павлович».
 «Это Хабарова так звали, основателя Хабаровска, – сказал парням Бренчалов. А про Сковородино, где состав тоже останавливался, даже поговорка существовала: « Бог создал Крым и Сочи, а чёрт – Сковородино и Могочу. Это опять же со слов знатока Бренчалова.
 
               Могоча располагалась недалеко от Сковородино, и оба эти города представляли собой серые пятна, на фоне пасмурного неба. Температура воздуха в обоих населённых пунктах опускалась до минуса, Даже в весенне-осенний периоды.

               - Чудеса, да и только! – удивлялись парни, после привычного Барнаула. 
- Летом тут и не пахнет, а уже начало апреля, – заметил кто-то из призывников. – Сержанты нам «лапши на уши навешали», а мы и рады, без памяти…
- Как на полюсе холода, – добавил ещё кто-то.
- Мужики! Полюс холода находится в «Верхоянске и Оймяконе, – объяснил толпе Бренчалов. – Это всё — Якутия. Правда, в «Оймяконе» холоднее…

                - Вот, порадовал! И здесь не жарко. Зуб на зуб не попадает. А теплее одеться не во что, – со смехом сказал Кремлёв.
- Надо было головой думать. Я не участвовал в ваших продажах и попойках, так мне сейчас тепло! – отпарировал Бренчалов.
- Зато, как весело было! – мечтательно закатив глаза, произнёс Колька Вихров.

                А в районе Благовещенска железная дорога проходила рядом с Китайской границей. И Комсомольск-на-Амуре располагался недалеко от границы, и Белогорск. Да и сам Амур —  мощная полноводная река, много километров тянулся вдоль Китая. Даже не верилось, что в окно виделась другая страна. Проехали Хабаровск. Бедовых, полураздетых, но странно трезвых и присмиревших призывников поджидал Приморский край. Там, в селе Сергеевка, что располагалось под Уссурийском, была учебная рота связи.

17

               В Октябрьском военкомате, Барнаула, новобранцев убедили, что стричься наголо не обязательно. Достаточно оставить волосы длиной в один сантиметр, и для требований армейского Устава это сойдёт. Сергей, к удивлению парикмахера, так и заявил, и ему сделали требуемую причёску.  На восьмые сутки приблизились к «учебке». Перед прибытием, призывников подстригли под «нуль», несмотря на их нежелание.  А гражданскую одежду разобрали местные жители.

               К Сергею подошёл сопровождающий сержант, напомнив о пиджаке, но тот сослался на парней, что мол, пропили пиджачок и его (Сергея) не спросили. Сержант, от злости, скрипнул зубами и выматерился. Но что он мог сделать?

               Потом призывников повели в баню, где горячей водой и куском плохо мылящегося банного мыла пришлось смыть гражданскую «хорохористость», но оставались «долг» и «честь», заложенные в «мужском достоинстве», против которых баня была бессильна.
            
               Переодетых и подстриженных призывников с трудом узнавали даже их друзья. Куда девалась лихая удаль, уверенность в себе. С некоторыми парнями снова пришлось знакомиться. Солдатские робы оказались великоватыми, и призывники смотрелись в них, как в мешках. Они кучковались, как только что вылупившиеся цыплята, ожидая очередной команды. И вот, она прозвучала: «К машинам!..» Кое-как объяснив, что это означает, и загрузив пополнение в кузова грузовиков, представители  учебной роты повезли «молодняк» в Сергеевку.

Глава вторая. УЧЕБНАЯ РОТА

1

                Прибывших новобранцев построили перед зданием казармы.
В не обмятых новеньких  робах, наголо подстриженные, они смотрелись жалко и напугано. Обстановка вокруг была непривычной – здания деревянные, вокруг — тёмно-серые сопки. Говорят, что снег тут ещё ни разу не выпадал, а уже апрель начался. Смуглый военнослужащий с чёрными гладко зачёсанными назад волосами и погонами старшины держал речь.

                - С прибытием, товарищи бойцы! – громогласно поздоровался он с новобранцами. – Ну что, будем Родине служить?..
 - Будем! Для того и прибыли! – раздался голос из строя.
 - Прибыли вы, скажем, не самостоятельно, но ответом я доволен. Зовут меня Николай Михеевич Коробков. Я старшина вашей роты. Только не путайте. Командира батальона тоже зовут Николай Михеевич Коробков. Разница в том, что он майор, а я всего лишь старшина срочной службы. Он и постарше меня «недели на две», на пенсию скоро.  Бузить вам не советую. Слушаться старших по должности и званию обязательно! А то вас вон сколько, человек шестьдесят. А нас небольшая кучка. За всеми не углядишь…

                Четыре сержанта и несколько рядовых стояли рядом со старшиной. Сергей понял, что сержанты, это младшие командиры. А вот, кто, рядом стоящие, рядовые?
- Есть у нас ещё и начальник штаба, майор Квакин Сидор Матвеевич, и помощник его, старший лейтенант Сундуков Геннадий Павлович, –  продолжал старшина. –  С ними познакомитесь в процессе службы…

                Знакомства с более высоким начальством пришлось ждать недолго. Командир батальона любил попугать солдат. Он постоянно говорил перед строем, что страна готовится к войне. Поэтому дисциплина должна быть на высоте. Но солдаты относились к его словам с лёгким юмором.
            
                Начальник штаба, майор Квакин, присутствовал на всех сдачах нормативов. Однажды учебная граната чуть было не снесла ему череп. Солдаты в страхе закричали, и майор вовремя пригнулся. А когда Квакин отсутствовал в части, по каким-либо причинам, то за себя оставлял своего помощника, старшего лейтенанта Сундукова, щеголеватого подтянутого лейтенанта с громким властным голосом. Тому надо было продвинуться, и он не щадил ни солдат, ни офицеров, налагая на них дисциплинарные взыскания, за какие-либо провинности. Обиженные военнослужащие жаловались Квакину, а тот, используя свою власть, снимал наказания, оставлял только те, что «из рук вон».

                - Сейчас вы месяц будете в карантине, – продолжал старшина. –  Командирами отделений мы вам назначили самых добросовестных курсантов, из-за перегородки. Вот они, перед вами.  За перегородкой тоже ваша рота, но парни там приехали раньше и этап становления прошли. Их шестьдесят человек – два взвода, первый и второй. Все из городов и сёл Украины. Успели освоиться.  Обращаться к ним, как положено в армии, «товарищ курсант», и выполнять все их требования. Через месяц вы примете Присягу и тоже станете курсантами, а командиры ваших отделений уйдут в свои взводы…
Старшина почесал затылок и добавил:

                - Да, чуть не забыл. Командир учебной роты - капитан Кобелко, Сергей Леонидович. Сейчас он в командировке. За пополнением поехал для  подразделений Дальневосточного военного округа. Приедет и обязательно с вами познакомится.

                - А каков он сам? Злой или добрый? – спросил кто-то из призывников.
 - Нормальный мужик. Жить можно. Специалист грамотный. Только не забывайте – мы в армии. Всякое случиться может. Рота у нас учебная. Будете изучать определённые дисциплины и все виды Уставов. А по окончании учёбы, через семь месяцев, вам присвоят звания «рядовой», «ефрейтор», «младший сержант», кто что заслужит. А теперь, обед в столовой, потом, будете получать в каптёрке часть вещей, необходимых военнослужащему, что недодали вам на промежуточном пункте. С неясными вопросами обращайтесь ко мне. Только не по имени и отчеству, а по званию «товарищ старшина», как положено.

2

                Сергей стоял в шеренге, и напряжение, вызванное неопределённостью будущего, с каждым словом старшины проходило. Поджилки не тряслись, шея стала поворотливее. На лице появилась мимика. «Аршин, проглоченный вначале построения», постепенно переваривался и не вынуждал Сергея стоять каменным изваянием. От голоса старшины веяло теплотой,  хотя он и говорил с небольшой иронией,  располагающей к себе так, что хотелось улыбнуться ему в ответ, но… армия есть армия.

                В столовой новобранцев накормили кислыми щами с крупными листами непромытой капусты и по одной неразрезанной картофелине в тарелках. На второе столовский наряд подал пюре из сушёной картошки светло-коричневого цвета, вперемешку с квашеной капустой. Два куска ржаного хлеба, к щам. Пюре оказались липкими, как пластилин. Белый же хлеб и масло полагались только к чаю,. Чай был жидкий, недельной, а то и больше, заварки.

                От такой пищи у Сергея к ночи появилась изжога. Тяжёлая слюна наполняла рот, а в пищеводе пекло. В медсанчасти сказали: «Привыкай, парень! Об изжоге скоро забудешь…» Дали какую-то таблетку, от которой пошла отрыжка, как от «минералки», но стало намного легче. А через месяц желудок Сергея свыкся с солдатской пищей.
               
                Кобелко недолго пробыл в командировке, и, по прибытии в часть, сразу построил роту для знакомства. Высокого роста, худощавый, он чем-то напоминал французского киноактёра Жана Море, только в обмундировании советского офицера.  Мужик он оказался «нормальный» – интеллигентный, порядочный и добрый. Капитан  поздоровался с призывниками, представился, рассказал немного о себе, провёл перекличку.

                Сергею на всю жизнь запомнились его слова: «По окончании учебного подразделения, когда получите звания, будьте вне строя солдату другом, а в строю – командиром». Это говорило о душе капитана, о его справедливости и человечности. Не зря Кобелко пользовался большим уважением в батальоне.

                Через несколько дней после прибытия в «учебку» Сергею исполнялось двадцать лет. Он никому не говорил об этом. «Кто я такой, чтобы себя афишировать?» – думалось Сергею. Но в День его рождения, на утреннем построении, его поздравили с юбилейной датой. Сам капитан  Кобелко произнёс короткую речь и пожал юбиляру руку. Это было неожиданно и приятно. 

                Сергей попал в первое отделение третьего взвода, где командовал заместитель командира взвода сержант Александр Почивалин – друг старшины Коробкова. Они вместе призывались, вместе служили в одной из батальонных рот, вместе были переведены в учебное подразделение.
   
                Светло-русый, с бело-розовым лицом и алыми губами, Почивалин не мог не нравиться девушкам. В Сергеевке их хватало, и нередко сержант возвращался в казарму только утром, со следами засосов на шее. Дневальные обычно тянулись перед ним, пытались отдать честь. «Не надо, не надо, – говорил Почивалин. – Я же не по форме…»

                Ворот его гимнастёрки был расстёгнут. На шее красовались характерные синяки. Пилотка торчала из-под погона. Он тут же ложился спать, и через пару часов вставал бодрый, как огурчик. Строгий и подтянутый, Почивалин проводил со взводом занятия по строевой подготовке. Учил пользоваться спортивными снарядами.

3

                Призывников выстраивали по ранжиру. Это значит, по росту. Самые «мотыльные» оказывались в первой шеренге, а коротышки «телепались»  последними. И при ходьбе, когда первые делали один шаг, задним приходилось бежать. Сергей вышагивал в предпоследней шеренге, и ему постоянно наступали на пятки. Он огрызался, но и сам запинался о сапоги впереди идущего.

                Строевой шаг отрабатывали под «битый жизнью» потрёпанный  барабан, стирая в кровь ноги. А потом, с теми призывниками, у кого не получалось ходить строевым, сержанты занимались отдельно. Особенно доставалось Кобзеву, по прозвищу «Кобзон». Хотя ничего общего с известным певцом у парня не было. Он усиленно пытался маршировать, и когда подошвы его сапог касались поверхности плаца, Кобзев морщился и смачно матерился.
 
                Сергея ни разу не коснулись дополнительные занятия по строевой. Он быстро научился наматывать портянки. На ноги его ни разу не давили швы, и о потёртостях он не имел представления, даже если сапоги могли оказаться большего размера.
 
                Зато старшина  видел состояние ног призывников. «Мудрецы», а таких в роте было большинство, надевали портянки сверху на голенища сапог, и утром, когда звучала команда «рота подъём!»,  прыгали в них с  кроватей. Нижний ярус как-то попадал в цель. Верхнему же  надо было приноравливаться. Случалось, что верхние осёдлывали нижних, под общий хохот призывников и сержантов.

                На подъём-отбой отводилось сорок пять секунд. Тут уж «крутись», как сумеешь. Если кто-то из призывников не укладывался вовремя, роту заставляли «подниматься» или «отбиваться» по несколько раз. Сергей спал на нижнем ярусе, и сосед сверху нередко прыгал на его шею. Случилось так, что во время распределения спальных мест к Сергею подошёл Почивалин:
 - Какой ты тощий, да ещё и в очках, – посетовал он. –  Ложись на нижний ярус…
 - Я не толще! – возмутился сосед сверху, Владимир Козлов – Мне бы тоже вниз надо…
 - Ты покрепче смотришься. Видать — в деревне вырос. Тебе и верхний ярус подойдёт, – заключил сержант.
 
                Призывники, «лыком не шитые», находили обходные варианты. Петли пуговиц гимнастёрок разрабатывали черенками ложек. Одежда сама складывалась в воздухе и безупречно ложилась на, рядом стоящий, табурет. Прям, по-гоголевски, только рот вовремя разевай. Вязки на штанинах брюк меняли на широкую резину. Уставом это запрещалось, но сержанты смотрели на все вольности призывников «сквозь пальцы». Сами были такими.

                А вот сапоги, оказывается, надо было начищать до блеска и спереди, и сзади. Старшина выводил из строя нерадивых солдат. Они дочищались, добривались, а строй стоял и ждал, пока их «кореша» приведут себя в порядок.

                Постепенно нормы, отведённые на подъём и отбой перекрывались. Призывники укладывались в более короткое время, и сержанты стали забывать о своих хронометрах.

                Утром обычно бегали в сопки, до горизонта и назад, но строго по дороге. Чуть в сторону и... вершина соседней сопки была уже китайской, и до неё добежать всего-то ничего – сорок с лишним километров. Сергей бежал, но слышал позади себя топот ног и тяжёлое дыхание. Оно  раздражало и сбивало с ритма. «Хоть не последний, и то, слава богу!» – думал Сергей. После пробежки выполняли физические упражнения для восстановления дыхания.
 
                Выделенный кожей пот снова в неё, охлаждённую, впитывался, и призывники разогревались на спортивных снарядах. На турнике и кольцах Сергей болтался, как кишка. А на брусьях, при кувырке через голову, он норовил поднырнуть под перекладины, и если бы не страховщики, он свернул бы себе шею пробил бы голову.

                Умывались на улице, сбивая ледяные сосульки с сосков коллективных умывальников. Но кто-то умывался, раздевшись по пояс и отфыркиваясь, а кто-то просто «пугал глаза». «В здоровом теле здоровый дух!» – вспоминалась пословица, но… «когда надо, здоровый дух и сам придёт». Так рассуждали многие.

                В туалет ходили строем, под песню «Прощание славянки». Кто-то когда-то придумал текст к известному маршу, и в армии все на нём помешались, хотя были и другие строевые песни. После команды, «перессать», призывники, рассредоточившись по перекосившемуся деревянному зданию, помнящему ещё японцев, справляли свои малые нужды. А кто забирался на толчки, на большие нужды, рисковали отстать от строя.

                А призывники шли в столовую, но уже под песню «Шла с ученья третья рота». После столовой молодняк гнали на плац, покрытый тёмно-рыжей дресвой, снова отрабатывать строевой шаг. Сапоги от дресвы быстро изнашивались, но старшина менял их на ремонтированные – в части был свой сапожник.
               
                Холодный ветер с моря дул постоянно, и старшина приказал все занятия на улице проводить в бушлатах. Тут-то Сергей и обнаружил, что его бушлат в каптёрке отсутствует. Со старшиной вместе они перерыли все вещи, но пропажу не обнаружили. 

                - Значит, украли, – расстроившись, заключил Сергей.
 - Не может такого быть. У нас никто и никогда не воровал, – возразил старшина.
 - Куда же делся бушлат? Я прекрасно помню, как подписывал его хлоркой…
 - Ладно, найдётся! А сейчас поноси пока этот…

                И старшина из кучи тряпья достал поношенный бушлат, немного большего размера.
 - Но если и этот потеряешь, шкуру спущу, салага недоделанный! – произнёс он со злом в голосе. Сергей ни разу не слышал, чтобы Коробков так оскорбительно выражался. Видать, случай задел его за живое.

                В учебной роте каждый призывник открывал свой ранее неизведанный мир. Снова учились ходить, бегать, говорить, «не пищать», отвечая за свои поступки и за поступки своих товарищей. Это даже дисциплинарным Уставом рекомендовалось.
 
                По вечерам сержанты учили призывников наматывать портянки, пришивать подворотнички, погоны и эмблемы рода войск. Учили и пряжки ремней чистить «Асидолом». Он продавался в батальонном магазине и представлял собой густоватую жидкость, напоминающую казеиновый клей. К нему обязательно должна иметься «асидольная» щётка с короткой жёсткой щетиной, для наведения глянца.
 
                Как-то, в столовой призывник Платонов, коренастый парень с красной прыщавой мордой и рыжими волосами, высказал мнение, что им в пищу специальный порошок добавляют, после которого «на баб смотреть не  должно хотеться». Однако его «как тянуло к бабам, так и продолжало тянуть. Наверное, это байки», – заключил он и с ним согласились многие призывники. Им по ночам снились любовные сны. Они теснились и намертво врезались в память.

                Сергей видел во сне Галюю, но в таком виде, что просыпаться не хотелось. Однако, приходилось, и он с нетерпением ждал отбоя, чтобы снова встретиться с ней. Иногда сны вырывались наружу и устами спящих общались между собой. Голоса их слышал только дневальный, а утром, под общий «ржачь», он образно, в карикатурной форме, изображал разговоры спящих.

                Объявились среди призывников и свои спецы. Кто-то шил неплохо – робы и шинели под размер подгонял. Были и парикмахеры. Брили  головы сослуживцам.  «Гузно» попросил Ваську Дьякова, парикмахера из призывников, но почему-то по-украински: «**Один, поголи мені голову, щоб волосся не лізло. Далекий Схід все-таки». Тот сразу же согласился, хотя из всего сказанного понял одно – побрить парня надо.
 
                Он закурил «беломорину», густо намылил голову сослуживца широкой кистью для покраски полов,  и начал снимать мыло станком со вставленной в него безопасной бритвой «Нева». Середина головы стала розовой и в царапинах. Пепел от папиросы падал на лысину и шипел в мыльной пене. «Гузно» взмолился, но уже по-русски:
 - Ты что делаешь, козёл безрогий! Больно же. Бритва что ли тупая?..
 - Терпи, казак, атаманом будешь! – смеялся Василий. – Сам же просил. А что больно, уж извини. Кабы «опаска» была, другое дело. Если и порежешься, всё равно не чувствуется…

                В это время прозвучала команда строиться на обед.
 - Ты бы уж добрил меня, – попросил Николай.
 - Не положено! Слышал команду? Теперь, после обеда…
Василий стёр с головы «Гузно» остатки мыла, и тому пришлось идти в столовую с лысиной, как у Председателя Мао. Вроде бы и не смешно, но реплик в его адрес хватало.
 
                Большинство «спецов»  разбиралось в строительных делах: покрасить, заштукатурить, кувалдой поработать. А вот братья с Украины были сплошь свинарями. И на физиономиях у них эта склонность явно обозначалась. И разговоры сводились только к свиньям. Даже украинский  писатель Олесь Таниенко писал свой роман о жизни, дежуря в батальонном свинарнике.
 
                Командиры отделений старались не связываться с  призывниками. Подъёмы и отбои в своих взводах для них были обязательны. Некоторые из них удивлялись, мол, за какие заслуги им такая честь выпала –  командовать призывниками? Зато, командир второго отделения, второго взвода, курсант Найдич, любил показать свою власть над молодёжью. Хотя сам был таким же молодым.

                Ему нравилось водить строй из пяти взводов в Сергеевскую баню, да ещё и с лихой песней. И такую возможность сержанты ему с удовольствием предоставляли. Но призывники давали Найдичу понять, что Присягу они ещё не приняли, и товарищу курсанту надо почаще оглядываться, «как бы чего ни вышло». И тот как-то стал смиреннее, и жизнь призывников стала более спокойной.


                А ещё призывники решили, что не зря их судьбы сделали из них связистов. Особенно это проявилось, когда однажды, в Сергеевке, мимо них проехал танк, разметая вокруг себя клубы сизого вонючего дыма, пыли и грязи.

4

                Месяц проскочил незаметно. В мае призывники приняли Присягу на верность служению Родине и стали курсантами учебной роты связи Сергеевского батальона, Дальневосточного военного округа. Командиры отделений вернулись в свои взводы, и в учебке стали командовать  штатные сержанты.

                В третьем взводе офицера не было, но обходились без него. Технические дисциплины читали другие командиры взводов, а потом они приметили курсанта Анатолия Панаряна, высокого светло-русого парня, спортивного сложения, увлекающегося бегом на разные дистанции. Ничего в нём армянского не было, кроме фамилии, и говорил он без акцента. Парень приглянулся командирам, особенно, когда знакомились с его личным делом. Они присвоили ему звание ефрейтора, и проводить занятия по спец дисциплинам стал он.
 
                Технику связи  Панарян освоил быстро. Когда учился в «Машинке», то администрация доверила ему однажды заведовать электротехнической лабораторией. И он неплохо справлялся. Жил в небольшом городишке, Новоалтайске, в десяти километрах от Барнаула, и на занятия бегал, не признавая никакого транспорта. Для него это была всего лишь разминка.  Впоследствии, Панаряну дали комнату в техникумовском общежитии.

                Вечерами новоиспечённый ефрейтор корпел над документацией изучаемой аппаратуры, а потом преподавал её курсантам. И даже очень неплохо. Случалось, что к преподаванию подключался командир роты, капитан Кобелко – специалист от бога, как о нём отзывались коллеги. Но в основном он принимал экзамены.

                Строевая подготовка тоже относилась к разряду основных дисциплин. Ей занимались каждый день по два часа. Кроме того, отрабатывали приёмы пользования автоматом «Калашникова», ползали по-пластунски. Но без строевого шага дело не обходилось.
 
                Бить ноги надоедало, и курсанты хохмили, как могли. Эти хохмы иногда рассматривались сержантами, как коллективный бунт. После команды: «Запевай», никто не осмеливался подать голоса. Курсанты «словно воды в рот набирали». У Сергея было желание показать свой баритон, но верховодил в данной ситуации коллективный разум. И как бы сержант ни распинался, строй был глух и нем.

                «Марш строевым!..» – звучала очередная команда. Курсанты чеканили шаг, но каждый бил по земле только одной ногой, чаще правой. Вторую же просто переставляли. Получалось однобоко. И здесь коллективный разум тоже оказывался на высоте. Сержанту оставалось объявить тревогу и выгнать курсантов в сопки. Но сначала были обязательные команды: «Бегом, в казарму» и «Перессать».  Курсанты знали, что последует объявление тревоги при полной выкладке, с минутной готовностью. Но дух оптимизма их не покидал. Бежать, так бежать!..

                В конце мая было жарковато. Пот пропитывал одежду и струйками стекал по спинам.  Но это не смущало курсантов. Они бежали по пыльной тропинке, и даже умудрялись разговаривать между собой, оттянув ото рта маски противогазов. Под ними скапливалось столько воды, что её буквально сливали, после пробежки, как из стаканов.
 
                Настроение курсантов отличалось весёлостью. Да и сержанты духом не падали. Сергей, после пробежки, пробовал голос. Он звучал зычно и мощно. Хотелось спеть какую-нибудь героическую арию. Но курсантов снова гнали на плац. Там они бойко исполняли строевую песню, «Шла с ученья третья рота», проходили несколько раз строевым по периметру. Потом, довольные собой, возвращались в казарму. Так что, марш-бросок в противогазах, с полной выкладкой, шёл только на пользу.

                Но Сергею однажды всё-таки удалось спеть арию. И не просто спеть, а выйти с ней в эфир. Изучали рацию. После занятий парни разошлись, кто куда, а Сергей остался в классе. Он решил поработать на рации, заодно и спеть что-нибудь. Самой подходящей Сергею показалась ария князя Игоря. И он допел её почти до половины, но в класс вошёл старшина.
 - Ты почему тишину нарушаешь. Ишь, разорался! – набросился он на Сергея. – Да ещё по рации! А вдруг тебя шпионы усекли?..

                Старшина скрашивал свою речь трёхэтажным матом. Но он не резали слух Сергея. Видать, армейская привычка начинала входить в силу. Однако объявления внеочередного наряда не последовало. Старшина только погрозил пальцем и сказал: «Больше не шуткуй!..» Вот что значит сила искусства!

                Но возможность получения «наряда вне очереди» продолжала преследовать Сергея. Случилось так, что он «дневалил», во время ремонта казармы. Её деревянное здание стояло на неустойчивом болотистом грунте.  Казарму постоянно перекашивало, то влево, то вправо. Оштукатуренные места трескались. Дранка оголялась. Белой пылью сыпался со стен известковый набел.  Ремонт казармы проводился каждое лето.
 
                На этот раз, когда из помещения вынесли все кровати с постелями, Сергею строго-настрого наказали следить за имуществом, чтобы никто из солдат других рот чего-нибудь «не умыкнул».  А вечером старшина не досчитался одной подушки. Кто виноват? Конечно, дневальный. И Сергею объявили «наряд вне очереди». После отбоя он, как "умная Маша", вышел на штрафные работы, но сержант Почивалин шепнул ему на ухо: «Иди спать, курсант. Тут без тебя разберутся…» Сергею ничего не оставалось делать, как подчиниться воле старшего.

5
               
                Но самыми желанными были часы самоподготовки. Проходили они в учебном классе. Здание, как и многие другие, включая полуразвалившиеся деревянные туалеты, стоящие на мощном фундаменте из необработанного серого камня. Стены имели толщину, метра полтора. В длинном гулком коридоре тускло горела единственная лампочка. В углах, время от времени, раздавался стук. Это огромные жуки срывались со стен и с шумом падали на бетонный пол. Кроме них в коридоре ползало или дремало множество разных насекомых. И богомолки, и саранча, и сверчки, и гусеницы и другие, неизвестные Сергею, насекомые. Если взяться их выметать, то с ведро наметёшь. Но такую задачу курсантам не ставили.

                Самоподготовка – самое неконтролируемое, дремотное занятие. Сладко зевая, составлялись кроссворды, читались книги, курсанты играли в карты, шахматы, домино. Иногда, не грешно и соснуть, с полчасика. За старшего обычно оставляли командира отделения, ефрейтора Панаряна. Тот ворчал по поводу отсутствия дисциплины, но его никто не слушал. Парень свой, не «настучит».
 
                Ему были интересны дискуссии, когда всем взводом нападали на Сергея с разными житейскими вопросами. Сергей держался стойко и парировал удары, отвечая буквально на всё. Гражданская выучка и жизнь его семьи, в постоянном материальном недостатке, давали возможность успешно парировать удары.
 
                Курсантам хотелось как-то уязвить товарища, поставить его в тупик. И вопросы они придумывали покаверзнее. А вдруг сдастся! Но у большинства из них были одинаковые условия жизни. Поэтому Сергей чувствовал себя уверенно.

                А Панарян говорил парню:
«Ты убеждённый, до мозга костей, философ. Но пойми – в жизни всё по-иному…» Сергей знал – чем ситуация капризнее, тем больше требуется воли в её разрешении. Действительность была тернистей, вопреки представляемой. Но во всей непредсказуемости нравов и нудно-полосатых дней Сергей нёс «свой крест» и гордился этим.

                Тихий час, лаская дремлющие физиономии, бродил по классу. Запас мозгов на новые кроссворды был давно израсходован. От ударов потрёпанной колодой карт болели вспухшие носы. И «шахи» с «матами», и домино приелись. Из-за некоторых столов доносился храп.
 
                «Придумал!..» – воскликнул Кирпичёв, чем разбудил спящих. Панарян как-то странно хмыкнул, но промолчал. «У меня есть предложение взять под контроль и поощрять тех, кто зовётся нарушителями дисциплины. Живой пример – наряд вне очереди. Кто его заслужил, тот у нас будет достоин награды. За три наряда – поощрение. А какое, сами решим»…

                Курсанты взвода единодушно поддержали Кирпичёва. Так был создан «Союз свободных», для остальных – «Щутя-любя». Можно было именовать вновь созданную организацию «Шайка левых». Это уж кому как вздумается. А вообще, для организации, он именовался – «Союз ШЛ». Все документы должны были идти под грифом «секретно». А в документах обязательно  находился Протокол № 1 общего собрания, об учреждении организации, фрагменты выступлений в прениях.
 
                Сергей общим голосованием прошёл в штаб Союза и стал его секретарём. Должность председателя досталась Кирпичёву, решительному парню, на физиономии которого было написано, что он вечный руководитель. Начальником штаба стал Игорь Вздорнин, приземистый крепыш из Завьялова. Он понимал свою новую должность, как посыл к карьерному росту.

                Штаб разработал Устав и Программу Союза. Панарян сидел недовольный и тупо глядел в пространство. Он прекрасно понимал, что курсанты «сходят с ума» от безделья.  Они, окрылённые тайной, конечно, сознавали её важность, но исход событий никого не волновал.

                Панарян оказался единственным нечаянным свидетелем вновь созданного Союза, но курсанты его не судили. С ним в своё время «делили кашу» и вольный  общежитский быт. Гордились, что он «техникумовский кадр». Лишь Кирпичёв, всегда ревностно относившийся к однокашнику, старался казаться выше его. Хотя ростом они были оба «мотыльные», под два метра. Но в Панаряне жило чувство доброты и сострадания к ближнему, что их и отличало.

                Сдавали однажды кросс. Бежали утром, сквозь сопки, по росистой дороге. Стоял густой туман. Сергею не бежалось, он задыхался. Догнал Панарян:
 - Что с тобой, Пушков!..
 - Не могу, товарищ ефрейтор. Дыхание перехватило…
 - Давай сюда бумажку и дуй наперерез, пока никто не видит. Проберёшься через траву. За ним – дорога. Там и поджидай нас. А бумажку я сам в пилотку кину…

                Бумажки выдавали курсантам для учёта их успехов. Каждый курсант, пробежав дистанцию, сбрасывал её в пилотку, подставляемую сержантами. А те выставляли пилотки по времени. Сергей пробрался к дороге, по росе, через высокую траву, и вышел к казарменной курилке, где  устроился в ожидании взвода. Из казармы вышел старшина:

                - Какой ты мокрый!..
 - Пока бежал, употел…
 - И сапоги? – заулыбался старшина.
 - Так душно же. И в пути «помочился»…
 - А я хотел тебя с первенством поздравить…
 - Принял бы, как должное…
 - Изволите шутить, товарищ курсант? Накажу вот нарядом вне очереди, и Почивалин не поможет…
 - За что, товарищ старшина!..
 - Знаю, за что! И ты знаешь! А впрочем, живи и помни мою доброту!..
Сергей помнил. Но доброта Анатолия Панаряна была ему ближе.
 
                Союз ШЛ жил своей жизнью. Появилась своя печать, изготовленная из каблука, свой герб. Папка с документами хранилась за классной доской. А в ней — списки членов и кандидатов в члены Союза,  чуждых элементов, чья лояльность не вмещалась в «тиски» доверия.  Заседали обычно шумно. Один Приказ сменял другой. Награждали самых «достойных». Фотографию «отличившегося» курсанта, на фоне броского панно, со знаменем Союза, пересылали на родину «героя», спрятав её между страниц какого-нибудь воинского Устава.

                А «герой» елозил  тряпкой по крашеному полу, натирал его мастикой, чистил грязные углы и туалеты. После очередного ремонта казармы курсанты ходили в нумерованных тапочках, а сапоги стояли в пенале у входа, поэтому порядок в помещении соблюдался строго. Обидчик «героя» Приказом по Союзу лишался звания.

                Панарян строжился:
 - Кончайте, парни, страдать «хреновиной»…
 - Ты бы не совался в наши дела, товарищ ефрейтор! – дерзко, почти на взрыве эмоций, отвечал ему Кирпичёв.
 - Ты погоди кричать, Миша! Ответ держать всем придётся. Вместе «на Колыму» загремим…
 - А ты не боись, Толик. Инициатива моя, и я от неё не откажусь…

                Тут же был издан Приказ: «Считать ефрейтора Панаряна шпионом, тайком пробравшимся в Союз. Лишить его звания и должности, вывести за штат. Выдержку из Приказа осветить в местной прессе (была и таковая). Копию вручить Панаряну…» Вся переписка  проходил через Сергея и редактора.

                И решил секретарь Союза, раз и навсегда, покончить с сомнительной идеей. А то ведь, действительно, можно было и на «стукача» нарваться. А потом объясняй, что это была просто детская игра.

                В чернильных сумерках роились созвездия тысяч светлячков.
Раздавались голоса лягушек, вперемешку со сверчковыми трелями, доносящимися из деревянно-каменных строений.
 
                Сергей пробрался в учебный класс. Света не зажигал. Что ему надо было, он видел. Вот, под классной доской, спрятан секретный архив, перемотанный бечёвкой. Сергей взял папку, добежал с документами до ближайшего туалета, и выкинул их в «очко». Зелёные мухи, облепившие дерьмо, бросились врассыпную.

                «Где папка? – кричал Кирпичёв. – Панарян, не иначе, спрятал?» Ефрейтор Панарян, вежливо, с извинениями, объяснял, что не брал документов. Ему и верили, и не верили, хотя парень был свой, откровенный. Штаб поимённо изучал контингент, но подозрение ни на кого не падало. Однако осталось убеждение, что в Союз затесался агент.

                Сергей сознался в нанесении ущерба Союзу, но уже лет через тридцать.  Панарян, к тому времени, дослужился до главного энергетика завода. Кирпичёв стал начальником электроцеха, на том же заводе. А Сергей – начальником участка по зарядке и ремонту внутрицехового транспорта. Панарян до слёз хохотал, а Кирпичёв произнёс, как и обычно, сипловатым голосом, с язвочкой: «Не знал я, в то время, что это твоих рук дело, а то бы…»

6

                Будни тянулись вереницей. Был самый разгар знойного лета, с жарой под сорок. Но погода не мешала курсантам бежать десятикилометровый марш-бросок по пыльной дороге.  Сергей бежал среди последних, но успел войти в ритм. Однако бегущий следом курсант Кобзев истошным голосом пытался докричаться до Сергея: «Пушко-о-о-в! Подожди меня! Сил больше нет бежать! Пошли шагом!..» Сергей был не доволен внезапно объявившимся напарником, но ничего не поделаешь. Не бросать же товарища на дороге. И они пошли шагом.

                В установленный норматив конечно же не уложились.  Сергею пришлось объяснять встречающим их сержантам, что у Кобзева сердце на жаре стало отказывать. Ему поверили, а товарища отправили  в медсанчасть, на обследование.

                Курсанты всё свободное время, а было это чаще по воскресениям, проводили возле огромной ёмкости с водой. Там стирали трусы, майки, загорали и не завидовали тем, кто успел улизнуть в увольнение. Тем более что Сергеевку досконально изучили. И на свободу вырывались только те, кто обзавёлся «кралями». Но вдруг разнеслась по части весть, прилетевшая не знамо откуда: «В тайге пожар!..» Курсантов кинули на тушение.

                Дым ел глаза. В нём задыхались. Низовой огонь шёл в  наступление, сжигая траву. Горели дубняк и орешник. Курсанты пытались сбивать огонь метёлками из веток. Но занятие не принесло успеха. Адово царство захватывало всё большую и большую территорию. На сопках раздавался треск. Это беспощадный огонь расправлялся с растительностью, попадающейся на его пути.

                Сергей чувствовал себя грешником. Не хватало сковороды, над разбушевавшимся кострищем. Но курсантам объявили «отбой», и они, до черна копчёные, выбирались на свет божий. А потом, отмывались в «семи водах».

                Вечером горизонт, с контурами холмов и сопок, горел огнём, нагоняя ужас. Лава, словно множество раскалённых до бела рек , спускалась в низовья, а там растекалась вширь.

                Приближающийся прожорливый «монстр» явился угрозой для батальона, и только сеть дорог предохраняла воинскую часть от разбушевавшейся стихии. Человек в этой ситуации был «ничто», а об исходе событий ведал лишь бог. Но огонь невольно приковывал взор курсантов, он поглощал их, теша плоть и проникая внутрь через поры, овладевая их сердцами.

                Солдаты батальона, скучковавшись у казарм, были готовы к эвакуации. Но среди ночи сыграли отбой тревоге, и военнослужащие разошлись по своим постелям. Офицеры не поехали в «Сергеевку», а ночевали в казармах. Утром вся территория части оказалась засыпанной пеплом.

7

                Сергей принципиально не ходил в увольнения. Находясь во власти не написанных стихов, он корпел в Ленкомнате. Рядом лежала раскрытая тетрадь. Пришёл дневальный:
 - За забором какой-то псих Пушкова требует. Одет в гражданское…
 - А молодой?..
 - Наших лет…
 - И кто бы это? Я никого не знаю, в пределах Дальнего Востока и Восточной Сибири. А Китай – уже заграница…

                Сергей пошёл в направлении, указанном дневальным. «Нарядчики» мирно «щипали» траву. У забора стоял парень. Сергей присмотрелся:
 - «Лапа»?! – воскликнул он удивлённо. – Глазам не верю! Откуда ты?..
 - Привет, дружище, «Шков»! Да уж поверь своим глазам. Я это. Не смотри, что в гражданке. Парня местного подраздел, чтобы в робе солдатской не маячить. С меня ростом. Телосложение моё…

                - Привет! – только и смог выдавить из себя удивлённый Сергей.
 - А ты, я вижу, стрижёшься под нуль. Аж свет меркнет, – пошутил «Лапа».
 - Тут иначе нельзя. Волосы горстями выпадают…
 - Что-то я за собой не замечал. Мои не выпадают. Хотя ты же «связь», а я – радист у ракетчиков. Почти родня. Прибыли на ученья, на Сергеевский полигон. В тайгу болванки швыряем. Потом ищем. Так что, мы с тобой соседи…

                - Не вы тайгу случаем подожгли? А то нам недавно тушить пришлось…
 - Мы тоже тушили. Надеялись, что авиацию пришлют, да так и не дождались…
 
                -А мы в мае Присягу приняли. Теперь я — курсант. Солдаты в ротах нас птенцами обзывают, а сержантов наших – выскочками. Зато, когда ихние часовые на посту стоят, толпы самовольщиков валят прямо через охраняемые объекты.

                А часовым «до лампочки». Свои же лезут. Зато, наших боятся. Вдруг кто-нибудь пальнёт из автомата, как учили. И хана нарушителю. Недавно ночью какие-то солдаты из батальона приходили с нашими сержантами драться. Так мы с постелей повскакивали и выгнали драчунов из казармы. А те ещё и «зубы показывали». Мол, попадётесь нам на узкой тропинке, а сержанты ваши — трупы. Но мы ведь тоже «не лыком шиты».

                - Ну да! Особенно ты, – улыбнулся Лапа. – Я помню, как ты в отряде оперативников за хулиганами гонялся…
 - Не смотри, что я тощий. На спортивных снарядах уже освоился. И подъём переворотом только так делаю…
 - Верю, верю, – иначе нельзя. Ты же курсант. И дисциплина у вас строгая…
- Мы к ней приучены. И другого вроде бы не надо.

                Недавно смотрел, как солдаты батальона вокруг плаца бегают. Кучкуются, семечки лузгают, словно бабы на посиделках. А капитан ихний, то передних подгоняет, то задних подтягивает. Сам маленький, метр с шапкой, зато такой громогласный, и морда, чуть ткни и кровью брызнет. Полковник, его  фамилия. Не слышал такую?..
 - Нет,  не доводилось, – с улыбкой ответил «Лапа», не сводя глаз с сильно изменившегося Пушкова.

                - Так вот, как рассказывали про этого капитана, что звонит он, якобы, в казарму молодому дневальному и представляется по фамилии.
Ну, дневальный сразу принимает стойку смирно и пытается доложить: «Товарищ полковник…» Тот срывается на мат: «Не полковник я, ё... твою мать, а капитан Полковник!..» Дневальный теряется. Такого смежного звания он не слышал. А капитан «ржёт», довольный, что смутил «молодого!..

                - Ну, нас на «мякине не проведёшь». Мы учёные, – рассмеялся «Лапа». – Что ещё-то у вас новенького?..
 - Да что тут новенького? Как и во многих воинских частях Дальнего Востока. В «самоволки» солдаты бегают коллективно, на «бэтээрах». Когда —   в Сергеевку, когда — в другие сёла. А там и девицы доступные, и самогонка, и семьи солдатские, временные. Начальник штаба лично беглецов в бинокль выслеживает, а потом в часть водворяет.

                Через несколько дней, «паломничества» в сёла повторяются. Контингент в батальоне разный: бывшие «зэки», «дисбатовцы». Офицеров в «грош не ставят». Как-то однажды старшему лейтенанту из соседней роты стрелять пришлось из табельного пистолета. Правда,  стрелял вверх – солдат никак не хотел выполнять его приказа.  На том и разошлись, только в разные стороны…

                - Да, житуха у вас. У нас, на этот счёт, демократичнее. Взаимоотношения проще, – произнёс «Лапа».
- А недавно дознаватель с майорскими звёздами  в часть приезжал. Выяснилось, что в одной из деревень солдаты девчонку изнасиловали. Так по  просьбе этого майора построили батальон, и он каждому в глаза заглядывал. Кто-то отводил их в сторону, кто-то ухмылялся. Но майор так ничего и не увидел. Командир части аж перекрестился.
 
                Смотри, Виталик, патруль паренька бы не задержал. Гляди, войск сколько! «Расколется» парень. И тебе лишние неприятности…
 - Всё может быть, дружище. Главное, я тебя повидал. Твой адрес армейский я у «Мудрого» узнал, когда наш эшелон прибыл во Владик. Сбегал к нему в общагу, пока мы полдня «загорали». «Грызёт гранит науки». Я посоветовал ему зубы беречь. Он пообещал. Потом, фотались…

                - А где ты «Каравая» встретил?..
 - Где-где? В Новосибирске. Я же призывался оттуда. Забыл что ли? И тоже весной. Тощий он стал, словно велосипед. Но зато «шквала словесного» хватает. Прёт информация, как из «рога изобилия». Будущий военный политработник. Ты уж извини, но валить пора. А то действительно, парнишка «зарвётся», а мне «губа» будет обеспечена. Свидимся ещё, сосед!..

                - Осенью нас распределят по частям. Так что, насчёт «свидимся» не знаю. Теперь, наверное, «на гражданке». Оставь свой адрес, спишемся…
Сергей, растроганный до слёз, махнул на прощанье рукой неподражаемому другу.

8

                «Всё, что ни делается, всё к лучшему». А для Сергея ещё и на всю жизнь. Его любовь к Гале была на всю жизнь, и встреча с «Лапой», и армейские события —  на всю жизнь. А тут и расставание со своим сослуживцем и однокашником, которого он не надеялся увидеть в течение всей жизни – Славик Заветов решил поступать в военное училище.

                Жалко было терять товарища. Он ходил с грустной физиономией и прощался с каждым за руку.
 - Куда надумал поступать? – спросил капитан Кобелко.
 - В Киевское военное училище имени Калинина…
 - Хорошее училище. Многие офицеры батальона его заканчивали. Но я учился в Ленинградском высшем военно-инженерном. И нисколько не жалею. Всё-таки, Ленинград это не Киев, хоть и в обоих случаях образование высшее. Но если у тебя что-то не заладится, приезжай. Примем, и будешь у нас дослуживать…

                Славик уехал. «Кошки скребли» в области груди, и душа просила перемен, но служить предстояло ещё  более года. Однако абитуриент вернулся, и полмесяца не прошло. Он сидел в курилке, в окружении курсантов, и делился впечатлениями:

                - Побывал дома, в «Машинку» зашёл, с «преподами» повидался. Киев, конечно, не Барнаул, красивый город, впечатляющий. Но сдавать экзамены трудно стало. Говорят экзаменаторы: «Рот открой, скажи что-нибудь. Трояк сразу поставим, и будешь зачислен, тем более, через армию к нам пришёл». Я зубы сжал и мотаю головой, мол, ничего не помню.   Помучились со мной, помучились, и отпустили. В Москву заехал. Посмотрел, что и как там, в столице, в мавзолее побывал. Лежит Ильич спокойно, словно спит, а люди на него глазеют. И я поглазел, потом в часть родную стопы направил…

                - Что наездился? – спросил Заветова капитан Кобелко. – А я тебе поверил. Твоё счастье, что не имею права запретить поступление в военное училище, и в случае провала не могу не принять тебя обратно.
 - Ещё не наездился. В Киеве не повезло, завалил экзамены, – ответил Славик. – Но думаю в Ленинград податься. Уж там постараюсь поступить. Рапорт на командира батальона подам завтра…

                - Ну-ну! Попробуй! Председатель приёмной комиссии, в «Ленинградском училище», мой однокашник, капитан Седов. Привет от меня передавай. Я напишу ему. Только не надейся, если не поступишь, на повышение в звании. Пусть в войсках о твоём продвижении заботятся…
 - Спасибо, товарищ капитан, постараюсь оправдать ваше доверие…

                Славик снова уехал. Но теперь мы расставались с ним не на всю жизнь. Через две недели он вернулся. Кобелко с ним уже не разговаривал, судьбу его решали в отделе кадров части. Сергей успокоился, и тяга к переменам его не мучила.


Глава третья. ПРОЩАЙ, «УЧЕБКА»!..

1

                Незаметно подошла осень. У Сергея накопилось много стихов. Курсанты привыкли, что он всё свободное время что-то писал  в Ленкомнате.  Сергей восхищался приморской осенью и пытался сочинить о ней стихотворение.

Пришла незримо, тихо осень,
В Приморье лучшая пора.
Сквозь лист багряный неба просинь
Глядела ласково.  С утра –
Ни облаков, ни дуновенья,
Лишь мягкость женская тепла
Пьянила душу вдохновеньем
И паутинкою плыла
В потоке, к небу восходящем.
И наполняла сердце грусть.
И о возвышенном, щемящем
Твердилось что-то наизусть.
Как вечность замерло мгновенье,
Не шелохнётся робкий лист,
Ни облаков, ни дуновенья,
Прозрачен воздух и душист
От ароматов увяданья,
И в нём природа замерла,
В дремотном, томном ожиданье,
В объятьях мягкого тепла…

Бросало ласковое солнце
Свой золотистый нежный взгляд…
С прищуром глаз, как у японца,
В него глядел я, как глядят
На божество. Оно сияло,
И оставался яркий след
На изумрудных покрывалах
Лугов, полян… Его рассвет
Густых деревьев красил кроны
В багрово-рыжие тона.
А в листьях, некогда зелёных,
Забылась грустью тишина.

Мозги размякшие твердели.
Хотелось думать и творить
Из слов и чувств, что одолели,
Ваять, лепить – хотелось жить!..

                Что-то вроде бы и получалось. Но творческий процесс нарушил дневальный по КПП.
 - Там какая-то девица пришла, Дениса Скворцова спрашивает. А он в увольнении…
 - Мало ли девиц его могут спрашивать? Скажи ей, что он в Сергеевке. Пусть там и ищет…
 - Говорит, что из Барнаула» приехала. Жена его, якобы. Он ведь не женат. Ты выйди, поговори с ней. Сам же оттуда. Ей надо, чтобы кто-нибудь из курсантов подтвердил увольнение Дениса…
 - Старшина может подтвердить…
 - Не пойду же я к старшине. Да и нет его в казарме…
Сергей озабоченно вздохнул, но пошёл. У ворот части стояла рыжеволосая девушка небольшого роста в светло-коричневой кофте, джинсах и кедах. Она курила сигарету.

                -  Дениса вы спрашивали? В увольнении он…
Девушка повернулась к Сергею.
 - Галя? – воскликнул он удивлённо. – Каким ветром тебя занесло? Расстояние до «Барнаула» –  «лапоть по карте»!..
 - Серёжка! Кого угодно ожидала увидеть, только не тебя…
 - Ты же получала письмо с моими стихами. Там что, обратного адреса не было?..
 - Был, но я конверт и письмо выкинула. Стыдилась сознаться тебе, что вышла замуж…

                - Одеяние на тебе какое-то непривычное. Да и куришь…
 - Так Денису нравится. Он же муж мне. А попала я сюда просто. После техникума меня распределили на моторный завод. Там, в Отделе технической информации места были. Мы с девчонками и ринулись на удачные вакансии. Я в командировке, в Уссурийске. Дела свои быстренько завершила и сюда…

                - Твоё одеяние Денису нравится и девочки в постели нравятся, и «краля» в Сергеевке. Это я не придумал. Сам он говорил. И как угораздило тебя замуж за него пойти? – молвил Сергей,  разочарованно глядя на девушку.
 - Так уж получилось, Серёжа. Если бы ты был на том вечере, я не пошла бы за него…
  - А что за вечер, если не секрет?..
  - Вечер по случаю окончания техникума. Многие с нашего курса пришли, но тебя там не оказалось.

                Столы ломились от разных блюд. Водки, вина, соков и музыки  было предостаточно. Танцевали. Парни изрядно «набрались», да и мы с девчонками водочки пригубили. Во время танцев Денис затащил меня в пустую аудиторию и полез целоваться. Я кричать было, а он перекрыл мои губы своими, да рукой под подол полез.

                И кулаки мои не помогли, и выскользнуть из-под него сил не хватило.  Маме с папой я, конечно, рассказала, что девственность свою утратила. На скандальчик нарвалась. Денису судом пригрозила, ребёнком припугнула. Он и женился на мне. Эх, Серёжка-Серёжка! И почему тебя в тот вечер не оказалось! Ничего бы этого не случилось…

                - Выходит, что ребёнка не будет?..
 - Не будет. Да что ребёнок? Помеха что ли, если любишь?..
 - Это, если любишь, – резюмировал Сергей.  Галина «вспыхнула» и убежала. Не ожидал он от неё такой прыти.
- И одевается, как Денису нравится, – рассуждал парень. –  И курит. А теперь его, Сергея, вспомнила, хотя на его письмо со стихами так и не ответила. Значит,  просто его не любила.

                А как изменилась! Совсем не та скромница, что была в техникумовские годы…
В душе Сергея что-то перевернулось и рухнуло. Он думал о Гале, как о постороннем человеке. Да и роль «резервного парня» его не устраивала.

                Сергей обратил на девушку внимание ещё на первом курсе. Группа «металлообработчиков», где училась Галяя, занималась в одной из аудиторий техникума. Следом, в этой же аудитории, должна была заниматься группа электриков. В ней учился Сергей.

                Он бродил по коридору, придя к двери аудитории первым, и пел: «Ни сна, ни отдыха измученной душе…» Ему нравилась акустика, и недавно сформировавшийся баритон парня звучал уверенно. В аудитории засмеялись, а Сергей остался довольным –  его услышали, и это он считал главным. А ещё, он сочинял стихи, хоть и несовершенные, но они отражали его душевное состояние.

                На занятиях в аудитории Сергей, ради интереса, написал внутри стола, за которым сидел: «Я люблю тебя...» Через несколько дней рядом с его надписью появилось: «Я тоже…». «Как тебя зовут?..» –  продолжал  Сергей диалог с незнакомкой. «Галя…», – следовал ответ.

                «И что за Галя?..» – думал юноша. Он подглядывал в дверь аудитории, когда занимались «металлобработчики». На его месте сидела миловидная девушка с огромными тёмными ресницами. Он понял, что это и есть Галя.

                В перерывах между занятиями Сергей высматривал её среди учащихся. Девушка оказалась маленькой, как «Дюймовочка», скромной шатенкой с еле проступающими веснушками. Она нравилась ему всё больше и больше. Если Сергей не видел её в техникуме, то весь день не находил себе места. Но если Галя попадалась в поле зрения, то Сергей облегчённо выдыхал: «Здесь…», и мир, из серого, превращался в цветущий и, по-весеннему, прекрасный.

2

                Но время шло. Приближалась преддипломная практика. Весь четвёртый курс, включая лето, Сергей работал в экспериментальном цехе завода "Трансмаш" электриком. Там же работала и Галя. Девушке и её подругам доверили токарные станки, и будущие техники выполняли на них установленные мастером задания.
 
                Сергей любовался Галей, глядя на её хорошенькое личико, в сиянии лампы местного освещения. «Мадонна! Как она прекрасна!..» – восхищался он девушкой.  Иногда Сергей подходил к Гале и глядел, как она работает. Но та его не замечала, или старалась не замечать, демонстративно показывая озабоченность. 

                Сергей  расстраивался. Однако на мелкие электрические неполадки в её станке мастер посылал именно его.
 - К тебе девушка пришла, – громогласно объявлял он и смеялся при этом. – Обслужи её, как подобает, чтобы не было стыдно за электриков…
 - Есть же другие работники! – возмущался Сергей, скрывая внутреннее ликование.
 - Другие работники  пойдут на другое оборудование, – отвечал властно мастер, а ты делай, что тебе сказано!..

                И Сергей шёл устранять неполадки. Он вкручивал лампочки местного освещения, почему-то регулярно исчезающие со станка, нажимал кнопки тепловых реле, чтобы работали остановившиеся агрегаты. И это повторялось чуть ли не каждый рабочий день. Словно, сама хозяйка станка что-то в нём нарушала, а потом, шла за электриком.
 
                А «хозяйка» возмущалась:
 - У меня станок какой-то заколдованный. Постоянно с ним что-нибудь случается. Наверное, ваши ребята подшучивают…
- Наши не могут. Им без твоего станка дел хватает, – хмуро, но с трепетом в груди, отвечал Сергей. Он гадал: кто бы это мог быть, такой неугомонный помощник?  А мастеру, видимо, не хотелось  посылать «старичков» на мелкие неполадки. Вот, Сергей и отдувался.

3

                Родители Гали тоже работали на Трансмаше. Сергей видел их с дочерью после работы. Они дожидались друг друга, потом, вместе шли пешком. А после второй смены ездили в переполненном автобусе до остановки Жилплощадка. Оттуда, до их дома, было минут двадцать ходьбы.

                Сергей наблюдал за семьёй, следуя за ними на почтительном расстоянии, чтобы ни кто не заметил слежки. Он знал адрес Гали. Вычитал его однажды в журнале адресов – табельщица приносила его на хранение к электрикам, на выходные. Жила Галя недалеко от Сергея, между Жилплощадкой и районом ВРЗ, в «хрущёвке».

                А как-то, также после второй смены, когда родителей Гали почему-то не оказалось рядом, Сергей отважился проводить её. Девушка отнекивалась, но Сергей оказался непреклонным.
- «Нам не страшен серый волк», – оптимистично произнёс он, прыгая через блестящую лужу, и удивляясь своей решимости. И Галя улыбалась, или Сергею так почудилось, однако он был уверен, что так оно и было.

                Парень и девушка шли по ночным улицам, обходя жирную грязь и лужи, отражающие весенние звёзды.
- Видел тебя с отцом и матерью. Вы что-то горячо обсуждали. Они тоже на заводе работают?..
 - Да, папа и мама работают на "Трансмаше". А обсуждали мы семейные проблемы…
Голосок Гали, серебряной звонкостью звучал в ночи.
 - А какие, если не секрет? – продолжал Сергей, цепляясь за тему разговора.
 - Не секрет, однако, не стоит о них говорить, – поставила точку Галя.
 - Не стоит, так не стоит…

                Он рассказывал девушке об оперных и эстрадных певцах, о своих стихах. Галя молча слушала, а может и не слушала, предаваясь своим мыслям, но только сказала потом:
 - Свои стихи надо обязательно сохранять. Это душа твоя и твоя жизнь…
Сергей не мог с ней не согласиться. Он сохранял стихи, заносил их в общую тетрадь, и в ней уже не хватало места.

                Писать приходилось на полях, а новую тетрадь заводить не хотелось. За разговорами Сергей не заметил, как они дошли до дома, где жила девушка.
 - Ну, вот и пришли, – сказала Галя и быстро свернула в свой подъезд. А Сергей, поглядев ей вслед, довольный собой, отправился восвояси.

                «Парень, что-то рано сбегаешь! – кричали ему в след, хохоча, молодые завсегдатаи тёмных дворов. – Скажи невесте, чтоб вернулась! Она ждёт тебя! Поцелуйтесь на прощание!..»
Но Сергей их «не слышал». А утром, все девушки цеха знали, что Сергей провожал Галю.
 
                «Надо ж, самую красивую выбрал, –  подтрунивали над ним «однокашницы». – «Губа не дура». Только напрасно стараешься, Серёжа. Она далеко не героиня твоего романа…» Сергей чувствовал, что девушкам что-то известно о Гале, но к словам «однокашниц» относился в половину уха. Кое-кто из них уже познал мужичков, а для него Галя была единственной и неповторимой.

                Вторая попытка проводить Галю Сергею не удалась.  Он ехал с ней в автобусе, пробрался ближе к девушке,  не отрывая от неё взора, с вожделением глядел на маленькую фигурку, маленькую головку, маленькое ушко. От избытка чувств к Гале он задыхался. Внезапно возникшая решимость владела им, как и в прошлый раз.

                - Я провожу тебя? Час ночи! –  спросил он Галю, выйдя из автобуса.
 - Дойду, как-нибудь, одна, – ответила она со вздохом и отвернулась. Решимость Сергея как рукой сняло. Он промямлил что-то невнятное, не пытаясь настаивать, и сказал в сердцах:
 - Дело твоё, как хочешь…
Он, только отойдя в сторону, заметил, что неподалёку стоят родители Гали и наблюдают за дочерью.

                Сергей, наконец-то, стал понимать, что безразличен девушке, и решил отстать от неё. Хотя, осознать это было очень трудно. Чувства его к Гале остались прежними. Однажды он увидел у её станка  парня. Они приветливо улыбались друг другу. Кем приходился парень девушке, Сергей не знал. Ослеплённый ревностью, он и мысли не допускал, что парень мог оказаться её женихом. У Гали был старший брат, но вряд ли парень (так казалось Сергею) мог им быть.
 
                Сергей  уволился с завода, чтобы не видеть Галю. Однокашники уговаривали его доработать хотя бы до конца лета. Но юноша остался верным своему решению. Благо, что практика закончилась.

                Весь пятый курс был посвящён подготовке к защите дипломного проекта. А защищался Сергей в День Энергетика, двадцать второго декабря. После чего, ожидалась служба в армии. Всё это время он не видел Галю. И вот… «Счастливой службы вам, ребята!..» прозвучало из её уст. Конечно, эти слова произнесла она, его Галя. Конечно, его. Но ещё горше стало на душе парня.

                Вечером капитан Кобелко дал Денису три дня увольнения и предоставил молодой паре своё жильё в Сергеевке. А когда на второй день Денис гулял с Галей по деревне, их «усекла» его новая «краля» и устроила «всенародный скандал».  Галя фыркнула и тут же ушла на станцию.

4

                К концу «учебки» солдаты других рот стали относиться к курсантам более доброжелательно. Они приходили в курилку со своими песнями. Чаще, с «зэковским» шансоном. Слушали, как поют курсанты, играли на принесённой гитаре, показывали парням какие-то аккорды. В них Сергей ничего не смыслил. Однажды «гости» спели юморную кавказскую лирическую. И весь интерес переключился на неё.

Карапет влюбился в красотку Тамару:
- Ты, душа лубэзный, савсэм мнэ под пару.
Ты цвэтёшь, как роза родного Кавказа.
Будэм ми с тобой жениться, радасть моя…

 - Ах, оставь ты, старый Карапэт,
У мине муж малодой Ахмет,
Коль узнает он твои слова -
То тебе атрубит галава…

На Кавказе есть гора самая болшая,
А внизу течет Кура, бистрая такая,
Если на гору залезть и с неё кидаться,
Очень много шансов есть с  жизнями расстаться...

Ми весь народ кавказский
Любим любовь и ласки,
Если  обманут глазки – ва-а-а-ай!
Будем ми дурной хадить и тачить кинжалы,
А потом её зарэзать, чтоб не убежала.

Карапет приходит под вечер к Ахмеду:
 - Эй, Ахмет, ты хочишь большая монэту?
Мнэ отдай Тамару, канэчно, за это,
Будим ми на нэй жэниться, ехать в Тифлис...

Говорит Ахмет: «Зачем же нэт?
Женщин много, мало так монэт...
Забирай жену, запьём вином,
Потерал адну, так пять найдем!..»

На Кавказе есть гора самая болшая,
А внизу течет Кура, бистрая такая,
Если на гору залезть и с неё бросаться,
Очень много шансов есть с жизнями расстаться...

Гогия-гогия, шантаурия-гогия,
Гамарджоба, генацвале, шантаурия-гогия.
 
                Курсанты «балдели» от этой песни, записали её на        магнитофон, даже пытались лезгинку изображать, только у них больше кадриль получалась. Курсанты танцевали в тапочках, а солдаты разувшись. Иногда танцующие срывались на «Танец маленьких лебедей», но гитарная музыка вводила их в ритм лезгинки.

5

                А тут Денис доложил, что получил из Барнаула от жены письмо. Директора техникума, говорилось в письме, сняли по возрасту и, видимо, за драку учащихся с «осипенскими». Кого-то до смерти запинали. До прокуратуры дело дошло.

                - Как у вас дела с женой? – спросил кто-то из курсантов.
 - Да никак. Спали вместе только одну ночь, и то на разных кроватях. Не пустила она к себе. Говорит, эрозия у неё какая-то...
 - Любила бы, пустила. Уж нашла бы, что подставить. Хитрая она у тебя, – промолвил тот же курсант.
 - Во-во! И я так же подумал. А тут ещё «краля» моя нас вместе увидела. Истерику закатила. Вот и сбежала моя Галина…

                - А где жили до армии? – поинтересовался Юрка Рогатин.
 - У моих родителей жили. А когда я в армию собрался, она к маме с папой ускакала. Нет, ребята, не нравится мне всё это. Приеду домой, разводиться буду. Да и сама она развод просит. С местными «кралями» и то легче договориться, чем с собственной женой…
 - А твоя «краля» вернулась к тебе?..
 - Нет! С другой девицей у меня любовь. Она всё знает, но предана мне, как собака. И облизать, и ублажить может. Такую мне и надо…

                Через некоторое время Сергей получил письмо из Барнаула. Вместо обратного адреса там стояла витиеватая роспись. «Серёжа! – говорилось в письме. – Прости меня за всё. Я буду ждать тебя и только тебя!..» Сергей не стал на него отвечать, и порвал письмо вместе с конвертом. 
 - Жизнь сама расставит всё на свои места, – подумал он.

6

                Как-то казарму пришёл секретарь комсомола из украинской половины и  напомнил, что наши курсанты не имеют никакой связи с их организацией. Собрали собрание и произвели довыборы в комсомольское бюро. Заместителем секретаря избрали Кирпичёва, а Сергею достался идеологический сектор, вместе с боевыми листками и стенгазетой. Боевые листки он выпускал сам и развешивал по казарме. Для них замполитом выдавались специальные бланки. А газету разрисовывал курсант Таран, бывший член Союза «ШЛ». Рисовал он, как настоящий художник, мог бы в будущем и профессионалом стать, но относился к своим способностям легкомысленно.
 
                Заметки в газету слабо подавались. Сергей сам их сочинял, но под разными фамилиями. Украинский писатель, Олесь Таниенко, никогда не отказывал в помощи. Но если он выдавал, к примеру, шедевр о дисциплине, то заголовок обязательно был «Слово о дисциплине».
 - А без «слова» можно? – спрашивал Сергей.
 - Ну як же без слова. Так зрозуміліше, – отвечал Олесь.
 - А «Слово о полку Игореве» не ты случаем написал?..
 - Ні не я, інший письменник…
 - А жаль, у тебя бы лучше получилось…
Переводить тексты Олеся приходилось по смыслу. Языка Сергей не знал, но Таниенко относился к этому нормально.

7

                Случилось так, что в роте произошёл случай, на уровне ЧП. Кирпичёв поймал вора, курсанта Кудина.
 - Полюбуйтесь на этого человека. Кирпичёв поднял руку Кудина вверх. – Сначала он полакомился соседским печением, да утащил у него всю пачку. Я начал следить за товарищем, и увидел, как он спёр у соседа ручные часы. И тут моё терпение лопнуло. Вот он, вор, перед вами!..

                Кудин пытался оправдываться, но доводы его были неубедительными. Сосед, курсант Тагильцев, признал свои пропавшие часы. Собрали комсомольское бюро. Кудину высказали в лицо всё, что думали о настоящем воре. Решили обратиться к командованию роты с просьбой убрать Кудина с глаз подальше.

                Командование, во главе с Кобелко, согласилось. Украинская сторона встала на защиту зарвавшегося курсанта. Мол, часы он взял попользоваться, всё равно бы потом отдал. А печенье – не такая уж серьёзная улика. Однако большинством голосов прошло предложение убрать вора из «учебки».
                - Полностью вас поддерживаю, товарищи курсанты, – взял слово капитан Кобелко. –  Не место ворам в наших рядах. Только одна у меня просьба. Не убивайте парня…
 - Будет жить, товарищ капитан, – заверили командира курсанты.

                Сергея удивила позиция Кобелко и его просьба. Это получалось, что бить Кудина можно было? Вечером, после отбоя, о спину воришки разогнули пряжку, а утром его в роте уже не было.

8

                Разношерстье Украинцев вызывало и смех, и критику. Особенно в столовой, когда они, як свині ***з'їдали пожирали свою їжу, обхватив обеими руками чашки, уткнувшись в них мордами, словно кто-то мог помешать их любимому занятию. Зато как пели! Слаженно, красиво, да ещё и на голоса делились. Особенно хорошо исполняли «Марусю», которая  «в саду ягоды брала…»
 
                - Если песня нравится, от чего бы и не спеть её по-доброму, – говорил курсантам молодой лейтенант Ячменюк, командир первого взвода с украинской стороны. Он иногда привлекался для преподавания строевой подготовки у курсантов.
 - Если желаете, могу с вами разучить «Взвейтесь соколы орлами». Мы её в военном училище пели. Старая юнкерская…
Курсанты конечно желали, и на строевой подготовке песня была разучена.

                Взвейтесь соколы орлами!
                Полно горе горевать!
                То ли дело, под шатрами
                В поле лагерем стоять…

                Когда рота шагала по плацу, под командованием своего же курсанта или ефрейтора Панаряна, пели только эту песню. Парни надеялись, что Ячменюк их услышит. Он, конечно же, слышал. Выходил на крыльцо, промакивая глаза платком? Все взводы проходили строевым шагом мимо крыльца и отдавали лейтенанту  честь.

9

                Близился ноябрь. Мягкая осень, с её теплом и солнцем, тянулась до декабря. Курсанты усердно занимались, готовились к проверке. От её результатов зависели их выпускные звания. Третий взвод, как и обычно, был без офицера. Занятия по технике связи и некоторым другим дисциплинам вёл старший лейтенант Славин, командир четвёртого взвода.

                Он, не скрывая своих намерений, прямо говорил на занятиях:
 - Вряд ли вы, друзья, прорвётесь в лидеры. Мои воспитанники слабее, но они мои. Для них я всё, что могу, сделаю. И уверяю вас – первенство между взводами за ними…

                - И зачем вы нам это говорите? – вступал в разговор ефрейтор Панарян. – Чтобы подорвать моральный дух курсантов? Но мы не сдадимся. Так что, товарищ старший лейтенант, готовьтесь и запомните – один наш боец двух ваших стоит?..
 - Ну, зря ты «гонишь тюльку», ефрейтор. Я, конечно, тебя уважаю, но, как ты помнишь, «бережёного бог бережёт»!..

                - Не забывайте и вы, товарищ старший лейтенант, что «в бережёный глаз соринка попадает»…
 - Если говорить откровенно, то я жалею, что когда-то не взял ваш взвод. Таких ребят потерял! Но поймите меня правильно. Мой успех, это моя карьера и мы ещё поборемся…

                Сдавали спецтехнику. Во взводе старшего лейтенанта Славина, да и в других взводах, хватало слабаков. Поэтому для них курсанты посильнее подготовили специальный мундир, подходящий по росту для многих. В один рукав запрятали микрофон, а в другой – телефон. Оставалось подпереть голову руками, якобы сосредоточившись, и продиктовать в рукав номер билета. На чердаке установили портативный коммутатор. От него протянули кабель в учебный класс. Курсант с коммутатора диктовал содержание билета. Всё было просто, и экзамен сдали все.

                Но вот, вышел Приказ с оценкой каждого курсанта и присвоением им воинских званий. Сержанты уже никем не командовали, ожидая пополнение. Сергею присвоили «ефрейтора», и он нисколько на это не обиделся, поскольку знал себя и свои возможности.

                На стрельбище "отличился" – забыл приёмы обращения с автоматом в положении «лёжа». Он стоял и думал, как удобнее расположиться.
«Товьсь!», – прозвучала команда Славина. Сергей всегда был готов, однако на этот раз сомневался в правильности.

                «Чего стоишь? Ложись, твою мать!», – крикнул ему Славин. Сергей плюхнулся в пыль, но видимо, не так, как надо было.  «Как лежишь? Огонь! Стреляй!..»
Сергей нажал курок, и внезапно появившаяся мишень упала. Так, невзначай, он поразил все десять штук, сколько и было положено.

                «Молоток! –  похвалил Сергея Панарян. – Ты один из всех курсантов сдал на «отлично». Вечером, перед строем, капитан Кобелко пожал Сергею руку, отметив, что он лучший стрелок учебной роты.

                Бегал Сергей слабовато, быстро «сдыхал». Он и зачётный марш-бросок пробежал еле-еле. Спортивные снаряды не сразу освоил. А как-то сдавали подачу команд, строевой шаг и отдание чести. Команды отдавать Сергею было просто. Его баритон прозвучал на весь плац. И строевой шаг он отчеканил, как положено. Прошёл мимо Славина, повернув голову в его строну, и отдал честь.


                После команды «кругом» Сергей развернулся на сто восемьдесят градусов и повторил задание. Славин матюгнулся: «Ты что, с луны свалился? Повторить!..» Сергей повторил. Курсанты расхохотались, а Славин произнёс во всеуслышание:
«Двойка, товарищ курсант!..» Сергей удивился неудовлетворительной оценке, но потом, курсанты ему сказали, что честь он отдавал левой рукой.

                Да и во время сдачи на классность допустил серьёзную ошибку – вставил штекер аппаратуры, на которой работал, не в то отверстие. Связи с абонентом не получилось. А коварные минуты бежали и бежали. Старший лейтенант Славин присутствовал при сдаче, да сержант, ответственный за сдачу, сидел у локтя.  Он видел ошибку Сергея, но подсказывать не стал – абонент в аппаратной, что расположилась далеко за стеной учебного класса, был его подопечным.

                Потом, когда до окончания времени, отведённого на сдачу, оставалось несколько минут, Сергей нашёл ошибку. Быстро переключил штекер и установил связь с абонентом. Так что ещё минуты две оставалось на ликование. Курсанты подсмеивались над Сергеем: «Что же ты так «лохонулся»? Не мог свой штекер в нужную дырку вставить? И на кайф времени больше было бы».
 
                Заветов остался рядовым, как и обещал ему Кобелко. Кроме Заветова ещё несколько человек остались без лычек, но этот факт их похоже не смущал.
«Сволочь! – возмущался Панарян по поводу Славина. – И наших многих курсантов «подавил», и свой взвод в передовые вывел…» А старший лейтенант получил очередное звание и стал командиром учебной роты.  Кобелко же майором отбыл в Биробиджан для дальнейшего прохождения службы.

10

                Выпускники учебной роты разъезжались в войска. Панарян ныл. Ему хотелось новизны, но таких талантливых, как он, надо было ещё поискать. Да и учебной роте нужны были свои кадры. В «учебке» остались Игорь Вздорнин и ещё несколько парней. Сергей, с группой «самых-самых», которых выбрал Кобелко, отправлялись в  Биробиджан.

                - Повезло вам, мужики! – говорили солдаты батальона.  – Самая лучшая часть во всём «Дальневосточном военном округе», чуть ли не в центре города, за «Сопкой».
 - Не зря Кобелко вас туда направил. Он и сам биробиджанский, и семья у него там…
 - Откуда тебе знать, «зэк» несчастный? – возразил ему один из солдат.
 - Служить я там начинал, а потом, после дисбата, в Сергеевку перевели…
 - Его же должны были направить в какой-то другой округ служить…
 - Наверное, связи имеются, коль сохранили старое место службы. Блат, он и в Африке блат…

                Служба после «учебки», именно в Биробиджане,  представлялась Сергею идеальной, чуть ли не райской. Он зашёл в казарму. Несколько новоиспечённых младших сержантов слушали «Вальс о вальсе», в исполнении Сергея.  Он записал его в былые времена на магнитофон. Потом, младшие сержанты «проскочили» несколько песен и остановились на грузинских частушках – захотелось «поприкалываться».

Высоко в горах бежит в ж… раненый джигит.
Далеко не yбежит, глyбоко кинжал сидит!               
Я  грyзин немолодой, y меня кинжал большой.
Hа стене висит рyжье, я хозяин весь Кавказ!
Hа сосне сидит соpока кyшяет своя нога
Подскакал дpyгой соpока, откyсила голова.

Гогия, гогия, шавдекалория, гогия
Шавдекалория, гогия, шавдекалория, гей!
 
По столy ползет паyк деpевянный как стакан
Hy и пyсть себе ползет может там его гнездо.
Завтpа в аpмию беpyт защищать Абхазию
Может быть последний раз на тебя залазию.
Если в гоpы ты идешь – адеял с собой беpешь.
Если адеял не взял, то замеpзнешь как шакал.

Гогия, гогия, шавдекалория, гогия
Шавдекалория, гогия, шавдекалория, гей!
 
Ты грyзин и я грyзин, оба мы грyзины
Ты торгyшь апелсин, а я торгyю слива.
Hа мостy стоит тyрист, он танцyет бyги-твист,
Под мостом стоит дрyгой, тоже дрыгает ногой.
Девюшка, девюшка, ой, какой хороший!
За yглом стоит ишак, на тебя похожий.
По стене ползет кирпич, красной армии yра
Hy и пyсть себе ползет, может там y них нора?
Я не знаю, как у вас, а у них в Киргизии
Бабка в восемьдесят лет командир дивизии.
На Кавказе есть гора самая высокая
С нее девюшка упал, словно ласточка летит.

Гогия, гогия, шавдекалория, гогия
Шавдекалория, гогия, шавдекалория, гей!

                Сергей тоже «поприкалывался» вместе с сослуживцами, но за окном просигналила машина, и парни побежали к выходу. Наверное, снова за кем-то из бывших курсантов приехали.  Их, кому выпала доля быть на этот раз увезёнными, брали на руки собратья, несли торжественно к машине и подсаживали в кузов.  Прощай, «учебка»!..
 
                *****
                Разбежались поезда через тревоги, печаль прощаний. Кто-то уехал на север, кто-то на юг, чья-то служба прошла на берегу океана. А Сергея ждал Биробиджан.

Глава четвёртая. БИРОБИДЖАН

1

                В тумане вечерних сумерек прозвучала команда «отбой». Она стремительным вихрем пронеслась по ротам. Но, противясь сну, с кем-то о чём-то разговаривал хриплый шёпот.  Потом, наступила посапывающая тишина. Даже сны старались не скрипеть половицами, входя в сознания  спящих солдат.

                Дежурный по роте доложил младшему лейтенанту Ткачуку, доставившему в казарму военнослужащих из учебного подразделения обстановку. Ткачук осадил  дежурного за громогласность и тихо распорядился, чтобы тот сбегал в столовую и организовал там ужин для новь прибывших. А вновь прибывшим пожелал приятного аппетита и здорового сна. И ещё он посоветовал взять в столовую оставшийся от переезда провиант, для «улучшения сытности в желудках».
 
                Сергей вспоминал недавнее суточное «турне» из Сергеевки в Биробиджан. На городском вокзале их поджидал «газик». На нём они и прибыли в часть.
 
                Младший лейтенант Ткачук, невысокий офицер в парадном мундире, строго подогнанном по фигуре, предупредил, что часть солдат находится в нарядах. Он строго наказал дежурному по роте обеспечить сохранность вещей у вновь прибывшего пополнения:               
- Но в казарме же почти пусто! — возразил дежурный.               
- Выполняйте приказание, сержант Кулешов! – резко ответил Ткачук. И этот ответ прозвучал, как шипение змеи. А пополнению он объяснил, что в роте подворовывают. Что в семье, как говорится, «не без урода».

2

                «Ну, мы попали!» – подумал Сергей, однако ничего не оставалось делать, как ложиться на указанную дежурным кровать. Сон был тяжёлым.  Сергей не мог уложить бока. Тревожными картинами, словно из страшных фильмов, бессонница плела свои кошмары. И матрас казался неуютным, и подушка, словно глыба гранита.

                Среди ночи к Сергею подошёл полный старший сержант, весом на центнер с гаком, с хохлатскими усами.
- Моё тут место! - заявил он хрипловатым голосом.
- Мне дежурный по роте указал, где можно спать, – ответил Сергей.
- А? Ты из «учебки»? Ладно, отдыхай. А я до утра перекантуюсь на другой кровати. Как хоть твоя фамилия?..
- Я Пушков, -  ответил Сергей. 
- А я Грозовой. Будем знакомы. И не «боись». Ежели что, ко мне обращайся. Разберёмся! – он сжал огромный кулак, с хорошую гирьку. – Я здесь командую…

                Попутный сон сморил Сергея, но прозвучала команда «подъём». Пришлось вставать. Приученный «не ловить ворон», бывший курсант по-быстрому оделся и удивлённо озираясь, встал в строй, где были только парни из «учебки». Остальные солдаты продирали глаза, потягивались, пряча под одеяла босые пятки. И никто из них не торопился одеваться.

3

                - Товарищ ефрейтор, вас переводят во вторую роту, – доложил Сергею сержант Кулешов. – Она находится в соседнем корпусе. Там ждут…               
- Рисуешь? – спросил его светловолосый старший лейтенант Копейкин — командир роты. Он улыбался. Но в улыбке было что-то авантюрное.
- Нет, я не рисую, – ответил Сергей.
- Выходит, что врут в личном деле?..
- Не знаю. Я редактор стенной печати. В комсомольском бюро отвечал за идеологию, но не художник…
- Этот факт меня не радует. Напрасно я взял тебя. Пойдёшь назад…
   
                - Сочувствую тебе, ефрейтор. Наш командир, мужик с подвохом, не «пережмёшь, – сказал старшина Саяхов, сопровождавший Сергея. –  Он и с нами, как сатана. В первой роте, командир добрее. Хоть, и порядка нет, но со временем всё утрясётся. На вас, выпускников учебки, надежда не малая. Старики уйдут на «дембель», а с новым «молодняком» вы справитесь…

                После обнадёживающих слов Саяхова Сергей стал чувствовать себя увереннее. В тот же день вместо него послали младшего сержанта Тагильцева. Он не был художником и организаторских талантов тоже не имел, но командиру роты чем-то приглянулся.
 
                Однако Сергей не ломал голову. Он знал, что ефрейтор Таран остаётся в первой роте и нарисует всё, что понадобится. А пока в почёте были иные «лидеры», и вновь прибывших всерьёз не воспринимали. А при их влиянии всё, что шло, ехало, катилось – летело в «тартарары». Порядками в роте правил случай с «лохматой» рукой сержантов – бывших «зэков» и потенциальных «дембелей». Свяжись с ними, вляпаешься в такое дерьмо, что сразу и не отмоешься. Но «воронье» имело от «старичков» куш, как милость за их преданность.

                Сергея снова определили в первый взвод. И даже кровать, где он спал ночью, перенесли в ряд первого отделения, демонстрируя отеческую заботу. Конечно, всё это было с позволения Грозового. Он заверил младшего лейтенанта Ткачука, что найдёт себе другую лежанку.
               
                - Ты снова наш! – воскликнул Ткачук. Но в его приветливом тоне чувствовалась непререкаемость. – Я к комбату бегал, чтобы тебя вернули. Сержант мне скоро будет нужен. На тебя надеюсь. Звание соответствующее дадим, аппаратную дальней связи получишь. Но чтобы вредные привычки к тебе не цеплялись! Я вижу – ты не разгильдяй. Надеюсь, сработаемся. Помогать будешь…

4

                Ткачук, Василий Иванович, служил срочную в этой же роте. Знал многих «старичков». Этим и объяснялось его желание – поскорее отправить их на «дембель», чтобы не мешали командовать. Сам он был из небольшого городка Рудки, Львовской области. Отслужив свой срок, поехал в родной город, но что-то ему там не понравилось, и Василий решил вернуться в родную часть. Его, педантичного, любящего армейский порядок и дисциплину, снова определили в первую роту, командиром первого взвода, и дали звание младшего лейтенанта.

                Через некоторое время Ткачук женился на выпускнице Хабаровского мединститута, Людмиле, и договорился с командиром части, чтобы её устроили в батальонный медпункт. Худая белокурая девушка, на голову выше своего мужа, быстренько родила ему дочку, привязав мужа крепкими путами к семье.

                Сергею Ткачук показался вполне адекватным офицером, болеющим, как за своё дело, так и за дело всей армии. Ему не нравилось, что в Ленкомнате по вечерам находился рядовой Семён Лежнёв, по прозвищу «Швандя», и учил английский язык. Он сидел, обложившись книгами, тетрадями, не обращая внимания на окружающих.

                - Язык наших врагов изучаешь? Значит, тоже враг. Лучше бы русский повторил. Всё бы больше пользы извлёк! — нападал на него Ткачук.
 - Это уж моё дело, товарищ младший лейтенант. Я учу язык в свободное от службы время. А русский параллельно повторяю…

                У Ткачука от злости желваки на скулах ходить начинали. Благо, что Лежнёв был в третьем взводе. Зато на рядового Косиненко, по прозвищу «Косиножка», он извергал всю мощь своего негодования. А тот вырезал из дерева фигурку женщины, но без головы, рук и ног.
«Опять голых баб вырезаешь, великий скульптор? – нападал на Косиненко Ткачук. –  Жить без этого не можешь, извращенец? По плацу у меня поползаешь, вся «хоча» пропадёт!..»

                - Зачем ей голова, конечности? – рассуждал он. – Лишь бы грудь была, живот, спина и всё, что ниже. Меня это возбуждает. А всё остальное не так уж и важно…
 - А с живыми женщинами имеешь дело? – спрашивал его Сергей.
 - Иногда имею. Но они меняются, а эта постоянно со мной. Моя Галатея!..
Он брал фигурку в руки, закрывал глаза, и на лице его изображалось блаженство.

                Сергея Ткачук пытался подсунуть художнику-оформителю сержанту Юрию Бокалову, рыжему флегматику из Тулы. Тот оформлял Ленкомнату. Но сержант отказался:
 - Я и сам справляюсь. Зачем мне помощник. Это же мой «дембельский аккорд».

                - Не забывай, что впереди тайга. Уж там «аккорд», так «аккорд»! – предупреждал Бокалова Ткачук.
 - Всё зачтётся, товарищ младший лейтенант. И там поработаем на славу!..
Сергею сначала было непонятно, почему Ткачук пытался пристроить его на какую-нибудь общественную работу. Потом сообразил, что тот хотел сохранить Сергея для себя,  ответственного за партийно-комсомольскую работу в роте. Ткачук предполагал, что выпускник учебной роты и комсомольские обязанности Кулешова возьмёт на себя.

5

                В роте существовали две группировки, и в каждой был свой «пахан». Весь навар от каких-либо прибыльных дел, махинаций шёл в один мешок. Группировку, где преобладали «камчадалы», возглавлял старший сержант Грозовой. В другой – собралась братва из Владика. Между собой они жили мирно. Ни потасовок, ни скандалов, ни воровства не было. Зато у солдат пропадали жизненно важные вещи: одеколон, материал на подворотнички, сигареты, печенье, полотенца, мыло, электробритвы.

                Как ночь, солдаты прятали своё добро под матрас. Днём же никто не спал и спрятать всё, что могло понравиться ворам, было некуда. «Преуспевающий альянс» возмущался: «И у нас воруют! Надо же какие-то меры принимать! Где командиры? Почему они смотрят на эти безобразия «сквозь пальцы?..» «Командирам некогда, они заняты важными делами», – отвечал с подковыркой старшина роты, сверхсрочник Павленко.

6

                Старшина сразу приметил Сергея, и когда тот мыл пол в учебном классе, будучи дневальным, донимал его вопросами о делах в «учебке». Сергею иногда приходилось останавливать мытьё, чтобы ответить на очередной вопрос, Но старшина напоминал:
«Мойте, мойте, товарищ ефрейтор. Вы говорите, а сами мойте…» И опять на голову Сергея сыпались нескончаемые любопытства. Особенно старшине понравилось, что в «учебке», по казарменному полу, в тапочках ходили. «Я бы предложил такой вариант, но кто меня слушать будет?», – говорил он с сожалением.

                Старшине Павленко было лет за сорок. Постоянно «поддатый», с красно-синей физиономией, он частенько ночевал в роте – с супругой жил неважно. То ли она его выгоняла, то ли он её, трудно было разобраться.  Солдатам жаловался, что жена, мол, такая-сякая, все вещи в доме разделила, а телевизор — никак. Не пилить же его пополам. Может, выбросить? Но, тут же, вспоминал, что до кино охочь.  Хвастался, что скоро разведётся, и начнётся у него вольная жизнь.

                Сергея он пригласил как-то к себе домой, щели в оконных рамах позатыкать. Обещал за работу мёдом накормить. Жены Павленко дома не оказалось.  Сергей быстро справился с задачей и остатки дня провёл на диване.  Вечером пришёл старшина, осмотрел окна, все углы, закутки, не пропало ли что, и отправил Сергея в часть. Ни о каком мёде и речи не возникло.

                С младшим лейтенантом Ткачуком старшина общался, словно кошка с собакой, с «бескорыстной взаимной любовью», и постоянно критиковал его за беспорядки в строю, за нарушение солдатами формы одежды, за грязные сапоги, а Ткачук посылал его проспаться.
 - Ты мне водку не покупал! – возмущался Павленко.
 - Не тычьте мне, товарищ старшина. Я не стал бы унижаться, но «свежаком» от вас прёт за версту. Так что, идите отсюда, пока я командиру части не пожаловался.

7
 
                Марку в роте держали «камчадалы». Сержанты были в основном из этой группировки, для удобства  влияния на разношёрстную толпу. Ведь только «псих» мог не подчиниться им. И они держали какой-никакой порядок. И даже боевой дух, солдатский пыл, удаль лихая исходили именно от их подчинённых. Но если необходимость требовала каких-то разборок, то пощады ждать не приходилось.

                «Молодых» не унижали. Просто, приучали их вершить услуги для "стариков". Только и слышалось: «Сынок, почисти «деду» сапоги!..» «…Завари-ка, сынок,  чаю, да покрепче!..» «…Побрей-ка морду «деду»! А то видишь, как зарос?» С бывшими курсантами «старики» жили мирно и пытались приучать «молодёжь» к пополнению. Но в дисциплинарный беспредел успели втянуться даже бывшие курсанты.

                Сергей с горьким сожалением глядел на «моральное падение» своих сослуживцев из «учебки». Они ради внимания к ним уютных особей женского пола, с вином и любовными играми, посылали к чертям и долг, и службу. После отбоя «самоволки» были в порядке вещей. А до отбоя, кто, где пристроится. «Что же вы борзеете, ироды, где ваши честь и совесть? – не раз возмущался младший лейтенант Ткачук. Зато свой первый взвод он «школил» со знанием дела.

                Да! «Камчадалы» слыли бывалым народом. Кто-то до службы «срок тянул». А кто-то с излишком нахватался радостей на разных промыслах и стройках. Если послушать их рассказы, так уши и вяли, и скручивались в трубочку, и распрямлялись. А по пьянке бес в сознанье оживал. Всё, что могли продать, продавали. Хлестали водку, самогонку, одеколон любых сортов, лишь бы пойло горело. А однажды избили гражданскую жену ефрейтора Мясникова, а потом её коллективно изнасиловали. Ефрейтор, конченый алкоголик, возмущался:

                - Да она сама бы дала всем сразу. Зачем бить? И так бы натешились!..
Сергей представить не мог этой «грязной» картины, но, глядя на распущенного и небритого Мясникова, приходилось верить. А тот, впоследствии, демобилизовался в Биробиджан к своей ненаглядной невесте и официально с ней зарегистрировался. Однажды он появился в казарме с огромной овчаркой, прошёлся между кроватей с надменной улыбкой, будто говорил: вы, мол, служите, а я своё «отдубасил», теперь дышу волей и свободой.

8

                Владивостокская братва была более щепетильна в выборе зелья. Они употребляли «травку», коньячок, запивая его бразильским кофе. В их раскинутые сети нет-нет, да попадала какая-нибудь «нажива». Деньги давали только в долг, но под проценты. Кого «попутал дьявол», а таких хватало, занимали у братвы. И «отыграться», даже в карты, было очень сложно. Клиент безысходно попадал в ловушку, как муха в паутину. Группировка «владивостокцев» называлась просто – фирма. Печенья и конфет у них всегда «куры не клевали». Фирменные сигареты пропитывались тройным одеколоном, чтобы этот особый сорт отличался от других, не фирменных.
               
                Все разговоры в группировках сводились к жвачкам, шмоткам, к обнажённым женщинам из глянцевых журналов. Всё это воспринималось Сергеем, как попрание нравственных устоев, как извращённая мораль изгоев общества, как диагональная черта, через белый лист бумаги, что символизировало бездушный смысл отрицания высоких чувств, растленный холод пустых глазниц.

                Разгул взбесившихся инстинктов уже в то время грозил бедой. Он, вырвавшись на волю, двигался фронтом с широт Дальнего Востока. Туда ссылали девиц лёгкого поведения, тунеядок из центральных городов России. Не обошла эта участь и Биробиджан. 

                Вседоступные девчонки, являлись товаром для мужской особи. Понятие «любовь», как разменная монета, являлась подачкой для «изголодавшихся» мужиков. Пространство вокруг города и сам город были насыщены голосами «душ-чаек». Они надеялись, что их услышат сказочные принцы и увезут с собой в миражный мир, под алым парусом надежды.
 
                Но появлялись принцы, барьеры рушились, и в раскрытые «дверцы» напористым ветром врывался душный зной, переполняющий плоть. Сердце стонало, словно от ножевой раны, где смешивались боль со страстью. Оно трепетало, словно в ознобе, тонуло в потоке слёз, и гас костёр, и миражный мир, паривший в тумане небытия, исчезал в сером пепле туч. А принцы, «оттарабанив» свой срок, теряли ключи от дверец или передавали их преемникам.

9

                В простонародье Биробиджан называли Хитроградом. Отличался он скоплением войск. Солдат в этом городе, не уважали за их безобразия. Номенклатурные девицы, проводники интимных благ, иссыхали от томления, как и тени супер зрелых дам. 

                Печали они не ведали, даже если радость зачатья настигала их. Папы-неудачники отправляли «залетевших» мам к родителям. И то, когда уже плод любви выпирал наружу, готовый вырваться в белый свет. А дома у этих пап ещё и жёны были, но папы надеялись, что женщины сами договорятся, и заводили себе новых «вздыхательниц».

                Офицеры спивались от «зелёной» тоски, совращали чужих жён, а своих теряли в любвеобильных лапах других «женихов». Биробиджан был чёрной полосой для тех, кто ещё верил в идеальную армию, и пытался попасть в более чистое место. И если кому-то везло попасть в «центр» или «загранку», тот радовался, словно ребёнок. Появлялась лихая выправка, и в голосе снова слышался металл.

                Если окинуть взором округу, то ничего, кроме разнородных войск, не увидишь. Как приложил ладонь к виску, так лучше её не опускать, иначе за неотдание чести можно и на комендантскую «губу» «влететь». Правда, был случай, когда «камчадал», переодевшись в офицерскую шинель, с погонами сержанта сверхсрочной службы, освободил своего друга из места временного заточения. Но случай единичный, возможно, надуманный. 
            
                Патруль, как правило, «своих» не трогал. А уж связисты  попадали «пачками».  Из-за  побритости, отглаженности, интеллигентности, внимания к ним женского пола, другие роды войск связистов не любили. От каждого холёного молодчика за версту несло цветочным одеколоном, а лёгкий хмелёк, исходящий от них во время сладких разговоров и поцелуев, только возбуждал женский «аппетит».
 
                Даже шутка такая среди солдат ходила: стучись в любую дверь общаги, скажи, что связист – откроют. Упал связист – женщины подберут, водочкой угостят, накормят, почистят, отгладят и в постель с собой положат. Да! Парней в этом городе не хватало.

                Девчонки, как растревоженные сороки, стаями бродили по улицам и злобно «клевали» пришлых дам. Выдворяли их за пределы своих владений. Ночами они «делили» службу с часовыми. Отсыпались за караулкой на их шинелях, в обнимку со своими избранниками, дарили им незрелую любовь. И было девчонкам по пятнадцать, а то и меньше, лет. «Покручивали» и с  офицерами, смущая оных пышной косой, с алой лентой, очаровав невинным взором и нисколько не скорбя о своём целомудрии.
 
                Всё это Сергей видел своими глазами, и перед ним открывался «загнивающий край света», которого раньше он не знал. Сергей начинал понимать, что Кобелко выпускникам «учебки» крепко «подсуропил». Капитан прекрасно знал, что Биробиджанский батальон, по состоянию дисциплины, мало чем отличался от Сергеевского, и разрисовав его цветными красками, отправил туда порядочных, на его взгляд, выпускников.

10
               
                В части был свой хор, и руководил им сержант из четвёртого взвода, парень с музыкальным образованием. Солисты в хоре, конечно, не особо «хиляли», но Сергей решил попеть с ними. Однако, Ткачук строго запретил Сергею даже приближаться к этому коллективу. «И не вздумай! – сказал он категорично, – это же «лажа». Они на концертах выездных водку жрут, да девок «топчут! А я должен воспитать в тебе сержанта…»

                Но мнение Ткачука подкорректировал замполит. Он озвучил Приказ командира части, который гласил, что солдатам необходимо принять участие в шефском концерте, организованном самодеятельностью Биробиджанской чулочно-трикотажной фабрики.

                Командирам взводов вменялось в обязанность обеспечить явку солдат, способных на концертные номера. От себя замполит добавил, что сбор «артистов» в актовом зале клуба, в шестнадцать часов. Тут  Ткачуку ничего не оставалось делать, как сдаться. Он и Валерку Макарова, бывшего детдомовца, отпустил в шефскую самодеятельность. Парень обладал прекрасным тенором.

                Собрались батальонные артисты. Пришли шефы — красотки, Кати и Наташи. Они представляли женский хор. Из соображений целесообразности, свели два хора. И у парней глаза заблестели, и у девчонок.

                Руководителям мужского и женского хоров пришлось согласовывать репертуар, но с этой задачей они справились быстро. Солист женского хора, паренёк лет восемнадцати, срочно охрип и скрылся в неизвестном направлении. Сергей Пушков с Валеркой Макаровым его заменили. Когда они запели песню о Ленине, участники хора даже зааплодировали.
 
                Солдаты батальона быстренько организовали инструментальный ансамбль, состоящий из ударника, контрабаса и гитары. С ним солисты учили современные песни и песни военных лет. Замполит остался доволен. Дело сдвинулось.

                Виктор Кремлёв, мим и конферанс, привлёк девушек к своим  номерам. Не остался концерт без народных песен и танцев. Сергею понравилось, как пела «народница». Широко, с размахом, словно парила на крыльях песни. А потом, солист мужского хора, бас, Юрий Точило, хвастался, что «переспал» с ней. И она, мол, была не против, «уламывать» не пришлось.

                И у Сергея сразу же изменилось отношение к этой девушке. Что-то омерзительное увидел он в ней, неприятное для общения. Сергей сразу вспомнил Галю. Она бы не полезла под каждого, хоть и «пролетела» однажды.

                Один концерт устроили в части, другой — в актовом зале фабрики, где столы ломились от разнообразия блюд. Присутствующие пили, ели, танцевали. А скромницы, кто уже не надеялся на мужское внимание, прятались в полутёмных углах, за спинами зевак. Сергей приметил одну такую «Золушку»  и протанцевал с ней большую часть вечера. Она и глаз не подымала.

                А раскрепощённый слабый пол потчевался водочкой, сигаретами, закусывал разнообразной снедью и со свистом, и визгом отплясывал под оркестр. От джазовой музыки и гвалта Сергеем овладела эйфория —  захотелось выпить и влиться в толпу веселящихся. Он примкнул к группе своих друзей, столпившихся у буфета. И ему досталось граммов сто «Горного Дубняка». Сергей повеселел, жизнь показалась наполненной красками.

                Младший сержант Максименко, с какой-то пьяной особой, пытались изображать твист, да только ноги заплетались. Потом он провожал её и долго ждал, пока желудок девицы полностью не «вывернется на изнанку».   «Василий, пошли в часть! «Улов» не тот. Брось её!..» – кричали сослуживцы. И Василий ретировался, не дождавшись, когда его подруга приведёт себя в порядок.
 
                Темнота спускалась на город. Парни шли строем. По дороге отдали честь какому-то полковнику. Тот шёл с семьёй и внимания не обратил на небольшую группу солдат.
 
                Старший у выпускников, лейтенант Сенаженский, сбежал пораньше, оставив за себя младшего сержанта Максименко. Напротив КПП был дом барачного типа, где жил Сенаженский. Парни зашли к нему.               
- Что-то рановато он от зазнобы избавился, – съязвил Кремнёв.               
- Может она у него в постели нежится. Мы же в комнате не были, – возразил младший сержант Тарнецкий.

11

                Не прошло и часа после возвращения военнослужащих с шефского концерта, как командир второго взвода, лейтенант Чипулис, объявил, что у него во взводе ЧП. Оказалось, что куда-то исчез младший сержант Кремлёв. За ним послали Славку Тарнецкого. Он, похоже, знал, где искать, но потерялся.               
- Она, тварюга!» – шепнул ефрейтор Скаран старшему сержанту Грозовому. – Если до суток не появится, то посчитают, как «самоволку». А если больше?..               
- Я думаю, до дезертирства дело не дойдёт. Что он, дурак что ли? – тихо произнёс Грозовой.
 
                - Где Тарнецкий?! – бесился ротный. – Чипулис, твои кадры?..                - Мои, товарищ капитан!..               
- Слишком вольно живут!..
- Да где же эти твари? – ругался хриплым басом Грозовой. – Иди за ними, Борис. Пусть поспешают. Сутки доходят… 
               
                Но вот, появился Кремёв, на нём висел мешком Тарнецкий. Его придерживал Борис Скаран. Дежурный по части, капитан Заславский, злющий, как цербер, штыком-ножом сорвал лычки с погон Кремнёва. 
- На «губу», позорник! И ты пьяный? – набросился он на ефрейтора Скарана.   
- Всего сто граммов, товарищ капитан, тащить тяжело! – начал было оправдываться Борис, но вмешался командир роты, капитан Саваневичус.               
- Оставьте его, товарищ капитан. Мы тут разберёмся. А с Кремлёвым пусть «батя» разговаривает…

                Капитан Саваневичус, недавно появился в роте. Раньше он был в ней старшим лейтенантом, командиром первого взвода, но потом его куда-то перевели без повышения в звании. Видимо, по личной просьбе самого Саваневичуса. А вновь прибывший в роту Ткачук занял его должность. Теперь же, когда «старлеевский» срок подошёл к концу, Саваневичуса направили командиром первой роты и присвоили звание капитана.

                Розоволицый офицер, роста, как у Петра  Первого, с заострённым длинным носом, смотрелся женоподобным существом. Бёдра и талия –  на «девяносто». Чуть выше – на «шестьдесят». Но шея бычья. При ходьбе строевым шагом, в движении находились только журавлиные ноги, а тело плыло, не признавая ни ям, ни возвышенностей, словно по глади воды.  До Саваневичуса ротой командовал капитан Горбачев, Виталий Сергеевич, но его избрали секретарём парторганизации батальона.
 
                Через много лет, Сергей проводил параллель между двумя Горбачёвыми. Оба Сергеевичи, оба со Ставрополья, оба партийные деятели, и возраст их мало отличался. Могли оказаться братьями. Однако, нигде в источниках о втором брате Михаила Сергеевича и слова не было.

                Но до тех перестроечных лет предстояло ещё дожить. Именно тогда «улетели в пропасть» вся народная власть вместе с «прогнившим аппаратом», и жизнь превратилась в «ничто». А пока, под алым стягом, «железной поступью», в рассвет шагала молодёжь.

12

                Солдаты роты уважали Саваневичуса за способность «крутануться», «пыль в глаза пустить». Однажды он был с некоторыми из них в командировке, в штабе округа. Ну, а там, в палатке, забыв про «тормоза», напился «вдрызг», горланил во всю глотку блатные песни,  звал кого-то, стонал, просил, давай, мол, ещё, красуля.

                Парни заглянули к нему, но оказалось, что Саваневичус сам с собой разговаривает. Зато, на парней набросился: «Весь «кайф» мне «переломали»! Бабу спугнули, черти!..» Утром он явился в штаб округа.                - Товарищ старший лейтенант, а что у вас под глазом? Фингал? – смеялись над ним офицеры. – И непонятно, что у вас за звание…
 
                Саваневичус снял шинель и глянул на погоны. Вместо маленьких звёзд старшего лейтенанта, к погонам были привинчены три  большие звезды, соответствующие полковнику.               
- Это солдаты подшутили! – объяснял сконфуженно Саваневичус.               
- «Фингал» тоже их рук дело? – спрашивали сочувственно, сквозь смех, офицеры.      
- Скорее всего…

                -Что толку в части от нашей «свежей струи»? Тоже мне, нашли лучших. Да ещё и должности дали, когда ещё не все «старики» «дембельнулась». Таран — куда ни шло, а Кремлёв, Максименко, Тарнецкий. Какие из них «светила порядка»? –  рассуждал Сергей. Он стоял в строю и слушал, как с надсадой, по-волжски «окая», кричал на Кремлёва комбат-громадина: «Шельмец! Да много ли времени надо здоровому парню «конец» свой помочить. От силы, минут двадцать. Ты же «кайфовал» среди дам, чуть ли не сутки. В дисбат захотел? Ещё и водкой накачался. Вон! На «губу»! Туалеты чистить!..» И Кремлёв добросовестно чистил уличные туалеты.

12

                Тарнецкий стал заместителем командира взвода лейтенанта Чипулиса, чернявого офицерика, со смуглой физиономией цыгана, усами Чаплина, ростом с Ткачука. Хохмач и балагур, с японским разрезом глаз, он до ужаса любил женщин. А может, женщины любили его? Только Чипулису одному это было известно. Но интимные связи между ними существовали.

                Новоиспечённый заместитель командира взвода Тарнецкий быстро сжился с солдатами. Они умудрялись и днём бегать к своим «зазнобам». Но стоило Славику выйти на крыльцо и посвистеть трижды, как вверенные ему солдаты «вползали» в помещение роты со всех концов забора. Им не надо было далеко ходить – женские общаги находились совсем рядом, на Московском проспекте.

                Караульное помещение тоже было рядом. Когда в «караулку» приходил дежурный по части, солдаты прятали своих «зазноб» под шинелями, в тёмной комнате отдыха. Дежурный по ногам подсчитывал количество солдат отдыхающей смены. Их могло оказаться больше, чем положено, но его это не волновало, лишь бы не меньше.

                И сам Тарнецкий частенько захаживал к любвеобильным женщинам. Его угощали салом, пельменями, самогонка лилась рекой. Ну, а «любви», сколько душе солдатской угодно.

                Кремлёв стал в его взводе командиром второго отделения. Максименко возглавил третье. Он тоже втихаря подруживал с девчонкой. Обнадёжил её, пообещав замуж взять, и... внезапно, бросил. А на Дальнем Востоке, если девушке во время не выйти замуж — равносильно катастрофе.

                Самым чистым среди пополнения, прибывшего из «учебки», оставался ефрейтор Таран. О нём всё-таки прознал Ткачук и назначил редактором стенной печати. Только пообещал, что официально его выберут на отчётном комсомольском собрании. Случалось, что Таран «подбрасывал перчику» в ротную стенгазету.  «Камчадалам» это не нравилось. Они возмущались:
- Баран! Кого ты там изобразил. Не меня ли? – возмущался младший сержант Слобода.
- А что, похож! Пускай малюет малый! – вступался за Тарана Грозовой. – Он самый толковый из всех «мазил», что были у нас…

13

                К младшему лейтенанту Ткачуку относились особо. Он «школил» свой взвод, поскольку сам был бескомпромиссным служакой. Не дай бог при нём свершить или сказать что-то неуставное. Его побаивались и офицеры. Держал он себя на уровне командира роты.
 
                С Тарнецким они были земляками, оба с Западной Украины. Только младший сержант Тарнецкий с Черновицкой области, а младший лейтенант Ткачук – с Львовской. Но… служба есть служба! Правда, это понимали не все.

                Младшего лейтенанта солдаты недолюбливали. Какой-нибудь верзила снимал пилотку и кричал:               
- Гляньте! Ткачук бежит! Эх, проскочил, меж пяток юркнул…               
- Шутить изволишь, рядовой Петухов? По-моему, от тебя водочкой несёт! – выходил из-за спины солдата Ткачук.               
- Ошиблись, товарищ лейтенант, духами…
 - Я младший лейтенант, рядовой Петухов. Запомни – млад-ший! –  утрировал Ткачук. – Опять, поди, у молодухи резвился?..    
- Да нет, товарищ младший лейтенант, дрова разгружал. А вы здесь какими судьбами?..
- Из-под пилотки вылез. От вас, пересмешников, ховался…

14
                Третьим взводом командовал лейтенант Вилкин. Просто, Толя, жених скромной девушки, но согрешившей при неожиданно сложившихся обстоятельствах. Выпускники «Киевского военного училища» воспользовались её доверчивостью, и девушка «пролетела».

                Анатолий, чуткий, словно ребёнок, долго переживал, но простил свою пассию. Он и офицером по семейной нужде стал. Зато в беде на него всегда можно было положиться. Приёмный сын. Помогал  матери справиться с проблемой – прокормить малых детей. Решение стать офицером у него возникло давно. Так легче было матери сводить концы с концами. Отец ушёл из семьи и женился на другой.

                - Выходит – батя сволочь? – изрёк Тарнецкий.
 - Обзаведёшься, Толик, тёщей. Проблем будет в избытке. Тогда и сравнишь! – вмешался в разговор Грозовой. – Правда, и от зятя многое зависит, – заключил он.
- Толя, глядел на мир из-под стола, когда меня воли лишили. Тёща и упрятала. А началось с того, что слегка её побуцкал. Она же баба. Дали срок – три года. И… Биробиджанская зона. С женой в разводе. А как с ней дальше жить?..
 - Да ладно, Грозовой, хватит нюнить. Тебе повезло, что у тебя такой командир. Он же не приказывает, а просит. Ради этого, для человека можно «горы свернуть», – пытался успокоить его младший сержант Максименко.

                Но, тем не менее, к Вилкину относились, словно к мальчишке. Особенно усердствовали  «камчадалы», задевая его слабую струну. Кололи, словно шпилькой,  насмехались, травили без всякой жалости. «Ни рыба он у вас, ни мясо», – резюмировал Саваневичус. – Далеко не пример для подражания…»

15
            
                А Сергея, как и обещал Ткачук, выбрали секретарём комсомольской организации роты. Правда, сержанту Кулешову до «дембеля» было ещё с полгода, но….  Через некоторое время, так уж получилось, Сергею и должность заместителя комсомольского секретаря батальона «всучили». Иногда и рад бы «дёрнуться» назад, да система «ниппель» не давала такой возможности. А ещё, чувство долга, о котором ему постоянно твердили вышестоящие «светила».

                Проблем на новоиспечённого секретаря свалилось много. Во-первых, искоренение воровства. И решение виделось Сергею реальным, но при поддержке масс. Он собрал комсомольское бюро, пригласил в Ленкомнату командный состав. Пришли сержанты, офицеры.  Явился командир роты и чинно, по-генеральски, расселся на стуле.  Долго ждали Ткачука, но прибыл и он.

                - Ждём только вас! – кинул ему реплику Сергей.
 - Я не член бюро, между прочим! – резко оборвал секретаря Ткачук. И его розовое лицо стало красным от злости. Сергея резанула реплика командира взвода, но он сдержался – «плетью обуха не перешибёшь».

                Секретарь ознакомил бюро с повесткой. Изложил суть дела. Однако Ткачук влез со своим изложением темы. Он приглушённым тоном, но резко, говорил что-то сержантам. Офицеры скучали, и Сергей чувствовал себя не у дел.
- У нас, вообще-то, комсомольское бюро! – смел он громко напомнить командиру взвода.

                - Ты веди своё бюро, принимай решения! А к нам не лезь! – отреагировал Ткачук. Он сумел всех разрознить и «притушить» страсти, прекрасно зная, что сержанты в этом сложном деле не опора. Да и офицеры непробиваемы. Он понимал, что в настоящее время эту закостенелую систему не сломить, что сами они погрязли в этом болоте.

                Офицеры стали расходиться, сославшись на неотложные дела. Командир роты так же чинно покинул Ленкомнату. «А ты принципиальный, секретарь, толк будет. Но дай срок. Искать вора не придётся. «Старики» уйдут на «дембель». Жить легче станет», – пытался успокоить обидевшегося Сергея Ткачук.

                Однажды к Сергею в Ленкомнату пришёл комсомольский секретарь батальона, капитан Свекловичный. Моложавый офицер среднего роста, с зелено-голубыми авантюрными глазами:
 - Привет, секретарь! Пришёл к тебе по делу. «Старички» не обижают?..
 - Напротив, рдеют и боготворят. И это на полном серьёзе, – ответил с иронией Сергей.
 - Что ж! Рад за тебя! Да и ротный в тебе души не чает. Умеешь ты страсти подразжечь. И Ткачук доволен. Потерпи немного. Наведёшь в роте порядок! Но пришёл я не нахваливать тебя, а дать поручение. Уверен, что выполнишь. Надо выступление подготовить для отчётной конференции…

                - А что за конференция?..
 - Наша, батальонная. В актовом зале проведём. Представители из политотдела обязательно будут. Нам надо не ударить «в грязь лицом». А тема обычная: о дисциплине, о делах комсомольских…

                Своё выступление Сергей написал на десяти листах в клеточку. А когда читал на собрании, Ткачук готов был его повесить:
 - Да как ты смел нас всех позорить. Да ещё перед политотделом!..
Но Свекловичный «отбил» Сергея:
 - Молодец, секретарь! Отличное выступление. Объективное и злободневное…
Однако Ткачук с тех пор невзлюбил своего «протеже».

                Речь прозвучала, как порицание из уст младенца. Сергей был рад единодушию военнослужащих. Зал, замерев, не дышал. Но иногда, ответной волной, появлялись ропот и шевеление. А Сергей всё сыпал и сыпал фактами, что комсомольский секретарь батальона, в течение года не собирал собраний, не проводил бюро. Нет в его «арсенале» ни протоколов, ни планов. Где же комсомол, богатый практикой великих, творческих свершений? Отцвёл? Заплесневел? В загоне? Не верю я, не верьте и вы.

                Куда смотрел коммунист Ткачук? Кто дал вспыхнуть молве, что рота воровская? Кто этот слух пустил на волю? Допускаю, что с этим явлением не мог справиться комсорг-солдат. Но куда глядели командиры? Кто не предотвратил в зачатье образование двух подпольных фирм?

                Мы говорим о дисциплине. А кто нарушитель? Да он же, сержант. Он и «дедам» потакает. Но сразу всего не поправишь. И ротой руководит не командир, а закостенелый, наглый «дед». Погрязли в пьянках, в «самоволках». То Косиненко, то Скаран. И пополнение к себе приручили. Вечно пьяный ефрейтор Мясников, потаскал весь одеколон у сослуживцев. А мы сникли. Идём с мольбами, кланяясь разгильдяю: «Заплати пожалуйста комсомольские взносы, пока не пропил получку». А простой порядок решил бы все проблемы.
 
                Меня до глубины души возмущает явление «самолёт». Одичавшая толпа с гиканьем «берёт» столовую. Кто ловкий, тот сыт, а если робок да не «надрессирован», тогда полный «пролёт». Так мы и звереем, а перед злом заискиваем, подверженные плебейскому страху. И боль в чужих глазах никого не волнует.
 
                А у партийных лидеров даже минуты не находится на комсомол. Хотя столы рядом стоят. Свекловичный давно не бывал в ротах. А проверять обязан. Тогда бы и актив был сплочённее. Мы убеждались не раз, что возможности комсомола неисчерпаемы. И не втоптан он в дерьмо. Мы прекрасно понимаем роль его и значение, но вынуждены терпеть и ждать, когда же злостные нарушители уйдут на «дембель». И стараемся следить, чтобы остальные, облегчившись, не «постарели»!..

                Зал долго не унимался. Он топал и свистел, разразившись овациями. Пунцовый Ткачук, скрывая злость, улыбался. Свекловичный обратился к солдатам:
 - Товарищи комсомольцы! Мы рады, что наконец-то прозвучало критичное, острое и веское выступление. Оно обязывает всех призадуматься…

                Солдаты зааплодировали. Политотдел впоследствии затребовал черновик выступления Сергея, а Ткачука встревожил возросший авторитет комсомольского секретаря роты. Хотя его «взлёт», это работа ответственного за идеологию в роте.  Ткачук становился зависимым от деятельности Сергея, и ему, первому офицеру, это не нравилось. И Сергей стал  у Ткачука, как в  глазу соринка. И эта «соринка»  свободно ходила в штаб, в политотдел.

                «Очкарик! – думал про Сергея Ткачук. – Тощий, как соломинка, а в гуще самых важных событий. Ишь! Политотдел всегда к услугам – любая консультация. Горбачёв, пересмешник, заподпрыгивал. Свекловичный в Пушкове души не чает. На что  Саваневичус, и тот своим секретарём возгордился. Ладно, посмотрим, как дальше поведёшь себя, товарищ ефрейтор!..»

                Капитан Горбачёв взял над заместителем комсомольского секретаря батальона непосредственное шефство. Он требовал с него отчёты о проделанной работе, хотя Свекловичный находился рядом. Учил методике работы и делопроизводству. Был прост в обращении с Сергеем, добр и приветлив. И не подумаешь, что капитан может так запросто говорить с ефрейтором.

16

                - Молодец! Ты так на собрании выступал, что мы невольно заслушались. Но критика твоя напрасна, хотя по делу достойна и по-комсомольски правильна. Однако мы непобедимы. И бороться с нами в одиночку, как в стенку лбом! – разорялся Скаран.
 - С чего ты взял, что я один?..
 - Ты надеешься на этих вальяжных светил? – усмехнулся идеолог камчадалов.

                - Сукин сын! Жить надоело? Нет желания спать спокойно? Рискуешь, товарищ ефрейтор!  За такое выступление  можно серьёзно пострадать! – резко высказался младший сержант Митрофанов.
 - Сам ведь сержантом будешь, тогда многое поймёшь! – добавил младший сержант Слобода.

                - Возможно, и пойму. Только не надо меня пугать. Я готов внимать любым советам, лишь бы они были по делу. Однако знаю твёрдо – порядок в роте наведём. Заслуг ваших и достоинств никто не умаляет. И предложения ваши не останутся без внимания. Для этого будем использовать ротные собрания, комсомольские бюро. Я думаю, что мы сойдёмся во мнениях…
 - Ты борись, сынок, а нас не трогай! – промолвил Грозовой.

                - Я никого и не трогаю. Многое от вас зависит. За нарушения дисциплины будем строго разбираться, хоть с «молодёжью», хоть со «стариками»…
 - Ох, тяжело тебе придётся! – проскоморошничал Скаран.
 - Хорош, шутники, заглохли! Он парень честный и откровенный. Добра ему пожелать надобно, а не «палки в колёса» ставить! – прохрипел Грозовой …
 Вот такие были тогда времена, а при  «дедовщине» двадцать первого века Сергей бы и до утра не дожил.

Глава пятая. ТАЙГА

1

                Буранной хлёсткой тоской метался ветер, внося в насыщенные событиями дни горечь и смятение. Вороний сарказм не мог успокоить снега. Они вихрем неслись по дорогам, где-то их пересекали, ударяясь о стены выросших на пути таёжных лесов, что манили своими таинствами.  Стройные лиственницы торчали из буреломов и многочисленных болот, царапая небо.

                Зимой, когда лесные дороги сковывал мороз, одна из рот  переселялась в тайгу валить лес, на телефонно-телеграфные столбы, для войск связи. А в дополнение к плану солдаты должны были выдать государству определённое количество кубов деловой древесины. В большинстве случаев, при выполнении этого задания, страдали кедрач, бицепсы и спины солдат.

                Тайга представлялась миром призрачной свободы, единоцелым организмом, шедевром природного искусства, преумножающего желания проникнуть в глухие тайники чащоб. Оттуда в небесный простор рвались звёзды, зарождаясь в пламени костров. Там же дремала сказочная небыль, и делили единую крышу над головами лесная нечисть с благородством, смерть с бессмертием, красота души с цинизмом.

                Тайга – суровая практичность, всегда готовая к отмщению всем, кто попирал её законы, кто глумился над ней. Любой несчастный случай в тайге был «не просто так». То кто-нибудь под хлыст попадал, то под лесовоз, где-то  брёвна на голову валились. Словно за каждым, посетившим её несметные богатства, следило незримое око, свидетель больших и малых дел, и подлых делишек.

2

                Солдаты рвались в тайгу, во власть желаемой свободы, давно ощутив её вольный дух. «Старики» хотели скоротать время до «дембеля»,  солдатам помладше светил реальный отпуск за труд, в «разгул» ударных дней. Задания пугали, да «не так страшен чёрт, как его малюют». Спасали армейская сообразительность, в некоторых случаях – «напряг». Да только «палка о двух концах», и об этом часто забывали. Грех, не отмеченный тайгой, определял металл медалей, раздаваемый в конце сезона. Но у каждой медали была обратная сторона.

                К поездке в тайгу готовились тщательно. Вели подбор специалистов. Кто-то мог работать на бульдозере или водить машину, а кто-то неплохо управлялся с бензопилой «Дружба». Если специалистов не хватало, их дополняли из соседних рот. Кок и фельдшер ездили в тайгу каждую зиму. Кока, в экстремальных ситуациях, мог заменить хлеборез, он же электрик части, а фельдшер – женщина, жена младшего лейтенанта Ткачука. Она была всегда на своём рабочем месте, и в тайгу посылали её помощника.

                Сергей стремился в тайгу вместе со всем составом роты, но командир взвода «вылил» на его пыл « ушат холодной воды». «Тайга растленна. Там ты растратишь дух армейский, потеряешь честь, а может, и совесть. Если не дорожишь этими качествами, то поезжай, но забудь о перспективах, что уже  осуществятся грядущей весной.

                А порывы твоего благородства могут подождать. Ещё будет поле для твоих действий. Вот приедет рота из тайги, оборванная, прожжённая, одичавшая, в строй не сразу поставишь, тогда понадобишься ты, секретарь комсомолии. А пока, будешь в батальоне, в разгрузочной бригаде. Старшим назначен сержант Кулешов. Здесь тоже хватит дел…»

                Сергею нестерпимо хотелось на вольный воздух перемен, может быть и иллюзорный, но он не давал парню покоя. Он оттеснял собой реальность, ещё не виданную, и дух раскрепощения владел им настолько явно, что опостылевшие стены казарм смотрелись далеко не привлекательно.

                - Как? Ты остаёшься? Что за крайность? Или нерешительность обуяла? – удивлялся  Свекловичный.
 - Никаких сомнений. Просто, Ткачук запретил…
 - Чудак твой Ткачук. Это он тебя от греховного падения спасает. Однако в тайге ты нужнее. Самая гуща событий. И план жёсткий, а с «довеском» ещё жёстче. Наверное, неприятно оставаться «тыловой крысой»? Да и позорно для секретаря. Что скажешь?..

                - Командир приказал. Куда мне деваться?..
 - С ним был разговор, но безрезультатный. Однако, не волнуйся. В тайгу поедешь. Батя прикажет, и Ткачук обязан будет подчиниться. Но сам не лезь. Уж больно твой командир мнит о себе. Наш разноликий комсомол, это твоя стихия. Там и хорошие солдаты, и разгильдяи сумеют доказать, кто есть кто. Ты настоящий, всеми признанный, секретарь. Ты лидер масс и не дело тебе оставаться в стороне…

                Однако обещания Свекловичного повисли в воздухе. Похоже, что ни с кем он не говорил. А может и пытался, да послали его подальше. Сергей остался в части. Инвентарь был погружен, и зелёные ЗИЛы, вразвалку, как бы нехотя, уходили в тайгу. У Сергея в горле стоял ком. Жизнь, словно бурная река, проносилась мимо, а он оставался один, на пустынном берегу.

                С доблестной бригадой, состоящей из «хитромудрых дембелей», не претендующих на поощрения, Сергей встречал лесовозы с лесом. Морозы лютовали, а с ними и мат лютовал. На комлях лесин читали послания: «Е… лись мы, е…тесь вы». Приходилось  выполнять волю посланников в пределах начертанного.
 
                Работали, в основном, по ночам. Днём отсыпались. Никто и не вспоминал, что Сергей комсомольский секретарь, и даже Кулешов, с радостью освободившийся недавно от постоянно давящего гнёта, не напоминал о новой общественной должности.


                В таком темпе прошло две недели. Наконец-то наступил Новый год. Ждали его с нетерпением – все «жданки съели», и таёжники, и разгрузчики. Из тайги на праздник прибыли «её завоеватели». Сергей твёрдо решил уехать с ними. Он заранее надел на себя пимы, ватные брюки, телогрейку, прихватил вещмешок. Но такой праздник надо бы и отметить.

3

                Новый год отмечали тихо, в учебном классе. Выпили по сто граммов «Горного Дубняка». Сергей не хотел пить, но Кремлёв и Максименко уговорили, ссылаясь на традицию, с глубоко растущими корнями, и тот согласился. Немного попели, вначале шёпотом, потом, погромче. Захотелось потанцевать. Врубили магнитофон. Посожалели, что в компании нет девушек — пообжиматься не с кем. Стало темнеть, и празднично настроенные солдаты перешли в актовый зал.

                Сергею захотелось спеть несколько романсов, и он вышел на сцену. Что он пел, одному богу было известно, но голос вроде звучал. Когда в актовый зал зашёл дежурный по части, солдаты уже спали вповалку. Сергей расположился на сцене, подложив под голову вещмешок.
«Вот это истинный солдат! – воскликнул дежурный, глядя на Сергея. – В любую минуту готов отразить нападение врага!..» Он вышел и погасил за собой забытый всеми свет.

                Свекловичный поддержал стремление Сергея поехать в тайгу. И Батя  настаивал, хотя Ткачук бесился и не хотел отступать от своего мнения, но…  Парни приняли Сергея охотно.
 - Располагайся в нашей хате, у нас свободная кровать, – говорили одни.
 - И в нашей хате место есть. Уж лучше к нам. У нас уютнее, у печки, – звали к себе другие.

                - Тогда, что скажет командир! – провозгласил сержант Бокалов. Саваневичус долго не думал:
 - Где твой актив и ефрейтора с сержантами, там и ты должен находиться. Я думаю – всем места хватит. А не хватит, перенесём кровать из другого дома…
 - Я же говорил, Серёга, что к нам пойдёшь! Вот постель. Располагайся! – обрадовался Максименко.

4

                Рота занимала пять домов, баню и столовую. Возле бани стоял небольшой сарайчик. В нём откармливались громадные, как валуны, два чумазых поросёнка — комбат выделил средства для их покупки. После откорма, поросят собирались заколоть. Норма питания считалась скудноватой, и «батя» не пожалел средств на «приварок». Продукты были может и скромные, но их хватало всем. В помещении столовой стояли бочки с солониной, селёдкой, икрой трески, коробки со свиной и говяжьей тушёнкой, сливочным маслом и махрой.

                В посёлке находился магазин. Заведующий совмещал обязанности продавца и связиста. Солдаты прозвали его «Магазинщиком». Он продавал всё, что имело спрос у жителей, начиная с копеечных презервативов, кончая железными печками и водогрейными котлами. Стройматериалов тоже хватало. О съестных продуктах не стоило и говорить. С голодухи никто бы не помер.

                В соседних домах располагались сезонные рабочие, «зэки» с их конвоирами, вольнонаёмные, расконвоированные, молодняк из тех же «мест, не столь отдалённых».  «Зэков» привозили на работу и увозили на крытых машинах, под конвоем вооружённых автоматами «эмвэдэшников» с овчарками. Во время работ конвой отсиживался в кабинах.

                «Зэки» и остальные трудяги, работали в тайге, вгрызаясь в плоть её лесных владений.  И только стон стоял окрест. Красавицы-лиственницы, гордые и стройные, взъерошив матовую высь, цеплялись ветвями за близстоящие деревья. Но такие же обречённые, как и они, стройные и пушистые лесины падали, взвихрив не успевший залежаться снег. Отделённых от корней, их развозили тракторами, раскряжёвывали под габарит, обрубали сучки и ветки. Стволы закладывали в штабели.

                Ту же самую работу делали и солдаты. Шесть тысяч столбов составляли план. Две тысячи кубов деловой древесины шли в «довесок». И всё это «любой ценой». С кубами дело обстояло проще. Чем толще лесина, у комля и верхушки, тем больше в ней кубов. Потому и кедрач валили за милую душу.
               
                Трещали тракторы, визжали «дружбы», словно между техникой шла перебранка. А горы некондиционных брёвен глотал прожорливый костёр. От жара рдели щёки, от мокрых спин валил пар. Однако мороз напоминал, что ещё не весна, и был прав.

                На «чекеровке» обычно стояли «камчадалы». Только они умели плести из тросов «чекеры». Это такие петли, как у лассо. Заботой «чекеровщиков» было расчистить завалы, подвезти к месту обработки вязанку лесин.
 
                Скаран неплохо справлялся с учётом и разметкой. Он, в тулупе нараспашку, крутился, словно Фигаро, среди солдат. В два счёта определял количество сваленных хлыстов, делал разметку каждому, прикидывал кубы.

                «Дружбистами» тоже были «камчадалы». Видимо, опыт позволял. Все остальные, неквалифицированные работники, рубили сучки, «штабелевали». Основные орудия – топор, ломик, длинная берёзовая палка, называемая «стежком». Кострище — с двухэтажный дом, снег таял, земля оголялась. Но солдаты плевали на мороз. Они не знали цены здоровью за план «любой ценой», и «пахали», свыше своих сил.

                Рассвет встречали обычно на деляне, трудились в поте лица, у костра обедали. Отдыхали только в воскресение после обеда. В местном клубе «крутили» одно и то же кино «Чапаев». Но зато, по ночам некоторые солдаты общались с томными дамами, работницами леспромхоза, обладательницами соблазнительных телес и сочных губ.

                Вернувшись перед утром с «охоты», растратив все силушки в пылу развлечений и утех, солдаты наглядно и красочно делились всем, что вызывало мужицкий интерес. От их слов в паху разгорался адов огонь. И второе сердце колотилось, как первое, и скидывать с себя одеяло не хотелось.

5

                Жаркий спор вызывала повариха из леспромхоза Галка.
 - Баба мёд. Ведёт себя тихо. Промеж ног у неё всегда чистенько и расчёсано. Однако не каждого к себе подпускает. А подпустит близко, так тут же гонит в шею. Цену себе знает и назначение. Всем бабам баба. Вчера только к ней заходил, – хвастался Грозовой.
 - И не выгнала? – поинтересовался Бокалов.
- Не может она меня выгнать. У нас с ней любовь, – ответил ему старший сержант.

                - Её из Биробиджана выселили. Там она «Королевой» звалась – ввязался в разговор ефрейтор Бывалов.
 - Это получается, что из ссылки в ссылку? – послышался голос Кремлёва.
 - Выходит, что так. На «передке» и зарвалась. Уж шибко мужиков любит…

                Повар, Валерка Бафталовский слушал разговор сослуживцев и от злости скрипел зубами. У него с Галкой тоже были любовные связи, и его бесило услышанное. «И она сучка, и эти кобели. Знают же прекрасно, что я с ней дружу, так нет, влезть надо «в чужие сани». Особенно Грозовой, «подонок», – думал повар, и ещё больше кипела в нём обида и ненависть к похотливым сослуживцам.

                Случалось, что Галка приходила с подругами на кухню, они помогали чистить картошку и всегда смеялись над медлительностью Сергея. А потом Галка подмигивала Бафталовскому, и они оба куда-то исчезали. А подруги не оставались без внимания других солдат.

                Ночами, хоть и спалось, но было как-то тревожно, и тело не отдыхало. Сергей чувствовал себя мухой, из которой пауки втягивали силы. Лес постепенно редел, а завалы росли. Мороз «дичал». Костёр почти не грел.

6

                Обычно в дежурство лейтенанта Вилкина, «бузили». То мотор у машины не тянул, и все рядом стоящие солдаты делали вид, что её толкают. На самом  деле, они зависали на заднем борту и «балдели». Случалось, что трос рвался без причин. Насмешки не умолкали. А в обед Вилкин «пролетал» с хлебом. «Наглецы!», – произносил он, уткнувшись в свою чашку. Сергею стыдно было за солдат. Но его слово тонуло в общем диком гвалте веселья.

                - Как «пахота», бойцы? – спрашивал у солдат подъехавший командир роты.
 - Без передыху! Сил нет, товарищ капитан, хоть бы выходной дали…
 - Разговорились. Мы отстаём от плана на две недели. А у вас выходной на уме! – Резко отвечал Саваневичус. Здесь в самый раз комсомолу подключиться…
 - Да мы все тут пашем в поте лица, – отвечал Сергей.

                - А почто такой грустный, товарищ ефрейтор? Дела комсомольские не идут? Собирайте пятиминутки, проводите беседы о действующем плане, чтобы комсомол наш видно было. А если возникнут проблемы, тут же их и решайте…
 - Будем стараться, товарищ капитан! – отвечал Сергей, стараясь выглядеть браво, однако настроение желало лучшего.

                - А ты что здесь бордель развёл? – накидывался Саваневичус на лейтенанта Вилкина. –  Не вижу офицера! Тебя дурачат, а ты отмалчиваешься и всё на веру принимаешь. Учти, за срыв плана лично отвечать будешь. И не забывай – твой комсомольский возраст твой ещё не вышел!..
 
                Престиж Сергея, как комсомольского секретаря, был в стадии подрыва.  Всё бешеная работа. Пятиминуток он не собирал. Провёл лишь «летучку» с активом в доме, где жил. Пытался настроить членов бюро и младший командный состав на лидерство. Они согласились вести в обеденный перерыв разговоры о необходимости выполнения плана, о последствиях его невыполнения для страны и войск связи в частности.

                В столовой Саваневичус на доске показателей отмечал итоги работы. Они начинали радовать. Заказ войск связи выполнялся. У «стариков»  дух становился выше. Им «рисовался» досрочный «дембель».

                - Ну что, друзья-отпускники, ещё несколько ударов по древесине! – восклицал старшина, выкатив рыбьи глаза.
 - Вы что, Павленко, опять «лыка не вяжете»? – спросил однажды его с кривой ухмылкой Ткачук. Младший лейтенант жил, в основном,  в Биробиджане, но в тайгу наведывался часто.

                - Послушай, Ткачук! Скажи спасибо, что ребята пашут, как «папы карлы». А если надорвутся? Плохо им без выходных. Ты уж походатайствуй перед «батей»…
 - Советую всё-таки проспаться, товарищ старшина, а потом, поговорим…
 - Сухарь ты, Ткачук, ничего полезного для народа сделать не хочешь…
 - Вам что, слова мои не ясны, товарищ старшина? Идите, проспитесь и не мозольте глаза!..

7

                Идейно-деловому и мобильному комсомольскому бюро Сергей верил, как себе. Первым заместителем был ефрейтор Дегтярников. В армию его призвали из глухой горно-алтайской тайги. Тот во всех делах всегда поддерживал инициативу Сергея. На второго заместителя, младшего сержанта Кремлёва, тоже можно было положиться. Не отставал и художник Таран, карикатурно разрисовывая промахи и успехи солдат на деляне.   

                - Ну и помощнички у тебя, – язвил Ткачук.
 - Собрание выбрало, не я…
 - Особенно театрал и любимец муз. Гусь ещё тот. Видел я его на концерте. Волосатый, как горилла, и морда наглючая. Попадись ему в тот момент, точно бы изнасиловал. Друзья поди?..
 - Мы земляки!..
 - Да это почти одно и то же. Пусть скажет спасибо, что «батя» простил, и в «дисбат» твой земляк не загремел. Звание и должность ему оставили. Вот он во всю и старается, аванс отрабатывает. Я не верю таким «кремлёвым». Лицемер и циник…

                - Он является моим заместителем. Помогает на деляне, как «пахарь», агитатор и сержант. Лямку тянет одну вместе со всеми. Организатор неплохой…
 - Но, всё-таки, будь с этим приспособленцем осторожен. А вот против Дегтярникова  ничего не имею. Мужик простой. Правда, слова от него лишнего не добьёшься. Зато деловой. Мне такие нравятся…

                Дегтярников был постарше своих сослуживцев, лет на пять. Долго на белый свет не показывался. Типичный сибирский увалень, в тайге чувствовал себя, как дома. Кулак, что гиря, плечи – косая сажень, приземист. Однажды простым маленьким топориком срубил лиственницу, обхвата в два. И всё это шутя, между делом.
 
                От его дома до ближайшей деревни не то, чтобы рукой подать, но…  можно и заблудиться. И пошёл он однажды за спичками, да перепутал магазин с военкоматом. Военком его «приветил, как родного». И вот, он армейскую лямку тянет. Ещё и в комсомол приняли, человеком, мол, чтобы стал сознательным.

                - Я же был темнотой, пока тебя не повстречал, – говорил Дегтярников Сергею. – Благодаря тебе я в самого себя поверил и в то, что комсомол существует. Я рад, что обрёл в тебе друга. За тобой пойду хоть в огонь, хоть в воду. Спасибо, что ты есть. Однако мне нужен совет. Хочу вступить в партию…

                Сергею стало неловко от признания Дегтярникова. Было, конечно, лестно его слушать, и Сергей нашёлся, что ответить:
 - Рад, что у тебя такие мысли. На мой взгляд, ты достоин называться коммунистом. Воин Советской Армии и проводник идей коммунистической партии, это одно и то же. Но важно быть преданным её идеям, чтобы никакие катаклизмы не вызвали в твоей душе сомнений. Как из тайги приедем, так вместе и вступать будем. О твоём желании я скажу Горбачёву. Думаю, он нас поддержит…
 - И мы пойдём, к плечу плечо!..
 - Обязательно!..
 - Когда служба закончится, приезжай к нам, горно-алтайскую тайгу…
 - А ты к нам, в Барнаул…

8

                После обеда, в воскресение, истратив все силы на выполнение плана, солдаты мылись в бане.
 - Водочки бы «вмазать»! – мечтательно закатил глаза младший сержант Слобода.
 - А завтра «в школу не пойдём?..»  – съюморил сержант Бокалов, наливая в тазик горячей воды.
 - А к водочке бы селёдки бочечной с краюшкой чёрного хлебца, – продолжил блаженную тему младший сержант Кремлёв.
 - Ой, братцы, что-то нос зачесался! – оживился Скаран, прокопав глаза от мыла.
 - А филки где?..
 - Продам перчатки кожаные. Ради такого случая, пожертвую, Леспромхозовцы с руками оторвут, – заверил Кремлёв.
 - А я фотоаппарат я отдаю! – произнёс ефрейтор Скаран. –  Ну-ка, Петух, потри мне спинку,  – обратился он к Петухову. – В придачу — шарф шерстяной…

                Так набралась «энная» сумма денег, на которую была, под строжайшим секретом, куплена водка —  Магазинщик считался своим мужиком. Сергею нечего было продать. Но расслабиться хотелось, хотя он в такую возможность не верил. Выпить, после дикой работы, он был не прочь.
 - Секретарь, это же не навечно, – рассуждал Сергей. –  Не всегда же ходить с протокольной мордой и других поучать тому, в чём сам слабо разбираешься…
 
                Комсомольский актив, с ефрейторами и сержантами, решил не ходить на ужин.
 - Пушков за всех отужинает, скажет, что мы приболели, – произнёс Кремлёв.
 - А потом с нами вмажет! Нос, поди, зачесался? – раздался из угла комнаты голос Максименко. Сергей не считал себя алкашом, но было интересно ощутить себя расслабленным, после напряжённой трудовой недели.

                В столовую от всего коллектива пошёл только он. Но, проглотив порцию перловой каши с котлетой,  неожиданно увидел Ткачука.
 - Где твои друзья? – поинтересовался младший лейтенант.
 - Да приболели малость. Вот, ужин им несу…
 - Это что же, сразу все?..
 - Не знаю, я не врач. Но жаловались все. Видимо, усталость наружу вылезает…
 - Коль соврал, не жди пощады! – пригрозил Ткачук.
Сергей и не ждал. Это была не первая угроза Ткачука, и он привык к «тараканьему» гонору.

                Пир получился уютным. Табачный дым заволакивал пространство. Под приглушённый разговор хрустальным ключом журчала водочка. Кружки покрывались лёгким инеем. Сначала «горячительное» питие вставало в горле куском льда, а потом растекалось по телу живительным теплом. Водка пылала в томных, вспотевших лицах, полных добрых чувств.

                Сергей отведал душистой сигареты и почувствовал, что его мутит. В сенях зияло небольшое окно без стекла, в виде амбразуры. Он завис в нём и выполоскал содержимое желудка, после чего к нему пришли лёгкость и сонливость.
 - Живой хоть? – кто-то подёргал его за ремень.
 - Живой! Дай продышаться!..

                Сергея увлекала круговерть звёзд. Морозный воздух свободно входил в лёгкие, и хотелось взлететь. Земная твердь кружилась вместе с небосводом. Сердце блаженно замирало. Мимо проплывало лицо симпатичной шатенки, с глазами, как весеннее небо. Она улыбалась. Сергей бросился за ней, схватил её за талию, но девушка выскользнула из объятий и улетела к звёздам…

                - Ты жив ещё? С час висишь. Давай, скорее в дом! – врезался в звёздное пространство чей-то голос. Сергея мотало. Он не мог стоять на ногах. Мир переворачивался, но почему-то через голову. Заботливые руки уложили его в постель.
 - Поспи! Тебе полезно! Согреешься, легче станет…

                - Что, разгулялись? А ну, сознавайтесь, кто тут пьяный? Ещё и с местными драку затеяли…
Сергей силился что-то ответить, но рядом лежащий Максименко шепнул ему:
 - Молчи, а то Саваневичус увидит! – И укрыл его одеялом.
 - Товарищ капитан! Мы мирно ужинаем. Видите, секретарь давно спит…

                - Ох, братцы, замёрз я вконец…
 - Ну, это дело поправимое. Тут мы нашли в углу немного водки, но без вашего позволения, ни грамма не выпили…
 - Наливайте, я позволяю…
Присутствующие в комнате, кто не спал, выпили, дружно закусили бочечной селёдкой и хлебом.
 - Спасибо, парни, я пойду. А то в клубе кино надумали крутить. И не накликайте неприятностей,  занавесьте окошко…

                - Командир наш классный. Понимает душу солдата…
 - Вы, как хотите, а я — в кино! – заявил Бокалов. – Надо проветриться…
 - Сказал же Саваневичус, никуда не ходить…
Но Бокалов и слушать не хотел. Сергею было душно спать из-за «раскочегаренной» до малинового цвета печки-буржуйки. Он сбросил с себя потное одеяло и поднялся. Максименко схватил, было, его за руку, но тот отмахнулся. Накинув бушлат и шапку, отправился вслед за Бокаловым. На морозном воздухе он почувствовал себя лучше.

                Опять «крутили» «Чапаева». В клубе стоял холод. Отогревались у Галки. Та, соловая и босая, в коротком ситцевом халатике, была приятно приветлива. Халатик,  перехваченный  пояском, то и дело распахивался,  оголяя ноги, от колен и до места их «приделывания». Да и груди готовы были вот-вот вывалиться.  У Сергея в паху начинало лихорадочно колотиться что-то самцовое.  Парня влекло к этой зеленоглазой женщине, хоть и побывавшей во многих мужицких лапах, но до дрожи соблазнительной.

                - Тут недавно Валерка, ваш повар, приходил, водки принёс. Немного выпили. Потом, он ушёл.  Павленко появлялся, с поцелуями лез. Я сказала ему, что у меня помоложе ухажёр есть и поаппетитнее, –  рассказывала Галка, а сама «стреляла» глазами то в Бокалова, то в Сергея. Но снова вошёл старшина.
 - А я гляжу, гуляет рота. С чего бы это?..
 - С устатку, товарищ старшина. Да и мороз достал, – ответил Бокалов.
 - Лёгок на помине товарищ Павленко, – усмехнулась Галка. – Выпьем что ли для веселья?..

                Старшина не стал отказываться. Они выпили по половине гранёного стакана, и закусили солёными огурцами. Сергей не почувствовал опьянения. Видимо, сказалось его прежнее возлияние. 
 - А теперь, братцы, до хаты и спать, – скомандовал старшина. – Горбачёв приехал…

                Сергей и Бакалов побежали в дом. А через некоторое время там появились капитан Горбачёв и старшина Павленко. Оба «лыка не вязали».
 - Похоже, парни, они «набрались» похлестче нашего, а где взяли водку? Магазинщик всю «спустил»…
 - Да нашенскую они пили. У Галки. Я принёс, – сознался Бафталовский.
 - Поди, «оформил» зазнобу? – спросил с подковыркой Грозовой.
 - Это уж мы с ней как-нибудь разберёмся. И попрошу не совать «свой нос в чужие сани»! – отрезал повар.

                Утром головы «трещали» с похмелья. С блаженной мыслью, что этот день будет выходным, пришлось расстаться. Кое-кто успел опохмелиться и глядел на мир расслабленно-замутнённым взглядом. Но прозвучал приказ: строиться. Речь держал Горбачёв:
«Я понимаю, что вы устали. Но нам увеличили план по деловой древесине.  Прощаю всем, кто был вчера поддатый. А теперь – на деляну!..»
Солдаты завозмущались, но Горбачёв был неумолим. «Сдавались» нехотя.

 
                Стежки трещали под тяжестью брёвен, в унисон с грудными клетками. Пятый ярус штабеля пополнялся под «музыку» надрывного мата. У виска бугрились жилы, и в дурной голове что-то стучало. Сердце норовило выпрыгнуть.

9
                Костёр под куржаком «замёрз», и солдаты сидели у его подножия, в ожидании тяговой силы. Собирались растащить завалы хлыстов да натаскать брёвен в кострище. «Сейчас чайку бы горячего, для души!», – мечтал Максименко. Приехал Вилкин, белый, как стена туалета.

                - Приказано срочно свернуть работы и прибыть в посёлок! Там ЧП!..
 - Не иначе, парни опохмелились на другой бок и чего-нибудь натворили…
 - Что хоть случилось?..
 - «Зэк» попал под трактор… головой…  полз по дороге…
 - А тракторист?..
 - Наш!.. Ефрейтор Середняков…
 - Видать, изрядно утречком «откушал», коль не заметил…

- У него старшим на тракторе был младший сержант Слобода... к колодцу ехали...  след  вилюшками закручивался…
Видно было, что кто-то неумелый за рычагами сидел. О Середнякове этого не скажешь. Тракторист с опытом. На гражданке начинал, и здесь не первый сезон в тайге.

10

                На суде тракторист сознался, что доверил рычаги младшему сержанту Слободе. Тому уж больно хотелось самому трактором поуправлять. Но Слобода опроверг слова Середнякова, сославшись на то, что далеко не специалист в вождении подобного транспорта. Его стыдили, пугали сроком за дачу ложных показаний, но Слобода стоял на своём.
               
                Реальность воспринималась Сергеем, как кошмарный сон. Он никогда не предполагал, что будет, хоть и косвенным, но свидетелем смерти человека и осуждения невинного.
 
                У покойника нашли пачку чая. «Зэки» с удовольствием подчифирили. В телогрейке лежала начатая бутылка водки, и её пустили по кругу, за упокой души. Каждому «зэку» хватило по глотку.

                - Остыньте, ребята! – сказал солдатам один из заключённых. Похоже, что из бывалых. – Все мы тут не по одной «ходке», но для нас покойник был чужаком.  «Стекольщиком» оказался. Девчонку-малолетку изнасиловал. А мы таких деляг презираем. На «зоне» он бы не выжил. Мы сами хотели его «грохнуть», да вы опередили…

                - Разве можно так о человеке? – с ужасом думал Сергей.
 - Хоть такого повидать. Как ушёл смолоду из дома, так и не встречались ни разу. Всё по колониям да тюрьмам! – произнесла над трупом мать покойного, «принявшая, видимо, на грудь» граммов неизвестно сколько. Её срочно вызвал телеграммой начальник «зэковского» лагеря. – Солдатик, жалко, пострадал. А так, литруха водки с вас, и замялось бы дело…
 - И это родная мать! – мысленно возмущался Сергей. – И конвоиры ведут себя, словно ничего не произошло…

                Труп завёрнутый в байковое одеяло, выдали командиру части, оформив какие-то документы.  Наружу, из-под одеяла, торчал волосатый кулак, словно покойник грозил кому-то. Солдатский фельдшер  пытался засунуть руку покойника под одеяло, но у него ничего не получилось. Не помог и удар ногой.

                Военный дознаватель, прибывший из батальона, разбирался вместе со следователем прокуратуры. Младшего сержанта Кремлёва объявили зачинщиком безобразий. Его временно изолировали от солдат роты и отправили в Биробиджан вместе с трупом.

                «Чуть было не стал дураком, – делился впоследствии с парнями Кремлёв. – На ухабах мотало. Труп на меня валился. Я от него ногами отпихивался. И так все сто вёрст, до самого штаба. Я же ещё и разгружал. Ткачук «удружил», сволочь, его инициатива. Старшим на машине ехал»…
Батя разбирался с Кремнёвым один на один, в своём кабинете, но никаких наказаний не предпринял.

                Военный дознаватель по-отечески обо всём расспросил солдат, но с Сергеем разговаривал жёстко:
 - Куда глядели, секретарь? Споили всю округу. Не случайно этот урод под трактор залез. С вами он, конечно, не пил, но тракторист —  ваш. Я допросил солдат. Каждый по сто граммов принял внутрь. А за забором, в снегу, двадцать пять пустых бутылок из-под водки нашли…
 
                - Мне стало плохо, товарищ майор! Я ничего не помню…
 - Не надо было пить. Что за интерес, коль организм с водкой не уживается? Дьявол попутал? Сознаю, но не поддерживаю…

                Середнякова дознаватель отправил очищать желудок. Солдаты помогли промыть его слабым раствором марганцовки. Но тракторист, в растрёпанных, чувствах опять напился. Конечно же, экспертиза нашла в крови алкоголь, и парню пришлось предстать перед судом. Дознаватель только руками развёл:
 - Теперь я помочь ничем не могу. Ты поставил визу под приговором. А ведь я бы тебя «открутил», сославшись на несчастный случай…

                Старшему сыну многодетной семьи, жившей без отца, дали четыре года общего режима. К Слободе вновь обратились с просьбой сознаться. «Мне не в чем сознаваться, – ответил он. – Я тут ни при чём»… Солдаты ему устроили «тёмную», но оставили в живых. Объявили бойкот, посоветовали на глаза не попадаться и походатайствовали перед Саваневичусом, чтобы Слободу отправили в часть. Тот согласился.

                Его, виноватого в том, что  товарищ оказался осуждённым, в части обходили стороной. Слобода решил уйти из жизни, но в самый ответственный момент самоубийцу спасла «осечка», и душу успокоил мат сослуживцев, случайно на него наткнувшихся. Они прилепили Слободе «фингал» под глаз, автомат забрали и проводили несчастного в медсанчасть. По дороге он плакал и бормотал что-то бессвязное. В санчасти не стали «докапываться» до его здоровья. Тем более, служить ему оставалось до весны. Упрекнули в малодушии.

                По мнению знатоков четыре года общего режима считались хорошим сроком. Можно было досрочно выйти из заключения. Но Сергею во всех делах чудилось зло. Оно плыло серым туманом над бескорыстием, и белые снега мрачнели. Гордая тайга стонала.

9


                Комсомольский актив расформировали, расселили по разным домам – «привязали» к массам». Ввели дневальство. И солдаты по очереди с удовольствием «сачковали» от работы.

                «Сказать честно, мужики, отпуска мы пропили, – произнёс младший сержант Масименко, и «старичкам» «дембеля» досрочного не видать, как «своих ушей». С ним согласились, добавив, что и невиновного под суд подвели.

                - Ну что? –  злорадствовал Ткачук, неприязненно глядя на Сергея. – Хватило романтики? Пересидел бы в части спокойно. Любуйся теперь! Вот он, твой комсомол, да на себя посмотри внимательно. Должность твоя и звание растворились в спиртовом угаре. Я скорее закостенелому разгильдяю на «дембель» подарю лычку, но не тебе…

                - Я человек сугубо штатский, к власти не рвусь. Быт простого солдата мне не в тягость. Военнослужащие  признали меня секретарём, и я готов помочь любому, кто во мне нуждается. Не отрицаю своей вины, и за всех солдат в равном ответе. Однако этот грех не одних нас коснулся. И вы прекрасно знаете, о ком речь.

                Были у нас и беседы, и пятиминутки, и солдаты понимали свои задачи. А из рук вон выходящие случаи породил обыкновенный страх и недоверие. Контингент разношёрстен, но это же люди и они все ко мне тянутся, каждый со своей болячкой. Совместно мы находим истину. И я очень рад этому.  Вы скрупулёзны в подборе кадров, но во мне возможно ошиблись. Меня вполне устраивает моё далеко не генеральское звание…

                - Я учту всё, что ты сказал. Слишком превозносишь свой авторитет. Но пойми, он дешёвый. Твои заботы о народе – рисовка…

                Однажды, на деляне, Сергей сломал очки. Мир сразу расплылся, слепив в единое целое блёклые пятна всех очертаний.
 - Пойдёшь на кухню. Там помогать будешь, – продиктовал Сергею Ткачук.
Тому ничего не оставалось делать, как согласиться. Он поднимался в пять утра, пытаясь разжечь дрова в пяти печках-буржуйках. Мёрзлые поленья не хотели гореть. Дым заволакивал помещения. Старшина сердито понукал. Приблудившаяся собачонка мешалась под ногами и лаяла на лоснящийся шмат луны.

                Через несколько дней Сергей приноровился к ситуации. Печи не дымили, старшина стал добрее. Только диск луны лоснился так же, как и раньше. Сергей уезжал с походной кухней к далёкой речке за водой. Там он чувствовал себя свободным и независимым. 

                По вечерам, на кухне при свечах они с Бафталовским, вымыв котлы и горы посуды, выпивали, под жареную свинину, по гранёному стакану вина, принесённого «Магазинщиком», но только, чтоб не «усёк» старшина. Разговоры уносили их под бисерный ночной купол. А утром снова печи, сигнал в рельс, приглашающий к завтраку. И суматошный день, отдающий серостью.

                В помощь Сергею с деляны послали паренька, Рашида, дунганина, из Казахстана. Местный климат его организм не воспринимал. Промерзал пацан до костей. Рашид неплохо готовил, но сугубо свои национальные блюда. Особенно хорошо у него получались плов, дунганская лапша...
 - Только почему дунганская? – удивлялся Сергей. –  У других народов востока она называется лагманом.
 - Мы придумали эту лапшу, потому и дунганская, – отвечал с гордостью Рашид.

                Бафталовского и Сергея новый помощник повара учил есть палочками. У Бафталовского немного получалось, а у Сергея палочки разъезжались. Старшина тоже пытался с ними справиться. Потыкал, потыкал в тарелку и застрожился на Рашида: - Ты, чудо! На кой мне твои щепки?! Есть нормальная большая ложка?! – и швырнул палочки на пол.

                Павленко считал «Магазинщика» своим другом. Они  вместе «прокручивали» дела, потом «обмывали» сделку. Залежи крупы старшина выменивал на рожки и вермишель, угождая капризам солдат. Тем каши приелись. Масло требовали, а его не было – в «пролёте» старшина оказался.

                Получилось так, что при делёжке можно было пользоваться весами, а можно было тот же вес делить поровну. Но при помощи весов масло оставалось, и его вдоволь употребляли старшина и  кухонные работники. А делёжка поровну «навару» не давала. И от такого способа отказались.
 - Может, на сало заменим, ребята? – спрашивал у солдат старшина.
 - Ни хрена! Положено по норме двадцать граммов на рыло. Будь добр выдай! – отвечали солдаты.

                Ситуация сводилась к тому, чтобы колоть поросят, и выменивать сало на масло у «Магазинщика».
 - Ты иди, товарищ ефрейтор, посмотри, как там наши поросятки поживают, –  послал старшина Сергея в сарайчик. Тот вошёл к поросятам. Раньше он здесь не бывал. Кормил их только старшина. Два огромных «валуна» бросились к Сергею. Он испугался и выскочил из сарая.
 - Ты чего испугался? Они же совсем ручные! – молвил старшина, вооружённый топором и длинным ножом.
 
                Он вошёл в сарай. Сергей услышал какие-то команды. Одна из них гласила: «Стоять!..» Старшине помогала своим лаем приблудная собачонка. Подчинились поросята старшине или не подчинились, Сергей не ведал. Он слышал только выстрелы из пистолета. Старшина появился в двери сарайчика. За уши держал голову поросёнка:
               
                - Товарищ ефрейтор, сбегай, пожалуйста, за второй головой, – попросил по-отечески старшина. Сергей увидел, что весь земляной пол залит кровью. У дверей виляла хвостом собачонка с мордой, запачканной в той же крови. В углах лежали туши свиней.

                - Что, товарищ ефрейтор, непривычное зрелище? – привыкайте, в жизни пригодится. Голову поросёнка трогать не надо. Это я пошутил. Вот, и первая голова  пусть полежит. Пошёл я за паяльной лампой…

                Головы разрубили вынули из них старшинские пули. У туш отрубили ноги. Старшина задумал сварить холодец для работников кухни. Туши опалили, оскоблили, слили кровь, а где её много скопилось, вычерпали ладонями. Вынули внутренности, съестное отложили в сторону, остальное отдали собаке.
 - Ну вот! Теперь будет что на масло менять, – произнёс старшина, вытирая пот со лба.

                Вечером на кухню пришли старшина и «Магазинщик», оба «поддатые». Бафталовский нажарил свинины. «Магазинщик» притащил водки. Свининой угостили Рашида. Он не понял, что за мясо, и наелся до отвала. Бафталовский над ним посмеивался:
 - Ты же говорил, что свинину не ешь?..
 - Не ем! У нас свинину никто не ест. Это грязное животное. Мы едим баранину…
 - А сейчас что ел?..
 - Наверно, говядину. На свинину не похоже…
 - Это она и была. Её уметь надо приготовить…
 - Ну, свинина так свинина. Вкусно было…
 - То-то же. Никогда «не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Здесь армия. Радуйся, что лакомый кусок достался. Обычаи будешь дома соблюдать, – сказал назидательно повар. Водку пить Рашид отказался и его отправили спать.

                После первого стакана горячительного «Магазинщик» разговорился:
 - Ты вот, старшина, истратил два заряда пистолетных. В отчёте на тайгу списывай. Тут и зимой медведи гуляют. Шатуны. В берлогах не спится. Шумновато для них — кругом лес валят.

                Был у меня случай. Отправился я на лыжах осматривать свой объект. Один километр пробежал, второй. Глядь, а навстречу мишка-шатун. Меня увидел, да как зарычит. Я, недолго думая, сунул ноги в «когти», да на столб телеграфный сиганул, на самую вершину. А медведь уселся под столбом и караулит. Так с час просидели. Думал – уйдёт, а он всё дожидается. Вот, упрямая зверина!
 
                А косточки мои  промёрзли. От страха, чуть живой. Хорошо, что трубка телефонная у меня была с диском. Вызвал вертолёт. Прилетели, сняли. А мишка, как услышал рокот мотора, отошёл в строну и наблюдает. Вот такая история со мной приключилась…

                - М-да! Рисковый ты мужик, Николаич. А что в городе не жилось? – спросил Павленко.
 - С жинкой разошёлся. Сюда перебрался. Привык. Другого и не надо. А баб и здесь полно. Была бы хоча, – с мелким смешком ответил «Магазинщик».
Бафталовский как-то подозрительно посмотрел на него, однако ни слова не сказал. Сергей не особо поверил Николаичу. Тот отличался разговорчивостью, историю мог и придумать.

                Однажды потеряли Бафталовского. Пора обед готовить, его нет и нет. Сергей понял, что он с Галкой «якшается». С завтраком оба помощника без повара справились, а дальше, без «главного руководителя», никак. Наконец, Валерка появился, но в дымину пьяный и  грохнулся спать.
 - Солдат кормить надо, а его хоть палкой буди! – ворчал Рашид.

                - Что, повар снова пьяный? – спросил  зашедший Ткачук.
 - Сказал, что болен, – пытался объяснить Сергей.
 - Не покрывай! – прикрикнул Ткачук и напал на Валерку. – Вставай, пёс поганый, я знаю, где ты был!..

                - Ну, был, ну и что, – продрал глаза повар. – Теперь, лежу, болею. Любой может заболеть. От этого никто не застрахован…
 - Ври хоть правдоподобнее. Обед чтобы вовремя сготовили!..
 - Успеем, сварим! – заверил Бафталовский.
 - А с тобой ещё разберёмся. Обязан был доложить! – «метнул искры» в сторону Сергея младший лейтенант.

                Вечером Ткачук поймал Павленко с товаром от «Магазинщика». Преподал старшине «урок». Тут и повару с помощниками досталось, как свидетелям, и на «Магазинщика» голос повысил.
 - Послушай, Ткачук, «мать твою за ногу»! Чем прикажешь солдат кормить? Павленко, мол, крутись, как можешь. А продавец взял да помог…
 - Без мата никак, товарищ старшина? Лучше умойся и проспись хорошенько…

                А тут таёжникам подвалила неслыханная "радость". Замполит, капитан Жданов, прибыл с визитом. Рыхлый, как булка, он первым делом сунулся в столовую:
 - Чем тут кормятся солдаты? Давайте посмотрим? – и сел за обеденный стол.
На кухню «влетел» Павленко. Лицо его выражало растерянность:
 - Черти притащили этого чинушу, да ещё в послеобеденное время. Чем его кормить? Выручайте, парни, на вас надежда!..

                - Да вон, котёл. Всю оставшуюся кашу туда с тарелок свалили. Оттуда и дадим, – успокоил старшину Бафталовский. – Борщец ещё тёплый, со дна. И компота ему хватит. Хоть и недопитый слили, но из свежих сухофруктов…
 - Сгоняй в кладовку! – велел старшина Рашиду. – Отрежь там шматок сала…

                - Очень вкусно! – похвалил Жданов. – Солдаты всегда так питаются? Теперь к вам на обед ходить буду…
 - Может, добавочки?..
 - С удовольствием. Не откажусь. Только хлеб у вас суховат. Наверное, давно порезан?..
 - Свеженького ждём. Скоро будет…
Капитан ушёл, отобедав. Старшина выдохнул:
 - Уф-ф-ф! Кажется всё обошлось!..

                На второй день замполит явился в столовую с какой-то чёрной от времени ложкой:
 - Вот, нашёл. Почистить бы и в дело пустить…
 - Пусть сам ей лопает. Все свалки в округе перетряс. Одна забота, чтобы сытно покушать. Ни одного насущного вопроса не решил, священник с погонами! – злился Ткачук.

                - А как чувствует себя ложка, которую я принёс? – спросил как-то замполит.
 - Блестит, товарищ капитан! – бодро ответил Сергей.
 - Молодцы! Только мне её не клади. Солдатам отдай…
 - Чистоплюй, не проведёшь… – презрительно отозвался Ткачук.

                Однажды старшина, будучи на кухне, разоткровенничался, разрезая свежий помидор для салата:
 - Бывал я в классных ресторанах. Обслуга, конечно, там на высоте. Культура «шиковая», «поддатых» не встретишь. Но по моей простоте душевной, наша кухня  роднее…

                - Да, товарищ старшина. В Париже, я слыхал, в ресторанах блюда на трёх пальчиках носят, – присоединился к разговору Бафталовский.
 - Специальная подготовка. Берут только сноровистых, способных обслужить, как подобает. И «вылететь» «проще пареной репы», потом нигде не устроишься, – добавил Сергей.
 
                Парни настолько раззадорились, что стали разносить тарелки с супом и кашей на трёх пальцах. Сначала расплескали на кухне суп-харчо. Но от идеи никто не отказался. Сергей лавировал между столами с горячей кашей, и  перевернул тарелки перед замполитом и сердитым Ткачуком.
 - Что за фокусы, козёл?..

                - Я же без очков, товарищ младший лейтенант…
 - А по одной нельзя?..
 - Это мы, как в Париже, товарищ младший лейтенант, на трёх пальцах пытаемся…
 - Я думаю, на него не надо ругаться, Ткачук. Очки я достану…

                - Спасибо, товарищ капитан, я очень вам благодарен!..
 - Сразу лес валить отправлю. Довыпендриваешься! – произнёс Ткачук.
Сергею ничего не оставалось, как руками собрать кашу в одну из тарелок и унести на кухню, протерев при этом стол. А там её же, «солдатскую радость», красиво слоями разложить так, чтобы она вызывала аппетит. Кушайте, мол, товарищи офицеры, и не вякайте лишний раз. А замполит пожал Сергею руку и ещё раз повторил:
 - Я достану очки, не волнуйся. Ещё вернёшься к ребятам на деляну…

                Как-то раз, на кухню зашёл старшина с каким-то мужиком средних лет.
 - Вот, побеседуйте с моим ефрейтором. Может, найдёте общий язык?..
 - Ваш старшина сказал, что вы вокалом увлекаетесь?..
 - Да, вокалом классическим…
 - Это и моё увлечение…
 - Сами вы откуда?..
 - Лучше не спрашивайте. Родился в Ленинграде. Окончил «лесотехнический университет». Теперь вот здесь, мастером на лесоповале тружусь…

                Сергей часа два беседовал с мастером о светилах «бельканто», о современных певцах. Тот показал недюжинные знания в области вокала. Сергей удивлялся. В тайге, за тридевять земель от центра и встретить такого интересного человека. Для него это было немыслимо.
 
                Они обменялись, только им известными, каверзными случаями из жизни певцов. Мастер ушёл, пожелав Сергею творческих успехов. И после его ухода до Сергея дошло, что он не спросил имени интересного человека, понадеявшись, что они ещё когда-нибудь встретятся. Но, к сожалению, встреч больше не произошло. И старшина по этому поводу ничего вразумительного ответить не мог.

10

                Зима обещала долгие морозы. Доска показателей рябила итогами, и цифры слагались в календарь. Сергею изрядно надоела кухня, с её привлекающим, на первый взгляд, бытом. Тоска по живой работе грызла нутро. А накануне ещё и приблудная собака издохла, на пороге бани.

                - Тоже, видимо, от тоски, – подумал Сергей. Его тянуло к костру, где в середине благоухало лето. И пусть по краям адовой печи горело лицо, и ледяные иглы впивались в тело, рядом находились друзья, с которыми не всегда было время расслабиться и «сплюнуть» с дерзких губ какую-нибудь смачную колкость.

                Февраль запорошил бураном из бесконечных белых туч. Тайга стояла, словно в непроницаемом тумане. От южных ветров снег повлажнел, у него даже запах приближающейся весны появился. Тучи затяжелели и опустились ниже. И тоска, проснувшись, бросала на землю томный взгляд. А днём, в прогалинах между лиственниц, стали появляться лужи, с голубизной смешливых глаз. В груди начинали звучать струны любвеобильной весны.

                Но снова подморозило, захрустел под ногами ледок. Однако, зима казалась не такой уж и суровой, и «стежок» в руках полегчал. Настал День Советской армии, и «таёжников», в этот знаменательный день увезли в батальон, на праздничный лыжный кросс. Тут и другой был расчёт. Чтобы солдаты в этот  день не пили водку. Сергей сразу отказался от пробежки:

                - Я лыжню не вижу, - заявил он Ткачуку. Тот завозмущался.
 - Убегу в другую сторону. Ищите меня потом, – продолжил Сергей.
 - Он прав, Ткачук, уймитесь. Не демонстрируйте свой характер. Коли я обещал достать очки, достану. Но пока задача для меня сложная…

                - Можно достать через санчасть, – подсказал замполиту Ткачук.
 - Вот и узнай. Твоя же супруга там работает…

                «Таёжников» привезли, как на потеху. «Вдрызг» разложившиеся солдаты только мешали мероприятию, но охват на «все сто» и «галочки» в протоколе имели место. Командир части остался довольным. Результаты кросса подытожили и солдат отправили снова в тайгу, «на зимние квартиры». Они с радостью отбыли в застойный мороз, с заупокойной тишиной, к дремлющим вековым кедрам, под мудрой тяжестью седин. Тайга с истерзанной плотью по воле алчущих стихий снова встретила «таёжников», не имея на них зла.

                Гудела малиновая печь. Свинина на противне источала аромат.
 - Ну что, солдаты, «вздрогнем» за праздник! – произнёс старшина. И кухня, в полумраке горящих свечей, наполнилась уютом ...

11

                Но прошла длинная зима. Наступил серый и сырой март. Сергей внезапно заболел. Видимо, хлебнул без меры холодного. Ранней весной это было немудрено.
 - Отправим тебя в Биробиджан. Там в медсанчасти отдохнёшь, – напевал ласково Ткачук.
 - Сами его подымем. И не лезьте к парню со своими предложениями. Видите, что у него жар? – вступились за Сергея сослуживцы.
А Ткачук упорно наступал:
 - Здесь нет условий!..

                - Не поеду! – мотнул Сергей головой.
 - Потом, не обижайся, если что…
 - Не поеду…

                С Сергеем возились, как с ребёнком. Кормили из чайной ложечки. Он был крепко простужен. Жар не проходил. Гуще, чем чай со сгущённым молоком и маслом он есть не мог. В горле, во время глотания, стояла дикая боль. Сергей сипел. Дышалось с трудом. Сквозь бред он услышал знакомый голос:

                - Сынок ты мой, а ну кашки с чайком, по маленькой ложечке! – это Грозовой пришёл навестить больного. – Ну вот, половину порции и осилили. Вечерком ещё приду. Выздоравливай, дорогой!..

                Скаран примчался:
- Бульончика принёс крепенького, мясного! Отведай, Бафталовский для тебя специально готовил…

                Старшина от «Магазинщика» принёс лекарства.
 - Не вешай носа, ефрейтор. Всё будет «в ёлку»!..

                Через неделю Сергею стало лучше. Он мог пить, есть, говорить. Сил хватило даже вставать на ноги. Однако он тут же брякался на постель. От слабости кружилась голова.

                Вечером, после ужина, пришёл Бафталовский: «Привет тебе от Галки. Малинки послала, пюре с котлетками. Сказала, чтобы поправлялся скорее…»

                «Вот ведь, как получается – думал благодарный Сергей. –  Шебутной идейный враг, кому я противопоставил свой принцип, плечо помощи подставил, раскрыл алтарь души, подарил тепло. Вижу, как оно светится в глазах, поглощает всецело».

                Сергей растворялся в синеве взглядов добрых душевных парней и Галки. Грудь щемила иссушающая сладость. Сергей чувствовал, что умирает.

                - Очнулся, родненький! И слава богу! Глотни водички…
На лбу у больного лежала тряпица. Солдаты постоянно её меняли. Так продолжалось долгие ночи и дни. Сергей был заботою всей роты. Однако ни один офицер не посетил его во время болезни.

12

                Сергея дух таёжный, славы богу, отпустил. Но в чём грешным оказался простой парень из леспромхоза? Его привезли к солдатскому фельдшеру. Оказалось, что вязки на лесовозе лопнули, и рассыпавшимися брёвнами  зацепило парня, стоящего рядом с машиной. После сильного удара тот упал без памяти.
   
                Фельдшер осмотрел парня, прослушал, успокоил рядом стоящую мать, а солдатам дал отмашку, что, мол, «каюк» работнику. Парень зашевелился, изо рта  хлынула пузырчатая кровь. Его повезли в Биробиджан. По дороге он скончался.

                Пока был крепок лёд на болотах, рота покидала тайгу. Ушёл последний лесовоз. На сутки раньше, под громогласное «ура», уехали трактористы, прихватив с собой сержантов, в роли старших, и желающих, насколько позволяли места в тракторах. Путь их предстоял по тернистым бездорожьям. Всяк надеялся пораньше покинуть надоевшую тайгу.

                Дороги насытились водой и стали непроездными. В них играли блики весеннего солнца. Тревоги ушли, словно их и не было. Из неприметной глазу тучи посыпал снег. Он укутал всю округу в сказочный наряд, и мрак озарился светом, словно очищение от недуга. Тайга прощалась с её завоевателями.

                Вскоре буран иссяк, а вдали, за чёрной полосой, остались сказочная небыль и тяжёлая жуть, как воплощение бредовых снов.      «Разложившихся» солдат, напрочь забывших, что такое воинский Устав, снова тянуло в тайгу. Слишком белым показался свет в унылой части. Опять подъём, что означало восход, день ничегонеделания, и отбой, то бишь, закат.  Первоначальное безвластие ещё больше разлагало «таёжников».

                Трактора где-то застряли. Может какой-нибудь сломался. Ждали их долго, но вот раздался грохот моторов. Трактористы, в рванье, мазутные и злые, вели трактора на пониженной скорости. Добраться до батальона было не так просто. Сопровождающие и горе-пассажиры выглядели не лучше.

                Ехали кратчайшим путём, но «разулся» один из тракторов. А подмога, это «мать чья-то» да бес, случайно мимо проходящий. Трактор «обули», взяли на буксир. Ползли на щадящей скорости, заполняя эфир крепкими, мужицкими выражениями. Но заглох второй трактор. Копаться пришлось долго. Но он ни с чего завёлся. Что его заставило? Видимо чувство долга, а может, железной совести.

                Рота отдыхала. За время её таёжной деятельности в батальон прибыл «молодняк» из Казахстана. Они успели пройти курс молодого бойца, принять Присягу. Получилось так, что в одну из ночей из батальона в тайгу выехала грузовая машина за каким-то брошенным инвентарём. За «баранкой» находился молодой казах, Ахмед Сиюнич. А старшим с ним в кабине сидел сержант-сверхсрочник Николай Былков.

                Разыгрался буран, и снежные хлопья были так крупны, что видимость на дороге оказалась «нулевой». Впереди внезапно остановился лесовоз, и торчащей лесиной протаранило лобовое стекло, со стороны водителя. Ему смяло голову и забрызгало мозгами  Былкова. Тот перепугался, но что-то надо было делать! Он сдвинул Сиюнича на своё место и погнал машину в батальон.

                Выходит, что и этот молодой призывник оказался для тайги грешником? Эта мысль не оставляла Сергея в покое. Из Казахстана приезжали родители покойного. Замполит перед ними, как мог, оправдывался.
 
13
 
                Солдаты вольной толпой бродили по части, отсыпались, чудили. Старшина появлялся, «еле живой» и снова исчезал.
- Где старшина? Опять пьянствует? Где Саваневичус, где офицеры? Солдат отмыть, в строй поставить! – выходил из себя «батя».

                - Это он так, не подумав, – язвил лейтенант Чипулис, — Как будто у нас семей нет. Мало ему. В тайге пять месяцев «отмантулили»…   
- Хрен ли теперь не возмущаться? – поддержал Чипулиса Ткачук.
 - Злой тон ваш, младший лейтенант Ткачук, неприемлем. Приказы надо выполнять! – полушутя поставил точку Саваневичус.

                Роту выставили напоказ перед политотделом. Солдаты скрупулёзно начистились. Сергею был поручен доклад. И он «с радостью» доложил об итогах и начинаниях, о доблестном труде на лесозаготовках.

                О ЧП тоже пришлось сказать, что он, как секретарь, допустил «близорукость», легко пошёл на поводу у несознательных военнослужащих. И если бы разумно поступил, то мог бы остановить нависшую угрозу. И пусть его теперь за это накажут. Себе он этого не простил.

                - Самокритично! Поздравляю! Прям, как в театре. И тон учёл, и скорбь показал, – трезвонил Скаран.

                - Балабол! Попробуй всенародно взять на себя чужой позор! Все же офицеры свободно вздохнули, – заметил сержант Бокалов. Сергей видел, как волновался Саваневичус. И Горбачёв сидел «сам не свой». Это выходит, что он командиров спас от острых зубов политотдела?

                Сергей надеялся, что его простят, объявят выговор и всё. В лице офицеров он был сознательным солдатом и нужным человеком. «Я бился, чтобы «без занесения». Почти что склонил помощника по комсомолу. Теперь, как начальник политотдела скажет. Но кит он важный. Имей в виду», – суетливо высказывался Свекловичный.

                И вот, Сергей в политотделе. В углу кабинета начальника сидел печальный капитан Свекловичный.
 - Ставим вам «на вид», товарищ ефрейтор, – внёс ясность полковник. – Ты не один, в той кутерьме. Перетрясём ваше «болото», и видно будет, кто чист, а на ком грязь помойная. Ты, я вижу, парень смелый. Мне тут сказали, что ты из «учебки» Кобелко, секретарь комсомола в первой роте. Больше, надеюсь, не свалишься в «дерьмо». Будет трудно, приходи, всегда поможем…

                - Спасибо, товарищ полковник. Я приложу все силы, чтобы способствовать наведению порядка в роте,  – произнёс Сергей, а сам подумал. – С виду нудный, а обратился на «ты». Получается, что доверяет. И я обязан любой ценой  оправдать его доверие. Но кто бы назвал цену? Сколько можно взять за душу, за благополучие, за низкую пробу результата? Я готов.
               
                Пусть повезёт тем, кому всегда везёт. Пусть человек, а не военнослужащий проявит доблесть и мужество. А я буду для всех и долгом, и совестью, и секретарём, и учеником…

Глава шестая. БИРОБИДЖАН. БУДНИ АРМЕЙСКИЕ  - 1

1

                Весна, озорной улыбкой окрутив февраль, перед его колючей сединой снежно-метельных завихрений, не устояла. Выли вьюги, срываясь в ярости на свист, вот-вот перепонки полопаются. Линейщики не успевали телефоно-телегрфные провода  связывать. В Ленинский субботник долбали лёд и почерневший снег, сбивали с крыш сосульки. Река Бира вырвалась на волю лишь к концу весны. А в Первомайский Праздник солдаты чеканили искромётный шаг в строгих шеренгах на параде. Начальник спецчастей Биробиджанского гарнизона, генерал Карасёв, цвёл от счастья.

                - Сынки, не подкачайте! – По-волжски окая, басил с трибуны «батя». Но чёток шаг. И все вчерашние неудачи собраны в едином шаге. Сердца ликовали.
 - Сынки! Не дрейфить! Да будет связь! Поддайте свежака!..
Из золочёных труб оркестра, под три подковы на сапог, отбивала ритм маршевая музыка. И дирижёр со своим жезлом никак не мог влиять на процесс.

                Весной зашевелились «старики». Грядущий «дембель» всех всколыхнул, и мыслями они были уже дома. Перебиралось обмундирование, обменивалось у «молодых» на новое. С ними разговор был короток, по- джентельменски, своё, мол, даёшь, моё берёшь. И, при этом, должен гордиться, ведь шмотки «старик» носил.
 
                «Батя» простил всех грешников, на «лычку» повысив «дембелям» звание, даже тем, кто на «губе». Кое-что, необходимое в домашнем хозяйстве, оседало в вещмешках и чемоданах, купленных для этой цели в местном магазине. Но вот… последнее построение, и… шагай, солдат, навстречу своим новым перспективам!

2

                Заведующий столовой, старшина-сверхсрочник Пустоваренко забил тревогу. Ушёл на дембель его хлеборез-электрик. Начальник штаба, майор Башмаков, пообещал непременно найти замену. И этот выбор пал на техника-электрика Сергея. И кто предложил его кандидатуру, ни кто не знал. Ткачук ругался, Саваневичус  лепетал что-то непонятное, но всем видом своим показывал, что не его рук дело. А Приказ уже готовился.

                Первым «подарком» свалилась весть, что в автопарке перегорели все лампочки. И начальник штаба приказал: «Поставить срочно!..» Сергею предстояло взять в караулке монтажный пояс, "когти", лампочки и бежать скорее в автопарк. .
«Вот, «счастье» подвалило! – думал безрадостно Сергей. – Отродясь по столбам не лазил. Не все же электрики птицами родились. Послать бы всю эту «канитель» ко всем чертям!»
 
                Надев «растоптанные когти», он обнял столб. Монтажный пояс оказался «на вырост» и скользнул под локти. До сгоревших лампочек, как и до звёзд, было рукой подать. Но хоть бы одной «звёздочки» коснуться.  Один «коготь» сорвался с ноги. Сергей кое-как умудрился опереться о борт близстоящей машины. Он долго стоял в этом нелепом положении, пока не переместил центр тяжести и не спрыгнул в кузов, чуть было не вывихнув вторую ногу.
- Провались пропадом этот Приказ! – в сердцах подумал Сергей. – Слава богу, жив остался…

                Дежурный по части долго хохотал, не жалея смешливых слёз, когда Сергей пытался объяснить, что его назначение – не «когти» и не столбы. И если он электрик, то в иной области. Просмеявшись, дежурный произнёс: «Вали отсюда, «грёбаный» специалист!..» Он позвонил Башмакову, на что тот ответил: «Гони его в три шеи…» Так жалкий случай сгубил карьеру тощего, но везучего Сергея, лишив отличной перспективы.

3
 
                А в мае произошло ЧП в первой роте. Милиция взяла под стражу сержанта Коломейца, из третьего взвода, и рядового Косиненко, из первого. Сержант долго был на лечении. Его местные хулиганы ножом пырнули, когда тот находился в увольнении.

                Прошло недели три, как он прибыл в часть, а до этого, «Министерство обороны» направляло Коломейца в какой-то южный санаторий. Там он прошёл определённый курс терапии, а по пути в часть  заехал домой, в «Южно-Сахалинск».
 
                «Обшманали» они с Косиненко квартиру в городе. А когда с узлом вещей уходили через балкон, то попали в руки милиции.
 - Ворюги! Не захотели жить честно, пускай прочувствуют, что такое «зона»! – выступил Саваневичус перед строем, и строй согласился со своим командиром.

  4               
               
                Теперь, когда уехали «старики», комсомольский актив работал совместно с командованием. Собрания, сбор взносов организовывались, согласно Приказу. Заседания бюро проводились почти еженедельно. Коллектив стал привыкать к новым порядкам. И младший лейтенант Ткачук сменил свой грозный тон на милость.

                Авторитет Сергея возрос, особенно после наказания его политотделом. Секретаря ставили в пример сослуживцам.  Высшие силы, в лице парторга части и начальника политотдела влияли на положение дел в роте. Сергей частенько посещал политотдел, благо, что он находился за батальонным забором. Его, в армейском политическом учреждении, все знали. И он знал тех, кому был нужен.

                Сергей стал членом политотдельского актива. В него входили куратор по комсомолу, капитан  Колючий, его заместитель, ответственный за комсомольскую деятельность в малых подразделениях, сержант Петров, ответственный за агитработу майор Шкроб.  Нередко, на заседания актива приходил начальник политотдела, полковник Ухарев. Он давал советы, напутствия, имея на то свой прицел. Но дел в роте от этого не становилось меньше.

                Сергей был приметен, как секретарь. Он умел «доложить» и «осветить», «вскрыть», «повиниться» и всё это оборотить в пользу дела. Он мог восславить прежние достижения и по ним отметить рост, любую расплывчатую информацию подвести под общий знаменатель и выдать решение, аргументировано, чётко сдифференцировав ответ. Неадекватный лексикон Сергея бывал местами непонятен, но его непосредственный тон располагал к вниманию и преподносился с теплотой.

                В батальоне случались  митинги, по разным вопросам, чаще международным, и в составе выступающих всегда звучала его фамилия.
 - Опять Ткачук «подкузьмил», – ворчал Сергей. Но деваться некуда, надо было выкручиваться.

                - Ты уж извини. Предупреждать некогда было. Митинг  внезапный. Но что тебе стоит сказать пару слов! – с улыбкой оправдывался Ткачук. Но и в другой раз повторялось то же самое. Сергей готов был удавить своего командира.

                Среди солдат роты Сергей имел авторитет, и Ткачук это видел. Бывало, во время утренней пробежки в сопки он подбегал к Сергею и сообщал:
- Сейчас я скомандую «газы», но ты противогаз не надевай…
 - Мне легче выполнить вашу команду, – отвечал тот.
 
                Солдаты не знали взаимоотношений командира взвода и Сергея. Ему объявлялись от имени командования части всевозможные поощрения, конечно не материальные, даже отпуск на три дня. Всё равно он его не использовал. Секретарь комсомольской организации роты и командир первого взвода смотрелись, как друзья, и в тоже время ненавидели друг друга.


5

                Сергей частенько бывал у капитана Горбачёва и замполита, капитана Жданова. Практические наставления партийного секретаря и доброжелательность замполита помогали ему в работе. И в политотдел он ходил с планами работ на месяц, на квартал, завизированными Горбачёвым и Ждановым. А тут как-то Ткачук встретился:

                - Тебя четвёртым священником прозвали в части…
- Пусть зовут, коли нравится. Да провалится тот к дьяволу, кто так шутить изволит. Я считаю, что злословие здесь неуместно. Кому-то, может, неприятны парторг, комсорг, замполит, но за ними стоит наша партия,  – отвечал Сергей. А сам в душе смеялся. – Что, друг, слопал? Прошли те времена, когда орал на всех…

                В разгаре весны Сергея вновь стали посещать вдохновения, и он уединялся в Ленкомнате, склонившись над заветной тетрадкой. И тут Ткачук не давал спокойно сосредоточиться:
 - Не иначе, письмо Турецкому Султану сочиняешь? Или письмо любимой девушке?..
 - Может, Султану, а может, и девушке. Вам какое дело? – отвечал Сергей, не поднимая головы. Ткачук кривил физиономию, но в дела Сергея больше не вмешивался.

6

                Рота ждала пополнения из «учебки». Однажды Ткачук «влетел» в Ленкомнату:
 - Я так и знал, что ты здесь. Прибыло пополнение. Иди, секретарь, встречай!..
Парни стояли у крыльца казармы, сгрудившись, словно в тесном загоне.
Двое из них чернявые, смуглолицые, третий – со светлыми, как лён, волосами и пылающими девичьими щеками. У четвёртого глаза цвета весеннего неба, и чуб пшенично-выгоревший, и густые тучи бровей.

                - Любо глянуть! Красавцы! – молвил слащаво Ткачук.
 - С прибытием в часть, ребята! Мы рады вам! Проходите в казарму, не стесняйтесь! Я секретарь комсомольской организации роты и командир первого отделения, ефрейтор Пушков, а это младший лейтенант Ткачук – командир первого взвода…

                - Спасибо вам, за ваш приём! – молвил один из чернявых. – Мы готовы служить честно и добросовестно…
 - Значит, заживём! – бодро ответил ему Сергей. – Здесь, конечно, проблемно, но старые устои мы рушим через комсомол. И ваша помощь ох, как нужна!..

                - Привет вам от старшего сержанта Панаряна. Добрый деловой командир, но требовательный. Однако ничего плохого о нём не скажешь. Сейчас он заместитель командира взвода, – продолжил разговор чернявый.

                - Приятно слышать! Мы же с ним и учились вместе, в одной группе Барнаульского машиностроительного техникума…
 - Так вы из Барнаула? А я новосибирец, Вячеслав Бурков! Значит, земляки! –  произнёс обрадовано чернявый.

                - Я всегда к вашим услугам! В дела ввести, помочь в неясных для вас вопросах. Надеюсь, нервы у вас крепкие. Коллектив здесь неплохой, разнообразный, пытливый, грамотный. Но каждый требует внимания и заботы человеческой, как нас учил прежний командир учебки, майор Кобелко. Служить можно и нужно. Я тут много наговорил, но выше носы. Вы здесь не одни. Вникайте, приглядывайтесь…

                - Тут у нас вопрос возник, попутный. А почему вы не сержант? – продолжил  младший сержант Бурков.
 - Грешен был. Поддался минутной слабости. Но моё призвание в ином. Повелевать по-армейски я не могу, поскольку, сугубо гражданская личность, и генералом стать не стремлюсь.
 
                Сергею было приятно, что хоть один земляк из нового пополнения объявился. Бурков был чемпионом Новосибирска по боксу и себя в обиду никогда не дал бы. А тот, что с чубом пшеничным, Виктор Вишняков, на гитаре хорошо играл, и пел бардовским баритоном. Его кумиром был Владимир Высоцкий, со своим критицизмом в стихах и песнях.

                Ещё один чернявый, Санька Кузецов, по характеру был очень добрым. Это и по глазам неплохо просматривалось, и по речам его прослушивалось. Ему и звание младшего сержанта не хотели давать из-за его доброго характера. Панарян настоял.
 
                Отличался от них всех Виктор Логинов. До армии работал на железной дороге, сцепщиком вагонов, и все свои перспективы видел только в армии. Парень был «себе на уме», но играл роль простака, с дежурной улыбкой. По-житейски практичный, он мог и в дерьме поковыряться. Вдруг найдётся что-нибудь полезное.

                Ткачук взял Буркова на должность заместителя командира взвода. И не ошибся. Сразу возник союз Бурков-Пушков, как символ совести и долга, под хвалебный словоблуд коллектива батальона. Бурков оказался службистом, под стать Ткачуку, а Пушков преуспевал в политической подготовке. Кузецова, с прилепившейся ещё с учебки, кличкой Кузя, определили командиром отделения во второй взвод, где Вишняков стал заместителем командира. Виктора Логинова назначили старшиной роты – Павленко ушёл на вещевой склад, заведующим. Давно об этом мечтал.

7

                Облик роты стал иным. Хоть и уехали «старики», но забот не убавилось. «Фазаны», став «дедами», «забили на всё». «Молодые», став  «фазанами», «от рук отбились». То патрулю попадутся за неотдание чести, то в самоволке загуляют.

                Многое повторялось, но всё-таки не так, как раньше. Судил нарушителей не кулак сержанта, а слово, сказанное прямо, в строю или вне его. Случалось, что и на расширенном заседании  бюро каждый пришедший высказывал своё мнение, и слова товарищей учитывались в формировании наказания.

                В бюро повысилась активность. Разгульный нрав солдат был пресечён сразу. Многие сослуживцы говорили Сергею, что не верили раньше в комсомол, но в корне изменили свои взгляды. Ещё говорили, что он секретарь в полном смысле этого слова. И от кого он это слышал? От нарушителей дисциплины, которых сам чихвостил на бюро.
 
                Был такой, рядовой Чувякин, неисправимый баловень и мот, если судить по армейским меркам. Однажды он, находясь в «самоволке», попал в комендатуру.
- Я же не к «шалаве» какой-то бегал. Хотел с женой увидеться, с будущей и любимой. Ну, драку устроил. Тут, «летун» к моей Ленке пристал. Что мне оставалось делать? Убью гада! Рано или поздно, убью. Нарвётся на «перо»…

                - Предлагаю, чтоб не позорил звание комсомольца, исключить Чувякина из рядов ВЛКСМ, как дебошира и пьяницу! – заявил Ткачук.
 - Вообще-то мне важно знать мнение секретаря. Вам, офицерам, я не верю. Пушков справедливый человек. Скажет отдать комсомольский билет, отдам. Не скажет, хрен вы у меня его заберёте, – заявил Чувякин…

                - Ты секретарь, тебе и решать! – кинул Сергею реплику взвинтившийся Ткачук и выскочил из Ленкомнаты. Сергею не хотелось быть в судьбе Чувякина «поворотным механизмом». Да и зачем «рубить с плеча»? Он поставил вопрос на голосование и сам проголосовал за строгий выговор с занесением в учётную карточку. Перевес членов бюро решил судьбу Чувякина – он остался в комсомоле.
 
                Но этот случай утвердил Сергея в его позициях. Он понимал, что Ткачук злится по привычке. Однако не об ногу же его тереться, показывая свою преданность.

                При всей своей прямолинейности, Ткачук был хитёр настолько, что сразу и не поймёшь человека. Видать, таков уж характер. Но если хотя бы один раз с ним столкнулся, то ни на какие провокации больше не пойдёшь. Это и Тарнецкий, его земляк, себе уяснил, когда попался «на удочку» Ткачука. А тот, очень просто, спросил Тарнецкого:

                ****- Ти якось хвалився, що батя твій справжній фахівець, і горілка його сильна, з вишні, валить наповал. Нехай хоч баночку пришле...
- Напишу йому, товаришу молодший лейтенант, обов'язково напишу...

                Пришла посылка. И не подумаешь, что там самогонка. Компот вишнёвый, но вишенка только одна.
- Для вас, товаришу молодший лейтенант...
- Спасибі, Славік, за подарунок. Відразу видно, що батя твій спец. Дай-но банку, скуштуємо... Он взял у Тарнецкого банку и грохнул её об забор. – Попався на вудку, хохол. Позорник!..

                - Від хохла і чую. Негарно так надувати...
- Пізнаю, що ще раз прислали самогонки, голову знесу. Зрозумів?..
- Ви негідник! – молвил обиженный Тарнецкий.
- Легше на «поворотах», Славік. А то, як би гірше не стало. Ти ж знаєш, я все можу…

                Тарнецкий долго возмущался. Ему не хватало слов. Обидно было. Да и «крутануться» хотелось перед земляком-начальником, в доверие войти. Но… хохлы есть хохлы. У них такое случается. Весь «Дальний Восток» и часть «Восточной Сибири» считается второй «Украиной». А приезжих сколько! Вот, этот «улей и гудит», аж стены ходуном ходят. Однако много лет спустя, в городе «Навои», «Узбекской ССР», Сергею сказал энергетик Новохатский:
 - Запомни, Серёга. Где мы, хохлы, там всегда хорошо. Ты посмотри, какой тут климат! В Сибири такой и не снился…

8

                В Ленкомнате стоял деловой сейф, с оттрафареченной на нём фамилией ПУШКОВ. Сергея растрогали заботы парней.
 - Спасибо, ребята…
 - Да ладно. Мы с уважением…

                А раз как-то командир второй роты, старший лейтенант Копейкин заскулил:
 - И о чём я раньше думал? Тот день равносилен поражению, когда я не оценил твоих способностей и отправил к ворам…
За какую-то «аморалку» его разжаловали – сняли с погон одну звёздочку. А потом из партии погнали. Теперь Копейкину надо было как-то восстановиться. Но как, он не знал. И повода к тому не было.

                -   Кем бы я стал в роте Копейкина? – думал Сергей. – И о карьере мечтать не пришлось бы, хотя свой «звёздный час» в ином видел…
Этот час грезился, являлся в красивых снах. Днём представлялось всё по-другому. И те разительные перемены, с единодушием признания, стали привычным естеством. Радовало ощущение полёта.

                Уже потом Сергей осознал, что влез в «рутину» не на один десяток лет, однако не жалел о «попутном ветре» и «свете перемен». Ему нравилось общение с людьми. К нему тянулись, доверяли свои беды. Сергей знал им цену, и хранил откровения, как тайну исповеди. Ему это льстило, но, случалось, бит он был из-за корысти бьющего, несмотря на авторитет секретаря.

                Сергей по-землячески сдружился с Тараном, Кремлёвым, Максименко, несмотря на их прежние грехи. И Тарнецкий был с ними. В комсомольском бюро должны быть свои люди. Влияние и власть находились в надёжных, архикрепких руках. В роте прекратилось воровство. Ходили чётким строевым шагом, с лихой песней, «Гимном связистов», а потом, под руководством Ткачука, выучили песню «Взвейтесь соколы орлами».

                - Вот это класс! – говорили офицеры, глядя вслед идущей роте.
 - А как же иначе?! – как алый флаг, рдел Саваневичус. – Работаем. Вот вам и рота воровская!
 - Как «рокосовцы», – с ухмылкой язвил Ткачук.
 - Не злословьте, товарищ Ткачук, а поучитесь! – повышал голос «батя».

                - Он тоже немало сил потратил на восстановление порядка в роте! – вступился за Ткачука лейтенант Вилкин.
 - Ты уж прости «батю», Василий, а то вспыхнул, как спичка, – рассмеялся лейтенант Радевич.
 - Есть командирская в нём жилка. Он далеко не простак. Неудобен, сварлив, но не бахвал и хозяин своему слову! – дал характеристику Ткачуку заместитель командира по хозчасти, майор Степаненко.

                Дни плыли, неторопливо, чередом, но к заветной цели, «дембелю». Не всё же других провожать. И самих дома ждали. Прилетел слух, что стрелялся парень в карауле. Не смог пережить измену невесты. Выходит, жизнь дешевле заряда свинца? Парень остался жив, и его комиссовали. Но был бы прок от этого? Когда он теперь в себя придёт? А рота училась, ходила в наряды.

                Поймали как-то пьяного майора, командира автобата. Он забрёл в автопарк батальона связи и там уснул – между двумя батальонами не было забора.
 - Щенок! - кричал он на часового из жирной грязи. – Да я б тебя на части… ты хоть знаешь, кто я? Любого из вас сниму и обезврежу!..
 - Сказано, лежать! – прикрикнул на пьяного офицера часовой.
 - Твоим же штыком тебя заколю, салажонок, мать твою ети…

                Прибыл караул. Вызвали Саваневичуса. Тот прибежал, светящийся, словно луна.
 - Обматерил твоего часового, – каялся командир автобата. – Но он, молодец, не отпустил. Кто знает, а вдруг я шпион!..  У баб подпили. Забрёл не туда. У нас и у вас машины одинаковые. Вот и перепутал, а потом уснул…

                Доложили «бате». Он похвалил и караул, и Саваневичуса. А нарушителя отправил домой, на своём «газике».
 - Ну, Саваневичус, ну позабавил! – улыбался «батя».
 - Устав, иначе нельзя! – отвечал тот, довольный.

                Был ещё случай. Просигналил сторожевой пост – свинарник. Там стоял часовой с автоматом, но без патронов – не положено, когда охраняешь не военные объекты. На этот раз часовой усёк, что на сеновале кто-то лежит.
 - Караул, в ружьё! – прозвучала команда разводящего. Свинарник окружили и врагу посоветовали сдаться. «Враг» продолжал бежать.

                - Застрелим, сволочь! – крикнул разводящий и выстрелил вверх. «Враг» остановился, и под ним сразу образовалась лужа. Помочь бедняге мог только штаб батальона. Туда его и отправили, в распоряжение дежурного по части.   Оказалось, что это стройбатовец, привёл на сеновал подругу, а тут караул подоспел.

                Часовой потом рассказывал, что из глубины сеновала вырвалась молодая женщина, словно приведение, оттолкнула его и с матерками убежала через открытую дверь в неизвестном направлении.
 - Надо было и её задержать, – с серьёзным лицом сказал дежурный по части, а в глазах заиграли искорки смеха.
 - Да как-то не сообразил, товарищ капитан, – ответил часовой.

9

                Вечерами, в умывальной комнате, Высоцкий, голосом Вишнякова, топтался в душах солдат блатной песней. Моральный Кодекс был против подобных произведений. Однако они где-то что-то прочищали в сознании людей. Это была неприкрытая площадная правда, как обратная сторона медали, по отношению к трибунной, намертво избитой морали.

                - Братцы, тихо! Замполит идёт! – раздавался голос дневального. Одни аккорды быстренько сменялись другими, и на всю казарму гремела бравая песня «По долинам и по взгорьям…»
 - Хорошая песня для досуга! Дух боевой поднимает! – высказывал своё мнение замполит.
 - Вишняков организовал! –  звучали хвалебные слова дежурного по роте.
А Виктор бил по струнам в центре окружавших его солдат и вдохновенно пел вместе со всеми.

                В спальном помещении казармы сержант Бурков и младший сержант Кремлёв, в кругу зевак, упражнялись в боксе. Кремлёв шарахался, как неуклюжая корова на льду, и никак не мог войти в навязанный ему ритм боя. Бурков, чемпион Новосибирска и Новосибирской области по боксу, чувствовал себя вполне уверенно. Это было цивильное «избиение младенца», но в рамках правил.

                Видимо, эти два человека между собой не ладили. Крепкий Кремлёв умел драться, но не знал ни одного боксёрского приёма. Бурков же, мускулистый напористый парень, упрямый как бычок, имел целью набить морду Кремлёву. И возможно бы сделал это, но вмешался «судья», объявив «ничью». И пара разошлась, пожав друг другу руки.

                А в каптёрке Сергей показывал приёмы вокала солисту из батальонного хора, мощному, но «неотёсанному» басу. Голос его Сергей облегчал, насколько мог. Было сложно, поскольку мышцы шеи, грудной клетки и гортани баса были не приучены к большим нагрузкам. Но, тем не менее, голос солиста из «неотёсанного», стал постепенно превращаться в «каменотёсный», и звучание качественно изменилось. После исполнения разных тренажей, даже вибрато в голосе зазвучало.

                - Я думал, что опять пьянство развели, а это, оказывается, радио поёт, – улыбался вошедший Ткачук. – Я тоже пел когда-то. Тенор неплохой имею…
 - Зато в дыре вонючей преуспели, – в тон ему добавил Тарнецкий. – Возможно, стали бы, как Козловский…
 - Попридержи язык, хохол, и сгинь, чтобы я тебя не видел – цыкнул на Тарнецкого Ткачук.
 - Сам хохол, но… Молчу, молчу! Уже сгинул!..

                Свекловичный светился радостью. Его ждал перевод в  Германию. Сергея, временно, месяцев на шесть, комбат Приказом перевёл а штаб. «Ты Родине служить обязан, а не в штабе отсиживаться», – заявил Сергею Ткачук. Но для комсомольского секретаря роты, как и для остальных военнослужащих, Приказ был превыше всяких желаний. Высказывание Ткачука воспринялось, как его личное мнение. Он не хотел отпускать от себя Сергея. Но Саваневичус отреагировал подобающим образом: «Уйми свою прыть, младший лейтенант. В штабе он нужнее. Приказ комбата не для обсуждения, а для выполнения. Он сам знает, что к чему».

                Полгода работы в штабе не умалили  дел в своей роте. Хотя положение в соседних ротах желало лучшего. Сергей с удивлением глядел на «завалы». Никакой документации в столе бывшего секретаря комсомола не было, кроме огрызков карандашей да вороха ненужной бумаги.

                - Довёл состояние дел «до ручки» и сам смотался, – заметил замполит Жданов.
 - Его теперь нет у руля, но остался ты, заместитель секретаря батальона, – убедительно сказал Сергею капитан Горбачёв. –  Так что, дерзай, мы поможем. А пока, покурим. Вот,  ленинградский Беломор. Пользуйся, сколько душе угодно, да обдумывай, как жить дальше. Только, прошу тебя, «сор из хаты не выноси».
- Понятно. Где хата ваша, там и наша, – ответил Сергей.
 
                Сначала он взялся за учёт комсомольцев. Не у всех оказались учётные документы. Сергей составил на них список, сделал запросы в райкомы комсомола, по месту жительства каждого комсомольца. Через некоторое время недостающие документы пришли.

                В составлении планов работ ему помогали капитаны Жданов и Горбачёв. Сергей часто бывал у главного пропагандиста политотдела, майора Шкроба, встречался с помощником по комсомолу, капитаном Колючим, сержантом Петром Петровым, с которым у него сразу же наладилось взаимопонимание. Он проводил проверки в ротах, выдавал замечания, оставляя свои визы в документации секретарей.

                Однако не каждый комсомольский секретарь роты воспринимал Сергея, как подобает, и ему приходилось буквально расшевеливать комсомольских лидеров, принципиально, без поклонов и расслаблений, без надежды на русский «авось». Но в ходе работы мнения о комсомоле менялись, и в результате получался небольшой успех в делах.

                Однажды их работу проверял политотдел. Целая свита офицеров  явилась в штаб батальона, а сержант Петров прошёлся по ротам.
 - Молодец! – сказал он в конце проверки Сергею. – Видна твоя работа. А у нас новый «отец» приступил к своим обязанностям, полковник Мельников. Вот и пришлось «трудиться в поте лица»…

                - Не тот ли Мельников, который в Уссурийске наказал меня за неотдание чести?  Я в то время в «учебке» прослужил неделю и нас на какую-то конференцию отправили, видимо для количества…
 - Может и тот. Сам и спросишь потом, при знакомстве, – рассмеялся Петров. –  Он собирает весь актив. Глядишь, по старой дружбе «в верха» прорвёшься…
 - Да мне «и внизу» неплохо. Не так кости болеть будут, когда свалиться придётся…
 - Я такого же мнения. Меня тут в военно-политическое училище сблатовать хотели, но я отказался…

                Новый начальник политотдела был приземист, полноват и лысоват. Смотрелся так же, как и в Уссурийске, только Сергею в то время некогда было его разглядывать – от страха колени дрожали.
 - И в каком колхозе его нашли? – шептались сотрудники политотдела. – Ни хам, ни дипломат…
 - Может, такой и нужен? Ему трудно что-то объяснить. Упрямый, как бык, – вздыхал капитан Колючий. Видимо, был резон жаловаться.

                - Тише! Идёт! – предостерёг от разговоров о Мельникове Петров.
 - Ну-с, продолжим, товарищи, встречу. Этот год для комсомола юбилейный, как и для всей нашей страны. И наша первостепенная задача – достойно встретить праздник. А посему, товарищи, «попашем», коль «впереди планеты всей».
               
                Готовьте планы, выводы и к нам, в политотдел. Пересмотрите свои недочёты. Приём в комсомол неплохо бы оформить, да с размахом, чтобы на память вечную! А в планах надо обязательно учесть чтение трудов В.И.Ленина. И пусть это будет заботой не только актива, но и руководителей подразделений. Ну, и чтобы меньше слов тратить, скажу – подумайте хорошенько, кого назначить ответственным за выполнение каждого пункта. Пусть он достойно выполнит свою миссию.

                Из ЦК ВЛКСМ особо отличившимся воинам-комсомольцам предполагаются награды. А уж кому их вручат, пусть решат ваши руководители. Думается, что комсомолу «светит» шестой орден…

                - А он речист, – раздался опять шепоток.
 - Видно, что не бумажной души…
 - Дурака не пришлют. Не то, что вальяжный Ухарев. С тем просто так не поговоришь…
                В единый глас с политотделом, Сергей вершил свою работу. Она спорилась, не без мата конечно, как и остальные дела в батальоне. Парторгу части пришла разнорядка на грамоту ЦК ВЛКСМ. Её владельцем должен стать один комсомолец. Собрали актив и наметили Сергея, но пока без огласки, на усмотрение политотдела. Позднее сержант Петров сказал по секрету Сергею, что его кандидатуру на награждение утвердили единогласно.
 
10

                Иногда Сергей писал стихи, разложив и отстроив по порядку нависший, как туча, хаос дел. Но только он уединялся в Ленкомнате, как тут же, появлялся Ткачук. «Верно говорят, – рассуждал Сергей. – Только подумаешь о чёрте, он сразу явится. А тут и думать не надо. Он, словно, караулит…»
 - Хоть показал бы, что пишешь, – крутился как лиса младший лейтенант.
 - Не сейчас. Вот напишу…
 - В «Суворовском натиске» разместил бы…
 - Подумаю, товарищ младший лейтенант, а сейчас не мешали бы…
Ткачук, чувствуя, что не даёт творческой мысли стать неоспоримой строкой,  покидал Ленкомнату.

                А в штабе над шахматной доской висели носы «непревзойдённых гроссмейстеров» Горбачёва и Жданова. Забегал на полслова «секретчик», майор Кобелко. И эти полслова растягивались на несколько часов. Все они смолили папиросу за папиросой, и в кабинете «хоть топор вешай». А уж «косточки мусолить», хоть за шахматами, хоть вне, «хлебом не корми».

                Самым пересмешником и злословом был Горбачёв. От него исходили сплетни, прозвища, байки,  анекдоты. Он поносил «гнилой «Дальний Восток», и все словесные излияния сливались в единый «изобильный сосуд». Больше всех доставалось  Саваневичусу. Тому, не иначе, икалось, но как хорошо, что он ничего не слышал о себе.

                Да и Жданов попадал на язык Горбачёву, когда куда-нибудь уходил по службе. Однако партийный секретарь был добрейшим человеком, но перед бесчеловечной судьбой ему приходилось становиться безответственным. Отрезок жизни, прожитый им, состоял из ожиданий то рая божьего, то очередной звезды на погоны. Горбачёв (и не только он) чувствовал себя простой пешкой на многоклеточной шахматной доске, и если где-то сумел пробиться, то уже «ловил мышей», как подобает хищнику.

                «Тебя не надо учить, – говорил он Сергею. – Ты наш. Ни на полшага не отходишь от главной линии. И писать умеешь, и делаешь всё верно, и «нечто» из «ничего» извлекать умеешь. И речь твоя поставлена, и в разных кругах авторитетен. Тебе надо двигаться дальше и выше…»

                А Ткачук злился. «Вот  придёт из штаба, – говорил он «молодёжи». – Один все кроссы побежит, глядишь и споткнётся на чем-нибудь, ясно солнышко. Тогда ни Горбачёв, ни Жданов не помогут…»
Слова Ткачука Сергею поведал «молодой» дневальный, на что тот ответил: «Сам «батя» благословил меня на комсомольскую работу, а наш младший лейтенант просто недальновидный себялюбец. А по простецки – дурак. Так ему и передай…»

                Но когда Сергей вернулся, Ткачук «запел» по-другому. Его лицо светилось неописуемой радостью:
 - Наш герой вернулся! Сказали мне, что ты метишь в «комиссары»…
 - А кто сказал?..
 - Да все говорят…
Взгляд Ткачука вновь начал исторгать ненависть.

                - Комбат Сорокоумов меня лично напутствовал. Сказал, чтобы я брался за дело, которое капитан Свекловичный не сумел завершить. И замполит говорил всем офицерам, что я восстановил всё, до чего у прежнего секретаря руки не доходили за последние три года. Советовал сменить комсомольский билет на партийный. И даже рекомендацию дать обещал.

                Горбачёв тоже согласен рекомендовать, и собирался поднять этот вопрос после празднования юбилея комсомола. А пока я должен подыскать парней, достойных звания коммуниста. Это вы от меня хотели услышать, товарищ младший лейтенант?..
Ткачук в сердцах махнул рукой и, резко повернувшись, ушёл. Он не имел права возражать.

Глава седьмая. ПОЧЁТНАЯ ГРАМОТА.  ШЕСТОЙ…


 1

                Сергею запомнилось «Всесоюзное комсомольское собрание», где надо было держать отчёт о боевых делах и свершениях. В них рос и мужал комсомол, в борьбе за жизнь. Надо было сказать и о победах на мирных стройках, где он нёс своё знамя, как Данко нёс горящее сердце, и оно озаряло дорогу к великому будущему, и в нём  пылала,  всепобеждающая суть.

                По радио гремел «Интернационал» а на столе с красной скатертью стоял грузный графин с водой. На нём и сосредоточил свой взгляд Сергей, когда собирался читать доклад. В Зале не было свободных мест. А попробовал бы кто-нибудь не прийти?

                Сергей со сцены видел сотни ждущих глаз, простых и откровенных. Он призвал президиум занять свои места. «Тузы» и «звания» вальяжно расселись на скамьи. А Сергей, чувствуя себя среди чинов скромным ефрейтором, смутился.

                - Не робей, сынок! – услышал он ободряющий голос «бати», и начал свой доклад о том, что комсомольцы части успешно сдали «Ленинский зачёт», тем самым внесли свой вклад во всеобщий подъём идеологии в массах. О том, что нам не страшен любой враг, который вздумает напасть на Советскую Родину.

                «Успехи ваши несомненны! – продолжил содокладчик, майор политотдела, Шкроб. – Вы — покорители всего звёздного пространства, лесных чаш, пустынь нехоженых, морей безбрежных, гор и дол. Вы — дети-ленинцы свободной Страны Советов. Вам не страшны холод «Арктики» и льды «Антарктики»! И звёздным бисером украшен весь ваш межгалактический маршрут! Вы перенесли разруху и голод, жестокости тягостных войн. Не один населённый пункт назван в честь вас. Вы — наша гордость! Всколыхните народов массы! Маяк революции освещает ваш путь. Уничтожим классовую зависимость! Твёрже шаг!..»
Аплодисменты не стихали довольно-таки долго.
 
                - Ну, еврей! Ну, выдал! Ни разу не слыхали от него таких пламенных речей…
 - Вот, вам скромник и тихушник, розовощёкий толстячок. Политотделовский «стукач», – шептались Ткачук, Горбачёв и Жданов. Они тоже сидели в президиуме. И если уж Сергей их услышал, то об остальных «заседателях» и речи не было, но ни один из них и ухом не повёл. А Шкроб, весь «малиновый», отправился в боковую часть зала, где сидели ветераны комсомола. Там ему держали место.

 2
                Ночью в казарме раздался телефонный звонок. Дежурный по роте, младший сержант Бурков взял трубку.
 - Петров беспокоит. Позови-ка мне Пушкова…
Сергей подошёл к телефону:
 - Серёга, радуйся, шестой!..
 - Какой шестой, о чем ты говоришь?..
 - Да орден комсомолу дали шестой! Сейчас по радио сообщили.
 - Какой орден-то?..
 - Новый! Недавно учреждённый! «Октябрьской революции». Я видел его однажды!..

                - Ой, спасибо, Петя, порадовал…
 - Это не мне спасибо, Серёга. Сам знаешь, кому!..
Сергей поделился с Бурковым новостью. Тот скомандовал:
 - Рота, подъём!..
 - В чём дело? – вскочили заспанные солдаты.
 - Пушков объяснит, – ответил дежурный по роте.

                Солдаты кричали «ура». Вишняков вытащил гитару. Солдаты пели революционные песни и даже плясали.
 - Что за балаган? – возмущённо прокричал вошедший дежурный по части. Ему объяснили.
 - Что ж! Весть отрадная. Гуляйте, коли так…
Но к утру пыл радости стал покидать разгорячённые лица. Солдат стал смаривать сон.

                В политотдел пришли призы и грамоты. «Видел и твою грамоту, – поведал Петров. – К Седьмому Ноября наверное вручат. Придёт команда свыше. Жди, немного осталось…»
Перед собранием спецчастей Биробиджанского гарнизона штаб «стоял на ушах». А Ткачук давился желчью, собрав всех чертей. Новый комсомольский секретарь батальона ещё не прибыл и Сергея снова вернули в штаб.

                - Что, «священник», кто-то бы служил, а тебе награды. Крутишься перед начальством, шустряк!..
Он часто бывал «вне себя», словно ждал чего-то. Но всех офицеров однажды вызвал к себе комбат и поставил Ткачука перед собравшимися. «Держи, лейтенант, заслужил!..»  И подал командиру взвода новенькие погоны, с двумя звёздами на каждом. Никто никогда не видел Ткачука таким скромным и смущённым. Куда девались желчь и зло. И на глазах у офицеров он, словно, подрос.

                А над Сергеем шутили его друзья, Максименко, Таран, Кремлёв, Тарнецкий. Они говорили «молодым», что он, по званию, ефрейтор-капитан, поскольку занимает в штабе капитанскую должность, и чтобы ему отдавали честь. Сергей заходил в казарму. Дневальный, увидев его, кричал: «Рота смирно! Дежурный по роте выходил строевым с докладом. Друзья «ржали». Потом дневальному объясняли, что это просто шутка «стариков», и что шутили не над ним (дневальным), а над Сергеем. Но шутки шутками, были ещё и радости, окрыляющие и уносящие в мир иллюзорного детства. Эту неожиданную весть принёс капитан Саваневичус:

                - Ефрейтор Пушков! Командование в отпуск тебя наметило. Собрание пройдёт и поедешь. Десять суток и дорога бесплатная. Хоть  поездом, хоть самолётом. «Требование» на билет единое. Самолётом даже выгоднее. Время на дорогу скоротаешь…

                - Выходит, что грех мой таёжный прощён? – думал Сергей. – Однако не за его откуп я служу, а как считаю нужным по совести…

                Собрание спецчастей изобиловало народом, переполняющим Дом культуры. И здесь не обошлось без хохмы. Ревизионная комиссия зачитала состав присутствующих по национальностям. Оказалось, что еврей прибыл один, и тот из «Биробиджанского батальона связи», выпускник «учебки», Давид Брум. И это в столице евреев! По залу пролетел лёгкий смешок.

                Многих солдат и младших командиров награждали в тот день призами и грамотами. Сергей был в вялотекущем ожидании. Но когда услышал свою фамилию, автоматически выскочил на сцену. Ему вручили Почётную грамоту ЦК ВЛКСМ. Он взял её в руки и произнёс: «Служу Советскому союзу!..» Хотя на комсомольских собраниях подобных армейских заверений можно было не произносить.
 
                «Хорошо служишь, парень!» – крикнул кто-то из зала, и овации, словно буря таёжная, заполнили огромное помещение. Люди в военной форме жали Сергею руку. Среди них он запомнил полковника Мельникова, капитана Колючего и сержанта Петрова.

                Стояли ноябрьские дни, морозные и солнечные. Хотя морозы и не сибирские, но ниже нуля. О снеге думать было ещё рано. Осень шуршала желтизной. Грудь волновалась. Ждал родной город Барнаул.

                Провожали Сергея всей ротой. Шинель у кого-то нашлась новенькая, с иголочки. Старшина Логинов принёс из каптёрки  «хромачи» Биробиджанской обувной фабрики. Добротные, не хуже модельных и ни разу не надёванные. Мундир Сергей сам отглаживал и «регалии» чистил. Кремнёв дал свой домашний адрес и попросил, чтобы Сергей зашёл к его родителям. Потом, появился заместитель командира по хозяйственной части, майор Степаненко:

                - Ты из Барнаула? – спросил он.
 - Да, – ответил Сергей.
 - Значит, земляк. В отпуск едешь? Завидую. Давненько я в родных краях не был. Хотелось бы повидать. Может, к моей сестре зайдёшь? Она живёт на Промышленной, – он назвал номер дома. – Племянникам гостинцев купишь. Вот, деньги…
 - Зайду, товарищ майор. Как не зайти? Земляки же!..

                Добираться до Барнаула Сергей решил самолётом. Однако сначала надо было доехать до Хабаровска. А туда, самый ближайший – только товарняк. Он отсидел пяток часов в тамбуре, на чемодане. Таких «зайцев» ещё человек шесть набралось, но железнодорожная обслуга их, словно, не замечала. Хромачи жали. Но куда  деваться? Надо терпеть.

Глава восьмая. ОТПУСК НА РОДИНУ

1               

День за днём, по трафарету.
Так неделя, месяц, год…
Были март и радость лета,
А сегодня снег идёт.

А до снега… что за сила!..
Золотистая заря
Проплыла и ослепила
Многоцветьем сентября.

В сердце лёгкое волнение
И торжественный минор,
О прошедшем сожаленья,
Свежей мысли вперекор.

Любишь дальнюю сторонку,
Затерявшихся друзей,
Одинокую девчонку,
Что могла бы стать твоей.

Любишь бережно, духовно,
На подъёме крыл души…
Высоко дыханье, ровно.
Люди! Как вы хороши!

С вами я, один из сотен,
Как и вы, впадаю в грусть
И страдаю, на излёте,
И содеянным горжусь!..

Это стихотворение Сергей писал перед отъездом. Хотелось выговориться, поделиться своими мыслями. Но кто мог его по-настоящему понять?

                - Девушка! – обратился он к кассирше на «Хабаровском» аэровокзале. – Мне бы домой, в Барнаул. У вас есть билеты?..
Кассирша запросила агентство.
 - Нет, солдатик, – со вздохом сказала. – Ничего нет…
- А если в Толмачёво, что под Новосибирском? Там же рядом, каких-то двести с лишним километров…

                Кассирша снова запросила агентство со словами:
 - Тут солдатику очень домой надо…
Сергею показалось, что ей ответили положительно. Она улыбнулась:
 - В Толмачёво есть. Рейс в шесть утра…
Сергей улетал в детство. И этот сказочный перелёт ожидался уже через несколько часов. Даже не верилось, что он скоро ступит на Алтайскую землю.

                - В Барнаул» рейс через сутки! – ответили ему в Толмачёвском аэропорту. Это столько ждать и томиться. И он «рванул» на такси, на железнодорожный вокзал. А оттуда, тихоходным кулундинским поездом, через метельную ночь, добрался до своего родного города.

2

                Стоял ноябрь, морозный и снежный. Холоднее, чем в Хабаровском крае. Обычно в ноябре ещё слякоть стояла, а тут, ещё до праздника, снега намело по колено, и морозец давил под тридцать пять.

                Люди выходили на Седьмое Ноября,  «нетореными» тропами, а следом шустрил ветерок, заметая их следы. Те места, где были трамвайные пути, снегоуборочная техника  выскоблила до блеска. Люди  падали, матеря  властей и погоду.
 
                Духовой оркестр выдувал «польку». В кровь растресканные губы музыкантов примерзали к мундштукам больших и малых  инструментов. Хоть бы водки кто выдал духачам. С какой-то празднично-разукрашенной подводы продавали ломти хлеба с примёрзшей к ним колбасой. Это были традиционные бутерброды, от которых пальцы зябли. А  «без подогрева», они  никак в глотку не лезли.

                Продавался и кагор, настолько густой, что из горлышка не лился и не спасал положения замёрзших граждан. И если кто-то не успел дома опохмелиться, тому на Празднике было делать нечего, разве что спасаться в тепле компаний.

3

                В Барнаул поезд прибыл рано утром. В пять часов Сергей брёл уже домой, по морозному бурану. Он постучал в знакомую с детства дверь.
 - Сыночек мой! Ни письма, ни телеграммы. Я чувствовала, что ты вот-вот приедешь, но когда, не знала…
 - Я хотел, чтобы сюрприз был…
- Ложись, отдохни с дороги…

                До обеда Сергей проспал, когда проснулся, у изголовья сидел его друг детства, Мишка.
 - Только-только узнал, что ты приехал, сосед мой закадычный. Глянь, на улке девчонки толкутся. Тебя ждут. Ты выйди, покажись, а то, как бы чего не случилось…

                - Ладно «гнать»! Как жизня тут, в нашем любимом городе?..
 - Да как? Шатко, валко, но терпимо. Дом наш старый поредел. Кто —  на «зоне», кто — в армии. Некоторые в новый район перебрались – жильцы хаты получили.
 - Это, где стаи волков раньше гуляли? Приходилась там бывать с «Караваем». Три дома уже стояли, а мы планировку к моему выпускному диплому готовили – шаги между домами считали…

                - А меня во флот к Новому году забирают. Молодая жена остаётся.  Но пусть попробует увильнуть. Приеду, голову оторву. Ты-то никакую кралю в армии не приглядел?..
 - Нет, не приглядел. В родном городе они самые лучшие. Уж окончательно отслужу, тогда…

                - Ну-ну! А то смотри. Может, не дослуживши посватаешься? Я мигом организую.  Ты ведь меня знаешь. Можно и свадебку сыграть. Пойдём на улку, к нашим девушкам…
 - А жена молодая ревновать не будет?..
 - Да она сама там, в снежки играет. А к тебе ревновать у неё никакого «понту» нет…

4

                Сергея окружали девчонки с их двора – уже девушки. Он гляделся в военной форме, как бравый солдат. Мишка сфотографировал его с девушками коллективно и с каждой отдельно. Потом барахтались в снегу. И каждая норовила быть поближе к Сергею.
 - Что, красавицы! – смеялся закадычный сосед. – Приглянулся парень? Глазки разгорелись?..

                Тут появился ещё один старый дворовый приятель, Славка. В армию не взяли из-за детской травмы ноги – в роддоме искривили:
 - А ты, я вижу, подрос, возмужал. И не узнать бывшего худого очкарика. Прав я, девчонки?..
 - Прав, Славка! Парень, что надо!..

                Ветер давно угомонился, видимо устал. Завис затяжным бураном снег. Он стекал с бровей и ресниц, словно с карнизов. Кто-то запустил в Сергея снежком. Тот приплющился к спине, разлетевшись по сторонам белыми брызгами. Пришлось ответить тем же.

                Снова завязались барахтанья в свежих сугробах, с визгом и озорными стреляющими взглядами. Вечер провели у Мишки. Пили вино и водку, танцевали под магнитофон. Одна из девушек, мотыльная Варька, не спускала с Сергея глаз и громко им восхищалась: « Вот это парень! Всем парням парень, не то, что наши «шибздики!..»

                А парень «таял» от прикосновений девичьих рук, млел, не замечая времени, но…, как в песне поётся – «Ни в одну девчонку не влюбился он…». Некоторые партнёрши по танцам даже обиделись.

                Сергей шёл по родному городу и удивлялся. Офицер любого звания, отдавал ему честь, при этом ещё и склонял голову в поклоне. В автобусах и трамваях с него не брали деньги. Солдат здесь всегда пользовался огромным уважением.

                Сергей вышел на «Ленинский проспект». Рядом с «Октябрьской площадью» жил один из его закадычных друзей «Антон». Он учился в «политехе», поэтому его не призвали в армию. А «гранит науки» не для каждого был мягок. Его приходилось грызть, ломая зубы. И писать письма не всегда было время.  Совсем недалеко от Антона жила «первая весна» Сергея, светлый и чистый образ той, что он покинул однажды, под цветущей яблонькой своей мечты.

                Он разбирал перепутанные страницы детства и юности, а потом швырял их ввысь, чтобы они обратились в белых, сказочных птиц и вновь порадовали его своим полётом.

                Дома у «Антона», по-светски, царил восторг, мило разыгранный мамой и бабушкой. Вышел заспанный папа, спросил, зевая:
 - Я слышал, что у себя в части ты секретарь комсомола?..
 - Да, и в роте, и в части. Недавно Почётную Грамоту ЦК ВЛКСМ получил за комсомольскую работу…

                - Очень ценно. Молодец! Жизненная школа! Пойду, мешать не буду. Там коньячок в холодильнике, водочка. Погрейтесь, за встречу…


                Сергей и «Антон» уютно  уселись за столом. Выпили для тепла, да так, что у обоих запотели стёкла очков. И беседа зажурчала хрустальным ручейком. Речи струились вперебой обо всём, что знал каждый.
       
                Вспоминались письма, визиты друзей. Сетовали, что Мудрый не писал долго. Каравай, наведывался чаще, но сразу же «сматывался» в Новосибирск. Видимо, дом родной ему не в жилу. «Лапа» на «Дальнем Востоке» добивал школьный курс. Жёны офицеров вздумали школу-десятилетку открыть. Вот он и учился, времени напрасно не терял.

                - Может, к тёте Маше сходим, посидим часок другой? – предложил «Антон». – А допивать потом будем…
Сергей согласился. И «Каравай», и его мама были им всегда дороги.  Переполненный сосуд материнских чувств изливался в души парней, когда они пришли к тёте Маше.

                - Ты, вот, почти отслужил, а Витенька меня не слушал, – обратилась она сначала к Сергею. – Своим умишком промышлял. Приезжает иногда, измождённый, худущий, как скелет, отчуждённый, словно его здесь кто-то обижает. Сердце кровью обливается. И зачем дом покинул? Ведь спохватится, да поздно будет. Лучше бы в гражданском институте учился, чем в своём военном училище. Всё-таки, старший брат, мужчина в доме…

                Сергей и «Антон» кивали, якобы понимающе, внимая боли матери их друга. Но ситуация его отчуждения от семьи была им давно ясна и не на столько трагична, как представляла им тётя Маша.
 
                Витька принял такое решение, чтобы не быть обузой для семьи. Ведь каждый строит жизнь свою так, чтобы челом бить тому дню, когда было принято решение, как поступить дальше, или проклясть тот самый день, если его продиктовал чей-то разум.

                - Спасибо, ребята, что пришли. Наговорилась с вами, словно с детьми своими. Покупаю Витьке пива. Оно цвет лица улучшает. Сколько ещё служить, Серёжа?..
 - Месяцев шесть, если «погода не подгадит»…
 - Поди, обойдётся. Жаль, что Витька мой в этом году не приедет…

                Сергей с «Антоном» ушли допивать водку с коньяком. А потом, вечером мама  Сергея сказала ему, что Витя Караваев однажды к ней пришёл в морозный день, грелся у батареи. От души наговорилась, как с сыном родным.

5

                В квартире Кремнёвых Сергей почувствовал себя неожиданно уютно. От папы и мамы Виталия веяло гостеприимством. Дом их, одноэтажный кирпичный, находился на Комсомольском проспекте, среди частных домишек и название имел в те времена малоизвестное – «коттедж».

                - Виталий просил зайти. Я сейчас в отпуске, а он приехать не смог...
 - Вы Пушкарёв? – спросила мама.
 - Нет, Пушков…
 - Простите, перепутала. Он по телефону предупреждал…
 - Ты на стол бы собрала, маманя. У нас же гость! – вышел отец. – А то  жажда что-то мучает…

                - Я с неделю, как приехал. Пока всю родню обошёл…
 - Всё понятно. Садись, отметим твой приезд. Ну-с, по маленькой, чем «поят лошадей».  Только ты закусывай, не стесняйся. Будь, как дома...
Отец опрокинул не морщась рюмку водки.
 - Прокатилась, – он блаженно погладил себя по животу. – Теперь и поговорить можно…

                Жёлтая, со впалыми щеками, измождённая мама сидела рядом с отцом. Она почти не пила, только пригубила. Ела мало, с отцом не спорила. А он, раскрасневшийся, смотрелся, как подгулявший барин.

                - Жалко, сынок в отпуск не приехал. Может,  натворил чего? Или какая другая причина? – причитала мама. – Заждалась я, уж сил нет. Ленка, жена его бывшая, ушла к родителям. И чего не жилось? Правда он и раньше бедовым был. Без происшествий и дня не обходилось…

                - Оставь свои «нюни»! – встревал в разговор отец. – Парень весь в меня. И себя не даст в обиду. Он справедлив, и за правду всегда постоит! А твой сын, это Толик. О нём и страдай…

                - Он порядочный сынок…
 - Не оставил бы без штанов. Женился недавно на общежитской. И всё равно дай да дай. Учатся оба в политехе, живут на квартире. Однако, на шеё сидят крепко…

                Сергей быстро опьянел, много ли ему надо было, и уснул под спор родителей. Очнулся в ванной. Кто-то вытирал его лицо мягким полотенцем.
 - Слабоват ты. А наше «яблочное» будешь? – услышал Сергей голос отца Виталия.
 - Не буду. Хватило…
 - А я попью. Люблю выпить. Эх, кабы спиртику!..

                - Виталий просил вас послать ему немного денег…
 - Пока не могу. На свадьбу всё спустил. Да и дочь растёт, ей тоже надо…

                Солнце шло к исходу дня. Надо было идти домой. Из своей комнаты вышла младшая сестрёнка Виталия, Жанночка:
 - Поцелуйте за меня братика…
 - Как отслужишь, в гости к нам приходи, – пригласил отец. А мама вынесла бутылку сухого вина:
 - Это Виталику гостинчик. Пусть с друзьями разопьёт…
 - Кислятина! – с пренебрежением заметил отец. – Такого не употребляю!..

6

                Сергею осталось ещё одно поручение. Надо было на улице Промышленной найти адрес родственников майора Степаненко. Улицу пересекала масса номерных переулков под названием «переулок Промышленный». По этим переулкам Сергей и пошёл. Прошёл с километр, вернулся назад, однако нужного номера так и не увидел. «Коренной барнаулец, а номера в своём родном городе найти не могу», - думал  Сергей. Пришлось спросить у хозяев одного из домов. Там сказали, что есть такой номер. И находится он за сугробом. Сергей зашёл за указанный сугроб и увидел мужчину с большой лопатой. Он сгребал снег.
 - Эй, хозяин! В гости к вам иду! – крикнул Сергей. – От Алексея Степаненко! Служим вместе!..

                Тот отставил лопату и пригласил Сергея в дом.
 - От Алексея, говорите? Как он там?..
 - Служит помаленьку. Вот, гостинцы ребятишкам вашим прислал…
И Сергей достал из чемодана два огромных кулька шоколадных конфет. Купил он их уже в «Барнауле», в гастрономе «Под шпилем».

                - Погодите немного. Я живенько! – суетливо произнёс хозяин и выскочил за дверь. Минут через десять он появился с двумя бутылками вина.
 - Вот, красненького взял, «Три семёрки». Я-то в нём не разбираюсь, но говорят – хорошее.

                Сергею ничего не оставалось, как одобрить суету хозяина.
 - Жена вот-вот придёт. За ней соседка побежала. Здесь недалеко. На дежурстве она, на элеваторе. Федосеич ей брат, не мне. Пишет вот, редко. Видать – служба не сахар, коли такой озабоченный. Увидите его, так скажите. Пусть письмецо пошлёт. А сможет, пусть приедет да мамку старенькую попроведает…

                Пришла супруга хозяина, Валентина.
 - От Алексея? Друг приехал? А почему не за столом, Коля, а?..
 - Тебя ждали. Ты же у нас за главного! – «кинул леща» Николай. – Вот, Алексей гостинцы для детишек прислал. Пообедай с нами, Валя…
 - Дай, хоть малость причешусь. А то хожу, как «отряха». Хоть бы сам братик показался, гусь лапчатый. Летом обещал, а не приехал. Мама старенькая, больная лежит, его дожидается…

                - Служба есть служба. Сам себе не волен. Видимо, что-то задержало, – рассудил Николай. Жена его, полная женщина, кое-как причесав, крашеные в жёлтое, волосы, присела к столу, на край табурета, и налила себе вина, половину гранёного стакана. С Федосеичем они были похожи. Выпили. Николай, одетый по-деревенски (или по-дворницки, разницы особой Сергей не заметил), худощавый, плохо побритый мужик, всклокоченный, с чернявыми волосами, быстро захмелел. Налили ещё по одному стакану. Валентина отказалась, ссылаясь на работу.

                - Пейте, не стесняйтесь! – угощала она Сергея. – Холодечик наш попробуйте. Недавно поросёночка закололи. Сальце есть с чесночком. Огурчики солёные, помидорчики, капустка. Арбузики прямо из бочки. Коля, налей гостю первачка!..
 - А удобно ли?..
 - С морозца не грешно! Ладно, вы тут потчуйтесь, а я на работу. Но в воскресение, к двум часам дня, ждём. Родственники из деревни приедут!..

                Уже и охоты не было, но «друг Сергея, зам по тылу», мог обидеться. «Антон» «ржал» над другом:
 - Алкоголик по несчастью! Ты хоть раз пришёл домой трезвым?..
 - «В пьянках не замечен», но от холодной водички не откажусь. Нутро почему-то горит…

7

                Пришло воскресение. В доме Федосеича стоял «дым коромыслом». Родственников понаехало видимо-невидимо. И брат с женой, и кумовья, и сват со сватьей, и мама еле приползла, покинув свою лежанку.
«Ради вас собрались, – сказали Сергею родственники. – Вы же друг Алексея, а мы ему родня. Значит, вы и наш друг. Расскажите, как он там?..»

                Вот это, вляпался! – подумал Сергей. – Друг, «отставной козы барабанщик», да ещё с такой дистанцией в звании. А гости, вперемешку с хозяевами, разливали по стаканам водку, самогонку, дорогое вино, предназначенное для женщин, хотя те больше к водке тянулись.

                Ну, а закуски, как на выставке. Всё из свинины. Отбивные, рулеты, грудинки копчёные. Капуста маринованная да винегреты и отдельно стоящие в чашке смачные хрусткие огурчики и помидорчики алые, из другой чашки выглядывали солёные арбузы, нарезанные ломтиками. «Дюже гарный» был обед. А «як заспивалы?» Заслушаешься.

                - Мы тут с сёстрами решили пригласить вас в деревню, пожили бы у нас, отдохнули…
 - И к нам бы заехать не мешало, – встряли в разговор другие родственники. – Мы с машиной. Увезём и привезём. Познакомитесь с племянницей нашей, Галкой. «Гарна дивчина». Всё при ней, что девушке положено. А сидит вот, ждёт принца на белом коне. Вы бы ей подошли. А не понравится, у нас девчат полно…

                От водки и жирной свинины Сергей затяжелел.
 - Я бы рад в деревню съездить и с сестрой вашей познакомиться, но отпуск мой кончается. Два дня осталось. Билет на самолёт в кармане. Место за мной числится…
 - Жалко, братан, однако, и на том спасибо! Извините, что так называем. Поскольку вы нашему брату друг, значит и нам брат, ещё свидимся…
 - Вряд ли, –  подумал Серей.

                - Вы нам очень понравились. Привет от всех нас Алексею, – произнесла Валентина. – Вот, ему в подарок бутылочка «Столичной». А колбаски и конфет сами купите, в дороге. И деньги возьмите, пожалуйста. Счастливого вам пути!..

                Сергей чувствовал себя трезвым, а ноги, почему-то заплетались.
 - Я провожу парня на автобус. А то вдруг патруль встретится, – доложил Николай супруге.
 - Конечно, Коля! Проводи гостя…
 «А неплохо бы в деревеньку, на свежий воздух», – думал Сергей, находясь в полудрёме, но неизвестная Галка его совершенно не интересовала.  Икарус слегка покачивало, и Сергей предался воспоминаниям.

8
 
                Летом со своим взводом он ходил в Биробиджанскую баню. После мытья Ткачук попросил его остаться и навести в помывочном отделении порядок. Надо было собрать все мочалки, тазики и остатки мыла. Убрать с пола мусор. И сделать  уборку, облив пол горячей водой.

                С осклизлого пола Сергей собрал какие-то старые размокшие газеты, пропитанную мыльной водой вату. Всё это выбросил в мусорное ведро. Набрал в тазик кипятка и промыл почерневшие от времени доски. Справившись с этим занятием, вызывающим брезгливость, даже после тщательного мытья рук, Сергей отправился в часть.
 
                Благо, что у него была увольнительная, выдаваемая ежедневно замполитом, для наведения шефских связей с молодёжными организациями. А утром у Сергея покраснели и опухли ноги. Они не влезали в сапоги, и его срочно отправили в госпиталь. Там врач определил, что у больного рожистое воспаление.

                Сергей знал, что «рожу» бабки лечат шерстяной красной тканью, а как лечится рожистое воспаление в клиниках, и в какие сроки, он не знал. Однако через неделю, после сжигающих тело сеансов кварца ноги похудели, краснота сошла. И ещё ему поражённые места какой-то красной жидкостью мазали. Но что это такое, Сергей не знал. Лечащий врач сказал, что этот препарат хорошо помогает при инфекциях и называется он «фуксином». Сергей начал свободно ходить по зданию госпиталя, в нательной рубахе и кальсонах с завязками.

9

                Он представлял, что встретится с какой-нибудь женщиной, и ему заранее становилось неудобно из-за своего, далеко не рыцарского, вида. Но вдруг появилась она, молоденькая медсестра, маленькая, смугловатая с тёмными локонами, ниспадающими на плечи. Личико выражало некоторую принципиальность, и в тоже время она немного смущалась.
- Больной! Вам прописан укол бициллина, – произнесла она, войдя в палату. – Вы же Пушков?..
- Да, я Пушков, один единственный больной, и то ходячий, – ответил Сергей, во все глаза, глядя на хорошенькую медсестру.

                Он не ожидал, что девушка ему понравится. Было в ней что-то доброе и мягкое. Оно выражалось в улыбке, в обхождении, в голосе.
 - Тогда пройдёмте в процедурный кабинет…

                И Сергей направился за медсестрой, глядя с вожделением на её лёгкую фигурку в белом халатике и красивые ножки, обутые в пушистые бежевые тапочки.
 - Я готов предоставить вам любую часть тела, лишь бы это вас устроило, – попытался съюморить Сергей. Но у него это плохо получилось. Юмор не шёл к его протокольной физиономии, как и папиросы с сигаретами, и матерки, без которых он не всегда обходился.

                - Оставьте ваши солдафонские шуточки, больной.  Спустите кальсоны и повернитесь к креслу,  – скомандовала медсестра.
 - А насколько спустить? Выше колен или ниже?..
 - Больной! Не шутите. Будто вам уколов никогда не ставили. Конечно, выше…
Сергей отвернулся к креслу и спустил кальсоны.

                - А вы знаете? – сказала, покраснев, медсестра. – Я бициллиновый укол впервые ставлю.
 - Да вы не волнуйтесь. На мне и потренируетесь…
 - Но это сложный и больной укол. Придётся потерпеть…

                Она воткнула в верхнюю часть ягодицы Сергея толстую иглу, а в неё вставила тонкую, надетую на шприц, и только тогда ввела лекарство. Было конечно больно, но Сергей бодро глянул на медсестру:
 - Вот видите. Всё прошло нормально, и благодаря вашим ангельским рукам я ничего не почувствовал.

                - Правда? – по-детски обрадовалась медсестра. – А я так переживала!..
 - Жаль, что укол только один, и я вас больше не увижу. Вы так прекрасны! Вы, не иначе, Анечка…
- Нет, я не Аня. Меня Наирой зовут, – ответила девушка, потупив взор. – Можно Ная…


                -  Вы, наверное, армянка? – спросил Сергей, вспомнив, что дома у него были музыкальные часы «Наири», выпущенные в Армении.
 - Нет, я еврейка. Мой папа в политотделе работает, майор Шкроб.  В госпитале я недавно, после окончания школы. Папа сказал, что когда я наберусь опыта, то смогу поступить в Хабаровский мединститут…

                - Я знаю вашего папу. Бываю иногда в политотделе. Он замечательный человек. А можно с вами встретиться вне госпиталя? Меня выпишут скоро…
 - Скоро, это когда? Врач мне ничего не говорил о вас…
 - Не знаю точно, но дня через три…
 - Как выпишут, так и решим этот вопрос, –  ответила Наира, ещё раз покраснев. – А пока, не могу вас задерживать…
 
                Они встречались и в госпитале, и в городе. Сергей отмечал, что у девушки карие миндалевидные глаза, и жили в них солнечные зайчики.  Сама она отличалась воспитанностью, но к Сергею относилась, словно много лет знала его. 
      
                В первый же день их свидания он поцеловал её в щёку, ожидая реакцию девушки, однако её не последовало. Потом они целовались часто, но по-бестолковому. Оба не имели опыта – носы мешали. Губы девушки были горячи, и ладони горели. Он обнимал её за плечи, прижимал к себе и чувствовал тугие девичьи груди. Она доверчиво глядела ему в глаза, давая понять, что он первый и на всю жизнь.

                - А почему у тебя ладони такие горячие, милый мой человек?..
 - От любви к тебе, Серёжа, – отвечала Наира и, закрыв глаза, вставала на цыпочки, подставляя губы для поцелуя.

                - Эта девушка не из биробиджанских «профур», – думал Сергей. –  Но поедет ли со мной в «Сибирь»? Если откажется, то я останусь в этом городе. Жданов обещал протекцию в обком комсомола. Ей и воспользуюсь. На «крайняк» есть трансформаторный завод. Устроюсь туда…

10

                Сергея вызвали в политотдел, в кабинет Шкроба.
 - Проходите, проходите, товарищ ефрейтор, – пригласил его майор.  Как служба, как работа комсомольская?..
 - Движутся, товарищ майор! – браво ответил Сергей
 - Верю, что движутся. Парень вы неплохой, активный. Мне нравитесь. Правда, в тайге накуролесили немного. Но я бы не прочь иметь такого зятя…

                Сергей попытался сказать майору о Наире, но Шкроб перебил его:
- Я всё знаю. Дочь уши мне о вас прожужжала. Но поймите правильно. Мы же евреи. И я еврей, и мама еврейка. Живём своими законами. Их диктуют наши традиции и наша община. Город-то – «Биробиджан». Наира должна выйти замуж только за еврея. Ей и жениха уже наметили, Семёна Шнайдера, фотокорреспондента «Биробиджанской Звезды».

                Он немного старше дочери, и подыскивает себе невесту среди русских, не желая подчиняться законам неумолимой общины. Однако не беда. У молодых помолвка состоялась ещё в их детстве. Другое дело, если бы он или она не имели родителей, но мы же есть. Забудьте о Наире, товарищ ефрейтор. С дочерью мы сами разберёмся…

                Девушка больше не пришла на свидание. Зайти в госпиталь Сергей не решился. Он пытался сравнить Наиру с Надей, но сравнения не получалось. Его прежняя любовь терялась, словно в тумане времени. А Наира…

                Икарус, как чёлн, под туго натянутым парусом, качался на волнах. Сергей дремал, иногда просыпаясь. Перед взором стояла Наира, хоть и прошло уже месяцев пять, после их последней встречи.  Как глупо они расстались! Конечно, племянница майора Степаненко, Галка, при всех её девичьих прелестях, во многом проиграла бы этой милой девушке. Да и в деревню, свататься к ней, он не собирался.
 - Эй, связист! Очухивайся! Конечная! Жилплощадка! – Услышал Сергей голос кондукторши.

Глав восьмая. КОНЕЦ ОТПУСКА
 
 1
                Отпуск кончался, и впереди миражом маячил Биробиджан.
Лететь решено было опять через Толмачёво. Тот же аэровокзал, те же непонятно-бубнящие фразы из репродукторов. Возле касс «тусовалась» говорливая, как  стая сорок, толпа. Оказалось, что в сторону Дальнего Востока трассы закрыты из-за непогоды. Если кто-то попадал в транзитный самолёт,  считал себя счастливчиком. А проспал – дожёвывай свою краюху хлеба и ломись через людские заторы.

                Хаотичный ритм вокзала напоминал «броуновское движение». Одни куда-то спешили, другие боялись покинуть свои места в зале ожидания. Неподалёку расположились шахматисты. Генерал явно проигрывал сержанту. Напротив, сидели моряки с гитарой. Они что-то пели. Им подпевал бородатый и седой великан, в унтах полярника, но чем-то похожий на «бича». На коленях у него дремал малыш.  Рядом суетилась молодая женщина, видимо дочка.

                Недалеко от кассы на шинелях расположились несколько солдат. Среди них находился и Сергей. В открытые зальные двери, большие, как ворота, влетали вихри ветра со снегом. Ветер сквозил через весь зал и вылетал через двери с обратной стороны, на заснеженное аэродромное поле. Пол зала у дверей был кочковато-скользким, из-за намёрзшего льда, остальная территория чернела от расквашенной сырости.

                Трое суток Сергей не мог улететь. Ещё сутки, и в батальоне его могли потерять, а потом, объявить дезертиром. Такая перспектива никак не укладывалась в сознании комсомольского секретаря. Отпускные сапоги подразносились. Да и не до них было. Сергей дошёл до ближайшего пункта связи и отправил командиру части телеграмму: «Задерживаюсь из-за непогоды!»
 
                К билетной кассе, через галдёжь и людской прессинг, протискивался какой-то солдат.
"Рейс закрыт! – объясняла ему кассирша. – На трассе пурга. Располагайтесь в зале и ждите"…
 - Эй, парень! – окликнули его солдаты. – Сколько здесь живёшь?..
 - Первый день…
 - А мы уже по несколько суток. Все запасы съестные пожрали. А летишь куда?..
 - Да, в Хабаровск…
 - Попутчик! Расстилай шинель, ложись рядом. Привыкай к «половой» жизни…

                - Заждались, ребята! – подсел к парням какой-то старичок в лохмотьях. – Раньше бывало, из Сибири до самого Владивостока месяцами добирались, да по морозу, на санях. Понимаю, охват во времени не тот, но в былые времена лучше было…
- Ты бы, дед, шёл своей дорогой. Нечего тут пропаганду разводить, – проворчал кто-то из солдат…
- Ухожу, ухожу! Пожевать чего-нибудь дали бы, а? Несколько дней ничего не ел…

                «Новичок» раскрыл чемодан. А там были и куры варёные, и хлеб, и сало, и картошка тушёная в банках. Сергею досталось куриное крылышко и ломоть хлеба. Деда угостили салом.
 - Ой, спасибо, ребята! От смерти голодной спасли! – прошепелявил дед и удалился.

                В следующую ночь Сергей не спал. Он заметил шевеление возле кассы. Это подали дополнительный самолёт, ИЛ-18. Сергей подскочил к кассе и подал через головы билет. Ему отметили рейс, и он побежал на посадку. Основные транзитные самолёты везли новобранцев, а уж их задерживать никак было нельзя. 
   
                Попутчики Сергея спали «без задних ног». Но будить их он не стал. Пусть каждый заботится о себе. Самолёт взлетел, и Сергей сразу же провалился в сон. За воздушным океаном  маячила земля. Кто-то тряс за плечо. Сергей услышал голос стюардессы:
 - Вам обед. Проснитесь!..
 - Не надо! Я спать хочу!..
 - Положено!..
Сергей глядел ей благодушно во след.
 - Видно, добрая душа, – думал он. – Эх, ключик бы от её сердца. Повернул и… рай!..

                Стюардесса принесла ему суховатую куриную спинку, два ломтика хлеба, чай с двумя кусочками сахара. Сергей поел и снова «ушёл» в сладкий, блаженный сон.

2

                Самолёт приземлился в Хабаровске. Сергею оставалось купить билет до Биробиджана. Очередь была небольшой. И вдруг он увидел Игоря Вздорнина.
 - Игорь, ты что ли?..
- Да вроде я. Из Толмачёво путь держу. Пополнение везу. И в учебную роту и в другие части…

                - Я оттуда же, из отпуска…
- Да вижу. Одет, как при параде. Похоже, ты подзастрял в аэропорту? А я, когда летел, пурга чуть самолёт не переворачивала. Да ещё «молодняк» всех чертей и богов собрал…

                - Не знаю, что в нашем самолёте было, я спал. Благо, что из аэропота вырвался. Остальное – мелочи. Как в «учебке» дела?..
 - Скоро выпуск. К вам пошлём самых крепких и надёжных…
 - Будем ждать!..
- О тебе наслышан. Комсомолом правишь? Во Владике ваш Петров речь держал, хвалил…

                - И когда это было?..
 - Да после «Седьмого». Семинар состоялся. От «учебки» мы с Ячменюком ездили…
 - Наш «кошмар» пострашнее, чем в ваших ротах. Так что, представляй, чего стоит мой комсомол…
 - А вот и мой поезд. Прощай, «земеля»!..
 - Всем привет! Счастливой службы!..

                Поезд Сергея тоже прибыл скоро. С ним в купе ехали несколько солдат и какой-то старик.
 - Сам-то откуда? – спросил старик Сергея.
 - Из Барнаула. Может, слышали? – ответил он. В часть ехал, как домой. Настроение было приподнятым.
 - Нет, не слышал. Это что, город?..

                - Это большой аул, за новосибирской тайгой. На оленях вёрст около трёхсот. А потом, на попутке, с половину предыдущего расстояния, – объяснил старику Сергей. Тот покачал головой, а солдаты, что ехали в купе, вместе с шутником, расхохотались. Только старик ничего не понял. Состав полз неторопливо, унося Сергея в туман серых сумерек. Приближались огни Биробиджана.

Глава девятая. БИРОБИЖДЖАН. БУДНИ АРМЕЙСКИЕ - 2

1

                Сибирская зима была вьюжной и морозной. Стрелки термометров временами показывали за сорок. Русла рек были скованы морозом. Деревья оделись в бархатный наряд. Рябины рдели от морозов, на их гроздьях белели снежные шапочки. Слепящий снег, словно кровью, был забрызган рубиновыми ягодами.

                Народ прятал дых в шарфы и шали, еле шевеля посиневшими губами: «Дай Бог сибирского здоровья!» Не спасали и батареи центрального отопления, с их телесной температурой. Пимы на рынках народ расхватывал мгновенно.  Беззаботнее всех чувствовали себя дети. Школу посещать не обязательно. На прогулки запретов нет – с горок катайся, сколько хочешь. Спать можно, пока спится.

                В морозном инее, словно в сказке, искусный гравёр резцом вырезал матовые деревья. А сквозь мглу неба зримый свет солнца, преломлённый во множество радуг, являлся фоном чудной картины. Но вот, в неё, словно щебет птиц, врывается гвалт детворы. Под заснеженными ресницами блеск оптимизма, из-под шарфов – звонкий смех.

                «Мужайтесь, люди, скоро лето!» – взывали надписи на стёклах трамваев с шустрым ветерком, с душой-кондукторшей, одетой, как капуста.

2

                Старшина Павленко надумал ехать к сестре в «Новосибирск». Оделся, словно франт, в пальто, с каракулевым воротником,  были на нём модные ботинки и картуз. Он даже уши не прикрывал. Отвыкнув от сибирских морозов, Павленко попал в них, словно а ад. Промёрзнув до костей в первый же день визита, он недели полторы «лечился», а потом вернулся восвояси. «День пятьдесят, день сорок пять, уши в трубочку, – жаловался он солдатам. – То нос оттираешь, то щёки. И дышать невозможно – грудь сдавливает. Лучше бы я на «Украину» поехал, к брату»…

                Майор Степаненко съездил в «Барнаул». «Приехал, – рассказывал он Сергею. – А там буран стоит стеной. Но, отдохнули неплохо. Как засели с родичами, и на несколько дней... Потом, соседи откапывали. Всем гуртом ездили в деревню, и там погуляли. Тебе привет от моей племянницы, Галины. Ждёт она тебя!..

                В отличие от Сибири, зима в Биробиджане была значительно мягче, хоть и ходило поверье, что в Хабаровском крае климат суровый. Ветров, правда, хватало. Они срывали с крыш железо. Листы его, словно монстры, носились в вихре дикой завывающей музыки. Потом, расстилались по дворам. Ночью особенно выло, но к утру зловещий вой стихал.

                Дымовая, чёрная, лохматая вата летела по ветру, да так низко, что в ней скрывались верхушки труб. Свет от солнечного диска, как серебряная луна на исходе, иногда пробивался сквозь вату. Но с восходом небо становилось чище. В кронах деревьев, с не опавшей листвой, таилась тишина, а в окнах домов плескалось солнце. И не возможно было подумать, что на дворе стоял январь.

3

                После Нового года Сергей стал кандидатом в члены партии.  Кремлёв тоже хотел быть в рядах коммунистов, но Горбачёв, с любезным матом, отверг его прошение, зато благословил желание  Дегтярникова и ещё нескольких  комсомольцев.

                Пропагандист политотдела, майор Шкроб, в армейской прессе поместил статью «Единомыслящие и единодействующие», о связистах, решивших посвятить жизнь свою служению коммунистической партии. В статье указывались фамилии вступающих кандидатами. А в актовом зале по указанию замполита Жданова вывесили плакат «Лучшие коммунисты», с теми же фамилиями. Плакат был конечно авансовым. Собрание ещё не приняло желающих, и кандидат ещё не являлся коммунистом, но Саваневичус был горд –  фамилия его комсомольского секретаря стояла в списках первой.

                Сергей перед собранием проштудировал по газетам все международные события, и когда ему задавали вопросы, звучащие, словно из пустоты, он отвечал на них без запинки. Программу партии и Устав Сергей знал наизусть, но поджилки почему-то тряслись. Словно из «ниоткуда» он услышал голос «бати»:
 - Предлагаю принять! Жаль, что он не офицер. Примером был бы для многих. А может, оставим в части? Как думаешь, Жданов, нужен нам комсомольский секретарь?..
 - Я думаю, что всё в пределах наших желаний! – ответил замполит.

4

                В феврале в часть прибыл новый комсомольский секретарь, Альберт Гостищев. До Биробиджана он служил в Германии, имел звание старшего лейтенанта, а в батальон его послали на повышение.

                «Букварь!» – сказали о нём батальонные чиновники. А тот, лощёный и подтянутый, возможно, южных кровей, поскольку имел смуглое лицо и чёрные волосы, был возмущён приёмом, оказанным ему: «Словно, я никому не нужен. Добрался еле-еле, с вещами «наперевес». И с жильём проблемы».  Замполит не дал машину, чтобы перевести вещи с вокзала. Семья вот-вот должна приехать. Пришлось ему нанимать грузовушку частным образом, а вещи размещать по соседям и сараям. Понимать нового секретаря  не собирался ни Жданов, ни Горбачёв. Последний, усмехнувшись, сказал: «Этот «заведёт не в ту степь».

                Альберт Гостищев, был болгарином, по матери. Немного щёголь, немного педант. Не развращённый армейскими соблазнами. Когда служил в Германии, «гасил» чехословацкий мятеж. Честь офицера и солдатский быт им понимались правильно. И дух славных боевых традиций сидел в нём крепко.

                Был он, как белый гриб среди поганок, и вёл себя, словно из «энных мест» на лыжах. В нём виделся Чацкий, с «хмурью» во взоре, направленном в «хмарь». Через несколько дней это был уже не тот Гостищев. Куда девались его  выправка. Как в воду опущенный, он ходил по инстанциям, в борьбе за свой быт.

                Сергей сдал новому секретарю комсомольские дела, надоевшие ему «хуже горькой редьки» и облегчённо выдохнул. Но Гостищев порой шёл к нему, рассчитывая, что тот в очередном отчёте из «ничего» сделает «что-то», в ограниченные сроки, но Сергей отказывался.

                «Да, я могу это сделать. Всё это есть в документах, стоит только поискать. Я начинал с клочка бумаги. Ни отчётов не было, ни показателей. Вашу работу делать не могу. Есть вы, главная фигура, вот и трудитесь. Помочь – другое дело, но работать за вас… Нет…»

                Сергей видел недовольство нового секретаря. А Горбачёв смеялся: «Пусть «пашет», коль в школе учился». Но что понравилось Сергею в Гостищеве, это его политическая свобода, не втиснутая в идеологические рамки. Он привёз с собой кассеты с песнями Высоцкого.  Вместе с Горбачёвым и Сергеем они гоняли их на магнитофоне, в клубе части, время от времени оглядываясь, чтобы замполит не засёк.

                «Батя» просил замполита составить о Гостищеве своё мнение. Но при этом сказал, что лучший кандидат на должность комсомольского секретаря,  закалённого в деле, это Пушков. «Нет, лучше я поеду домой! – сказал сам себе Сергей, когда ему передали слова «бати». – Хватит с меня!..» Он как в воду глядел. На следующий день, утром, его вызвали в политотдел.

5

                В кабинете полковника Мельникова находились майор Шкроб, майор Чистяков, капитан Колючий и сержант Петров. На всю жизнь Сергей запомнил эту беседу.
 - В запас уходите, товарищ ефрейтор? – спросил начальник политотдела.
 - Да, весной увольняюсь, – ответил Сергей, решивший не поддаваться на уговоры и держаться до победного.
 - А как думаете жить дальше? – снова спросил Мельников, а Шкроб заёрзал на стуле.

                - Думаю учёбой заняться, музыкой, литературой. Со временем, женюсь. На родине мама осталась. Здоровьем не блещет. А я единственный, кто сможет ей материально помогать…

                Майор Шкроб вроде бы успокоился, а майор Чистяков заухмылялся. В нём Сергей  почувствовал негласную поддержку. Майор видимо, понял, что «раскалывать» Сергея бесполезно. Ответственные за работу комсомола не выражали никаких эмоций.

                - Мы бы хотели подкорректировать ваши планы. Во-первых, скажу откровенно, вы нам нужны. Вот разнарядка. Хотим направить вас на курсы замполитов рот, а потом экстерном экзамены за военное училище сдадите. Тогда и маму можете сюда забрать. А до этого материально ей поможете…


                - Ну вот, распелись «менестрели», – подумал Сергей и добавил. – Нет, я только домой. Мама переезда на дальнее расстояние не выдержит. Она сердечница…
 - Мы ведь можем и приказать. Соберём партийную комиссию, и спрашивать не станем. Откажетесь, кандидатскую карточку отнимем…
 - А можно мне подумать?..
- Конечно можно. Но завтра приходите с готовым положительным решением. Договорились?..

                - Да! – выдохнул Сергей. Надо было собраться с мыслями, посоветоваться.
Шкроб заулыбался, Чистяков скривил губы. Им было ясно упрямство Сергея. Но Мельников не желал сдаваться. Сергей обратился за разъяснением ситуации к замполиту. «Права не имеют! – ответил Жданов. – «Дембель» ещё никто не отменял. И никакие обстоятельства не могут задержать тебя в армии. И за партийность свою не бойся»…

                - Слыхал, что в армии остаёшься? Вроде как, политотдел тебя уговорил? – зашёл в казарму лейтенант Ткачук.
 - Кто это так говорит? Не ваша ли фантазия?..
 - Солдаты говорят, – сделал невинное лицо Ткачук.
 - Поменьше сплетни слушайте. Побольше заботьтесь о своём здоровье, товарищ лейтенант!..

                Ночь Сергей продежурил у тумбочки, в качестве дневального, а утром снова пошёл в политотдел.
 - Ну, что решили, товарищ ефрейтор? – задал свой вопрос полковник Мельников.
 - Всю ночь думал, товарищ полковник. И решил, что не гожусь я для армии.  Какой из меня, «очкарика», офицер?..
 - Как замполит, сойдёте…
 - А вдруг учения, тревоги, походы?..
 - Пройдите медкомиссию в нашем госпитале. Потом, придёте ко мне. Благо, что госпиталь находится через дорогу.

                Сергея подмывало пойти в госпиталь. Ведь там возможно работала Наира. Однако он не решился.
 - Да, я схожу…
 - Вот и молодцом! – произнёс удовлетворённо Мельников.

                Но Сергей не пошёл. Он понимал – достаточно Мельникову поднять телефонную трубку, и кандидат в замполиты пройдёт любую комиссию, даже если окажется беременным. Но больше его не тревожили. Однако, замполит ходил озабоченный:

                - Тут у меня разнарядка в училище. Пойдёшь?..
И вид у него был жалобно-просящий.
 - Вы же сами знаете, что нет. Я не гожусь для службы в армии…
 - Ладно! Я так и думал, что откажешься. Поговорю с другими молодыми коммунистами…

                По поводу училища Сергей ещё раньше думал и решил спросить совета у «Лапы». Тот ответил, что тоже соображал на эту тему, но конкретно не решил, как поступить. Сергею вспомнился случай, когда он с несколькими солдатами роты помогал военному прокурору грузить домашние вещи в грузовую машин.  Тот переезжал в другой город.

                Квартира прокурора оказалась неопрятной. Обои грязные, кое-где на стенах висели их лохмотья. За пошарканными шкафами, телевизором и другой мебелью был насыпан какой-то мучнистый порошок.  В нём буксовали тараканы. Клопы не попадались на глаза, однако, наверное, были.

                Брезговать было некогда. Парни грузили мебель в кузов машины, извозившись в порошке с ног до головы, а прокурор сполоснул под краном несколько крупных яблок и после погрузки угостил солдат.

                - Некоторые из вас, ребята, мечтают в армии остаться. Офицерами стать. Не советую, – завёл он разговор. –  Я вот, до капитана дослужился, а квартиры постоянной у меня нет. Вся жизнь — на колёсах. Мебель — сами видели. И с собой забирать грешно, и бросить жалко. А ещё, в какой город попадёшь. Жильё не сразу получишь. Так что, если кто-то и бредит армией, оставьте свои иллюзии. Живите реальной жизнью…

                Сергей написал об этом «Лапе». Но тот ответил, что лучше посоветоваться с Караваем. Витька ответил категорично: «Ты, Серёга, в угаре или в ударе? Если хочешь нормально жить, езжай домой. Служба, друг, не для тебя. И, выражаясь фигурально, ещё раз вякнешь на эту тему, в рог получишь»…
 
                Подбежал Ткачук:
 - Ну что решил, если не секрет?..
 - Служить в армии не всякая бездарность способна! – ответил Сергей.

Глава десятая. ПАРНИ – ГОНОР И ГЕРОЙСТВО…

1

                Военнослужащих батальона шокировала весть, написанная в газете «Суворовский натиск». Там говорилось о провокации на советско-китайской границе, на реке Уссури, в районе острова Даманский. Граница проходила посередине острова, и китайцы не раз её нарушали. Зимой и в начале весны они по льду выходили на советскую сторону, махали кулаками, дубинами, оскорбляли пограничников. А те выдворяли их со своей территории пинками и затрещинами.

                Даже иногда «Великий Кормчий» «помогал». Его портрет выставляли перед толпой китайцев, как икону, и китайцы убегали без оглядки.  Нервы пограничников были на пределе. А утром, второго марта, весь дозор вместе с командиром заставы, старшим лейтенантом, Иваном Стрельниковым, был расстрелян вупор. Командование заставой взял на себя кемеровский парень, младший сержант, Юрий Бабанский.

                - Вот тебе и социалистическая страна! – произнёс кто-то из солдат.
 - Это, при их режиме? Чует моё сердце, что здесь войной попахивает! – добавил ещё кто-то. – Вот тебе и игра в «поддавки»…

                Солдаты-пограничники только-только прибыли в армию, юнцы безусые, по восемнадцать-двадцать лет. И матерям расстройство, и девчонкам-жёнам, кто преуспел в этом деле У некоторых призывников пух на щеках не окреп, кто-то из них впервые побрился.

                Никто бы никогда не подумал, что за клок родной земли придётся драться, «не на жизнь, а на смерть». Что бессмертие и слава станут платой за позор той страны, что расстреляла наших парней, обагривших кровью лёд невинной Уссури. Снизойдёт к телам затихшим вселенская любовь, вечной памятью в обелисках, у юной вдовы, в свадебном альбоме, в сердце матери.

                Убитым парням уродовали лица, выкалывали глаза. Словно озверевшие коршуны, истязали их плоть. За что? В чём грех пацанов, сложивших головы на поле брани, в схватке с «нечистью»? Как посмел ты допустить, многоуважаемый Председатель Мао, смерть мальчишки в гимнастёрке?
 
                Может, тебя придумали, чтобы держать в унижении свой народ? Может, ты орудие и «крыша», и «отмазка» – «с нами Бог»? А если и Бог, то далеко не Любовь. И на наших парней твои  зомбированные «хунвейбины» смотрят, как на «жертвенных баранов», ради счастья всех народов, во славу политикам.

                Чёрной тенью на могилы ложится скорбь. Боже! Дай силы матери осознать, что сын герой. Память вам вечная!..  Тихо струится музыка, растекаясь меж могил…  А их более пятидесяти... Спите, дети, сладким сном!

                Хоть расплетай, хоть не расплетай узлов хитросплетений, но повздорили две страны, никак не придя к единству взглядов на политический смысл бытия. В тех процессах были слышны громы революций, сполохи новых идей, конституционные разногласия. Всё это породило вихрь погромов, где личность в счёт не ставилась.
 
                Эти безобразия, якобы, снимали налёт буржуазности с индивидуума, очищали сознание. Мир роптал. А Мао стал поощрять истязания, и кто их не выдерживал, тот враг. И погромы, это верная поступь молодёжи в укреплении марксизма. И самый первый враг Китая, это «догматический», «сектантский», антиленинский Союз, с прозападным путём развития.

                О том, что Восток и Сибирь», от Урала до Алтая, это китайская территория, известно было давно. Ещё в древние времена  император Ин Чжен подарил своему сыну полмира. С тех пор претендентство на чужие земли осталось, хоть и прошло много веков.

2
 
                Бой был неравен и жарок. Радист «доканывал» эфир, требуя подмогу. На льду валялись скрюченные тела убитых китайцев и русских солдат. Для парней этот бой явился крещением, обратившимся в желание отомстить за погибших товарищей. Им уже не знать материнских и вдовьих слёз, взлелеянным в лоне любви и слишком рано возмужавшим в эти памятные события. Ради юности живых, погибшие в бою стали юными навечно. А младший сержант Бабанский получил звезду Героя, стал лейтенантом и, поступив в военное училище, остался в армии на всю оставшуюся жизнь.

                Все газеты пестрели сообщениями о провокации на Уссури. Каждый читающий и неравнодушный к событиям стремился высказать своё суждение по этому вопросу, от политических выкладок до стихов.

                Дозвонился как-то до роты майор Шкроб:
- К великому сожалению не могу к вам приехать. Дел накопилось невпроворот. Вам надо срочно провести собрание коллектива по вопросу агрессии на Уссури, а решение – мне на стол. И ещё, вам надобно найти толкового «собкора» из солдат, чтобы высказал своё мнение о событиях на  «Даманском»…

                - Как скоро нужен корреспондент? – спросил Сергей.
 - Чем скорее, тем лучше…
 - Я же солдат, товарищ майор. Могу высказать своё мнение…
 - Согласен, товарищ ефрейтор, вы просто находка. Предлагаю вам текст…
И майор зачитал уже готовый текст корреспонденции.

                - Замечательно, как я сам и мыслил! – ответил Сергей.
 - Спасибо, товарищ ефрейтор! Тогда, за неимением времени, я ставлю под текстом вашу фамилию и отправляю корреспонденцию в «Суворовский натиск»…
Так, не слезая с насиженных мест, они и работали.

3

                А в батальоне всяк свой холил автомат, разбирал его, чистил, смазывал. А вдруг Приказ, да пошлют советских воинов в Китай,  интернациональный долг выполнять! Но за туманом иллюзий фантазии солдат сходились «на нет». Дикая необузданная реальность будоражила сознание. Воины чувствовали оружие, как часть самих себя.

                Прекратились самоволки. Женский пол не волновал солдат. Кому довелось участвовать в боевых сражениях, рассказывали, что сначала ленились закапывать в землю свои аппаратные, но когда борта машин «почиркали» первые пули, сами не заметили, как машины оказались по самые кабины в земле. Биробиджанский батальон связи стоял в резерве, а до очага боевых событий было девяносто километров.

                Вдоль границы растянулись  танки, «грады», «бэтээры». И автоматы не «дремали». Среди ночи обнаружилось шевеление вражеских солдат. Чёрной лавиной они заполняли остров и ждали сигнала. А до советских войск никак не мог дойти Приказ. Москва, как обычно «не слышала», а что не видела, так это было яснее ясного.

                Вражеская масса с рёвом поплыла в наступление. Ломался лёд. Гибли воины, подрывались «бэтээры», загорались танки. В бою погиб бесстрашный офицер, полковник Леонов. Он сидел на люке танка и сразила его шальная пуля.

                Лучше русского солдата рукопашным боем никто не владел. Да разве всех перебьёшь? Однако перебили, но жалко, что кто-то остался. Сначала не знали, что враг не имел права отступать – свои же убивали. Потому и измываний над трупами советских солдат хватало, да таких, что могли так поступать только психи, недоразвитые фанаты, «зомби маоизма».

                Нервы ныли, словно скрипичные струны, но работающие автоматы давали солдатам шансы на победу. Не дожидаясь Приказа пару залпов сделал «град». И то, что «полетят» чьи-то «бошки», никого не волновало. «Град» прекрасно прошёл испытания, а остров вместе с китайцами взлетел в матовую высь. На том война и закончилась. От острова остались лишь признаки.   
 
                Полетели чьи-то «бошки», и едва слышные их голоса возвестили о наступающей весне. А вдоль китайской границы прошли учения «Амур». Из-за этого задержали «дембель», и Сергей остался в армии на неопределённый срок.

Глава одиннадцатая. А ДО «ДЕМБЕЛЯ» ОСТАЛОСЬ…

1

                Учения закончились, но советские войска, разместившиеся вдоль китайской границы, остались. Солдатам разрешили увольнения, а это значило, что и «дембель» на подходе. Ждали Приказа. В суете житейских забот он был ни близок, ни далёк и как-то несознаваем. 

                Сергею и его друзьям по «учебке», согласно старого Приказу, ситуация грозила остаться до осени. Но прибывший с проверкой полковник, из «Владивостока», дал указание демобилизовать первый выпуск «учебки». Вроде бы и порадоваться можно было. Но в сердце застряла какая-то тоска. Коллектив армейских друзей готовился к отъезду. Сергей по утрам продолжал упрямо бегать кроссы, грызся с Ткачуком, ходил со своим взводом строевым, горланил песни.

                «Серёга! Отдохни, перекури! Ты же «старик!» – кричали ему сверстники из других взводов, лежащие по утрам под кустами.  А Ткачук строжился:
 - Ты что, устал?..
 - Я? Нет…
 - Смотри у меня…

                И в караулы Сергей ходил со своим взводом, то разводящим, то на пост №1, к знамени части. По правде сказать, на первом посту было значительно легче, чем на том же посту в «учебке». Там приходилось стоять навытяжку перед входом. Здесь от входа был длинный коридор. Потом он поворачивал налево, и только в самом конце стоял пост со знаменем и железным ящиком начфина. На ящике красовалось большое чёрное пятно от штанов часовых. Шаги подходящих к штабу солдат и офицеров слышались за версту.
 
                Перед заступлением в наряд молодёжь первого взвода ползала по-пластунски, по плацу, имитировала стрельбу из автоматов, потом отмывалась и отчищалась. Сергей не отставал от своих коллег.
 - Как служит! – восхищались им офицеры. 
 - Да их Ткачук всех заездил! – язвил Чипулис.

2

                Сергея представили к награждению почётным знаком ЦК ВЛКСМ «Воинская Доблесть». Этот знак «ехал» из Москвы в политотдел.  Сергей боялся, что «дембельнётся» быстрее, чем «приедет» знак. А Ткачук продолжал его цеплять:   
- Ну, ты и ловкач. И тут своего не упустил…
- Эта награда получше, чем ваша «лычка», которую вы «зажали»…

                По ночам было тревожно. Где-то «вырезали» роту. Свершались нападения на солдат. Поэтому автоматы всегда были в боевой готовности, но домой  хотелось нестерпимо.

3

                Логинов решил остаться в роте старшиной. Кремнёв жениться на биробиджанской красавице-библиотекарше и остаться у неё. К новой «пассии» путь его был давно «накатан».
 - Извини, «Старик», влюбился. Ты уж зайди к моим, скажи, что скоро приеду с молодой женой…

                - Мужлан ты, Виктор! И надолго ли? Я хоть до дома успею доехать?..
 - Может, останешься? – талдычил Жданов Сергею. – Хоть в батальоне, хоть в городе. Протекцию дам любую. Я ведь тебе говорил раньше об этом…
 - Нет, товарищ капитан. Домой и только домой. А в батальоне Гостищев остаётся. Его куда?..

                - Неужели ты думаешь, что я с этим придурком работать буду?..
Встретился радостный Горбачёв:
 - Пушков! Радость у меня какая! В Германию еду служить! Представляешь?..
 - Представляю! И тоже рад за вас. А я — домой!..
Горбачёв был счастлив! Весь светился изнутри! Прыгал, как мальчишка и заражал своим оптимизмом.

                А Максименко собирался ехать к брату, «в глушь, в Саратов». Родителей у него не было. Парень воспитывался у бабушки, и перед призывом в армию стал техником-мелиоратором. После посещения брата он собирался в Барнаул. Сергей дал ему свой адрес. Под осень он приезжал к Сергею, с неделю гостил, маме по душе пришёлся. Она сокрушалась: «Сирота! Жил бы с нами. А там, глядишь, и женился бы, квартиру получил»…

                Но была у Максименко мечта!  Он хотел жить в вечном лете, среди роз и тюльпанов. И уехал он в Душанбе. А там семьёй обзавёлся. Работал в министерстве мелиорации. Дочь родилась, Оксана.

4
 
                Дегтярников обещался заехать. Ему с группой единомышленников «светил» велопробег вдоль Транссибирской магистрали. А потом, в Барнаул приехал Кремнёв, но уже из Якутска, с новой женой, Валентиной и дочуркой Ирочкой.
 - Ты что, многожёнец, рехнулся? Срок себе зарабатываешь? – возмутился Сергей.
 - У нас дочка. Как же я брошу своего ребёнка!..

                Но через некоторое время он снова развёлся. И Валентина оказалась у него не последней. Виталий слонялся по клубам, Дворцам культуры. Везде руководил самодеятельностью, театральными кружками. Даже с полгода работал директором строящегося «Дворца Шинников — отсиживался там, среди недавно поставленных стен и строительного мусора. А потом, вместе с любовницей с «Шинного комбината», музой и вдохновительницей, погиб в автокатастрофе. Но... бог ему судья!

5

                - Вот, тебе замена, Пушков! – привёл Ткачук в роту парня из последнего пополнения новоиспечённых специалистов «Сергеевской учебки», ефрейтора по званию. –  И в профиль, словно, ты, и в фас. И худоба, и очки, как у тебя. И даже тетрадочка стихов имеется…

                Сергей заулыбался. Действительно, ефрейтор был похож на него.
 - Как фамилия твоя, товарищ ефрейтор! – спросил он парня. – Чем раньше занимался, кроме стихов?..
 - Я Виктор Подорванов, из Владивостока. В школе был секретарём комсомольской организации, в «учебке» —  тоже…

                - Тебя напоминать будет, –  произнёс Ткачук. – Пусть меня осудят, но я не хотел двигать тебя в звании. Так ты был ближе всем слоям: и нижним, и верхним, разумен, предприимчив и сознателен. Всё сам делал. Капрала бы тебе дать. Да уж ладно…

                - Не надо мне ваших званий. Две веских комсомольских награды для меня не мало. Служите, пока служится, а я домой поеду…
Ткачук беззлобно усмехнулся:
 - Я тебе завидовал. Ты бы «взял своё», если бы остался. А теперь, обучай «молодого»…

                - Обучать, так обучать! Меня никто не учил. Если голова на плечах имеется – «выплывет», – пробурчал Сергей.
 - Подорванов!..
 - Да, товарищ лейтенант!..
Пока учись у Пушкова. Но обещаю. Будешь хорошо служить, получишь и звание,  и аппаратную, и власть.

                - У тебя получится, – уверил «молодого» Сергей. – В тайгу не ехать…
 - А если и ехать, не пущу. Тебе позволил смыться. Теперь жалею, – показал своё упрямство Ткачук.
 - А зря. Для поэта тайга была бы не помехой…
 - Хватит «каркать»! – обозлился Ткачук.

                - Я вам, товарищ лейтенант, и раньше говорил, что стерильность для сержанта – фактор пагубный. Основой созидания и развития любого человека является труд, и только труд. Иначе затуркают. А вы не желали понимать этого…

6

                Раньше всех демобилизовался Петров. При такой «крыше» не грех было и воспользоваться случаем. Он писал, что жалеет об отъезде. Без любимой Кати нет ему жизни. И если она его примет, то он обязательно вернётся.

                Сергей ни разу не видел Кати. Знал только, что между ней и Петром произошёл конфликт. Сергей был в курсе конфликта. Поехала зазноба Петра как-то на юг, будучи в отпуске. А там какого-то приятеля встретила. Слово за слово. В результате пришлось делать аборт.

                Пётр относился к ней трепетно, называл ангелом в кисейном одеянии, среди серых облаков. А тут взбеленился.
 - Да я бы с ней за большие деньги целоваться не стал, не говоря о постели общей, – высказался как-то один из сослуживцев. – Может, она не такая и дурная, однако ноги волосатые, да в глазах, словно, бес поселился. Были мы у неё с Петей. По пьянке чуть было не «оформил». А Петька спился. Тоже мне, мужик называется…

                В следующем письме, которое Сергей получил уже в Барнауле, Петров сообщал, что вернулся к Кате. Живут счастливо. Двойняшек она ему родила. Трудится инженером на Биробиджанском трансформаторном заводе и нисколько не жалеет, что вернулся. Он и Сергею советовал вернуться и осесть в батальоне секретарём комсомольской организации.

                - Там опять нет никакого порядка, – писал он. – Горбачёв уехал а Германию, за него остался Гостищев, но Жданов им не доволен. Все вспоминают тебя и твою деятельность. Ткачук уехал служить в Белогорск, прихватил с собой сержанта Рожкова. Новая «молодёжь» уже не та, что были мы в своё время. Комсомол «завис». Приезжай на своё законное место.

                В батальоне формируется новая часть. Командир – бывший начальник штаба из Сергеевки, майор Квакин. А за себя, говорят, оставил своего помощника.

Глава двенадцатая. ДЕМБЕЛЬ...

                Сергей не хотел возвращаться в Биробиджан. Его окрыляли перспективы, города, новостройки. Шальные ветры радужных надежд уносили его навстречу новым подвигам и новым иллюзиям с озорными глазёнками. В предвкушении новизны затевались разные переписки с администрациями строящихся объектов. Мечталось о нежных девичьих ласках новоявленных «золушек», образца первозданных восприятий - не пугала жизнь "в шалаше", в их цепких объятиях.

7

                - У меня тут адресок есть, из Волгограда. Если есть желание познакомиться с хорошей девушкой, то напиши ей, – предложил Максименко. – Я ездил к брату в отпуск, поддружил там малость с подругой этой девушки. Теперь она ждёт меня, а мне «контачить» с ней не хочется. Так что, думай…

                Сергею не особо интересно было завязывать переписку с незнакомкой. Ни о какой любви к ней и речи быть не могло. И встречаться он с ней не собирался. Живой и волнующий образ Наиры стоял перед глазами. И Сергею никак не хотелось изменять ему. Но юношеское любопытство наталкивало на авантюру.

                - Я прочла ваше письмо и растерялась, – писала Сергею девушка. – Даже и не думала, что мне кто-то может написать. Где вы взяли мой адрес?..
 - Друг, Василий, дал. Вот он рядом, в затылок дышит…
- Привет передавайте Василию. Его моя подруга ждёт с нетерпением. Пусть ей письмо напишет…

                Но Максименко не спешил отвечать «зазнобе». Говорил, что всегда успеет  связаться со своей «невестой». А Сергей отправил свою фотографию рекомендованной девушке.

                «Получила вашу фотографию. Уж очень вы на ней строгий. А моя главная забота, это прописка. Мы с братом и сестрёнкой живём на квартире. Хозяйка, тётя Поля, нам вместо мамы. Приезжайте в гости или… вам, конечно, решать. Не забывайте нас. Высылаю вам своё фото. На нём я неважно смотрюсь, но другого нет…»

                С фотографии глядело светлое миловидное лицо с добрым взглядом. Сергей представил девушку в окружении детей, и ему ужасно захотелось стать её гостем. И звали девушку Надя. Прямо, как однокашницу.

                «Я приеду к вам, через месяц-два. Ваше фото меня взволновало. Я за то, чтобы увидеться с вами. Но могу оказаться другим и разочаровать вас. Вы мне льстите, но это напрасно», – писал Сергей, не веря своим словам.

                «Я никогда никому не льстила. И не имею такой привычки…
 «Вы та девушка, о которой я и мечтать не смел. Но ваш образ постоянно мне являлся в виде доброй музы. И вдруг, вы наяву. Я предстану перед вами, как только отгремят грозы и в синее небо устремится свет надежды, свет ваших божественно-добрых глаз, – отвечал он ей в романтическом тоне.

                Но ответа не последовало. Сергей «ломал голову». Думал, что  лишнее что-то сказал? А может она, Надя, поспешила с приглашением, а потом одумалась? И уже перед отправкой домой на подоконнике казармы он увидел своё письмо, распечатанное и не отправленное.

                - Вот и всплыло. Опять эта сволочь влезла, лейтенантишко ненавистный! – подумал он о Ткачуке. –  Везде свой нос поганый суёт, «иуда местный»…
Сергей написал ещё одно письмо, но ответа так и не было. Видать, девушка что-то плохое подумала.

8

                Ещё раньше, когда весна уходила за горизонт своего бытия, и утверждались строгие штрихи лета, Виктор Подорванов читал Сергею свои стихи. Он был тонок и поэтичен. Сергей не толще, но его стихи отличались грубоватостью. Виктор, если и критиковал творчество Сергея, то подходил к этому процессу очень осторожно, чтобы не обидеть парня. Слог Виктора был лиричен и музыкален, и мастерски написанные строки ложились на душу. Сергей записал в его тетрадь отзыв о творчестве своего преемника:
 
                По натуре лирик страстный,
                Мастер образных картин,
                Проводил меня в прекрасный
                Мир, где властвует один.

                Очарован красотой
                И спектральностью сравнений.
                Своих мыслей, настроений
                Явно вижу отраженье.

                Виктор был тронут вниманием Сергея и смущён, но дал ряд деловых  советов в стихосложении, как сам это понимал. Он любил своё «Приморье», сравнивал его с глазами синей девочки.
 - Но почему синей? – спрашивал Сергей.
 - Я так вижу, – отвечал Виктор.

                Его второе письмо пришло уже на Барнаульский адрес, где он сообщал, что так и остался в звании ефрейтора, вопреки обещаниям Ткачука, хотя и должность освободилась. Зато его (Виктора) тетрадь пополнилась многими стихами.

9

                Сергей стоял в центре плаца, вместе с другими «дембелями». Вот и завершилась служба.  Его, а с ним и сверстников, вывели за штат ещеё за неделю до «дембеля». Образовавшиеся «бреши» заполнили вновь прибывшими спецами из «учебки» и новобранцами. Порядки в ротах остались новыми.  Не было хамства, унижения, «дедовщины», и все это благодаря свежему притоку ефрейторов.

                Они сумели взять власть в свои руки. Перед «дембелями» проходили роты с песней «Взвейтесь соколы орлами». Молодые солдаты отдавали честь уже отслужившим воинам, а у тех катились слёзы, и сердца колотились не в такт. Прощались, по-братски обнявшись.

                Конечно, если бы не проверяющий из «Владивостока», грузный полковник, с одутловатым лицом, не стоять бы сейчас нескольким выпускникам «учебки» среди «дембелей». Просто, кто-то из сержантов пожаловался полковнику, что при сроке службы с декабря шестьдесят шестого года, их не хотят отпускать домой. Полковник только и произнёс: «Разберёмся». И вот они оформлены на «дембель» и выведены за штат.

                Правда не обошлось и без курьёзов. Проверяющие любят давать солдатам всевозможные «вводные». И на этот раз, когда некоторые взводы походили строевым с песней, а некоторые поползали по-пластунски, Последовала команда: «Вспышка сбоку!..» Солдаты не двинулись с места.

                - Вам что, не ясна команда, вспышка сбоку? –возмутился проверяющий.
 - Но с какого боку, товарищ полковник? С правого или с левого? – спросил один из молодых солдат.
 - Падай, твою мать! Потом разбираться будем! - рассвирепел полковник.

                А когда полковник проходил по шеренге солдат, спрашивая, есть ли вопросы, сержант Тарнавский произнёс: "Застебніться, товариш полковник, а то у нас старшина дуже злий". Полковник пристально поглядел на Тарнавского и застегнул две верхние пуговицы своего мундира.

                Пыхтел эшелон. Дым шлейфом развевался. Вагоны переполнены, и на подножках толкотня. По зелёным петлицам было видно, что ехали пограничники.
 - Ну-ка живо по вагонам! Всем застегнуться. Что за вид? – шумел капитан, начальник вокзала, грузин, судя по акценту. – Где документы на значки? – Докопался он до Сергея.
 - У подполковника в папке – ответил тот.

               
                - Где документы на значки у этого ефрейтора? – «попёр» он на подполковника, ответственного за доставку «дембелей».
 - Что, я перед вами папку буду растрясать? Не жирно ли будет? – резко ответил капитану подполковник.

                Начальник вокзала снова начал воспитывать пограничников.
 - Глохни, морда крысиная. Парни отслужили. Домой едут, с Даманского! – отвечал ему офицер с подножки вагона.
 - Блатной что ли? Гимнастёрка до пупа. Ремень неизвестно на чём висит. Почему в тельняшке? Снять немедленно! Всех ссажу и в часть отправлю! Где начальник эшелона?..

                - Заткнись, тварь безмозглая! – пытался урезонить разбушевавшегося начальника вокзала тот же офицер. – Ты не лез в огонь, под пули, не глядел в морду смерти, не трясся на посту, не искал своих товарищей среди мёртвых…

                - В чём дело, товарищ капитан! – обратился к начальнику вокзала неизвестно откуда взявшийся генерал-майор Карасёв.
 - Да вот, форму нарушают, товарищ генерал, Вынужден задержать эшелон!..
 - Ребята с Даманского едут, герои! Немедленно отправляйте эшелон! – распорядился Карасёв.
 - Есть, товарищ генерал, только форма…
 - Вам что, капитан, без мата непонятно? Я же сказал!..

10
               
                Эшелон тронулся. Сергей глядел в окно. И уезжать было жаль, и домой тянуло. Внезапно он увидел девушку. Она стояла у выхода на перрон, маленькая, незаметная, спрятав лицо в букет тюльпанов. «Да это же Наира! – узнал девушку Сергей. – Интересно, почему она здесь? Уж не своего ли суженого, из какой-нибудь командировки, пришла встречать?..»
По расчётам Сергея, Наира, а с ней они не виделись с прошлого лета, должна была выйти замуж.
 
                Состав набирал скорость, и черта, за которой оставался вокзал, погрузилась в сизый дым, перемешавшийся с огнём таёжных пожаров.  Пепел, движимый ветром, стал частью седого тумана, восходящего из болот. Бежали минуты, с ними — годы-поезда по неведомым дорогам в неведомые стороны. Колёса отбивали ритм, ускоряя свой бег. И весь переезд в воинском эшелоне был, как сон, состоящий из видений.

                «Форму не торопитесь снимать. Обстановка международная островата. И с трудоустройством повремените»,  – сказал Сергею в военкомате лейтенант. Эта весть смутила парня. Ему не хотелось воевать. Однако, через месяц он получил мобилизационное предписание, с условиями внезапной мобилизации. В военкомате его вклеили в военный билет и разрешили устроиться на работу. Воинский мундир, вместе со значками, перекочевал к соседскому мальчишке.
               
                Сергей  устроился на «моторный» завод. И однажды в обеденный перерыв, он носом к носу столкнулся с однокашницей Галей. Она покраснела и опустила глаза, а Сергей сделал вид, что не заметил девушку.

                Конечно, его тронула эта встреча, но почему-то после  замужества Нади, прежние чувства к ней угасли. Потом они встретились на автобусной остановке. Она увидела Сергея и кивком его поприветствовала. Сергей ответил тем же, но показал своё безразличие. А потом узнал от одногруппниц, что Галя, после развода с Денисом,  снова вышла замуж. От последнего мужа родила мальчика. Назвала его Серёжей.

                И письма, и визиты друзей – всё осталось позади. К родителям Кремлёва Сергей не стал заходить. Неудобно было за Виктора. С Кремлёвым, когда он приехал, они ходили в Дом культуры, где когда-то занимались, заглядывали в учебные классы, встречали знакомых, пили вино и пиво.
         
                Однажды Сергей возвращался вечером домой и увидел в почтовом ящике письмо с обратным биробиджанским адресом. Писала Наира. Сергей вынул из конверта исписанный округлым женским почерком лист почтовой бумаги, и сразу почувствовал присутствие любящей девушки. От письма шла какая-то волна энергии. Сбрызнутый духами лист был тёплый и даже искрился.
         
                Он сразу вспомнил мягкую походку Наиры, её белый халатик и горячие ладони. Вспомнил свидания и неумелые поцелуи. Конечно, это ни та барнаульская Надя,  не раз выходившая замуж, ни любовь его юности, ни волгоградская, решившая больше ему не писать. «Какой же я дурак! Такую замечательную девушку упускаю!»

                "Милый, Серёжа!
                Извини, что внезапно исчезла и долго не давала о себе знать. Зря ты пошёл на поводу у папы и не захотел со мной видеться. Ты был прав. Я не еврейка. Меня подкинули в дом малютки с запиской в пелёнках. А в записке стояли дата моего рождения, имя и армянская фамилия Мерзоянц. Папа с мамой удочерили меня, но имя оставили. Папа офицер, и жизнь наша связана с переездами. И училась я в разных школах.

                В моём паспорте  написано, что я еврейка, и папе с мамой захотелось, чтобы муж мой тоже был евреем. Но я этого не хочу. Мне дорог ты и только ты. И Шнайдер тут непричём. Он тоже не желает подчиняться волеизъявлениям еврейского сообщества. Ищет себе девушку по душе, хотя в «Биробиджане» это почти невозможно. Ради тебя я пришла на вокзал, и твои любимые тюльпаны тебе предназначались, но ты меня не заметил. Я и сейчас работаю в госпитале. Поступила в Хабаровский медицинский институт. Папу с мамой сумела убедить, что не нужен мне найденный сообществом жених и тем более будущий муж, равносильный «коту в мешке». Родители махнули на меня рукой, и мама сказала: «Делай, что хочешь!..» Папа нашёл твой адрес, в бумагах батальона, и отдал мне. Ему недолго осталось служить в Биробиджане. На очереди – Чебоксары. Однако, я поеду только туда, где ты, или сам приезжай ко мне, если, конечно, пожелаешь. А то я, дурёха, размечталась. Прости за сумбурное письмо. Но я люблю тебя!
Твоя Ная"               

                Сергей несколько раз перечитал письмо. Вспомнил предложение Жданова, вспомнил Петрова, и понял, что в Биробиджане не пропадёт. А главное, снова увидится с Наирой, любящей его девушкой, что так запала душу парня, и казалась потерянной, но нашлась сама. Сергей решил ехать к ней. Утром он сбегал на почту и отправил телеграмму: «Ная, милая! Лечу к тебе на крыльях! Твой Сергей!..»

Глава тринадцатая. Ная

1

                - Поздновато приехали, молодой человек. Ная столько слёз пролила из-за вас, – произнесла укоризненно старшая медсестра кожного отделения.
 - А сейчас она где? – спросил Сергей, растерявшись.
 - Отец не захотел оставлять её в Биробиджане. Сначала посадил под домашний арест, а потом, самолично забрал документы и уволил девушку из госпиталя, одну из лучших медсестёр, негодяй бессердечный. Теперь их семья в Чебоксарах…

                - Он же нашёл мой домашний адрес и отдал его Наире…
 - Видимо, самолюбие сыграло. Не пожелал за русского парня дочь замуж отдавать. Велико влияние еврейской общины…
 - Она же не еврейка!..
 - А кто об этом знает?  Документы не исправишь…
 - Адрес её новый у вас есть?..
 - Нет, молодой человек. Езжайте домой. Вы молоды. Ещё встретите достойную девушку…

                Прибыв в «Барнаул», Сергей сделал несколько попыток написать в горсправку «Чебоксар», но ответы приходили неутешительные: таковая в городе не значится.
 - Она же знает мой адрес, – размышлял Сергей. – Могла бы и весточку прислать. Может, от Нади из Волгограда письмо пришло на адрес части, а его в политотдел переслали? Тогда, точно, майор Шкроб мог им воспользоваться...

                Но Сергею от размышлений легче не стало. И он, окунувшись с головой в массу свалившихся дел, потерял всякие надежды на удачный поиск.  Появились нежелательные компании, непреодолимые высоты, болотистые ямы. И всё это надо было как-то преодолеть. Но как?..

Примечание:

*Да ладно, Ми і так пристосувалися. А ти, друже, запевай  - Да ладно, Мы и так приспособились. А ты, дружище, запевай и правильно.

**Один, поголи мені голову, щоб волосся не лізло. Далекий Схід все-таки – Друг, побрей мне голову, чтобы волосы не лезли. Дальний Восток все-таки.

***з'їдали пожирали свою їжу – съедали пожирали свою еду.

****- Ти якось хвалився, що батя твій справжній фахівець, і горілка його сильна, з вишні, валить наповал. Нехай хоч баночку пришле...
- Напишу йому, товаришу молодший лейтенант, обов'язково напишу…

Пришла посылка. И не подумаешь, что там самогонка. Компот вишнёвый, но вишенка только одна.
- Для вас, товаришу молодший лейтенант...
- Спасибі, Славік, за подарунок. Відразу видно, що батя твій спец. Дай-но банку, скуштуємо... Он взял у Тарнецкого банку и грохнул её об забор. – Попався на вудку, хохол. Позорник!..
- Від хохла і чую. Негарно так надувати...
- Пізнаю, що ще раз прислали самогонки, голову знесу. Зрозумів?..
- Ви негідник! – молвил обиженный Тарнецкий.
- Легше на «поворотах», Славік. А то, як би гірше не стало. Ти ж знаєш, я все можу…

****- Ты как-то хвастался, что батя твой настоящий специалист, и водка его сильная, из вишни. Валит наповал. Пусть хоть баночку пришлёт... - Напишу ему, товарищ младший лейтенант, обязательно напишу…
 Пришла посылка. И не подумаешь, что там самогон. Компот вишнёвый, но вишенка только одна.

25.01.19г.