Гл. 1. Куделины

         
 Ещё в середине семнадцатого века, русские цари, были обеспокоены необходимостью защиты  богатых дальневосточных владений. Поэтому Москва, спешно наращивала там вооружённые силы, мелкие и крупные партии служилых людей перебрасывались в Забайкалье и на Амур, начиная с 1650 по 1670 годы.
В 1685 году в Забайкалье прибыл царский посол Ф.А. Головин, а с ним тысяча сто десять человек, набранных из московских стрельцов, сибирских служилых людей «их детей и братьи», а также из «промышленных гуляющих людей». В их числе был и Кузьма – московский стрелец, по прозвищу «Куделя», за то, что был очень кудрявым и сильным.
  От него и пошёл Забайкальский казачий род Куделиных.
К началу переговоров Головина с маньчжурами, численность войск увеличилась до двух с половиной тысяч человек.
 А в 1745 году, по царскому указу в Сибирь спешно  были переброшены два пехотных и три конных полка из центральной России.
 Прадед Фрола - двадцатиоднолетний Данила Тимофеевич Куделин,  родившийся  уже в семье служивших России казаков, начал службу в казачьих частях Нерчинского  округа ещё в 1760 году.
  Он застал ещё то время, когда  часть казаков, из-за постоянных войн и походов принимала обет безбрачия, и не женилась.
  Однако, через пару десятков лет, этот обычай незаметно ушёл в небытие, и казаки стали потихоньку обзаводиться семьями.
  И если Донские и Запорожские казаки женились в основном на своих пленницах, привезённых в качестве трофеев из военных походов России, то Забайкальские казаки женились в основном на местных девушках: бурятках, тунгусках и дочерях русских крестьян-переселенцев.
  Вот и Данила Тимофеевич, будучи уже в зрелом возрасте, присмотрел себе невесту – Серафиму Ганишину, дочь горного мастера – Ивана Сидоровича Ганишина, большого знатока по части золота и серебра.
   Ему тогда было сорок девять лет, а ей двадцать пять.
  Серафима красотой не блистала, поэтому, наверное,  задержалась в «девках» так долго. И когда младший урядник Куделин посватался к ней, папаша с лёгкостью отдал за него дочь, а в качестве приданого, дал  за ней, небольшой дом в Нерчинске – городе, основанном в 1654 году казаками Петра Бекетова.
  Так, у казака Данилы Куделина, появилась «боевая подруга» и свой дом. До этого времени он проживал в казармах полка, на окраине города.
  Впервые почувствовав, что такое семья и любовь женщины, Данила сразу взялся за переустройство дома, и через два года, к рождению первого сына – Степана, его дом был одним из лучших на улице, светлым и просторным.
 Уже тогда, казакам неплохо платили за службу, и он,  практически не употребляя спиртного, и не куря табака, все свои деньги вкладывал в обустройство дома. Да и тесть, к слову сказать, тоже помогал им деньгами, видя, как зять, старается для своей семьи.
  Когда родился первенец, Данила сразу решил, что он, как и его отец, тоже будет казаком. И, самого раннего детства воспитывал его воином. Потом родился сын Иван, затем дочь Мария. Однако вспыхнувшая в Нерчинске через шесть лет после рождения первенца, эпидемия тифа, унесла многих жителей города, в том числе и Ивана с Марией.
  А, Степана спас бурятский шаман, отец одного из бурятских казаков, с которым Данила подружился, в одной из схваток с  бандой хунхузов  на берегу Аргуни.
   Когда в городе начали умирать люди, и власти объявили карантин, Бадма, так звали друга Данилы, увидев его горе и слёзы Серафимы на могилах умерших детей, просто посадил семилетнего Степана позади себя на лошадь, и помчался в свой посёлок, расположенный в десяти верстах от Нерчинска.
  Потом вернулся, и сказал, что оставил Стёпку у брата, тот осмотрел его, и сказал, что вылечит его и не даст умереть.
 Данила с женой, «денно и ношно» молились Богу, чтобы он пощадил их сына, и Бог их услышал – Степан остался жив.
  Он быстро рос, начал учиться в горной школе, причём очень хорошо успевал по всем предметам, особенно по письму.
  В 17 лет его приписали к  казачьему полку, где служил Данила, и он очень годился этим. А, в 21 год, Степан уже начал службу казаком.
  В это время Россия готовилась  к войне с Францией, и часть забайкальских казаков, решено было направить в центр России, в Екатеринбург, а полки уральских казаков ближе к Москве. В их числе, оказался и  казак - Степан Куделин.
  Данила Куделин, тогда уже вышел в отставку, и обучал молодых казачат верховой езде и джигитовке.
  Летом 1811 года, сборный Забайкальский казачий полк погрузили на карбазы вместе с лошадьми на реке Витим, и они медленно поплыли  на запад  к священному озеру Байкал.
 Плыли долго, часто останавливаясь для принятия пищи и кормления лошадей, и заодно любуясь красотами родного края.
  Потом была труднейшая переправа через Байкал, при которой было потеряно пять лошадей и две телеги с провиантом.
  Однако, по прибытии полка в Иркутск, был получен приказ возвращаться назад. Оказалось, что, за это время хунхузы   напали на Приаргунский и Забайкальский остроги: пограбили поселения  расположенные рядом, сожгли часть домов на окраине города и снасильничали там всех девушек и женщин.
  Об этом, казаки узнали только тогда, когда через месяц, уже своим ходом, вернулись домой в Нерчинск.
  За этот трёхмесячный поход, молодые казаки очень сдружились, и  многому научились у бывалых казаков, особенно в деле переправ через реки и выживание в трудных походных условиях.
  Станичный атаман, есаул Кузовкин, перед походом приказал Степану, и ещё двум молодым казакам, надеть в левое ухо серебряную серьгу, это означало, что они все единственные дети в семье и их должны были беречь.
  Сразу после возвращения в родные места, казачий полк, в котором служил Степан, был направлен на границу с Китаем  в  Забайкальский острог, для его защиты и вос-становления после набега хунхузов.
  Местные жители, уже уставшие от набега непрошенных гостей из Китая, и начавшие потихоньку покидать эти места, очень обрадовались прибытию новых казачьих войск, и стали активно помогать  восстанавливать острог, одновременно укрепляя границу.
   Учитывая желание Степана учиться горному делу, Данила Тимофеевич обратился через станичного атамана, к командующему Забайкальским войском, с просьбой, чтобы сын служил сразу все четыре года, а потом поступил учиться слушателем в Нерчинскую горную школу. Эту школу основал отец его матери – горный инженер Иван Сидорович Ганишин и где готовили грамотных рабочих и служащих для горнозаводской деятельности.
  Среди казаков, такое встречалась редко, основным их занятием, кроме военной службы, было земледелие, разведение лошадей и рогатого скота, и ещё служба в горной милиции по охране приисков, но просьба заслуженного ветерана была удовлетворена – Степан остался на службе и трубил на ней подряд целых четыре года, дослужившись до старшего урядника.
   В России в это время гремела война с французами, и её отголоски изредка долетали до далёкого Забайкалья. В основном, это были рассказы офицеров воевавших под Москвой, и по тем или иным причинам, сосланным для дальнейшей службы в Сибирь.
  Когда, капитан Володарский, в 1815 году прибывший из Москвы, и назначенный командиром батареи Нерчинского полка, рассказывал своим подчинённым о том, как фельдмаршал Кутузов сдал французам Москву, про Бородинскую битву, и мужество русских воинов, в том числе и казаков генерала Платова, у всех канониров и бомбардиров батареи от гордости загорались глаза. Но, особенно, им всем  понравился рассказ капитана, про казачий партизанский отряд полковника Дениса Давыдова, действующих в тылу у французов.
  - Однако, наши братья-казаки, тоже так ходют по китайской земле, и гоняют  там манжуров и монголов. Хунхузы, тоже с казаками в бой вступать не любят, боятся, а всё больша из-под тишку нападают на те деревни и сёлы, которы охраняют  казачьи части, - заметил капитану  хорунжий Глыбин, седой, здоровый мужичина.
 - Да, опыт войны показал, что казаки быстро передвигаясь по тылам противника небольшими отрядами, могут нанести большой урон неприятелю. Француз страшно боялся наших казаков, особенно, когда они лавой шли в наступление с саблями и пиками в руках или действовали из засад. Там, в их войске, тоже немало конников было, особенно польских шляхтичей, те тоже славно рубились, однако против наших казаков, всё равно устоять не могли. Вы знаете, что наши казаки даже до Парижа дошли? Нет? Дошли, очень восхищались этим городом и тем, как там люди живут. Правда, я там уже не был, - горько вздохнул капитан, и замолчал.
 - Ваше Благородие, простите великодушно, а как Вы к нам сюда попали, в таку даль? - полюбопытствовал один из бомбардиров.
 - Как попал?  - Капитан на секунду задумался, а потом, хитро улыбнувшись, продолжил:
– Это, братцы длинная история. Просто после того, как французов окончательно разбили при реке Березине, и они  с остатками войска побежали назад домой, все крестьяне,  воевавшие против них, снова вернулись домой, к своим помещикам.
  Они снова стали крепостными, невольными людьми, и значит, помещики могли с ними делать то, что захотят: продать, купить, жестоко наказать. Но, теперь, крестьяне были уже не те, что раньше - они воевали за свою Россию, и отстояли её. Начались волнения среди них, потом среди части младших и старших офицеров, с которыми они бок о бок воевали против супостата. Я тоже был  недоволен таким положением крестьян, моих бывших подчинённых, ну и позволил пару раз высказывался по этому  поводу среди офицеров. Потом среди  основной массы офицеров тоже начался ропот и волнения. Об этом, конечно же,  тут же донесли Государю Императору, и сразу последовал Указ о переводе наиболее бойких и недовольных офицеров на Кавказ или в Забайкалье. Так я попал сюда к вам, и буду  рад служить вместе с казаками.
 - А, расскажите ещё про казаков, Ваше Благородие, дюже интересно, - попросили капитана его подчинённые, и он снова продолжил рассказ о славе русского оружия и пушкарей в битве при Бородино.
 - Знаете ли вы казаки, что сформированный ещё в царствование Императора Павла первого, сорок первый пехотный Селенгинский полк, а это случилось  ещё в 1796 году в городе Селенгинске, который сначала назывался «Сибирским мушкетёрским полком», он стал называться «пехотным» только в 1811 году, когда выступил из Си-бири в центральную Россию, к Москве. Так вот, этот полк состоял наполовину из бурят, наполовину из русских крестьян и пришлых людей. Но дрался он отважно, и много бед нанёс неприятелю. И, воинам-селенгинцам за стойкость и отвагу в борьбе с наполеоновскими полчищами,  даже установлен памятник-обелиск, в столице Польши - Варшаве.
   Слушая капитана, казаки даже в толк не могли взять, как это быть крепостными.
  На Дальнем Востоке и в Забайкалье тоже жили крестьяне, но они сами растили хлеб, выращивали овец, коров и лошадей, продавали это всё купцам, платили налог государству и всё. А тут, на тебе, крепостные..
  Старатели работали на приисках по добыче золота и се-ребра, охотники добывали пушнину, а казаки несли службу по охране границы, и городов от набегов со сто-роны Китая и Монголии. А, там, в далёкой Москве всё не так. И это им было непонятно.
  Но, капитана Володарского казаки-артиллеристы полюбили сразу.  И частенько, в минуты отдыха просили его рассказать про то, как воевали казаки атамана Платова с Наполеоном, особенно про то, как при отступлении русской армии в конце июня 1812 года у деревни Керемичи,  его казаки в рукопашном бою, уничтожили целый фран-цузский полк Генерала Турно.
 Через некоторое время капитан сменил обычную военную форму на казачью, теперь он был уже не капитаном, а подъесаулом. А, ещё через два года, к нему из Петербурга приехала жена – Настасья Петровна, и он навсегда остались в Нерчинске, обучая батарейцев действиям на поле боя.
  В 1816 году, у Степана закончился срок службы, и он, в порядке исключения был принят слушателем  в горно - заводскую школу при Нерчинском заводе. Сбылась его мечта, заниматься, как и его дед по матери горным делом.
 В 1819 году Степан окончил эту школу и начал работать в горном управлении по поискам месторождений золота и серебра.
  А в 1822 году, Степан женился на Ульяне – дочери служилого казака Егора Дорофеева. Через два года у него родился сын, которого он назвал Данилой, в честь отца, умершего вслед за матерью осенью 1818 года.
  Жила семья небогато, но дружно и весело. Ещё через три года у них родилась дочь - Евдокия.
 Ульяна была большой рукодельницей: пряла шерсть, вязала, шила одежду, так что, в их доме все всегда были одеты, обуты и сыты.
 Данилу в 17 лет приписали к Нерчинскому полку, и в 1842 году он пошёл служить казаком.
  Горным делом, как отец он не увлекался, а очень любил военную службу. И ещё, он любил работать на земле, которую отец получил за  хорошую службу в горном управлении.
   Он очень любил тайгу и был заядлым охотником, сильным физически,  даже умудрился однажды сходить на медведя с одной рогатиной и кинжалом, и заколол его.
  Первый раз Данила женился в 25 лет, на крестьянской дочери Елизавете Савиной,  и с нею вместе они построили небольшую избу, предполагая жить в ней долго и счастливо. Однако судьба распорядилась иначе,  через год его жена умерла при родах, оставив ему дочь – Степаниду, девочку очень похожую на мать, которую Данила очень любил, и  долго горевал по ней.
  Данила в Степаниде души не чаял, и с детства стал брать её с собою на охоту или рыбалку, приучая к тайге и к нраву диких и бурных рек Забайкалья. Дед с бабкой, не особенно поощряли эти его «натаскивания»  внучки, хотя дед, со своей экспедицией частенько пропадал в тайге по нескольку суток, и не один раз  ему и его людям, там приходилось отстреливаться от разного рода людей, же-лающих поживиться за чужой счёт. Зная это, Данила очень рано научил дочь стрелять, владеть кинжалом и уметь постоять за себя.
  Дочь выросла красавицей, и в двадцать лет вышла по любви замуж за сына однополчанина Данилы, жившего в нескольких верстах от них, в другой станице.
  Они сыграли скромную свадьбу, и дочь ушла жить к мужу.
  Ему тогда уже исполнилось 46 лет, и он, отслужив положенную строевую службу, числился отставным.
 В тот день, когда дочь ушла к мужу, Данила словно потерял кусочек сердца, и долго не мог успокоиться. Он ушёл в тайгу, и почти два года жил там, в охотничьем домике, изредка выбираясь в город, за боеприпасами, хлебом и солью, и продавая купцам соболиные шкурки добытые и выделанные им самим.
  Он стал молчаливым и угрюмым, чураясь людей, и всё больше и больше отдаляясь от них.
  Смогла его вернуть к жизни только младшая сестра – Дуня. Она просто поехала в зимовье на санях, и буквально вытащила заросшего, и непохожего на себя брата снова в город. А, отец смог устроить его охранником в свою экспедицию, и  с этого дня Данила стал оттаивать. Он увлёкся рассказами отца, и стал ближайшим его помощником.
  Вместе с ним, в экспедиционном отряде отца служил казак - бурят  Дагба, весёлый, неунывающий и очень добрый человек. Однажды, в одной из  стычек с небольшим отрядом хунхузов, постоянно шаливших в приграничном Забайкалье, где в основном работала экспедиция отца, он спас Дагбу от пули бандита, когда у того не выстрелило ружьё.  Он успел выстрелить первым и попал хунхузу с хвостиком на затылке прямо в лоб.
  Дагба не забыл этого, пригласил его в посёлок, где жили буряты, и познакомил  со своей дочерью – двадцатилетней Аюной, красивой стройной девушкой, и тут же, зная, что Данила вдовый, предложил ему, чтобы он на ней женился. Всего у него было пять дочерей и три сына,  а Аюна была самой старшей из них.
  Не желая обижать товарища, Данила согласился, абсолютно не представляя, что будет делать он, уже «старый», много  всего повидавший казак, с молодой красавицей, да ещё оказывается из знатного бурятского  рода.
   Оказалось, что многие буряты из рода Дагбы приняли православие, и поэтому вопроса с венчанием у священника их церкви отца Николая, не возникло. И ровно через неделю, молодая жена, после скромной свадьбы сначала в бурятском посёлке, а потом и в их станице, вошла в его дом.
  Осмотрев внимательно весь дом и постройки, девушка улыбнулась и сказала:
 - Однако невесело живёшь. Как бирюк. Всё чёрное кругом, закопченное, окна давно не мытые. У других не так. Я была в доме у приказчика, торгующего солью, мы туда вместе с отцом ходили. Там, у него чисто, светло. Ты, давай, однако сходи в тайгу, поохоться на зверя, а я пока тут приберусь. Ты не бойся, у меня была русская подруга из крестьянской семьи, они там недалеко от нас себе избу рубят, так она меня научила, как за мужем ухаживать надо, и за домом тоже.
  Смущённый словами девушки, Данила окинул своё холостяцкое жилище взглядом, тяжело вздохнул – девушка права,  внутри дом зарос грязью и требует уборки. Потом оделся, взял ружьё, патронташ, вышел из дома, встал на лыжи и побрёл в тайгу. Ему было о чём подумать.
  А когда к вечеру вернулся, подстрелив только двух зайчишек, и вошёл в избу, то не узнал её, настолько всё блестело и сияло чистотой. А, у плиты что-то весело напевая на своём языке, колдовала молодая хозяйка.
  Аюна, оказалась замечательной женой, весёлой, да к тому же  ещё и не бедной. Её дед, глава их рода, дал за ней хорошее приданое, которое через два дня появилось в их дворе: три лошади, две коровы, десять овец и два верблюда. Пришлось  Даниле вместе с отцом и молодой женой срочно перестраивать зимовье и загоны для скота и заботиться о корме для всего стада.
 А потом, поняв, что в зиму, ему скот не удержать, он, посоветовавшись с Дагбой, просто продал  одну лошадь, корову и верблюдов в горное управление, получив за это хорошие деньги. На эти деньги, он решил купить лес, и пристроить к своей избе, баню и амбар для хлеба.
  Так прошло три месяца, и за всё это время Данила ни разу не прикоснулся к молодой девушке. Они даже спали на разных кроватях, она в одной половине дома, он в другой.
  Взрослый, солидный мужик, ходивший с рогатиной и кинжалом на медведя, он почему-то робел перед своей молодой женой, которая по годам, была ровесницей его дочери. Робел и всё.
  А Степанида, иногда прибегая к ним погостить, очень радовалась за отца, и видела, как он изменился, как о нём заботятся и как его любят. Дуне тоже очень понравилась Аюна, несмотря на то, что она была не из русских, а представительницей совсем другого народа.
  Они обе, и дочь, и сестра, не догадывались, что творилось на душе у Данилы, когда они расхваливали его жену, которую он пока держал за прислужницу.
  Однажды, в конце зимы,  несколько дней пробыв на охоте,  он простудился и вернулся домой  с температурой. Не привыкший болеть,  Данила тут же выпил стакан водки с перцем, закусил варёным мясом изюбря и, укрывшись полушубком, лёг на кровать. Аюна, в это время ходила в лавку за спичками и солью, и её дома не было.
  Когда она вернулась, он крепко спал, а когда проснулся, то понял, что не может встать с кровати из-за хвори. Всё тело ломило и крутило, а в голове стоял шум.
  Аюна, увидев его красное, мокрое от пота лицо, тут же бросилась за фельдшером, жившим через три дома от них. Фельдшер - Евдоким Семёнович, внимательно осмотрел Данилу, расспросил, прослушал могучую грудь и, покачав головой, признал воспаление лёгких.
 - Как же Вы батенька так? Судя по хрипам  и кашлю, вы уже несколько дней болеете, и на болезнь на ногах пере-носите. А, болезнь эта коварная, может, и в чахотку перерасти. Поэтому предписываю Вам Данила Степанович постельный режим, банки на грудь и спину для прогрева, растирания, ну и желательно растопленного барсучьего жира внутрь. Ну, банки я Вам сейчас поставлю, а насчёт медвежьего сала и барсучьего жира, Вы уж батенька сами позаботьтесь, хорошо?
   Аюна,  с испуганными глазами стояла за спиной фельдшера, слушала его разговор с мужем и внимательно наблюдала за мужем. В таком состоянии, она его ещё не видела. Услышав, про медвежий жир, и барсучье сало, она тут же рванулась в погреб, и стала перебирать там банки в поисках необходимых народных средств.
  Она знала, что у каждого охотника дома, всегда имеются эти «лечебные средства», особо популярные во всей Сибири, и ещё баночка с медвежьей желчью.
  Совсем не умея читать, она вытащила в комнату, где лежал муж несколько склянок с надписями, и попросила фельдшера, уже закончившего ставить банки на спину больному, прочитать надписи.
  В большой, на литр стеклянной банке, оказался медвежий жир, а в одной из маленьких банок барсучье сало. Потом фельдшер нашёл и флакон с засушенной медве-жьей желчью, это его особенно обрадовало.
   Сняв банки со спины, где остались их следы, он тут же растёр её медвежьим жиром, потом поставил банки на грудь Даниле, полчаса подождал, снял их и тоже натёр  его грудь жиром.
  Данила молча переносил эти натирания, но когда переворачивался со спины на живот и обратно, видно было, как ему это тяжело даётся.
  Укрыв его после этих процедур одеялом,  а потом ещё и полушубком, чтобы было теплее, Евдоким Семёнович, попросил у Аюны водки. Налил её в кружку, потом бро-сил туда кусочек медвежьей желчи из флакона, тщательно перемешал, и заставил больного выпить всё содержимое.
   Когда, Данила снова заснул он, отойдя от лежавшего больного подальше к окну, подозвал  к себе Аюну, и тихо сказал:
 - Ты, прости меня милая, но это всё, что я могу сейчас сделать. Если не поможет, то завтра заберём его в лечебницу. Правда там, обстановка не лучше, и уход похуже. А, тут ты, его жена. Даст Бог, выходишь. Кстати, когда он проснётся, растопишь в кружке барсучий жир, потом немного остудишь его, и заставишь мужа выпить. Противно, я знаю, но очень пользительно для лёгких. Всё милая, я пошёл, у Никольских ребёнок заболел, тоже нужно навестить, и поглядеть, что и как.
  Девушка проводила его, поблагодарила и вернулась в комнату, где спал муж.
  Было очень тихо,  так тихо, что слышалось дыхание мужа и свечей, горевших в подсвечниках около кровати.
   Ей стало горько и тоскливо, а главное больно за мужа, такого большого и крепкого как медведь, доброго и ласкового человека, которого она уже успела полюбить всем сердцем, и который, вдруг может умереть от какого-то воспаления лёгких.
 - Нет, не бывать этому. Я его жена, и не дам ему уйти на небо, он мне нужен, очень нужен. Я хочу родить от него детей, много, много. Детей похожих на него, и на его отца такого же доброго и хорошего человека.
  Аюна подошла к  иконам, расположенным в правом углу комнаты, и начала усердно молиться, вспоминая все молитвы, которым научил их когда-то священник отец Варфоломей.
  Ночью больному стало совсем плохо, он метался в бреду, говорил какие-то бессвязные слова, вспоминал жену, дочь и вся рубашка его была мокрой от пота. Заставить выпить барсучий жир, в таком состоянии, она не могла, но духа не потеряла.
  Просто, в один из моментов, когда  муж немного затих, она разделась догола, легла рядом с ним под одеяло, крепко обняла его и начала говорить, всякие ласковые слова, которые ей говорила мать, когда она болела в детстве, на своём родном языке. Он вроде успокоился, затих, а потом и она сама просто уснула. Уснула и проспала так до самого рассвета.
  Проснулась чуть свет, Аюна тут же быстро выскочила из кровати, оделась, и сразу положила руку на лоб мужа: лоб был очень горячий, а он также без сознания. С большим трудом, она сняла с него рубаху, надела чистую, и бросилась к печи. Нужно было постараться напоить больного растопленным барсучьим жиром.
  Затопила печь и, схватив ведро с полотенцем, побежала доить корову. Подоила, принесла молоко в избу, потом, вернувшись в зимовье, насыпала всем трём лошадям овса,  долила воды в корыто и подбросила им ещё  сена. Положила сена Бурёнке и овцам, посмотрела, как они начали  весело жевать и толкаться, и снова побежала в избу.
  Заскочив в комнату, где лежал муж, подошла к нему, прислушалась: он был жив, но лежал с закрытыми глазами и дышал со свистом и хрипом.
  Быстро процедила молоко, и поставила чугунок в печь, туда же и кружку с небольшим куском барсучьего жира.
  Жир скоро расплавился, и она осторожно влила туда немного тёплого молока.
 « Всё, снадобье готово. Только, как я смогу его влить в рот больному, он такой большой, тяжёлый, я рубашку то у него целый час меняла, и то вся измучилась».
  От этих мыслей, и боли за мужа, Аюна неожиданно для себя расплакалась.
  В это время раздался стук в дверь, и на пороге появился фельдшер.
Он, быстро скинув полушубок и шапку, тут же попросил девушку полить ему на руки воды.  Потом тщательно вытер их чистым полотенцем, специально припасённым для гостей и, взяв саквояж, шагнул к больному. Молча, внимательно осмотрел его, прослушал грудь,  покачал головой и тихо спросил у Аюны, с трепетом наблюдавшей за действиями фельдшера:
- Давно он в беспамятстве?
- Однако, со вчерашнего вечера. Он после вашего ухода сначала уснул. Потом проснулся, попросил воды, я дала, он сделал несколько глотков и затих. А, когда я подошла к нему, чтобы напоить, как Вы велели растопленным барсучьим жиром, он уже был без сознания.
  Вот, я тут приготовила это снадобье. Мне мама давала его с молоком, только не знаю, как в него влить это,- и Аюна показала на кружку, которую держала в руках.
  Они  вдвоём осторожно приподняли голову больного,  а девушка, приложив кружку к губам больного,  начала тихонько приговаривать на своём родном, бурятском языке:
- Давай пей. Пей потихоньку, пусть это жир погасит там внутри у тебя огонь. Пусть. Я так молилась за тебя, и не хочу, чтобы ты умирал мой муж.
  И что удивительно, больной Данила, находящийся без сознания, словно услышав слова своей молодой жены, сделал несколько глотков, и большую часть молока с барсучьим жиром проглотил.
  Потом фельдшер достал из саквояжа стеклянную банку, с крышкой, открыл её и сказал:
 - Ну, что милая, первую часть дела мы сделали. Теперь, мне нужно его натереть – грудь и спину этой мазью. Это мазь из черёмухи. Делается она так, берётся фунт  внутреннего медвежьего сала, растопляется в казанке, туда добавляется семь горстей свежих или сухих цветков черёмухи, всё это перемешивается, потом ставится в воду в большую  металлическую чашку и на огонь. Это, милая, называется «водяная баня». Вода к чашке кипит, нагревает смесь. После этого жир с примесью цветов  нужно будет процедить, а цветы выбросить. Эту мазь  нужно хранить в холодном месте. Сейчас мы её подогреем, и будем наносить на грудь и спину больного. Это, одно из действенных средств, при воспалении внутренних органов и жаре.
  Он разогрев мазь, вылил себе в руки, и стал осторожно втирать её в могучую грудь больного, а потом то же самое сделал и со спиной.  Потом, они сообща, снова укутали больного одеялом, сверху положили его полушубок, хотя в избе было уже очень тепло от разгоревшейся печки.
  - Доктор, а он не умрёт, а? Я так боюсь за него, - уже у порога, наконец, решилась спросить фельдшера Аюна.
  - На всё воля Божья, милая. Но, Данила Степанович мужик крепкий, жилистый, должен выжить. А, я сделал всё что мог. Пока, у нас в медицине, других средств, для лечения воспаления лёгких нет. К сожалению. Да-с.. Помолись за него ещё, и если сможешь, к вечеру ещё раз напои барсучьим жиром. Храни тебя Бог, милая, - и Евдоким Семёнович, понурив голову, словно он был виноват в том, что в России, нет лекарств от воспалений лёгких, побрёл в сторону   калитки.
   Вернувшись в избу, Аюна села на скамью, и призадумалась. То, что сказал медик, ей совсем не понравилось, и она, вспомнила, что  недалеко от их посёлка находится дацан, где живут ламы, умеющие лечить людей. И многие буряты, даже православные, ездят к ним лечиться. Её, когда-то возил туда отец, когда она в детстве простудила ухо, и оно начало болеть.
  Наскоро перекусив, и выпив горячего чая, Аюна вышла из избы, пошла на конюшню, оседлала коня, и рысью помчалась в посёлок к деду.
   Увидев грустное лицо внучки, дед, коротко расспросив её, о том, что случилось, тут же  оседлал лошадь, и они поскакали в монастырь, находящийся в  семи верстах, у подножья гор.
  Приехав туда, дед не пошёл, к далай-ламе, а обратился к своему знакомому ламе, выходцу из их рода  - Тугульде. Рассказал ему, что произошло у внучки с мужем, и спросил, не мог бы он поехать туда на место, и осмотреть больного.
 На, что Тугульда, семидесятилетний старик, резко замотал головой и сказал:
- Нет, Бандаракцай, я с тобой не поеду. Мы лечим людей здесь, в стенах дацана, здесь и стены нам помогают. А, вы, как я понимаю, его сюда привести не сможете из-за его тяжёлого состояния. Так, что с ним, и какового его состояние дочка? – обратился старый лама к Аюне и та, медленно, минуту за минутой рассказала всё про мужа и его болезнь.
 - Ну, что я скажу. Фельдшер ваш Евдоким Семёнович, я его хорошо знаю уже много лет, человек мудрый и всё сделал правильно. И мазь из черёмухи применял, тоже правильно. Всё это должно победить хворь.
  - Но, он же, ничего не соображает, лежит, потеет, и тяжело дышит, - вырвалось у Аюны.
  - Воспаление лёгких  - хворь тяжёлая дочка. И лечится оно долго и тяжело. Тут нужно время и терпение. Тут у нас в одной станице недавно два малых дитя померли от этой болезни,  их родители поздно обратились к нам. Только терпение и ожидание, ну и ещё тепло с любовью вместе. Ладно, что тут говорить, я дам вам снадобье для больного, его проще давать ему, чем барсучий жир с молоком, хотя, если сможешь, то продолжай его поить этой смесью.
   Я хотел, чтобы Вы сами приготовили его у себя дома, по моему рецепту, но это будет нескоро. Поэтому, пока дам своё лекарство, и расскажу, как его пить.
  Лама, пошёл за перегородку, где находилась его «лаборатория»,  вернулся оттуда с небольшим стеклянным пузырьком и протянул его девушке.
 - Возьми, и пои этим настоем своего мужа три раза в день, по одной ложке. Здесь его на три дня, больше у меня пока нет. Но, ты можешь, изготовить этот чудесный настой сама, так и быть из уважения к твоему деду расскажу, как мы его готовим. Слушай, и запоминай.
  Поместишь в металлическую посуду  полфунта мёда, и бросишь туда один измельчённый лист трёх или пяти-летнего цветка алоэ. Этот цветок  растёт дома у многих, приезжих из России русских. Они им лечат раны и простуду.
  Евдоким Семёнович, поможет тебе его найти. Смешаешь всё, вольёшь туда немного воды, доведёшь смесь до кипения и потом будешь на очень маленьком огне, под крышкой, варить смесь половину часа. Потом остудишь смесь, перемешаешь, и положишь в эту склянку. Так, у тебя будет  снадобья,  ещё на три четыре дня, поняла? Оно обязательно должно помочь, вместе с барсучьим салом и мазью из черёмухи. Должно помочь.
  Они тепло распрощались с ламой, и поскакали обратно. Аюна, сидя в седле, прижимала спасительную жидкость к телу, а сама думала о том, откуда она сейчас зимой, может достать мёд и этот пресловутый русский цветок, под названием алоэ.
  В посёлке, она встретилась с матерью, сёстрами и братьями и всё им рассказала, потом, наскоро попив чаю, помчалась к мужу, который остался без присмотра совсем один.
  В избе было тихо, тихо.  И эта тишина, очень напугала молодую хозяйку, и она, как была в одежде быстро подбежала к кровати, откинула в сторону полушубок и склонилась над мужем.
  Он лежал с закрытыми глазами, и хриплое, порывистое дыхание вырывалось из его открытого рта.
  - Ну, слава Богу, он жив. Всё, муж мой суженый, теперь я буду тебя лечить, и ты у меня ни за что не умрёшь. Так лама сказал, а он умный и добрый, вот для тебя лекарство дал.
  Аяна подкинула дров в печь, и принялась готовить ужин. За окном уже темнело.
  Она сварила себе рисовую кашу, с молоком, потом осторожно напоила мужа лечебной жидкостью от ламы и, потушив лампу, раздевшись до гола, снова легла рядом мужем.
  Утром, всё было по-прежнему. Она затопила печь, снова сменила мужу мокрую от пота рубаху, подоила корову, накормила скотину и, вернувшись в избу, принялась за стирку рубах, вывесив их потом на мороз.
  Потом опять, слегка перекусив хлебом с салом и выпив чаю,  она, кое-как разжав зубы мужа, влила ему  ложку снадобья, и   пошла
к фельдшеру за алоэ и мёдом. Ничего этого в доме мужа не было.
  У Данилы всё было по-старому, состояние не улучшалось, и это её очень пугало.
  Но фельдшера дома не оказалось, он был в  поселковой лечебнице, находившийся на другом конце станицы, и она не решилась туда идти, чтобы не оставлять мужа надолго одного в избе.
 По дороге она зашла в лавку и купила головку сахара и фунт соли. Фельдшер говорил, что в сахаре есть какая-то глюкоза, которая помогает человеку выздороветь после болезни.
  Приказчик, Иван Савельевич, зная, чья она жена, отвешивая соль, любезно поинтересовался:
 - Я слышал, Данила Степаныч захворал? Как он? Давеча Евдоким Семёныч заходил, льняного семени заказал для приготовления лекарства, и сказывал про твого мужа. Ты дева, молись за него, он  казак крепкий! Даст Бог, выдюжит! Эта болезнь лёгких, быстро не проходит, туточки терпение нужно, поняла?
  Аяна молча кивнула головой, и протянула приказчику деньги. У неё совсем не было желания ни с кем разговаривать, но, в то же время сочувствие Ивана Савельевича, ей было приятно.
  Расплатившись, она поспешила домой, и около своей калитки, увидела отца и  младшего братишку дожидавшихся её.
   Отец, ничего не говоря, молча протянул дочери чашку, завёрнутую в холстину.
  - Тут доча,  однако, мёд для Данилы. Дикий  пчёл мёд. Я его ещё ранней осенью собрал. Нашёл дупло в дереве, где они жили, и дымом от зажжённого мха выкурил оттуда. Потом вытащил соты с мёдом. Однако они, эти пчёлы меня всё-таки, за это порядком покусали. Вот я тебе и принёс половину вместе с сотами.
  - А, это какой-то лечебный цветок, «оло» или «элое» называется, - вмешался Цырен, и протянул Аюне дюжину зелёных, немного помятых зелёных веточек.
 - Это мама наша у наших русских соседей, и велела тебе передать.
 - Может алоэ? Лама так этот цветок называл.
- Может и алоэ, откуда я знаю, это ты у нас самая старшая и всё знаешь. Ты, знаешь, как без тебя у нас скучно стало, а? Ты к нам приезжай чаще, а я тебе на следующий год, сам такой цветок выращу, вот увидишь! Только приезжай почаще Аю, ладно?
  -Ладно, ладно, мой дорогой братик. Обязательно приеду. Обязательно! Давайте зайдём в дом, я вас чаем угощу с молоком, правда испечь я ничего не успела, некогда, - обратилась она к отцу и братишке, чувствуя неловкость, за то, что они разговаривают не в избе, а у калитки.
  - Нет, нет! – у меня много дела в экспедиции, да и Цырену, нужно тоже овечек кормить,  - сразу запротестовал отец и, подсадив десятилетнего сына на лошадь, сам ловко сел на вторую. И они, развернувшись, помахав девушке рукой, рысью поскакали к себе в посёлок.
  Настроение у девушки было прекрасное, теперь она могла приготовить ещё лекарства, и вылечить мужа, лама сказал, что это снадобье, самое лучшее при  воспалении лёгких и горла.
   Она зашла в избу, быстро сняла с себя полушубок и платок, сняла оленьи унты и, положив чашку с мёдом и стебли цветка на стол, подошла к мужу.
  Он также был в беспамятстве, но ей показалось, что дышал  уже без хрипа, правда лоб был такой же горячий, как и раньше. Он осунулся, под глазами появились тёмные круги, и тёмная щетина на щеках, делала его лицо ещё более неприглядным и больным.
   Аюна снова растопила печь,  потом слазила в подпол, достала оттуда капусты и картофеля, этот  вкусный овощ, уже несколько лет высаживали казаки, переняв уход за ним от крестьян, прибывших из центральной России. Потом из ледника достала кусок овечьего мяса и принялась готовить борщ, в надежде, что сможет накормить и мужа.
  Когда борщ, был готов, она ухватом, вытащили его из печи, пусть потомится немного, и принялась готовить снадобье из мёда и листьев алоэ, вспоминая до мелочей, порядок его приготовления, как наказывал лама.
  Снадобья у неё получилось, столько же, сколько дал сам лама, и это её немного успокоило, мёда было ещё много, а листья алоэ, она рассчитывала достать, у кого-нибудь из жителей станицы.
  Три лошади, корова, десять овец в загоне, все они требовали внимания и заботы, и пока она закончила все дела, и вечером подоила корову, уже стемнело.
  Процедив молоко, она часть его заквасила, для айрана, который очень любил Данила, снова влила ему в рот три столовых ложки снадобья, и натёрла грудь мазью из черёмухи.
  Потом поела,  помыла посуду, принесла с улицы  мёрзлое от мороза бельё, и развесила его, как могла, около печки. Опять разделась, сбросив с себя всю одежду, и нырнула к мужу под одеяло. Крепко обняла его, прочитала несколько раз молитву, и уснула.
  Рано утром, она снова была на ногах, и начала с печи. Затопила её,  и берёзовые полена, тут же весело затрещали, разгораясь и отдавая им тепло, и тут же мгновенно закипела вода в чугунке для чая. Самовар, она без мужа не разжигала, ей хватало и того, что было в чугунке.
  Потом, всё  лечение продолжилось: три ложки снадобья, барсучий жир с молоком и с небольшим кусочком сахара и растирание груди мазью.
  Потом Аюна, поставив в горячую печь утюг, и нагрев его, вытащила его,  обмотала ручку тряпкой и, расстелив на лавке покрывало, прогладила мужнины рубахи, и свои кофты.
  В окно неожиданно заглянуло солнышко, и у неё стало весело на душе. Она засмеялась, это был хороший знак, и запела с детства знакомую бурятскую песенку, про коня на лугу.
  Вдруг ей показалось, что её кто-то зовёт. Она быстро прошла в горницу и посмотрела на мужа. И, тут же душа у неё запрыгала от счастья, у него были открыты глаза, и он улыбался ей.
 - Красиво поёшь, я даже заслушался, - прошептал он тихо своими, потрескавшимися от простуды губами.
  – Долго я был в беспамятстве?
 - Долго. Целую вечность родной мой. Мне так показалось во всяком случае. Я тут чуть не умерла от горя,- засмущалась Аюна, встав перед кроватью на колени, и беря мужа за руку.
  - Фельдшер сказал, что воспаление лёгких тяжёлая болезнь, и научил, как лечить тебя. Слава Богу, ты пришёл в себя, а то я уже совсем перепугалась. Как ты? Где болит? – она с мольбой смотрела на осунувшееся лицо мужа, и в душе молила, чтобы он больше не терял сознания, а был с ней.
  -Голова болит, слабость в теле и дышать трудно, и ещё я очень проголодался, - улыбнулся Данила, гладя склонившуюся к нему Аюну по голове, и тихо  добавил:
 - Какая ты у меня красавица, однако. Просто писаная.
   Молодая жена, до сих пор ещё девушка, просто засияла от этих слов, и быстро рванулась на кухню, чтобы накормить мужа.
  Потом они уже совместными усилиями переодели его  в сухую рубаху, Аюна снова напоила его снадобьем, теперь уже уверовав в то, что муж не умрёт. Снова заставила его выпить барсучий жир, и несколько ложек настойки корня жень-шеня и,  наконец, с ложки накормила его своим борщом.
  Приняв все снадобья и немного подкрепившись, Данила уснул, а счастливая Аюна, постояв некоторое время у постели мужа, принялась за свои дела, продолжая  тихо напевать свою песенку.
  После выполнения всех дел, был ужин, лечение, и когда муж уснул, она долгое время сидела около кровати, и при свете лампы глядела на осунувшееся лицо мужа, которое за эти дни стало ей таким родным и знакомым. Она сначала не решалась так же,  как   в   эти три  ночи лечь с ним рядом голой и обнять его, теперь он уже был в памяти и просто спал. Но, потом, решившись, разделась, и легла рядом, но, уже не касаясь горячего тела мужа.
  Долго лежала так, не шелохнувшись,  не представляя, что будет дальше. Неожиданно Данила шевельнулся, протянул к ней руку, коснулся её пылающего тела, потом осторожно обнял и крепко прижал к себе.
  В ответ, она начала целовать его лицо, усы, колючие щёки, он тоже отвечал ей, и всё, что должно было случиться в этот удивительный миг, между мужчиной и женщиной, случилось, несмотря на болезнь мужчины.
  И Аюна была счастлива, теперь она была настоящей женой, настоящего мужчины.
 Данила болел ещё целую неделю, и Аюна ухаживала за ним, и лечила. А, ночью, они нежно и страстно любили друг друга.
  Данила выздоровел, и продолжил службу в горном управлении, а Аюна хлопотала по хозяйству. Молва о том, что она сама вылечила Данилу от тяжёлой болезни лёгких, при которой, практически никто не выживал, быстро распространилась по станице. Станичный лекарь, вместе с фельдшером, живым свидетелем того, как молодая женщина, практически сама, выходила тяжело больного мужа, пришли в гости к Даниле, и любезно попросили, разрешить  его жене врачевать людей народными средствами, и в первую очередь от воспаления лёгких.
  Они пообещали, что через станичного атамана решат вопрос, о доставке Аюне мёда, листьев алоэ, цветов черёмухи, и других трав и корений, которые она использовала для приготовления снадобья и мазей.
  Польщённый Данила, на себе испытавший лечение жены, тут же согласился на это благое дело, и с этого дня, в их доме постоянно были гости – казачки, со своими детьми, или охотники и  просто местные жители, доставляющие ей  барсучий жир, медвежье сало, и сборы трав, которые она заказывала.
  Через девять месяцев, у них родился  сын – Фрол, а ещё через три года сын- Степан.
  Когда младшенький сын подрос, и старший уже мог за ним приглядывать, Аюна устроилась сестрой милосердия в станичную больницу, и теперь, уже многие станичники ходили к ней туда. Очень помогали ей в сборе трав, младшие сестрёнки и братья. У бурят с детства лечили травами, и знание их свойств передавалось по наследству.
  Данила, очень гордился женой,  тем, что она такая умная и добрая, и спасла за эти годы уже много жизней.
 Семейные казачьи традиции в его семье тоже продолжались, правда, не так как хотелось Даниле.
  Фрол с детства любил лошадей, играть в разные казачьи игры, а Степан, начав с десяти лет, учиться в казачьей школе, увлёкся учёбой и, слушая рассказы отца про экспедиции по поиску серебра, золота и железа в Забайкалье, твёрдо решил выучиться на горного мастера или даже инженера.
 Однако, поскольку он был казачьего сословия, то должен был, как и все отслужить действительную военную службу, и никак не мог отойти от этого закона.
   Данила очень любил сыновей, но особенно младшенького, очень похожего на жену, такого же гибкого, стройного, со слегка раскосыми глазами. Когда Степана кре-стили, он после купели надел на шею сына золотой крестик, доставшийся ему от матери – их семейную реликвию, а Аюна носила на правой руке золотое   обручальное кольцо, принадлежавшее его бабушке.
  Дедовское кольцо, тоже золотое, надетое ему на руку женой при венчании, он на руке не носил, а хранил его в ладанке на груди.
  Фрол быстро рос, и к пятнадцати годам, стал красивым стройным парнем, крепким и сильным физически. Он хорошо скакал на коне, умело рубил шашкой лозу, и при проведении казачьих игр среди детей казаков, всегда был в числе первых.  Поселковый атаман, даже наградил  крёстного отца Фрола - Ивана Данилина, денежным подарком за отличную подготовку молодого казака.
 Он был заводилой при игре в чехарду, частенько заводил игру детскую «кучу - малу», сам ложась вниз, а потом быстро вылезал, из-под навалившихся на него мальчишек. Ещё они играли в «пекаря» и, конечно же, в «войнушку».
  Фрол на соревнованиях, кто дольше всех просидит, не дыша под водой, частенько оказывался первым, иногда уступая своему другу, сыну есаула Кондрату Колеснико-ву.
 Он всегда привлекал на эти игры и младшего брата, и к двенадцати годам, Стёпка уже быстрее всех переплывал Шилку, быструю и холодную речку.
  Зато сам Фрол умел бесшумно плавать и нырять под водой на большие расстояния.
  Данила научил его и Степана делать плоты на реке, плести из тальника шалаш, и «коржачки» для ловли рыбы, и Фрол к пятнадцати годам легко стал добытчиком пропи-тания для семьи.
  Когда отец уезжал в экспедицию, на длительное время, Фрол вместе с младшим братишкой ловил на реке рыбу для наживки, а потом на неё уже ловил хищника: судака, щуку или окуня и приносил этот улов домой, к большому удовольствию матери.
  С самого детства Аюна учила сыновей бурятскому языку, и к десяти годам, Фрол и  семилетний Стёпка, легко болтали на её родном языке, к большому удовольствию всей её семьи. Данила, бурятскую речь понимал, но сам говорить не мог,  и  дети очень сокрушались по этому поводу.
  Она научила детей умению оказывать первую помощь при кровотечении.  Показывала, как нужно останавливать кровь, и накладывать жгут, учила лекарственным свойствам трав и различных лекарственных препаратов из животных. А, главное, она учила их любви и дружбе к семье,  друг другу, и умению всегда постоять за себя, и помочь слабому.
  Фрол, с малых лет любил походы, где казачата строили шалаши, зимовья, собирали по заказу матери дикорастущие плоды растений, ягоды. Он умел делать луки, силки, умело плёл петли для поимки зайцев и куропаток, изготавливал «давилки» для грызунов, и мелких диких животных, и учил всему этому младшего брата.
  Когда они добывали хоть одну шкурку, и приносили её матери, это была пусть символическая, но прибыль их семье, а главное приучала ребят с детства к возможным полевым походам. К этому времени, Фрол уже как отец был добытчиком для семьи, и очень любил этим заниматься.
  А вот учёба Фролу не давалась. Окончив три класса казачьего приходского училища в Нерчинске, он считал, что большего для его дальнейшей  военной  казачьей жизни не нужно, зато всячески поддерживал младшего брата в желании продолжать учёбу в  Нерчинском горном училище, и даже просил об этом отца.
  Данила, честно отдав России свой долг службе, много и обстоятельно учил своих сыновей  казачьим воинским хитростям. Он рассказывал им историю Забайкальского войска, рассказывал про их предков, много лет тому назад прибывших на эту окраину русской земли, для защиты от врагов.