Бешеная ракета на поводке

СЧАСТЬЕ НА ЧЕТЫРЕХ НОГАХ ИЛИ БЕШЕНАЯ РАКЕТА НА ПОВОДКЕ

         Приобретение

         Я лишилась старой собаки (увы, собачий век короче человеческого!) и искала новую. Без собаки жизнь представлялась мне неполноценной. Какая, вообще, может быть жизнь, если некого выводить погулять три раза в день в любую погоду, невзирая на любые дела или собственное плохое самочувствие?! Подходящей собаки, как назло, не было. Дело в том,  что мне нужен был подрощенный щенок определенной породы. Подрощенный, потому что я работала, и полдня за маленьким щенком некому было бы приглядывать. Предыдущие собаки были эрдельтерьерами или черными терьерами и я привыкла к их усатым и бородатым мордам, к тому же собаки квадратного формата и без хвоста, по моему мнению, лучше вписывались в интерьер малогабаритной городской квартиры. Они не линяли сами (их шерсть нужно было выщипывать), поэтому оставляли меньше грязи. И при этом я хотела  крупную служебную собаку, пригодную для охраны.
     Я уже совсем было отчаялась, когда зазвонил телефон, и сняла трубку в мрачнейшем расположении духа. Это оказалась одна моя знакомая по дрессировочной площадке.
- Значит так, - сообщила она: - Есть ризенуха 9-ти месяцев. Отдают задешево. Только не знаю, подойдет ли она тебе.  Как бы это сказать... Собака сильно запущена.
- Что ты имеешь в виду? – осторожно спросила я.
- Кажется, собаку держали на цепи. Ну, в общем, она никого не слушается. И уши у нее, хотя и купированные, но не стоят. Правда, родословная имеется.
     Информацию про собачьи уши я пропустила мимо ушей собственных. Главное, имеется молодая собака подходящей породы: ризеншнауцеры, как и терьеры, имеют усатую и бородатую морду и квадратный формат, а уж в их служебных качествах не приходится сомневаться! После чего я раздобыла телефон человека, продававшего собаку, и договорилась с ним о встрече (во всяком случае, я так полагала, что договорилась). Он жил в городе Жуковском и в ближайшее воскресенье я отправилась по указанному адресу.
    Облезлую пятиэтажку я нашла сразу и, поднявшись по лестнице, принялась звонить в квартиру. Никто не спешил мне открывать. Собака, правда, лаяла. И не только лаяла, но выла и визжала, демонстрируя богатые вокальные возможности, кроме того, она с грохотом прыгала на дверь изнутри и драла ее когтями. Постепенно начали приоткрываться двери соседских квартир (что не очень меня удивило: звуки, которые производила собака, могли поднять из могилы и мертвого). Я объяснила ближайшей соседке цель своего визита: приехала, мол, посмотреть собаку, чтобы купить, договорилась на определенное время, но хозяина, кажется, нет дома...
- Дома он. Пьяный, - безаппеляционно пояснила она: - Стучите громче. А вы и вправду эту собаку заберете? – с надеждой спросила она.
- Ну, если она мне подойдет... – осторожно ответила я, чувствуя, что с собакой  что-то не в порядке...
      Соседка кликнула мужа – подсобить мне стучать и звонить в дверь до победного конца – и, наконец, она открылась и из нее высунулась опухшая небритая физиономия. Судя по выражению лица, хозяин плохо понимал, кто я и зачем пришла. Но слова «Собаку... посмотреть... чтобы купить...» – дошли-таки  до его сознания. Физиономия просияла тем же проблеском надежды, что и у соседки. Дверь открылась и я вошла в прихожую. Собака залезла  под стоявший там столик и принялась на меня рычать.  Она была крупная, с крепким костяком, а столик – маленький и хлипкий. Поэтому, когда она вертелась под ним, он - как панцирь черепахи – двигался вместе с ней. 
- У меня замечательная собака, - похвастался хозяин и засучил рукава грязного женского халата, в который был одет – его правая рука, от локтя до запястья, была отекшая, багрово-синяя: - Вот, посмотрите, как она меня вчера укусила. Я ей кость дал, а она залезла на постель и стала ее там грызть. Я хотел ее согнать, ну, она меня и укусила...          
- Гм, а из-под стола вы ее можете выманить? – поинтересовалась я.
- Нет,- честно признался он: - Я ее туда с трудом загнал, а если она вылезет, то опять меня укусит.
 - Игрушка у нее какая-нибудь есть?
- Конечно! – обрадовался хозяин.
    Поискав в квартире, он нашел рваный детский мяч. С полчаса я прыгала в тесной прихожей, играя сама с собой, разговаривая с собакой и приглашая ее  принять участие в этом замечательном занятии. Поразмыслив, она пришла к выводу, что я не только не опасна, но даже могу представлять некоторый интерес, и вылезла наружу. Мяч мы быстро поделили между собой: собака схватила его с одного конца, я потянула с другого – и у каждого образовалось по куску резины. Однако, вся прелесть игры, как известно, заключается  во взаимодействии, поэтому собака тут же бросила свой кусок, попытавшись завладеть и моим. В общем, первичный контакт был достигнут. Меня интересовала, правильный ли у нее прикус, но, разумеется, она и не собиралась его показывать. Хозяин, почесав в затылке, вспомнил, что после еды он моет ей бороду под струей воды, поэтому собаку удалось заманить в ванну, где она  дала дотронуться до своей морды и рассмотреть зубы. С ними все было в порядке. (Дело в том, что висячие уши еще оставляли надежду сделать собаку выставочной: их можно было поднять, регулярно массируя хрящ и подклеивая уши лейкопластырем особым образом – заворачивая  в "трубочку", а вот при неправильном прикусе выставочная карьера собаки закрывалась полностью). Мы договорились, что через пару дней я приеду с деньгами и заберу это животное.
     По случаю расставания с собакой, хозяин вышел из запоя, помылся, побрился и к моменту нашей второй встречи был трезв, как стеклышко и прилично одет. Он любезно согласился проводить нас (я приехала с подругой) до станции. Предвкушая прогулку, собака исполнила  громкую песню и от избытка чувств немножко попрыгала по квартире, сшибая стулья. Не без труда, хозяин надел на нее ошейник с поводком и намордник. Она вынесла его сначала на лестничную клетку, а потом с грохотом стащила вниз по лестнице. Часть соседских дверей была по-прежнему приоткрыта и из них высовывались довольные лица. (Очевидно, весть о том, что собаку забирают, распространилась по всем этажам). 
     На улице ризенушка показала все, на что была способна: сначала покаталась по земле, стараясь освободиться и от намордника, и от ошейника, причем, в последнем она проворачивалась наподобие веретена. Потом, вскочив, вцепилась зубами в поводок сквозь намордник и с рычанием попыталась вырвать его из рук хозяина. В том момент, когда, казалось, победа будет за ней, она заметила стайку голубей и бросилась в самую гущу, почти поймав в красивом броске одну их замешкавшихся птиц. Наличие хозяина, свободно болтающегося на другом конце поводка, ее ничуть не смущало. Ей не понравился прохожий – и она с размаху ткнула его мордой в наморднике в живот, после чего, с видом знатока остановилась послушать, все, что он скажет по этому поводу. Последнее слово осталось, разумеется, за ней – лаяла она громче, чем мужик поминал ее родословную. Я начала понимать, почему знакомая, рекомендовавшая мне эту собаку, была не совсем уверена, что она мне подойдет, а соседи так откровенно радовались расставанию с ней ... Последним усилием хозяин, теперь уже бывший, зашвырнул собаку в тамбур электрички, и остался на платформе, вытирая пот со лба и счастливо улыбаясь. Нам так и пришлось ехать в тамбуре, хотя в вагоне были свободные места. Собака развлекалась вокалом, показывая все богатые возможности своего голоса – от низкого рычания до тонкого, пронзительного, пробиравшего до самых костей, воя, переходящего в однотонное скуление, похожее на звук ввинчивающейся в мозг бормашины... Так я стала обладательницей Греты-Веги – лучшей собаки в моей жизни.
     Я отвезла ее к себе домой не сразу, а на несколько дней переселилась к той подруге, что вызвалась меня сопровождать. (У меня в квартире какое-то время находился щенок, больной чумой, и хотя прошло несколько месяцев, я предпочла перестраховаться и провести тотальную дезинфекцию, протерев полы 2% раствором формальдегида. После чего, находиться в квартире, пока формальдегид не выветрится, было просто невозможно).
     На новом месте Грета деловито загнала старожила квартиры, старую суку эрдельтерьера по кличке Джерри, на кровать, посмотрела, как та, чтобы спрятаться, зарывается в подушки, и пошла изучать кухню. Через пару минут мама моей подруги принялась искать курицу. Она достала ее из холодильника и положила в раковину, размораживаться, а курица исчезла. Мать заглянула к нам в комнату и осторожно спросила:
- Девочки, вы не знаете, куда подевалась...- ответом ей послужил громкий хруст из-под стола.
   Я почувствовала себя несколько неловко: с одной стороны – я несу ответственность за собаку, которая столь беспардонно утащила курицу, с другой  –  владею этой собакой всего первый день; воспоминания о багрово-синей руке ее бывшего хозяина не прибавляли мне оптимизма... Но если я сразу не поставлю ее на место, она, чего доброго, возомнит себя вожаком. Я сняла со стены плетенный  хлыстик (мы с подругой увлекались верховой ездой) и полезла под стол.
- Дай! – потребовала я со всей возможной категоричностью. Грета-Вега перестала жевать замороженную курицу и уставилась на меня горящими  в полутьме глазами. Горели, они, кстати, не зеленым, а красным огнем. Так бывает у некоторых животных, если сквозь отражающий слой – так называемый тапетум, просвечивают кровеносные сосуды. Т.е. она была носителем гена рубиновоглазия. Очевидно, выражение моего лица ей настолько не понравилось, что она решила изобразить пай-девочку: бросила курицу, пошла на выделенный ей коврик и, свернувшись клубочком, сделала вид, что спит.
     Прививку от чумы мы делали у знакомого ветеринара. Правда, чтобы справиться с собакой, ему пришлось кликнуть еще парочку сотрудников клиники. Выяснилось, что, если Гретхен получает опору хотя бы на одну лапу, то легко отпихивает троих (троих!) человек, выскальзывая из рук, как угорь. Прививку ей сделали, держа ее на весу и растянув за все четыре ноги.
    Через пару дней мы вернулись в мою квартиру. Собака, как будто поняла, что ей тут жить, принялась изучать все закоулки. Потом, безошибочно определив, которая из двух кроватей моя, запрыгнула на нее и улеглась, чтобы вздремнуть после дороги. На эту ее привычку  - лазать по мебели, как кошка - я  решила махнуть рукой. Слишком много было других проблем.
     На улице Грета охотилась на птиц и на машины. А если не могла их поймать (главным образом, машины), истошно лаяла, так что у меня закладывало уши. Один раз ей удалось выскочить на проезжую часть и остановить какого-то слабонервного частника: он, к моей великой радости, не сшиб собаку, а затормозил перед ней. И она тут же вцепилась зубами в переднюю шину. Я оттащила ее, а частник долго и со странным выражением смотрел нам вослед. Возможно, он жалел, что затормозил. А может быть, решил, что ему все привиделось. Охоту на машины пришлось пресекать самыми жесткими мерами. Правда, сразу же выяснилось, что бить эту собаку нельзя. Она, не раздумывая, кидалась на поднятую руку – до тех пор, пока рука поднималась. В первую же неделю нашего с ней совместного проживания, мы устроили с ней настоящее сражение во дворе. Меня спасло только то, что мне удалось слегка придушить собаку ошейником.  Мой сосед по лестничной клетке выскочил наружу и обвинил меня в жестоком обращении с бедным животным. Он предложил купить собаку, раз уж она – судя по тому, как я с ней обхожусь – мне не нужна. Меня подмывало продать ее ему, а через несколько дней – взять обратно, запросив сумму в два раза большую. И удержало от этого поступка лишь человеколюбие – сосед недавно перенес инфаркт. Гретхен доконала бы его дня за два. Как-то холодной зимней ночью я отпустила ее с поводка на пустыре, где прохожих, практически, не было. Подходить обратно она не пожелала, и я охотилась на нее битых два часа. Правда, с пустыря она никуда не убегала – просто держалась от меня на таком расстоянии, чтобы я не могла ее схватить. И надо же было случиться, что один прохожий, к тому же не робкого десятка, все-таки прошел через этот пустырь. Гретхен не замедлила развлечься: набросилась на него с лаем, норовя поймать за ногу. Сначала он заорал: «Уберите собаку!», потом решил расправиться в ней сам – схватив палку и принялся гоняться за ней. У меня начался приступ нервного смеха: то же мне, разлетелся! Я ловлю эту тварь уже третий час, а он – только что пришел и надеется на скорую удачу! Когда она выдернула у него из рук палку, он с позором бежал, и, пока она грызла оружие, добытое в честном бою, спасся в один из подъездов ближайшего дома (вероятно, не своего), где и укрылся в лифте. На мое счастье, дверь подъезда подмерзла и не захлопнулась полностью. Собака сунула в образовавшуюся щель морду, открыла дверь и заскочила внутрь. Тут уж я не зевала –  влетела в это парадное и закрыла дверь за собой. Гретхен тут же подошла ко мне, виляя хвостом: «А здорово мы повеселились!» казалось, говорила она.
    Играть с собаками она не умела – сказалось детство, проведенное на цепи. Она пробегала мимо собаки и кусала ее, а потом мчалась дальше, с таким видом, будто ее ждали важные дела. Если собака успевала дать ей сдачу, она к ней больше не приставала, а если собака взвизгивала или – того хуже – обращалась в бегство – ризенушка мчалась за ней и кусала за заднюю часть, чтобы собака бежала быстрее... Обычно драк между кобелями и суками не бывает: кобели всегда уступают сукам. Но Грете удавалось доводить их до белого каления. Один ньюфаундленд, воспользовавшись своим весом, свалил ее на землю и долго с рычанием возил по снегу. Когда она встала, она была тиха и задумчива. Он-то и подсказал мне план спасения. С тех пор мы заключили с моей собакой своеобразный компромисс: я не имею права бить ее, но могу наказывать, согласно правилам, принятым в собачьем мире. Если Гретхен в очередной раз учиняла какую-нибудь пакость, я хватала ее за ошейник, трясла, потом, используя весь свой вес, прижимала к земле и, поставив на нее оба колена, долго рычала ей в ухо. После этого собака, примерно на полчаса, делалась как шелковая. Все-таки она признала во мне вожака: никакому другому человеку, как показал опыт, этот номер не удавался.               

               Укрощение строптивой

    Ясное дело, что обойтись без дрессировки мы не могли и при первой же возможности стали ходить на дрессировочную площадку. Первое занятие ризенушка пролаяла, ничего не делая. Намордник слегка приглушал звук, но не прекращал его совсем. Собака отвлекалась на все, что могла: ворон, людей, других собак. На втором-пятом занятии она лаяла чуть меньше, но по-прежнему ничего не делала. Инструктор, глядя на нее, высказал предположение, что, будь у него такая собака, он сделал бы из нее шапку. Я, возвращаясь с этих занятий, обливалась слезами от злости и собственного бессилия.
(Ведь это была у меня не первая, а четвертая собака – опыт-то дрессировки имелся!)
     Не знаю, чем бы все закончилось, если бы мы не пошли на другую площадку,  милицейскую, и не встретились там с инструктором божьей милостью (по образованию он был учителем русского языка и литературы, но, так уж получилось, ни дня не проработал в школе) Павлом Анатольевичем Невским. Он воспринял Гретхен как вызов своему мастерству. Обозвав ее «бешеной селедкой», он, тем не менее, полюбил ее всей душой и засыпал меня дельными советами. Некоторые из них, как ни странно, помогли.
     Например, обращаться с легко возбудимой собакой, следует не просто спокойно, но как в замедленном кино. При отработке команды «Место» мне пришлось отвести Гретхен на коврик 12 раз. На 13-м она легла и заснула (процессы возбуждения в ее мозгу перешли в торможение.) Вообще-то такие собаки, как она, не любят повторов – им быстро становится скучно. И при отработке комплекса – команд «Сидеть», «Лежать», «Стоять» на расстоянии – я перестаралась. Собака перестала делать что-либо разумное, а выдала невротическую реакцию – начала грызть  вокруг себя комочки земли. Пришлось прекратить занятия с ней на две недели и дать ей отдохнуть. Зато, когда ей удавалось сделать что-нибудь правильно, я радовалась изо всех сил – не только хвалила ее, давала лакомство, но прямо-таки прыгала вокруг от восторга, изображая бурные эмоции.   
     Общий курс дрессировки мы сдавали два раза. Первый раз – собака убежала за вороной и не желала возвращаться по команде «Ко мне». Птицы на всю жизнь остались ее слабостью... Во второй раз, она совсем было сорвалась с команды  «Сидеть», чтобы пойти разобраться с человеком, который стрелял из стартового пистолета, но, к счастью, одумалась. Правда, равномерно теряя очки почти на каждом упражнении, требующем выдержки, получила всего-навсего диплом III степени. При сдаче защитно-караульной службы она отколола при выборке вещи такой номер, что сделалась знаменитостью на всю площадку. Это упражнение заключается в том, что собаке дают понюхать чужой запах и из разложенных на земле палочек или тряпочек она должна выбрать предмет с аналогичным. Типичные ошибки – схватить первый попавшийся предмет, или, от жадности, сгрести несколько штук подряд. Во время обучения Гретхен пролетала зону, не нюхая, но каким-то чудом хватала то, что нужно. На экзамене она взяла в рот тряпочку и, уже направившись в мою сторону, сделала  движения, как будто перехватывает ее поудобнее, но вместо этого... заглотила. И пришла ко мне, виновато опустив голову. Ей предоставили вторую попытку – она опять схватила и съела ее! (К счастью, тряпочки были небольшие и не причинили ей вреда: она их вытошнила через день). Судьи лежали от смеха: вот так обращение с уликами! А еще - служебная собака! Я решила, что и защитно-караульную службу нам придется пересдавать. Но отсмеявшись, судьи сказали, что выбирала-то она их правильно! Согласно нормативам, собака должна либо принести хозяину выбираемую вещь, либо, на худой конец, как-то обозначить ее. Вот она и обозначала, положив  в желудок! На охране вещи она также потеряла баллы: срывалась с места (хотя должна была лежать) и металась на привязи, как очумелая, стараясь дотянуться до «злоумышленника». Но она хотя бы не забывала об охраняемой вещи: успевала схватить ее зубами и подтянуть к себе. Кстати, во время обучения она все время ложилась в засаду: как я не вытаскивала ее на полную длину поводка, она отползала от охраняемой вещи, как можно дальше, в надежде, что «злоумышленник» неверно оценит расстояние и подвернется под ее зубы. Во время задержания Гретхен тоже отличилась: свалила «дразнилу» на землю, сунула морду в рукав халата и прихватила его за голую руку. Правда, он сам был  виноват: я его честно предупреждала, что с ней следует быть осторожным - сначала она схватит за рукав, а потом постарается найти незащищенное место. На что он посоветовал мне его не учить: он, мол, видел-перевидел всяких собак и их хозяек... По команде «Ко мне!» она его - какая удача! – отпустила сразу, поэтому новые баллы мы не потеряли. А, «дразнила», слегка оглушенный, сидел на земле и все никак не мог понять, как здесь очутился: «Я же под овчарок и ротвейлеров ходил - и ничего! Она ведь весит  килограммов тридцать пять, не больше!» Он ошибся всего на килограмм – весила она тридцать шесть - но роняла людей регулярно. Схватив «дразнилу» за рукав халата, она не просто висела на нем, как, скажем, ротвейлер, и даже не просто дергала на себя, как это делает большинство других собак. Она бежала. Хватала на бегу и мчалась дальше, резко поменяв направление. Человек, как правило, падал. Вероятно, подобный прием она отработала на своем первом хозяине: свалив его, когда он был пьян, и получив за это взбучку, она старалась сделать так, чтобы он не мог ее поймать, даже если не выпускал из рук поводка. Чтобы не подвернуться под удар, человека следовало все время вращать по кругу или таскать в разных направлениях. 
     Впоследствии, Паша на своем ротвейлере и на моем ризеншнауцере выиграл не одну бутылку коньяка: он спорил с другими инструкторами, что никакие приемы защиты от этих двух собак не сработают. Гретхен отлично выучила любимый инструкторский фокус: схватить собаку за ошейник одной рукой, сунув другую, защищенную рукавом, ей в зубы. При этом она, не выпуская из зубов дрессировочного рукава, ловко отпихивалась тремя ногами сразу, опираясь на землю всего одной, или начинала драть руку задними ногами, как это делают кошки и зайцы. Одного милиционера, большого любителя собак, она попыталась в подобной ситуации, для разнообразия, схватить за голову, когда увидела, что у него при падении слетела шапка. Я начала отзывать собаку – та сделала вид, что с детства страдает глухотой. Я попыталась ударить ее прутиком – она ловко уворачивалась, не переставая таскать лежавшего человека, как муравей – гусеницу, и все время защищаясь им от меня, как щитом. «Зачем же меня ?» – шипел он, получив очередной удар прутиком, и пытаясь закрыть лицо и голову от нас обеих. Мне пришлось отказаться от привычной тактики и броситься на нее, как ловят дикое животное, чтобы схватить хоть за что-нибудь. Когда я оттащила ее, мы с Алексеем (так звали милиционера), полностью выдохлись. А Гретхен была полна сил и энергии и желания продолжать веселье... Надо сказать, что Алексей сделался одним из моих друзей и вместо традиционной немецкой овчарки, с которой он имел дела в питомнике, завел ризеншнауцера. Но вернемся к сдаче собачьих экзаменом.
    После ОКД и ЗКС мы освоили розыскную службу. Как и в других случаях, Гретхен начисто не выполняла часть команд или выполняла их слишком своеобразно. Посылать ее искать стреляные гильзы приходилось в глухом наморднике. Она их искала – горячо и страстно – но могла заглотить, как и тряпочки. А в наморднике – она лишь тыкала их носом, указывая нам, где они находятся. Обыск местности, когда требовалось найти и собрать любые предметы на определенном участке, она выполняла, но отказывалась ходить упорядоченно, «челноком» (т.е. зигзагами). С ее энергией не составляло большого труда пробежать по одному месту два раза. Поэтому она сначала находила последний из предметов, а потом, возвращалась и подбирала первый.   Выборку человека, понюхав принадлежащую ему вещь, она выполняла так: людей выстраивали в ряд, я посылала собаку, как положено, с одного конца строя, но обязательно – тоже в наморднике. Она летела вперед, не нюхая никого и ничего, но сразу же пытаясь схватить через намордник нужного человека и вытащить его из строя. Она всегда полагалась на верхнее, как говорят охотники, а не нижнее чутье. Поскольку оно ее не подводило, пришлось с этим смириться. Точно также она шла по следу – задрав голову вверх и поводя носом из стороны в сторону. При сдаче РС нам за это опять снизили баллы, но упражнение засчитали как выполненное – ведь собака нашла и задержала спрятавшегося человека. Так что в своем роде я стала обладателем уникальной собаки: у нее были дипломы по всем трем видам служб, хотя и третьих степеней, что соответствует школьной оценке «три».
    А еще она умела буксировать лыжника. Зимой в хорошую погоду мы регулярно выходили с ней в заснеженный лесопарк, я пристегивала постромки к шлейке и... Никакой горки или слалома с этой собакой не нужно было! Она отлично развивала бешеную скорость по ровному месту и мчалась, едва-едва слушая команды «Направо» или «Налево», и делала такие резкие повороты, что я только успевала увертываться от несущихся на меня елок и берез. Подумав как следует, я решила, что сдавать четвертую службу – буксировку лыжником собаки – я все же не стану. Опять получим диплом III степени, да еще при этом зашибем кого-нибудь ненароком... Однажды мы с подругой решили прокатиться на одной собаке, используя ее неуемную энергию. Мы сцепились палками и ... я помню резкий рывок вперед, молнией мелькнувшие деревья и холодную снежную пустоту...  Как назло, нам в лесопарке попался заяц и, собака, естественно, помчалась за ним. Очнулись мы в глубоком сугробе,  запутавшись в молодых елочках.  Постромки я выпустила во время, чем, вероятно, спасла нас от дополнительных ушибов и поломки лыж: собаке ничего не стоило тащить нас за зайцем и в лежачем положении. Гретхен вернулась минут через пятнадцать, вдоволь набегавшись за зайцем и не понимая, чем мы недовольны.               
     Во время лыжных прогулок мы продолжали совершенствовать навыки обыска местности и проработки следа, превращая их в игру. Ира отходила в сторону и прятала матерчатую сумку, потом возвращалась. Я отпускала собаку и говорила ей «Ищи». Уж не пройти по лыжному следу было невозможно! Однажды Ира спросила у меня:
-А можно я спрячу сумку на дереве?
- Конечно! – ответила я.
   Гретхен не видела, куда Ира повесила сумку, но слышала наш разговор. И что же? Она помчалась вперед, глядя только на деревья! Она вставала на них лапами, как лайка, ищущая белку, и тщательно вглядывалась в ветки, а также принюхивалась, вообще ни разу не опустив голову книзу!
    Дрессировка во многом пригодилась нам в обычной жизни. Причем, самые разные приемы. Три раза собака находила потерянные мною вещи. Один раз ей пришлось обыскать, по всем правилам, участок леса, длиной в километр, где мы собирали грибы. Она даже согласилась бегать «челноком» и в конце концов подобрала собственный поводок, который я оставила лежать рядом с поваленными деревьями, на которых росли опята. Тут, я, кстати, поняла, что она обладает собственной логикой. Когда вещи на занятиях по розыскной службе для нее разбрасывали специально, то человек оставлял один след – туда и обратно, поэтому имело смысл бежать по нему до конца, а потом возвращаться. А в лесу мы останавливались то под одним деревом, то под другим, делали петли, снова шли вперед... В общем, рациональнее было действительно бежать «челноком», соблюдая некое общее направление. В другой раз, Гретхен нашла потерянные часы моей подруги. У часов оборвался ремешок и они скользнули с руки в траву. Мы не помнили, где это произошло, а собака – вернулась по нашим следам и достала их из травы, как фокусник из шляпы, осторожно держа за кончик ремешка. Она поняла, что часы – вещь хрупкая и хватать их зубами не следует. Мы так расхвалили ее, что спустя несколько месяцев она нашла... чужие часы, потерянные уже совершенно неизвестным прохожим.
    Однажды мы гуляли с ней по лесопарку, когда услышали громкие агрессивные голоса подвыпившей компании. Дорога перед нами разделялась на четыре: т.е. мы стояли на перекрестке. Собака встала на задние лапы, как суслик, и тщательно пронюхала воздух, одновременно прислушиваясь к крикам пьяных. Потом посмотрела на меня и повела меня по тому ответвлению дороги, по которой они не могли пройти. Она экстраполировала траекторию их движения. Так что с элементарной рассудочной деятельностью у нее все было в полном порядке!
     С Гретхен я  много путешествовала. Поездки в поездах или полеты на самолете, передвижение по улицам чужих городов, потребовало от собаки четкого выполнение навыков общего послушания. Но и ее агрессивность пригодилась тоже. На вокзалах, пока мы брали билеты, она добросовестно охраняла наши вещи. И я была уверена: их действительно никто не украдет. А в туристическом походе по берегам Цимлянского водохранилища она защитила целую группу. На одной из стоянок к нам привязалась пьяная компания. Инструктор честно предупредил туристов, что ни во что не станет вмешиваться, а то он пойдет этим маршрутом еще раз и с ним рассчитаются... Гретхен не подпустила к палаткам четырех нападающих. Она вырывала из их рук палки, и ломала их, как будто это были спички. Больше всего эту компанию поразило, что собака их не боится. Необученная на ее месте, в лучшем случае, ограничилась бы лаем, в худшем – сбежала. Гретхен бесновалась на поводке, как черная фурия, увертываясь от ударов и не прекращая ни на минутку попыток поймать нападавших хоть за что-нибудь, чтобы подтащить их поближе и уж вцепиться так вцепиться! Один мерзавец попытался наехать на собаку мотоциклом, но она заманила его к порубленным деревьям, и он, наехав на один из пеньков, упал и здорово расшибся. В конце концов нервы у хулиганов сдали  и они отступили. 

    Участие в киносъмках

    Так уж получилось, что меня занесло на съемки комедии «Проделки в старинном духе». Я находилась при казенных борзых, которые и были задействованы в отдельных эпизодах фильма. Гретхен оставить мне было не на кого и я взяла ее с собой. Режиссеру пришлось долго и с умным видом втолковывать, что вместе с борзыми русские помещики использовали травильных собак – медвежьих шнауцеров. И ризеншнауцер с полустоячими ушами вполне сгодится для общего антуража. (Самое смешное, что режиссер поверил. Или был настолько замотан, как и положено режиссеру, что не стал вникать в этот вопрос).
   Съемки проходили в усадьбе «Ляхово», некогда принадлежавшей господам Васильчиковым. (Здесь, кстати, снималась и «Формула любви» про графа Каллиостро.) Усадьба, увы, сильно обветшала, и в те годы никто не собирался ее реставрировать (не знаю, как сейчас). А киношники лишь добавили массу бутафорских деталей. Например, я со своей собакой занимала комнату на втором этаже с балконом. Если смотреть снизу, балкон выглядел весьма романтично: так и представлялся силуэт какой-нибудь мечтательной девушки (непременно, в белом), выходившей на него, чтобы послушать, как в заросшем саду, в кустах черемухи или сирени, поют соловьи.
  Однако перила этого балкона были из пенопласта и опираться на них не рекомендовалось. Единственным предметов мебели в комнате была железная кровать с пружинами, на которую я и положила спальный мешок. Я спала внутри мешка, а Гретхен – снаружи, у меня в ногах; на всякий случай, будучи привязанной к кровати поводком. И вот рано утром на пороге возник силуэт солдатика (из конного Мосфильмовского полка)... Служебная собака отреагировала на вторжение постороннего мгновенно и однозначно – слетела с кровати и с воплем бросилась на него. Ее действиям несколько помешала кровать со мной вместе (я не сразу выбралась из спального мешка). Сначала кровать резво подъехала к входной двери, потом, когда солдатик не менее резво, проскочил на балкон – вслед за ним. И застряла в балконных дверях. Собака рычала, рвалась, с ее клыков (от натуги) буквально падала пена. А солдатик замер, вцепившись одной рукой в бутафорские перила, а другой – прижимая к сердцу банку с краской. Его послали подкрасить этот самый балкон, забыв в спешке предупредить, что в комнате находимся мы. Я выкарабкалась наружу и отправила Грету на место. Она послушалась, легла на спальный мешок, не сводя с пришельца горящих глаз и шевеля усами от возмущения.
- Ки... ки... сточка! – забормотал солдатик, с лицом, белым, как белила, показывая рукой вглубь комнаты.
  Оказалось, он уронил кисточку, которая куда-то закатилась. И поэтому не мог выполнить свой долг – подновить злополучный балкон. Я нашла ему кисточку и вывела Гретхен на прогулку, чтобы не мешать ему работать.
   Одна из сцен, которую надлежало снять, была описана в сценарии следующим образом: «Раннее утро. По двору тихо гуляют собаки». Это «тихо» меня совершенно зачаровало. «Тихо» собаки только спят! Сцена снималась хмурым дождливым полднем. Две казенные дворняги, привезенные вместе с борзыми, добросовестно ходили по двору и подбирали маленькие кусочки разбросанного везде сыра. Режиссеру показалось мало двух собак и он попросил добавить к ним Гретхен. По команде «Гуляй» собака была спущена с поводка. Казенных дворняг она знала, причем, одна из них, Тепа, была выше ее рангом, она с ней уже дралась, поэтому Грета сделала вид, что собак не замечает. Подбирать корм ей категорически запрещалось, а посему моя собака глубоко задумалась, чем бы таким заняться. Внимательно рассмотрев съемочную группу, она решила, что все эти люди, своими пристальными взглядами, вызывают ее на честный бой. И с рычанием устремилась в их сторону. В съемочной группе возникла легкая паника – на нее начали шикать и отмахиваться реквизитом. «Ура! Они на нас нападают!» – определила она и ринулась в атаку... Никто не пострадал, потому что команду «Ко мне» собака к тому времени выполняла...
   В конце-концов ей нашлось применение: ее посадили на цепь в качестве дворовой собаки. И она добросовестно лаяла на заднем плане на всех проходящих.
  Ключевыми моментами использования борзых было участие одной из них во время праздничного обеда: одна борзая сидела рядом с помещиком и он угощал ее чем-то вкусненьким. Все три борзые бегали во время общего переполоха по двору. В сценарии это было указано следующим образом: «По двору бестолково мечется дворня вместе с собаками».
   С первым эпизодом блестяще справилась черная с белым борзая по кличке Цаца. Она полностью оправдывала свою кличку (это была именно цаца!). Да и большого ума, чтобы с капризным видом брать из рук актера куски мяса, не требовалось.
   А вот вторая сцена, которая казалась проще пареной репы, вызвала неожиданные затруднения. Что для нее было нужно? Всего-навсего встать двоим людям с двух сторон двора и звать собак поочередно, награждая их лакомством при подходе. «Дворня» (нанятая для этого массовка) старалась вовсю. Особенно хорошо взад-вперед бегала одна девочка, с которой забыли снять очки: она заполошенно махала руками и даже совершенно естественно упала посередине двора, наступив на подол непривычного для нее длинного сарафана. А вот красавцы-борзые, белая пара, Лезгин и Лебедь, будучи сброшены со сворки, вихрем промчались перед кинокамерами (не попав в кадр) и... рванулись к ближайшей помойке. Как будто она им была родная! Хотя мы даже и не подозревали о ее присутствии. Конечно же, они «вычислили» помойку по запаху и теперь  оживленно чавкали... И это вовсе не от того, что собак плохо кормили! Просто на них так подействовал дух свободы... При этом Лезгин здорово порезал о стекло переднюю лапу. И все остальное время пришлось его бинтовать, да еще и маскировать этот бинт.
    В фильм вошли только кадры с Цацей.
    Зато я, в качестве бесплатного зрелища, наблюдала, как снимают другие эпизоды этого фильма. Например, как актрису, игравшую главную героиню, подтаскивают к лошади и уговаривают сесть на нее. Актриса боится лошади, а лошадь – актрисы. Обе шарахаются друг от друга. Или как женщина-каскадер, подменяющая главную актрису, сигает со второго этажа (с другого балкона, не нашего) на груду пустых коробок. Но самым ярким вышел эпизод со свиньей, на которую должен был упасть гусар и проехать какое-то расстояние. Для этого была приглашена ученая свинья из уголка Дурова вместе с дрессировщицей. Дрессировщица действительно ездила на свинье верхом. Ей это вполне удавалось. Но вот позволить сесть на себя какому-то каскадеру – свинья категорически отказалась. Она явно почла такое действие за оскорбление. Да и сам каскадер не сумел удержаться на брыкающейся и вырывающейся хрюшке ни одной минуты... Пришлось киношникам... гримировать под гусара дрессировщицу, хотя и внешность, и комплекция у нее резко отличалась от той, которой обладал главный герой.
    В свободное от съемок время (а его было много – погоды все время стояли не те, которые требовались, не с тем освещением), мне удалось покататься на лошадях конного полка. Руководил солдатами и лошадьми, выделенными для съемок, «бравый джигит» Вася из Каховки. Расставленные им часовые караулили по ночам конюшню и всамделишную карету XVIII-XIX века, стоявшую во дворе и принадлежавшую киностудии. Эта карета вызывала у него самую главную головную боль. Киносъемки, конечно же, привлекали к себе внимание жителей окрестных деревень и дачников. И любой из них мог, так сказать, открутить от кареты себе что-нибудь на память... Вася живописно рассказывал об одном ночном происшествии:
- Проверяю я посты – с каретой все в порядке, однако, смотрю, по двору идет какой-то мужик и несет на плече седло. Я присмотрелся – вот, блин, седло-то наше, а мужик – нет. Я и говорю мужику: «А ну, клади седло на землю и убирайся к чертовой матери!» А он – только шагу прибавил. Я за ним – он от меня. Я прибавил шагу – он тоже. Я побежал – и он побежал! Попытался, паразит, вместе с седлом в дыру в заборе пролезть. Но - застрял! Только тогда седло и бросил. Плюнул я, поднял седло, отнес на конюшню. Это не мы, это актеры, где ни попадя, раскидали инвентарь, а он и воспользовался!
  Я предложила привязывать Грету на ночь к карете, но начальство побоялось ответственности – случись что, скажут, что на киносъемках людей собаками травят!
   Из лошадей мне больше всего запомнился Абзац. Это был покладистый рыжий мерин с белой проточиной на морде. Мы шли рысью вдоль возделанных полей, по душистым травяным дорожка, а впереди неслись три борзые, три легких облачка – не собаки, а какая-то невозможная мечта...
   А однажды вечером, когда я села на Абзаца без собак и прошлась галопом, он вдруг заслышал треск мотоцикла и устремился на этот звук и свет фар. Одинокий мотоциклист ехал по ночному шоссе, когда рядом с ним, на обочине, возник силуэт храпящей лошади, явно вознамерившейся напасть на него... Мотоциклист прибавил газа. Я изо всех сил старалась остановить Абзаца, но он, как будто, не чувствовал повода. Некоторое время мы мчались рядом с мотоциклистом. А далеко позади несся Вася на жеребце по кличке Варвар и громко кричал:
-Ст-о-о-й! На вольт, на вольт! (Первое относилось к Абзацу, второе - ко мне).
   Мне удалось последовать совету и сделать один вольт, потом другой... Абзац медленно успокоился, перешел сначала на рысь, потом на шаг, а мотоциклист скрылся во тьме. Не знаю, что у Абзаца были за «разборки» с мотоциклами. Может, в прошлом фильме ему приходилось за ними гоняться, а может – солдаты научили его этому так, потехи ради... На мой вопрос по этому поводу подъехавший Вася ответил что-то неразборчивое. Мы вернулись в конюшню. Там горела неяркая лампочка, лошади умиротворенно хрумкали сеном, дежурные солдаты негромко переговаривались, а между денниками важно расхаживал черно-белый кот. И от всего этого веяло такой умиротворенностью, таким покоем...    
   Следующим вечером я вывела Гретхен на прогулку по заросшим аллеям, оставшимся от господского парка. В одном месте, на упавшей дуплистой липе, мы обнаружили целый выводок сов-неясытей. Шесть птенцов-слетков, едва-едва вставших на крыло, перекликались со взрослыми птицами, выпрашивая у родителей мышек. Чтобы не мешать им, я взяла собаку на поводок, а глазастые пушистые дети щелкали на нас клювами, не догадываясь улететь...   
 
     Дежурства и любовь на фоне крокусов

   Став обладателем служебной собаки с прекрасными рабочими качествами, я решила, что должна получать от нее еще и социальную отдачу. А посему, мы с ней пошли в оперотряд дружинников с собаками, имевшийся в те времена при 79-м отделении милиции в парке Сокольники. Состав этого отряда (старейшего в Москве) был самым разным. Но как всегда, если речь идет о собаках (или лошадях) преобладали девушки. Было несколько дам в летах: взрослые дети оставили им своих собак, а сами занялись семейной жизнью. Мужчины и молодые парни были редкостью, хотя и попадались. Как сейчас помню, зимой один из них лихо подъезжал к милиции на саночках, в которую была впряжена овчарка-метис. Оставив саночки в дежурке, он отправлялся патрулировать парк со своим четвероногим другом. Среди собак больше всего было немецких и восточноевропейских овчарок, имелось несколько ризеншнауцеров, эрдельтерьеров, ротвейлеров и боксеров. Моя коллега по МГУ, Зоя, дежурила с ирландским  терьером. Ничего, что тот был меньше всех: зато он лучше всех ходил по следу. Уткнувшись в землю, как полагается, он двигался вперед, пока вплотную не подходил к спрятавшемуся человеку. Тогда терьер пятился и говорил «У-у-у». В общем, задерживать злоумышленника он предлагал другим.
   Мы приходили на дежурства два раза в месяц, вечером, и дежурили по двое, до полуночи. Если погода стояла прекрасная, то прогулка по парку выходила замечательная. Надо сказать, что в наши дежурства никогда ничего не случалось. Никаких тебе драк возле ларьков, никаких нападений на прогуливающихся пенсионеров или молодые парочки в темных аллеях. В лучшем случае, мы собирали пьяных. Они появлялись под кустами, как грибы. И украшениями парка, безусловно, не являлись. Самый представительный пьяный попался нам на железнодорожной станции Москва-3, еще до входа в парк. Он стоял на мосту и, перегнувшись через перила, плевал на проходившие внизу поезда. Так как на ногах он держался нетвердо и в любой момент мог сверзиться вниз, отправить его в вытрезвитель было делом вполне гуманным. «Эх-ма!» горько посетовал он, когда мы к нему подошли. Дорогу к милиции он знал превосходно, только пару раз его пришлось вытаскивать из сугроба, куда он сваливался. В милиции выяснилось, что мы привели нашего брата, дружинника, а точнее – конкурента. Дело в том, что дружинники без собак, дежурившие за три свободных дня к отпуску и бесплатный проездной, относились к дружинникам с собаками, дежурившим по совершенно другим соображениям  (ведь охота на людей, как известно, – самая азартная из всех видов охот), как гвардейцы кардинала к мушкетерам короля.
     Гретхен, как истинно немецкая собака (в родословной у нее стояли одни немцы) с большим почтением относилась к форме. Она никогда не путала милиционеров с пьяными и всегда была готова помочь первым затащить вторых в машину спецперевозки.
    Благодушная ситуация в парке изменилась, когда наступили переломные времена и молодежные группировки – любера и рокеры (любители тяжелого рока, а не мотоциклов) – избрали Сокольники местом своих разборок. Однажды придя в милицию, чтобы расписаться в большой амбарной книге о том, что мы заступаем на дежурство, мы нашли отделение ... запертым на железную дверь. Дежурный милиционер долго и с подозрением разглядывал нас через щелочку, как будто это были не мы, а оборотни, принявшие вид дружинников с собаками. Он, с дрожью в голосе, рассказал, что вчера проходила крупная разборка и обе враждующие группировки объединились, чтобы побить милиционеров. (Это было всего каких-нибудь лет тридцать назад!) С тех пор все изменилось - и милиция, и криминалитет; жизнь человеческая резко упала в цене. Народные дружины с собаками так и не возродились. В тот вечер мы отправились дежурить, испытывая приятный холодок опасности где-то в желудке... В наше следующее дежурство, по агентурным сведениям, как раз и должна была произойти очередная разборка. Моя хорошая знакомая, Ольга Заярная, аспирант-психолог, была знакома с лидерами почти всех тогдашних молодежных группировок и, как поклонница тяжелого рока, мечтала стать главным идеологом рокеров. Кстати, диссертацию она писала на интересную тему: что-то вроде «Творчество как следствие одиночества». Так вот она, осторожно уговаривала знакомых ребят: «Вы уж там не трогайте девочек с собачками».
     Я, правда, решила подстраховаться своими путями. Я позвонила Паше Невскому и обрисовала обстановку.
- Поможем,- пообещал он.
   В назначенный вечер в Сокольники прибыл цвет Плющевской милицейской дрессировочной площадки  – молодые люди с самыми серьезными собаками – все сплошь догами, ротвейлерами, кавказскими овчарками. Разноодетая молодежь с особыми повязками на руках двух типов проскакивала в парк поодиночке или группами и... натыкалась на людей с собаками, стоящим через каждые 20-50 м.
- Клиент идет!- радостно констатировали люди с собаками и провожали их мечтательными взглядами, особенно собаки.
  Отдельные прохожие держались подальше:
- А это что за группировка?!
   Молодежь же, ойкнув, выскакивала обратно. Потом Ольге выговаривали ее знакомые:
- Какие девочки?! Где ты там нашла девочек с собачками?! Вот такие амбалы с людоедами!
  Так или иначе, но профилактическую работу мы провели – разборка не состоялась.
    ... Ах, как по весне в парке цвели подснежники-эфемероиды! Ровными геометрическими фигурами цветников выстраивались желтые и фиолетовые бокальчики крокусов, белые колокольчики галантусов и синие шишечки мускари. Они вылезали на первых проталинах, а уже через неделю – распускалась черемухи, в зарослях которой по окраинам парка заливались соловьи. И в это время меня постиг сильнейший лирикотоксикоз. (Мой отец, кстати, называл любовь «временным помешательством ума»). Может оно и так, но под воздействием чувства мир необыкновенно преображался: и цветы цвели обильнее, и солнце светило ярче, и люди становились добрее... Его звали Саша, у него была восточно-европейская овчарка  по кличке Норт. Дежурить в его обществе мне хотелось не только до полуночи, но до утра...
    У нас обнаружилась масса общих интересов и даже совпадений– мы не только любили  природу, но даже работали в одном месте – в  МГУ, только на разных кафедрах, и он, в отличие от меня, дежурил еще и в университетской Дружине по охране природы...
    Как-то в воскресенья в начале лета мы поехали за город, собираясь пройти от остановки «55 километр» Казанской железной дороги до остановки «Фрязево» Горьковской ветки Курской железной дороги. Кругом в заболоченных лугах цвели наши орхидеи – белые любки и сиреневые ятрышники необыкновенных размеров. (Чтобы полюбоваться на эти цветы из Красной книги, мы и приехали сюда.) Обходя очередное болото, мы нечаянно забрели на территорию какой-то воинской части. Выходили мы через КПП и не только не получили нагоняя от часового, но наоборот, он, полный сочувствия, подробно рассказал нам, как больше не сбиться с пути. И вдруг на цветущем желтыми лютиками лугу мы увидели пятнистого оленя! Вообще-то этот вид происходит из Приморья, и хотя он акклиматизирован в некоторых местах Подмосковья, но встреча с ним – все же редкость. Неподалеку от оленя стоял проржавевший вагончик, а вокруг него ходил часовой. Олень и часовой не замечали друг друга. Они вообще казались выходцами из разного пространства-времени. Потому как охранять часовому было нечего. А олень спокойно щипал травку совсем рядом, как будто никакого человека тут и вовсе не было. Это я рассказываю к тому, что когда мир окрашен лирическими тонами, в нем происходят совершенно невероятные явления. Наши собаки, кстати, не заметили ни оленя, ни часового. Так что я до сих пор не знаю, было ли все это реальностью...
    Осенью мы с Сашей поженились. И тут выяснилось, что Гретхен создаст нам еще много-много проблем. Сашин Норт вел себя вполне пристойно, если не считать того, что собака была сорвана на выстрелах и во время громких звуков – грозы, выхлопов машин– пыталась залезть в шкаф. Зато Гретхен снедала самая настоящая черная ревность. В германских сказаниях присутствует мотив меча, лежащего на постели между влюбленными. Гретхен взяла на себе функцию подобного меча. Стоило нам обняться, как между нами возникала оскаленная собачья морда, недвусмысленно советовавшая Саше отойти от меня подальше. Один раз мой супруг (несмотря на то, что он любил собак), защищаясь, схватился за табуретку – ризенуха легко вышибла ее у него из рук и все-таки прокусила ладонь. Изгнанная на кухню, она выла и царапала дверь. В общем, как могла, обращала нашу жизнь в ад. Норт, по сравнению, с ней, казался ангелом. Ранее Саша научил его открывать двери, дергая их за ручки. Гретхен мгновенно переняла чужой опыт и пооткусывала пластмассовые ручки вообще. Пришлось заменить их на железные, а двери - закрывать от собак на немедленно приделанные щеколды. Мы как-то приноровились друг к другу, но моей семейной жизни она мне так и не простила...               

      Эддические дети

   Человеческих детенышей у нас не было, зато хватало собачьих... Первые щенки оказались у нас «внеплановыми»: то есть, мы обзавелись ими на свой страх и риск, не связываясь ни с каким клубом собаководства. В «супруги» я выбрала своей собаке ризеншнауцера такой же крепкой конституции, немецких кровей, с хорошими конечностями и стоячими ушами. Звали его Дантес. По характеру этот милый песик напоминал мою Гретхен. Однажды в подъезде он встретил соседку с собакой и, чтобы собственный хозяин не мешал ему «разбираться», выкинул его на улицу, вышибив им, хозяином, дверь подъезда. Хозяйку большего всего возмущало то, что ремонт в подъезде пришлось делать за свой счет. Собственно, соседка с собакой отделались испугом: на Дантесе был надет глухой намордник. Свою хозяйку Дантес слушался, как и Гретхен – меня. Просто наши мужья появились после собак.
     «Собачья свадьба» состоялась на даче. Но Гретхен решила немного повеселиться. Для начала она вырвалась и побегала по участку. Дантес был очарован «невестой» и кинулся в погоню. В результате – собаки вдребезги разбили оранжерею с выгоночными цветами, но, сами, к счастью, не пострадали. Мы с хозяйкой Дантеса кинулись ловить своих животных, синхронно закричав друг другу:
- Ради Бога! Осторожно! (Дантес вполне мог укусить меня, а Гретхен – ее).
  Но брачующиеся были слишком заняты: Дантес ухаживал, а Гретхен строила из себя недотрогу; при этом они старательно вытаптывали грядки. В конце концов мы поймали своих собак и кое-как «свадьба» состоялась. Я говорю «кое-как», потому что без травм не обошлось: Гретхен скинула намордник и, полагая, что кусает назойливого кавалера или его хозяйку, приложила зубы об меня: я изо всех сил защищала «жениха».  (Потом, когда она поняла, что сделала, то здорово смутилась и долго лизала прокушенную руку). Хозяйка Дантеса ушибла ногу о садовый инвентарь. Когда страсти улеглись, мы оказали друг другу первую помощь и сели пить на веранде чай с валерьянкой и вареньем, а Гретхен лежала на пороге дома с видом такой невинности, что поверить в учиненный с ее помощью погром, было просто невозможно... «Жених» же был заперт в доме. По правилам, через день должна была состоятся контрольная вязка. Но мы с хозяйкой Дантеса решили, что с нас хватит. Она честно призналась, что ничего подобного в своей жизни не встречала и надеялась больше не встретить...
    Тем не менее, Дантес постарался на славу: на втором месяце беременности собаки стало прибывать, как воды в половодье. За десять дней до родов щенки в ней не то что зашевелились, а прямо-таки забегали. В таких случаях, Гретхен останавливалась и прислушивалась к ощущениям внутри себя, а ее бока ходили ходуном. Она начала рожать на 61-й день. Причем, делала это не лежа или хотя бы сидя, а в движении. Она металась вдоль стены коридора, как волк в клетке, и вдруг из нее вываливался щенок, что приводило ее в несказанное изумление. Тут я допустила большую ошибку. Я складывала новорожденных в коробочку, на грелку, считая, что они будут отвлекать собаку от производства на свет следующих. Они, поворочавшись, тут же засыпали. Гретхен родила восьмерых штук, шесть кобельков и две сучки, выкидывая их в большой мир через каждые полчаса. Последний, правда, задержался на час: мать попила воды и даже поела. Меня поразили их размеры – они весили по 500 г., а один даже 600 г.– и я никак не могла понять, как же они в ней умещались...
    Когда я дала собаке ее законных детей, она посмотрела на меня так, будто я пытаюсь подсунуть ей зеленых человечков с летающей тарелочки. Дело в том, что надо было подкладывать ей каждого щенка сразу после рождения, чтобы она облизала его, а он - обязательно пососал молока: именно в этот момент происходит импринтинг – «запечатление» матерью своих детей. И хотя собака была переполнена молоком – оно текло струйкой, стоило дотронуться до соска -  кормить детей она отказалась. Я положила на стол ее любимый ванильный сухарик и приказала лечь. Пуская слюни, она выполнила приказание. Пока она ждала награды за послушание, щенки жадно сосали. Слабеньких среди них не было. Впоследствии, собака смирилась с их существованием и согласилась их кормить и подлизывать и даже охранять (вообще перестала пускать в квартиру чужих людей). Но кормила их, почему-то, не лежа, а сидя, широко расставив передние лапы. А они копошились под ней и учились с первых дней не только ползать, но и привставать на лапках. Как-то я попыталась подкормить  щенков из бутылочки  коровьим молоком. (Я явно испытывала то, что психологи называют «повышенной тревожностью»: мне казалось, что таким огромным щенкам, к тому же восьмерым, может не хватать молока.) От подкормки эти маленькие чудовища не отказались: они сразу же наделись не то что, на соску, а на половину бутылки, и принялись ее массировать передними лапками. При этом они издавали кучу странных звуков: басисто кряхтели, фыркали и урчали. В общем, ничего похожего на писк маленького щенка. Присасывались они как пиявки и отодрать их от бутылки  оказывалось весьма затруднительно. Они сучили всеми четырьмя лапами и возмущенно верещали. Своими морщинистыми мордочками с топорщившимися ушами и закрытыми глазами, они напоминали мне не маленьких трогательных малышей, а самых настоящих вампиров... Первыми глаза открылись у самой маленькой (относительно этого помета, конечно) суки на 9-й день жизни. Через неделю все щенки оптимистично взирали на мир, хотя видели его, вероятно, не совсем четко. Глаза у них были мутно-голубые. Табунчик месячных ризеншнауцеров мчался к гигантской миске, из которых их кормили (месячных щенков действительно  положено подкармливать), сшибая на своем пути стулья и бабушку. А Гретхен подлизывала их сзади, когда они ели, с весьма коварной целью: стоило мне зазеваться, как она толкала щенка носом, и он падал в миску с кашей. Тогда у нее появлялся повод вылизать его целиком – и ей тоже доставалась щенячья каша. Ее мечтой было вытереть щенками, как кусками хлеба, всю кашу. Это не значило, что мы недокармливали бедную мать: подобное занятие ее просто развлекало. К полутора месяцам она, как волчица, начала отрыгивать им полупереваренную еду, делая это с немецкой аккуратностью, хотя и не без досады. Еще бы! Добровольно лишаться своей порции! Щенки же с жадным чавканьем налетали на угощение. 
    Если щенки не ели и не спали, то играли – возились  на полу, катали мячики и терзали резиновые игрушки, а иногда предпринимали дружные атаки на стены или ножки мебели. Причем, отлично зная, что этого нельзя делать, при виде людей, немедленно улепетывали. Людей они тоже уже различали: я находила на них управу, а моя бабушка – нет. Они хватали ее за тапочки и со свирепым рычанием тянули в разные стороны. Еще они нападали на тряпку и веник. В квартире не нашлось никакого предмета, которого бы они боялись. Пылесос вызывал у них бурю восторга – они тянули его за «хобот», растаскивали щетки.
     К двум месяцам большую часть щенков я продала Пермскому питомнику МВД. Те люди, которые видели их несколько лет спустя, говорят, что внешне они были более похожи на черных терьеров – с очень густой шерстью, стоячими, хотя и маленькими, «медвежьими» ушами. При виде чужого человека, они лениво брали зубами решетку вольера и трясли ее. Один щенок достался дрессировщице из передвижного цирка. Она говорила, что это была лучшая собака в ее жизни, не раз выручавшая ее из сложных ситуаций. Этот пес прожил долгую, полную событий, собачью жизнь. А один щенок героически погиб: уже в четыре месяца он взялся охранять квартиру от грабителей.               
    Наши второй и третий пометы были совершенно «законные», т.е. освященные клубным планом разведения. Я выставила Гретхен на выставке Московского областного клуба служебного собаководства в поселке Ильинское, что находится по Казанской железной дороге. Держалась она великолепно: от перевозбуждения, при виде стольких собак и людей, вся напружинившись, тянула вперед и даже уши держала стоймя (обычно они у нее выглядели, как у терьеров, приподнятыми на хряще). В результате мы получили оценку «очень хорошо», что давало суке возможность участвовать в племенной работе.
    На этот раз я знала, что от нее можно ждать, и повезла собаку на вязку, прихватив собственного мужа, зная, что может понадобиться мужская сила. Однако все прошло спокойно, если не считать того, что Гретхен случайно задела меня когтями передней лапы, ловко распустив джинсы по шву. Пока я в некотором смущении зашивала их, уединившись в комнате, Саша и хозяйка кобеля пили традиционный чай на кухне и развлекали друг друга разговорами.   
     Но щенки родились неудачно: один выскочил сам, а второй, шедший боком, застрял. Остальные, вероятно, тоже рвались на белый свет, но им это никак не удавалось. А я, как назло, заболела краснухой. (Корью и краснухой я умудрилась переболеть не в детстве, а во взрослом возрасте). Поэтому те из моих знакомых, которые могли оказать собаке ветеринарную помощь, отказывались приехать: одни не болели краснухой вовсе, а у других имелись дети и они не хотели занести им инфекцию. Наконец, нашлась одна, которая все-таки приехала, повернула щенка (к сожалению, он все-таки успел задохнуться) и вытащила четырех других. При прощупывании больше головенок внутри собаки не обнаруживалось. И мы решили, что на этот раз Гретхен решила обойтись шестью детьми. Я лежала на диване с высокой температурой, собака со щенками – рядом со мной под столом. И по ее поведению, я видела, что с ней что-то не в порядке. Причем, даже объяснить, что не так, не могла: вроде она нормально ела сама, кормила и вылизывала щенков. Новые щенки по-прежнему не прощупывались. Я делала ей уколы гормонального препарата – окситоцина, который способствовал родовой деятельности. Но он на нее почему-то не действовал. Ночью мне, глядя на собаку, стало совсем плохо. И тогда Саша совершил подвиг: сходил в дежурную аптеку и выпросил без рецепта другой гормональный препарат, маммофизин, более подходящий для женщин, чем для собак, но что поделаешь, если окситоцин не помогает! Более всего, меня удивило, что он, рассказав аптекаршам чистую правду, вызвал у них столько сочувствия, что они безропотно дали ему без рецепта кучу лекарств для родовспоможения собаке и  даже снотворное для меня. Утром я, кое-как, сползла с кровати (температура не опускалась), села на пол и сделала Гретхен укол. Потом забылась в полудремоте. Меня вывело из этого состояния смачное чмоканье собаки – с таким звуком сука обычно обихаживает новорожденного.
- Что там? Щенок? – спросила я.
- Мертвый,- печально констатировал Саша.
   Еще бы! Он задержался на целые сутки! Прошло еще несколько часов. Я продолжала маяться высокой температурой и сердечным приступом. И вдруг с кухни, куда Гретхен удалилась попить водички, раздалось все тоже чмоканье и громкое победное: «Квяк!» (Так заявляет о себе появившийся на свет щенок).
- Живой! Живой!–завопил Саша и поспешил сунуть мне в постель мокрый, шевелящийся комок.
   Гретхен прыгнула следом, пытаясь вырвать у нас из рук свое новое чадо. Сердечный приступ у меня, надо сказать, тут же прошел, а температура упала через полчаса...
   Следующие сутки мы воевали с собакой: она полагала, что ее гнездо должно помещаться там же, где мое гнездо – на кровати. И стоило нам отвернуться – перетаскивала туда всех щенков, зарывая их в простыни и одеяло. Я просыпалась и обнаруживала рядом счастливую мать семейства, которую сосали дети... (Надо сказать, что свой второй помет она выращивала образцово). Щенкам на кровати было не место, в первую очередь потому, что они могли с нее скатиться и что-нибудь себе сломать. В конце концов Гретхен с детьми удалось выселить на кухню, в специальный загончик.
    Первый из родившихся на свет щенков этого помета был трехкратный победитель выставок Макс Чего Иль, а последний, почти три дня отсиживавшийся внутри матери, - Мойра Чего Иль, прожившая у меня 13 лет. 
    Пока щенок был маленьким, все было в порядке. Но когда ему исполнилось полгода, мать решила, что пора его выселять из дома. На прогулках она пыталась отогнать от меня Мойру и регулярно отбирала у нее все игрушки. Так эта собака и осталась на всю жизнь на вторых ролях. (И даже, когда у нее родилась собственная дочь, Норна, представлявшая третье поколение ризеншнауцеров у нас в доме, она не стала с ней ранжироваться, а безропотно уступила место доминанта). Зато дрессировать Мойру было одно удовольствие: в жизни я не видела такой послушной собаки! Обучать ее можно было методом подражания, какой подсказали мне среднеазиатские овчарки: я привязывала младшую к забору и повторяла со старшей общий курс дрессировки, потом награждала лакомством. Отвязав Мойру, предлагала ей выполнить те же упражнения. И оказывалась, что половину из них она уже знает!
   Нашим триумфом стали показательные выступления в праздничный день на огромном поле подмосковного вертолетного завода: гремела музыка, с неба то и дело падали парашютисты, поодиночке и группами, а собака четко выполняла упражнения общего курса дрессировки. 
   
          Путешествия с собаками
            
   Мы с Гретхен много ездили за город. Первую поездку (традиционный для нас сбор весенних грибов, сморчков и строчков) она, естественно, испортила. Громко выла в электричке, потом, получив свободу и не зная, что с ней делать, попыталась сорвать у папы с шеи фотоаппарат, из-за чего он вынужден был отбиваться от нее при помощи палки. (Надо ли говорить, что палка оказалась гнилой и тут же обломилась, заехав ему же в глаз!) И, наконец, убежала по следам лося. И пока отец ждал меня на станции, я бегала по лесу, оглашая окрестности воплями: «Гретхен! Гретхен!» Она объявилась через пару часов, усталая, но довольная.
     Тем не менее, мы продолжали с ней ездить – и за грибами, и в гости к друзьям на дачу. Петь в электричках она не перестала, хотя и стала делать это несколько тише: выла уже не в полный голос, а тихо подскуливала себе под нос. Зато она нашла себе новое развлечение – принялась соблазнять (я не подберу более точного слова) пассажиров. Дело в том, что я всегда возила ее в наморднике. Я и другим моим собакам одевала в транспорте намордники, соблюдая соответствующие правила. И, хотя другие собаки были совершенно безобидны, они ни у кого не вызывали сочувствия. Зато Гретхен жалел весь вагон. Меня уговаривали не быть жестокой и снять этот ужасный намордник со столь милой и явно страдающей от его наличия собачки. «Милая собачка» улыбалась ближайшему пассажиру, виляла ему обрубком хвоста, провоцируя протянуть к ней руку, чтобы погладить. Она никогда не теряла надежды схватить руку лапами, как кошка, подтянуть ее к себе и уж как-нибудь ущипнуть зубами через намордник, если укусить как следует не представлялось возможным... При этом она издавала не рычание, а пронзительное, и я бы даже сказала, ликующее  завывание: «Ага! Он первый меня потрогал! Меня, служебную собаку, недоверчивую к посторонним!»
     Несмотря на все своеобразие поведения, она совершила с нами  речные путешествия по Тверской и Костромской  областям, ходила в конные походы в Грузию и Адыгею и даже слетала со мной в экспедицию в Таджикистан.
     По рекам - Обноре, Костроме, Мологе и Мелечи - мы ходили не на байдарках, а неторопливо шлепами по воде на «лягушках», надувных лодках, осматривая окрестности и останавливаясь на ночевки в понравившихся местах. К тому времени, кроме Гретхен, у меня уже жила ее дочка, Мойра. Щенку было месяцев пять, когда мы отправились по реке Обноре, начиная с города Любим, до его впадения в реку Кострому. «Мы» – это мой муж Саша, моя подруга Ира и я. В Любиме, чтобы добраться до воды, пришлось ехать в битком набитом автобусе. При этом, кроме двух собак (третью собаку, овчарку мужа, пришлось оставить дома – сашина мама без нее очень скучала и вообще боялась остаться одна), мы везли на тележках две надувные лодки, палатку и три рюкзака. Самое интересное, что пассажиры не ругались на нас, а нам сочувствовали: буквально по головам передавали внутрь автобуса наше имущества и даже маленькую Мойру, которую и водрузили на всю эту кучу!
    Наконец, наши «лягушки» были торжественно спущены на воду и нагружены ризеншнауцерами. Сверху неторопливо плыли легкие белые облака, снизу едва-едва струилась вода, приятного коричневато-зеленого цвета, а мы, казалось, стояли среди желтых кувшинок и их раскинутых в разные стороны зеленых листьев. На самом деле, мы, конечно, же плыли: мимо нас по берегу медленно сменяли друг друга почерневшие деревушки с неотреставрированными церквями, поля ржи и овса, бескрайние заливные луга и стада черно-пестрых коров, превратившихся в Костромской области в коров однотонного серо-бурого окраса  (костромская порода). Одно смешанное сельское стадо (коровы, овцы и козы) так зачаровалось видением плывущих в лодке и лающих на них собак, что сопровождало нас по берегу километра три. Животные не паслись, а шли вдоль воды и глазели на нас, невзирая на крики пастуха и щелканье кнута, которым он пытался свернуть их с избранного ими пути.
     Гретхен и Мойре такое передвижение казалось скучным, хотя мы регулярно выгуливали их на стоянках. Гретхен нагло переваливалась через борт надувнушки, плыла к берегу и, отряхнувшись, бежала по земле. Зная ее характер и склонность нападать как на людей, так и собак или коров, приходилось высаживаться и возвращать ее обратно. А Мойра соскальзывала в воду тихо и незаметно, быстро-быстро плыла к камышам и затаивалась в них, словно утка. Отлавливать щенка отправлялся Саша – он умел плавать, а я нет. Наша первая стоянка была на открытом лугу, без единого деревца или кустика. Погода стояла отличная, и мы просто расстелили палатки и спальные мешки на земле. Сверху высыпали звезды – огромные и густые, каких никогда не увидишь в Москве. А ночь вокруг нас была полна природной музыки: в траве попискивали  и шебуршали мыши, из камышей с кряканьем вылетала вспугнутая кем-то утка, плескалась рыба. Верхоплавки ловили упавших на воду насекомых, а хищники покрупнее – охотилась на мелочь, заставляя ее в ужасе выпрыгивать из воды. Гретхен, наплававшись и набегавшись, спала как убитая, а Мойра – прислушивалась ко всем звукам, которые для нее были внове, и тоненько встявкивала.   
    Гретхен сопровождала нас с Ирой в конные походы. Брать с собой, мягко говоря, слегка полоумную собаку, мои друзья и родственники, считали  безумием и всячески отговаривали, утверждая, что мы обе свернем себе шею. Но я верила в способность моей собаки быстро приспосабливаться к любой обстановке. Первый поход был в Грузию. На ипподроме в Кутаиси мы с Ирой по очереди ездили на лошадях, а собака, сначала сидела в качестве зрителя под лавочкой, а потом – я или Ира ехали шагом, а другая – вела собаку рядом с лошадью, пресекая все ее попытки лаять и бросаться. Потом я взяла в руки поводок, не слезая с лошади. И Гретхен побежала рядом!
     В  походе мне достался маленький соловый мерин по кличке Малхази, что означает «Сокровище». Он действительно оказался истинным сокровищем – ко всему в этом мире относился по-философски. Родившись в горах, он одинаково резво бежал галопом что в горку, что под горку (второе лошадям обычно дается труднее). Я подбадривала его лакомством – сухариками или кусочками сахара –  вызывая черную зависть у собственной собаки. В конце концов мы сошлись на компромиссе: если я даю кусочек Малхази, то другой тут же предлагаю Гретхен, и наоборот. Делала я это часто, не слезая с лошади: наклонялась вперед и ко мне тут же тянулись сразу две морды. Крупный конфликт у нас с собакой возник только раз, когда группа резвым галопом влетела в Нижнее Саирме, селенье, где помещался наш лагерь. Это был первый галоп и собака сначала отстала, а потом, догнав лошадь и не в силах справиться с переполнявшими ее чувствами, принялась подскакивать, пытаясь укусить ее за морду. Зато Малхази оказался на высоте: он только вскидывал голову, не снижая скорости и не пытаясь ни укусить, ни лягнуть докучливый объект. Походив денек в наморднике, собака одумалась и больше не пыталась напасть на лошадь.
     Несколько раз мы ходили в пешие прогулки в горы. И оказалось, что чувство высоты у животных – отнюдь не врожденное. Гретхен, выросшая на равнине, не понимала, что это такое. Она лезла на кручи или пыталась с них спуститься, срываясь вниз. Однажды туристов повели к развалинам старинного монастыря и показали пропасть с «Чертовыми пальцами» (в каждой горной местности существует своя пропасть с острыми, торчащими вверх скалами, которые, как правило, называют «Чертовыми пальцами» или «зубами»). Над ней с карканьем кружил ворон. Поравнявшись с краем пропасти, он показался таким близким и досягаемым, что Гретхен, не задумываясь о последствиях, сиганула за ним! У нас с Ирой оборвалось сердце. Мы подползли на животах к самому краю, пытаясь рассмотреть остатки собаки... и тут куст, торчащий из отвесной стенки, зашевелился. Оказалось, что падая, собака угодила в него, но выбраться не могла, хотя и сидела на этом кусте верхом. Ей удалось поставить передние лапа на край пропасти, но земля из-под них все время осыпалась. При этом собака не скулила, вообще не издавала никаких звуков, так что заметили мы ее чисто случайно. Ира держала меня, а мне удалось ухватить Гретхен сначала за лапу, потом за ошейник и вытащить наверх.   
   Но чаще мы отправлялись в конные радиальные походы и смотрели разные достопримечательности: развалины сторожевых башен на невысоких безлесных горках или старинных церквей. Эти древние камни заботливо укутывал разрушающий их плющ,  в трещинах росли совершенно очаровательные папоротники разных видов – похожие то на зеленую шерсть, по которой стекает вода, то на птичьи лапки. Иногда нам приходилось преодолевать настолько грязные участки дороги (в горах шли дожди: куда бы я не приезжала в самый сухой сезон, там обязательно начинались дожди), что лошади тонули по колено, а собака – по уши. Гретхен была счастлива: дома ей запрещалось забираться в грязь (что она, естественно, очень любила делать), а здесь она совершенно легально плыла в ней, и каталась, сколько душе угодно! Вернувшись в базовый лагерь, я мыла лошадь и собаку из одного шланга. Правда, щетки и скребницы у них были индивидуальные... Один раз мы прошли за день более тридцати километров и это был единственный раз, когда собака по-настоящему устала. Она – мокрая и грязная – влезла в мой спальный мешок и при попытках вытряхнуть ее оттуда, повела себя как Иванушка, которого Баба-Яга сует в печь: растопырила ноги, чтобы не вывалиться наружу. Я тоже устала и прекратила бесплодную борьбу с собакой. Так мы и заснули в ту ночь: я сверху, она внутри. А на следующий день я постирала вкладыш, почистила и высушила спальный мешок.   
     В Адыгее инструктора, увидевшие двух девушек с собакой, решили «пошутить» – подсунули мне лошадь, которая лягалась. Это была светло-гнедая кобыла с белой проточиной во лбу, почему ее и звали  «Лыска» (я переделала ее в Лизку – ей, собственно говоря, было все равно). У нее имелся «довесок» – подсосный  жеребенок. Зимой на нее напали волки и с тех пор она боялась всего, что их напоминало и отгоняла, по мнению инструкторов, собак. Но черный бесхвостый, усатый и бородатый ризеншнауцер никак не ассоциировал у нее с волком! Лизка легко купилась на лакомство и ласку, а в Гретхен стала видеть дополнительную защиту! Собака к тому времени слегка остепенилась и не пыталась ни кусать лошадей, ни бросаться им под ноги, ни нюхать сзади (что она делала, исходя из ритуала, положенного у собак). В первый же день ей  удалось попасть под чужую лошадь, но без малейших последствий для себя – она покатилась по земле, как упругий шар, и тут же встала на ноги. Всадник, как говорится, отделался испугом. Познакомившись именно с нашей лошадью, она стала ревностно охранять Лизку с жеребенком: не подпускала к тому месту, где мы останавливались, ни людей (в том числе – инструкторов), ни местных собак. Лизка проявляла агрессию к собаке лишь тогда, когда кормила своего «довеска». Но у собаки вполне хватало ума к ней не соваться. Волки в тех местах водились, и мы изредка видели их следы на влажной земле. В одном месте Лизка вдруг всхрапнула и отказалась переходить ложбинку, поросшую орешником, пока Гретхен, насторожившись, не прошла первой. В остальное время мы шли, преимущественно, по молодому буковому лесу, растянувшись, длинной колонной. И Гретхен бегала вдоль колонны – из головы в конец – проверяя, все ли лошади и туристы на месте.
     Отходов от кухни в турпоходах было так много, что я видела как Гретхен, не в силах справиться с едой, носом заталкивала полную миску вареного мяса  под палатку – прятала про черный день...
   Еще я взяла ее с собой в экспедицию на юг Таджикистана. Собаке первый раз пришлось лететь на самолете. (В те времена собак провозили не в клетках в грузовом отсеке, а в салоне, рядом с пассажиром). На всех видах транспорта она имела дурную привычку подскуливать, но самолет не ассоциировал у нее ни с поездом, ни с автобусом. И только после того как она поглядела в  иллюминатор, у нее зародилось подозрение, что она имеет дело с особым, изощренным видом транспорта. (До сих пор не понимаю, что она могла рассмотреть: единственное предположение, что она уловила движение самолета по отношению к чему-то, хотя мы, в тот момент, были окружены облаками). В общем, собака начала неуверенно подскуливать, но тут стюардесса стала разносить завтрак – по салону распространился аромат курицы. Гретхен сразу забыла обо всем остальном. Я отдала ей свою порцию, а когда она стала смачно хрумкать, сидевшая впереди нас женщина уткнулась позеленевшим лицом в пакет...
     На земле мы встретились с некоторыми трудностями. Дело в том, что мусульмане считают собак нечистыми животными. (Интересно, что на Кавказе  преобладали охотничьи традиции и местные жители, к собакам, в целом, относились хорошо. Правда, местные горячие Алики, всегда уделявшие внимание туристкам, напрочь терялись, встретив женщину с собакой: они покорно выслушивали лекцию по служебному собаководству и удалялись прочь). Тем не менее, мы добрались до места –  Бешкентской долины, расположенной на самом юге Таджикистана. И прожили здесь, на территории бывшей зоны, которую местные власти решили перестроить под больницу, четыре месяца, с апреля по июль. Задачей Московской экспедиции было изучение экологии малярийного комара и комнатной мухи. Собака сопровождала меня, когда я обходила местные арыки, вылавливая из них личинок комаров, или вела подсчет крылатых особей в реденькой лесополосе, где росли шелковица и ясень, и в зарослях тамарикса возле маленького болотца.   
     Утром я выходила из комнаты и, посмотрев на градусник, проверяла, бегает ли собака при температуре 38, 42, 45 и, наконец, 52 градуса Цельсия: я бросала резиновое колечко, а Гретхен исправно приносила его. Похоже, эта собака была создана для геенны огненной...
    В свободное от работы время, утром и вечером, мы гуляли по окрестным горам. Нашим любимым местом было ущелье, которое мы назвали «Овечьим». Там, в каждом кусте верблюжьей колючки, сидел самец агамы в брачном наряде и угрожал соперникам. В нишах скал гнездилась колония клушиц – птиц из семейства врановых, размером они были с галку, а их черное оперение резко контрастировало с красными ногами и клювами. Гретхен по-прежнему не могла привыкнуть к горам. Однажды она отправилась ловить пастухов с овцами: ей показалось, что они находятся совсем рядом. И только пробежав вниз пару километров, она поняла, насколько расстояния в горах обманчивы, и благоразумно вернулась. В другой раз мы решили подняться на горный хребет в обществе участников экспедиции, Антона и Димы. Собака бодро карабкалась вверх впереди нас, пока не забралась на «зеркало» – гладкий вертикальный выход скальной породы. Там она села, мордой вниз. Над ней сразу же стал кружить белоголовый сип, с надеждой  на поживу.
- Как она там сидит?! – с изумлением спросили меня мои спутники. И я честно ответила:
- Не знаю! 
  Но вскоре выяснилось, что забраться-то она забралась, а слезть – не может! Так что надежды сипа были вполне обоснованы! Дима, как человек, имевший хоть какие-то навыки в скалолазании, поднялся как можно ближе к «зеркалу», он полагал, что сможет перехватить собаку, если та скатиться вниз. Я тоже поднялась чуть выше и тщательно рассмотрела скальный выход. Его по диагонали пересекала едва заметная трещина. Я принялась уговаривать собаку ползти вниз, старательно показывая эту трещину. И собака меня поняла!  Она осторожно встала и на полусогнутых ногах стала двигаться ко мне, используя шероховатость трещины, пока не спустилась прямо мне в руки. Я взяла ее на поводок, хотя мои спутники бурно возражали: они боялись, что собака опять полезет чёрт-те куда, и утащит меня. Но я предпочла – погибать так вместе! (На самом деле, я верила что команду «Рядом» у нее не совсем же отшибло!) Эта прогулка – и многие другие –запомнились на много лет.
    Гретхен необычайно привлекали птицы. Причем, любых размеров. Если бы она не была полицейской собакой, то непременно родилась бы каким-нибудь сеттером. Однажды рано утром в «Овечьем» ущелье она подняла на крыло сразу 8 белоголовых сипов! Еды там не было никакой, так что я предположила, что птицы просто... грелись в лучах утреннего, еще не знойного солнца. Они сидели, раскинув огромные крылья, и ничего не делали. При виде собаки, взлетали лениво и нехотя, с небольшого разбега. А она ликовала – надо же, какие большие «вороны»! Но больше всего ей хотелось поймать кеклика. Эти каменные куропаточки замечали человека или другую опасность издалека и предупреждали всех горных обитателей громкими криками «Кек-кек!» Они не любили, как все куропатки, подниматься на крыло, а убегали вверх по склону и прятались между камнями.
    Как-то я неподвижно сидела на небольшом камне, а Гретхен подкрадывалась к притаившемуся кеклику с одной стороны скального обломка, и в это время с другой стороны «выпорхнул» орел-беркут и словил взлетевшего-таки кеклика. Собака от неожиданности села, щелкнув зубами, а я  - с криком вскочила. Мне показалось, что орел охотится на собаку. Но он удовлетворился птицей и быстро улетел вдоль по ущелью. Когда мы видим парящего в небе орла, нам кажется, что он камнем падает на добычу. На самом деле, эти хищники подкрадываются к своим жертвам, низко облетая склоны и используя в качестве укрытия большие камни.
    Мне запомнилась еще одна «охотничья история». Мы с Гретхен поднимались по склону и, выйдя на небольшой гребень, увидели одного притаившегося зайца-толая, одну афганскую лисичку – длинноногую с большими ушами - и одну дворняжку из ближайшего селенья. Лисичка и дворняжка подкрадывались к зайцу. Гретхен замерла и несколько секунд выбирала цель. Выбрала зайца и рванулась за ним. Лисица мгновенно исчезла – просто растворилась в воздухе, заяц и дворняжка подскочили вверх и, развернувшись в разные стороны, помчались со всех ног: дворняжка – назад в селенье, а заяц, петляя – выше по склону. Моя собака скрылась из глаз. Я села на камень. Через 15 минут Гретхен вернулась – с высунутым языком и остекленевшим взглядом. Не ризенячье это  дело – зайцев гонять! Пришлось срочно спускаться вниз – макать ее в арык, чтобы не было теплового удара.
    ...Самыми прекрасными в горах были вечера. Раскаленный шар солнца скатывался к гряде гор, которые становились четкими и рельефными, как на картинах Рериха. Вверх по склону – всегда пешком – поднималась чета огромных пустынных воронов. По ним можно было сверять часы: они шли ровно за полчаса до наступления темноты. И на горы опускались необыкновенные тишина и умиротворение...
 
        Среднеазиатские овчарки у себя дома

    Утром и вечером по узким горным тропкам карабкались вверх овечьи стада: пыль, поднятая копытцами, издали казалась текущими речками. И каждый раз в небе появлялись белоголовые сипы – посмотреть, не перепадет ли им какой-добычи. Пастухов сопровождали овчарки. Такие же собаки жили в селенье; они были незнакомые ни с поводком, ни с ошейником. Когда семья резала барана, собакам перепадали кости и внутренности, в остальное время  им приходилось искать пропитание в пустыне – ловить какую-то живность или искать падаль. Но у каждой из них имелась своя, свято охраняемая территория, вокруг глинобитной постройки, где жил ее владелец. Правда, связь с владельцами была весьма слабой: если приходили уважаемые гости, то хозяева гнали собственную собаку со двора камнями. Других способов управления ими у них не было. Держали, в основном, кобелей, иногда одного, иногда двух-трех. Сук на весь поселок из двадцати построек было не больше трех.
     Местные собаки привлекали меня необычайно: представилась редкая возможность посмотреть, как среднеазиатские овчарки живут в естественных условиях. Здесь встречались два типа собак, различающихся по внешности: мощные, коренастые, у которых бросались в глаза голова и передняя часть туловища, а где-то сзади болтался куций хвостик; и огромные (с догов!) высоконогие, чуть более легкого сложения. Окрасов они были самых разных: рыжие, черные, с белыми отметинами и без, белые, пегие и даже тигровые. Один кобель ну до того напоминал полосатую гиену, что его с ней легко было спутать, особенно в сумерках!
     На территории зоны обитало несколько собак. Вроде как они принадлежали рабочим, но те о них не очень-то заботились. Первое время для членов экспедиции, не привыкших к собакам (а что возьмешь с энтомологов!), они представляли определенную проблему. Чтобы различать собак, я окрестила их по окрасам. Выделялись два кобеля – взрослый (примерно пятилетний) Рыжий и молодой (годовалый) Черный. Здесь же жила пара четырехмесячных щенков, Белый и Гиеновый, и  совсем маленький щеночек дворняжки, похожей на левретку: тоненький, песочного окраса,  с черной маской на морде и трогательными выпуклыми глазищами. Кто-то назвал эту собачку Камакой; женщины экспедиции испускали по поводу нее ахи и охи и быстро поставили на довольствие.
     Я очень боялась за Гретхен, но Рыжий, Черный и щенки первое время держались от нас подальше. Очень скоро большие псы выяснили по ее меткам, что имеют дело со взрослой  сукой (ей было тогда четыре года) высокого ранга. И... отнеслись к ней весьма благосклонно. Однажды я спустила ее с поводка, не заметив собак поблизости, и тут из-за полуразрушенного забора вывернулся сначала Рыжий, потом Черный. Я замерла, не зная, что предпринять, но на всякий случай вооружилась здоровенными булыжниками. Собаки обнюхались в полном соответствии с положенным ритуалом. Уголки губ у всех были стянуты, шерсть приподнята дыбом, хвосты торчали вверх. Рыжий отошел в сторону и пометил кустик тамарикса с одной и другой стороны. А Черный... растянул губы и завилял хвостом.  Таким образом, знакомство состоялось. Щенки Гретхен так и не признали: свирепо лаяли на нее в течение всех четырех месяцев, что мы здесь жили, и  она отвечала им тем же, но когда она бросалась на них – огрызаясь, убегали и прятались. А Камака – визжала, ползала на брюхе и пускала под себя лужицу, как подобает совсем маленькому щенку. Гретхен чужих щенков не жаловала, поэтому я старалась поскорее увести ее.
   Когда идешь со своей собакой по российской деревне, то из каждого двора тебя облаивают местные бобики и передают, как по эстафете, соседу. Оказавшись на свободе, размномастные дворняжки атакуют стаей, стараясь напасть сзади. Так же ведут себя полубезпризорные собаки, живущие в городах при гаражах и складах.
    Среднеазиатские овчарки поразили меня принципиально иным поведением. На человека, идущего с собакой, во всяком случае, с сукой, они реагировали менее агрессивно: лаяли и рычали издали, пропуская через свои участки. Очевидно, человек и собака, действуя слаженно, взаимно повышали ранг друг друга. Для Греты опасны были лишь суки – те могли убить соперницу, освобождая место для будущего потомства. Но на человека суки почти не лаяли, предоставляя выполнять охранную функцию кобелям. Что касается последних, то меня, без собаки, они атаковали, подбегая почти вплотную, лаяли и скалили зубы. Я останавливалась и начинала с ними разговаривать, стараясь не глядеть им в глаза, но не упускать из поля зрения ни малейшего их движения; потом садилась на корточки, продолжая говорить. Такая тактика приводила их в замешательство: я засекала по часам – лай угасал через 4-7 минут. Собаки начинали смотреть по сторонам, ища пути к отступлению. Правда, нападение могло возобновиться, когда я вставала и шла дальше. Но оно было уже не таким яростным. Удача, между прочим, целиком и полностью зависела от моего психологического состояния на данный момент. Чем более я была уверена в себе – тем быстрее успокаивались собаки, рыча и скалясь уже для проформы. Но при малейшем проявлении страха – приходилось пускать в ход камни, как местные жители. С детства приученные к тому, что в них швыряются камнями, собаки пытались подбежать раньше, чем ты успевал его поднять: это также отличало их от наших дворняжек, которым достаточно было продемонстрировать, как ты наклоняешься и берешь камень... Со среднеазиатскими овчарками оказалось более безопасным вооружиться большим булыжником и идти прямо на собаку, разговаривая с ней в угрожающей интонации. Хотя собака лаяла и рычала, но отступала. А упавший рядом камень, хватала зубами и грызла, показывая переадресовочную реакцию. В одного молодого пса я вместо камня бросила сушкой. Он схватил ее и только тогда сообразил, что это съедобно. Так и застыл с сушкой во рту, не зная, что предпринять – выплюнуть и продолжить нападение или все-таки сначала съесть? У взрослых кобелей при виде чужака агрессия преобладала и на сушки они не «покупались». И однако со временем все они ко мне привыкли.             
     Мне приходилось ходить по поселку Мурад-Тепа почти каждый день: я раздавала местным жителям липучие бумажки от мух, а потом забирала их обратно (так мы подсчитывали численность комнатной мухи). Вероятно, мое поведение сильно отличалась от общепринятого и скоро меня запомнили как люди, так и собаки. Собаки перестали кидаться, а местные женщины, даже не зная русского языка, вступали в долгие и сложные разговоры – спрашивали, какая у меня семья, рассказывали про свои и угощали зеленым чаем. Таджички не носили чего-либо подобного, вроде хиджабов, но работая в поле, как правило, закрывали лица белыми платками. Скоро я стала делать так же: горячий, как из печки, пустынный ветер, полный песка, вызывал кашель.
     Через территорию наших собак регулярно проезжал местный житель на ишаке в сопровождении двух своих собак, Пегого и Серого. Пегий был явно старше по возрасту и выше по рангу. Этих нарушителей границ собаки зоны встречали неизменной агрессией. Но Рыжий и Пегий лишь скалили зубы и рычали, а между Черным и Серым начиналась драка: противники хватали друг друга за холку или круп и начинали трясти. Тогда хозяин слезал с ишака и разгонял их камнями. «Наша» территория имела треугольную форму, а ее границами служили арык, шоссе и свалка. Пустыня до гор за этими пределами, поля и арыки считались «общими» территориями. Встречаясь здесь, собаки вели себя, согласно своим рангам: старший принимал позу угрозы, а младший – подчинения, и они мирно расходились. Как-то, гуляя по окрестностям, мы с Гретхен наткнулись на ишака и собак, а хозяина поблизости не оказалось.  Дурной пример, как известно, заразителен, и Гретхен, насмотревшись на чужие стычки, тоже стала считать эту компанию злейшими врагами. Но, в отличие от местных собак, она чувствовала себя уверенно в любом месте. Серый, видя что мы приближаемся, спасся бегством, а Пегий – отступил к привязанному ишаку и молча лег на расстеленную на земле кошму, поджав хвост и опустив голову. Гретхен пометила кустик тамарикса, приподняв от усердия заднюю ногу, что свойственно противоположному полу, но случается с высокоранговыми суками; поскребла землю и удалилась, убежденная в собственной победе. С тех пор эти собаки, если видели меня с ризеншнауцером, боялись проходить по мостику через арык: хозяин, понукая своего ишака, проезжал кратчайшим путем, а они бежали в обход и догоняли его позже.  Интересно, что меня одну они и не боялись, и не делали попыток напасть: молча проскакивали мимо.
    В жару собаки пустыни охотно купались в мелком стоячем болотце, окруженном кустами тамарикса. В апреле-мае прошло целых четыре дождя: местные жители удивлялись, какая сырая стоит в этом году весна... Собаки, особенно щенки, очень боялись падающих и шуршащих капель, и прятались, где попало: Камака залезла под дом, а Черный переждал дождь на пустой веранде, куда он ни разу не осмеливался забраться. Зато после дождя  собаки, как человеческие дети, с восторгом бегали по лужам, расплескивая воду, и с размаху плюхались в грязь.   
     В одно из воскресений я вытащила двух участников экспедиции, Антона и Диму, на прогулку:  мы поднялись в горы и перевалили за гребень. Перед нами открылось бескрайнее плато, покрытое жесткой травой. То тут, то там стояли невысокие фисташки с круглыми кронами. Сильный ветер перебирал траву и поднимал на ней рябь, как на воде. В белесом небе плавали белоголовые сипы. Когда мы смотрели на колыхавшуюся траву и парящих сипов, нам казалось, что мы плывем тоже – мимо неподвижно застывших деревьев. На плато паслись отдельные отары овец, и почти при каждой из них были собаки. Одна группа, состоящая из матерого кобеля, взрослой суки и молодого пса месяцев восьми, приметила нас метров за сто и решила атаковать. Первым  делом, я отловила собственную собаку – прежде, чем она заметила соперников. Среднеазиатская овчарка-сука сделала лишь несколько шагов в нашем направлении: она явно подзуживала кобелей, но сама ни с кем драться не собиралась. Взрослый кобель приблизился метров на двадцать: он принялся деятельно метить траву и отдельные камни. Антон и Дима, уверенные, что положение обязывает их меня защищать, выступили вперед. Гретхен лаяла и рычала, вырываясь из ошейника.  Молодой пес, обежав нас с собакой  по большой дуге, с яростью набросился на моих «защитников», причем, преимущество явно было на его стороне – поблизости в траве не оказалось камней. Мои соратники-энтомологи располагали лишь сачком для бабочек с не очень-то прочной рукояткой. Пришлось нам с Гретхен вмешаться: дружно, вдвоем мы бросились на этого нахального щенка. Он тут же помчался обратно к своей «стае». Взрослый пес отступил, соблюдая собственное достоинство. В общем, ситуация оказалась скорее комичной, чем серьезной...  Но она лишний раз подтвердила, что среднеазиатские овчарки считают «чужими» людей без собак. 
     На территории зоны высокоранговое положение занимал, без сомнения, Рыжий. Но сложившаяся система была нарушена: рабочие привезли  и выпустили шестимесячного щенка, которого я окрестила «Черненьким». Все четвероногие жители зоны встретили его грозным рычанием, но Рыжий – обнюхал и удалился, а Черный – схватил зубами за холку, хотя новичок старательно принимал позу подчинения. Люди принялись кидать в Черного камнями и Рыжий тут же поддержал их инициативу – тоже набросился на него. В течение нескольких дней Черненький держался особняком, подчиняясь всем, кроме Камаки. Рыжий и Черный делали вид, что его не замечают, а щенки – Белый и Гиеновый – проявляли агрессию, отгоняя его от того места, где они спали. Если раньше Белый доминировал над Гиеновым, то теперь между ними начались нешуточные сражения: щенки повзрослели и вступили в пору выяснения ранговых отношений. Черненький присоединился к ним на положении самого низкорангового. Три щенка научились играть между собой, но эту игру – с эдакого вальяжного  приветствия – всегда начинали «старожилы». Причем, игра часто переходила у них в драку, а новенький – отбегал в сторону, предоставляя возможность выяснять отношения без него. Рыжий никогда не играл с подросшими щенками, исключение делалось для  Камаки: она подбегала к нему, лизала уголки губ, потом принималась носиться кругами. Рыжий, немножко побегав за ней, уходил по своим «взрослым» делам. Зато Черный и Камака играли очень бурно и подолгу. Камаке позволялось кусать огромного пса за лапы и огрызок хвоста, а он в ответ – осторожно забирал в пасть почти все ее маленькое туловище. Иногда он играл с подросшими щенками, вмешивался в их драки и разгонял обоих. 
    Когда собакам выносили объедки, первая порция доставалась Рыжему. Наевшись, пес отходил в сторону и его место занимали щенки. Белый и Гиеновый ели вместе, но всегда ссорились, оспаривая каждый кусок. Черненький подъедал то, что оставалось после всех. Рыжий, даже  будучи сытым, отгонял Черного, а Черный – в свою очередь, шпынял щенков. 
   Черный проявлял любопытства к нашей жизни. Смотрел издали, как я играю с собакой. Он подбирал пищу, которую ему предлагали, хотя и не приближался к нам ближе, чем на полтора метра. Я стала бросать лакомые кусочки себе под ноги и на несколько минут застывала в неподвижности. Пес подкрадывался, хватал их и отбегал. Наконец, он взял первый кусок с протянутой ладони, но трогать себя не позволял – сразу отскакивал. В какой-то момент я дотронулась до его лба – он прихватил меня зубами, но сам же взвизгнул от страха. Отскочив по своему обыкновению, он не убежал, а «задумался» – в буквальном смысле слова. И вдруг – решился, как люди решаются броситься с вышки в холодную воду – подошел вплотную и прижался ко мне головой и плечом. Какое же чувство восторга я испытала от этого жеста доверия огромного полудикого пса! С тех пор он позволял гладить себя, и даже выдергивать клещей. Более того, он начал сопровождать нас с Гретхен, держась шага на два сзади: сначала – до границ территории, потом - в пустыню и горы. И, наконец,  стал ходить со мной по шоссе – мимо Мурад-Тепа и индивидуальных участков других псов, свирепо скаля на них зубы. Тут он выбегал вперед меня, но не далеко – тоже шага на два. Если я заходила на их участки, он ждал моего возвращения на обочине шоссе.   
   Гретхен настойчивость Черного не привела в восторг. Она откровенно ревновала и принялась всячески отравлять ему жизнь. Один раз, когда она схватила его за заднюю лапу, он расценил мой окрик и небольшую взбучку, устроенную собственной собаке, как поощрение к ответным действиям. При следующем нападении (а оно последовало немедленно, невзирая на мое «Фу»!), он укусил ее за круп. Она взвизгнула, но позы подчинения не приняла, а с оскаленными зубами отступила ко мне. Мне оставалось только одно – и дальше выполнять обязанности вожака, главная из которых заключается в том, что в его присутствии подчиненные не имеют права выяснять отношения. Я  схватила Черного за холку и потрясла. И что же? Он немедленно лег на землю, изобразив полное подчинение. Некоторое время Гретхен помнила о том, что Черный способен дать сдачу и его не трогала. Потом она опять забылась. Но – не Черный. Он подставил ей для укуса плечо и застыл, растянув губы в «улыбке». Убедившись, что она «главнее», Гретхен успокоилась. Черный  принялся заигрывать с ней в позе подчиненного приветствия: присев на передние лапы, виляя обрубком хвоста и стараясь лизнуть в уголки губ, как это делала со старшими Камака. Учитывая разницу в размерах (среднеазиат был в полтора раза крупнее ризеншнауцера), сцена выглядела комично. Но чего Черный не уступал, так это еду – скалился, если Гретхен пыталась к нему подойти. (Мы кормили трех собак – Черного, Камаку и Гретхен – каждого из своих мисок). Гретхен тоже рычала, но немедленно отходила. Когда ела она, пес ни разу не пытался к ней приблизиться, хотя терпеливо ждал, не останется ли после нее кусочка. Потом тщательно обнюхивал то место, где стояла ее миска. Один раз, съездив в город Шаартуз, мы купили там минтая. Вероятно, рыбу пес видел первый раз в жизни. Он осторожно понюхал ее, но есть отказался. Зато не отказалась Гретхен: для нее рыба была привычным кормом. Внимательно пронаблюдав за ней и убедившись, что она ест именно это, Черный тоже стал есть рыбу!
    Но самое интересное произошло, когда я взялась напомнить своей собаке, разболтавшейся в экспедиционных условиях, общий курс дрессировки. Черный долго смотрел, пытаясь понять, за что она получает кусочки печенья и... стал имитировать ее действия! Она садилась, ложилась и вставала по команде – и он тоже! Получив заслуженное поощрение, Черный прямо-таки расцвел и принялся выполнять команды с таким рвением, какого я не встречала ни у одной «цивилизованной» собаки. В заключение я кинула своей собаке резиновое колечко и она, естественно, принесла его. Предложить то же упражнение Черному я не могла, боясь спровоцировать конфликт - Гретхен охраняла свои игрушки похлеще еды. Убрав колечко в сумку, я отправилась гулять дальше. Овчарка отбежала в сторону. И вдруг я почувствовала, что Черный осторожно тычет меня чем-то в бок. Я посмотрела... пес держал в зубах рваную резиновую галошу и, виляя хвостом, предлагал ее мне. Конечно, он тут же получил свою порцию лакомства. Обученная городская собака нашла бы вещь с запахом хозяина или схватила бы первую попавшуюся (палки, тряпки и прочий мусор валялись там же, где пес подобрал свою находку). А Черный рассудил по-своему: подал не просто вещь, а отыскал нечто подобное – по крайней мере, по материалу.
    Рабочие уезжали из зоны и забирали своих собак. Черный кому-то принадлежал и хозяин забрал его тоже. Но через сутки пес вернулся с обрывком веревки на шее. Оставшись за «старшего», он принялся с удвоенным рвением охранять территорию: кидался на проходивших мимо людей и норовил укусить  их за ноги, почти не обращая внимание на летящие в него камни. К счастью, несмотря на мощные челюсти, пускать их в ход по-настоящему он не умел – рвал одежду и наносил щипки резцами, лишь царапая кожу. Но все равно, это осложняло взаимоотношения с местными жителями и ставило под угрозу жизнь самого Черного. Услышав лай, членам экспедиции приходилось выскакивать, хватать его за загривок и держать, пока посторонние не покидали нашу территорию. Я пыталась приучить его к ошейнику и поводку, но времени до отъезда катастрофически не хватало. Пес, который столь легко освоил команды «Сидеть», «Лежать», «Стоять» и «Рядом» без поводка, панически боялся ошейника. Он ложился на землю и не вставал, пока его не снимали. При попытках привязать его, он перегрызал веревку, повторяя то, что однажды уже сделал. Я понимала, что не смогу взять его в Москву, и мучилась от того, что приручила его. В конце-концов Черного подарили пастухам и те сумели увести его в горы с отарой, при которой не было своей собаки. До сих пор я не могу забыть его: ведь такая собака встречается лишь раз в жизни...
    Что касается Гретхен, то она, вернувшись в Москву, некоторое время вела себя, как положено среднеазиатской овчарке: охраняла территорию вокруг дома и пустырь, на котором мы обычно гуляли, от чужих собак и людей. Мне стоило некоторых усилий вернуть ей навыки воспитанной городской собаки...
               
      Три поколения ризеншнауцеров

    Гретхен прожила десять лет, ее дочь - тринадцать. И все еще бегала на улице за палочкой, хотя, конечно, как каждая бабушка, дома по большей части спала. Норна, внучка Гретхен, прожила 11 лет. По характеру это был лизун и ползун. Она ничего не унаследовала от своей знаменитой бабки. Хотя прогулки с собаками по-прежнему доставляли мне много радости. К тому же я горжусь воспитанием моих собак. Они слушались меня с полуслова и я надеюсь, что мы с ними являлись примером для подражания для владельцев окрестных собак. (Хотя в случае опасности защищать их пришлось бы мне, а не им – меня).
     Норна очень любила подавать любые брошенные ей предметы. Это ее страсть, можно сказать, смысл жизни. Ее талант проявился в самом раннем детстве – она начала собирать и носить самые необыкновенные вещи. Однажды подобрала ершик для чистки бутылок и гордо несла его по улице. Навстречу нам шел пьяный. Поравнявшись, он от изумления даже перестал шататься и хрипло спросил:
- Это действительно собака с ершиком в зубах?
- Да, - подтвердила я:- Это собака с ершиком в зубах.
- Ура!- обрадовался пьяный: - А я думал – у меня делириум альбум. И пошел дальше, гордо выпрямившись.
  Норна, в отличие от своей бабки, спиртного не пила. Но зато очень любила носить жестянки из-под пива «Белый медведь». То, что бабка еще и пила, выяснилось в конном походе в Адыгею. У туристов существовала традиция: когда группа возвращается из похода, следующая группа встречает пешеходных туристов традиционным компотом, а конников  – вином. Я не пью совсем, поэтому, когда мне предложили стакан с рислингом, я сделала вид, что хочу поделиться им со своей лошадью и собакой, надеясь нечаянно расплескать его при этом. Не слезая с лошади, я наклонилась, сначала к морде Лизки (та, естественно, пить не стала, хотя и потянулась посмотреть, что я ей даю), потом – к морде сидящей у левого бока лошади (то есть у моей левой ноги) собаке. И Гретхен принялась чинно лакать рислинг, аккуратно доставая его языком из стакана... От неожиданности я действительно расплескала вино, так что полного стакана ей не досталось. А последние капли я с гордостью выпила сама. Зрители, надо сказать, были в восторге!
    Выйдя на пенсию, мой предок перешел от кочевья с палаткой к оседлому земледелию: купил дом в Тверской области. Чтобы добраться туда, надо было ехать три часа на электричке, пять часов на междугороднем автобусе и от райцентра Молоково идти десять километров пешком до деревни Большая Мотолоша. В отпуск мы навещали его с собаками: они не только выносили всю эту утомительную дорогу, но честно несли свою овсянку и сухой корм в переметных сумах. Сначала мотолошцы дивились, глядя на это невиданное зрелище, но потом привыкли. Собаки помогали нам и в сельхозработах – возили тележку с удобрением или сеном. Ну, а в свободное время мы ходили в лес за грибами – собаки очень любили эти прогулки, Норна, к тому же, мышковала в полях, как лиса. Зимой, когда Мойра была молодая, обе собаки катали меня на лыжах. В отличие от Гретхен, эта двойка вороных всегда бежала ровно и слаженно, слушаясь, что им говорят.