Любовь неизреченная

  Крепко вцепившись в металлическую ручку, девочка потянула на себя тяжелую дверь и мышкой юркнула в тускло освещенную церковь. Служба уже закончилась, шел Акафист об упокоении усопших. Был канун Радоницы, в народе  - родительского дня. Незаметно пройдя к любимому укромному месту возле иконы Казанской Божьей Матери, Любочка села на  низенькую скамеечку и прислушалась к голосу батюшки, усердно молясь вслед за ним: «…Господи, любы неизреченная, помяни усопшия рабы твоя…»

  Любочка не знала тех, кого поминал отец Михаил, но она чувствовала искренность батюшки и горячо молилась вместе со взрослыми.
  После службы девочка незаметно поднялась в  небольшую келью. Бабы Марфы еще не было. Поев хлеба с молоком, которые  приготовила для нее старая послушница, Любочка притулилась на маленькой лавочке возле небольшого окна и принялась ждать. Раз в месяц девочка приходила к бабе Марфе из Пепелино, небольшой деревни недалеко от Камышного.
  За окном по карнизу прохаживались чинно голуби. Они знали, что их здесь никто не тронет, также как и любую живность.
   Баба Марфа не спешила в келью, хоть и знала, что девочка ее поджидает. Вопросы ребенка и ее чистые, искренние серые глаза порою ставили в тупик старую женщину. Она и на свои то вопросы ответов все еще найти не могла, хоть и жизнь прожила.
 
   … В большом селе Камышное, возле небольшой станции, Марфа появилась в конце пятидесятых годов. Уютная краснокаменная церковь в центре села так пришлась ей по душе, что она решила остаться при ней, если, конечно, позволит батюшка.
  Отец Михаил сразу заметил незнакомую женщину лет сорока в темной строгой одежде, появившуюся в храме. Выслушав ее исповедь, он не стал расспрашивать: кто она, откуда, что привело ее в этот приход. На просьбу дать кров, он молча протянул ключ от кельи наверху храма. Так и осталась Марфа в селе при церкви послушницей или монахиней, как звали ее сельчане, не сильно разбиравшиеся в церковных чинах.
  Женщина была добра, могла выслушать и помочь советом. О себе же ничего не рассказывала, может, не хотела душу бередить,  а может, в памяти провал. Всякое в жизни случается. Черную одежду снимала Марфа только по большим Престольным Праздникам.
    Из всех сельских детей одна Любочка называла Марфу бабушкой, хоть она была еще и нестарой. Но ведь мама у Любочки была, значит Марфа – бабушка, так рассуждала девочка. И Марфа потянулась к девочке, как к своей не родившейся на свет внучке. 
   … Первая встреча с девочкой произошла четыре года назад, весной. Было начало мая. В селе отмечали Пасху, Светлое Христово Воскресение. Служба закончилась, селяне потянулись из церкви. А к воротам церковной ограды подошла высокая, дородная молодая женщина, за ней, держась за подол цветастого застиранного, но чистого платья, тянулась девочка лет шести.
  - Анька! Куда идешь, патлатая, хоть бы голову бесстыжую прикрыла, - зашипела зло на женщину одна прихожанка, - еще и вы****ка за собой тащит. Тьфу на вас!
  - Пусть идут, что ты пристала к ней? Марфа даст плат обеим. К Богу всем дорога открыта, - заступилась молодка Таисья.
  Женщина даже  не повернула  головы к говорящим, как будто ничего  не слышала, и прошла в церковь.
  Марфа дала не только платки обеим, но и просвирку  девочке подала. Анна с дочкой недолго были в церкви.  Вышли из храма вслед за Марфой и пошли к выходу из ограды. Не успела Марфа до освященного колодца дойти, как услышала детский плач, и увидела, как разъяренная мать со всей силы ударила ребенка по спине. В момент Марфа оказалась рядом и, выхватив ребенка, твердо произнесла:
   - Не смей бить дитя!
   Почувствовав защиту, девочка быстро успокоилась и заканючила:    
   - Тетенька, возьми меня к себе, ты хорошая, я тебе помогать стану, пола буду мыть, воду носить. Я все могу, тетенька. Меня Любкой зовут.
  Анька пыталась выхватить дочку у Марфы. Схватив девочку за худенькую ручку, она тянула ее изо всей силы. А сил было много, и права были на  стороне матери.
  Марфа погладила девочку по голове и, подтолкнув к Анне, строго сказала.
   - Будешь девочку обижать – народ подниму и заберу ребенка. 
   - Кто ее обижает-то? Подумаешь, шлепнула раз. Заслужила знать, - громко сказала Анька, оглядываясь на баб, задержавшихся в церковной ограде.
   Бабы примолкли и смотрели с интересом в их сторону.
   Анька, крепко держа девочку за руку, быстро вышла из ограды и повернула вниз к озеру.
   Марфа молча проводила их взглядом, а в душе было неспокойно и тревожно. Женщины разошлись, продолжая осуждать нерадивую мать, а Таисья подошла ближе к Марфе.
   - Жалко девчонку, смышленая такая. Вот ведь сама недоумца, а ребенка Бог дал – любой позавидует, - начала разговор Таисья, страдавшая от бездетности. – Анька-дурочка с восьми лет в няньках, мне мама рассказывала. Как родители у нее померли, угорели от печки в раз, так она и осиротела. Телом  то вон какая вышла, а умом то Господь обделил. А мужики на тело падкие, многим Анькина грудь покоя не давала. Ночевала девка, где придется: кто кров давал на лавке у дверей, кто на печи, а уж летом в сарае. Вот Вовка Аксюткин и обрюхатил девку. Уходила она перед родами из села, а через два года вернулась с ребенком. Я просила своего: «Давай возьмем девочку Анькину».Так он даже слушать не хочет - боится, вдруг девочка в мать.
   - А отец Любин где? – обеспокоенно спросила Марфа, ужаснувшись мысленно услышанному.
   - Да ему ее не надо. Его и так в деревне мужики подкалывали, он в город умотал. Вроде женился там на заводской какой-то. Да и Аньке девчонка не нужна. Когда на ферме работала, то бросала девчонку в лоток для скота, да порой и забывала там. Уйдет себе, а ребенок на крик исходит. Бабы злы на Аньку, сколько раз хотели  в Дом ребенка девочку увезти, так ведь та не дает. Молчит да мертвой хваткой держит дитя, того и гляди задушит или на людей волчицей бросится. Вот так- то, Марфушка.
    - А Анна с девочкой где живут сейчас?
    - А в малухе у Кузьмовны, возле озера двор заброшенный, может, видела? Анька по селу ходит, моет пола, детей нянчит, когда родителям приспичит. А девчушка возле нее, старается больше матери, - вздохнув, закончила свой рассказ Таисья и, попрощавшись, пошла домой.
    Марфа прошла в церковь, надо было привести свои мысли в порядок, в этом помогали только молитвы:
   - Боже, очисти мя грешнаго, яко николеже сотворих благое пред Тобою; но избави мя от лукаваго, и да будет во мне воля Твоя, да неосужденно отверзу уста моя недостойная и восхвалю имя Твое святое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь...

    До вечерней службы оставался час. Быстро шагая по нежно-зеленой молодой траве, Марфа обогнула церковную ограду и пошла по тропинке вниз, к озеру, где жила раньше Кузьмовна.
    Малая изба, потемневшая от старости, стояла в углу когда-то крепкого подворья. Старик у Кузьмовны умер лет пять назад, дети выросли, уехали в город на учебу, да так и не вернулись в родной дом. После смерти отца они забрали к себе мать за  внуками приглядывать. Заколотили ставни,  и остался родительский дом сиротой.
   Марфа несколько минут постояла на ветхой ступеньке, прислушиваясь к тишине за дверью,  постучала. Ответа не было, она вошла внутрь.
   На деревянном настиле, заменявшем кровать, спали, крепко обнявшись, мать и дочь. В единственное  небольшое окошко щедро заглядывало солнце, освещая немудреный скарб: стол, лавку, печь. Пол в избе был выскреблен дочиста.  В центральном углу Марфа разглядела прибитую гвоздиком небольшую бумажную  икону Богородицы. Она быстро осенила себя крестом и подошла к столу. Стараясь не шуметь, она выложила из узелка хлеб, крашеные яйца, немудреные сласти и тихо вышла.
  Через год у Анны родился сын, и Люба стала   нянькой брата.

  ...Марфа вошла в келью, улыбнулась девочке, вскочившей ей навстречу, и присела рядом. Она  молчала. Люба видела, что Марфа задумалась, и не лезла с расспросами и вопросами.
   - Как мама, брат? – начала разговор Марфа, поднимаясь с лавки.
   - Витька ничего, обжора такой, спасу нет. А мамка со своим рыжим неделю дома не жили, переживала за нее, вчерась только явились…
   - Вчера, Люба, - машинально поправила Марфа,  слушая девочку и накрывая на стол.
   - Вот я сразу и к тебе, повидаться приехала, дня два у тебя побуду, - говорила радостно Любка, разглядывая вкусное угощение, которое Марфа приберегла для нее. Сама то она себя не баловала, это девочке было известно.
   - А как же школа? Кто с Витей сидел? Или ты не училась всю неделю? – волнуясь, спросила Марфа.
   - Училась, у нас в деревне одна бабушка очень добрая, прям у школы живет. Я ей всегда помогаю: полы мою, за водой бегаю. Вот она с Витькой и сидела, пока я в школе, - жуя, ответила Люба. – Знаешь, баба Марфа, а моя учительница сказала, что я с осени буду учиться здесь, в интернате, она уже хлопочет. Я ж к учебе смышленая, сама говоришь. Так что буду к тебе часто прибегать. Витьку с мамкой только жалко, ну у них ведь рыжий есть, прокормятся поди.
   Марфа присела на лавку и с нежностью посмотрела на девочку. В том, что Люба хваткая к знаниям,  она убедилась давно, когда учила с ней еще до школы буквы и счет.               
   - И вообще, решила я, когда вырасту, стану председателем, как Зинаида Тимофеевна, или  учительницей, как ты думаешь, кем лучше? – сметая крошки со стола в узенькую ладошку, задала свой серьезный вопрос девочка, глядя на Марфу выразительными серыми глазами.
   Женщина погладила ребенка по голове.
   - Думаю, что все у тебя получится, если будешь учиться хорошо и не пропускать занятия.
   

               
                ***

    Лето промчалось, как всегда, быстро. В сентябре Любочка приехала в школу - интернат. Камышное стало к тому времени районным центром. После окончания начальной малокомплектной школы ребятишки из соседних небольших деревень продолжали учиться при районном интернате.

    В интернате Любка показала свой характер сразу. Как только шестиклассник Колька из деревни Пепелино, где жила уже пятый год Анна с ребятишками и отцом Витьки - скотником Петькой, увидел девочку в школьном  дворе, он громко присвистнул и закричал:
    - Ой, кто к нам приехал, ребята, это ж  Любка, дочка Аньки-дурочки, вот умора!
    Люба цепким взглядом увидела, как все мальчишки и девчонки, стоявшие в просторном дворе, посмотрели в ее сторону. Она подошла вплотную к Кольке, который был на полголовы выше, и тихо сказала:
   - Я злая на жизнь, могу и убить за обиду.
   В серых глазах девчонки Колька увидел столько ненависти и обиды, что понял – она за себя постоит. Он сплюнул сквозь зубы и, ни слова больше не говоря, отошел к пацанам, стоявшим у к спортивной площадки. 
   На Любу в этот день ребята старались не смотреть.
   Училась девочка ровно, хоть и не все доставалось ей легко. Но ее недетское упорство и постоянная поддержка Марфы давали хорошие результаты.
По вечерам она отпрашивалась в церковь, не скрывая это от ребят. Баба Марфа настояла на ее крещении, и девочка не снимала с тонкой шеи медный крестик, который купила ей крестная.  И хоть церковь в то время была не в почете, воспитатель Галина Тимофеевна чувствовала, что служба в церкви девочку не испортит.
    Марфа радовалась за Любочку, видела, как горят глаза девочки, когда та рассказывает о праздниках в интернате и о своих успехах.  Честная и трудолюбивая,  Люба добилась уважения среди сверстников.
   - Помоги ей, Божья Матерь, заступница сирых и несчастных… – молилась каждый день за девочку Марфа и верила, что  Любочка не пропадет в этой сложной жизни. 
    После окончания восьмилетки Люба решила учиться в педучилище, стать учительницей. 
    Выделяя копейки из стипендии, подрабатывая уборщицей, она стала регулярно раз в месяц ездить в Пепелино к матери и брату. Чем сильнее Анька любила и баловала подраставшего  сына, тем больше к ней привязывалась, не изведавшая родительской ласки и любви Люба.
    Колька – отец Витьки прожил с ними около восьми лет и ушел к другой женщине в соседнюю деревню. Анька осталась с сыном одна, не очень горюя по непутевому, как и она, сожителю.
    Люба знала, что ее приезд ждал не только Витька, но и мать, хоть та и не показывала вида. Когда умерла крестная баба Марфа, теплый и заботливый человек, умерла тихо, спокойно, благославив перед смертью горько плачущую повзрослевшую девушку, Люба поняла, что роднее непутевой матери и брата у нее никого нет. Она носила в себе эту невысказанную ни разу за семнадцать лет любовь к ним.
     Подруги по училищу звали ее на выходные к себе домой, но она стремилась в Пепелино. Ее там ждали. А сокурсницу Валюшку Иванову никто не ждал, она ведь детдомовская. И Люба, собираясь к своим, видела печальные глаза подруги. Гостинцы Витька с матерью съедали за раз, не спрашивая, хочет ли она.  Они об этом даже и не задумывались Она видела, как все убого  и бедно в доме.  Она чувствовала за них ответственность, ругала брата за плохую учебу, мать за то, что в доме не было порядка, за то, что не отправляет Витьку в школу.  И Люба, рано повзрослевшая, чувствовала себя  их матерью, знала, что пропадут они без нее.
     Несколько раз Анна являлась в училище и в общежитие, где жила девушка. Стояла на первом этаже и высматривала дочь. Девчонки знали историю Любы и старались вслух не высказывать мнения о родственниках сокурсницы. По углам-то, конечно, судачили.
     Люба, невысокая, хрупкая, с большой не по возрасту  грудью, единственное, что унаследовала от матери,  выходила не спеша к Анне. Та возвышалась над ней горой и выпрашивала, как всегда, денег.
     - Денег не дам, нет у меня  их. А если будешь приезжать и  меня позорить перед всеми, я к вам больше не приеду, так и знай, - строгим учительским тоном говорила с Анной дочь.
    На этом разговор заканчивался. На выходной Люба ехала домой.   
    Как-то зимой, в субботу после обеда, автобус отменили, накануне была метель. Вернувшись с автовокзала, Люба взяла  в училище без спросу лыжи, как лучшая лыжница, она имела доступ в  спортивный зал, и отправилась в деревню на лыжах.  Восемь километров по электрическим столбам бежала и дошла, не зря чемпионкой района по лыжам была …
 
   Трагедия детства закалила Любу, она добилась уважения и знала, что изгоем в обществе не будет. Она помнила всегда слова бабы Марфы, что надо уметь все и всех прощать. Она простила матери постоянные побои  без причины в детстве, унижения  и незаслуженные оскорбления. В душе ей было стыдно за мать и брата, который вел  беспутный образ жизни подобно матери. Но в жизни она всегда заступалась за них перед всеми: сельчанами, друзьями, многочисленной родней мужа… 



                ***

   - Люба, а пошли завтра вечером в ресторан, - проходя мимо ярких фонарей, освещавших вход в ресторан, решительно предложила Валюшка помалкивающей подруге.
   - А ты была там хоть раз? – спросила, улыбнувшись, Люба.
   - Нет, конечно, как будто не знаешь, вот и сходим первый раз, а то уедем снова в деревню свою. А чем мы хуже городских?
   И Валюшка, подбочась, прошлась степенно перед подружкой, подражая городской даме. Ей это удалось, и Люба, подыгрывая подруге, сделала реверанс и пригласила даму на танец.
   Было около девяти вечера, прохожих на улице почти не было, и девчонки дурачились без стеснения.
   Они знали друг друга еще с интерната, вместе учились в  училище и там сразу и решили, что будут заочно учиться дальше на историческом факультете. После распределения работали в соседних селах, переписывались и решение свое выполнили – поступили в пединститут. В городе у Валюшки жила тетка одинокая, девчонки на сессии жили всегда у нее.
   Придя домой и подсчитав финансы, девушки все-таки  решили отметить успешную сессию, студенческий экватор в ресторане, несмотря на то, что нарядов для ресторана не имели.
   От увиденного внутреннего убранства ресторана они опешили, но отступать было, как говорят, уже поздно. Люба пришла в себя первой и, слегка дернув за руку подругу, пошла к ближайшему  свободному столику недалеко от входа в просторный зал. Смелость Валюшки улетучилась, она, робко оглядываясь по сторонам, удивлялась решительности подруги, которая, казалось, спокойно изучала меню. Через десять минут к ним подошел, мило улыбаясь, молодой официант. Заказ был очень скромным: салат из капусты, белое вино, мороженое с шоколадом. Нужно было уложиться в отложенную сумму.
    В этот субботний февральский вечер в ресторане было довольно многолюдно. Негромко переговариваясь, девушки оглядели зал. В центре ресторана на небольшой  сцене появились молодые ребята, двое взяли гитары, а тот, что постарше, сел за пианино. В  зале тихо, ненавязчиво зазвучала музыка.
   - Люб, а здесь хорошо. Если танцы будут, пойдем или  будем только смотреть? – заговорила, осмелев, Валюшка.
Решили пока только смотреть, может больше никогда и не придется в ресторане побывать. Им двадцатилетним сельским учительницам было, конечно, на что и на кого смотреть…
 
               
    Юра Димитров сидел на своем обычном месте в уютном ресторане и поглядывал на сидящих за столиками. Друзья детства Ленька и Толик еще не подошли. Но субботняя встреча была назначена месяц назад, и ничто, и никто отменить ее не мог…
    Осенью ребята пришли из армии, служили в разных частях, постоять за себя зауральцы могли. За два года в родном городке много чего изменилось, да и они повзрослели, уверенность мужскую приобрели, дружбу ценить больше стали. Не зря говорят: армия жизни учит, никого еще не испортила. Юра до службы училище закончил, в армии на автокране работал. И сейчас на заводе новый кран получил, чем очень и гордился.
    От девчат у него отбою не было. Красивый, смуглый, черноволосый парень нравился многим, хоть и был немногословен, и скуп на ласку. Молдаванская кровь прабабушки по материнской линии сказывалась в их породе. Отец иногда пытался вразумить младшего сына, но тот был себе на уме с детства.
    В семье Димитровых Юра был десятым ребенком. У старших сестер и братьев была уже своя личная взрослая жизнь, и он часто был предоставлен сам себе. Самостоятельных решений принимать ему до армии не приходилось, все в семье за него решали старшие. В школе учился без желания, но «запас знаний», по выражению его учителей, в голове у младшего Димитрова несомненно был. Главная школьная трудность – безобразный почерк, от этого он постоянно страдал. Из-за своих неразборчивых каракуль, как говорила мать, он и экзамены в  Бийский техникум завалил, а то бы не страдали по нему сейчас девчонки курганские.
   
   Когда Ленька и Толик заняли свои места в ресторане, Юра уже приглядел объект. Кивком головы он показал друзьям на девчат, скромно сидящих недалеко от входа.
   - Ничего девчонки, симпатичные, вроде неместные. Надо посмотреть поближе, - ухмыляясь, дал свою оценку Толик.
   - Время есть, выпьем чуток и рассмотрим. Куда они денутся с подводной лодки, - проговорил Ленька, отслуживший на морфлоте. – Заказ как всегда, возражений нет? 
   Заказ был обычным: водка, пельмени. Водки употребляли немного, из ресторана пьяными никогда не выходили. Ресторан «Турист» открыт был в поселке совсем недавно, почти перед их приходом со службы. Денег у родителей на ресторан парни не просили, все работали. Им доставляли удовольствие эти встречи. Они чувствовали себя взрослыми и самостоятельными. Да и идти в их небольшом городке зимой было особо некуда, не в подъездах же, как до армии, сходиться.  Для молодых завсегдатаев всегда находилось место. Тем более ребята вели себя всегда прилично, не скандалили, да и рубль другой «на чай» официанту оставляли.   
    Юра, поддерживая разговор с ребятами, не сводил своих пронзительных карих  глаз с хрупкой девушки в сером костюме. И Люба, несмотря на почтительное расстояние между ними, почувствовала его взгляд. Троих парней в центре зала они с Валюшкой тоже заметили. Люба еще прямее села на стуле и замерла. Музыка, сухое вино сделали свое дело. Валюшка осмелела.
    - Люб, может, маленько потанцуем?
    Она не успела договорить, как увидела, что к их столику подходит красивый парень среднего роста.
    Приветливо улыбаясь, он чуть  склонился над  Любой.
    - Можно вас, девушка? – и, не дожидаясь ответа, он взял ее за руку и повел в центр зала.
    Люба, стараясь скрыть свою растерянность, шла за ним. Краем глаза она заметила, что Валюшка тоже не обделена вниманием.
    Они танцевали медленный танец. Музыка длилась вечно, так казалось Любе. От  волнения она не совсем понимала слов песни, танцевала, несмотря на парня. А тот вел уверенно в танце смущенную партнершу. Его сильные руки Люба почувствовала сразу. Он довольно крепко прижал ее к себе и молча, откинув голову, разглядывал девушку. И каким-то непонятным образом тело Любочки почувствовало его силу и уверенность. Она почти не помнила, как он довел ее до столика, когда прекратилась песня.
    Как только он отошел, Валентину будто прорвало. Разрумянившись от танца и удовольствия, она засыпала подругу вопросами.
    - Ничего парни, да, Люб? Твоего  то как зовут?
    Люба не спешила с ответом.
    - Не знаю, мы не разговаривали, - каким-то не своим голосом проговорила девушка.
    - Молчали что ли? – непонимающе спросила Валя.
    - Мы танцевали…
    Юра в этот вечер был немногословен. Он кивал головой друзьям, отвечая на их вопросы, слушал их веселый разговор, а сам часто посматривал в               сторону сероглазой девушки. Было в ней что-то необычное.
    - Слишком горда что ли, - размышлял он про себя. – А ведь из тебя настоящая дама получится, если потрудиться, конечно…
 из ресторана они ушли все вместе. Ребята проводили девушек до дома, оказались они жили неподалеку. Друзья заметили непосредственный интерес Юрия к молчаливой Любушки, как они ее стали называть после знакомства, и, галантно распрощавшись у дверей подъезда, ушли.  Валя, глядя на помалкивающего нового знакомого, поняла, что она тут тоже лишняя, и решила взять все в свои руки: дать возможность подруге побыть наедине с парнем и быть поближе к ней, для этого надо было подняться на пятый этаж, где они снимали квартиру. Лампочка  в подъезде горела только на втором этаже.
   - Юра, в подъезде темно, вы нас проводили бы уж до квартиры, - попросила Валя, выполняя поставленную задачу. Юра молча открыл двери в подъезд и,  пропустив  девушек вперед, стал подниматься наверх. Перед дверью квартиры Валя снова взяла инициативу в свои надежные руки.
   - Вы, Люб, постойте на площадке, а я пойду, спать хочется что-то.
   И они остались вдвоем. Погода в эту февральскую ночь была изумительна. В замороженное окошко подъезда были видны звезды. Они молча смотрели на небо. Юра, не узнавая себя, робко приобнял девушку. Она не отстранилась, повернулась к нему, внимательно посмотрела ему в глаза  и начала тихо говорить. Она рассказывала этому незнакомому парню про мать и брата, про церковь и бабу Марфу, про интернат, учебу в педагогическом училище, про первые свои уроки в школе…Она говорила, не замечая слез, которые катились из ее серых глаз непрекращающимся ручейком. Он молча слушал, боясь нарушить исповедь, и только крепче прижимал   ее к себе, чувствуя ответственность за эту хрупкую, еще  пару часов назад чужую девчонку…   
            

               
                ***
   Через девять месяцев они поженились. Юра привел Любу в трехкомнатную родительскую квартиру. Многочисленная родня была в ужасе, узнав, что невестка без роду и племени. Одно успокаивало – учительница. Но в силу своей воспитанности они старались вслух при  молодой снохе не высказывать свое мнение и ничего не выспрашивать. Юра был упрям, сказывался материнский характер. Он принял решение и выполнил его, хоть мнение родни было ему небезразлично.
   Люба ждала ребенка, часто прислушиваясь  к тому, что происходило в ней, она вспоминала слова бабы Марфы: «Детки – это награда Божья». За два месяца до рождения дочки  Юра, придя с работы, рассказал, что встретил на заводе мужика с родины Любы.
   - Как его звать? – накрывая на стол, спросила жена, стараясь скрыть волнение.
   - Вовка-балагур зовут, фамилию не знаю, невысокого роста, щуплый такой, - наклоняясь над супом, ответил муж.
   - Это мой отец, да… – тихо сказала Люба.
   - Да, ты только не расстраивайся, - отложив ложку,  Юра начал успокаивать  жену.
   - Я должна его увидеть, вдруг умру при родах, - шептала, присев к столу, Люба, - я хочу его увидеть, понимаешь.
  Он то понимал. Не понял этого отец.  Встреча так и не состоялась, не хотел Вовка-балагур лишнего беспокойства для себя и своей семьи. Бог ему судья.
               
   … В мае в семье Димитровых  родилась Танечка. Домочадцы были без ума от малышки, и Люба была им благодарна за помощь. Учебу в институте она не оставила, недолго просидев с малышкой, она вышла на работу и надеялась вместе со своими ребятишками перейти в пятый класс, как классный руководитель  и учитель истории.  Через полтора года Любе, как молодому специалисту, выделили в трехкомнатной квартире комнату на общей кухне. Все были этому рады,  особенно Люба.  Хоть и прижилась сноха в квартире свекрови, но обузой быть не хотелось.
   Юра продолжал работать на заводе автокрановщиком, привычкам своим не изменял: раз в месяц по субботам встречался с друзьями в ресторане. Люба знала, как проходят эти встречи. Много в характере  и в привычках мужа ее не устраивало, но внешне она держала себя спокойно. О чувствах своих они почти не говорили, оба были сдержаны и немногословны.
   Дочка часто оставалась ночевать с родителями и старшей сестрой мужа. Общая любимица клана Димитровых была похожа на папу: красивая, смуглая. Девочку баловали все,  кроме матери, Люба была занята работой, тетрадями, планами уроков, к чему вся родня относилась с уважением. Родственники мужа  заботились и искренне любили девочку. Этой любви Любе так не хватало с самого детства. Тайно от всех она встречалась с матерью и братом, помогала им как могла.  Материнство сделало ее женственной, со временем Люба становилась все элегантней.
   - Наша  сношка королевой ходит, несмотря на происхождение, - незлобиво обсуждали ее золовки, с завистью поглядывая на ее высокую большую грудь
 и тонкий стан.   
   В свободное время, которое бывало редко, она читала стихи. Как-то на учительском празднике Люба приняла участие в конкурсе поэтических эрудитов.
                Горько, горько, даже говорить не хочется…
                Радости только горстка,
                Зато полно одиночества…
   Коллеги восторженно смотрели на молодую учительницу, которая читала стихи Анны Стас, и были удивлены дикцией и проникновенностью Любы.
   Дома она рассказала мужу о восхищении коллег по поводу ее чтения.
   - А мне ты не прочтешь эти стихи, - попросил серьезно  Юрий, - ты никогда не читала для меня.
   И она, забравшись с ногами на старый диван, прижалась к его плечу и долго читала ему наизусть все, что пришло на память.  Он умел слушать, она это знала. Никто не мешал им в этот вечер, дочка  была у родителей. И им было так хорошо в эту ночь, как никогда раньше. Утром, стараясь не разбудить жену, Юра тихо вышел на кухню. В душе он чувствовал себя предателем, он любил и ценил жену, но ничего не мог поделать со своим темпераментом.

  … Муж стал чаще  выпивать, начал задерживаться на работе, приходил домой и старался завалиться сразу спать. Даже рождение сына не повлияло на него. А Люба вся растворилась в любви к Косте, в ежеминутных заботах о ребенке. Она любила и дочь, но любовь к сыну была какой-то особенной. Люба видела, что с мужем что-то в последнее время творится, понимала, что ему нужно помочь, но думала, что все  наладится с Божьей помощью.  По ночам, когда Юры долго не было, она, уложив детей, стояла у окна и ждала его. Ожидания были все мучительнее, и она начала курить, скрывая это от всех. Однажды ночью в квартире зазвонил телефон. Муж работал во вторую смену, как всегда задерживался. Люба как-то интуитивно почувствовала, что звонят не старой соседке тете Клаве, а ей, хоть и ночные звонки были редки в их квартире.
   Незнакомая женщина с низким грудным голосом не представилась.
   - Вы жена Юры, я вас знаю, а я любимая женщина. Он все равно будет мой. Он и сейчас со мной.
   Ни слова не сказав в ответ, Люба положила трубку. Старалась не сорваться, не завыть.  Дети были рядом – это было спасение от его предательства.
   Утром она отвела детей в сад и сложила вещи мужа в большую дорожную сумку. Были весенние каникулы, можно было не торопиться на работу.
   Когда он пришел домой, она негромко, но с необычной для нее твердостью, строгим учительским голосом, которого боялись ее расшалившиеся  ученики, сказала:
   - Юра, вещи твои я собрала, ты должен жить с любимой женщиной, а не с нами, так будет для всех лучше.
   - Тебе сон приснился что ли, - твердость жены смутила Юрия. Он понял, что от разговора не уйти.
   - Каждый в жизни делает свой выбор, ты его тоже должен сделать, - Люба вышла из комнаты, боясь не сдержать слез.  Все внутри разрывалось от боли. Ее  семья, о которой она так мечтала, рушилась. Горько за детей, которые будут расти без отца. Жаловаться было некому. Она выстоит…
   Но уйти от Любы и детей Юра не смог, ему  дорога была  семья.  И он завязал, как говорили друзья, с выпивкой и бабами.   

               
                ***
  … Люба резко проснулась, прислушалась к ровному дыханию мужа, спавшему рядом.  Она вышла из спальни и прошла на кухню. В квартире было тихо. Дети спали в своей комнате. Сварив кофе и открыв форточку, она закурила, как говорила дочь: « Мама занялась позорным делом». Знала, что курить  - это грех, еще от крестной бабы Марфы, но ничего не могла с этой привычкой поделать.
   - Господи, как хорошо, что сегодня выходной, - глядя в окно, тихо произнесла женщина. Она особенно любила эти осенние дождливые выходные, когда на улицу так не хотелось выходить, и никого из домочадцев не надо торопить. Пирс тоже чувствовал настроение хозяйки. Овчарка улеглась в углу кухни, преданно глядя в глаза.  Он знал, что с ним сегодня будут гулять долго, неторопливо, хоть Костя, хоть папа. За двенадцать лет он изучил характер всех домочадцев.  Когда они получили свою трехкомнатную квартиру в новом микрорайоне города, взяли сразу щенка, о котором так мечтали дети.
   Любе была дорога эта размеренная жизнь семьи, она ее выстрадала с детства.  Она, дочка Аньки блаженной, знала цену уважения и счастья, простого бабьего счастья.  В их доме царило взаимопонимание, Юра был и мужем, и другом. У них в семье не говорили вслух о любви, какая-то она была сдержанная, невысказанная. Муж ценил жену, наблюдая, как из замкнутой, сдержанной в своих чувствах женщины жена превращалась в даму. Он  изменился к ней особенно после того, как почувствовал второй раз, что может потерять ее…
               
  Решение купить домик в деревне возникло у них не сразу. Но детям так не хватало свежего воздуха, а может Люба в душе тосковала по деревне. Пятистеничек купили сравнительно недорого. Деревня Таловка находилась в шестидесяти километрах от города. Войдя первый раз в дом, Люба сразу поняла – их дом.
Через неделю обжились, и почти весь свой долгий учительский отпуск она с детьми жила в деревне. Юра приезжал на выходные, привозил все, что заказывали домочадцы.
  Большую часть времени Люба проводила на огороде возле дома, с землей возилась с удовольствием. Дети купались вместе с Пирсом в пруду, по вечерам ходили на другой конец деревни за молоком к бабе Нюре. Осенью, довольные, они вывозили в город урожай.
   Дом тянул к себе Любу, и они наведывались в Таловку даже зимой. Через год деревенские признали Любу за свою. К учительше по вечерам заглядывали мужики, переживаниями по поводу распавшегося Союза делились, да и интересного много знала эта городская дамочка.
  - Какая я городская, из деревни я, - смеясь, говорила Люба, но деревни своей не называла, горькие были эти воспоминания.
   Порой даже и сельское начальство на перекур вечерком захаживало. Среди них был и Анатолий. Однажды. после сельского сибирского праздника в честь первой борозды, он зашел к ней один. Люба собиралась почитать перед сном. Дети в тот вечер были в городе у Юриных родителей.   Приход гостя ее озадачил. Они сели на чисто вымытое крыльцо, и он после молчаливого десятиминутного перекура заговорил сбивчиво, горячо о своей любви к ней.   Ей было и невдомек, что этот  молодой мужчина во время каждого обеденного перерыва не торопился домой к своим Натальям, так звали жену и дочь Анатолия.  Он  смотрел через стекла своего УАЗИКА, остановившись на мостике через речку Утяк,   на ее подворье,  ловя каждое ее движение.
  Люба, не перебивая, выслушала его сбивчивое объяснение и тихо сказала:
  - Не туда ты смотришь парень, иди лучше домой, а то не дай Бог, ваша сведущая во всех деревенских делах теща нас тут узрит вдвоем.
  Хозяйка поднялась с крыльца и ушла в дом, не пригласив позднего гостя.
  С тех пор ее покой был нарушен. Ей было, конечно, приятно его чувство. Бабником в деревне он не слыл, как некоторые местные «Дон Жуаны», хотя  этот высокий смуглый мужчина был хорош собой. При встречах с ним Люба старалась вести себя просто и естественно, как будто не было того ночного объяснения.
            
   … Анатолий не отступил, их роман длился почти два года. Она была любима и полюбила единственный раз в свои неполных сорок лет. В первый раз она могла вслух сказать о своей любви, не таить ее в себе, а говорить о ней. Теперь ей надо было сделать выбор, как когда-то  Юрию. Анатолий уговаривал ее, убаюкивая на руках, уехать вместе, куда только она захочет. Но наваждение, как и наводнение отступает. Они расстались, дом продали.  Люба не могла оставить   детей и мужа, не могла оставить мать и брата…
               
   В деревню, где жили мать и брат, Люба ездила два раза в год. Мать сдавала физически, и Люба решила забрать мать в свой дом, Юра не перечил.  Перед смертью Анна окончательно потеряла разум, память. Она умудрялась каким-то образом убегать из дому, ей хотелось к сынку.  Далеко Анна уйти не могла. Ее искали всей семьей вместе с Пирсом. Приводили домой, Люба отмывала ее, откармливала, но та умудрялась снова сбежать. Мать была обузой для семьи, Люба это прекрасно понимала, но иначе поступить не могла и была благодарна мужу за терпение.
   Последний раз они нашли Анну в больнице. Люба случайно встретила свою бывшую ученицу Марину, которая училась в медицинском колледже и подрабатывала санитаркой в городской больнице. Девушка рассказала любимой учительнице о своих планах и проблемах. Ученики считали ее другом, с которым можно поделиться самым сокровенным. Она с ними была искренней, строгой,  ее побаивались даже и некоторые коллеги в новой школе, куда устроилась она переводом в связи с получением долгожданной квартиры. Но она была справедливой и готова всегда прийти на помощь и делом, и советом. Чаще всего ей доставался, как классному руководителю, самый трудный класс в школе.  Любовь Владимировна не таила и своих проблем от своих школьных детей. При встрече с Мариной она не скрыла заботу о больной потерявшейся матери.
  - Какая она?  Как выглядит? – заволновалась девушка, внимательно выслушав учительницу.
  - Высокая, худая, но  широкая в кости, тип Нонны Мордюковой… - почувствовав, что  девушка спрашивает неспроста, Люба начала быстро описывать мать.
  - Так она в нашем отделении лежит. Ее с электрички милиция сняла. Про себя ничего не помнит, говорит к сынку надо, а дочь учительница не пускает, злая. Но ей никто не верит, видно, что у нее, извините, Любовь Владимировна, с головой не порядок, даже по школам звонить не стали, чтобы дочь разыскать.
    В этот же день Анну забрали домой. Месяц она пролежала в постели, уже не порываясь куда-то бежать, а в феврале умерла.
   Сын Витька на похороны не поехал, в запое со своей Марусей был. Да и сестрицу ненавидел за то, что мать увезла. Он обманом, хитростью забирал у матери пенсию, когда она жила с ним. Деньги с сожительницей пропивались за неделю. Когда Люба забрала мать, с деньгами стало братцу  туго. Он пару раз пытался свои сыновьи права качать, требуя с сестры пенсию матери, но тут вмешался Юра. Витька понял, что «халявской» выпивки не будет. Он не только внешне был похож на мать, психические расстройства и постоянная пьянка с детства постепенно довели его до интерната для душевнобольных, где он и умер через год с небольшим после смерти Анны.
    После смерти матери Люба часто во сне видела ее. Всегда сердитая, недовольная, она ворчала, ругала дочь. После таких снов Люба ходила в церковь, подавала милостыню. Накануне смерти единоутробного братца Анна приснилась дочери ласковой, доброй, довольной. Наконец то она дождалась своего любимого сыночка. Лишенная человеческого материнского инстинкта Анна испытывала животную любовь к своему дитенышу всю жизнь. Люба отпела их в церкви и надеется, что их простит Бог Всемилостивый, как говорила крестная баба Марфа: «…Господи, любы неизреченная, помяни усопшия рабы твоя…»