Писатель свободного дыхания

Николай Гребнев: «Букет мастеру». Эта скромная по формату и объему (всего 90 страничек формата 70/100) книга, выпущенная издательским домом «Славянка» ровно год тому назад, имеет притягательный подзаголовок – «Рассказы и очерки о Евгении Носове».
И открывается она не менее привлекательным и тоже весьма кратким, но ёмким предисловием Михаила Еськова, старейшины курских писателей, тонкого и глубокого знатока творчества классика русской литературы минувшего века, нашего выдающегося земляка.
В книге – два рассказа и два очерка. Но рассказы так тесно переплелись с жизнью, что, кажется, тоже сливаются с очерками. И все читается на одном дыхании. И веришь автору предисловия, подметившему, что «Букет Мастеру» - в числе лучших литературных памятников нашему великому земляку. И самое яркое приближение читателя к наследию Мастера, к удивительному миру художественного слова».
И впрямь, «Букет Мастеру» - книга, которая по душевному строю, языковой опрятности, яркой стилистике, безграничной благодарности за уроки жизни своему Учителю естественным путем вливается в общую, материнскую русскую литературу.
Первое впечатление: автор не просто рассказывает о том, как он приобщался с ранних лет к волшебному слову Мастера, как пропитывался этим словом и ощущениями многослойной жизни, а дает нам портрет сложного, необычайно щедрого на душевные траты, требовательного и доброго писателя-фронтовика.
А в писателе, как в любой творческой личности, уживаются двое: один ест, пьет, спит, гуляет на природе, общается с друзьями, а когда садится за письменный стол и начинает сочинять, то становится другим - творцом. Ведь соловей поет не потому, что у него есть убеждения, а потому, что у него есть песня, заметил кто-то из классиков. Так и писатель: если ему есть чем поделиться с читателем, то он садится перед чистым листом бумаги и берет в руки перо. Ведь литература, говоря образно, – редчайшее прибежище мысли. Она же и ее источник.
Писатель один на один со всем миром. Он знает реальную, а не приукрашенную прозу бытия. И у него нет лицензии на праведную жизнь. Потому что она, жизнь, словно кораблик, бегущий по волнам: покачает парусами и уйдет за горизонт.
Н. Гребнев всем своим повествованием подчеркивает, что у наших ног целый мир лежит. И где мимоходом, где крупными мазками показывает, как этим богатством распорядился его Учитель – писатель «свободного дыхания».
 Евгений Носов не шел по жизни понуро, а наслаждался ею во всех ее проявлениях и красках до самых последних мгновений пребывания на земле. Его творческое пространство было своеобычным. Оно определялось свежестью и чистотой русского слова и одновременно преданностью классической школе писательства. Собственно, это художественными средствами и показано в книге «Букет Мастеру», где автор с пронзительной болью и тоской рассказывает о последних встречах со своим именитым соседом по дому на улице Блинова на исходе его земной жизни. И о похоронах великого земляка – пожалуй, это самая мощная эмоциональная точка книги, сгусток философских смыслов и высокого духа.
В этой книге нет сквозного сюжета. Но есть завязка («За радугой»), развитие темы («Последний автограф», «Букет Мастеру») и развязка («Хата-моргата и дуб-семицвет»). Автор как бы перелистывает страницы незабываемых встреч с Мастером и делится с читателем самым сокровенным.
«Были еще особенные минуты, когда он (Е. Носов – В.К.) писал мне рекомендацию в Союз писателей России. И всякий раз при этом вспоминались, неизменно, самые первые его книжки, которые, как талисман судьбы, берегу по сей день».
К несомненным достоинствам книги «Букет Мастеру» следует отнести саму манеру письма Н. Гребнева, своеобразную форму изложения событий разных лет, народную сочность языка, особенно в диалогах и лирических отступлениях о малой родине, и удачных вкраплениях небольших фрагментов из произведений Е. Носова.
И все это в тесном переплетении судьбы и автора книги, и героев первых рассказов будущего классика. Еще подростком-школяром сын директора школы родных Озерок Коля Гребнев развозил по заданию отца по окрестным селам на лошадке разную литературу, в том числе и художественную. И вот в одной из таких зимних поездок мальчик, укутавшись в отцовский видавший виды тулуп, наугад раскрыл одну из книжек. «Евгений Носов. За радугой». Так назывался и первый рассказ. Прочитал залпом. Книга сразу запала в душу. Особенно нечаянная встреча писателя с таким же, как и он, сорванцом Евсейкой.
И в «Букете Мастеру» мы прочитаем: «В поэтических верховьях речки Тускарь, где некогда вдохновенно творил Фет, а сейчас живет мой приятель Евсейка…Ходит он в школу, которая размещается в бывшей барской усадьбе…».
И уже от автора: «Я с интересом вчитывался в написанное еще и потому, что стал завидовать Евсейке: мало ему двухэтажного особняка знаменитого поэта, так еще и встретил живого писателя…И надо было тому случиться: несмотря на середину октября, перед ними вдруг «нарисовалась» необыкновенная радуга. Она все вокруг разукрасила, от чего путники пришли в восторг! А Евсейка ни с того ни с сего затеял гнаться за радугой. Писатель тоже было увлекся погоней, но вовремя попридержал Евсейку, что дело, мол, бесполезное. Тот все равно не поверил». («За радугой»).
Так мы сразу входим в два мира: подростков и самого писателя, издавшего в те годы свои первые книжки.
Подкупает то, как естественно связал автор «Букета Мастеру» собственные школьные годы с судьбой своего сверстника Евсейки. И как они невидимо, но восхитительно спорят о прелестях их родных мест, удаленных, наверное, друг от друга не более чем на сотню километров. И мы невольно погружаемся в живописное полотно неповторимых красот древней курской земли. И уже теряется нить, где стилистика и выразительность языка чародея русского слова Е. Носова, а где уверенное, и тоже поэтическое письмо его ученика Н. Гребнева, у которого читаем:
«Край земли уходит к дальним холмам, к горизонту. А в долине – хоть картину пиши, россыпью сёла с церквями, изумрудные луга и багряные дубравы, там, где еще не паханы золотые поля и под стать им березовые рощи…И где вдали угадывается ракитовыми  берегами красавец Пселл – с затонами и плесами…». (За радугой»).
И снова о Е. Носове, детских ощущениях от его первой книжки. Рассказ «На рыбачьей тропе»:
«На обложке – берег пруда либо речки, и рыболов, явно городской – в шляпе. Удочки на картинке – фабричные, из бамбука, а мы удилища вырезаем из орешника. Однако на рыбачьих тропах, известно, мы все ровня в самом отрадном своем увлечении. Знать, дока этот Носов в наших рыбацких делах, коль написал целую книжку!
…И сказались эти совпадения на всем том, что потом сбылось - не миновалось»».
Это все как бы дальние подходы к Е. Носову. До той смой сокровенной фразы:
«Судьба-сводница сблизила меня с Евгением Ивановичем Носовым, непревзойденным певцом величия малой родины. Случались, и нередко, большие литературные сборы и творческие беседы в комфортной тиши кабинетов, приветственные речи с фужером красного и тропы рыбачьи или дороги, где я уже за рулем бывалым водителем, но с обязанностями теми же – Евсейки» («За радугой»).
И вот мы уже вместе с автором войдем в храм творчества нашего именитого земляка, «Бога русского слова» в документальном очерке «Последний автограф». И почувствуем его ладонь – «на редкость удобную, крепкую, широкую». «Удобная» – как точно найденное слово. В этом определении – и желание видеть гостя, и добросердечие, и уважение, взаимное приятие. Почувствуем и манеру общения писателя с его неизменным «видишь ли, какое дело», и знаменитыми паузами, афористичным «Я в гости не хожу – полбеды. Беда, если гости не идут».
А еще узнаем такую трогательную деталь: на склоне лет Е. Носова курские писатели, и в большей мере сам их предводитель Владимир Детков постановили: не тревожить без лишней надобности мэтра, не злоупотреблять его гостеприимством, и никаких застольных чарок!
Конечно, о Е. Носове писали тепло и сердечно многие курские писатели и литераторы. Скажем, Евгения Спасская, Борис Агеев, Иван Зиборов, Михаил Еськов, Алексей Шитиков, Вадим Корнеев, Валентина Кулагина… Да и мне посчастливилось  опубликовать в моей книге «В пространстве памяти» очерк о нем «Жил любовью и правдой». Но Николай Гребнев нашел свой ключ к его творчеству, свою манеру осмысления его выдающегося таланта, свой пронзительно - трогательный стиль повествования о посиделках с ним и уроках Мастера.
Этому, безусловно, способствовало и то, что у Н. Гребнева были особые отношения с Е. Носовым. Жили по соседству в одном доме. И даже после традиционных «носовских капустников», когда гости расходились по домам, то Евгений Иванович находил предлог, чтобы задержать начинающего писателя-соседа. Как будто чувствовалась родственность их душ. И не скрывал, что эти беседы «при ясной луне» за чаркой домашнего вина обязательно останутся в памяти.
На всенощных посиделках Мастер и ученик говорили обо всем на свете, начиная от сотворения мира и кончая последними новостями в политике, экономике и даже в молодежной моде. Что напрочь разрушало бродившее среди коллег мнение о якобы «дремучем затворничестве человека, умудренного пережитым прошлым, и, напротив, удивляло его тонкое понимание современности, умение видеть пути совершенствования, высветить главное» («Последний автограф»).
Да и самому Е. Носову тоже нужны были собеседники. Ему необходимо было высказаться, обозначить мысль, идею. Он нуждался в общении. Особенно в закатную свою пору, которую осознавал как неизбежность, но не хотел принимать ее как всякий земной человек.
В те незабываемые посиделки вспомнили они неудачную рыбалку на рыбхозовском пруду под Курчатовом (как оказалось, последнюю в жизни Евгения Ивановича). Организовал ее знатный удильщик и один из самых любимых стародавних приятелей Носова, талантливый поэт и прозаик Иван Зиборов.
Пока они говорили, под вечер «закатное солнце оглаживало своими лучами стены с картинами кисти самого хозяина, полки с его книгами, крепкий, старомодный рабочий стол, кушетку возле двери у книжных стеллажей, на полках ручные изделия. Из обилия вещей самого разного назначения – ничего лишнего или ненужного» («Последний автограф»).
Ныне, спустя почти два десятка лет после кончины писателя, это, казалось бы, сухое описание кабинета Мастера становится бесценным свидетельством того, как жил и творил «Бог русской словесности». А если добавить к этому, с какой тоской уже неизлечимо больной писатель заметил на «расхвалу» его гостя живописной панорамы реки Тускарь, которая открывается  из окон новой квартиры приятеля:
«Из своих окон я тоже все это наблюдал, только вот город заслонил теперь родинку мою, отцовский погост уже не виден…Дома на Лысой горе выстроили – загородили Толмачево. Вроде, взору помеха, и только, но будто лишился я дорого в жизни».
«Всего через несколько дней – 12 июня 2002 года – Евгения Ивановича Носова не стало»,- скорбными словами завершает Н. Гребнев очерк «Последний автограф». И переходит к самой, пожалуй, трогательной части своей книги – очерку «Букет Мастеру».
Десяток страничек. И на каждой из них – незаживающая рана автора.
Оттого, что кончина Е. Носова застала врасплох курских, да и столичных писателей.
Оттого, что в России ухода Е. И. Носова из жизни почти не заметили. А в иных сообщениях местных газет и телеканалов грешили подменой его имени – Николай (тоже известный писатель Н. Носов) вместо Евгений.
И оттого, что так ни разу и не побывал на его родине – селе Толмачево под Курском, даже дороги туда не знал, хотя исколесил окрестные места вдоль и поперек.
И в эти минуты Н. Гребнев особенно остро почувствовал, что именем и вниманием Е. Носова дорожили, ловили каждое его слово, «всякий раз удивляясь логике Мастера, тонкому чутью на фальшь. В случае же завышенной самооценки он проявлял жесткость. И мог заметить: «Не надо впадать в крайность, пытаться умно изображать глупость»…
А смерть его была сравнима с «неожиданным стихийным бедствием…Потеря обострилась невосполнимостью: неповторим  был свет, излучаемый звездой российской величины» («Букет Мастеру»).
Чувствуется, как при работе над книгой автору непросто было погружаться в глубину тех лет – слишком свежи были еще воспоминания о живом Евгении Носове.
И я представил, как в тот неутешный день похорон метался Николай Гребнев в летнем разнотравье за городской чертой в поисках луговой овсяницы для последнего букета Мастеру. Не найдя ее даже на собственной дачной делянке, где эта воспетая Е. Носовым трава заботами  его ученика вольно росла несколько лет: сосед по даче посчитал ее злым сорняком и накануне смерти писателя обработал овсяницу химикатами.
Но ученик все-таки собрал букет из полевых трав и цветов и положил его у края луга, что раскинулся вдоль широкой и глубокой излучины Тускари. Это был один из любимых уголков Е. Носова.
«Возвышенное чувство на какое-то время овладело мною и было в гармонии с мыслями и словами, звучащими во мне Его голосом: «Спасибо тебе, Коля, что надумал принести в последний денечек на земле самую знатную травку мою – луговую овсяницу…».
Апофеозом книги «Букет Мастеру» стала неожиданная, одна из последних,  встреча автора с Евгением Ивановичем у подножия Лысой горы. Писатель возвращался с Боевой дачи, не торопясь. Как всегда, заложив вместе с посошком руки за спину, в неизменной штормовке. Н. Гребнев возился у заглохшей машины, рядом крутилась непоседа, говорунья  и фантазерка внучка Александра, которая запросто стала общаться с крупным, мрачноватым на вид дядей.
И как тут не вспомнить, что у детей был свой Носов, у подростков – свой, у взрослых тоже свой, потому что он распространял вокруг себя творческое начало. Многие жили созвучно интонациям его слова. Талант его просвечивается в каждом произведении и каждом герое. В них - как бы второе измерение его призвания, прочитывается его жизнь и судьба. Он все умел, со всеми  находил общий язык, ему все было Богом дозволено – и прозу, и стихи писать, рисовать удивительные картины, мастерить ручные поделки, в совершенстве познать растительный и животный мир, тайны души... Да и стучался он, казалось,  не в двери, а в сердца людские. И во многом был нашей совестью, улыбкой, обаянием, верой, маяком, духовным отцом.
И, естественно, дед Женя непринужденно вступил в разговор с девочкой – неравнодушен был к ребячьим оборотам речи и детской находчивости. Слово за слово, и внучка уговорила заехать деда Женю к ним в квартиру на улице Хуторской, где они поселились недавно, и где писатель еще не бывал, и откуда открывается, как сказала малышка, «обалденный» вид.
И впрямь, здесь, с балкона «высотки» Евгений Иванович сразу окунулся  в родные, до боли знакомые дали. По левому краю обозримый горизонт доходил до Коренной пустыни с храмом на въезде в Свободу, по правому – до Стрелецкой степи с курганом. А между ними – поселки, села, хутора, поля и  необъятные на фоне Тимской гряды леса…
И, глядя вдаль, Е. Носов с какой-то особой теплотой бросил взгляд на Клюквинский лесной массив, сливавшийся с краем земли. Туда чаще всего ходил он по грибы с другом, писателем-фронтовиком Петром Сальниковым, которого величал приятельски просто Петей.
… «Дубовые рощицы и те разные. Наш Петя Сальников любил собирать боровички в Братской роще. Это вправо, сразу за переездом, - вспоминал размягченный увиденным Мастер. – Дубы там растут посемейно, бывает, до десятка в гурте. А У Миши Еськова своя делянка – чесночными грибами забавляется…».
Чувствовалось, что рыбалка и грибная охота были  самыми лучшими местами и занятиями в его жизни.
… А три года спустя после смерти писателя, солнечным осенним днем 2005 года ему поставили великолепный памятник (работа талантливого курского скульптора Владимира Бартенева, архитекторы Валерий Михайлов и Максим Цуканов) на пересечении улиц Блинова и Челюскинцев. В ту же золотую осень его ученик, уже известный в Курске писатель Николай Гребнев вместе с внучкой Сашей съездил в Клюквинский лес. В любимой Е. Носовым Братской роще нашли маленький росточек дубка и посадили его в низинке укромного уголка сквера, справа за памятником.
«В надежде на то, что раскидистый и могучий дуб станет оберегом памяти Евгения Ивановича, живой памятью о нем... Между прочим,  дуб, сколько живет, столько и растет, а человек столько живет, сколько его помнят». (Хата-моргата и дуб-семицвет»).
Владимир КУЛАГИН,
писатель, публицист.