океан

    Плаванье не навсегда, только чтобы преодолеть эту жизнь. А если вслушаться в крики чаек, вторящих патефонному бормотанию попугая в кают-компании, в тиканье часов, непричастное ко всему, что не вызывет дрожь у пружины или фибрилляцию у кварцевого кристалла, в шелест волн о ватерлинию, ветра о косую бизань, крови об истончающиеся, что ни день, стенки аорты и в какую-то равнодушную, разорванную и не успевшую растрогать, будто шарманящую, рапсодию ре минор, выполненную волынящим работником палубы чуть не на волынке ли - то и того меньше: в ближайшем из представленных в порту отделов федерального почтового ведомства просто отправь пару поздравительных процедур, набор пауз, горстки цезур и тропов, а также щедрую пригоршню переносов строки на завтра и в никогда, и можешь выпустить свое утлое ноево помрачение ко всем, как изволят выражаться моряки и барышни, знакомые с ними тет-а-тет, чертям, оно тебе более уже увы. Зюйд-вест (что бы это ни означало) ворошил исчитанные до утраты чувства реальности газеты на быстро пустеющем и как-то сразу опустившемся, словно вздохнувшем обреченно, причале, твои собственные, иссохшие и выбеленные нити волос, а также корабль в раме мертвого морского зеркала. Мытари различных (тут, как нигде, на любителя) рецепторов удовольствий, мы исстари и неутолимо маемся мнимым. Светильник не был воспламенен, и, однако, горит. Мало того, история пересечения моря пестрит событиями трагического и бессмысленного угасания. Отчаясь понять, обращается к отрезвляюще внеразумному, и, после серии оборачиваний вокруг, наконец, восклицается: была не была, эврика. Все встает на свои места. В те же обстоятельства переставая стоять на чем бы то ни. Ни в какую, ни с кем и нигде. Мыслеподобный conversus anguli, around, так сказать, the corner, обнаружит необязательность оставаться как самим Сунем, так, впрочем, хотя бы и Хо. Хотя существовали поводы к опасениям, оставшись, поэтому вскоре, курсом прочь от океанического, а уже исчезающим лицом (в том числе: подлунно встреченным ликом унылой блудницы, бликующим осколком бутылки, бессонным огнем маяка) - к нагромождениям матрицы материка, приютившей на себе некоторую империю, по случаю, что петляет, как саранча, с пагодами, досужим соображением о драконе и мертвой гаммой, двенадцатого - тонкая царапина тире - тринадцатого веков, о которой, под псевдонимом Китая, знал только, что хокку - это, скорее, все же японское что-то такое краткое и выразительное до чертиков. А собственные, как чужое имя, трехстрочья тем временем в атмосфере ажиотажа уже доцарапались иероглифическим образом до эфира - вообрази! - Женевы и слышатся цитируемыми из дрейфующих в озере плоскодонок с бельмами белых глазков - зонтиков, обозначающих женский, внимающий поэзии, род; известность, как повелось в средние времена, никем не исповедима. Вспоминается: как-то раз, расходясь после конференции межмуниципальных мультимедиа по присутствующим в путеводителе кабакам, пакгаузам, пустырям, - разговорилось с тогдашним и тамошним случайнцем - мол, а не маловато ли необитаемого на наш век островного уединения, и де, не лишены ли мы главного земного преимущества над андеграундом склепа, постмодерном последующего небытия - свободы как таковой (мнемонируя мнемимически выражение того из лиц, которое соответствовало бы представлению о согласии), знаки вопроса и одновременного восклицания. Каковая же упадала - нет, не когнитивная диссонансная карусель, не детский же сад, в самом деле - но некоторая пустопорожняя оторопь, когда в ответ вызвучивалось простое и постмуниципальное: не место дарует человецам неместную неуместность, но нелицеприятно наоборот. Убрать нахрен всю дрянь с фок-мачты, поворот оверштаг с размахом по крену - так, чтобы у грезящего о горизонте из бочки на гроте выпала от перегрузок грыжа - и полный, неделимый и безраздельный, одновременный с твоим грамматическим родом, вперед, на закатное полотнище, распахнувшееся поднебесными шелкографическими недоговоренностями в оранжевой, терракотовой, кирпично-пряничной гамме и обещавшее буйствовать еще как минимум половину жизни. Запасы солонины и квашенных артишоков, а также рома, марихуаны и романов Умберто Эко, - заполняли трюмо. Пресной воды и персонала, вроде, тоже представлялось достаточно на пару отрывных календарей плавания - а больше никто и не плавает. Ведь эта, такая сияюще синяя, океаническая юдоль так призрачна, мимолетна, мала.