Забудь бояться, сынок

                Героям, спасавшим мир, посвящается



       Снова снилась мать. Её шершавая, натруженная ладонь гладила Митькину ершистую голову. Она ласково смотрела на него и улыбалась своими добрыми голубыми глазами. Митяй, как его называл сначала отец, а потом мальчишки, слышал материнский голос, доносивший знакомые с детства слова: «Забудь бояться, сынок!». Митька вспомнил: это же отец всегда так говорил, когда хотел подбодрить сына в непростую минуту.

Отец. Романок. Так ласково и с любовью, делая ударение на букву «а», звала его мать, Василиса Игнатьевна. Муж её называл Васёной, а порой просто Премудрой, намекая на ту, из сказки. Жили дружно, работали много. На селе по-другому не бывает. Отец был хорошим плотником. Топором владел виртуозно. Ремесло на селе нужное. Рано начал и сына приучать к своему делу. Митька, сызмальства подражая отцу, весело рубил ветки, когда ездили по дрова. Став постарше, играючи, колол дрова, стараясь одним взмахом разбить чурку. Отец брал его даже избы ставить.

Сон уходил, вернуть родное лицо не получалось. Заныла рана. Рассветало. Где-то громыхнуло. Нужно было вставать. Голубой взгляд матери не хотелось отпускать. О чём-то говорили её глаза, о чём-то предупреждали сына. О чём? Какой же сегодня день? Что-то прикинув в голове, вспомнил: 13 июля. Число какое-то чёртово, суеверно подумал парень. Но долго об этом думать было некогда. Нужно запрячь Гнедка. После госпиталя его определили в повозочные. Возил он теперь бойцам на передовую боеприпасы да продовольствие со склада. Обидно, он, красноармеец Овчаренко Дмитрий Романович, теперь ездовой пулемётной роты 389-го стрелкового полка 176-й стрелковой дивизии 9-й армии Южного фронта, воюет повозочным, с тоской подумал в очередной раз парень. Надо ехать, ребята на передовой ждут.

       Он проверил, всё ли уложил на телегу: боеприпасы в ящиках на месте, продовольствие тоже. Но не отпускало ощущение, что чего-то не хватает. Оглядев место ночлега, Митяй увидел свой топорик, стоявший у входа. Вот теперь порядок. Без привычного инструмента под руками он обойтись не мог. Топор сунул под охапку сена на телегу, рядом три гранаты, вздёрнул на плечо свою трехлинейку «мосинку», которую звал Мося, и направился к повозке.
 
       - Ты кто? – спросил он сам себя. И сам себе же ответил:
 
       - Повозочный. Вот и вези. Там ребята на передовой погибают, а я… на телеге езжу. Хотя кто-то же должен и это делать.

Запряженный Гнедок ждал хозяина, оставляя в пыли следы от копыт. «Ну да ладно, - продолжил думку Митяй, - вот рана подживёт, я снова к пулемёту и гадов буду рядами класть». И не догадывался парень, что мысль о гадах, которых он будет класть рядами, окажется пророческой.

Под звук копыт вспомнилось последнее материнское письмо. Не знал, что она передала его с солдатской почтой отступавших советских частей Красной Армии. «Эх, маманя, - вздохнул Митяй, - домой бы». Дома он не был с 1939 года, когда призвали на службу.

       А как славно жилось в его селе Овчарово на Луганщине, всё было близким, а главное мирным. И фамилия его Овчаренко от названия села идёт. Снова вспомнился голубой материнский взгляд и её слова из последнего письма: «Ты, сынок, в войну родился, на войне и пригодился». Митяй хорошо знал от неё историю своего появления на свет.

Шёл 1919 год. Украина под оккупацией кайзеровских солдат. Первый крик только что родившегося сына Василиса встретила и радостно, и тревожно. Сухими губами она нежно накрыла орущий ротик младенца. Немцы шума не любили, наказывали за нарушение тишины. Кто их знает? Вдруг, на крик младенца  тоже обозлятся. Её страх прервал чей-то энергичный стук в окошко. В открытые створки влетели радостные крики идущих мимо людей. Сосед, стучавший в окно, весело возвестил:

- Радуйся, хлопчик! Ты родился свободным!

А что, подумал Митяй, родился я в первый день свободы от немцев, даст Бог, и нынче им башку снесём.

Вспомнился отец с его рассказами о том, как во время оккупации в первую мировую всё село взялось за топоры, когда кайзеровская солдатня стала совсем уж утеснять людей. Помнил Митяй отцовскую фразу:

- Такая была рубка, что только держись!

      Теперь  тоже где-то воюет. Мать осталась совсем одна. А так мечталось, что вот ещё чуток, и служба закончится, вернётся в село Овчарово отслуживший красноармеец, женится и начнётся счастливая жизнь. Соседская девчонка Марийка, небось, совсем невестой стала. Он в памяти держал образ той пятнадцатилетней девочки с русой косой. Она тогда уже обещала быть красавицей. Мать в письмах, словно бы невзначай, упоминала о соседях и об их дочке. Митяй понимал, что мать тоже приглядела Марийку ему в невесты. Парень улыбнулся, забыв обо всём. Ишь, размечтался, одёрнул он  себя.

       Впереди за кромкой леса, на передовой, сильно грохнуло. Шёл двадцать второй день войны.

- Нно, - подторопил Гнедка ездовой Овчаренко, подъезжая к окраине местечка со странным названием «Песец». Митька усмехнулся: ну и название, лучше ничего не придумали. Недалеко уже была крайняя изба. Из-за поворота клубилась пыль. Посторониться надо бы, знать начальство спешит шибко, подумал повозочный и сдал немного на обочину. Пыльные клубы и шум моторов приближались.

       Он слишком поздно понял: это немцы.   Две машины с солдатами. Человек пятьдесят наберётся. Остановились, преградив повозке путь. Из кабины вышел офицер, что-то каркнул на своём языке, и солдаты из одной машины, горохом посыпались на дорогу. Вторая машина осталась стоять набитой солдатнёй. Спрыгнувшие фашисты вели себя по-хозяйски, разминаясь, подошли к Митяю, окружили его. Знаками заставили слезть с повозки. Подошёл один из трёх офицеров. Видимо, самый старший. С минуту офицер разглядывал здорового белобрысого русского увальня, который казался растерянным и испуганным. Для немцев такая картина начинала становиться привычной. Сколько их они уже взяли в плен. Немец высокомерно и гортанно скомандовал:

- Рус зольдатен, давайс!

       Митяй стоял окружённый хохочущими немцами, направлявшими на него автоматы. Так близко он их ещё не видел. «Так вот они какие!» - Мелькнула мысль.
 
- Руки ферх! – Продолжил раздавать команды фашист. Митяй исполнил приказ, стараясь внимательно оценивать обстановку. Один из окружавших пленного вышиб винтовку. Она упала под ноги, немец её пнул от себя, и Мося наполовину исчезла в дорожной пыли.

       Фашисты  выглядели расслабленно, не видя для себя никакой угрозы. Кто-то приложился к фляге, кто-то, сняв каску, проветривал взмокшие волосы, кто-то переговаривался и, показывая на русского, по-жеребячьи ржал. Среди них выделялся огромного роста молодой рыжий немец. Осклабившись, он подошел к Митяю со спины. Минуту спустя тугая струя ударила в голенище Митькиного сапога. Потянуло едким запахом мочи. Солдатня заржала громче, когда горячая струя, исторгнутая телом рыжего, обожгла его ногу, и в сапоге противно захлюпало. У Митяя свело скулы и запрыгало внутри. Вой, хохот и улюлюканье фашистов били по ушам. Вот и этот ещё один «недочеловек», «русиш швайн» стоит перед ними с поднятыми вверх руками.

       Офицер снова отрывисто скомандовал, и солдат из окружения ткнул автоматом пленному в пряжку армейского ремня. Митяй понял: ремень требуют снять. Он не торопился это выполнять, прикидываясь не понимающим. А сам, между тем, взглядом  не отпускал офицера, проводившего допрос. Вот немец неторопливо подошел к повозке, чуть наклонив над ней голову, приподнял брезент, презрительно усмехнулся, увидев ящики с боеприпасами.

        Митяя накрыло какое-то странное состояние, которого он никогда ещё не испытывал. Время потекло медленно и тягуче. Снова вспомнились отцовские слова: «Забудь бояться, сынок!» Внимательный взгляд от повозки красноармеец не отрывал. Рука, потянувшаяся было к ремню, вдруг молниеносным движением выхватила спрятанный под сеном топор, и, не останавливаясь, взмахнула в сторону склонившегося над телегой немецкого офицера. Голова, минуту назад раздававшая команды, презрительно ухмылявшаяся, высокомерно озиравшая «недочеловека» глухо стукнулась о ящики боеприпасов. Обезглавленное тело, толчками выталкивало кровь, медленно оседая у колеса повозки. Ошарашенные, вооруженные до зубов немцы стояли в полном оцепенении.

       Митяй смотрел на происходящее будто сверху, мысль работала чётко. Казалось, кто-то могущественный и великий с небес смотрел на него  и неслышно командовал. А он, красноармеец Дмитрий Овчаренко, из человека, умеющего любить, мечтать, радоваться, превратился в машину, неспособную жалеть и отступать.

       Топор и рука стали единым целым. Другой рукой он выхватил гранату из тех трёх, что были припрятаны в сене, на всякий случай. И всякий случай не задержался.

       Ошалевшие от такого зрелища немцы застыли и не могли двигаться, думать, что-либо предпринимать. Магия ужаса, происходящая на глазах, сковала намертво всех и не давала включиться разуму. Во второй машине, резко стих солдатский гогот. Спустя мгновение, автомобиль, кузов которого был набит немецкими вояками, рванул туда, откуда приехал. Ни один, сидевший в машине, не вспомнил, что у каждого из них был в руках автомат.
 
       Митяй сделал один швырок гранаты в толпу окружавших его немцев, затем, не давая опомниться, тут же другой, за ним третий. Пока оседал дым, Овчаренко разглядел, как улепётывают очнувшиеся из оставшихся в живых. Взгляд поймал немецкого офицера, бежавшего к огородам. Красноармеец рванул за ним. Немец с ужасом слышал за спиной дыхание и шаги страшного русского. Они были всё ближе. Офицер понимал: сумасшедший русский с топором настигает. Митяй, забыв о ноющей ране, нёсся так, будто вся его жизнь зависела от этой гонки. И ещё одна голова покатилась к ногам русского солдата. Глядя на очередное обезглавленное им тело, Митяй снова выполнил команду сверху – забрал у офицера планшет. Пусть наши посмотрят, может, чего важное найдут, подумалось ему.

       Возвращаясь к повозке, он смотрел на всё по-прежнему отстранённо, не понимая, как это он, Дмитрий Овчаренко, из села Овчарово, устроил эту жуткую кроворубку, и что он ещё жив, и что он ещё идёт по этой земле. Неприятно хлюпало в сапоге. Он вспомнил, почему хлюпало. Снова дёрнулись скулы. Митяй сел на повозку, снял сапог, вылил из него то, что ещё несколько минут назад было залито туда гоготавшим рыжим бугаём. Снял и второй сапог, закинул их подальше от телеги. Подошел к обезглавленному трупу офицера у повозки, снял с него ладные франтоватые  сапоги, сияющие лаковыми голенищами, повертел их в руках, о чём-то задумался, словно принимал какое-то неприятное для себя решение. Наконец, вздохнув, сунул ноги в свой трофей: босым воевать несподручно.

       Переобувшись, Митяй хладнокровно собрал все документы  зарубленного офицера и огляделся. Вокруг было страшно. Рыжий бугай валялся недалеко, так и не успев застегнуть штаны. Из его зияющей чёрно-красной огромной дыры в груди острыми изломами торчали белеющие ребра.

       - Хрен вам, сволочи, а не Митьку Овчаренко! Кто Митяя обидит, тот дня не протянет!  Дульки! – произнёс парень.

       Слово «дульки» выплыло неожиданно из детских мальчишеских игр, когда они, дразня друг друга, совали под нос фиги, называя их дульками.

       Не торопясь, он обошел сотворённое им кровавое месиво, собирая у всех погибших  оружие, документы, солдатские книжки и кидал поверх брезента в повозку. Он не понимал, зачем, но что-то заставляло его делать именно это. Вспомнились утренние мечты «класть гадов рядами». Вот тебе и наклал ряды, подумал Митяй. Затем он поднял с земли свою «мосинку». Отряхивая её от дорожной пыли, сказал винтовке, будто живому существу:

       - Иди, Мося, на место. Повалялась и будет, - и привычно вздёрнул её на плечо. 

       Мысли складывались чётко, тот небесный командир не оставлял его своими заботами. Парень не чувствовал себя прежним Митей, Митяем, а ощущал себя обездушенным, выпотрошенным существом, тяжело тащившим уставшее тело к телеге. Это был кто-то чужой, обретший его обличье. Заждавшийся Гнедок по-прежнему топтался на месте и косил в сторону хозяина влажным глазом, будто и не происходило тут ничего. Гнедок будто говорил хозяину:

       - Ну, ты дело сделал, поехали уже.

       Взгляд жеребца, его запах, тепло, идущее от конского тела, начали расшевеливать в нём человеческое, возвращая Митяя к прежней реальности, но ощущение кого-то чужого, сидящего внутри, не покидало.

       Ротный накинулся на рядового Овчаренко:

       - Чего так долго? Заждались уже! Тебя разве что за смертью посылать.

       Но, приглядевшись, увидел на ездовом лакированные сапоги, окровавленные гимнастёрку и топор в руке, замолчал.

       Митяй что-то попытался рассказать, но ничего толкового не получилось. Красноармейцы недоверчиво смотрели на него. Кто-то присвистнул:

       - Ну, ты, браток, врать горазд!

       Митяй такое недоверие воспринял безразлично и даже не пытался что-то доказывать. На телеге возвышалась гора трофейного немецкого оружия. Приступили к разгрузке и пришли в полный ступор, когда среди ящиков наткнулись на закатившуюся голову немца. Послали за политруком. Тот, изучив добычу Овчаренко, в изумлении уставился на него, а потом скомандовал ротному:

       - Возьми троих и со мной. Съездим, посмотрим это побоище. А героя этого, - он кивнул в сторону Митяя, - в санбат.

       Поле боя привело их в полное изумление. Ездовой не врал. Насчитали немецких потерь двадцать один солдат и два офицера.

       Вернувшись в роту, политрук только и мог при встрече с Митяем произнести:

       - Спасибо за службу, красноармеец Овчаренко! Ну ты, брат, силён! Что тут скажешь? Достоин награды. Просьбы есть?

       Митяй вытянулся и ответил по уставу:

       - Служу Советскому Союзу! Просьба есть, товарищ капитан. Верните меня в пулемётный взвод.

       - На кой тебе пулемёт, когда ты и топором обходишься. На телеге ездючи, двадцать трёх немцев один покрошил.

       Потом, помолчав секунду, добавил:

       - Считай, что ты во взводе.

       В ноябре 1941 года командир 389-го стрелкового полка зачитывал перед строем Указ Президиума Верховного Совета СССР:

       - «… за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленное при этом мужество и героизм красноармейцу Овчаренко Дмитрию Романовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

       И пошёл Митяй по страшным долгим дорогам войны, освещая путь светом звезды героя. Военные труды превратили его в умелого воина, в красивого, сильного и бесстрашного человека, мечтавшего о счастливой жизни в селе Овчарово на Луганщине, где ждала его мать и счастливая мирная жизнь. Но самой большой мечтой солдата были безмятежные как в детстве сны, в которых бы не падали под ноги головы и не шевелилось кровавое месиво умирающих тел.

       В 1945 году махина войны, грохоча, прикатила в красивую землю под названием Венгрия. Войне красота безразлична. Красота земли, людей, людских устремлений. Ураганным огнём встречала война наших героев, стряхивавших с тела земли фашистских кровососов. Но кровососы стояли насмерть и стряхиваться не хотели, цепляясь за каждый метр земли и уносили жизни уставших от войны людей. Победа уже дышала в лицо тем, кто воевал за неё и надеялся выжить. А как хотелось выжить! Мир был так близок к победе над вселенской гадиной!

       До Будапешта оставалось 70 км. По Венгрии шли с тяжёлыми боями, уродуя Богом сотворённый мир. Под местечком Шерегейеш, название которого  Митяй проговаривал с трудом, немцы ожесточённо огрызались. Герой зарядил пулемётную ленту и прильнул к своему верному сотоварищу и по традиции скомандовал себе:

       - Забудь бояться, Митяй! - и пулемёт послушно застрекотал, поливая вражескую высоту. Рядом разорвался снаряд.

       - Точно кладут, гады, - тихо проговорил Митяй, медленно сползая в окоп, раненый прилетевшим осколком.

       В госпитале ему виделось доброе синеглазое лицо матери, русая коса Марийки и родное Овчарово.
 
       28 января 1945 года Герой Советского Союза Дмитрий Овчаренко скончался от тяжелейших ран и слился с землёй, опоённой его кровью. Сегодня на этой земле стоит возрождённый замок и парк в английском стиле начала XIX века. Из окон замка вырывается в этот мир красивая музыка и плывёт над красивой землёй.



     Примечание:
                - рассказ основан на реальных событиях.