М. М. Кириллов Академик Федосеев Очерк

М.М.КИРИЛЛОВ

АКАДЕМИК ГЛЕБ БОРИСОВИЧ ФЕДОСЕЕВ

Мгновения – мгновения

      Мне не довелось ни жить с ним рядом, ни работать вместе. Но моя память сохранила многие значительные моменты из жизни Глеба Борисовича Федосеева - замечательного ленинградского интеллигента, одного из основателей пульмонологической и аллергологической школы в нашей стране.
       Встречи наши были не часты и, как правило, случайны. Теперь они кажутся мгновениями памяти.
       Впервые я увидел доктора Федосеева, ещё не профессора, но уже известного тогда ленинградским терапевтам ученика и сотрудника знаменитого профессора Булатова. Это было в 1963 или 1964 годах, в период рождения современной отечественной пульмонологии и аллергологии, истоки которой начинались ещё во времена великого Боткина.
      Как-то коллектив кафедры профессора Н.С.Молчанова, в которой я был клиническим ординатором, участвовал в совместной конференции со своими коллегами из булатовской кафедры. Среди выступавших там выделялся молодой и энергичный пульмонолог, года на три старше меня, но уже известный молодой учёный, которого уважительно и, вместе с тем, все почему-то звали его просто Глеб. Я же был тогда всего лишь клиническим ординатором, но уже работал над кандидатской диссертацией. Тогда мы с Глебом Борисовичем даже не познакомились. Кто он, а кто я, ещё вчера войсковой врач! Запомнил я лишь его совершенно чёрную, как воронье крыло, шевелюру.
      Прошли годы, и мы неожиданно встретились с ним в Кисловодске, где в 1984м году на базе института курортологии (проф. Я.М. Зонис), проводилось заседание комиссии ВНИИ пульмонологии МЗ СССР. Вёл заседание профессор Г.Б.Федосеев. В то время и я уже руководил кафедрой в Саратове.
     Не помню уже, о чём тогда шла речь (о чем-то важном), но все мы с удовольствием подышали кисловодским воздухом и полюбовались видом белоснежного Эльбруса.
       Федосеев был доброжелателен и прост в общении.
Бросалась в глаза его интеллигентная, внимательная и какая-то тёплая манера общения с людьми. Ленинградец, одним словом. Вот тогда-то мы и познакомились с ним.
      Запомнились и бывшие там тогда и другие ленинградские профессора - А.Н.Кокосов, Н.А.Богданов и Т.Е. Гембицкая.
       Следующее мгновение памяти связано у меня с участием в симпозиуме в Институте пульмонологии в Ленинграде в январе 1988 года, куда я прибыл почти сразу после возвращения из трёхмесячной командировки в Афганистан. Моё участие большого значения для симпозиума, конечно, не имело и даже не планировалось. На симпозиуме, в частности, рассматривалась проблема гетерогенности бронхиальной астмы. Руководили заседаниями профессора Н.В.Путов и Г.Б.Федосеев Тогда вообще        широко обсуждались известные «федосеевские» клинико-патогенетические варианты бронхиальной астмы.
      Я вял слово в прениях и рассказал об опыте лечения в Кабульском военном госпитале «пылевой» астмы, возникавшей часто на военных дорогах Афганистана того времени. Бронхит с астматическим компонентом. Как тогда говорили, «ирритативная бронхопатия» (по О.В.Коровиной). К тому же тысячелетняя лёссовая пыль на горных дорогах с органическими примесями была действительно аллергенна. Проведение гемосорбции через двое суток устраняло обструкцию в бронхах.
         Это было сообщение в форме живого рассказа, но оно во всяком случае оживило дискуссию. Откликнулся тогда и Глеб Борисович.
       Следующая наша встреча с ним состоялась уже в Саратове на Учредительном съезде врачей-пульмонологов СССР в октябре этого же, 1988, года. Съезд проводился по инициативе академика А.Г.Чучалина и собрал до тысячи участников из всех союзных республик. Президентом съезда был наш саратовский профессор Ардаматский Николай Андреевич.
     Мы встречали делегатов на вокзале и в аэропорте и устраивали их в гостиницах города. В этом участвовала вся моя кафедра и другие коллективы института. Прилетели тогда и ленинградцы, человек десять. Среди них был и Глеб Борисович. Я хорошо помню эту нашу встречу. Словно родные люди прилетели.
      Саратовцы тогда неожиданно стали очень популярны и приобрели массу знакомых и друзей из всего Советского Союза. Обстановка на съезде была исключительно доброжелательной и интернациональной.
     Активно работали на съезде и уже хорошо знакомые мне, ленинградские пульмонологи (Н.В.Путов, Г.Б.Федосеев, Н.А.Богданов, А.Н.Кокосов, Т.Е.Гембицкая, М.А.Петрова, М.М.Илькович).
       В Москве в те годы начал выходить всесоюзный журнал «Пульмонология» (под редакцией А.Г.Чучалина), а в Ленинграде журнал «Новые Санкт-Петербургские врачебные ведомости», главным редактором которого был Г.Б.Федосеев.
        Регулярная серия конференций созданного пульмонологического общества была продолжена и  уже в декабре 1989 года пульмонологов ждала конференция в Суздале. Новорожденное Общество,  образно говоря, расправляло крылья. Конечно, в этих встречах были и ленинградцы. Думаю, что самое важное было даже не в содержании докладов, а в единении людей и их опыта. Верилось, что чистые родники пополняют советскую «пульмонологическую Волгу», и она со временем не заилится. Достижения накапливались. Было очевидно, что начавшийся романтический этап в развитии отечественной пульмонологии успешно продолжается.
      Обилие людей и событий на конференциях радовало, конечно, но как ни странно, вместе с тем, из-за плотности работы, занятости делом и суеты и, затрудняло общение делегатов. Обидно, что не могу ничего вспомнить сейчас о Глебе Борисовиче при посещении Суздаля, разве что совместную поездку к древнему храму на реке Нерли.
        Следующая наша встреча с Глебом Борисовичем была в Киеве в 1990 году, где нам довелось участвовать в работе уже 1-го Всесоюзного конгресса врачей-пульмонологов.
       Руководил конгрессом академик А.Г.Чучалин. Идея систематического проведения конгрессов пульмонологов и до сих пор принадлежит именно ему.
      В то время в городе Киеве был идеальный порядок. Конгресс проходил в зданиях здешнего медицинского университета, что выше памятника Ленину на Крещатике (теперь-то уж этого памятника в захваченной фашистами Украине уже не существует).
      Конгресс продуктивно работал. Были здесь и делегаты из Ленинграда. Запомнились, кроме Г.Б.Федосеева, и Н.В.Путов, и В.И.Трофимов, и М.А.Петрова. Конгресс действительно укрепил основы последующего развития пульмонологии в стране. Но за эти годы и сама наша страна изменилась кардинально. А на Украину пришёл откровенный фашизм. Хочется верить, что Украина освободится от нынешней бандеро-фашистской власти и воспрянет вновь. Это дело времени и воли её народа.
       1991 год. В августе - начале сентября в Москве все пережили контрреволюционный шабаш: «защиту» Белого дома, аресты членов ГКЧП, позорное возвращение из Фороса Горбачёва, запрещение компартии, воцарение «главного мясника России». Жизнь пошатнулась.
      Тем не менее, какие-то процессы в стране по инерции продолжались и в то время. В частности, шла подготовка к проведению 2-го Всесоюзного Конгресса пульмонологов, намеченного раньше. Он должен был открыться в Челябинске – в конце сентября. Помню, у части организаторов уже тогда были сомнения: называть или не называть его Всесоюзным, ведь СССР формально ещё существовал.
        Конгресс состоялся, его программа выполнялась исправно, но общая атмосфера была какой-то тревожной. Разговоры в кулуарах были заполнены политикой, и их мотивы не были единодушны: оказалось, что кое-кто, особенно москвичи, давно уже тяготились советской властью и ждали теперь для себя положительных перемен. Ленинградцы, конечно, тоже были на этом Конгрессе, но я ни о ком из них сейчас вспомнить не могу.
     Запомнились лишь темнота и холод холлов и лестниц, разобщённость людей, снижение эмоционального тонуса научных интересов. Наблюдался контраст с 1–м Конгрессом, проведенным в прошлом году в Киеве, где, несмотря на вылазки украинских националистов, всё было организовано прекрасно, было тепло, привлекали активность научного общения и интернациональная солидарность делегатов. А здесь, в Челябинске, царило ощущение потерянности, такое, которое обычно охватывает людей после похорон при выходе с кладбища. Конгресс был назван уже не Всесоюзным, а, всего лишь, национальным (российским). Выходило, что советских пульмонологов похоронили ещё живыми. Ведь СССР был упразднён, как известно, только в декабре 1991 года.
        На следующий день после возвращения из Челябинска в Москву я съездил к Белому Дому, где ещё месяц назад пировала победу контрреволюция. Обошёл его вокруг. Ничто не привлекало внимания. Никаких следов его «героической защиты». Дом как дом. Но, судя по виду москвичей, по магазинам, становилось ясным, что отрицательные перемены произошли даже за неделю, что меня здесь не было. Обывателей стало больше. Выросли цены, опустели прилавки, и это осенью-то!
       В Кремле ещё шевелился безвластный Горбачёв. Запрещённая компартия лежала в руинах, а её члены тысячами сдавали партийные билеты. К власти приходили вчерашние работники ЦК, заведующие кафедрами научного коммунизма и прочие перерожденцы первой волны. В Матросской тишине сидели узники – члены ГКЧП. Обстановка была гнетущей. Страны не стало. Но именно тогда я особенно отчётливо понял, что даже в очень трудные времена простые люди остаются людьми. Уверен, что среди них был и Глеб Борисович Федосеев.
       Годы шли своей чередой. Власть ельциноидов расстреляла Дом Советов из танков. Постепенно она видоизменилась, но и с годами осталась столь же антинародной. Борьба патриотов, советских людей, продолжалась, и это было неизбежно. Своё профессиональное и литературное творчество им ещё долгое время удавалось сохранять. Многое было сделано и в этих условиях. И профессором Федосеевым тоже.
       Для врача, близкого к больным людям и к ученикам, работа и жизнь, даже в нынешнем ущербном мире, кажутся более светлыми, чем обычным людям. Но, при этом, очень важно было помнить, что и в государстве торжествующих лавочников, в том числе в нынешнем, гибридном, государстве, по–прежнему живут простые и честные люди, работающие для людей. И их большинство. Убеждён, что таким человеком был и сейчас остаётся и Глеб Борисович Федосеев, по-настоящему глубокий учёный и клиницист советской школы. Для того, чтобы так думать, мне было достаточно и того, что я уже знал о нём.
       Жизнь продолжалась. И в следующем (1992-м) году состоялся уже 3-й Конгресс пульмонологов. На этот раз в Ленинграде, который тогда ещё не успели переименовать в Санкт-Петербург. Конгресс проходил в ВМА им. С.М.Кирова, в Клубе этой академии. Я ленинградец и выпускник этой Академии. Поэтому побывать там мне было вдвойне приятно.
    Всё было как обычно. Разве что поубавилось гостей из бывших союзных республик. Но и зарубежных гостей было ещё немного. Не было и изобилия рекламы иностранных фармацевтических фирм. Обращало внимание гораздо большее, чем раньше, представительство ленинградских пульмонологов.  Ощущалась всё ещё значительная мощь Ленинградского НИИ пульмонологии.
     Я выступил с докладом о патологии лёгких при травме, с учётом моих наблюдений в Афганистане и в пострадавшей Армении. Послушать доклад пришли и А.Г.Чучалин, и Е.В.Гембицкий, и В.Т.Ивашкин, и Н.А.Богданов и Г.Б. Федосеев. Тема эта была очень актуальной в то время.
       В Ленинграде всё для меня было родным и знакомым. Позже, уже в Москве, Александр Григорьевич Чучалин поинтересовался моим впечатлением о Конгрессе в Ленинграде. Я поблагодарил его за внимание к Ленинградской пульмонологической школе. Конгресс это показал. Но, наверное, его интересовало и тревожило возникающее противостояние ленинградской и московской пульмонологических Школ. К тому времени уже работал и московский институт пульмонологии. Разумеется, Чучалин об этом прямо не говорил. Но наверняка об этом думал.
      Школа академиков Путова и Федосеева в эти тревожные годы упорно сохраняла все советские традиции, тогда как Москва во всё большей степени становилась площадкой для западных взглядов, методик, форм обучения и лекарственных фирм.
      В девяностые годы, несмотря на нашу территориальную разобщённость, я нередко испытывал доброжелательное внимание Глеба Борисовича к моей работе. Мы оба были членами экспертного совета ВАК СССР (России), и это обогащало. Он включил меня в состав редакционного совета своего журнала, охотно публиковал мои многочисленные статьи и заметки о врачах нашей саратовской клиники. Можно было бы даже сказать, что мы сотрудничали с ним в те годы. Он вообще уделял много внимания своему журналу. Как-то выслал мне в подарок свой двухтомник по аллергологии и монографию по бронхиальной астме, написанную им совместно с проф. М.А.Петровой.
      Активно привлекая меня к работе в своём журнале, и это было понятно, он долго не придавал значения моим успехам в художественном и публицистическом творчестве. Но и это время наступило, чему я был очень рад. Стал даже иногда хвалить.
      Однажды мы повидались с ним в перерыве его  лекции студентам 6 курса у него на кафедре. Было как-то жаль, что мы живём далеко друг от друга. Живи мы ближе, наверняка были бы друзьями. Во всяком случае, я так думаю. Мы были разными, это и привлекало.
      Последние годы он и сам проводит регулярные съезды терапевтов Северо-Запада России. Это большая и трудная работа. Однажды он и меня пригласил для  участия в одном из таких съездов. Жалею, что не смог тогда поехать. С возрастом тяжело стало ездить далеко.
      Четверо из шести моих докторов наук ещё недавно защищались в присутствии или под председательством Г.Б. Федосеева в диссертационном совете Ленинградского НИИ пульмонологии. Его заинтересовали наши кафедральные идеи сопоставления системных реакций организма при бронхиальной астме и ХОБЛ.
      Я не берусь оценивать его собственные обширные научные труды, особенно в области аллергологии. Это наверняка сделали специалисты, в том числе его ученики. Это было оценено высоко, и Глеб Борисович был избран академиком РАМН.
      Я и в конце 90-х годов посещал многие Конгрессы пульмонологов и даже выступал на них с докладами, руководил секциями. Надо отметить, что Конгрессы проводились ежегодно с завидной регулярностью, обычно в Москве. Но отношение к ним у меня постепенно менялось, причём настолько, что с начала двухтысячных годов я ограничивался тем, что направлял туда уже только своих учеников.
       Просуществовавший было каких-то два–три года,  прежний, советский, пульмонологический романтизм закончился, сменившись унизительным коммерческим лоском Европейского респираторного общества и абсолютной подчинённостью нашего пульмонологического общества западным нормам, фармацевтическим фирмам и школам. Но ведь тогда и сам Советский Союз закончился, сменившись государством лавочников. Сущность этих процессов была одной и той же. Это были «девяностые годы» в развитии отечественной пульмонологии, совершенно разметавшие её прежний интернациональный, советский, характер. Да и только ли в пульмонологии. Это продолжается и в наше время. 
   Понимание происходящего приходило не сразу. Вторжение зарубежного опыта поначалу воспринималось некоторыми пульмонологами нашей  страны тогда даже как прогресс. Помню, как многие тогда гордились возможностью участия в конференциях и публикациях за рубежом. Даже деньги на это находили и за честь считали.
      Публикация материалов в трудах конференции по тромбозам при болезнях лёгких, к примеру, в каком-то сказочном французском городе Монпелье, воспринималась как награждение чуть ли не орденом Почётного Легиона. По карте искали, где же этот замечательный город с таким неповторимо французским названием. А то всё  Челябинск да Томск или Саранск, упаси Всевышнего! Там ведь и сами тромбозы, должно быть, были какими-то другими, более нарядными, что ли.
       «Девяностые годы» ограбили нас, но и сделали  умнее. Понимание преувеличения значимости и даже пагубности многих зарубежных достижений, в конце концов, пришло.
    Нельзя сказать, что преклонение перед Западом в пульмонологической среде в те годы проходило без борьбы. Хорошо помню случай, когда возражавшего академику Чучалину по какому-то принципиальному вопросу Г.Б.Федосеева чуть ли не со стулом пытались вынести из президиума Конгресса. А Федосеев, не соглашаясь, продолжал упорно сидеть на стуле посреди опустевшей сцены. Несмотря на некоторый комизм этой ситуации, зал одобрительно приветствовал Федосеева дружной овацией. Он был, да и остаётся очень популярным деятелем науки среди врачей. Их привлекали свойственные ему принципиальность и гражданское достоинство.
         Справедливости ради, нужно отметить исключительно полезные свойства некоторых зарубежных средств того времени в лечении, например,  бронхоастматических статусов. Но как всё зарубежное, в целом, это тогда превозносилось уже только потому, что было не нашим, а отечественное объявлялось заведомо неконкурентноспособным!
    Конгрессы и сейчас успешно проводятся как площадка для обмена опытом и информирования мало читающей врачебной аудитории. Но они по-прежнему остаются зеркалом рыночных реформ, власти денег и коррупции в стране.
     А былые пульмонологические Школы страны исчезают. Центры расформировываются. Пульмонологические общества в областях распадаются или попросту умирают. Саратов этому пример: у нас уже нет ни кафедры, ни общества, ни диссертационного совета по пульмонологии. Правда, городское пульмонологическое отделение, когда-то созданное нами, существует и сейчас.
       Да что Саратов! Даже бывший ленинградский НИИ пульмонологии МЗ СССР (РФ), ставший за эти годы всего лишь одним из институтов Санкт-Петербургского медицинского университета, значительно утратил свои научные, кадровые, финансовые и территориальные  возможности. Живёт старым, выживает. Не имеет значения, кто теперь его директор. Администратор, которому, конечно, не легко. А Время Путовых и Федосеевых прошло. Правда, и сейчас в этом институте работает ячейка ещё советских Учителей-пульмонологов, но их уже мало.   
      Профессор Г.Б.Федосеев давно уже прекратил своё официальное активное участие в работе этого Института и сосредоточился на работе в своей университетской кафедре госпитальной терапии, в ленинградском терапевтическом обществе и в великолепном журнале «Новые С-Петербургские врачебные ведомости». В последние годы он и свою кафедру передал своему ученику профессору В.И.Трофимову, оставшись в ней в должности второго профессора.
      Если ещё лет пятнадцать тому назад НИИ пульмонологии был известен врачам всего Советского Союза и напоминал океанский лайнер, то теперь он - всё ещё славный фрегат отечественной пульмонологии - едва ли сможет пересечь даже соседнюю Большую Невку. Не думаю, что и московский НИИ пульмонологии на 11-й Парковой существенно вырос в этих условиях за прошедшие годы.
      В заключение, небольшое воспоминание. В высоком фойе здания бывшей Высшей партийной или общественной школы (забыл название) в Москве, что у метро на Юго-Западной, где проводятся и почти все пульмонологические Конгрессы, до начала 90-х годов стоял великолепный бюст В.И.Ленина. Даже не бюст, а его громадная гипсовая голова на пьедестале, изваянная каким-то знаменитым скульптором.
       Голова вождя мирового пролетариата, безусловно, подчёркивала интеллектуальную и общественную высоту тех научных Форумов, которые здесь систематически проводились уже не один десяток лет.    В девяностые годы скульптуру по-тихому убрали. Громадное фойе опустело и даже как-то осиротело. Зато, какой простор образовался для бойких современных фирмачей. Освободившееся пространство тут же было заполнено (куплено?) околонаучными лавочниками.
      Карлики! Великий Ленин это унижение, конечно, переживёт. Он, ведь, как и весь советский народ, и не такое унижение переживал. Но ведь у карликов были очень властные руководители. Кто же ещё мог бы поднять руку на Ленина. Наши собственные, российские, предтечи нынешнего, украинского, бандеро-фашизма и ленинопада.
     От былой советской пульмонологии остались ныне отдельные, практически бессильные, могикане, Отечественная пульмонологическая Волга заилилась-таки, чего я и опасался все эти годы.
     О бюсте Ленина я пишу с болью в душе. В связи с этим приведу ещё одно моё воспоминание о Г.Б.Федосееве.
       Это было тогда же, в начале 90-х годов. Как-то я был в его клинике, и он пригласил меня к себе в кабинет, и мы тогда о многом с ним поговорили. Подтвердилась общность наших взглядов на происходящее в стране и, в частности, в практическом здравоохранении. Всё это его живо интересовало.
       Он охотно показал мне свой кабинет, в котором моё  привлекли внимание три вещи: настенный портрет Ленина, выполненный в масле, переходящее Красное Знамя с Серпом и Молотом, стоявшее в углу комнаты, которым когда-то, по его словам, была награждена его клиника,  а также хорошо известный большой портрет С.П.Боткина, повреждённый слегка при бомбёжке в период  блокады Ленинграда.
      Он сказал мне, что кое-кто из начальства уже высказывал ему своё недовольство сохранением этой памяти. Но он всё сохранил.
      Мы расстались с ним дружески. Глеб Борисович был всё тот же, только поседел изрядно.
      Глеб Борисович Федосеев- ленинградец, очень цельный трудолюбивый и разносторонний человек, выдающийся советский и российский учёный и клиницист, отдавший всю свою жизнь больным людям и врачам. У него, я думаю, ничего не осталось для себя, всё отдал. И ещё отдаст. Не нужно забывать и о тысячах его учеников. А ведь это ещё предстоящий, суммарный эффект его трудов.
     Я думаю с учётом характера его многолетней творческой деятельности и её практической  направленности, он – в самом высоком и безусловном смысле, не по названию, а по призванию – советский человек, работающий активно и сейчас. Так я думаю. А вы?
Г.Саратов, декабрь 2018 года