Точка старта

Небольшая фантазия на вселенную Михаила Анчарова.


Тупиковая ветвь

   Верхушки деревьев подпирали погрустневшее небо. Я дышал часто и даже кашлял иногда от непривычного воздуха. Еловые ветки кололи пальцы. Лес расступался, проталкивая меня в свою глубину. Блеснул осколок неба. Я понял, что близок к цели.
   Как понял? Не знаю. Есть внутри какой-то механизм или прибор, способный точно определять внутреннее направление. Что-то похожее на компас. И сколько бы человек не петлял по дебрям своего леса, прибор этот точно знает, что он на правильном пути.

   Вот так и случилось пару месяцев назад, когда я сидел в лаборатории НИИ и перекладывал из кучи в кучу графики и диаграммы. Сотни исследований. И все отпечатаны на белых листах. Приборы фиксируют величины, а человек их анализирует. Приборам, по сути, плевать, они просто чертят графики. Переводят невидимое в видимое. А человек уже разбирается, что это за невидимое такое. Радиоволны ли, биотоки ли, электричество. Человек тонет в этих волнах, а потом путается в паутине машинописных линий и осей координат.
Увидеть вдруг невидимое странно, но полезно и волнующе. Вот если бы у человека не стало тела, как бы человек жил? На что бы он был похож? На пучок волн? Кто знает, может эти волны и есть ещё одна раса людей. Невидимок, однажды потерявших своё тело. И здесь они. Среди нас, но нам их не понять и не услышать. И я сейчас не о призраках говорю, а о чистом разуме, существующем в виде волн в человеческом теле. Разуме, незамусоренном инстинктами, чувствами и привычками.

   Вышел за ветки кустов и увидел стену. Каменная кладка времён Атлантиды. Про неё в научных журналах исписаны тысячи страниц. Великолепно выравненные камни, прижатые друг к другу. Кое-где можно даже заметить следы инструмента. Фотографии отверстий идеально круглых, пропилов, винтовых буров вызывали большие споры. Решили тогда, что это чья-то глупая шутка. Пошумели и забыли. Да, тот кусок стены, откопанный археологами на Крите, был сенсацией.

   Ботинки проваливались в мох. Мягкий мох. Было тихо. Вдалеке орала сойка.Что я здесь делаю? Физик, отправившийся на поиски невидимого, но расшифрованного. Пришедший сюда по зову внутреннего компаса. Довольно забавно всё рассчитав, упереться в стену.

Проминая мох, подошёл ближе. У стены ожил серый камень и заворочался.
– Кто здесь? - смотрел я не мигая.
– Я - ответил камень и распрямился.
– Костя? Якушев?
– Аносов! Вот так встреча! Ты как здесь?

Якушев протянул руку. Из под куртки торчал серый манжет свитера.

– Тоже внутренний компас?
– Ну да.
Я достал из кармана мятый забрызганный листок. Расправил и ткнул пальцем в пересечение двух линий.

Лицо да Винчи скривилось и он достал из рюкзака полотно. Развернул. Поднёс к моему носу и восторжествовал:
– Во!
Нос мой упирался в стену. Такую же как была за спиной у этого чудака.
– Похожа.
Якушев свернул стену в рулон и сунул на место.

   Мы смотрели друг на друга и пытались понять, как наши внутренние компасы так точно совпали в указании нам нашего направления.

Справа появилась тёмная фигура. Мы повернули головы и увидели знакомые вихры. Ведя рукой по шершавой каменистой кладке шёл Панфилий.
– И вы тут - он сунул руку в карман.
– И мы.
– Что скажете?
– Ничего. Стена.
– Ага.

   Вот и стояли мы трое. Перед нами были камни Атлантиды, а за нами стена хвойных карандашей. А где-то за криком сойки тянулись рельсы. По ним качаясь ползли поезда и тащили за собой вагоны. Из таких мы и вышли. Просто вышли во время технической остановки. С компасом не поспоришь.
Как можно спорить с тем, что управляет человеком? С тем, что знает за какой угол тебе надо свернуть, чтобы встретить нужного человека или в какой автобус сесть, чтобы придавить ногу дверью. Этот прибор есть у каждого. Он настроен на индивидуальную частоту каждого. Знает исходную точку и точку конечную. Как полюса на компасе. Только там север и юг, а тут рождение и смерть. Живёт человек, дрожит стрелка компаса, качается, но всё равно на смерть указывает.
Одно направление у жизни. Но дорога туда извилиста и неизвестна. Но люди всё равно шагают по ней. И у каждого свой путь.
Наши пути снова сошлись. Физик, художник, поэт. Мы каждый искали своё, а нашли общее. Общий тупик.

   Каждый тупик существует для сбора мусора. Как аппендикс в кишечнике, тупиковая ветвь эволюции или полуразвалившиеся сараи на задворках Благуши, куда ветер задувает бумажки и всякое тряпьё. Может и нас прибило сюда как ненужный мусор. Где-то шумит жизнь, строятся города, растут дети, смеются женщины. Жизнь движется вперёд, создавая волны. Вот такой волной нас и выбросило. Хотели мы двигаться - вот и двинулись.

   Говорят, что кто ищет, тот всегда найдёт. Мы трое бродили по дорогам жизни и искали свои идеалы, а нашли ровным счётом ничто. Ржановский говаривал: из тупика один выход – назад. Вернись к исходному пункту, откуда у тебя зародилась идея, и оттуда погляди на то, что делаешь. Но путь назад слишком длинный, чтобы проделать его с таким же удовольствием, что и путь в тупик. Вперёд человек бежит окрылённый, предвосхищающий, ждущий. А назад? Проклинающий всё на свете и пинающий нервной ногой камни на дороге. Нет, братцы, из тупика выход такой - внутрь. Упёрся в стену ты не зря. Компас не ошибается. Биотоки не обманешь. Вот тут и стоит человеку задуматься, а почему я собственно здесь? Раз уж эта точка проявилась на моей внутренней карте, значит она для чего то мне нужна. Да, ошибиться в расчётах можно, выбрать не ту линию в переплетении графиков и векторов тоже можно. Но почему? Если есть у человека право на ошибку, значит ошибка для чего - то нужна. Получается, что путь пройденный по ошибке - это путь внутрь себя. К своим, так сказать, ценностным установкам.



Пересечение линий

   Нога Ржановского наступила на синусоиду на белом листе.
– Что это ты исследования разбрасываешь? Для твоей прихоти международный научный комитет у американцев выпросил данные. Не люблю расточителей.
– Расточительство смыслов не преступление. Смыслы для того и нужны, чтобы ими делится.
– Чтобы делится смыслом надо сначала его найти.

   Поиск смысла в этот раз затянулся. Я получал сведения от всех научных институтов планеты и сверял их со своими наработками. Цель моя была в том, чтобы найти точку пересечения графиков колебаний планеты, графиков космического излучения и биотоков человека. Я был уверен, что это и есть точка идеала. Именно в ней и находится источник всего, что необходимо человеку для счастья. Весь мир пронизан невидимыми волнами, в теле человека есть свой источник излучения, у планеты, по которой человек ходит – свой, ну а у космоса свой. И если все эти волны синхронизировать, то и получится гармоничное излучение, позволяющее быть человеку на одной волне со всей вселенной. Волны не могут быть хаотичны. Поэтому их можно измерить и зафиксировать.

   РАН на удивление откликнулась на мои размышления и запросила у других стран их замеры и вычисления. Мой узкий кабинет теперь был завален бумагами, исчерченными ровными линиями, которые усердно выписывали приборы в разных частях планеты. Хотел я было связаться с марсианами, чтобы запросить данные у них, но вспомнил, что потерял номер. Да и был ли он вообще?

   Работа оказалась сложнее, чем я предполагал. Оказалось, что излучение нашей планеты во всех местах разное и привести его к одному графику было почти невозможно. Несколько месяцев я потратил на создание прибора, суммирующего такие излучения, чтобы получить всего навсего одну кривую. И получил. Одна дорога к точке идеала мною была намечена.
С биотоками человека всё было проще, мой генератор предоставлял мне отличные энцефалограммы, которые я тоже смог суммировать. Вот проявилась и вторая дорога.
С космическим излучением тоже предстояло повозиться. Но приборы делали своё дело и график тоже выявился. Третья дорога была у меня в руках.
Я стал изучать все эти три графика. И при их соединении и наложении на географическую карту планеты я получил искомую точку пересечения. На удивление, точка эта покоилась не в глубинах океана или в Греции - колыбели цивилизации, а в лесах Печоры.
Вот туда я и направился на поиски точки гармонии.

   Удивительное в том, что друзья мои да Винчи и Панфилий тоже пришли в эту точку, но без месяцев кропотливой научной работы. Сейчас они сами обо всём расскажут.



Сторонний наблюдатель
рассказывает Костя Якушев

   Слякотно было и сыро. Небо будто взбесилось и решило вылить на головы людей всю воду, что копило миллионы лет. В такую погоду мозг человека размокает как кусок хлеба, упавший в лужу. Он вроде и форму сохраняет, но структуру уже теряет.
Сидел я на диване в своей мастерской уперев взгляд в полотно, закреплённое в мольберте. На меня с него смотрел подмалёвок какого-то городского пейзажа. Смотрел и говорил:
– Ну чего? Иди!
А я ему в мыслях отвечал:
– Ага.

   Вот так мы и смотрели друг на друга. А дождь прилипал у стеклу и смотрел на нас. Вот бывает так. Видишь внутри себя образ и думаешь: скорее надо его на бумагу перенести. А только берёшь инструмент в руки, как образ становится неподъемным как золотая монетка из детской загадки. Вот же он. Бери не хочу. А взять не можешь. Может ты не дорос, может образ не дозрел. А как дозрел бы - сам бы в руки твои упал. Вот и ждёт художник когда дозреет. А он может вообще не дозреет, а сгниёт и почит на кладбище незавершённых и неосиленных задач. А ты, как прозевавший его будешь ходить туда, стенать и на могилку цветы бумажные приносить.
   Я назвал это нереализованным вдохновением. Оно пришло к тебе с подарками, вином и колбасой. А ты его в прихожей продержал. Оно плюнуло, развернулось и ушло. Третья сигнальная система сработала на совесть, а ты сдулся.

   Не давало мне это покоя. Смотрел я на подмалёвок, он смотрел на меня. А на кладбище задач уже свежую могилу копали. Ну нет. Надо что-то делать. Сделать так, чтобы шапка всегда Сеньке на голову налезала.

   Стал я думать, где в человеке хранится тот комплекс сил, что позволяет работу третьей сигнальной системы не растрачивать впустую. От чего он зависит? Ну не только от физических данных ведь, оно понятно. Значит, где-то внутри человеческого существа, где-то за дверью, которая прочно с сигнальной системой соединена и находится эта сила. Система сигналит - комплекс сил отзывается. И в союзе этом и рождается дитя творчества. Да, некоторые творческие люди десятилетиями трудятся над своими работами. Станут ли они после этого шедеврами - вопрос. А я не хочу долго ждать. Хочу, чтобы всё было во время и чтобы комплекс сил всегда соответствовал вдохновению.

   Из чего же данный комплекс складывается? Возможно, что из жизненного опыта и полученного на определённый момент навыка, а может и вовсе из жизненных обстоятельств. Но отменять физические данные каждого человека тоже не стоит, ведь первая сигнальная система не зря существует и у всех она разная. Да и с возрастом совершеннее не становится, а скорее наоборот, изнашивается. Понятно, что следуя по стрелке жизненного компаса, многое человек себе в багаж подбирает и даже очень ненужное. Потом даже за грудой этого хлама и самого себя отыскать не может. Но что-то там есть такое в находках этих, что каждого индивида от других отличает. Самое сложное отыскать тот инструмент, способный помогать человеку, творцу воплощать желаемое.
   Вот думал я. А чего же в моем комплексе сил не хватает? Что же меня постоянно останавливает на пути создания? А может и не внутренние процессы, а внешние? Может это общество так влияет или дождь за окном? Смотрю я на мольберт, а мольберт на меня. И стена между нами всё высится и высится. Как я стену представил, вдруг руки сами за кисти взялись. Ночь прошла. Дождь перестал.

   Рваные солнечные пятна лежали на полу. Я смотрел на холст. Холст смотрел на меня кладкой времён Атлантиды.
– Дела. - подумал я. - Вроде город собирался написать, а тут стена.
Откуда что взялось? Так и не понял. Стал я её рассматривать. Ну не могла же она сама собой появиться? Разбирался я с этим. Потом сел в поезд и вышел в лесу на технической остановке. Нашёл её. Понял, что тупик. Свалился я. А тут Аносов.




Рассеиватель тьмы
рассказывает Гошка Панфилов

   Ветер разносил пыль улицы. Песок скрипел на зубах. В тяжёлой шапке мыслей я шагал по какой-то аллее. Что-то не складывалось. Дорога есть под ногами, и куда ведёт знает мозг. Ведь она прочерчена уже в нём. Исхожена вдоль и поперёк. Всякий образ, что возникает в человеческом мозгу рано или поздно всё равно обязан появится в реальности. По другому быть просто не может, по одним и тем же законам они появляются. Нужно просто подождать. А вот сколько ждать, этот вопрос главная загадка. Это в голове образ за секунду складывается, подробностями обрастает, а в реальной жизни на это могут и годы уйти. Поэту тем хорошо, что он образы эти может закреплять на бумаге – в словах. Слова многое значат. Это вам не сухие линии графиков и не разноцветные мазки красок. Каждое слово смысл. Каждое слово код. Каждое слово ступень в приближении к образу. Не зря человечество письменность придумало, чтоб все образы из своих голов надёжно сохранить и потом приумножить.

   Какая-то девочка кидала голубям крошки. Глупые птицы глотали их и ждали ещё. Она посмотрела на меня и крикнула дерзко:
– Не топчите птиц!
   Я вдруг подумал, а как гибнут птицы? Пока они летают, их в принципе сложно уничтожить, но стоит только им спуститься на землю, даже для того, чтобы поесть - тут их и подстерегает опасность быть съеденными или растоптанными. А рыбу если вытащить из воды? Задохнётся она, умрёт. Получается, что пока существо в родной среде - то шансов умереть у него меньше.
Я кинул девчонке:
– А ты когда-нибудь видела как топчут птиц?
Она поправила съехавший на брови берет:
– Видела. Многие топчут птиц. Но не ногами, а словами.
– Что ты знаешь о словах, пигалица?
– Много знаю. И знаю как всего парой слов можно любой полёт прекратить.
– Ишь ты, умная какая.
– Нет. Просто наблюдательная.
   Голуби мельтешили под ногами. Она смотрела на меня узкими от улыбки глазами.
Хитрые были эти глаза. Будто видят в тебе какой-то изъян, упиваются своим знанием и ничего тебе не говорят.
– Ну всё! Кыш! Кыш! Нет больше хлеба! - крикнула она птицам и замахала руками. Голуби спохватились и рассыпались в небе. Она смотрела на них, приложив ладонь ко лбу.
– Так ведь солнца же нет. - сказал я.
Хитрые глаза снова оглядели меня.
– А небо всегда слепит.
– Ага. Как и любой идеал.
– Точно. Идеалы всегда ослепляют. И человек больше не видит ничего. Живёт в беспросветном мраке.
– Тебе -то откуда знать! Что ты в идеалах то понимаешь!
– Ничего. Знаю только что к идеалу в темноте сложно идти. Какой-то источник света нужен. Ну, фонарик например.
Я ухмыльнулся.
– С фонариком к идеалу?
– Ну да.
Она вдруг сунула руку в карман и вытащила чёрный фонарик. Чикнула кнопкой и направила мне в лицо. Смеясь сказала:
– А Вы не идеал!
– Ишь, клякса! Да и ты тоже!
– У меня вся дорога ещё впереди, а у Вас - она замолчала и подошла. Взяла мою руку и вложила в неё фонарик. - Вам нужнее.
Потом побежала по дорожке в завихрениях песка. А я смотрел как мелькают её ноги и держал фонарик.

   В комнате горела лишь лампа с жёлтым абажуром. От этого стены приобретали противный цвет. Я лежал уткнувшись в него носом. Я понимал, что и правда брожу во мраке. Во мраке собственных ожиданий и своей родной среды. Во мраке этой комнаты с желтыми обоями и стареющего тела. Когда образ, появившийся в мозгу уже не вдохновляет, а вызывает лишь тоску от того, что законы, которые ты сам себе придумал не работают.

– Я рядом уже. - тишину промял женский голос.
Я приподнялся и оглядел комнату. Женский портрет на стене смотрел на меня.
– Показалось - подумал я и стал вглядываться в идеальные глаза. Где-то там на самом дне зрачка я увидел каменную кладку времен Атлантиды.
Образ сразу впрыгнул в мою голову и там закостенел. Я видел птиц, летящих в небе, колючие ветки и бесконечную стену.
Вот я вышел на технической остановке. Зашёл в тупик. А тут Аносов и Якушев.




Брешь Атлантиды

Якушев занервничал:
– Так что же получается, что все идеалы находятся здесь? Почему же тогда тут не толпится народ? Другие что, плохо ищут?
– Может и так, а может стена у всех разная. Не зря же на Крите кто-то стену такую же обнаружил.
Панфилий захлопал по стене руками:
– Если она там, если Аэлита там, то я должен туда попасть!
– Так не ты один туда попасть хочешь. - разводил руками Костя. - там у меня точка совпадения комплекса сил и вдохновения находится.
Я тоже согласно закивал:
– Ну да, а у меня там точка гармонии и источник всеобщего счастья.
Панфилий сел на мох и приставил к лицу ладони:
– Так почему же тупик? Может это обман? И идеалов не существует? И мы здесь, чтобы убедиться в этом? Я проверил эту стену. Нет у неё конца и начала. И дверей в ней нет.

   Наши с Якушевым глаза встретились и погруснели. Панфилий снова покрывался паутиной своей привычной комнаты.
– Внутренний компас не врёт. - сказал я твёрдо и ещё раз рассмотрел свои чертежи.
Костя закопался в рюкзаке и вытащил свою картину. Мы положили их на мох. Я смахнул муравья, заползшего на бумагу.

   Идеальные прорисованные камни. Идеальные графики. Сойка перестала орать.
Невидимое и вполне осязаемое.
– Это же как человек. Душа и тело. Неразрывно связанные друг с другом с рождения до смерти. Некий генератор волн, помещённый в органический механизм.
Сказал я и посмотрел на стену.
– Два начала, соединённые в одно и идеал, к которому они стремятся.
Панфилов проговорил куда-то в сторону:
– И что ты хочешь этим сказать?
– А то, что человек и есть ключ к выходу из тупика.
– Неужели любой человек?
– Конечно. Ведь тупик это дорога внутрь.

   Панфилов поднялся и нажал на камни руками. Они заскрежетали и кладка времён Атлантиды поехала вглубь, а затем вообще обвалилась, открыв узкий проход. Запахло древностью. Кто был на раскопках, тот знает этот запах. Такой, который пробирает будто озноб и наполняет человеческое существо каким-то забытым трепетом. Стало светло, солнце прорезало на миг тяжёлые своды. Заблестели листья маленьких деревьев, овладевших каменными глыбами.
Мы переглянулись. Панфилов смотрел на нас. Мы молчали. Он махнул рукой и вошёл в образовавшийся проход, напевая знакомую песню про чёрных коней.

   Зашли и мы следом. Трава и мох мялись под ногами. Солнце снова провалилось в пену облаков.
Внутри мы обнаружили то, чего не ожидали. Стены ещё и ещё. Узкие проходы и тупики. Лабиринт. Кладка времён Атлантиды, смешавшаяся с лесом Печоры.
– Да. Вот вам и источник. - вздохнул Якушев и посмотрел на небо. Летели птицы. - Вот тебе и вход внутрь.
Панфилов, пропавший было из виду подал голос:
– Выходит, что внутри всё не так уж просто.

   Каменотёсы трудились, ворочая гигантские глыбы. Наверное, какие-то механизмы складывали блоки друг на друга. Кипело строительство. Солнце также светило. Вырастали стены лабиринта. Для чего они возвели его никаких подсказок они не оставили. Что было здесь раньше? Райские кущи или Москва в времён Атлантиды? Может это научный центр или путь в преисподнюю? А может то, что для нас кажется лабиринтом для них было стандартной планировкой квартиры с удобствами.
Люди придают значение древностям потому что хотят разобраться в себе. Кто не знает своего прошлого, тот не поймёт своего будущего. Если прошлое фундаментально, то настоящее прочнее на нём стоит. Поэтому археологи мира роют планету как кроты. Хотят увидеть фундамент цивилизации. Чем глубже человек копает внутрь, тем полнее картина мира в его глазах, тем точнее координаты точки идеала. Прочнее связываются невидимое и осязаемое.




Чёрный цвет начала

   Мы разделились и каждый из нас пошёл в свой проход. Встретившись в тупике мы снова разошлись в лабиринте.
Коридор, которым я шёл был узкий как раз для одного. Трава и маленькие деревца цеплялись за штаны. Жучки мелькали чёрными точками на серых камнях.
Из одного камня торчал рубильник. Я остановился и рассмотрел его. Рядом не было никаких знаков и надписей. Скорее всего время посчитало их ненужными.
– Значит это всё же механизм.
Я отпустил ручку. Стало темно. Возмущение раздалось по коридорам лабиринта.
– К идеалу сложно идти в темноте.
Может просто наступила ночь, незаметно спустилась на лес и затопила кладку времён Атлантиды.
Сколько я не пытался нащупать рубильник – не получилось.
В темноте мысли становятся тяжелее и кажется, что образы из головы выплескиваются наружу. Подумал я вдруг:
– Темнота наверное, тоже вид тупика. Когда сознание стопорится и погружается в сон.

   Путаясь в траве я ощупывал стены. Яркая вспышка кольнула глаза. Она говорила со мной голосом Панфилия. Он что-то лепетал про идеалы, про птиц и про кляксу.

– Пригодился птичий фонарик, смотри-ка.
За спиной Панфилия пыхтел да Винчи, рассуждая про черный цвет, который поглощает все краски.

   За кружком света, выхватывающим куски стены и колючие травины, мы шли как Тесей за нитью Ариадны. В этом скупом свете нам казалось, что стены расходятся и путь становится легче.
Было тихо. Дыхания даже не было слышно. Лишь шорох шагов и молчание стен.

   В глубине тьмы свету фонаря ответила искра. Мы подошли ближе. Впечатанная в большой камень поблёскивала сфера. Свет её отражался в наших глазах и огнями московских малоэтажек. В душе звенели трамваи моего детства.

   Мы трое протянули руки к искрящемуся шарику. Когда наши ладони коснулись его, кладка времён Атлантиды разъехалась, обнажив металлические пластины. Они сомкнулись над нашими головами и преобразовались в кабину неизвестного корабля.
Наши глаза встретились и Панфилов закивал:
– Здравствуй, Аэлита.