Тетрать 1 Синцов Н. А. продолжение

   Оборвалась многотрудная жизнь мамы, но не внезапно. М. проболела без 5 дней 10 месяцев. Мама еще до болезни молилась: «Избави меня Господи от внезапной смерти». И смерть мамы не была внезапной.
Прожила М. 81 год без трех дней.


 
   Родилась мама 3 сентября (старый стиль) 1892 г. в деревне Тайново Борского района Горьковской области – за рекой Волгой. Рядом с д. Тайново расположены д. Рогуново, д. Медведково, почти рядом – село Толоконцево, д. Матавка (на берегу реки Линды), д. Золотово. Девичья фамилия мамы – Бухонова. Бухонова Любовь Васильевна.
  Отец – Бухонов Василий Константинович. Родился он 12 февраля (новый стиль) 1865 г. Умер 24 февраля (новый стиль) 1945 г. Мать – Бухонова Анна Спиридонова (Шабанова).Родилась 16 февраля (новый стиль) 1872 г.Умерла 20 апреля 1950 г. Дедушка – Бухонов Константин Евтифьевич.Родился 18 марта (новый стиль) 1851 г. (приблизительно).Умер 21 июля 1921 г.
   Дедушка – Шабанов Спиридон Павлович.Родился (день именин) 25 декабря (новый стиль) 1852 г. (приблизительно).Умер 10 августа 1922 г. Бабушка – Бухонова Агриппина Ивановна.Родилась (день именин) 6 июля 1847 г.Умерла 28 мая 1910 г.
   Бабушка – Шабанова Секлетея Никитична.Родилась (день именин) 18 января 1856 г. (приблизительно).Умерла 9 декабря 1921 г.Шабановы жили в деревне Завражное Зарубинского с/сов. Городецкого района Горьковской области.      
   Отец мамы  Василий Константинович был крестьянин среднего роста с широкой костью, сильный широкоплечий, спокойный по характеру. Он был настолько силен, что по рассказам брата Анатолия, который с малого возраста воспитывался на правах сына в семье дедушки Василия, никогда не вступал в драки из опасения искалечить или убить кого-нибудь ударом своего тяжелого кулака. В молодые свои годы он занимался крестьянским трудом – пахал землю, сеял и растил хлеб и, кроме того, в своей мастерской – работне, что стояла в огороде перед окнами, делал сапоги – валянки и для себя и для продажи на городском рынке.Когда стал постарше с осени и на всю зиму он уезжал работать извозчиком на своей лошади в город Нижний Новгород, расположенный всего в 15 км. от деревни Тайново. Возил разные грузы и в Сормово и в Канавино и в верхней части города. Так было много лет до 1931 г., когда в возрасте уже 65 лет он вместе с бабушкой Анной и Анатолием переехал в город на постоянное жительство. Перевез и поставил дом на ул. Кадочка, которая была расположена параллельно улице Республиканской и рядом с ней. Так что выделенные под строительство домов участки дедушки Василия и нашего папаньки располагались друг против друга и имели общую границу. Переехав в город, дедушка еще некоторое время работал на лошади извозчиком, а в дальнейшем на лошади работать стал Анатолий.Дедушка Василий с молодых лет дружил с винцом, за что его нередко пробирала бабушка Анна, но работать оно ему не мешало.Дедушка Василий умер в 1945 г. немного не дождавшись конца войны и возвращения с войны Анатолия. Похоронен дедушка на кладбище в селе Высоково невдалеке от церкви.Родительница мамы, наша бабушка, Анна Спиридоновна, урожденная Шабанова, была тоже из крестьянской семьи и до замужества жила в д. Завражное. Она была невысокого роста. За время замужества она родила около 20 детей, но все они, кроме мамы, умерли в детстве младенцами или отроками.  Когда мама, собираясь в церковь в село Высоково, просила меня написать записку за упокой умерших, она мне называла такие имена своих братьев и сестер: Павел, Федор, Федор, Алексей, Иван, Надежда, Александра, Евдокия, Таисия. Остальных, по-видимому, мама не помнила. Бабушка Анна, пока жили в деревне Тайново, работала и в поле и дома, как и все. И было ей нелегко. Воспитанная набожными родителями (отец ее Спиридон знал, как говорила мама, псалтырь наизусть) бабушка Анна, по воле судьбы вынужденная чуть не ежегодно хоронить своих детей, сделалась еще более набожной. Она и утром и вечером подолгу молилась, читала псалтырь и канун, поминая родителей, сродников и своих умерших детей. Часто ходила в церковь в село Толоконцево. После переезда в город бабушка Анна занималась домашним хозяйством, держала корову, кур. После женитьбы Анатолия бабушке стало легче, но приближалась старость и бабушка Анна начала слабеть. Умерла она в 1950 г. 23 апреля и похоронена на кладбище «Марьина роща» рядом с нашим папаней. На кладбище в селе Высоково в это время хоронить уже не разрешали.Мама в школе училась очень мало – всего год или полтора. Так что она была неграмотна. Слова печатного текста разбирала с трудом – по слогам, писать тем более не умела. Вместо своей подписи могла поставить только крест. Но маму хорошо обучили читать псалтырь, который она и читала всю свою жизнь. Читала достаточно уверенно и с пониманием. А понимать псалтырь, написанную церковно-славянским языком, не так уж просто. Читала мама вслух и нараспев, стоя перед иконами и я много раз слышал, как М. читала и молилась и в деревне Долгово и здесь в городе. Мама всю жизнь верила в бога и боялась бога. Во время грозы при сильном ударе молнии и грома М. подходила к окнам, крестила их и творила молитву. И перед обедом и после него М. обязательно молилась богу перед иконами, как это полагается по-христиански. Соблюдала все христианские праздники и посты, хорошо знала, когда какой праздник или пост. Она нередко бранила меня за то, что я долгие годы садился за стол не молясь, и пообедав, не молился, все время беспокоилась, чтобы я совсем не отошел от веры. Мама всегда отговаривала меня, если я собирался в субботу или накануне святого праздника в кино или театр. И я обычно в такие дни никуда не ходил. Это было у мамы в крови. М. часто ходила в церковь помолится, и помянуть усопших сродников, своего сына младенца Николая, умершего в 1918 г. в возрасте полутора лет, своих братьев и сестер, а в дальнейшем и своих родителей. Все поминовение держалось на маме. Маме и мне много раз предлагала сходить в церковь, тем более, что в детстве я ходил в церковь в село Ступино вместе с ней много раз. Последние три десятилетия М. ходила в церковь в село Высоково. Бывала и в церкви в Печорах. Ходила вместе со снохой Таисией смотреть, когда на колокольню церкви в Печорах поднимали колокол.Во время своей последней болезни М. вспоминала не раз далекое прошлое из своей жизни, родных, знакомых, соседей в деревне и свое детство.
Однажды мама рассказала о себе такой случай. Маме было, по-видимому, года четыре от роду и дело было дома в д. Тайнове. Проголодавшись, М. попросила у своей мамы, т.е. бабушки Анны поесть: «Мама, дай мне поесть, я есть хочу». Бабушка Анна наложила в чашку картофельного супа и дала маме. М. попробовала, и видно ей суп чем-то не понравился. И говорит своей маме: «Мама, дай мне картофельного супа тетки Настасьи». Настасья Сухарева – соседка. Бабушка Анна начала уговаривать маму: «Да ты что Любанька? У тетки Настасьи картошка такая же, как и у нас. Не все ли равно. Ешь-ка свою картошку, не выдумывай». Но мама говорила: «Нет, у тетки Настасьи картошка слаще». Долго бабушка Анна уговаривала маму, есть свою картошку, но так и пришлось ей, взяв чашку, идти за картофельным супом к соседке. Пришла к Настасье и говорит: «Настасья, моя Любка хочет твоего супа, а свой есть оказывается. Сделай милость, положи немного, если есть, картофельного супа». «Давай, давай чашку, положу, - с готовностью ответила соседка, - пусть ест на здоровье». И положила для мамы картофельного супа. В это время, как сказала М., ее муж Иван, уже жив не был, умер.               
 В детские годы, с раннего детства М. часто гостила в деревне Завражное у своей любимой бабушки Секлетеи и дедушки Спиридона, о чем я слышал от мамы много раз. В это время еще жив был прадед мамы Павел, отец Спиридона. Прадед Павел, когда мама гостила  в д. Завражное, нередко ходил со своей маленькой правнучкой, т.е. с мамой к соседям, к Паране. Придет и говорит Паране: «Смотри Параня какая Люба хорошая девочка». А Параня противоречила: «Ну да,  ничего особенного, не больно хорошая». А прадед Павел начинал спорить: «Да ты что Параня, нет Люба очень хорошая девочка». Параня опять не соглашалась. А потом Параня приходила к Шабановым и рассказывала Секлетее, Спиридону и всем, кто был про всё это.
Спиридон и Секлетея Шабановы были очень религиозные люди, как и вся их семья. М. рассказывала, что в воскресенье все взрослые с утра ходили в церковь в село Зарубино.  Дома оставалась управляться, готовила обед бабушка Секлетея, бабушка потому, что у неё уже была внучка Люба. А было бабушке Секлетее в это время чуть больше 40 лет. Мама с утра уходила на улицу гулять с девочками. «Вот гуляю, гуляю – рассказывала М., - есть захочу. Прибегаю к бабушке Секлетее и говорю: «Бабынька, я есть хочу». А бабушка говорит: «Любанька, сходи погуляй еще, потом и обедать будешь. Сейчас еще рано». Опять уйду гулять.  Погуляю, погуляю – опять прибегу к бабушке и снова есть прошу: «Бабынька, я есть хочу». -А она отвечает: “Любанька, поди слазь на чердак, посмотри в окошко, не идет ли кто из церкви». Я слажу на чердак, посмотрю в сторону Зарубина, но никто еще не идет. Прибежишь и скажешь: «Бабынька, еще никого не видно». – «Ну тогда сходи, еще раз погуляй, да и будем обедать». Так и ждали, когда все из церкви придут.
А иногда залезу на чердак и увижу – какой-нибудь мужик  идет. Слезаю и говорю: «Бабынька, от Зарубина какой то мужик идет». И бабушка, помню говорила: «Ну тогда садись, обедай». –«Вот так раньше и делали» - рассказывала мама.
Когда бабушка Анна собирала маму в Завражное в гости, она наказывала своей родительнице Секлетее: «Мама, приведи Любу то обратно». Когда приходило время отправлять М. домой в Тайново, и бабушка Секлетея начинала собирать свою внучку, мама начинала плакать. И мама плакала, и бабушка Секлетея плакала, жалея свою любимую внучку. Так не хотелось М. ехать домой от любимой бабушки. Пока М. не пошла в школу она и зимой и летом гостила в д. Завражное. М. часто вспоминала поговорку Секлетеи; «Не поел – не смог, наелся – без ног», а также ее слова: «Живи, живи – да умри. Да кабы там ничего не было».
Когда М. выросла и на протяжении всей своей жизни она часто бывала в Завражном. Ведь это родина ее мамы, нашей бабушки Анны. Там много было родни.
Последний раз М. была там 1 и 2 марта 1970 г. на похоронах родного дяди Шабанова Александра Спиридоновича, умершего на 93 году жизни. Это брат нашей бабушки Анны.
М. была в семье, по-видимому, первым ребенком. Я хотя этого точно не знаю, но похоже, что это так, поскольку бабушка Анна родилась в 1872 г., а М. – в 1892 г.
Брат М. Павел умер от оспы в возрасте 5 лет. Ему оспу родители прививать не захотели, считали за грех. М. рассказывала, что его с утра бабушка Анна тоже заставляла молиться. Он тоже вставал перед иконами, молился и кланялся. Он еще плохо выговаривал некоторые слова, некоторые слова пропускал и вместо «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас» у него получалось; «…усе Боже, помилуй нас».
Маме оспу привили в возрасте шести лет. Она гостила в д. Завражное и ее возил на прививку в село Никола-Погост дедушка Спиридон. Село Никола-Погост находится недалеко от деревни Частихино, в которую вышла замуж за Михаила Емеличева сестра бабушки Анны Анисья, родная тетя Мамы. М. оспой не заболела.
Один из братьев М. Фёдор (а было два Фёдора), умер в возрасте двенадцати лет. Остальные братья и сестры М. умерли в младенческом возрасте.
Бабушка Анна приучала М. с детских лет к домашним делам и заставляла ее выполнять те или иные поручения и на улице. М. рассказывала, что она часто пасла гусей под горой и около озера. Однажды прокараулила их и ей от бабушки Анны попало.
Летом подраставшая М. нередко ходила вместе со своей мамой, т.е. с нашей бабушкой Анной за черемухой к деревне Мыс, расположенной на берегу Линды. Мама обычно набирала черемухи больше всех. Залезала на черемуху и набирала. А потом бабушка Анна спрашивала ее: «Любанька, ты где столько набрала ягод?».
В возрасте 12 лет маму начали учить вязать и вышивать и она рассказывала, что ездила в село Никольское к родне своей бабушки Агриппины погостить и заодно поучиться вязать у  жены сына Фадея Ивановича, который был братом Агриппины Ивановны – бабушки мамы по отцу.
Мама сумела сохранить четыре отличные белые наволочки с собственноручным вязаньем по углам наволочек и полотенце с вязаньем по концам и с вышивкой (7 бутонов цветов и 7 кистей ягод, вышитых красным цветом) до конца своих дней. Эти вещи мамы и сейчас радуют глаз. А сделаны они были что-нибудь в 1908 – 1910 г. Время с тех пор прошло чуть не 70 лет.
Приблизительно в 1904-1906 г., когда М. Было 12-14 лет, мама вместе со своей бабушкой Агриппиной и соседкой Натальей Капитоновой ходила в село Большая Ельня, расположенное за д. Ржавкой на шоссе между Горьким и Кстовом. Ходили они в церковь летом в июле месяце. Сейчас эта церковь почти полностью разрушена. А небольшой колокол с нее висит на столбе недалеко церкви на случай пожара. У М. тогда болели два пальца на левой руке. Пришли днем. Нашли место где переночевать. Вечером стояли в церкви вечернюю службу. Ночевали в домике около церкви. М. вспомнила, что в этом домике было много клопов. Утром заказали молебен, отстояли утреннюю службу, обедню, потом пообедали и также пешком втроем пошли домой.
Про свою  бабушку Агриппину М. рассказывала, что она по веснам все ткала половики. Ткала она обычно на чердаке. Там стоял станок и там ей никто не мешал.  И она никому не мешала. Ткала она и новины.
Во время своей последней болезни М. рассказывала, что в возрасте 10-14 лет она вместе с деревенскими женщинами и девчонками не раз ходила летом в луга у Середней мельницы, расположенной на реке Линде в ее нижем течении, ниже деревни Мыс, рвать дикий лук. «Наедимся, нагуляемся по лугам и идем на Середнюю мельницу пить квас. На мельнице, - рассказывала М., - внизу стояли большие кадки с баварским квасом. Пьешь – дух захватывает. Пей сколько душе угодно». Расходы несли хозяева мельницы. Луга расположены и по левому берегу Линды, так что переходить реку не требовалось.
Лет с четырнадцати, возможно даже раньше, М. вместе с родителями стала ходить работать и в поле, а потом ее стали брать и в луга. М. мне во время болезни рассказала, как она однажды пошла в поле поработать вместе со своей мамой, нашей бабушкой Анной. В деревне Тайново по соседству с родителями мамы жил Пылаев Иван Ефимыч с женой Авдотьей Фирсовной. Иван Ефимыч одно время был старшиной. Его возили по деревням на тарантасе на подушках. В это время его жена Авдотья Фирсовна не работала, могла не работать. А когда его с должности старшины сместили, начала опять работать. Пошли как то бабы в поле в кулигу жать. Тут была и наша бабушка Анна вместе с мамой, которой в это время было лет 16-18 Наталья Капитонова (жена Капитона), Авдотья Фирсовна и другие. Шли и разговаривали о том, о сём. Потом разговор коснулся Авдотьи Фирсовны. Наталья Капитонова, очень боевая женщина, и говорит: «Была линия – играла и глиняна (имеется в виду свистулька), а теперь нет линии – и медный рог – да не игрок». Все поняли, что эти слова были сказаны для  Авдотьи Фирсовны, которая в это время замолчала. Теперь она шла в поле работать, как и все. Это было примерно в 1908-1910 году. Этот случай произвел на маму впечатление, и она запомнила его на всю жизнь.
Отец мамы, дедушка Василий, как и другие мужики из деревни Тайново, сено обычно косили в Городовых лугах. Ездили через реку Линду на деревню Мыс, дальше вниз по течению через луга, Маланьин Дол и к Волге в Городовые луга. Мама в возрасте 16-20 лет вместе с отцом, т.е. с нашим дедушкой Василием, ездила в них работать. М. обычно подвозила копны сена. Кто-нибудь из подростков подходил с лошадью, а вслед за лошадью веревка. Веревку М. обвязывала вокруг копны, завязывала узел, и лошадь тянула копну, под которую подкладывали пруток (большую ветку). Так подвозили копны к месту, где ставят стог.
Среди лета М. также подвозила навоз на полосы. Возила со двора мимо Сухаревых, мимо Пылаевых, по проезду и за огороды на полосы, где собирались к сентябрю сеять озимые. Привезет М. навоз – его сваливают, а ей дают другую лошадь и М. едет домой за навозом. И так весь день. Без дела не давали сидеть. Засевали примерно к празднику 3 Спаса – своему престольному празднику. Все это М. мне рассказывала летом 1973 г.  во время своей болезни незадолго до смерти. Так и осталась у дедушки Василия и бабушки Анны из всех многочисленных детей одна единственная дочь Любовь – мама.
В начале 1913 г. маму выдали замуж за нашего папаню Синцова Алексея Степановича в деревню Долгово Дроздовской волости Семеновского уезда. По соседству с деревней Долгово расположены деревни Першино, Наумово, Елькино, село Ступино. Все они расположены вдоль реки Санды, впадающей у села Кантаурово в реку Линда. Мама с папаней венчались в церкви села Ступино. Раньше невесте полагалось иметь приданое, и родители мамы дедушка Василий и бабушка Анна собрали маме неплохое приданое: пальто на лисьем меху, пальто на простом белом меху, шаль дорожная толстая большая пуховая, удивительное по красоте покрывало для кровати – толстое, белое с голубым рисунком - каких мне не приходилось больше нигде видеть (и которое в 1946 г. у нас ночью украли). Были также полотенца разные (про одно из которых я знаю, что она вышивала его сама – полотенце с семью красными цветами и  семью красными кистями ягод), скатерти разные, занавеси, подушки, четыре замечательных белых наволочки с вышивкой по углам (точнее не с вышивкой, а с вязанием), много разного белья, уложенного в два сундука и комод, зеркало большое типа трюмо, чайный сервиз, фарфоровая ваза под фрукты или конфеты, самовар, швейная машина. Мама  привезла с собой также икону с изображением пресвятой Богородицы, шитую голубым и белым бисером. Когда М. выходила замуж этой иконой благословила ее бабушка Агриппина. М. привезла с собой серебряные часики, на крышке которых выгравированы ее инициалы «ЛБ» (Любовь Бухонова). Эти часы М. сохранила до конца своих дней. Правда, в годы революции мама и папаня зарывали их в землю в подполье, механизм отсырел и часы ходить не стали, а в ремонт их после этого так и не отдавали.
Наш папаня Синцов Алексей Степанович. Родился он какого точно числа неизвестно, но именины справлял всегда 30 марта в праздник Алексея - божьего человека. Год рождения папани 1891. Родился он в деревне Долгово Дроздовской волости Семеновского уезда. Деревня Долгово - небольшая, всего два десятка домов. Она, пожалуй, с тех пор, как родился папаня, не увеличилась и не  уменьшилась. Все такая же.
Отец папани Синцов Степан Тимофеевич. Родился - точно год не известен. Дата именин 15 августа. Умер 23 марта 1920 г. Прожил около 65 лет.
Мать папани – Синцова Прасковья Михайловна. Девичья фамилия Богатова. Год рождения неизвестен. День именин 10 ноября. Умерла 25 апреля 1923 г. в возрасте около 65 лет.
Дедушка - Синцов Тимофей Дементьевич. Год его рождения неизвестен. Умер в 1898 г. на праздник Зимней Николы.
Дедушка по матери – Богатов Михаил. Когда родился и умер – неизвестно.
Прадед папани - Синцов Дементий.  Когда родился и умер – неизвестно.
Бабушка папани Синцова Елена, жена дедушки Тимофея. Год рождения Елены ок. 1822 г. День именин у Елены – 3 июня. Умерла 23 сентября 1915 г. в возрасте около 93 лет.
Имя бабушки – матери Прасковьи – неизвестно.
Богатовы жили в деревне Яришно (Яришное) Зарубинской волости Балахнинского уезда.
Отец папани Синцов Степан Тимофеевич был крестьянин невысокого роста, обыкновенного сложения. Он всю свою жизнь прожил в деревне Долгово. Занимался он с молодых лет и всю жизнь крестьянством – пахал землю, сеял и растил хлеб, овес, лен, сажал картошку. Кроме того, в мастерской, оставшейся то родителя Тимофея, стоявшей сзади дома на усаде, делал сапоги-валенки и для себя и для продажи в городе. Но это главным образом по зимам. Сам он в это время добывал товар – шерсть и другое, что было необходимо, а также сбывал готовые сапоги. А двое или трое работников-крестьян из соседних деревень, работавших длительное время в его мастерской, били шерсть на струне, катали, стирали и отделывали сапоги. Когда подрос папаня, и он стал участвовать в этих делах в мастерской. Его брат Андрей, как он ни был ленив и  неспособен к делам, тоже научился я делать валенки в этой мастерской отца Степана. Время было дореволюционное и в мастерской работа шла. Дедушка Степан вином не увлекался, был трудолюбив и сумел скопить достаточно денег, чтобы обеспечить себя и свою семью, поставить на ноги и женить подраставших детей – Анну, Алексея, Андрея. Бабушка Прасковья, жена дедушки Степана, в обеспечении семьи была заинтересована, как мать семейства, в неменьшей степени, если не в большей. Дедушка Степан стал более обеспеченным и состоятельным, чем его отец Тимофей Дементьевич. В деревне зажиточнее его никого не было. Правда, в деревне было каких-нибудь два десятка домов.
Как говорила мама, у дедушки Степана было заметно брюшко. У дедушки Степана была сестра Пелагея Тимофеевна, которая жила замужем в деревне Запрудное. Мужа звали Яков. У них были сыновья и дочери. Одна из дочерей Авдотья Яковлевна Новожилова, что живет на улице Ковалихинской.
Свою дочь Анну 1888 г. рождения дедушка Степан выдал замуж примерно в 1911 г. в Сормово за рабочего Маслова Матвея Ксенофонтовича. Дедушка Степан у зятя с дочерью бывал вместе с бабушкой Прасковьей неоднократно в гостях и всячески помогал им в устройстве жизни, как зажиточный тесть и до революции и даже после нее.
До революции дедушка Степан нередко бывал в Нижнем Новгороде по своим делам, а также для того, чтобы что-нибудь купить из одежды. Как протекало детство папани, об этом почти ничего не известно. Знаю только,
что учился папаня в церковно-приходской школе в селе Ступино. Знаю и то, что папане было 7 лет, когда дедушка Степан  и бабушка Прасковья поставили новый дом, который стоит до сих пор, правда уже без задней половины. Вначале дом хотели поставить по размерам небольшой. Но прадед Тимофей настоял на том, чтобы дом построили гораздо больше, каким его и поставили: с передней, задней половиной и сенями между ними. Новый дом стали заселять на Ильин день (2 августа). Впереди шли прадед Тимофей с прабабушкой Еленой. За ними шли дедушка Степан,  бабушка Прасковья с детьми Анной, Марией, Алексеем, Андреем. Перед тем, как войти в дом, наш папаня выбежал вперед и вбежал в дверь первый. «Тебе и жить в этом доме» - сказал прадед Тимофей по этому поводу. Это было в 1898 г. Папаня прожил в этом доме 14 лет до женитьбы и 7 лет вместе с мамой. Всего 21 г. Всё же не мало. Тимофей Дементьевич пожил в новом доме только до праздника Зимней Николы – до 19 декабря. А его жена прабабушка Елена прожила в нем 17 лет, пока в 1915 г. не скончалась. Мария – дочь дедушки Степана и бабушки Прасковьи - умерла почти одновременно  с прадедом Тимофеем, еще в детском возрасте. Всё это мне о папане, его родителях, бабушке  и дедушке  рассказала мама.
Папаня приходскую школу закончил. Он был грамотным. Умел читать, писать, составлять документы. Читал на старославянском языке. Это Евангелие сохранилось до сих пор. Его уберегла мама. Папаня рос в крестьянской семье вместе с сестрой Анной, братом Андреем. Без большого труда можно себе представить, как он рос и жил. Летом гулял – по усаду, вдоль по берегу реки Санды-, купался, ходил с деревенскими ребятами в лес (в ели), ходил с родителями в поле и на молотьбу, в церковь. Зимой ходил в Ступино в школу. А гулял в основном по воскресеньям. Ходил жечь костер на другом берегу Санды, провожая масленицу. В посты постился, как и все. Часто, если не каждый день, бегал к отцу и дедушке в работну, наблюдал, как делают валенки. Иногда вместе с родителями ездил погостить в  деревню Яришно к бабушке и дедушке Михаилу, в деревню Запрудное к тете Пелагее (сестре Степана) и дяде Якову. В 1898 г. пережил, как и все домашние, смерть своей сестры Марии и дедушки Тимофея. Подрастая, папаня начал помогать родителям, если не в домашних, то в  полевых  и хозяйственных делах, а потом подростком и парнем в делах по мастерской. Иначе быть не могло. Он еще в парнях научился играть на гармошке и петь старинные русские песни, такие, как «Из-за острова на стрежень», «Коробейники», песня о молодой пряхе, «Хаз-Булат удалой», «Глухой неведомой тайгою», «Далеко в стране Иркутской», «Ах, ты степь, ты степь», «Бывало вспашешь пашенку» и другие. И хотя голоса у папани не было, он умел петь с душой. Мне не раз доводилось слушать, как играл и пел папаня здесь, в нашем доме на Республиканской ул., в первые годы после нашего переезда из деревни, т.е. в 30-х годах. У нас тогда была гармонь, на которой играл в основном Геннадий. Для него гармонь и была куплена. В это время папане было немногим более 40 лет, и хотя желудок у него побаливал, но еще терпимо, и навеселе появлялось желание и интерес сыграть и спеть в кругу своей семьи.
Первые шесть лет семейной жизни, с 1913 по 1918 г., мама и папаня жили в общей семье в доме отца Степана Тимофеевича Синцова и матери Прасковьи Михайловны, построенном еще при жизни дедушки Тимофея Дементьевича в 1898 г. Этот дом, построенный из смолистых сосен, росших по берегам реки Керженец, и сейчас стоит в деревне Долгово, только без задней половины, в которой и жили дедушка Степан, бабушка Прасковья, мама с папаней, и Андрей. А передняя половина дома, тоже большая, служила горницей. Впоследствии, во втором пятилетии двадцатых годов, заднюю половину дома у Андрея, младшего брата папани, отобрали за неуплату сельскохозяйственных налогов и продали в деревню Содомово.
В конце ноября 1913 г. родился Анатолий. В декабре 1914 г. родился Геннадий. С ними нянчились и водились не только мама и бабушка Прасковья, но немного и прабабушка Елена, жена прадеда Тимофея, которая умерла в сентябре 1915 г. в возрасте 93 лет. Это была маленькая ростом, но бойкая старушка. Прадед же Тимофей Дементьевич умер еще в 1898 г. вскоре после того, как вошли жить в новый дом.
Бабушка Прасковья, свекровь мамы, была женщина настойчивая, нервная и чрезмерно экономная. Она была взята из  деревни Яришно Зарубинской волости Балахнинского уезда. Всё в доме делалось как хотела она. И дедушку Степана тоже заставляла делать как ей хотелось. У дедушки Степана характер был помягче. Кроме того он не хотел скандалить и терпел. Но однажды супруга вывела его из терпения, и он бросал в заднюю часть дома разные предметы и вещи. А мама молча наблюдала эту сцену. Это случилось на ее глазах. Однажды жнея во время обеда разбила стакан. Как говорится, не велика беда. Кроме того стакан был мамин. Но бабушка Прасковья, привыкшая по всякому поводу нервничать и шуметь, начала скандал по поводу разбитого стакана. Мама слушала, слушала, да и говорит: «Мама, да бог с ним со стаканом, да и стакан-то мой». Ну, бабушка Прасковья и перестала. Был и такой случай. Мама пошла на реку по воду с двумя ведрами на коромысле. А тропа к реке довольно крутая и был ледок. Мама зачерпнула из проруби воды, стала подниматься по тропе и поскользнулась. Упасть не упала, но ведро ударилось о землю, и вода из ведра стала подтекать. М сразу испугалась, знала, что свекровь устроит крупный разговор. Пошла и сказала папане. Папаня взял вину на себя, и когда бабушка Прасковья узнала, что ведро помято и течет, стала спрашивать, кто разбил ведро, папаня сказал, что это он ходил по воду и разбил ведро. Бабушка Прасковья ему не поверила и сказала: «Это наверно не ты, а Люба разбила». По словам мамы бабушка Прасковья была очень хитрая. А мама зря не скажет. Прожила М. с ней не мало рядом, узнать успела. М. рассказала еще об одном случае, который говорит о настойчивости бабушки Прасковьи.
Однажды дедушка Степан купил в лавке в деревне Першино чугунную дверку не то для печки, не то для подтопка. Принес домой и обнаружилось, что у дверки есть небольшой дефект, несущественный, но заметный. Бабушка Прасковья начала пробирать дедушку за то, что он не глядит, что покупает и вынудила его еще раз идти в Першино с дверкой, чтобы обменить ее.
Дедушка Степан был достаточно деятельным и помимо того, что обрабатывал землю как все в деревне, вплоть до революции  еще делал в своей мастерской валяные сапоги и сбывал их для продажи в городе Нижнем Новгороде, благодаря чему при экономном образе жизни сумел стать состоятельным по деревенским понятиям человеком. В своей деревне он считался самым состоятельным.
В 1912 г., незадолго до женитьбы нашего папани, по рассказу мамы у дедушки Степана был пожар, сгорело три амбара с товаром (шерстью, сапогами) и зерном. Кто поджёг, неизвестно, но по слухам амбары поджег муж Аксиньи Синцовой (однофамильцы), пьяница, живший рядом, по злобе на дедушку Степана. В день пожара дедушки Степана дома не было. Вместе с нашим будущим папаней и Андреем он уехал в гости в деревню Яришно к празднику Покрова (14 ноября) на родину бабушки Прасковьи. Там жили ее братья Яким Михайлович, Николай Михайлович и ее племянники. Дома остались по рассказу мамы бабушка Елена и Прасковья. Тушить пожар приезжала из деревни Першино пожарная команда богачей Кузьмичевых. От дома сараи стояли не близко и во время пожара из дома ничего не вытаскивали. После пожара дедушка Степан поставил на усаде амбар, купленный в деревне Овсяниково. Этого амбара сейчас уже нет, но он стоял все время, пока мы жили в деревне.
Мама была старшей снохой бабушки Прасковьи. Дом дедушки был большой, состоял  из передней половины, задней и сеней между ними. Был, как полагается, двор, хлев, лошадь, корова, овцы, куры. Поэтому дел по дому и по хозяйству было полно даже зимой. Полы в доме были некрашеные. Мама, как молодая сноха, включилась в дела, которым не было конца. Полы приходилось мыть во всем доме, оттирая их   от грязи дресвой и ветками можжевельника. А к Пасхе и стены мыла. Мама кормила скотину, доила корову, носила воду, стирала белье. Но были и дети – Анатолий и Геннадий. Всё надо было успевать делать. А летом в дополнение к этому надо было работать в поле, сажать, окучивать и рыть картошку, жать рожь, овес, дёргать, сушить и мять лён, молотить и многое другое. Во всем этом М. участвовала на первых ролях. А мама работать умела, к работе еще в родительской семье привыкла, была энергичной, трудолюбивой и не слабой. У мамы, я в этом уверен, всё в руках вертелось.
А дочь бабушки Прасковьи Анна уже была выдана замуж в Сормово за Маслова Матвея. Её в семье не было. Зато в семье оставался неженатый младший брат папани Андрей, который был на три года моложе – «лентяй, гуляка, озорник и полный дурак по поведению» - как говорила о нём с полным основанием мама. А мама зря не скажет – нагляделась на него. Мама же говорила о нём, что для себя он был не дурак.
Хотя М. была молодая, достаточно сильная и работы не боялась, но работы на ее долю приходилось так много, что ей было тяжело. Конечно, выходя замуж за крестьянского сына, М. на легкую жизнь не рассчитывала, но трудности жизни в общей семье превзошли ее ожидания. Всё же М. терпеливо несла нелегкую ношу.
О первых годах своей жизни в д. Долгово и в общей семье М. кое-что рассказала. Однажды папаня с мамой летом решили сходить в лес, в ели, как назывался этот лесок. М. этот лес не знала, а папаня то и дело от неё уходил в сторону. Мама покричит, и он откликался. А один раз ушел, да далеко. М. кричала его по имени, кричала – так и не докричалась. И папаня маму не нашел. Потерялись. Мю, конечно, испугалась, но делать было нечего, надо было из леса выходить. Вскоре маме попался дедушка Макар Цветков из нашей же деревни. С ним мама и пришла домой, в деревню. А папаня был уже дома. Когда он пришел из леса один без мамы, бабушка Прасковья отругала его: «Ты что пришел один, без Любы? Что ты в лесу ее оставил?».
Вот еще один рассказ мамы. В деревне Кобелево (рядом с д. Долгово) жил Маркилка (Маркел) с женой. Жили они бедно. Он работал в мастерской у дедушки Степана. Однажды перед каким-то праздником он купил у дедушки Степана пуд белой муки на пироги и принес домой. Его жена весь пуд и застворила. Решила напечь пирогов в достаточном количестве. Но видно немного не рассчитала. На другой день Маркилка снова пришел к дедушке Степану и говорит: «Степан Тимофеевич, дай мне еще немного муки, на замес не хватило. Поудивлялся дедушка Степан и дал ему еще муки. Каждый раз, когда мама рассказывала про этот случай, она каждый раз веселилась.
Недалеко от деревни и железнодорожной станции Каликино есть село Васильково. Мама рассказывала, что в этом селе жил родственник дедушки Степана, а значит и папани, старичок Павел. В селе Васильково раньше был базар и папаня с М. ездили в Васильково на базар и заезжали в гости к дедушке Павлу. И дедушка Павел в гости к дедушке Степану в д. Долгово приезжал. Однажды в первый год жизни М. замужем, сидя в гостях, он сказал маме: «Ну, молодая, пора привыкать и ко ржаной соломке». Мама эти простые слова дедушки Павла запомнились на всю жизнь. Во время своей последней болезни маме вспомнилась вся жизнь.
М. вспомнила и рассказала, как однажды в мастерской разругались наш будущий папаня с братом Андреем. Это дошло до матери, до Прасковьи. Приходит она в мастерскую и спрашивает кого-то из работавших: «Кто прав, Андрей или Алексей?». А работник сказал: «Не знаю, Прасковья Михайловна, и тот и другой - хозяин». Так она и не узнала. Мама вспомнила, как вёл себя в то время еще не женатый Андрей, называя его при этом озорником и лентяем: «Бывало все заняты делом, а он лежит на печи. Приходит отец Степан и, видя что он лежит на печи, спрашивает: «Андрей!» - Андрей молчит. «Андрей, ты что молчишь?» - Андрей нехотя промычит: «М-м-м». Отец снова спрашивает: «Ты что лежишь, не идешь работать?» -Отвечает: «Я заболел».  Так и не пойдет». И, сделав небольшую паузу, мама продолжала: «А когда была молотьба, молотить ходили несколько человек сразу и молотили вручную. Вставали друг против друга и молотили. Он тоже вставал, только он не молотил, а озоровал, молотил как попало и только мешал. Так и приходилось молотить без него».
По прошествии двух лет жизни в семье у мамани и папани стали появляться мысли о том, чтобы отделиться. И приехав на побывку к родителям в Тайново, мама завела об этом разговор со своей мамой, бабушкой Анной. Но бабушка Анна стала отговаривать маму на том основании, что мало еще пожили в семье, что люди осудят за то, что слишком быстро захотели отделиться. Так мама и папаня и продолжали жить в семье. Однажды весной, что-нибудь в 1915 г., перебирая в подполье картошку вместе с мамой и еще кем-то, бабушка Прасковья, не заинтересованная в разделе, разговаривая на эту тему, сказала: «Не беспокойтесь, когда придет время делиться, разделим каждую чурку-палку». Но впоследствии получилось далеко не так, как было сказано под полом.
В 1916 г. родился Николай, мой брат, проживший на свете всего полтора года. По рассказам мамы бабушка Прасковья, управляясь по дому, сажала своего маленького внука на лавку и говорила ему: «Сиди, Коля, сиди, я сейчас приду». И Коля сидел. Потом, как услышит, что идет бабушка Прасковья и закричит: «Абка, Абка». Так он её звал, свою бабку. Коля заболел в июне 1918 г. Он все кашлял. По-видимому у него было воспаление легких. Накануне дня его смерти М. с ним и с Геннадием, у которого на голове была какая-то шишка, ходила к врачу в Першино. Геннадия врач осмотрел, а про Николая сказал маме, чтобы она с ним пришла завтра. М. ушла с детьми домой. Вечером в задней половине дома все ужинали: мама, папаня, дедушка Степан, бабушка Прасковья. А Николай был очень оживлён и всё бегал около стола, как будто и не болел. А на утро он сильно раскашлялся и встал в своей постельке. Его увидела бабушка Прасковья, подошла и взяла на руки. У неё на руках он и умер, задохнувшись от кашля. Это было, по словам мамы 10 июля 1918 года. Всё это мне рассказала мама во время болезни.
В связи с революцией у дедушки Степана было немало волнений и переживаний. У него пропало пять тысяч рублей денег, положенных на сберегательную книжку еще до революции. Не считая дом, это было почти все, что он имел. После революции, когда он обратился в  сберегательную кассу за деньгами, ему выдали царские бумажки. Это был для него большой удар, разорение.
В конце 1918 г. мама тяжело заболела. Так тяжело, что думали - и не выживет. Как говорила М., у ней был очень сильный жар, она лежала без памяти, не понимала никакого вкуса. Врача маме, как она говорила, не привозили, но когда маме стало совсем плохо, ездили за священником.  Священник велел поить ее настоем можжевельника, а на печь ложиться не велел. Маму поили этим настоем, пока она не понимала вкуса. Как только она начала понимать вкус настоя, больше пить его не стала. Видно,  он был ей не по вкусу, а заставить себя не смогла. Быть может от настоя или независимо от него, маме стало легче. Как-то в это время к М. зашла соседка Наталья Комлева и, зная, что М. тяжело болеет и ничего не ест, спросила, не хочет ли М. чего-нибудь. М. ответила: «Нет ли у тебя квасу, Наталья?» Наталья сказала: «Есть, Люба. Подожди, сейчас сбегаю» - и побежала домой. Принесла теплого квасу и мама немного попила. И тут у мамы проснулся аппетит. Она съела кусочек хлеба. И с этого дня постепенно стала поправляться. Но еще  весь ноябрь и декабрь мама чувствовала себя плохо. Как раз в это время  дедушке Степану нужно было привезти с гумна на двор яровую солому. И он спросил маму, не может ли она съездить с ним за соломой. Папани в это время дома не было, Андрея тоже не было. Мама сказала, что не может, так как еще не выздоровела. Дедушка пошел к Аксинье Емелиной (жене Емели), жившей через дом, хотел ее позвать, но и она почему-то не смогла поехать. Он пришел к своей жене Прасковье и говорит: «Не знаю кого и позвать».  Бабушка Прасковья сказала: «Да ладно, никого не зови, мы с тобой съездим». И поехала. Ей в это время было лет 60. Наклали на сани солому, а веревкой не обвязали. Бабушка Прасковья села на солому и поехали Доехали до ворот в заулок и остановились. Когда ворота открыли, лошадь дёрнула и бабушка с воза упала. С испугу у неё получился частичный паралич. Она лежала, болела.  В дальнейшем, хотя и плохо, она стала ходить.
После выздоровления мамы и улучшения состояния здоровья  бабушки Прасковьи папаня с мамой решили от родителей отделиться. Это было в начале 1919 г. Родительская воля была такова, что в большом и просторном доме папане, как старшему сыну места не дали, а имея в виду переднюю половину оставить для еще неженатого Андрея, а заднюю для себя, раздел произвели иначе. В надел папане с мамой дали мастерскую, которая стояла позади дома на усаде и которая в это время уже не использовалась. Амбара под зерно не дали. Жить в этой мастерской без большого ремонта было нельзя, но денег на ремонт не дали. Конечно, дедушка Степан в это время был не таким состоятельным, как раньше до революции. И деньги у него пропали, и пожар много добра уничтожил. Родители сказали, что пока не устроят себе жилище они могут жить, как и раньше, в задней. И папаня с мамой некоторое время жили, хотя жить было трудно, т.к. Андрей без конца озоровал.
По рассказам мамы весной 1919 г. папаня решил купить лошадь для работы в поле. Лошадь, которая была до этого, заболела чёсом. Папаня ее продал за бесценок, а сбрую даже сожгли. В деревне Елькино, по соседству, жил маклер по лошадям, к нему и ходил папаня. Маклер предложил ему плохонькую лошадь. Она была не упитана и вся в зимней шерсти. Дело было что-нибудь в апреле. Маклер, его звали Алексей Иванович, привел лошадь к дому  дедушки Степана. Мама с папаней вышли смотреть не нее. Мама не советовала покупать эту лошадь. Она была маленькая и худая. М. говорила папане: «Не покупай, Лексей, такую лошадь. Её и запрягать-то не во что, и хомута у тебя такого нет». Но папаня, как хозяин поступил по-своему и лошадь все же купил. Вела себя  лошадь беспокойно. Её запрут – она чешется обо что попала, откроет ворота и выйдет. Так было не один раз. Маме лошадь не нравилась и она в первые дни все время говорила папане об этом. Он рассердился и уехал дня на три в город. В это время по зимам он уже работал с Иваном Новожиловым. Потом приехал домой и во время разговора с мамой спросил: «Что же делать с лошадью?». А потом и говорит маме: «Иди в Елькино к маклеру и поговори с ним. Может быть, он заберет лошадь обратно». А М. и говорит: «Ты купил лошадь, ты сам и иди». Но потом все же мама уступила и решила пойти. Пришла к маклеру, поздоровалась, а потом и к делу перешла: «Алексей Иваныч, ты хотя нам лошадь нахвалил, но забирай-ка ты ее обратно. Она нам не годится – мала. У нас и хомута такого нет». Поговорили, поговорили и Алексей Иваныч уступил, согласился лошадь забрать. Приехал, забрал лошадь, отдал деньги, а потом продал ее в деревню Свинино.
В октябре 1919 г. родился я. Детей у мамы и папани стало трое -  Анатолий, Геннадий и я, Николай.
Осенью 1919 года на седьмом десятке лет дедушка Степан, много переживший за последние годы, заболел. Он лишился аппетита и получил психическое расстройство. Как говорила мама, на него нашла дичь. Он перестал есть, говорил, что все отравлено. Жене своей Прасковье и сыну Андрею он говорил, чтобы и они не ели.
Одежду тоже считал всю отравленной и не велел одевать. Умер он еще до женитьбы Андрея 23 марта 1920 г. во время великого поста от голода, прожив около65 лет. В это время папаня с мамой, Геннадием и мной жили в задней половине. В мае 1920 г. Андрей женился и стал жить с женой Татьяной и матерью Прасковьей в передней. На стене у него, как говорила мама, висел отличный ковер, который он через несколько лет продал Грачеву Ивану из нашей деревни и прожил. Но и женившись, Андрей остался озорником. Однажды он разозоровался и привел свою мать Прасковью в  заднюю, где жили папаня с мамой с нами, детями, с тем, чтобы бабушка Прасковья жила в задней с нами. Папаня и мама дали ей место. Через некоторое время Андрей пришел с деньгами – «керенками», которые были давно не в ходу, а набрал он их много – и как бросит на пол, и, обращаясь к матери, крикнул: «На, возьми их!». А мать и говорит: «Ну и озорник! Ты что бросаешь бумажки –то – ты неси-ка золото!». Через некоторое время он пришел и забрал мать обратно в переднюю к себе.
Из-за скандального поведения Андрея жить в задней половине дома даже временно стало невозможно, и папаня договорился некоторое время пожить у Емели – через дом, рядом с Алексеем Моховым. Папаня,  мама, Геннадий и я, еще не научившийся ходить, летом 1920 г. перешли жить к Емеле. И жили среди Емелиных вшей, которые, как говорила М., пешком ходили. Правда, жили недолго, меньше года.
Справа от дома дедушки Степана, если смотреть на дом спереди, стоял дом Аксиньи Никитичны Синцовой (однофамилицы, но не родственницы нам). Муж е нее несколько лет уже умер и жили она в своем доме одна, хотя в нем можно было жить целой семье. К началу июля 1921 г. папаня договорился с Аксиньей Никитичной о том, чтобы с 9 июля 1921 г. она передала свой дом папане на все время с тем условием, чтобы осенью 1921 г.  папаня устроил, т.е. построил ей домик поменьше – пяти аршин с сенями трех аршин и дворик. С этого времени наша семья и стала жить в доме Аксиньи Никитичны. Пока ей не был построен дом, и она жила вместе с нами. Осенью она перешла жить в свой маленький домик напротив, который ей устроил папаня согласно договоренности. Теперь в своем доме папаня и мама начали самостоятельную семейную жизнь.
Бабушка Прасковья прожила вместе с Андреем, сыном и снохой Татьяной почти три года. После падения с воза и легкого паралича она немного поправилась, плохо,  Но ходила, но потом после смерти дедушки Степана ее здоровье стало ухудшаться. У нее постепенно развилась кишечная непроходимость, и она 25 апреля 1923 года в самое половодье умерла. Весь дом, всё что было в нем, а также амбар и все хозяйство осталось Андрею, который довольно быстро все это наследство, кроме дома, прожил. Работать он был ленив, а выпивать и бездельничать как прежде любил.
После того, как папаня с мамой обзавелись своим домом, хлопот у них было еще очень много. Нужен был амбар под зерно, мастерская-стирна, чтобы иметь возможность для себя изготовить валенки, надо было обзавестись скотиной – лошадью, коровой, овцами. В деревне без скотины не жили. Надо было удобрять и пахать землю, сеять рожь, овес, лён, сажать картофель, убирать урожай. И папаня с мамой постепенно обзавелись всем, что было необходимо. Жизнь вошла  в нормальную колею. Мне вспоминается амбар для зерна, стоявший через дорогу в огороде слева от тропы, которая шла к стирне и стирна, в которой в одном фартуке работал папаня – бил шерсть, катал и стирал сапоги. Впритык к стирне на самом  берегу реки Санды стояла деревянная небольшая баня с маленьким окном в огород, с каменкой. Но уже в это время у папани болел желудок и он, чтобы избавиться от изжоги, пил чайную соду. Это я  тоже помню. Не от легкой жизни у него с молодых лет заболел желудок. 1914 г. началась мировая война, потом – революция, гражданская война, трудное голодное время. И хотя папаня на войне не был, а только служил, эти трудные времена прокатились по его здоровью своими тяжелыми колесами. Да и  раздел был несправедлив, когда стали отделяться. Конечно, и маме было нелегко.
В это  голодное время по деревне без конца ходили нищие и просили милостыню. М. отрезала кусок ржаного хлеба и с молитвой подавала. Приходили к маме за куском хлеба и кое-кто из соседей. Нередко приходила Дарья Антонова (жена Антона). Как рассказывала М., пришла она однажды  поздно вечером и говорит: «Люба, дай хлеба – поесть нечего». А М. говорит: «Даша, да ведь уж хлеб-то спит». – «Ничего не спит, дай немного». – «Так отрежешь и дашь». А соседка Наталья Комлева, жившая с детьми без мужа, еще чаще ходила. «Придет ко мне, - рассказывает мама, - я ей отрежу хлеба и говорю: на, ешь, а она отрежет себе немного, а остальное откладывает: это для ребятишек - говорила она». Мама не отказывала. Хлеб у нас был, а м. была христианка, ходившая часто в церковь села Ступино молиться и поминать своих рано умерших братьев, сестер, своего сына младенца Николая, Прасковью, Степана, бабушек и дедушек. Подать нищему – это и доброе дело и поминок.
По рассказам мамы в это голодное время некоторые семьи из деревни уезжали «на низ», на Кубань: Николая Цветкова (Кованского), Антона и еще чьи-то семьи, не помню. Уехали, а посевы оставили. Потом, когда приехали, посевов уже не было. Соседи убрали. И вот кричат на собрании. И маму стали звать.  А мама и говорит: «Да ведь мы их урожай не трогали. – «Ну тогда и не ходи» - сказали маме. И мама на собрание не пошла. Мама говорила, что одна семья из тех, что уезжали «на низ», совсем не вернулась, осталась там.
О тех годах, когда наша семья уже жила в своем доме, мама рассказала не мало. Да и о нас, своих детях, кое-что рассказала. Однажды мама была на улице. Подбегает к ней Геннадий, было ему в это время лет семь, и говорит: «Мама, мы сейчас были в поле, там волк!». А мама не больно верит и говорит: «Ошибся ты наверно, Енка, не волк, а баран». А Геннадий спорит: «Нет, мама, не баран, а волк». Мама опять спросила: «Ну а следы то овечьи?». Геннадий в горячах сказал: «Да». – «Ну, так значит овца, а не волк» - сказала мама. «Нет, волк» - не согласился Геннадий.
Вот еще рассказ мамы. «Однажды я послала Геннадия загнать во двор овец, когда их пригнал пастух из поля. Он убежал. Потом через некоторое время прибегает и, запыхавшись, говорит: Мама, а одного барана нет. Он куда-то убежал. – Это какого? – спросила я. Геннадий ответил: «Да суягного-то, суягного». Мама заулыбалась: Сенчуга что ли? – Да, согласился Геннадий».
Вот еще один рассказ мамы: «Один раз пришла ко мне Хавронья Мохова (соседка) и говорит: «Люба, гляди-ка, твой Енка научил нашего Ванечку на реке ногу в прорубь опустить. Он ведь все валенки промочил» - Ну так что я с ним сделаю с озорником? – Ты его поругай, чтобы он так не делал. -  Ну, ладно, поругаю – сказала я».
Мама рассказывала и обо мне: «Когда ты был маленький, лет трех, был такой случай: сидел ты на траве в переулке и чем-то занимался, ни на кого не обращая внимания. Я стояла около дома и с кем-то, уж не помню, с кем, разговаривала. И мужики стояли около дома. Кто-то из них решил пошутить над тобой и бросил в твою сторону маленький камешек. И тут же спрятался. Ты заметил камешек и оглянулся. Поглядел, поглядел и снова занялся своим делом. Но в твою сторону бросили еще камешек.  Камешек прокатился мимо тебя, и ты опять начал оглядываться, но опять ничего не понял. А не выдержал и сказал: «Ети-ка мать. Кто кидаться» - и всех тогда рассмешил».
Мама рассказывала: «Ты маленький забавный был. Однажды ты гулял на улице. Вот прибегаешь домой и мне говоришь: «Мама, мама, что я  видел: дяди Андрея петушок нашу курочку и топчил!».
Мама не раз рассказывала: «Ты гулял на улице, а мимо шли бабы. Фектиста остановилась и заговорила с тобой: «Всем ты хорош, только свои глаза черные не промыл. Надо мыть их с мылом – тогда они будут чистые». Ты пришел домой и вот моешь свои глаза, да с мылом. Мыло попало в глаза – ты и разревелся. Я скорее тебе глаза водой помыла, ты плакать перестал. Говорю тебе: не слушай баб-то, - они шутят. У тебя глаза чистые. И больше таких случаев не было».
Однажды в бане у Большовых (так звали в деревне семью Михаила Синцова, однофамильца) мама вместе с молодыми дочерями Володи Цветкова мяла лён на ручной мялке, свой урожай. Там, конечно, была пылища.  Я тоже там был, около своей мамы. Дело было в конце ноября, снег уже выпал. Пожалуй, это было в 1923 г. По дороге мимо дома Большовых проехал мужик на лошади, запряженной в сани и сидя на мешке с чем-то. Видно это мне бросилось в глаза. Я прибежал в баню и передал эту картину так: «Мама, мама, я сейчас видел – мужик на мешке проехал». Как меня мама и девчонки услыхали – во всю засмеялись. Мама сказала: «Колька, чай не на мешке мужик-то  проехал, а на санях». Я ответил: «Да, на санях».
Мама рассказывала: «Однажды ты взял у отца топор и у колодца всё рубил ледок. Порубил, порубил – и топор оставил. Топор пропал. А потом отцу топор потребовался, он стал его искать и выяснил, что ты рубил топором лед у колодца. Начал тебя спрашивать. Ты сознался, что топором лед у колодца рубил, но куда девал топор не говорил. Отец долго тебя спрашивал, куда ты девал топор. Наконец, ты и говоришь: «Он наскочки, наскочки, да и в колодец». Отец хотел тебя побить, да раздумал. Пожалуй глупого бей. Ты наверно оставил топор у колодца, а Кобелевские (из деревни Кобелево) мужики с работы из Першина шли и подобрали».
Летом  1924 года мама как-то увидела со стороны деревни Першино дым над горизонтом. Сразу подумала: не Тайново ли горит? Оно как раз в той стороне. Оказалось, что действительно горела деревня Тайново. В это время я как раз был в гостях у дедушки Василия и бабушки Анны. Во время пожара я помню, стоял через дорогу в сторонке и глядел, как пылает огнем дом дедушки. На другой или третий день видел, как правили изогнутое  и  обгоревшее железо от крыши. Конечно, как мама узнала, что в Тайнове пожар, она тут же собралась и пошла к родителям. В сердце поселилась тревога. И не напрасно. Сгорел дом родителей и еще несколько домов. Погоревали, погоревали и дедушка Василий с бабушкой Анной начали думать, как построить новый дом. Анатолию в это время было 10 лет. Тогда дедушке Василию дали разрешение заготовить лесу на постройку дома в ближайшем лесу за деревней Золотово, что он, как и другие погорельцы и сделал.
Домой я пришел вместе с мамой, и не то ли в первый, не то ли во второй день под впечатлением пожара и всего виденного, спросил у мамы: «Мама, а когда у нас дом сгорит, мы тоже будем железо править?». Мама только руками развела. «Да Колька, да что ты говоришь, не знаю что. Неужели и у нас дом сгорит. Где мы тогда жить-то будем? Да у нас и крыша-то соломенная». Вот что когда-то я отмочил после пожара.
Про Анатолия мама смешных историй не рассказывала – он мало жил вместе с родителями. Но мама рассказывала, что у него у маленького болела шея и мама с ним ходила к врачу в деревню Шубино. При этом похвалила врача, который дал ей хорошей мази. Мама несколько раз помазала Анатолию шею, и все прошло, зажило. А до этого болело долго. Но это было тогда, когда жили в общей семье в доме дедушки Степана.
По рассказам мамы, да об этом и я помню, когда я начал учиться в школе в деревне Першино, я никак не мог, читая букварь, выговорить слово «орёл». У меня получалось «оёй». И так повторялось много раз  Мама мне все говорила: «Колька, говори: «орёл». - Я говорил, но не «орёл», а «оёй». Но вскоре я одолел это трудное слово. В 1924 году родился Василий. Нас братьев стало четверо. Я, Геннадий, и Василий жили с родителями в Долгове, а Анатолия, как старшего внука и будущего помощника и наследника, взяли к себе на дальнейшее воспитание дедушка Василий и бабушка Анна, т.к. с ними никого не было.
Через несколько месяцев после рождения Василия по моему недосмотру он упал в каталке со стола. Но мне было всего 5 лет. Мама оставила его в деревянной каталке с маленькими колесиками на столе, а я в это время сидел за этим же столом, обедал, ел картофельный суп. Мама мне наказывала: «Посмотри, Колька за Васюткой, чтобы он не упал». И сама, взяв ведро, пошла на двор кормить не то корову, не то поросенка. А я не усмотрел. Пришла мама, видит: Васютка на полу и плачет. Так и бросилась к нему сама не своя.
Сколько было переживаний у мамы и папани! И хлопот тоже. Василия возили в Мартыновскую больницу, показывали врачу Михалкину, который не посоветовал Василия класть в гипс, а велел делать ему хвойные ванны на дому, решив, что перелома позвоночника нет, а есть только ушиб. И он не ошибся.  Обошлось благополучно. Папаня и мама, когда ездили с Василием в больницу, останавливались ночевать у Новожиловых – дяди Ивана и тети Дуни, которые в это время жили еще не на ул. Ковалиха, а на квартире в полуподвале дома, который и сейчас стоит у трамвайной остановки на Сенной площади. Прежде чем спускаться  в овраг, трамвай останавливается у этого дома.
Мама рассказывала, как мы в детстве крепко спали: «Однажды мы с отцом пошли мыться в баню, а вы дома остались ты, Геннадий и Василий. Мы вам сказали, уходя, чтобы вы заперлись, но спать не ложились. Мы вымылись, приходим, стучим, а вы не открываете: спите. Стучали, стучали, стучали, сначала в дверь, а потом и в окно – все равно не слышит. Так запор и пришлось ломать. Про Василия мама рассказывала, что когда он был маленький и уходил гулять от своего дома, его нередко пугал Василий Ефимов (сын Ефима), который в это время был уже парнем. Василий прибегал домой и жаловался маме: «Мама, там бубука»,  показывая в сторону дома Ефима и на Василия. Мама ходила к Василию и просила его, чтобы он его больше не пугал. И он больше это не делал.
КАК АЛЕКСЕЙ МОХОВ НАВЕЛ НА ГРЕХ ТАТЬЯНУ ГРАЧЕВУ. РАССКАЗ МАМЫ.
«Татьяна на своем гумне молотила вручную рожь, а Мохов Алексей возил не то солому, не то снопы. А муж Татьяны Иван Иваныч тоже невдалеке что-то делал. Время шло, шло и Алексей Мохов надумал пошутить над Татьяной. Проезжая мимо нее он остановился и говорит: «Ты здесь, Татьяна, молотишь, а муж-то там… знаешь что… он там не совсем хорошо делает» - «А что?» - спросила она. – «Да так, ничего» и поехал – «Ну и пусть». А Мохов опять: «Пусть то пусть, но все-таки». Кончили молотить, пошли домой. И дорогой Татьяна устроила мужу такой скандал, а тот и знать ничего не знает. Об этом узнали бабы и все Мохова ругали: «Ты что Алексей Евсеич, разве так можно людей на грех наводить?» - говорили ему. А он, улыбаясь, отвечал: «Ну что уж и пошутить нельзя?».
О Мохове  Алексее мама рассказала вот еще что: «Было время молотьбы, август. Мохов  Алексей, сходив после работы в баню, захотел кваса и послал Хавронью (жену) ко мне за квасом. Было темно, мы все уже спали. Пришла Хавронья и стучит в окно. Я встала с постели, подошла к окну и спросила: «Кто? – Да это я, Люба – ответила Хавронья. – Мой Алексей послал меня к тебе за квасом. Нет ли у тебя квасу? – Есть – сказала я. – Давай горшок налью. И налила. Хавронья ушла домой. Алексей Мохов после бани напился квасу. И вскоре заболел. Не то от квасу, не то еще от чего. У него пошли по всему телу чирьи. Болел, болел и умер». Хавронья жила долго, до 105 лет и умерла в Горьком у сына.
О ТОМ, КАК СОСЕДКА НАТАЛЬЯ КОМЛЕВА ВАРИЛА САМОГОН. РАССКАЗ МАМЫ.
«Одно время Лексей (папаня) был выбран старшим по деревне. Вечером он заметил однажды в бане у Натальи огонек. Огонек горел и горел. Отец подошел поближе и понял, что там что-то делают. Постучал, сказал кто и вошел в баню. В бане попахивало самогоном. Он увидел там Наталью и еще кого-то. Все было ясно. «Наталья, будьте поосторожнее» - сказал он. Постоял немного и пошел. «Ну, я пойду» - сказал он и  вышел. На другой день оставшейся бурдой (бардой) Наталья напоила своих овец, и они всё ходили и падали. Видя пьяных овец, она всё ругала себя: «Что я наделала …..(крепкое слово).
РАССКАЗ МАМЫ ПРО ЛЁН
У нас с Лексеем за гумном был посеян и вырос лён. Полоса была длинная – до елей. На лён напал червь и начал его есть. Мы с отцом посоветовались: что делать? И решили попробовать сбить червя со льна веревкой. Взяли длинную веревку. Лексей за один конец, я – за другой. И сбивали червя, идя вдоль полосы от деревни к елям. А когда шли от елей к деревне, оказалось, что червь опять сидит на льне и ест его. Пошли домой. На другой день собрались мужики. Поговорили и решили заказать молебен. Заказали. Отслужили в Ступине молебен, потом взяли иконы и пошли молиться в поле, где был червь. Помолились сколько полагается и разошлись. На другой день прилетели птицы – много, много – и склевали червя. Лён, где он не был съеден, вырос, а остальной пропал».
РАССКАЗ МАМЫ О ТОМ, КАК ОДНАЖДЫ СОБИРАЛИСЬ В ПОЛЕ.
«Собирались однажды, не помню уж зачем, мужики и бабы в поле. Был наш Лексей, Цветков Василий Макарыч, ещё были люди и я была. Помню, Василий Макарыч (хромой) и говорит: «Надо бы взять топор, да топора-то у меня нет». А я  и говорю: «Ну какой ты крестьянин, у тебя и топора-то нет. Он, помню, рассердился на эти мои слова»
РАССКАЗ МАМЫ О ТОМ, КАК ЦВЕТКОВА ВАСИЛИЯ ОТОДРАЛИ ЗА ВОЛОСЫ ПО РАССКАЗАМ СОСЕДЕЙ ИЗ ДЕРЕВНИ.
ЛЕТОМ НОЧЬЮ КАКИЕ-ТО ОЗОРНИКИ ПОДОШЛИ К ОКНУ ДОМА Василия Макарыча и кто-то из них громко крикнул: «Василий Макарыч! Василий Макарыч! Он встал с постели, открыл окно и высунул голову, чтобы посмотреть, кто его кричит. Его схватили за волосы и давай драть. Он заорал. Озорники выпустили волосы и бежать. Он закричал жене: «Таня, Таня, давай скорее лампу». Лампу засветили, но озорников и след простыл».
Жизнь после раздела стала нормальной, более спокойной, но крестьянская жизнь все равно не легка. Летом у мамы было полно работы в поле, огороде, дома и по хозяйству, зимой немного поменьше. Но зимой, я это помню с дошкольного возраста, мама пряла. У мамы была прялка. Мама заправляла ее льном, садилась на стул и пряла, а я, пяти летний малыш, с интересом часами смотрел, как левой рукой мама подергивает закручивающийся в нитку пряжи лён, а правой рукой раскручивает веретено, а потом, когда нитка делается длинной, наматывает ее на веретено. Помню, у мамы был ткацкий станок, на котором она ткала полотно. Конечно, я и на эту работу мамы смотрел с любопытством и интересом. Смотрел, как мама связывает нитки, как бегает слева направо и наоборот челнок, посылаемый рукой мамы. Мне тогда было лет пять, если не четыре. Кроме того зимой мама немало тратила время на то, чтобы шить нам, детям своим, рубашки, штаны. И я отлично помню, как много времени провел я рядом с мамой, наблюдая, как она работает на своей ручной швейной машине «Анкер», как навивает нитки на металлическую шпульку, как вдевает нить в иголку. И помню много раз разглядывал портрет царицы и царя, нарисованный на корпусе машины. Запомнилось мне, как мама по вечерам творила тесто, ставила квашню с тестом на печь, а утром пекла круглые караваи душистого хлеба. Запомнилось мне, как мама пахтала сметану в сливочное масло, а потом ставила его топить в печь. Вытащив масло, снимала ложкой все, что в нем плавало, разливала по блюдам, и после застывания получался кружок твердого желтого, душистого масла. Запомнилось мне, как мама, высушив после стирки белье, наши рубашки и штаны, катала их на столе деревянным вальком с зубцами. При этом раздавался особый такой шум. Я стоял где-нибудь в сторонке и наблюдал, как работает мама. Много разных дел у мамы. С утра до вечера была она в делах. Но утром, прежде чем приниматься за дела, мама вставала перед иконами в правом углу избы и молилась. А вечером, прежде чем ложиться спать, тоже молилась.
Приходилось маме ездить на лошади и на мельницу молоть зерно. Однажды она ездила на лошади с зерном в деревню Филипповку, где в то время на Линде стояла мельница. Правда, ездила не одна, а вместе с Грачевым Иваном из нашей деревни. Сейчас мельницы в Филипповке уж нет, но на том месте, где она стояла, еще видны над водой почерневшие, полусгнившие деревянные столбики. В ожидании помола мама в помещении мельницы ночевала. Папаня был дома, но сам он почему-то не поехал, а послал маму. Так рассказывала мама.
РАССКАЗ МАМЫ О ТОМ, КАК КУПИЛИ ЕЩЕ ОДНУ НЕУДАЧНУЮ ЛОШАДЬ.
«Купил отец  (т.е. наш папаня) лошадь молодую и не худую. Думали лошадь хорошая. Но как-то зашел к Лексею (мама так говорила) знакомый – посмотреть ли на лошадь или по какому другому делу – из другой деревни. Посмотрел он на лошадь и говорит: «Алексей Степаныч,  лошадь у тебя с изъяном». – С каким изъяном? – спросил Лексей.  – Она прикусывает (зубами за дерево хватает). Лучше продай ее, пока она еще молодая и не похудела». Так и  продали».
Как ни много  было дел и  забот у родителей, но по праздникам они, конечно, отдыхали. Помню, когда мне было лет 5-6, папаня с мамой запрягали в легкие беговые сани лошадь и поехали в село Кантаурово покататься. В то время они еще были молоды. И меня с собой взяли. Помню народу каталось много и было тесновато. При встречах, обгонах иногда возникали недоразумения. Помню при встрече возник момент, когда было трудно разъехаться и папаня понервничал, а я испугался. Давно это было – что-нибудь в 1925-26 г.
Ездили и в деревню Тайново на родину мамы к ее родителям Василию и Ане. Иногда и меня с собой брали. Мама рассказала, как однажды в гостях за столом я не очень хорошо высказался. Был летний праздник Третий Спас -  в конце августа. Собрались и сели обедать и дедушка Василий и Анатолий и гости. Бабушка Анна хлопотала, подавала на стол. Среди гостей были дядя Александр, брат бабушки Анны с тетей Пелагеей, своей женой, папаня с мамой, как будто была тетя Анисья, сестра бабушки Анны из деревни Частихино. Были еще гости. Но назвать их я не могу. Сидим за столом, обедаем. Поели щей, тушеной картошки, гороху. Бабушка Анна спрашивала: «Я щей добавлю?» Отвечали: «Не хотим». Потом спрашивала: «Картошки (гороху) добавлю?». Отвечали: «Не хотим». Тогда бабушка Анна подала компот в блюдах. Все начали есть. А мне надо было сказать: «Картошки не хочу, гороху не хочу, а моркови хочу». Дядя Александр разрядил наступившую неловкую тишину; он заулыбался и сказал: «Ай да Колька, ну и молодец». Все тоже засмеялись. А мама глядела на меня, видя, что я не дело сделал. А мне уже лет семь было и меня посадили за общим столом.
Мама  часто ходила в церковь в Ступино и летом и зимой. Я с мамой в церкви был несколько раз, может быть десятки раз, т.к. я помню не все посещения, а в основном последние, когда мне было шесть или больше лет. Помню, как уставали у меня в церкви ноги от долгого стояния во время обедни. Помню, как в церкви отпевали умерших, лежавших в гробу посреди церкви. Однажды мама решила меня исповедать и причастить. Мы стояли впереди и справа вблизи того уголка в церкви, где священник по одному исповедовал верующих в грехах. Когда исповедание началось, мама мне всё объяснила: «Колька, когда ты подойдешь к батюшке, он начнет тебя спрашивать, не делал ли ты чего-нибудь плохого. Ты отвечай: «Грешен». Это мне запомнилось. Я конечно на исповеди отвечал батюшке, как учила меня мама: «Грешен». После окончания исповеди я вернулся к маме, а еще через некоторое время мама направила меня к священнику для причастия.
Запомнилось мне и как мы с мамой ходили в церковь зимой в Крещенье. Я ходил вместе с мамой на реку Санду и видел, как священник крестом и молитвой освящал воду в проруби недалеко от церкви.
Помню меня маленького и папаня с собой брал. Однажды он взял меня с собой зимой, когда пошел в деревню Першино. Пришли мы в чью-то мастерскую, где выделывали кожи. Мастерская эта была на том конце деревни, который ближе к нашей деревне. Запах в мастерской быль настолько тяжелым, что меня как обухом но носу ударило. Я еле выдержал те несколько минут, быть может минут 10, что мы там пробыли. Папаня поговорил о чем-то с работавшим в мастерской хозяином, и мы пошли домой. Я с радостью вышел из этой зловонной мастерской.
Хорошо мне запомнился еще случай, когда папаня устроил мне порку за дело. Я шел из школы из деревни Першино домой. Было мне лет семь. При выходе из деревни напротив одного из домов через дорогу, по которой я шел, метрах в трех-четырех от нее сидел на траве малыш. И вот,  не знаю, что мне в голову пришло, попугать этого малыша.  Помню, я поднял валявшийся у дороги крупный камень чуть меньше половинки кирпича и слегка бросил его в сторону малыша. Камень до него не докатился. Малыш увидел, что к нему катится камень, и заплакал. Из дома по другую сторону дороги выбежал отец, схватил меня за руку и сказал: «Пойдем к отцу». Привел меня в деревню Долгово к папане и рассказал, что я сделал. И ушел домой в Першино. А папаня начал учить меня уму-разуму, начал стегать ремнем по мягкому месту. Я начал реветь. Мама стояла рядом. Вначале она за меня не заступалась, а потом через некоторое время, когда ч заревел, мама начала меня защищать и прятать за своей спиной, т.к. папаня был настроен отстегать меня как следует, чтобы я дольше помнил науку. Папаня был строгий. Брат Геннадий что-нибудь за год до смерти, т.е. в 1974 г. в разговоре со мной, когда приходил ко мне, тоже вспомнил случай, который произошел в те времена,  когда мы жили в деревне и когда ему было лет 10-12. В те времена Геннадий, как старший сын частенько бывал вместе с папаней в стирне. Однажды папаня повесил в стирной на печку сушить брезент, на котором катали валенки, а  сверху прижал его железной бабкой, на которой отбивали косу. И вот эта бабка куда-то исчезла или кем-то была снята. Папаня пришел в стирну, вспомнил, что была бабка на брезенте и начал спрашивать  Геннадия куда он  девал бабку, но  Геннадий отвечал, что бабку не брал. А бабка – вещь нужная и папаня, решив что сын просто не хочет честно признаться, что брал бабку, дал ему порку. Потом эта бабка нашлась и Геннадий ее тоже увидел. И вот, рассказывая об этом случае давно минувших лет, вспомнил, что ему тогда попало ни за что не про что. «Так он не извинился» - сказал, помню,  Геннадий о папане. «Чего захотел» - сказал я ему.
РАССКАЗ МАМЫ ОБ ОДНОМ СЛУЧАЕ С ПАПАНЕЙ.
«Это было еще давно, в деревне мы жили. На улице собрались мужики. О чем-то разговаривали, курили. Отец тоже решил закурить и попросил махорки на закрутку у Василия Макарыча Цветкова. Тот насыпал ему в ладонь махорки, но не вытерпел и сказал: «Ты что, Алексей Степаныч никогда не имеешь своего табаку?». А отец пошутил: «Василий Макарыч, на мой век дураков хватит». Мужики засмеялись. А Василий Макарыч рассердился и начал ругаться».
РАССКАЗ МАМЫ О ТОМ, КАК ДАРЬЯ АНТОНОВА (ЖЕНА АНТОНА, ЖИВШЕГО ЧЕРЕЗ ДОМ) СОБИРАЛАСЬ ПОЕСТЬ СВОИХ ПОРОСЯТ.
«Однажды собрались мы на улице напротив Большовых (напротив дома Михаила Синцова) – я, Наталья Комлева (соседка), Варвара (жена Михаила) и Дарья (жена Антона). Сидим на бревне и разговариваем. Разговор зашел о скотине. Дарья и говорит: «Вот мы купили два поросенка. Сначала уже (так она говорила) они нас поедят, а потом и мы их». Разговор этот ее нам запомнился. Прошло немного времени – не помню месяц ли, два ли – они у нее издохли. Потом всё и вспоминали ее слова «Сначала уже они нас поедят, а потом и мы их».
Папаня после уборки урожая примерно с 1924 г. стал уезжать на зиму работать на лошади в город Нижний Новгород. Возил разные грузы и товары – тёс, лес, материалы, продукты питания. А весной дома опять пахал, боронил, сеял как крестьянин. У папани была семья пять человек. И он работа. И дома в деревне, и в городе. Работая извозчиком в городе, папаня жил у Новожилова Ивана Фадеевича, который жил до 1925 г. на Сенной площади в полуподвале углового дома, около которого остановка трамвая. В 1925 г. Иван Фадеевич поставил дом на улице Ковалихинской около бани, рядом с ней, и переехал жить в него вместе со всей своей семьей. У него опять и квартировал вместе с лошадью папаня несколько лет еще. Иван Фадеевич нам сродни как муж Евдокии Яковлевны. двоюродной сестры папани.
Вместе с папаней еще до нашего переезда в город начал работать на лошади и Геннадий. В Сормове он жил и учился в школе недолго. Конечно, он был тогда еще подростком, и ему во всем нужна была помощь. С помощью папани он с работой справлялся. Но случались и неприятности. Геннадий вспомнил случай, который произошел в 1928 году и как-то примерно за год до своей смерти рассказывал. Папаня,  Геннадий, Анатолий и дедушка Василий работали в артели «Тяжеловоз» на   лошадях. Возили лес. Однажды у Геннадия оказались плохо укреплены подсанки и когда ехали (зимой) через Оку, подсанки то и дело съезжали с дороги. Папаня у нас был очень строгий. Нервы у него с пустяка поднимались. А тут не совсем пустяк. Он рассердился, взял кнут, подошел к Геннадию и начал стегать его. А ему было еще 14 лет. За Геннадия заступился дедушка Василий. Он отругал папаню за то, что он бьет сына подростка по сути дела ни за что. Надо было ему помочь правильно увязать, укрепить подсанки. Геннадий вспомнил этот случай с некоторой обидой.
В конце двадцатых годов в деревне начали проводить коллективизацию. Бедняки вроде Ваньки Шишкина (так его звали) против колхоза ничего против не имели, т.к. они ничем не рисковали. У них ничего не было и им было выгодно объединиться с середняками, у которых была и лошадь, и корова, и хороший исправный хозяйственный инвентарь. Середняки – Иван Грачев, Владимир Цветков, наш папаня и другие в колхоз не шли. И собрания, на которых уполномоченные и проводили агитацию в колхоз, проходили иногда бурно. Мама была на этих собраниях и рассказывала впоследствии после переезда в город, как проходило одно из них: «Бедняки в колхоз записались быстро, а  середняки в колхоз не шли. Представитель из сельсовета предлагал и середнякам записаться. Я тут поглядела на Володю Цветкова. У него в руках была шапка, так он её то на одно колено переложит, то на другое. Он записываться не стал. Потом выступил, гнусавя, Шишкин: «Нет, у них сначала лисьи шубы отобрать, а потом уж и в колхоз звать». Но представитель по этому поводу сказал: «Товарищи, мы пришли сюда не лисьи шубы отбирать, а объединить вас в колхоз на добровольных началах». Впоследствии мама много раз вспоминала, как в последние годы жизни в деревне и ей, и папане все время дёргали нервы.
Беднота, в связи с тем, что мы и другие середняки решили в колхоз не записываться особенно внимательно следили за каждым шагом середняка, и за каждую ошибку старались подставить его под удар, сделать зло. Как-то в это время папаня и мама решили зарезать поросенка. Но знали, что по новому постановлению палить поросенка нельзя, а надо снимать с него шкуру. Иначе будет крупный штраф. Папаня зарезал поросенка, шкуру с него снял и ее убрал. Соседи узнали, что папаня поросенка зарезал. Прибегает Наталья Комлева и спрашивает маму: «Люба, вы поросенка зарезали?» - «Зарезали» - ответила мама. – «А шкуру сняли?» - «Сняли» - ответила мама. «Всё знают» - сказал кто-то (Наталья пришла не одна). «А как же не знать» - ответила мама. – Мы ходили в сельсовет. Там на стене объявление висит».
«А то был еще такой случай – рассказывала  мама. _ Отелилась у нас корова. Принесла телушку. Резать телушек запрещали. Я взяла и продала ее в Содомово на племя. Прошёл день или два. Приходят ко мне и спрашивают: «Люба, корова у тебя отелилась?» - «Отелилась – ответила я. – «А теленка куда девали?» - Продали. – «А кто вам велел?» - Продали как своего – сказала я и показала справку. Ну и отступились».
Жизнь середняков, не вступавших в колхоз, всё больше осложнялась. В такой обстановке папаня с мамой, а также и дедушка Василий с бабушкой Анной стали размышлять о том, не уехать ли жить в город, где папаня работал несколько зим, а дедушка Василий начал работать еще раньше. Да и решили уехать. Началась подготовка к переезду. Папаня начал узнавать, где дают участки под строительство дома. Сначала давали участки в посёлке Лапшиха. Тогда в 1929 году летом папаня вместе с мамой ходили посмотреть на Лапшиху. В Лапшихе уже стояли дома. Около многих домов стояли станки с бочками и черпаком с длинной ручкой. Мама тогда обратила на это внимание и на запах тоже, и стала уточнять: «Лексей, а что это за бочки стоят чуть не у каждого дома?». Папаня знал, что это за бочки и объяснил. Мама, услышав объяснение, сказала: «Ну, Лексей, и место. Тут говночисты живут. Нет, не бери здесь участок. Попроси в другом месте. Тут вонища, дышать нечем». Порассуждали, порассуждали, и решили просить участок в другом месте. Получили участок на улице Городской выгон, где вскоре в 1930 г. и поставили свой дом, приспособив под него мастерскую, доставшуюся при разделе от дедушки Степана. Намерение родителей уехать жить из деревни в город стало известно в деревне, и лишенная собственности беднота, пользуясь попустительством местной власти, начала нахальничать, стараясь всё, что возможно, отобрать у отъезжающих соседей – и по закону, и с помощью обмана. И им много удалось сделать. Мама, ходившая часто по разным делам в сельсовет, то и дело видела и слышала, как бедняки из нашей деревни вместе с теми середняками, которые, по выражению мамы, дудели с ними в одну дуду, не стесняясь ни мамы, ни мужиков из деревни Шубино, настойчиво говорили в сельсовете против нас, так что мама при этом однажды вынуждена была сказать: «Мужики, неужели вам не стыдно, вы бы хоть Шубинских  мужиков постыдились». Папаня был в это время в городе, работал на лошади.
Вспоминая эти далекие годы, последние годы жизни в деревне, когда деревенская беднота, вступившая в колхоз, старалась изо всех сил обобрать, на сколько только это возможно, отъезжающих в город соседей-середняков, мама, оставшаяся дома в то время одна, т.к. папаня работал в городе, рассказывала, сколько тревог и переживаний приходилось ей переносить в это время: «Бывало, увижу кто идёт незнакомый по деревне – как ножом по сердцу, думаю, наверно к нам с какой-нибудь неприятностью». Вспоминала, как она в это время была на деревенской сходке. Когда речь зашла о нас, о нашем отъезде, кто-то из колхозников, как будто Ефим Цветков, сказал: «Вы сахар поехали есть». А мама на это ответила: «Поедемте и вы с нами сахар есть. И вам дорога не закрыта».
Дом, в котором мы жили и который перед переездом папаня с мамой решили продать (т.к. перевозить решили мастерскую, надел дедушки Степана), этот дом беднота хотела у нас отобрать под избу-читальну. Бедняки ходили в сельсовет и оттуда пришел Свешников. Дома была мама. Посмотрел на дом сначала снаружи, потом зашел внутрь, посмотрел и сказал: «Ну и дом!». Он сказал тогда маме, что дом она может продавать. И ушел. Через некоторое время мама Свешникова встретила и он спросил: «Ну как, Синцова, дом продала?» - Мама ответила: «Продала». И Свешников, не удержавшись, сказал: «Ну у вас в деревне и люди!».
Но перед переездом папаня вынужден был сдать лошадь и весь инвентарь вместе с ней в колхоз. Добились на это согласия у местной власти. Через некоторое время, вскоре, нашу лошадь у них с колхозного двора украли. На собраньи в связи с этим Аксинья Емелина, у которой мы недолго жили, сказала колхозникам: «Вот вы отобрали у Алексея Степановича лошадь – отобрали несправедливо. Вот вам и наказанье». На нее тут же, как сказала мама, зашипели. Сделали еще одну пакость нам. Вынудили папаню с мамой сдать корову в счет поставки мяса за всю деревню с тем, чтобы каждый оплатил нам свой долг деньгами. Но деньги так и не уплатили. Всё, что было посеяно и посажено на поле – это тоже всё перешло колхозу без всякой компенсации за семена и затраченные труды.
Незадолго до нашего переезда отправляли в ссылку, как кулаков, семью Грачева И.И. Когда их погрузили на подводу, Наталье Комлевой вроде бы стало их жаль, и она сказала: «Не Грачевых бы надо выселять, а вон их» - и показала в сторону, где стояла мама. Мама этого забыть никак не могла. Вот какую память у мамы и папани оставило о себе деревенская беднота. Можно себе представить, сколько здоровья потеряли в это время папаня и мама. В такой обстановке происходил переезд из деревни в город. И мама, вспоминая всё это, о первых годах жизни в городе сказала летом 1973 г. во время своей роковой болезни: «когда мы переехали в город – думала, не наживусь».
Во время переезда в город и строительства дома папаня жил на квартире у Паухина Михаила, который тоже работал извозчиком. Дом М. Паухина находился почти рядом с полученным папаней под дом участком – на расстоянии всего метров триста. Это было удобно. В 1930. мастерская после дедушки Степана была перевезена и к концу года дом был, в основном, построен. Правда, он не был обшит. Перевезен и поставлен был также амбар, была построена конюшня для лошади. Денег у папани не хватало, строительство шло очень трудно. Свои золотые карманные часы, которые ему купил еще до женитьбы отец Степан, папаня продал И.Ф. Новожилову, у которого он долго жил на квартире.