Тату. Рассказы белого холста

                Это было недавно, это было давно…
               
                (из песни)
Уже третий день я выставляю в окне мастерской белый холст на мольберте, что означает, что художник нуждается в сюжетах, темах и предложениях. Затея, конечно, интересная. Должен вам сказать, что я доволен ее результатами. Когда-нибудь я обнародую эти материалы, может, получится книга.
Другой способ получения интересных идей – сон. Да-да, сон. Ну, не совсем сон. Как назвать это состояние, еще не придумал. Это – начало сна, когда ты еще все слышишь, но ответить уже не можешь.
Из последних осуществленных идей – эта работа «Автопортрет. После того», где нет портрета, но есть человек!
День четвертый. Вся надежда на Сон.  И на Кого-то, кто руководит этим процессом.
Время пошло назад.
Крутая улица одноэтажного городка, дома с одной стороны, с другой – деревья. Зима. Небольшой ветер гонит снег, дымовые трубы выбрасывают дым, который по цвету сливается с цветом низких облаков.
По проезжей части вверх идет мальчик, в валенках, в шапке-ушанке, коротком пальтишке. В одной руке у него маленькая скрипка «половинка», в холщевом чехле, в другой – папка с нотами. Он идет, напевая вторую часть концерта для скрипки и фортепиано Фере. Я знаю это точно, я помню этот день, я помню его всю жизнь, буду помнить до конца, потому что это иду  Я.
 Я  иду на концерт посвященный дню Красной Армии – мой первый концерт на сцене. Мне – 8 лет. Я огорчен, что родители поссорились. Началось с того, кто меня поведет, кончилось – что никто. У меня была большая надежда поразить, удивить, заставить относится с уважением – по- другому. Но звуки музыки были всегда со мной, и был только один страх, страх потерять эти звуки.
Родная улица, родные дома. Сегодня пятница. Из каждого дома несутся запахи субботней еды. Вот дом Фишмана – фаршированная рыба (гефелте фиш), дом Глузмана – с закрытыми ставнями и таинственной историей, которую я не знаю и по сей день! Идет мальчик восьми лет, ему холодно, мерзнут пальцы, а главное для него – не поскользнуться, не упасть, не потерять скрипку. Наконец,  Дом Культуры!
В фойе  нервничает Евгений Алексеевич – мой учитель. В тепле пальцы начинают оттаивать: тысячи иголок вонзаются в кожу. Меня ведут в туалет и холодной водой восстанавливают чувствительность пальцев.
Я выступал последним. Вышел в черной бархатной куртке, в бархатных черных штанишках, в черных лаковых туфлях и с огромном голубым бантом. Моя аккомпаниатор Циля -  прыщавая девочка выпускного класса - пыталась играть так громко, будто в ее жизни это ее последний и решительный бой.
Незаметно, маленькими шажками, я приблизился к партеру. Думаю, меня слышали теперь лучше. Я закончил играть. Что-то случилось в зале. Многие повыскакивали с мест, бросились на сцену. Меня подняли на руки. Я испугался, но зал аплодировал, кто-то кричал «Браво»!..
Потом меня усадили. Стали появляться конфеты, мандарины, какие-то куклы… Но ни мамы, ни папы не было рядом… Я заплакал.
О чем это я? Об этом не знал никто. Это была долго не заживающая рана на моем маленьком сердце, которая потом превратилась в первый большой рубец…
Время – вперед!
Я просыпаюсь.
Уже утром следующего дня я приступаю к работе рисования.  Перспективу моей улицы я помнил досконально и до конца дня я с этим справился. Я раньше лег спать, чтобы утром, с новыми силами заняться малышом, - главным персонажем картины. Что-то меня беспокоило, сон не шел. Может, это воспоминания детства так взволновали меня? Просто должен был быть мальчик, этот мальчик должен был стать мной, - так  я  смогу отдалиться от него, посмотреть со стороны, угадать его мысли. Сложнейшая задача.
Во мне стал пробуждаться страх: «по силам ли мне это?» Дождавшись, наконец, утра, я сел за мольберт. С чего начать? Я все вижу: он идет, ему должно быть обидно, холодно – из-за ветра. Руки замерзают, идти далеко… из носа течет… но нужно  не упасть, спасти скрипку… По мере того, как я это обдумывал,  рука с кистью стала двигаться автоматически стала находить нужные краски и класть их в нужные места… Стал появляться несчастный мальчик, который куда-то идет с неизвестной целью. У него не было никаких желаний.
В этот день я больше не работал, повернув холст к стене. Ночь прошла быстро и незаметно. Мне показалось, что я все понял и знаю, как все сделать. Встав пораньше, счистив мастихином вчерашнюю краску и промыв то место, где должен появиться главный персонаж,  я приступил к работе. Это был другой мальчик, ему уже стало тяжело, но цель укрепила его желание идти до конца…
Работал я долго и, как мне казалось, успешно. Растратив все силы, в одночасье рухнул в постель и заснул до самого утра.
Утром, первым делом, включив верхний свет, я пошел смотреть на то, что сделал вчера….
Это был провал.
Этому, на холсте, никак не ставало холодно. Его не волновало отсутствие родителей. Он не напевал вторую часть концерта Фере. Не чувствовал запаха субботней еды из дома Фишмана – фаршированной рыбы и из дома Беккермана – гусиных шкварок с луком, не обращал внимания на дом Глузмана с закрытыми ставнями. В общем - катастрофа!
Иду несчастный, с опущенной головой в ванную, поднимаю глаза, смотрю в зеркало и чувствую, как у меня расширяются зрачки и поднимаются волосы на голове… Там, в зеркале, на моей груди ярко обозначилось тату!  С него  на меня смотрит мальчик лет восьми со скрипкой в холщевом чехле в одной руке, и папкой для нот – в другой. Это - не Я. Но в нем есть что-то что я не мог никак найти: и та боль, и решительность и уверенность в себе…
Взяв большое зеркало из ванной,  вычистив вчерашнюю работу, я немедленно приступил к новой. Тату из зеркала вело мою руку! Вы не поверите, но закончил писать, когда тату не груди стало еле видно, а рука уже не могла держать кисть. Наступило утро...
В утреннем свете все контуры стали четче. Высветлились отдельные фрагменты и главное стали появляться запахи: тонкий запах корицы – это штрудель тети Маши, остренький – от фаршированной рыбы Фишманов, - насыщенный – от жаренного лука в гусином жиру из дома Беккерманов. Все это стало второй частью для скрипки и фортепиано  Фере. По мере того, что музыка слышалась громче и громче, казалось, лицо приближалось. Вот он, этот печальный, но твердый взгляд: не жалейте, смотрите на меня ласковей, я справлюсь, лишь немного поддержите меня!.. Это был Я! И Я заплакал…
Встреча с прошлым легкой не бывает. Кто эту встречу устроил?
Ответ на этот вопрос я не знаю до сих пор, жизнь стала… несколько иной.
Каждое 23 февраля я закрываю окна шторами, достаю картину из-за шкафа, тщательно вытираю ее сухой тряпкой от пыли и ставлю на мольберт. Я выставляю на картину свет, включаю старый проигрыватель с пластинкой, на которой записан концерт Фере для скрипки с оркестром (оказывается, он написан для  оркестра и скрипки!) в исполнении восьмилетнего мальчика и Филадельфийского симфонического оркестра. Эта запись сделана много лет тому назад. Может, эти восьмилетним мальчиком должен был быть Я?..
Если Вы, проходя мима окон моей мастерской, увидите в окне белый холст, - значит, я еще жив. Жду вас к себе!   

2018