Предновогодний кураж

    

     У меня было приподнятое, эйфорийное настроение. Это настроение было всколыхнуто
не только употреблённым спиртным, но и тем, что близился Новый Год. Да-да, припоминаю: это был самый канун Нового Года. Предпраздничное настроение уже колыхалось внутри, будоражило сознание и веселило душу. В эти предновогодние дни многое припоминалось, многое мечталось, многое грезилось и… мало, что из этих грёз и мечтаний воплощалось в реалиях. Но ведь нам известно о превратностях и коварствах судьбы. Поэтому мы всегда готовы к тому, чтобы встретить её такой, какая она к нам явится, или тихо и незаметно придёт. Вот, как приходит весёлый, праздничный неумолимый Новый Год, доставляя нам радостные хлопоты и заботы, а вместе с ними веселое, неизбывное настроение и кураж.
     В нашей северной округе в это приснопамятное время во всю трещали сорокаградусные, и ниже, морозы. Густой серый смог, придавленный морозом к земле, окутал город Ноябрьск своей плотной пеленой, ограничивая и без того не очень хорошую видимость. Окна домов, уличные фонари тускло, с необычайно бледновато- желтым цветом излучали свет в эту морозную мглу и серость. Неимоверно скрипел снег от разворачивающихся на остановке редких легковых машин. Я уже собрался перейти дорогу и идти домой, как у киоска увидел своего старого знакомого. С этим старым знакомым мы какое-то время работали в одной бригаде капитального ремонта скважин, но потом наши стёжки-дорожки разошлись и вот теперь только случайные встречи нам дают возможность пообщаться и повспоминать нашу романтическую совместную работу в Управлении повышения нефтеотдачи пластов и КРС.
     - Виль, ты что ли? – всматриваясь в моё лицо и, хлопая меня дружески по плечу, выговаривал он с улыбочкой эти приветственные слова.
     - Не узнаёшь? Так здорово изменился? Или это морозное марево так меняет наши обличья, что трудно в этом осевшем наземь тумане распознать кого бы то ни было?
     - Наверное так, - подтвердил Халил мои доводы.
     - А ты сам-то какими судьбами здесь оказался?
     - Да, к земляку своему заскакивал. Мы с ним из одного села, да и учились в школе вместе; вместе и на север после службы махнули. Вот так друг друга изредка навещаем и поддерживаем.
     - Не сидится тебе дома в такой мороз?
     - Да как тут усидишь, если Новый Год на носу. Да ведь и старый надо достойно проводить. Как-никак целый год прожили и, слава тебе господи, успешно и хорошо.
     - Ну, это у кого как, - проговорил я.
     - А у тебя что? Есть какие-то проблемы?
     - Да нет! Вроде б как всё нормально…
     - Ну, а говоришь «у кого как». Ты меня не пугай, - заулыбавшись, проговорил Халил.
     Халил вдруг встрепенулся и, прикусывая нижнюю губу, склонившись ко мне, воскликнул:
     - Слушай?! За это «хорошо» надо выпить. Ты как?
     - В принципе, не против.
     - Тогда берём спиртное и едем в один притончик. Я, думаю, нас там неплохо примут,
и мы там хорошо посидим. Годится?
     - Годится, - ответствовал я, потирая замерзшие щеки.
     Мы ещё какое-то время торчали на остановке «Киевская», ожидая автобус, т.к. такси
в такой лютый мороз практически не ходило. Нам надо было добраться на Оболонь, в этот приютившийся на окраине города посёлочек. Вроде б и пешком можно было дойти, но 
в такую стужу, мы не решились на такой подвиг; уперто ждали автобус и вскоре он подошёл. Двери автобуса едва-едва открывались, их пришлось, чтоб войти в салон отжимать руками. В самом салоне сидело три недвижимых и молчаливых человека, наглухо закутавшись в тёплые одежды.
     Мы ещё долго рыскали по посёлку, отыскивая нужный нам балок. Я уже начинал немного нервничать и злиться на Халила, что он повел меня не знамо куда, но он, указывая на очередное вычурное строеньице всё время говорил: «Вот, кажется, этот. Точно! Этот». - «Так, кажется, или этот?» – переспрашивал я его.
     Наконец он обрадовано завосклицал:
     - Да вот – вот! вот он! Вон, слева от него магазинчик… Всё, пришли!
     Мой товарищ робко постучал в дверь. В балке в ответ на наш стук, что-то громыхнуло, затем скрипнула дверь, послышались шаги. Легкая, дощатая дверь резко распахнулась и в проёме показался парень лет тридцати. Я его тоже как бы знал, во всяком случае, на лицо-то точно, но близко мы не были знакомы. Он тоже какое-то время работал в КРС, но потом, то ли сам уволился, то ли его выгнали – этого не ведаю. Парень внушительного, но не складного телосложения. Широкие плечи, мускулистые, словно налитые, руки. Сутуловат. Не красавец и не урод. Глаза большие и раскосые. Он скуласт. Губы оттопыренные и,  немного припухлые. Всё это создает вид вечно не выспанного человека. Вот и сейчас он смотрел на нас своим мутным равнодушным взглядом, ничего не спрашивая.
     - Здорово! – выкрикнул с некоторой усмешкой в голосе Сагутдинов, протягивая ему руку.
     - Здорово, - вяло ответствовал хозяин.
     - С наступающим тебя!
     Я тоже поздоровался с Андреем, так звали этого нескладного парня. А Халил, меж тем по-простецки рубил:
     - Ну чего? Можно к тебе на пять капель?
     - Проходите, - немного оживившись, проговорил бывший помбур.
     Мы прошли коротенькие, тесные сенцы и тоже в небольшой дверной проём, какие бывают в русских банях, вошли в помещение. В балке* было тепло и уютно. Новогодней елки не было, но комнаты и маленькая и большая были украшены по-новогоднему. На нитках висели игрушки и кусочки ваты, а на шторах пришиты блёстки и поделки из цветной бумаги. Вобщем, всё говорило о том, что здесь собираются встречать Новый Год,
пусть и без елки, но по исконно русской традиции и обычаям. Ведь Новый Год все-таки! Хотя это и было только тридцатое, а не тридцать первое декабря. Но вся обстановка и сами жильцы  говорило о том, что сегодня именно тридцать первое декабря и скоро, вот-вот наступит Новый Год.
     Хозяйка нарядная и приветливая стояла посреди комнаты, завораживающе смотрела во все глаза на нас и приговаривала:
     - Гости! К нам гости! Милости просим. Давайте раздевайтесь. А замёрзли-то как, замёрзли.
     - Да, долго ваш домик найти не могли. Я ведь у вас всего один раз был, - проговорил Халил, а хозяйка подхватила: - Что-то припоминаю. Тебя, кажется, Халил зовут?
Так точно! – по-военному отчеканил Сагутдинов.
     - А друга твоего как величать?
     - Познакомьтесь: его зовут Виль.
     - Очень приятно. Интересное и редкое имя. Татьяна, - протягивая мне руку, проговорило это милое создание, приветливо и добродушно при этом улыбнувшись.
     Я удержал на какое-то мгновение её горячую маленькую ладошку и посмотрел её в глаза; осмотрел её внешне. Она была хороша собой. Высокая, стройная, с веселым искрящимся взглядом. Длинные накрашенные ресницы её больших зеленых глаз, придавали её некую вальяжность и некую распутность, и свободу, которой она вправе

Балок* - небольшой рубленный или сборный домик для временного проживания на севере.


распоряжаться, как захочет. Её стройная фигурка так и притягивала к себе; её так и
хотелось прижать и поцеловать в сочные, красивые и правильные губки. Русые вьющиеся волосы, спадали на плечи. Она была в тонком, каком-то воздушном платьице, с пояском.
Оно облегало её стройную фигуру, подчеркивая все достоинства этой прекрасной дамы.
Она меня приятно впечатлила. Хозяин же сидел на скамейке, приставленной к накрытому
по-праздничному столу. Он был чрезвычайно молчалив. По всей вероятности, он только что проснулся и ему было плохо, от выпитого ранее спиртного. Стол был покрыт белой накрахмаленной скатертью. В ажурной хрустальной вазочке стояли красиво свёрнутые салфетки. Оливье аппетитно поблёскивало в светло-зеленой глубокой чаше. Красные, помидорки, шпроты, зимний салат и прочие закуски красовались на простом дощатом столе, спрятанном под белоснежной скатертью. Все праздничное съестное нагоняло аппетит и требовало пропустить по рюмашке, за уходящий прожитый нами год. Больше всего этого хотел сам хозяин, особенно после того, когда мы с Халилом выставили на стол коньяк,  водку и пиво. Сидя на скамейке спиной к столу, он всё изворачивался, чесал свою нескладную лысую голову и посматривал на стол; но сказать «давайте выпьем» не решался – ждал, когда это произойдёт естественным образом, степенно, как с заправдошними гостями. Андрей сидел совсем не по-праздничному, одевшись по-простецки: в спортивных штанах, и матросской тельняшке. Он был довольно внушительной комплекции; она-то и придавала ему некоторую неуклюжесть и заторможенность. Но что характерно: водку выпивал красиво и шустро – на один глоток. Опрокидывал и ставил рюмашку на стол с пристуком, мол, вот так, ребята, надо пить – учитесь, пока я жив. В это время из тесной крохотной кухоньки вышла хозяйка с чистыми рюмашками в руке.
     - Ребят, давайте за стол, проводим старый  год. Конечно, Новый наступит только послезавтра, но ничего! Мы его провожаем, немного загодя…Она вдруг прикрыла лицо левой рукой, умолкла на какое-то мгновение и заговорила дальше.  - Быть может, это мой последний год, который я живу на этой грешной земле…
     - Танюш, ну… перестань, - подняв свою тяжелую, большую голову, проговорил Андрей. Давай сегодня не будем об этом.
     - Да-да! Не будем о грустном. Давайте пить, гулять, веселиться. – Она щёлкнула клавишу магнитофона, стоящего на подставке в углу и из него полилась музыка. Это были хиты нулевых годов. Вообще это был сборник, в котором были разные песни и композиции вплоть до рока. Сели за стол. Заговорили.
     - Андрей, - спросил я его, - а ведь ты, кажется, у нас в КРСе работал?
     - Да, работал, - утвердительно и молодцевато ответил Андрей. Выпивка его взбодрила.
Он немного преобразился, стал разговорчивее.
     - А что? Уже не работаешь?
     - Нет, не работаю.
     - Чем занимаешься?
     - Пока ничем. Ищу работу.
     Татьяна высасывая помидорку и, косясь на Андрея, проговорила с назиданием:
     - Да ничего он не ищет. Валяется целыми днями на постели. Вообще работать не хочет.
     - Тань, ну это же не так, - попытался возразить своей сожительнице Андрей.
     - Да что не так? Там поработаешь – бросишь, ещё куда-то устроишься… так и шаромыжничаешь. А вы, ребят, где работаете? – обратилась она к нам.
     - Да там же, в КРСе.
     - Ну и молодцы. Семейные?
     - Да, семейные.
     - И дети есть?
     - И дети есть, - разом ответили мы с Халилом.
     - А у нас вот никого нет… и не будет. Никого Господь бог не послал… - опуская красивые глаза вниз, с чрезвычайной грустью проговорила Татьяна. Но вдруг тряхнула головой; её светло-русые волосы колыхнулись, она мило улыбнулась, взяла стопочку и,
приподняв её над столом, задорно проговорила:
     - Ну! за нас!
     - За нас! – подхватил Халил.
     Хрустальные рюмашки приятно звякнули, сомкнутые над столом. Мы их разом опрокинули. Выпила и Татьяна.
     - Андрей, а ты откуда сам будешь? – спросил я его, поддевая вилкой шпроту из глубокой тарелки с золотой каёмкой.

     - Из Горького, - протянул он, всматриваясь в меня.
     - Из Горького?! Так мы с тобой, брат, земляки.
     - И ты с Горького?
     - Да оттудова. Но не с самого Горького, а с области. Конкретно: с Воскресенского района.
     - А-а, слышал такой… даже по-моему бывал там. У вас там, кажется, Ветлуга-река.
     - Есть такая.
     - А-а, ну вот-вот мы по ней в восьмидесятом году на плотах спускались. Красивая, надо сказать, речушка.
     Тут он снова посмотрел на меня, будто пытался понять верю ли я в то, что он говорит и продолжал:
     - Да-да, я коренной горьковчанин. Вот ты не поверишь, а ведь я играл за Горьковское
«Торпедо».
     - Не может быть! – воскликнул я, услышав такую новость.
     - Вот истинный крест. Я играл недолго. Меня вышибли оттуда за несоблюдение спортивного режима. Ну, сам понимаешь…
     Он ударил тыльной стороной правой руки ладони по своей массивной шее.
     - Понятненько. А ведь мог бы жить, - шутливо прорёк я эти слова.
     - Мог бы. Да вот пристрастился к винишку. Ведь горьковчане любят это дело и, говорят, что как никто другие в нашей России. Вот и я оказался из числа тех, кто не может справиться с зеленым змеем, плюс патологическая лень, - откровенно признался Андрей, берясь за стопку водки, немного при этом повеселев и став разговорчивей.
     - А помнишь, - продолжил он после выпитой рюмашки, - у нас в «Торпедо» играл знаменитый на всю страну вратарь Виктор Коноваленко.
     - Наслышан о таком.
     - Так вот, его включили в состав сборной Советского Союза; они тогда поехали на чемпионат мира и его в Москве, в Шереметьево вернули, потому что обнаружили чемодан водки. Как рассказывают любители хоккея - он тоже любил водочку.
     - Да, - коротко резюмировал наш диалог Халил, - вот так люди сначала ломают себе карьеру, а потом и саму жизнь.
     С темой хоккея Андрей ещё более оживился, его лицо просветлело. Он ушел в другую комнату и через некоторое время вышел оттуда парадно одетым. На нем красовался коричневый модный батник и серые хорошо наглаженные брюки.  Постепенно и мы сами и атмосфера этого предновогоднего вечера преображалась; она становилась насыщеннее, ярче, колоритнее. Она становилась дружественней и теплей. Мы все понемногу хмелели
(именно хмелели), а не пьянели и от этого наши души и чувства раскрепощались. Они становились возвышенней, обостренней и раскованней. Из динамиков вдруг полилась до боли знакомая мелодия, это был «Белый танец». Татьяна подошла ко мне и участливо, мило, с едва заметной улыбочкой, беря мою ладонь, в свою горячую ладошку проговорила:
     - Потанцуем!
     Мы вышли на середину этой сумрачной небольшой комнатёнки и закружились в танце.
Мои натруженные, огрубелые от адской работы нефтяника руки, непроизвольно при –
тягивали к себе Татьяну. Её красивый бюст упирался в мою грудь. Мы смотрели друг другу в глаза и не могли насмотреться; будто влюбленные упивались друг другом. Так мы молча танцевали под эту изумительную и прекрасную мелодию. После белого танца гря-
нула рок-н-рольная ритмичная и захватывающая композиция. Халил, я и Татьяна разом встрепенулись, встали в круг и начали шпарить рок-н-рольный танец. От буйства танца мы ещё более ошалели. Он придал нам ещё более куража и раскованности. Лишь Андрей
сидел на скамье в наклонку задумчивый и немой, видимо, ждал, когда кончится танец
и мы сядем за стол, чтоб опрокидывать рюмашки. Но мы не унимались. Мы по очереди с Халилом приглашали Татьяну на танец, как только начинал звучать медленный
фокстрот. Татьяна была обворожительна, мила и красива в эти мгновения. Она шутила, смеялась, хохотала и шутки острые, веселые и забавные выливались из нас, словно
терпкое искристое вино, в хрустальные бокалы. Она непроизвольно, смеялась, хохмила. Мне довелось украдкой  поцеловать её в губы. Она не противилась и напротив, как мне показалось, что если бы была возможность, мы бы с ней утонули в поцелуях. Её красивые губки бантиком, причем не накрашенные, так выразительно выглядели на её милом личике, что хоть бери кисть и пиши портрет. Я мельком подумал, как такая красавица попала в руки к этому угловато-чубатому парню. И вообще такой очаровательной даме не место в этом зашоренном полуразвалившемся балке, где они с Андреем проживали. Мне сделалось обидно за Татьяну.
     Но вот мы снова сели за стол. Андрей встрепенулся:
     - Халил, наливай, а то уйду, - пошутил он, едва заметно улыбаясь.
     - Понял, товарищ командир – будет исполнено.
     Мы опрокинули по очередной рюмашке. Задористый и искромётный Халил пред-ложил побороться на руках, что мы и начали делать, сдвинув закусь на край правой стороны стола. У меня с хоккеистом вышла ничья, а Халил поборол нас обоих. Без борьбы на руках и застолье не застолье. Я и сам любил и люблю это дело. Татьяна все то время
пока мы боролись на руках, молчаливо прохаживалась из одной комнаты в другую. Она вдруг сделалась молчаливой и грустной. И даже какой-то отрешонной и потерянной.
Её взгляд обострился; она будто что-то усердно искала и не могла найти.
Нам вдруг стало слышно, как она шепчет:
     - Муся, Муся, где моя любимая Муся.
     Мы притихли, молча наблюдая за Татьяной.
     - Андрей, - обратилась она к своему суженому, - где наша Муся?
     - Гуляет, поди, - равнодушно и даже с некоторой насмешкой проговорил Андрей.
     - Как гуляет? Она же замерзнет.
     - Всё не замерзала, а тут замерзнет?! Ничего с твоей Муськой не случится. Нагуляется да придёт. Нашла об ком беспокоиться. Давай-ка лучше выпьем.
     - Нет-нет, - встревожено говорила Татьяна, - пока не найду Мусю, я не успокоюсь.
     Мы с Халилом поднялись из-за стола и тоже начали искать Муську. Ползали с ним на коленях по холодному, промерзшему полу, заглядывая во все шхеры, где могла бы спрятаться кошка, но её нигде не было. Мы буквально сбились с ног, ища Мусю.
Татьяна всё так же меланхолично и потерянно бродила из комнаты в комнату и причитала:
     - Муся, Мусечка, ну где ты – отзовись. Нет, я не переживу эту пропажу.
     На Татьяну без боли в сердце невозможно было смотреть, настолько она выглядела потерянной и несчастной. Халила вдруг осенило выйти в небольшие сенцы, через которые жители этого балка выходили на улицу. А как входишь в балок – ступаешь сначала на тесную дощатую площадочку, далее по полусгнившей и покосившейся лесенке поднимаешься на другую площадочку, где рассоложена входная дверь в балок. А слева от
этой двери еще дверь, за ней  находится небольшое помещение, навроде чулана в деревенской избе. Но не он привлёк наше внимание, а кованый, старинный сундук, приткнутый к стене балка, рядом с лесенкой по правую руку.
     - Вот это раритет, - воскликнул я, увидев эту старину. – Сундук был, как новый и расписан под Хохлому. Татьяна, увидев, что мы рассматриваем сундук, проговорила:
это Андрей из Горького привёз от своей бабушки. Она у него живет в Семёнове. А Семенов – это один из центров хохломской росписи.
     Мы не заметили, когда вышла Татьяна. Она стояла позади нас, скрестив руки на груди,
в своём воздушном светло-зеленом платьице.
     - Танюш, иди в дом, ты же замерзнешь. Найдется твоя Муся, не переживай ты так.
     - Нет, - категорично проговорила Татьяна, - не успокоюсь, пока нейду свою любимицу.
    
          Меж тем, Халил, оглядывал раритет, хлопал коваными ручками сундука, приподнял его крышку. Между сундуком и стенкой коридорчика оставалось пространство. Ему вздумалось прошарить там рукой. Он запустил туда руку, а сам, вывернув голову, пристально смотрел на нас с Татьяной. И потом, словно фокусник, вдруг резко выдернул оттуда свою длань, с белой, словно снег, кошкой. Муська и после этой экзекуции не пискнула, а Татьяна громко и восторженно воскликнула:
     - Муська! Моя Му-усенька… нашлась родненькая. – Она потирала руки, ожидая принять Муську, а Халил так и держал её на вытянутой руке, будто фонарь, которым хотел освятить сени и нас с Татьяной. Татьяна протянула руки, забрала кошку и мы все втроём с ценной находкой с клубами пара зашли в балок. Все трое изрядно подзамёрзли. Халил не преминул с юморком сказать:
     - Ну, что? согреемся?!
     Андрей безучастно сидел на скамейке, молча, взирая на происходящее.
     - Я не замёрз. А вы согрейтесь… наливайте, наливайте… - вяло проговорил он.
     Наполнили, выпили, еще налили и ещё выпили. Из другой комнаты вышла повеселевшая Татьяна. Её щеки от терпкого сухого мороза порозовели, она прихорошилась, повеселела, и взгляд снова излучал искромётность. На этот раз Татьяна выпила коньяка. Всё стало возвращаться на круги своя; то есть мы снова стали плясать и веселиться. Даже спели акаппельно  «Ой, ты не вечер, ты не вечер…»  Особенно красиво, мелодично и вдохновенно пел Халил. Его баритон был впечатляющ и хорош. Окаянные от веселья и празднества мы сидели и были в тот момент самые счастливые. Наши романтические натуры трепыхались и пели. Этот предпраздничный унисон пронизал нас до корней волос. Так благостно и романтично я не сиживал с самой своей ветреной и неуёмной молодости, когда мы ходили на престольные праздники в соседние деревни
и там залихвастски гуляли с утра и до самого рассвета. Там, в гостях, нас обильно подчевали и угощала наша ровня, наши знакомые и друзья. Конечно же, кое-где нас не забывали угощать и «берёзовой кашей». Но к этому  «угощению» мы всегда были готовы.  Это только  более забавляло и закаляло нас. Да-да с восходом солнца
мы очумелые от драк и любовных ухаживаний за девчонками, шли восвояси непобежденные, влюбленные и… повзрослевшие в свою деревню. Это были незабываемые времена. Все эти традиции, да и сами праздники давным давно канули в Лету. Деревни захирели и почти исчезли. Да и мы сами стали другими. Я вдруг вспомнил понравившиеся строки о деревне какого-то неизвестного поэта и у меня вырвалось:
     - Хотите стихотворный экспромт, - громко проговорил я, чтоб меня услышали.
     - С удовольствием, - откликнулась Татьяна и впилась в меня взглядом.
     Я начал декламировать стих со свойственной мне экспрессивностью и напористой интонацией:
Я родился в деревне,
В небольшой и далёкой.
На земле нашей древней,
На земле совоокой.

Там льняные поля,
Да урманы лесные.
Вкруг церквей тополя,
Тополя вековые.
Я родился в деревне,
Ну, а вырос в России,
Где убогий и странник
Подаянье просили.
Там теперь всё не так,
Да и мы не такие.
Не шумят тополя,
Тополя вековые.
     - Здорово, лирично, - проговорила Татьяна и смолкла, а из магнитофона вдруг вырвалось: « И только музыка, музыка, музыка - без которой не будет конца…» Музыка резко громыхнула и так же резко смолкла; может, зажевало плёнку, а может, запись в этом месте обрывалась. Только в этот самый момент наступила гробовая тишина. А Татьяна в этой звенящей тишине, запрокинув голову, грустно и самозабвенно проговорила:
     - А у меня конец скорый… уже скорый…
     Мы с Халилом переглянулись, оба пожали плечами, скорчив недоуменные гримасы
на своих лицах. А Андрей, оперевшись правой рукой на колено, вывернул голову и с усмешкой посмотрел на нас, как бы говоря: «Вы слышали, что сейчас сказала эта дура?» Он хмыкнул, мотнул головой и наклонившись, уставился в пол.
     - Танюш, - не выдержал я этой непонятной паузы и её загадочных, фатальных слов, -
а почему ты так говоришь о себе, на это есть причина?
     - Если я так говорю, значит, есть. Я просто устала держать это в себе. Мне некому выплакаться и меня некому пожалеть. У меня никого нет. Я на этом свете одна-одинешенька.
     - А Андрей?
     - Андрей? – горько хмыкнув, проговорила она это имя. – Андрей лишь случайный попутчик в моей неудавшейся и короткой жизни.
     - Почему не удавшейся, - возразил я, – всё в наших руках. Мы сами кузнецы своего счастья. Не надо опускать руки. Не надо унывать и печалиться. Кстати, на этот счёт есть
взбадривающая и назидательная поговорка-притча: «Уныние – хула Богу».
     - А ты веришь в Бога?
     - Верю, - коротко бросил я это слово.
     - А я вот нет, не верю и в церковь не хожу. И мне почему-то хочется туда пойти.
Пойти помолиться… А я и молиться-то не умею.
     - Научишься.
     - Скоро Рождество Христово. Андрей, - обратилась Татьяна к пригвожденному к скамье хоккеисту. – Давай на Рождество сходим в храм. Хоть на молебне постоим, поставим свечи, на образа посмотрим, а? Давай сходим?
     - Сходим, - вяло и безучастно проговорил Андрей.
     - Мы теперь уходим понемногу, - снова отрешенно и грустно зашептала Татьяна, -
в ту страну, где тишь да благодать. Вот и мне теперь настало время, бренные пожитки собирать.
     - Есенин! – воскликнул я, узнав знакомые строки.
     - Да он. Мне его скорбный образ понятен и близок.
     - Да что ты всё ерунду какую-то мелешь, - вспылил вскочивший со скамьи хоккеист. –
Что тебя всё раздирает эту непонятную чушь и глупость нести.
     - Это не чушь и не глупость, - парировала Татьяна на недостойные слова своего сожителя. – Это правда.
     - Что правда?
     - То, что я скоро умру.
     - Ну, вот! Мы Новый Год встречать собираемся, а она умирать надумала. Тань,
давай закроем эту заупокойную тему. Давай не будем об этом. У нас гости. И ведь
сама понимаешь: им неприятно всё это слышать.
     - Неприятно – пусть уходят.
     - Танюш, - обратился я к хозяйке дома, - давай не будем о грустном. Ты такая молодая,
красивая, зачем ты впускаешь в себя эти страшные мысли, откуда у тебя эти предчувствия и фатальные знамения? Неужели и правда есть повод так говорить.
     - Да есть. И мне страшно одной чувствовать свою беду. Мне хочется поделиться с кем-то своей страшной участью.
     - Ты безнадёжно больна?
     - Наверное…
     - Всё равно, - проговорил молчавший до этого Халил, - не унывай. Виль правильно сказал: не унывать, бодриться и… будем жить… будем жить, - пьяно закончил он свое короткое высказывание, опустив голову на грудь.
     Молчание.
     - Что там у нас с музыкой? – задался риторическим вопросом Андрей, подходя к
магнитофону.
     Он начал щёлкать клавишами и вскоре музыка заиграла. Мы встрепенулись, вспомнив
недавние искромётные танцы. Но танцевать в центр комнаты, на этот импровизированный танц-пол уже никто не пошёл. Мы огрузнели. Черные, как смоль,
волосы Халила спутались, на его смуглом лбу выступила испарина. Он снял пиджак и
сидел в своей красивой клетчатой жакетке и… в галстуке, который я только сейчас и разглядел. Халил был одет с иголочки. Он тоже проживал с женой и маленьким сынишкой в балке, в посёлке Геологов. А я со своей семьёй в общаге.
     Выпивка закончилась, и всё говорило о том, что нам пора домой – пора домой!
Но уходить вовсе не хотелось. Я, облокотившись на подоконник, вскинув голову, увидел
в оттаявший кусочек стекла оконного проема ночное небо. По всей вероятности, погода менялась. Тяжелого, густого смога – как не бывало. Набежавший южный ветерок прогнал его. Он раскачивал редкие голые деревья, стоящие вокруг балка, сдувал с крыши снежок
и гнал по высоким и плотным сугробам позёмку. Конечно же, мороз всё ещё сохранял свою крепость и жгучесть. Полная и светлая Луна, вкупе с яркими светящимися в небе звездами, делали ночь светлой. Время за полночь. Причудливые, словно нарисованные узоры, красовались на стёклах оконного проёма. Меня ещё с детства это очень занимало.
Когда на нашу деревеньку и окрест спадали крепкие морозы, то вот так же в избе дед мороз расписывал все окна этими причудливыми узорами. Обычно они напоминали веточки ели, занесённые пушистым снегом. Бархатистый снежный налёт долго сохранялся на окнах, до тех пор, пока не спадали морозы.
   

     Андрей ушел, не попрощавшись, во вторую половину балка. Татьяна, прислонившись к косяку дверного проёма, стояла, скрестив руки на груди задумчивая и грустная. Пошатываясь, я прошел к входной двери, где с правой стороны от неё находилась вешалка. Там, в ворохе одежды я кое-как отыскал свою дубленку. Напяливая, её на себя, я
всё взглядывал на Татьяну и Татьяна смотрела влажными глазами на меня. Несомненно, мы понравились друг другу. Нас влекло друг к другу неожиданно вспыхнувшее непонятное, но какое-то теплое и захватывающее чувство. Одевшись, я отошел в сторону, а Халил стал копошиться в той вешалке, ища свою верхнюю одежду. Татьяна вышла на середину комнаты. Я подошел к ней и, взяв её за плечи, притянул к себе.
     - Танюш. Спасибо за славный, незабываемый вечер. Будь счастлива.
     - Нет, счастливой я уже никогда не буду. Уж, если только там, на небесах…
     - Ну что за пессимизм, что за нежелание вести борьбу за достойную жизнь. Кстати, ведь уже наступило тридцать первое декабря. Сегодня будем встречать Новый год.
Танюш, с Новым Годом всё пойдет по-новому, вот увидишь: всё изменится. Ты достойна лучшей доли. Господь Бог всем рано или поздно посылает помощь и у человека наступают благодатные и добрые времена. Несомненно, они (времена) придут и к тебе.
Так пытался я взбодрить и утешить Татьяну в её, навалившейся и гнетущей печали,
которая её терзала и мучила. И всё же этот случайный предновогодний вечер её несколько развеял и повеселил.
     - Как хорошо, что вы сегодня к нам пришли, - признавалась Татьяна, когда мы стояли
с Халилом  у двери, одетые, чуть покачиваясь, готовые выйти на мороз и ветер.
     - Танюш, до свидания, - беря её за руки и притягивая к себе, - проговорил я с комом
в горле эти слова.
     - Нет, прощай, прощай Виль. Больше не увидимся. Ты славный парень. Я это чувствую и вижу. Быть может, ты и есть тот человек, с которым мне в жизни начертано было соединиться для настоящей земной любви? Наверное, это так. Но… не судьба…
Не судьба… Всё не то и не так. Как там говорится: Мы предполагаем, а Бог располагает.
     - Да, все мы ходим под Богом.
     - Виль, нам пора, - отозвался из закута Халил. Он так и стоял там и лишь на прощанье
произнёс:
     - Тань, с наступающим тебя. Всего тебе самого доброго. Спасибо за гостеприимство.
Всё было славно и хорошо.
     Дверь скрипнула. Клуб холодного пара ворвался в балок, Халил вышел, а мы с Татьяной задержались . Я прикрыл дверь. Мы с ней нежно и сладко на прощанье расцеловались. Она судорожно и крепко сжимала
мои огрубелые, мозолистые от работы ладони и всё смотрела и смотрела мне в глаза, будто что-то ждала; ждала от меня каких-то особенных фраз и слов, которые бы её
утешили и обнадёжили. Но ничего такого я в тот момент сказать уже не мог. Дверь снова всхлипнула, когда я торгнул её плечом. Я еще раз оглянулся и увидел Татьяну с поникшей головой, и облёгшими лицо волосами.
***

     - Ну, бывай здоров, - сказал я на прощанье Халилу. – Мы пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Ветер гнал снежную позёмку по  скользким блестящим от света фонарей дорогам и утоптанным тротуарам. Косматые, синие тучи неслись по небу,
то пряча в своих встрепанных воздушных завитушках светлую одинокую Луну, то давали ей вырваться из их навязчивого ночного плена. Я шел, кутаясь в поднятый воротник дубленки, потирал уши и мельком вспоминал эпизоды ушедшей спонтанной вечеринки.

***
     Татьяну я мельком увидел на Рождество Христово в храме. Она стояла под образом Спаса, ставила свечку, а поставив, как-то неловко и своеобразно перекрестилась. Но не отошла,  подняв голову, впившись глазами в Спасителя, заворожено смотрела на него. Мы с супругой в это время протискивались сквозь молящийся народ, ближе к алтарю, где всегда было все-таки посвободнее и, где мы любили отстаивать всенощное бдение. Мы лишь на мгновение встретились с Татьяной взглядами. Она не улыбнулась мне даже своими, бантиком губами, а я кивнул ей головой, приветствуя её и одновременно одобряя её приход в святое заведение. Я ещё успел разглядеть одеяние Татьяны. На голове был повязан тёмный платок. Именно он подчёркивал в тот момент красоту и величие русской
всесильной женщины. Верхние пуговицы короткой норковой шубки были расстегнуты;
сквозь эту распашку проглядывала белая сорочка с вологодскими кружевами. Длинная
плиссированная юбка почти до пола. Из-под неё все же выглядывали дорогие кожаные сапожки. Лицо Татьяны то ли от горящих свечей, то ли от церковного полумрака,
казалось бледновато-жёлтым. Но этот оттенок не портил её естественного образа.
Она была великолепна и потрясающа в тот момент. Как верующий, я порадовался в душе за Татьяну; порадовался тому, что она всё-таки пришла в храм.  А это для современного
русского человека – это великое благо. Русский человек без Веры, что пустое ведро, гремит, а толку нет никакого. С верой же человек наполнен божественных сил и смыслов, которые помогают ему жить, они радуют и вдохновляют его на дела благочинные, полезные и достойные. Полезные ему самому и угодные Богу.

***
     После той предновогодней ночи мы долго не виделись с Халилом. И вот под самую весну нам (нашей бригаде) довелось переезжать с Пограничного на Западно-Ноябрьское месторождение. Там-то, на Западно-Ноябрьском месторождении, мы с ним и встретились.
При встрече даже обнялись, приветливо похлопывая друг друга по спинам.
     - Как сам, - первый проговорил Халил.
     - Да вроде б как всё хорошо. Живем – хлеб жуём.
     - А у тебя как? – в ответ спросил я.
     - Да тоже воде б как всё нормально.
     - Слушай, а здорово мы тогда гульнули. И я нет-нет да и прокручу в голове тот
предновогодний вечер. Выпивка, танцы, отличное настроение, Муська. Интересно,
как там Татьяна, Андрей?
     - А ты что не слышал?
     - Что не слышал? – насторожился я, когда увидел опечалившееся лицо Халила и
его обострённый взгляд.
     - Татьяна-то умерла…
     - Как умерла? – воскликнул я от этой трагически нежданной новости.
     - Умерла. И как потом говорили, шансов на выживание не было. И умерла вроде б как в Крещенье.
     - Царство её небесное, - только и произнёс я на эту печальную и гнетущую новость.
     - Вот такие дела, - протягивая мне руку, на прощанье  глубоко вздохнув, проговорил
последнее Халил.
     Меня окликнули. Подъехала вахтовка и наша бригада стала загружаться; нам надо было ехать на куст на работу. Халил же уезжал с ночной смены в город, к себе домой.
Чуть позже я узнал и о судьбе Андрея. Он, похоронив Татьяну, крепко запил, да так и потерялся на просторах сурового северного края.
     Вот такие дела.
 
СЕРГЕЙ АНКУДИНОВ