Враг обоза

I

- Контра у нас завелась в полку, соколики, - комиссар обоза Паклин хмуро оглядел свою команду. - Контра и сволочь. Какое будет наше коллективное мнение?

Еще вчера Паклин строил планы, как его, заслуженного политбойца, руководство выдвигает на должность комиссара полка. Представлялось ему, как дружно выдыхает строй: "Веди нас, комиссар".
Вчера были прения по кандидатурам. Поначалу все шло гладко.
"Знаем, грамотный мужик и биография соответствует". "Мои не подкачали", - услышав знакомые голоса обозных, отметил Паклин, пряча улыбку.
Все испортил военспец из бывших вольноопределяющихся.

- А скажите, товарищ Паклин, как Вы понимаете директиву товарища Завальского из Реввоенсовета "К вопросу о кормовом базисе различных общественных формаций", применительно к нашим, полковым, условиям, - спросил он и, как показалось комиссару, ехидно улыбнулся.
- Не понимаете простых вещей, товарищ, - пошел в атаку Паклин. - Корма одинаковые. Репа, овес. А формации у них разные. Возьмем огурец...

В толпе послышались смешки.
Утвердили кандидатуру бывшего кузнеца.

- Перекуем буржуев. Оправдаю, - сказал он просто под одобрительные возгласы конармейцев.

- Какое мнение будет? - повторил вопрос Паклин. - Спец с гнильцой оказался.
- Гнида! Я его! - забился в истерике посыльный Николай, тыкая перочинным ножиком в землю вокруг себя, отбиваясь от воображаемого врага.
- Мы его... - поправился он, поймав на себе заинтересованный взгляд комиссара и, смутившись, стал счищать ножичком пятнышки грязи с френча.
 
Посыльный слыл отчаянным малым. Он первым врывался на пустующие господские дачи с криком "Экспроприация!". В одной из таких вылазок и был реквизирован френч у сиротливо стоящего чучела и журнал "Дамскiя тайны" приснопамятного 1913 года. Вопреки ожиданиям, журнал оказался скучным, без картинок пышнотелых красавиц, выкройки годились разве что на самокрутки и посыльный собрался было уже выбросить ненужную вещь, но, наткнувшись на раздел "Крестиком и гладью от скуки", аккуратно вырвал страницу и, таясь от товарищей, вышил на нагрудном кармане френча букву "Н" со стрелкой, вонзенной в загогулину, символизирующую мировую гидру.

- Не кипятись, Николай, - желчно заметил бывший латышский стрелок Сталснис. - В лоб мазурика не взять, пальнет в ответ. В Реввоенсовет надо писать.

В обозе Сталснис был старожилом. Ходил и он раньше в лихие атаки, но, то ли однообразный паек, то ли непривычная пища сделали свое дело и полковой фельдшер, слюнявя карандаш, определил его дальнейшую судьбу: "Годен к службе в обозе в военное время по причине временной небоеспособности организма".
Сталснис порылся в карманах галифе.

- Вот, директива от товарища Завальского. Там и про врагов есть.

- Завальский твой далеко, - откликнулся золотарь Парасюк, - а враг вот он, рядом, топчет нашу землю без всяких директив.

Золотаря в обозе не то что недолюбливали, но сторонились. Парасюк разъезжал со своей бочкой по окрестным селам и за небольшое вознаграждение предлагал сердобольным селянкам избавиться от приплода. "Послужи общему делу."- изображая сожаление на лице, говорил он мяукающей жертве. "На нужды революции, хозяйка, сколько сможешь".

- Может его, гада, того, тоже на нужды? - предложил Парасюк. - Ты что скажешь, Гендель? - спросил он, обращаясь к барабанщику.

Генделем барабанщика прозвали после случая на строевом смотре.
Комдив остановился перед щуплым бойцом, долго всматривался в отражение небесной сини и его, комдива, фигуры в светлых глазах барабанщика и спросил добродушно: "Как служится, хлопчик?".
"Бьем врага, товарищ командир", - браво ответил паренек. - "За Генделя и мировую справедливость".
Комдив крякнул, бросив смущенному комполка: "Разберись".
Кто такой Гендель, барабанщик и сам толком не знал. Вырос он в небольшом пыльном городке с одной улицей. Единственным развлечением будущего обозного было, забравшись на дерево, постукивая в такт по стволу подобранной веткой, слушать игру на скрипке сынишки земского начальника, которому барабанщик завидовал и которого ненавидил зарождающейся пролетарской ненавистью. Начальственный же отпрыск, в свою очередь, ненавидил Генделя, о чем он и сообщал невидимой публике после очередного экзерсиса, размазывая слезы по пухлым щекам.
Так, благодаря Генделю, зачисленному борцом за справедливость в свои союзники, барабанщик попал сначала в полковую музкоманду и, благодаря ему же, в обоз.

Обозные держались особняком. Разные по характеру, происхождению, образованию, они ощущали себя одной командой.
"Обоз тот же фронт", - напутствовал соратников Паклин.
Говорил он много, напористо. Послушать комиссара обоза приходили бойцы других подразделений. "На Паклина о текущем моменте". Скрутив цигарки, слушали они, завороженные, не понимая ни слова из пламенных речей, но вкрадчивый комиссарский голос рисовал в их головах простые и понятные картины текущего момента.
"Что есть враг, паря? Враг, он, вроде бандита. Вот взять наш обоз, к примеру. Ты, паря, скажешь, обоз и обоз, осилит каждый без образования. А враг в массе своей образованный. Мы ему, врагу, противопоставим наше классовое чутье и интуицию. Обозное дело наше без интуиции, как телега без дышла. Катится по ухабам, не разбирая дороги. А мы и есть дышло, направленное на вражескую суть".

Сталснис слушал комиссара, раздраженно кривил рот, порывался разбавить мудрствования Паклина конкретикой из директив товарища Завальского, которые он, не пропуская ни одной, жадно читал, полагая, что и он мог бы издавать циркуляры, постановления, снабжая их своей, отточенной на ведомостях на получение сухпайка, подписью: "Стал...", но чувство обозного товарищества удерживало его от прений.
Сменив седло и шашку на обозный инвентарь, Сталснис поначалу тяготился новым положением, но со временем втянулся, начал много читать, наверстывая пробелы в образовании.
Врочем, себе он, как просидевший три года в начальном училище, представлялся выше товарищей.
Занимая должность обозного писаря, Сталснис чувствовал, что может больше и даже вступил в переписку с Завальским, предлагая наладить издание обозного вестника. Слово "обоз", как не совсем военное, ему не нравилось и, представляясь местному женскому бомонду, он четко рапортовал: "Тылвоенспец Сталснис".
Идея с вестником казалась ему значимой и он уже начал обдумывать название будущего издания, старательно выводя на обрывках бумаги, в избытке имеющейся в карманах его галифе, всевозможные названия: "Тыл на марше", "Тыл в тылу", "Билютень тылспеца".

Посыльный Николай и золотарь Парасюк, привыкшие к замысловатым речам Паклина, в дискуссиях не участвовали, предпочитая изредка бросать не в меру настойчивым оппонентам комиссара, пытающимся понять суть вражеской натуры, угрожающее "Осади, контра".
И лишь Гендель искренне внимал Паклину, радуясь каждому удачному слову комиссара, то всплескивая руками от нахлынувших чувств, то стуча кулачком по коленке: "Так их, белозадых".

Вот и сейчас, дергая писаря за рукав, настойчиво заканючил: "Ты запиши, Сталснис. Вот что он сейчас сказал про личность". И подражая Паклину, произнес: "Отсутствие личности у врага есть научно доказанный факт, данный нам в совокупное ощущение. И, напротив, овладевая индивидуумом, идеи основоположников наполняют внутренности личностью, вытесняя безыдейный вакуум".

- Ведь что получается, - воодушевленно произнес Гендель. - Ты, Николай, личность, ты Парасюк, личность, наша коза Марсельеза, как зачисленная в списки личного состава обоза, тоже личность.
- С козой ты переборщил, - хмыкнул Парасюк, - ты с ней еще дискуссию затей.
- Надо будет и с козой затею, если для дела, - обиженно шмыгнул носом Гендель.
- Личности-то мы личности, - философски заметил золотарь, - а в сухом остатке массы.
- Ты бы откатил массы подальше, - кивая на бочку, поморщился Сталснис, - дух от них упадочный.
- Вот разобьем врага, - мечтательно протянул посыльный, - и дух будет жасминный. Паклин правильно говорит, дух только формируется, а после победы будет всем избыток и разнообразие. Лично я за это, не жалея крови, с контрой борьбу веду.
- Мне и сейчас избытка хватает, через край, - заерзал Сталснис. - Пойду я, срочное дело, мне еще товарища Завальского конспектировать.

- Нужное дело делаете, дорогой товарищ Сталснис, - вмешался в спор корреспондент газеты комитета фронтовой интеллигенции "Примкнем!" Коробейников. - Будет что оставить потомству.
- Оставим, оставим, Коробейников, - дружески похлопал по плечу корреспондента Паклин. - Огребет потомство, как говорится, по потребности. Что-то ты редко к нам заглядываешь. Как примкновение?
- Примыкание, - поправил Коробейников.
- Ну, это ты загнул, корреспондент, - отрезал комиссар. - Ты примкнешь, они примкнут. Примкновение.
- Уж поверьте моему многолетнему опыту, дорогой Паклин, мы примыкаем, Вы примыкаете. Примыкание.
- Чудак ты, Коробейников. Я лицо по должности и образу мысли непримыкаемое. Я как примкнул, считай с младых соплей, так и есть примкнутый. Как штык.
- Примыкнутый, как штык, - обозлился корреспондент. - Примыкнутый.
- Товарищ комиссар, товарищ Коробейников печатается, у них там с этим делом строго, - смущаясь, вставил Гендель. - По буквам учет идет. Примыкнутый, пы, рр, и, - выговаривая каждую букву и загибая пальцы, выдал барабанщик, - одиннадцать, а примкнутый - десять. За недостачу спросят. Опять же, умыкнутый, а не умкнутый.
- Корреспондент твой умыкнутый, - распалился Паклин, - а ты, паря, умкнутый в своей несознательности.
- Я, собственно, проездом к вам. Спешу на соседний участок фронта с важным редакционным заданием, - небрежно бросил Коробейников. - Ноблесе оближе. С ревприветом, - добавил он, заметив, как Паклин наливается краской, и поспешил откланяться.

Раздосадованный Паклин направился к штабу полка. "Полуконтра этот Коробейников", - размышлял Паклин. - "Вот взять врага. Он, как перец в каше. Попадет такой на зуб, раскусишь его и сразу горечь пошла. И этой ядовитой слюной плюешь ты на врага и, получается, его же оружием с ним сражаешься. А неопределившиеся, как комок. Глотаешь непрожеванным и от него одно внутренне брожение".
Это сравнение так понравилось Паклину, что он остановился, подобрался и, обращаясь к бочке золотаря, словно та символизировала собой всю несознательную полковую массу, произнес, подавшись вперед: "Товарищи!".
Масса в ответ едко шибанула несознательностью в нос, комиссар поперхнулся, сбился с мысли и удрученно продолжил монолог: "Да что там Коробейников, свои, как наша Марсельеза. Если ты к ней с морквой - смотрит ласково, как товарищ Троцкий на светлое будущее, а отвернешься - того и гляди, боднет как Врангель по тылам".

В штабе Паклин зашел к своему давнему знакомому Крыткину.

- Здорово, Крыткин, - поприветствовал он помначштаба по строевой части. - Я к тебе за советом.

Помначштаба Крыткин безвылазно сидел в своей штабной келье, перелистывая личные дела конармейцев.

- Контру выявляешь? - поинтересовался Паклин.
- Присматриваюсь, - флегматично ответил Крыткин. - Что у тебя за срочность?
- В перспективу смотрю. Ты понимаешь, не могу при бойцах портянки перемотать без подрыва авторитета.
- Так это к фельдшеру, - зевнул помначштаба, - мазь какую пропишет.
- Ты не отмахивайся, Крыткин, дело политическое, кому попало не доверишь, - смутился комиссар. - Ноги у меня белые. И синевой отливают. Понимаешь? Как у буржуя, а не природного пролетария. Я уже и кирпичом тер, не помогает.
- А ты в луковой шелухе ноги попарь, окрас будет самый революционный, - предложил Крыткин и, подумав, добавил. - И под исподним пройдись, для верности.

- Сейчас каждая мелочь важна, - согласился комиссар. - Выставишь слабину наружу ненароком и, считай, враг трудового народа. Нутро-то у меня равномерного красного цвета, не сомневайся.
- Нутро к делу не пришьешь, - ответил Крыткин. - Задница, как бытие. Определяет сознание. Если она белая, то зараза эта и внутрь может просочиться.
- А что с военспецом? - Паклин поспешил перевести разговор на другую тему. - Наш обозный актив сигнализировал. Продвигается?
- Механизм простой. Поступил сигнал, берешь тепленьким и как капустный кочан, слой за слоем соскабливаешь . Обнажилась вражеская суть - в архив его, а нет - ничего, наростет мясцо, еще крепче будет. И потом таким же макаром следующего кандидата, - Крыткин зевнул и многозначительно посмотрел на комиссара.

И без того плохое настроение Паклина испортилось еще больше.
"Не посмотрят ведь на заслуги. Тот же Николай сдерет с тебя френч, как с чучела, а Гендель под директиву Сталсниса пробарабанит марш Мендельсона и оженят меня с бочкой Парасюка. Ошибочная выходит стратегия на полное искоренение врага. Не будет врага, зачем в обозе комиссар. И Крыткину не к кому будет присматриваться, если всех в архив. Придушить, вражину, но не до смертного исхода. Он трепыхается, а ты над ним свою сознательную работу проводишь. Вот такая наша задача на современном этапе".

Обозные ждали возвращения комиссара из штаба с нарастающим возбуждением.

- Так как мы поступим с вольноопределяющимся, орлы? - устало и уже не так уверенно после разговора с Крыткиным произнес Паклин. - Высказываемся, а я подытожу.
- Каждый должен переписать последнюю директиву Завальского о врагах для распространения среди конармейцев, - предложил Сталснис. - И пару слов от себя. Я напишу: "Мы решительно настаиваем". Ну, и дальше подробно, на чем настаиваем. И в конце: "С революционной пощечиной тылвоенспец Сталснис".
- Бить - старорежимно, - поежился Гендель. - Пусть даст честное слово. Каждому пусть пообещает. Мне пусть пообещает. Так и напишу ему.
- И амуров пририсуй, - сплюнул Николай. - Вот так надо: "Контра! Даем тебе одиннадцать часов".
- Откуда такая точность? - поинтересовался Сталснис.
- Мне Марсельезу доить. Как раз между утренней и вечерней дойкой и решу, что мы с ним сделаем.- пообещал посыльный.
- Писать и распространять не надо, - не согласился Парасюк. - Письмена эти с конармейскими резолюциями мне же в бочку и попадут. Лучше прямо отсюда огласить. Если на бочку залезть и в нее говорить, слышно далеко и голос как из граммофона. Я лично проверял, когда опорожнял.
- Твое, Парасюк, предложение отдает соглашательством, - возмутился Николай.
- А мне из-за вашего круговорота лишнюю ходку делать, - окрысился золотарь. - Если не терпится, то пишите. А раздавать до приема пищи. Может скурить успеют. Но бочка тоже сгодится. Какая-никакая, а штатная единица. Можно Генделя сверху посадить. Как увидит контру, пусть стучит. Можно и Марсельезу к бочке привязать для усиления и чтобы Генделю нескучно было. А мы как стук услышим, как раз мобилизоваться успеем.
- Дельно, - одобрил Сталснис. - Только козу к бочке нельзя привязывать. Молоко с душком будет.
- Революция в опасности, а ты со своей чувствительностью, - веско сказал Николай. - Вы с Завальским чистенькими хотите остаться, а Гендель собой жертвует.
- С дерева сподручней, - обреченно проронил Гендель. - Дальше видно и себя не обнаруживаешь. А для мобилизации я прокукую один раз.
- А нам что, под деревом сидеть и прислушиваться, когда ты кукнешь? - засомневался Парасюк.
- Под деревом окоп надо отрыть. Как положено, полного профиля. И бревнами сверху для надежности, - со знанием дела доложил Николай. - Крест-накрест. Я наставления изучал, - добавил он, вспомнив про припрятанную страницу из журнала "Дамскiя тайны".
- И телефон к Крыткину протянуть, - оживился Сталснис, - вдруг срочную директиву сверху спустят.
- Запас харчей и бочку далеко не откатывать. На случай осложнения обстановки, - одобрил план Парасюк.

- Тактически все правильно, - похвалил товарищей Паклин. - Но есть упущения. Первое. А если враг не появится в нашем расположении? Сядет на пригорке с биноклем и будет глумиться оттуда над нашей диспозицией. Второе. Силы наши превосходящие и мы его в конце концов одолеем. Измотаем беспокоящим огнем с заранее подготовленных укрытий. Но в плане моральной победы вопрос не проработан. Вы окапывайтесь пока, а у меня задумка есть на этот счет. Я опять в штаб. Наведаю кое-кого.

Комисар собрался было перемотать портянки перед решающим броском, но вспомнив про предательскую белизну ног, решил, что сделает это по дороге, подальше от любопытных глаз.

- У него задумка, - посетовал Парасюк, - а нам копать. В полный профиль. А профили-то у нас всех разные. Сталснис вон полуторного профиля, а Николай три четверти. Один демаскирует, а другой мается в неизвестности.
- Я потерплю ради дела, - быстро сказал Николай, - патроны буду подавать.
- По всем правилам фортификации, - загорячился Сталснис, - укрывать надо самого... - тут он запнулся, не желая явно демонстрировать свое, по его мнению, превосходство над остальными, - самого выдающегося над поверхностью. Давайте я стану под деревом в качестве ориентира, а вы будете окапывать. Как я углублюсь на нужный уровень, то это и будет полный профиль.

Паклин тем временем добрался до штаба, направившись в этот раз в политотдел, надеясь застать там полкового художника. К своему удивлению, в отделе он наткнулся на Коробейникова, неторопливо беседующего с незнакомым комиссару штатским.

- Здравствуйте еще раз, товарищ Паклин, - улыбнувшись, сказал Коробейников. - Рад, что моя незапланированная задержка позволила мне продлить удовольствие от встречи с Вами. Позвольте отрекомендовать Вам моего давнего знакомого, живописца...
- Безумно рад, - прервал его Паклин. - Живописец мне как раз и нужен. У нас в расположении в эту пору стоят чудные пейзажи. Не желаете ли лично убедиться? Обозный колорит, живность всякая. Вам для вдохновения и у нас заодно кое-что нарисовывается по Вашему профилю. По дороге растолкую.

Коробейников увязался за комиссаром и художником.

В расположении кипела работа. Сталснис, заглубленный по ступни в землю, подбадривал окапывающих его товарищей, зачитывая отрывки из директив Завальского.

- К вопросу о кормовом базисе различных общественных формаций. Нет, тут без Паклина не разобраться. Вот, нашел. Земляные работы в условиях, приближенным к боевым...

- Перекур, бойцы, - запыхавшись от быстрой ходьбы, распорядился комиссар. - Я с подмогой. Наглядная агитация, как средство морального разложения противника. Вот, что нам сейчас надо. Знакомьтесь.

- Здравствуйте, товарищи, - слегка грассируя, поприветствовал обозных художник. - Илья Ефимович Епин.
- Тот самый? - икнул от неожиданности Сталснис.

- С тем самым я состою в духовном свойстве, - снисходительно ответил художник. - Епин - мой творческий псевдоним. Мои ранние работы я подписывал, как в метрике значится - Бестужев-Рюмин. Но, революция, эпоха, мятежная душа. В общем, надо соответствовать.
- Товарищ Епин поможет создать нам образ врага, - разъяснил Паклин, - в его истинном, доступном для всенародного понимания, обличии.
- Мышь, подбирающаяся к народной крупе, - воодушевился Гендель. - С детства боюсь мышей, а к крупе положительно отношусь. В таком виде даже малограмотным станет ясно, с кем мы ведем борьбу.
- На крупе не написано, что она народная, - возразил Парасюк. - А вдруг она из реквизированных запасов. Обратная картина может получиться. Экспроприация экспроприированного естественными силами природы. Пусть с козы срисует. Рога, копыта и злобный контрреволюционный оскал. Николай если Марсельезу утром не подоит, она хуже гидры на него смотрит.
- Анималистика не совсем мой жанр, - замялся Епин. - Я по животным не работаю.
- Козу не осилите? - удивился Парасюк.
- А мышь? - с надеждой спросил Гендель. - Мышку, с ушками и хвостиком. Можно и не целиком. Ушки и глазки, выглядывающие из норки.
- Символическую норку в виде черного полукруга, за которым зритель легко угадывает бездну контрреволюции. И смотрящие из бездны две красные точки. То есть, глазки. Без ушек, - отрезал Епин. - Не в моих правилах поступаться творческими принципами. Крупу тоже не надо. Злаки - это отдельное направление в живописи. Крупой за работу могу взять.

Обозные недоуменно переглянулись. Паклин, чертыхнувшись про себя, смахнул испарину со лба.

- Крупа, случаем, не греча? - обратился Коробейников к Паклину.
- Греча в Петрограде, - тяжелый взгляд комиссара не предвещал ничего хорошего. - У нас овес, товарищ фронтовой корреспондент.

- История знает немало примеров разделения творческого труда, - поддержал художника Коробейников, отступая от Паклина на безопасное расстояние. - Сам Шишкин не гнушался медведями, прописанными в сосновом бору рукой его собрата по цеху.
- А нам какая практическая польза с того, что Шишкин не гнушался медведями? - почесал затылок Николай. - Я вот Марсельезой не гнушаюсь. По два раза на дню.

Епин растерянно посмотрел на посыльного.

- Сена ей натаскать, подоить. - выпалил Николай. - Такая у меня боевая задача. И реквизиция. - добавил он для солидности.

- Дорогой Епин, не могли бы Вы в двух словах донести до благодарных слушателей, среди которых имею честь находиться и я, специфику Вашего метью д'арт, - попытался разрядить обстановку Коробейников.
- Специфика метью, - начал, прокашлявшись, Епин. - В двух словах. Психонервическая аппликация.
- Твою метью акацию, - опешил Парасюк. - А говорили, растениями не увлекаетесь.
- Вы меня неправильно поняли, - досадливо поморщился Епин. - Я беру чистый лист бумаги. Размышляю, примериваюсь, опять размышляю. Потом, знаете, есть журналы такие с картинками.

Николай покраснел.

- С картинками, - продолжил Епин. - Я всматриваюсь в картинки, еще размышляю, еще всматриваюсь. Жду вдохновения. Еще жду. Пришло вдохновение. Тогда я беру ножницы и, как бы отсекая все лишнее, вырезаю картинку. Потом беру клей. Смотрю на него, размышляю, как бы прислушиваясь к внутреннему голосу. Клей, то есть, голос говорит мне: "Пора". И я, уже окончательно вдохновленный, наклеиваю картинку на лист бумаги.
- И мышку так можно? С ушками? - обрадовался Гендель.
- Увы, для мелких деталей требуются особые навыки, - извиняющимся тоном закончил свою речь Епин. - А у меня тремор. Побочный творческий эффект. Увы.

- Что он сказал? - Парасюк толкнул в бок Сталсниса.
- Сказал, плохи наши дела. Окапываться надо, - сник Сталснис.
- Вот тебе, Шишкин, и Епин-Водкин, раскатали губу, - выругался Николай.
- У меня есть знакомый скульптор, - предложил свои услуги Коробейников. - Но он овсом не берет, предпочитает гречу. Вы знаете, творческие принципы... Обещаю, я еще наведаюсь к вам, срочное задание редакции... Обещаю, - торопливо повторял корреспондент, пятясь от обозных. - До встречи, дорогой товарищ Паклин.

Гнетущая тишина облаком несбывшейся надежды повисла над расположением. Отвернувшись от комиссара, обозные уныло ковыряли землю под деревом.

- Я у земского начальника в саду скульптуру видел. Голую, - нарушил молчание Гендель. - Можно и скульптурой по врагу. Особенно, если он неустойчивый.
- Ага, мышь весом в центнер. И ушки по полпуда каждое, - с издевкой в голосе поддакнул Парасюк. - Да еще пуд гречки декаденты эти за работу затребуют . И материи, чтобы срамные места обернуть.
- Срамные места директивами товарища Завальского можно прикрыть, - развеселился Николай. - Сталснис на каждый орган директиву имеет.

Паклин мучительно размышлял над сложившейся ситуацией.
"Бациллу не обезвредили. Раз. Ноги натер. Два. Пятно на авторитете. Три. Что у основоположников по этому поводу? Ни мира, ни войны. Шаг вперед, два шага назад. Наворотили классики, а я из-за них же и страдаю. Такой пустяк не предусмотрели. Из всех их искусств и мышь не слепишь."

- А может в переговоры с вольноопределяющимся вступить? - обратился к товарищам Гендель, видя, как страдает Паклин.
- Вступить можно, - Парасюк отбросил лопату, - отступить бы потом без урона.
- На нейтральной территории, - оживился Николай. - Гендель, что ты там про голый вид говорил? В бане надо! Чтобы гад оружия с собой незаметно не пронес.
- Баня подходяще, - кивнул Парасюк. - Вступаем в переговоры, а если у нас урон обозначится, на месте и смоем без потери репутации.

Комиссар, вспомнив о непролетарских ногах, поспешил вмешаться.

- Нельзя в бане, - запротестовал Паклин. - Потому что..., потому что...
- Потому что предстать перед врагом в голом виде без циркуляра, значит продемонстрировать ему свою слабость, - вздохнул Сталснис.
- А ты боком к нему станешь, - не согласился посыльный, - чтобы слабость не демонстрировать.
- Циркуляр можно Генделю на спине изобразить, - почесался Парасюк, не желая отказываться от помывки. - Гендель спереди станет и шайкой прикроется, как щитом. Ты, Сталснис, за ним, готовый в любой момент зачитать циркуляр со спины Генделя. Мы с Николаем - за тобой, ближе к двери, занимаем вторую линию обороны. Комиссар - сбоку, чтобы всех видеть. Предъявляет ультиматум и требует немедленного ответа. Без всяких там "даем на размышление". А то и угореть недолго.

Паклин смотрел на воинственно настроенных Николая и Парасюка, понимая, что ситуация выходит из-под контроля. Переводил взгляд со Сталсниса на Генделя, ища поддержки в их глазах. Паника холодной струйкой заползла за ворот, пробежалась по спине и, добравшись до сапог, сковала ледяной безысходностью белые комиссарские ноги.

- Баня по субботам. Сегодня у нас четверг, завтра пятница, - деловито подвел итог Парасюк. - Цельный день убили на контру. Марсельеза не доена. Раз. Территорию исковыряли. Два. Бочка не опорожнялась. Три. Кому ассенизация, а кому аппликация.
- Френч изгваздал об эти маневры. Утром только чистил, - сокрушенно выдохнул Николай.
- Революция дарит нам еще один день, чтобы достойно завершить... - горестно махнул рукой Сталснис.
- Эх, мне бы хоть одним глазком еще раз на ту статую взглянуть, - Гендель приобнял Марсельезу, пряча лицо в густой, пропахшей сеном и чем-то еще неуловимым из детства, шерсти.


II

Паклин с тоской смотрел на свои босые ноги, зловещая белизна которых предательской фосфоресцирующей дорожкой оббегала сапоги, с выглядывающими из них, словно младенец из люльки, портянками, змеилась мимо бочки золотаря, игриво скользила по бокам и хвосту подремывающей Марсельезы и исчезала в темной утробе штаба полка.
По дорожке шел Крыткин, перепоясанный, как революционный матрос, связкой лука, доставая на ходу маузер из деревянной кобуры.
"Побрезговал купелью луковой. Отпускаю тебе грехи твои...".
В голове комиссара ухнуло архиерейским звоном.

"То-вва-рищ ко-мми-сар" донеслось до Паклина откуда-то сверху.

Паклин открыл глаза. Над ним с участливым всепонимающим взглядом стояла Марсельеза, позвякивая колокольчиком.

- Товарищ комиссар, - Николай оттеснил козу от лежащего Паклина. - Вас Крыткин в штаб требуют.

"Сон в ногу", - горько усмехнулся комиссар. - "По мою душу звонила Марсельеза. За развал, утерю и прочее, про что в таких случаях зачитывают бывшим комиссарам".

- Плохо выглядишь, Паклин, - помначштаба, свежевыбритый, застегнутый на все пуговицы, при кобуре, поднялся навстречу комиссару. - Помятый, в сене весь. А я ведь тоже всю ночь не спал. О тебе думал.

"Ты еще отоспишься", - не глядя на Крыткина обреченно подумал Паклин.

- Комиссар Паклин, - официально продолжил помначштаба. - В общем, дело такое.

"Не тяни уже. Сам таким вот бывшим зачитывал", - Паклин загнал складки гимнастерки назад и решительно посмотрел в глаза Крыткину.

- Вот, что я нашел в деле твоего военспеца, - Крыткин протянул комиссару смятый листок. - Он чайком баловался, а бумажку, в которой сахар завернут был, выбросил. Может за ненадобностью, а может и по невнимательности. Мой боец подобрал незаметно, я ее к делу приобщил. Значения сперва не придал, но теперь вижу, сходится все.

Комиссар машинально взял протянутый листок, в верхней части которого крупным шрифтом было набрано:
"Реввоенсовет. Завальский. Директива".

- Обратную сторону смотри, - пояснил Крыткин с победными нотками в голосе.

Обратная сторона документа содержала строчки, выведенные каллиграфическим почерком:

"Nemo enim ipsam voluptatem, quia voluptas sit, aspernatur aut odit aut fugit, sed quia consequuntur magni dolores eos, qui ratione voluptatem sequi nesciunt, neque porro quisquam est, qui dolorem ipsum, quia dolor sit, amet, consectetur, adipisci velit, sed quia non numquam eius modi tempora incidunt, ut labore et dolore magnam aliquam quaerat voluptatem".

И ниже, не менее заковыристое:

"Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах. Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем."

- Над долорем ипсум уже бьются в особом отделе фронта, - доложил помначштаба. - А наша с тобой задача, как кадрам, знакомым с обстановкой на местах, выяснить, как попал жирный пингвин на директиву товарища Завальский и что он там прячет.

- Глупый пингвин, - поправил Паклин, вчитываясь в листок.

"Глупый Паклин!" - едва сдерживая радость, похвалил себя комиссар. - "Спасен!".

Паклин ликовал. Все складывалось как нельзя лучше. Бодрым шагом, забыв про бессонную ночь и натертые ноги, комиссар возвращался во вверенное ему подразделение, напевая вполголоса "кипит наш разум".
"Кипит разум, мы такую кашу теперь заварим", - погрозил комиссар невидимому врагу.

- Слушай боевой приказ, - распорядился Паклин, с наслаждением вдыхая родной обозный аромат. - На первый-второй рассчитайсь!
- Первый! - с готовностью откликнулся Гендель, почувствовав перемену в настроении комиссара.
- Второй, - нехотя пробубнил Парасюк.
- Второй, - заподозрив неладное, на всякий случай ответил Николай.
- Отставить! - отчеканил Паклин. - А где второй первый?
- Отсыпается. Всю ночь строчил письмо домой, - доложил Николай. - К субботе готовится, мало ли что.
- Суббота отменяется, - небрежно бросил комиссар.
- В мировом масштабе или на обозном уровне? - Парасюк вопросительно посмотрел на Паклина.
- В банном ракурсе, - комиссар прошелся перед обозными, заложив руки за спину. - Сталсниса разбудить, привести в чувство и в строй.

Спустя пять минут повторный расчет показал, как и положено, наличие двух первых и двух вторых обозных.

Марсельеза, не определившись, тыкалась рогами в колени бойцов, пытаясь занять место в строю между золотарем и посыльным.

- Я принес вам, - торжественно начал комиссар, - я принес вам...
- Победу мировой революции? - нетерпеливо перебил Гендель.
- И съестного хорошо бы. Отметить, - вставил золотарь.
- Раскрепощенных женщин тоже надо поздравить, - скромно предложил Николай.

Марсельеза звякнула колокольчиком и, отпрянув от Парасюка, прильнула теплым боком к посыльному.

- Директиву товарища Завальского, - механически озвучил невыспавшийся Сталснис.

- Тылвоенспецу Сталснису объявляю благодарность за обостренную сознательность, - объявил Паклин.
- Служу трудовому народу, - Сталснис, вскинув голову, попытался обозначить стоптанными каблуками свою принадлежность к ревгвардии.

В строю разочарованно загудели. Марсельеза, отодвинувшись от Николая, заняла место у левой ноги писаря.

- Имеем документ, изобличающий контру, - продолжил комиссар, предъявляя обозным смятый листок.
- Директива, - прочел нараспев повеселевший Сталснис, всматриваясь в текст. - "Красному фронту - наш крепкий красный тыл".

- Наш крепкий тыл - оборотная сторона медали, - пояснил Паклин. - А вот, что мы имеем с лица. С лица мы имеем...

По дороге из штаба в обоз комиссар, присев на кочку, перемотал портянки, еще раз прочел про робкую тварь, прячущую от пролетарского гнева свои нетрудовые жирные телеса.

"Своим сигнализирует", - решил Паклин. - "Маскируйте седую пену, то есть, позиции, их аэроплан смело и свободно проводит воздушную разведку. Ловко. Открытым текстом шлет, гад. Торопился, значит".

"Что там у него по-иностранному вначале? Ипсам волуптатэм", - разбирая непривычные буквы, произнес вслух комиссар.

"Волуптатэм" свистяще вырвалось наружу, сбросив Паклина с кочки.

"Румынский шпион!" - щелкнул зубами комиссар, перекрывая выход вражеским звукам.

До обоза Паклин сражался с румынскими интервентами, распространяя среди бессарабского населения "Манифест", отпечатанный на местном языке отделом агитации и пропаганды Реввоенсовета.

Получив стопку драгоценной литературы, комиссар бережно разрезал бечевку, взял из пачки верхнюю брошюру и, наслюнявив палец, раскрыл наследие основоположников на первой странице.

"Manifestul Partidului..."

- Манифестул партидулуй, - благоговейно продекламировал Паклин.

"O stafie umbla prin Europa"

- О, стафия, умбля прин Европа, - напел комиссар приятным баритоном.

Заучив первую строчку бессмертного творения, Паклин прошелся по сараю, выделенному штабу под командный пункт, остановился перед пристроенным у двери осколком зеркала и, вглядываясь в свое отражение, несколько раз с выражением отрепетировал обращение к народу.

Довольный произведенным на себя впечатлением, комиссар пригладил волосы, расправил гимнастерку и вышел во двор, где копошилась стайка детей.

- О, о, о, - пробуя голос и привлекая к себе внимание потенциальных слушателей, заговорщически прогудел Паклин. - О, стафия, умбля прин Европа.

Дети с криком бросились врассыпную.

Призрак, забредший из Европы в бессарабское село и Паклин распоряжением командования были направлены в обоз для дальнейшего прохождения службы.

- А на лицевой стороне мы имеем румынского шпиона, - Паклин огладил себя по груди, где вскорости должны были занять свое законное место штык и молот под знаменем, обрамленным дубовыми ветками.
- Не больно похож он на румына, - недоверчиво покачал головой Парасюк. - На румына наш Сталснис больше смахивает, хоть он и бывший латышский стрелок по факту биографии.
- Отвечаю по фактам, - назидательно произнес комиссар, потрясая документом. - Факт первый. Пингвин. Много вы у нас пингвинов наблюдали? А в Румынии их, как куриц. На каждой ветке. Факт второй. Долорем ипсум.

- Какой ипсум? - с хрипотцой, словно ему не хватала воздуха переспросил Сталснис.
- Долорем. Или лорем, тут на сгибе затерто. И ведь как расстарался военспец. Почерк, как на мандате.

- Мой это ипсум, то есть, почерк, - упавшим голосом сказал побледневший писарь.

Два вторых обозных номера, как по команде, сделали шаг назад. Гендель замахал руками, отгоняя от себя образовавшуюся между ним и Сталснисом пустоту.

Марсельеза покинула строй, просеменила к внезапно осевшему Паклину и, просунув голову между ног комиссара, с опаской посмотрела на Сталсниса.

- Пригрели на груди румынского пингвина, - Парасюк, с лопатой наперевес, ждал распоряжений комиссара.
- Сдать оружие, гражданин! - закричал посыльный, наставив перочинный ножик на писаря.

Сталснис покопался в карманах галифе, достал перевязанный суровой ниткой бумажный сверток с директивами и протянул его Николаю.

- Сапоги сымай, - скомандовал золотарь, поигрывая шанцевым инструментом.
- Сначала допросить надо, пока он не опомнился, - запричитал с дерева Гендель. - Товарищ комиссар, Вы языки знаете.

Паклин, верхом на Марсельезе, рванул ворот гимнастерки, глотая воздух.

- Ворбиць руса? - прохрипел комиссар, вспомнив тревожную бессарабскую молодость.

- Мин белмим, - машинально ответил Сталснис, бивший колчаковцев на подступах к Казани. - Братцы, ошибка вышла! Свой я! - Писарь рванулся к комиссару.

Марсельеза высвободилась из-под Паклина и галопом метнулась к дереву, ища защиты у Генделя.

- Расстреляю, ...! - рыкнул комиссар, употребив для убедительности пару устойчивых словосочетаний из классической русской литературы.
- Он, гад, к бочке доступ имел, - охнул Парасюк. - Настроения среди бойцов по ней вынюхивал.

Николай схватился за карман френча, где была припрятана заветная страница из дамского журнала.

- И Марсельезой брезговал. С душком, говорит, - внес свою лепту Гендель.
- Сейчас их благородие нам во всем признается, - засучил рукава Парасюк. - Пингвин - та же кошка, только не мяукает.

В тройку по делу бывшего тылвоенспеца Сталсниса вошли Парасюк, Николай и Гендель.

- Пусть скажет последнее слово, - начал свою обвинительную речь Парасюк. - Нечего рассиживаться, обед скоро. Паек врага предлагаю разделить между членами трибунала. У меня все.

- Имущество конфисковать и передать на нужды обоза, - поддержал золотаря Николай.

- Гражданин Сталснис, Вы раскаиваетесь? - спросил Гендель, промакивая покрасневшие глаза изъятым у писаря вещественным доказательством.

- Что ты сообщил своим хозяевам в последнем донесении? - брезгливо процедил Паклин.

-Я, я, я не писал, - заикаясь, ответил Сталснис. - Я для обоза, для журнала, для билютеня, я почерк тренировал, умные мысли. Клянусь директивой товарища... Горячо любимой родиной клянусь. - поправился писарь.

- Кто нашептал тебе эти мысли, паскуда?! - задохнулся комиссар.

- Ко-ко-респондент Ко-ко-робейников. Бло-блокнотик свой дал переписать, - освобождаясь от груза выдавил Сталснис. - "Изречения замечательных людей на каждый день". На тот день как раз ипсум с пингвином выпали. А бумажку он потом забрал, как будто для проверки.

- И-у-да!!! - страшным голосом закричал Паклин, запрокинув голову.

"Да, да, да", - повторило эхо откуда-то сверху, обдав комиссара жаркой волной.
"Да, да", - передала по эстафете обозная бочка, обращаясь к дереву.
"Мее", - подхватила Марсельеза и растворилась в близлежащей рощице среди белых березок.

По обозу была объявлена боевая тревога. Комиссар, взяв себя в руки, вернулся к исполнению служебных обязаностей.

- Ставлю задачу личному составу. Первое. Корреспондента...

- Изловить и доставить для допроса, - перехватил инициативу золотарь.
- Предварительно конфисковав имущество, - согласился посыльный.
- Прошу взамен меня включить в состав тройки реабилитированного Сталсниса, - поднял руку Гендель. - Мне на наблюдательный пост надо.

- Корреспондента, как пока ничего не подозревающего, вежливо попросить провести лекцию на тему... - Паклин задумался. - На тему "Смычка обоза и культуры". Скажем, на завтра, после бани. Второе. Привести себя в порядок, на лекции демонстрировать доброжелательность и радушие. Парасюк, это тебя касается.
- А что я? Я каждому человечку рад, - оскалился золотарь.

- Я в баню не иду, - закончил комиссар. - На мне список наводящих вопросов для выявления подноготной Коробейникова. Отбой по расписанию.

Обоз спал. Из рощицы показалась козья мордочка. Обнюхав воздух и не обнаружив ничего подозрительного, Марсельеза прокраласаь в расположение, прошлась вдоль спящих бойцов и, по-кошачьи подогнув под себя передние ноги, улеглась рядом с Генделем.

Субботнее утро встретило обоз прохладой.
Бойцы, поеживаясь и позевывая, вяло поприветствовали утро и друг друга, не забыв упомянуть отцов основоположников.
Марсельеза, не имеющая определенных планов на день и по малолетству не принимающая участия в общем подъеме, приоткрыла один глаз и решила еще немного вздремнуть до завтрака.

Помывка прошла без экцессов.
Тылвоенспецы, помня наставления Паклина, молча и скоро смыли налет обозных буден, вернулись в расположение, выслушали план комиссара и, заняв исходную позицию, замерли в тревожном ожидании.

Судный час настал.

Со стороны штаба показался Паклин в сопровождении Коробейникова.

- Прошу комиссию по смычке занять места в президиуме, - сухо распорядился комиссар.

Бывшая особая тройка чинно присела на краю полуотрытого окопа. Гендель занял наблюдательный пост на дереве.
Марсельеза благоразумно переместилась ближе к спасительной рощице.

- Корреспондент Коробейников, - провозгласил Паклин, - комиссия готова выслушать Вас.

Комиссия изобразила на лицах доброжелательность и радушие.

- Я несколько иначе представлял себе нашу встречу, - занервничал Коробейников.
- Извините, что без оркестра, - перебил его Парасюк. - Время военное.
- Это записывать? - уточнил Сталснис.
- Каждое слово. Каждое, - приказал комиссар. - И число не забудь проставить.
- Это больше похоже на допрос, - с вызовом ответил корреспондент. - Мне сказали, что речь пойдет о культуре, о смычке.
- Вот и изложите комиссии, где, когда и с какой цель Вы вступили на путь смычки, - не давая времени на размышление, сказал Паклин.
- С культурой? - удивился корреспондент.
- Можете называть это так, - согласился комиссар. - Нас интересуют конкретные фамилии.
- С чего позволите начать? - насмешливо спросил Коробейников. - Ab ovo?
- Это по-румынски? - Паклин дал знак комиссии.
- В некотором роде. По-древнерумынски, - парировал корреспондент.
- Сталснис, пиши. Состоит в продолжительной связи с румынскими кругами, - довольно потер руки комиссар.
- Но позвольте, это идиома. Латынь. Начать с самого начала. С яйца, - рассмеялся Коробейников.
- Не делайте из нас идиому. Это что? Что за лорем ипсум? - предъявил Паклин злополучную листовку.
- Ах, это. Dolorem ipsum. Это Цицерон. "О пределах добра и зла".
- Из бывших? - не унимался Паклин.
- Из кавалеристов, - подыграл Коробейников. - Из римских всадников. Но с тех пор прошло две с небольшим тысячи лет.

- На срок давности намекает, - с видом знатока заметил Николай. - Без конфискации.
- Наше дело маленькое, - одернул его Парасюк. - Привести в исполнение. А формулировки для протокола.

- Это я и без Вас знал. Проверить решил, - начал что-то подозревать Паклин. - Что можете сообщить о пингвине? Что Вы с ним прятали и от кого?

- Пингвин? - оторопел Коробейников. - Робкий жирный? Да будет вам известно, что это вовсе не пингвин.
- Личность мы установим, не сомневайтесь, - пригрозил Паклин.

- Пишите. Дело было во Франции. Беседуя с пролетарским писателем Горьким на берегу моря у живописной скалы, я сказал ему: "mon cher Alexis, voyez-vous cet oiseau? C'est un pingouin". И у меня тот час же родились строки: "Sur les blanches plaines de la mer, le vent assemble les nuages. Entre les nuages et la mer...". Суть, над седой равниной моря ветер тучи собирает, между тучами и морем... С моего любезного разрешения Алексис, пардон, товарищ Горький, использовал мою удачную находку в одном из своих произведений.

- А pingouin, - закончил Коробейников, - это обыкновенный чистик, типичная французская птичка, вроде чайки. Ошибся Алексис с переводом.

Члены комиссии, меняя доброжелательное и радушное выражение лица на крайне озабоченное, посмотрели на Паклина.
Марсельеза сделала еще несколько шажков в сторону рощицы.

- Товарищ военспец, - окликнул Коробейников спускавшегося с пригорка бывшего вольноопределяющегося, - Вы только подумайте, меня в шпионы определили.

- Я вот прогуливаюсь, решил заглянуть, - сказал военспец. - Очень мило тут у Вас.

- Я Вам листок показывал, товарищ Сталснис упражнялся, - представил писаря Коробейников.

- Как же, как же. Переписано почти без ошибок, да и почерк отменный. Вы не бросайте этого занятия, - похвалил военспец. - Да вот беда, листок-то затерялся. Прошу простить покорно. Товарищ Паклин, а ведь мы не закончили нашу дискуссию. Помните, третьего дня, о кормовом базисе. Вы ведь, пожалуй, правы. Корма одинаковые, а формации разные. Возьмем огурец...

Марсельеза проводила гостей до пригорка, постояла еще немного на возвышенности, откуда, как на ладони, было видно расположение обоза, взглянула умными и грустными глазами на знакомые места и неторопливо потрусила вниз.