Подпольный парикмахер

Привет из Совка

Рассказ об одном еврее парикмахере из городка Чирчик, который практиковал у себя дома в глубочайшей конспирации, боясь налоговых инспекторов, и вообще, статьи за антисоветчину.

Отец, бежавший от немцев в далёком 41-м году, на долгие годы остался вне привычной среды. Колонну беженцев, где он находился, часто бомбили. Однажды у них был выбор - спрятаться от бомб под близлежащим деревом или скрыться в покинутом доме. Мнения разделились. Как он потом рассказывал, кишки тех, кто спрятался под деревом висели страшными плодами на уцелевших ветках огромного дуба. Те, кто решил скрыться в доме, потом продолжили свой путь по дороге мрачно поглядывая на участь тех несчастных, кому не повезло. Оборвались не только чьи-то жизни, но и цепочки возможных будущих их потомков. В этом смысле повезло не только моему отцу, но и мне. Теперь подсчитали, что таких оборванных цепочек за войну накопилось более 40 миллионов.

Дальнейшая жизнь продолжалась без родного идиша, без привычных мест, без дорогих сердцу евреев - в странной, чуждой стране. Вскоре после войны, по злобной воле одного великого человека, идиш стали выкорчёвывать из советской культуры, и советского образования, из советской жизни. Добрались и до носителей репрессированного языка, но, видно, высшим силам это не понравилось и великий злодей, наконец-то, подох, что сохранило жизнь оставшимся в живых после Катастрофы. Но языку был нанесён сокрушительный удар.
В 41-м году отцу было семнадцать лет, русского языка он не знал, но его поставили к станку на какой-то завод вытачивать какие-то детали для военной промышленности. За свой труд он получал голодный детский военный паёк. Когда он научился работать и немного подучил язык страны, в которой ему придётся потом умереть - ему стали давать паёк посытнее.

Через год его призвали в армию, он воевал с фашистами, дошёл в 43-м до Одессы, потом заболел тифом, потом ещё раз тифом, и... оказался вне войны. Маленький пароходик доверху забитый беженцами и такими же, как он освобождёнными от армии, еле двигался по реке впотьмах. Всех немилосердно жрали москиты, которые, казалось, высасывали последнюю кровь у бедных людей.
Он забился в самую маленькую щелку и беспрерывно курил, надеясь хоть чем-то остановить ненасытных вампиров.
Потом был битком набитый поезд, где ему не хватило места, и ему пришлось весь долгий путь проделать, вися на подножке, вцепясь, ещё слабыми руками, в перила, на ледяном ветру... много часов.

Так он попал в Каракалпакию. Начинал с мальчика на побегушках в какой-то чайхане. Потом стал заведующим той 'чойхоны'. Так судьба привела его в торговлю. Начиная с его побега из Даугавпилса, евреев вокруг него становилось всё меньше и меньше, пока те совсем не исчезли. Многие годы его окружали люди разных национальностей, в основном, русские, узбеки, туркмены, каракалпаки, но не привычные, и дорогие сердцу, евреи. Так и жил он окаракалпаченый. У него были женщины, в основном... русские.

На одной из них ему пришлось жениться и с ней он уехал на другой полюс Узбекистана в 'город Энергетиков и Химиков' - Чирчик.
Вот там то ему и стали попадаться евреи. Каждый становился ему другом, чуть ли не родственником, особенно, если тот знал идиш.
Он всех звал к себе домой. Однажды к нам на пейсах принесли мешок мацы - большой дефицит. Мешок был бумажным, маца квадратной, в дырочку и с опалёнными полями. Бухарские евреи пекли мацу круглую, и добавляли туда яиц, что было некоторым отступлением от традиций с его точки зрения. Мешок принёс неопрятного вида немолодой еврей. Остаться на седер-пейсах долго уговаривать его не пришлось.

 Торговля, в которой теперь крутился отец, давала неоспоримые преимущества при советской власти. И эти преимущества воплощались нехитрыми советскими яствами на столе. Гость ел жадно, чавкал, но фаршированную рыбу почему-то ел ножом с вилкой. Насытившись, он, слава богу, быстро ушёл.
То есть отец по началу был не очень разборчивым в выборе друзей. Главным критерием была пятая графа. Но потом образовалась очень тёплая интеллигентная компания.

Однажды мне пришлось стричься не в парикмахерской, а в частном доме. Дом был непривычно пустым и тихим. Мастер, очень похожий на Михаила Светлова, открыл потайную дверцу и выудил оттуда инструменты. Весь этот нэпмановский процесс мало чем отличался от советского, только одеколону было вылито в два раза больше на мою бедную голову и заплачено было очень хорошо.

Я всё думаю, почему я не пошёл, как и всякий советский школьник, в светлую шумную советскую парикмахерскую, где ласковая тётенька обслужила бы меня по полной программе? Для чего нужно было скрываться в подполье для такой вот простой процедуры? Ведь не обрезание же мне делали!

Мне кажется, отец ненавидел советскую власть, её полу тюремные законы, её ограничения, её несвободу, и таким вот образом решил поддержать частного собственника, который в данном случае владел частным сервисом (инструменты, боюсь, он стащил с советской парикмахерской, а где ещё их можно было взять?!)
Но такая 'частная стрижка' случилась со мной только один раз. Я думаю, дело было не в деньгах. А просто... неудобно вечером тащиться чёрти куда, вместо того, чтобы валяться на диване и смотреть вожделенные два канала совместного узбекско-советского телевидения.

Но мне, маленькому пацану, запомнился этот, казалось бы, ничем не примечательный случай, как отклонение от столбовой дороги, когда простого советского школьника 'завернули' в другое измерение. Но мне теперь кажется, что я понимаю откуда всё это выросло.

2018