Новый Год. В журнал Русский Пионер. Декабрь 2014

ВСЕ БУДЕТ МОЖНО.

Еле взгромоздясь на широкий неровный подоконник — немудрено для восьми с половиной лет, — сидела в темноте, машинально растягивая веревочки на вязаном свитере. Была полночь, для своих уже давно спала, но что-то мне не спалось, совсем, и эта елка во дворе, которую нарядили соседи, не давала покоя, невысокая, с яркими огоньками, уж не помню, светили ли они; сейчас понимаю — вряд ли, ведь куда-то их нужно было подключить. Но тогда они наверняка светили и так таинственно заманивали, что не могла отвести глаз. Ни души вокруг, и только крупные легкие хлопья не переставали падать; поджавши колени, я долго вглядывалась, пытаясь рассмотреть еще что-то, никак не получалось: то ли я запаздывала, то ли что-то ловко ускользало.
 
Я быстро схватила альбом для рисования, ручку с изгрызенным наконечником и начала неразборчиво бормотать и записывать одну за другой четырехстопные… А впрочем, что я там понимала, ни хорея, ни ямба тогда я не знала, впрочем, как и не знаю сейчас, но что я знала точно, так это то, что на этот раз образы нужно было материализовать, хотя бы на листке, а в голове моей оживала картинка сказочного города перед большим Рождественским праздником: веселье, суета, как сейчас помню, была странная, подозрительно недетская фраза «жизнь счастьем мертва» — и что я хотела сказать?..
 
И еще мне представлялся одинокий, никому не нужный бездомный мальчик, которого никто не принимал к себе — он был слишком грязным и пахло от него плохо. После отчаянных попыток погреться и череды унижений мальчуган притеплился где-то на лавочке, закутавшись в старую чужую тунику, задремал и замерз. Вот такая вот получилась история у восьмилетней девочки, странно — казалось бы, праздник же…
 
Наутро, когда я прочитала свое творение, дед снял очки, закусил рифленую дужку и задумчиво на меня посмотрел, потом встал и полез зачем-то в свой огромный, как мне тогда казалось, книжный шкаф, через несколько минут он положил передо мной тонкую книгу с рисунками. На ней высвечивались золотистые загогулинки, которые мне сложно было читать, я сделала усилие и протянула вслух: «Федор Михайлович Достоевский. Мальчик у Христа на елке».
 
Я сразу открыла книжку, и первое, что меня поразило, — это определенное сходство карандашно-романтичного иллюстрирования и моих детских размытых образов, даже цветовая гамма была настолько точной, что я решила на всякий случай понюхать книгу, ведь, может, она и пахла именно так, как, я себе представляла, пахнет Рождественская ночь…
 
Каждый год примерно в это время перед моим любимым праздником на каком-нибудь подоконнике на меня обязательно наваливается приятная и в то же время терзающая хандра, события стекаются в некий завершающий этап, круги замыкаются, для того чтобы начались новые. Люди уходят серыми толпами и приходят качественными единицами, события, столь важные когда-то, перестают иметь значение и вызывают лишь философскую улыбку, и то фальшивое, что было недостижимым, при достижении перестает блестеть, а неприметное и простое обретает новое чистое сияние.
 
И каждый раз, когда кажется, что ты уже все понял, оказывается, что главное лишь предстоит постичь. Новые образы, уже не такие чистые и наивные, но иногда все же карандашно-романтичные, одолевают с новой силой, и все это особенно остро в эти несколько дней перед самым праздником. Когда, казалось бы, чего грустить.
 
И есть еще кое-что… И связано это, наверное, и с тем, что родилась я совсем близко к Новому году и Рождеству. Это зашифрованные подарки в виде испытаний на вшивость, а иногда и просто подарки, которые порой очень трудно принять, иногда, кажется, лучше бы ничего не менялось и не знать бы совсем, кто есть кто, но проходит время, и понимаешь: это только кажется. И тот же дед, с которым я делилась сокровенными недетскими мыслями и наивными стихами, часто говорил: «Очень хорошо, я очень рад…» Чему тут радоваться, думала я, одно расстройство, да и только, а теперь вот понимаю, к чему он так. Ведь, не поняв и не испытав коварства и несправедливости, так и не поймешь всю глубину и многогранность человеческой сущности, а главное, и сам не пройдешь испытание. А пройдя, понимаешь: хоть и тяжело было, но ты остался чист, устоял, сохранил лицо, не опустился и отпустил.
 
И вот сидишь ты в морозную, зябнешь на подоконнике, поджимая ноги, думаешь о своем, рисуешь кружочки на запотевшем, и тут на тебе — форточка закряхтела, ворвался могучий вихрь, а с ним обязательно что-то очень свежее, неизведанное, поначалу даже сомнительное, но точно твое…
 
P.S.
То самое стихотворение (Москва, 1997 год)ОСЛЕПЛЕННЫЕ СЧАСТЬЕМ
 
Новогодняя ночь.
Все сомнения прочь.
Все ждут торжества.
Жизнь счастьем мертва.
Все прекрасно в домах —
Не опишешь в томах.
Лишь за домом взгляни,
На иную жизнь посмотри.
Тропинка пуста,
Не видно даже куста.
Лишь чьи-то шаги
Совсем легонько слышны.
Это мальчик босой
По тропинке пустой
В новогоднюю ночь
От веселия прочь
Идет, не зная куда,
Лишь пригреться б туда.
И крохотные ручки
Со временем немеют,
Но сердечко молодое
Бьется, не робеет,
Босые ножки
Касаются земли,
Но радость жизни
Не ведают они,
И знает он,
Что дома не ждут,
Лишь грустные мысли,
Что вот-вот отойдут,
Открывается дверь —
Выходит тепло,
И чья-то девчонка
Глядит на него,
Она удивлена:
Почему он не в наряде?
Почему он не мечтает?
И ликует в отраде?
Почему он во дворе,
А не дома пирует?
Почему он во дворе,
Ведь его же продует?
Почему так удивленно
Он смотрит на нее?
Почему с такой надеждой
Чего-то ждет от нее?
Но чей-то взрослый голос
Прервал ее мысли,
И надежды его
В безнадежности повисли.
Мама позвала к себе
Маленькую дочку,
Не взглянув на малыша,
Что замерзал в эту ночку.
И топает он дальше
И не может понять,
Почему это счастье
Ему не поймать.
Двое прохожих промчались
Мимо него,
Суетясь о проблемах,
Что важнее всего.
Нес один елку
В крупной руке,
Не замечая мальчугана,
Что был вдалеке.
Бедный мальчишка
Брел по тропинке
И что-то бормотал,
Но без запинки.
И вдруг он увидел
Яркий огонь,
С надеждою сжал он
Крепко ладонь.
Побежал он туда,
Добежал он, как смог,
И чей-то голос
Ему в этом помог.
Увидел он елку,
Что была вдалеке,
И что-то разжалось,
Что было в руке.
Загадал он желание:
Быть с мамою в ласке.
Быть с мамою в ласке,
Что царит в небесах.
Все словно посветлело
В его ясных глазах.
Так и случилось,
Все преобразилось,
Ведь в Рождественскую ночь
Все вправду возможно,
Для чистого сердца
Все будет можно.