Девятый всадник-2. Глава 7

CR (1828)
… Молодому человеку очень просто запутаться в смутной интриге, в которую его вовлекают старшие. Тем более, если эта интрига связана с делами сердечными.
Все началось с того, что в один не очень-то прекрасный вечер ко мне домой пожаловал мой «сенешаль» Рибопьер. Бледный, как покойник, поминутно озиравшийся вокруг себя. Все говорило о том, что он оторвался от преследователей.
-Я не знаю, кто мне еще поможет, - начал он, не дослушав мое приветствие. - Только вы все поймете и простите...
Я разыграл радушного хозяина настолько, насколько это было возможно в подобных обстоятельствах. Тогда это еще давалось мне с некоторым трудом.
-Мне не за что вас прощать, - проговорил я, наливая ему кларету, дабы Саша обрел ясность в мыслях. - И покамест я ничего не понимаю.
-Селанира и Химера... - сдавленно прошептал он. - Они повторяли эти имена так, будто бы знают, о чем речь.
-Кто они? И что за...
Конечно же, не надо было быть и семи пядей во лбу, чтобы догадаться — мифологические имена скрывают за собой вполне реальных лиц. Скорее всего, высокопоставленных, не желавших быть обнаруженными.
-Неужели вы ничего не знаете? А мне рассказывали, будто поймете... - прошептал взявший себя в руки Саша.
-Кто рассказывал?
-Князь... У него письмо. Он переслал его через Вену. Как только господин посланник увидел его почерк на конверте, так сразу же передал мне и сказал так: «У него лишь один адресат. Отправляйся в Петербург и передай. А если не поймешь, кто, так у Ливена справься. Тот все тебе расскажет».
Почему-то я сразу понял, о каком князе идет речь. И к чему такая секретность.
-Он имеет наглость ей писать, - прошептал я. Собственно, мне от Рибопьера скрывать было нечего. Мы с ним общей клятвой связаны.
-Только под шифром. Он Химера, она же...
-Селанира», - подхватил я. - Однако ж верно он себе выбрал имя.
-Княгиня Вюртембергская в Кракове, - продолжал мой гость. - Она перехватила меня. И повторяла... Очень любезная женщина, конечно.
-И вы ей все отдали?» - я примерно догадывался, что могло означать замечание о «любезной женщине» из уст моего адъютанта. Как бы эта польская Иезавель не задержала его на две недели, лишив его всех ценных бумаг.
-Нет. Но они знают, - прошептал он. - Поляки знают все и будут государя шантажировать.
Я усмехнулся. Государя Павла Петровича? Шантажировать? Нет, видно, последние известия доходят до бывшей Ржечи Посполитой с явным опозданием.
-Меня перехватили под Вильно, - продолжал Рибопьер, более-менее пришедший в себя. - На станции остановился лошадей поменять, положил письма с собой, а ночью меня убить пытались... Зашло трое с кинжалами.
-Что же вы сделали? - я с любопытством слушал его, подозревая, что он несколько преувеличивает драматизм ситуации. И зачем? Пусть прибережет для юных девиц сказки о том, как ему удалось безоружному расправиться с тремя головорезами.
-Я притворился спящим. Им не нужна была моя смерть... - продолжал он.
-Откуда же вы знали, что у них кинжалы? - спросил я с иронией, которую Саша мигом понял и смутился.
-Ну, должны были быть... - тихо проговорил он, заливаясь краской.
-Так что же они делали в вашей комнате?
-Они искали письма, - произнес он. - На ощупь. И переговаривались. Из разговоров я понял, что, ежели я пошевелюсь, они меня убьют. Так что я притворился спящим, хотя проснулся ровно тогда, когда открывали дверь.
Рассказывая мне все это, Рибопьер не смотрел в глаза, а румянец его, ставший густо-красным, показывал, будто ему стыдно за так называемую «трусость». Я отлично понимал его чувства, но признавал при этом, что поступил он крайне разумно. Выдавать себя и выходить в неглиже на бой с тремя бандитами — значило бы погибнуть от собственной глупости.
-И знаете, - добавил он. - Одного я признал. Тогда, там, в Митаве...
-Анреп? - переспросил я.
Рибопьер только кивнул.
Вот как, сей l'homme galant не гнушается преследовать наших людей с кинжалом за пазухой и парочкой отъявленных головорезов в качестве напарников! Как это мило! Интересно, на кого он в этом случае служил?
-Он подошел ко мне, и я понял, что он догадался, где я храню эти письма. Лег-то я не раздеваясь... - продолжал Рибопьер. - Но тут он вгляделся мне в лицо — поднял вот эдак фонарь — но я глаз не открывал, и пробормотал извинения. А потом все ушли.
Забавно. Не сон ли мне свой пересказывает Саша? Вряд ли бы дело этим ограничилось. А, быть может, Анреп теперь боится нас, и, признав моего сенешаля, решил подобру-поздорову убраться?
-Странно. Ежели бы он выкрал это письмо, то получил бы прощение, - подумал я вслух. - Оно, кстати, при вас? И кто вам сказал, что надо искать меня?
-Я отправился в Ригу. Так было велено, - продолжал мой приятель. - И там показал все письма, какие имел при себе, генерал-губернатору лично. Тот, не читая, наказал явиться к вам. Сказал, что вы отлично знаете, что с этим делать.
Генерал-губернатором тогда был мой будущий тесть Бенкендорф. Одиннадцатый по числу Рыцарей. Логично, что он отправил Рибопьера ко мне. Другое дело, что бумаги эти, в которых фигурировали тайны членов правящей фамилии, должны быть предъявлены тем, у кого было больше компетенций. По-хорошему, им следовало появиться перед глазами государя. «Бенкендорф многое на себя берет», - подумал я тогда. Хотя он ни до, ни после этого не создавал у меня впечатления очень уж рискового человека. Впрочем, я тогда до конца не понимал, какую роль все это семейство играло при государыне. Его представитель вполне имел все возможности делать с посланием, что угодно.
Я протянул руку, и три увесистых конверта оказались в ладони. Их никто не вскрывал. Значит, Бенкендорф назвал мое имя, что называется, «вслепую». Вот задача: что с этим всем делать?
На конвертах виднелось четыре штемпеля дипломатической службы. Адрес ни о чем не говорил. Ежели не знать, кто и как сочинил их содержимое, то они бы прошли независимыми. Я понял, отчего понадобилось переправлять послания столь окольными путями. Их бы тысячу раз вскрыли и зачитали вслух. А потом князя Адама бы нашел острый кинжал заговорщика. Или пуля в спину. Пишу это уже задним числом, ибо тогда еще смутно догадывался, как устраняют неугодных.
Что бы стало с той, кому послание предназначалось, не хотелось и думать.
Я долго колебался — а стоит ли вскрывать конверт и судить, надо ли мне было читать?
Рибопьер мне подсказал:
-Княгиня Вюртембергская все это читала. И вложила свои несколько посланий к... к Селанире.
Я рассудил так — ежели мне придется вскрыть и прочитать письма, то потом придется их уничтожать. Так как потом я бы не смог придать им первозданный вид. Следы вскрытия все равно бы остались и были бы заметны. Оставалось только догадываться, действительно ли княгиня видела их содержание? А, быть может, она подменила послание? Об этом уже невозможно догадаться.
Оставалось поступить ровно так же, как Одиннадцатый — ничего не читая, передать адресатке. Или великому князю, хотя так было бы очень щекотливо. Впрочем, князь ему друг, и поговаривали, будто бы ему все было известно про Химеру и Селаниру. Якобы, чуть ли не с его благословения они сошлись... Но все это были простые предположения.
Был и третий способ. Как только я вспомнил о нем, то немедленно воплотил его в жизнь. Я позвонил, и приказал Якобу тащить штоф водки. Налив в чашку хмельного напитка, я поджег его и бросил туда же письма. Рибопьер только вскрикнул невольно.
-Ну зачем же так? - воскликнул он. - Что же я теперь скажу князю?
-А вы кому служите — мне или им? - спросил я сквозь зубы, в той манере, в какой говорю в минуты раздражения.
-Нам, - произнес он.
-Отлично. И зачем вам нужна эта польская интрига? Что вам пообещали? - я быстро задавал вопросы, глядя, как огонь поглощает слова и буквы.
-Ничего. Но Селанира... - пробормотал мой приятель, дрожащими руками наливая оставшуюся водку в винный бокал. Очевидно, от меня такой решимости он не ожидал.
-Честь Селаниры была бы в куда большей опасности, отдай вы ей это письмо.
-Но она бы знала, что делать.
-Вы не знаете, как их пасут, - произнес я, глядя прямо в раскрасневшееся лицо своего сенешаля. - И что про нее говорят. Стоит зародить у государя лишь малейшие подозрения, как начнется непоправимое. Для нее, для князя, для вас со мной, наконец.
Я не знал, для чего оправдываюсь и объясняюсь. Разве это не очевидные вещи? Я не сожалел о том, что сжег послание, так и не узнав, о чем в нем говорится. Любопытство уже уступило место осторожности и благоразумности в моей душе. Что является одним из верных признаков взросления. По лицу Саши Рибопьера я видел, что он как раз жалел о том, что так и не узнал, ради чего так рисковал. Поэтому я сжалился над ним и проговорил:
-Между ею и Химерой явно что-то было... Это раз. И родня князя решила этой связью воспользоваться. Это два. И, судя по секретности, их замысел мог нести в себе нечто против монархии. Это три. Так ясно?
Он робко кивнул. Я продолжал:
-Повторю, вы были в отъезде, и не знаете, какие здесь настроения... И князь, вероятно, не знает. Чем далее, тем опаснее играть в подобное. Ныне же... - я указал рукой на истлевшее послание. Оставалось еще два. Их для быстроты Рибопьер сам сжег на пламени подсвечника.
-Но почему же Анреп ничего не стал у меня забирать? - спросил он озадаченно.
-Он боится. Или получил другие инструкции в последний момент, - предположил я. - Возможно, ему надо было только убедиться в том, что курьером назначены именно вы.
При последних словах он как-то странно посмотрел на меня, словно вопрошая, какими же последствиями ему все это будет грозить.
-Как бы то ни было, - продолжал я. - В случае чего я вас обязательно буду прикрывать. И не сомневайтесь. Это же правило.
-Я понял, - прошептал мой друг.
...Мы оба еще не знали, что через год мне придется освобождать его из тюрьмы — а потом и из когтей смерти. У меня получилось. Из последних сил. Так я составил верность. Саша никогда ничего не забыл.
Моя участь — вытягивать людей за уши из болота, переносить их через пучину. Один мудрый человек, с которым я поделился вот этой своей странной планидой, пожал плечами и проговорил: «А вы вообще видели, как святого Христофора изображают?» Конечно, я видел. У нас в Риге на мосту стоит деревянная раскрашенная статуя Sankt-Christoph'а, оставшаяся от тех времен, когда там еще почитали святых (впрочем, это почитание до конца себя так и не изжило). С младенцем на плечах. А младенец — сам Христос, которого великан мужественно перенес через реку. Предание гласит, будто все это случилось прямо там, на Двине. «Вам только переносить людей через темные пучины», - продолжал мой мудрец, имени которого не открою. - «Причем часто против их воли. А потом выслушивать запоздалые благодарности, ведь сначала они полагают, будто вы хотели их погубить».
Последствия того августовского вечера 1799 года были таковы, что передо мной вскоре предстал сам Одиннадцатый. И неожиданно, без всяческих предисловий, предложил взять его дочь в жены.
Это случилось на одном из парадов, за которым мы оба наблюдали. Был, как сейчас помню, красивый закат, зрелище парада, освещенного последними лучами солнца, казалось весьма блестящим, и под гром полковой музыки рижский генерал-губернатор спросил меня:
-Не хотите ли стать моим сыном?
-В каком же смысле? - растерялся я.
-В том, что не сегодня-завтра государыня предложит вам руку моей дочери.
Чудеса. Во-первых, я не знал, что у Одиннадцатого есть дочь. Про его старшего сына я был наслышан, даже готовился взять его под протекцию, таким же «сенешалем», как и Рибопьер. Юноша походил на отца, каким тот был в пятнадцать лет, и соревновался с Сашей — своим тезкой, кстати — по количеству соблазненных барышень. Даже тот факт, что внешне он был не столь смазлив, как Рибопьер, не преуменьшало его преимуществ. О дочерях же Одиннадцатого я ничего не знал. Подробности вытаскивать из барона Бенкендорфа было бесполезно — да и ситуация оказалась не та. Меня позабавило, что, вопреки всяческому обыкновению, сватаются ко мне, а не наоборот.
-Либо вы, либо der Schlang, - проговорил он еще тише. Я понял, о ком идет речь. Аракчеева уже тогда называли «змием», правда, это прозвище не стало столь широко распространено, как было в последние годы правления государя Александра Павловича. Да и светского влияния у него в ту пору было поменьше.
Я ужаснулся.
-Почему же такой выбор?
-Мне так мстят, - проговорил он столь же тихо. - Мне и ее матери.
Бенкендорф, насколько мне известно, был вдов. Его покойная жена считалась лучшей подругой государыни. Ее должна была знать моя матушка. За что же мстить? Или не о ней речь шла? И дочь сия была «le fruit de l'amour»? Если верно последнее, то зачем же в судьбе бастардки принимает участие сама императрица? Загадка на загадке.
-Не беспокойтесь, - продолжал барон, словно бы прочитав мои мысли. - Она вам ровня по происхождению. И приданое будет неплохое, но мы его потом обсудим. Когда все решится. Нынче же мне требуется ваше принципиальное согласие.
На миг я представил себя спасителем damsel in distress и сказал «да». Не впервые мне предстояло выступать в такой роли. Но я был еще молод и романтичен. Кроме того, знал, что рано или поздно маменька подведет перед мои очи некую юную Fraulein или укажет на нее пальцем во время одного из балов — и мне придется повиноваться ее воле, ибо скорее всего уже обо всем было обговорено с родителями юной особы, и мне предстоит лишь разыграть ухаживание, влюбленность и объяснение. Здесь же мне предстояло самому решить вопрос о спутнице своей жизни. И лишь потом мне пришло в голову, что я несколько опрометчиво дал свое обещание. Вдруг облик и нрав сей баронессы вполне соответствуют ее нареченному Аракчееву? Впрочем, мне было все равно. После этого разговора прошло около полутора месяцев, прежде чем я впервые увидел ту, на которой обещал жениться. И вот уже 28 лет, как мы с ней не расстаемся.