3. Тифлис

1

Пяти лет хватило, чтобы зарок не ездить на дальние шабашки забылся мимолётным выплеском эмоций. Память – услужливый лакировщик прошлого, тяготы, пережитые на Вятчине и в Бабайстане, уже казались Юрию сущими пустяками, над которыми можно лишь посмеяться. Правда, ещё две атаки неугомонной Нины Никитичны он стойко отразил, одно имя Голодной степи заставляло ёжиться – опять лагман, пекло, плутни азиатов, нет, слуга покорный. И не было резона покидать обжитой дом, взрослеющих детей – после бесплодных мыканий по строительным фирмам и кооперативам бригада окончательно сорганизовалась в самодостаточный коллектив. Без всяких-разных ушлых посредников договаривались с заказчиками, благо горбачёвская перестройка легализовала бывших подпольных цеховиков-миллионеров и те наперебой спешили переселиться из тесных стандартных квартир в собственные просторные дома. Бригада не успевала закончить один дом, как надо было начинать новый. Зачем нам Таити, когда и в своём городе неплохо кормят? Зарабатывали прилично.
Но те, кто видит мир сквозь цветной туман, неисправимы. В декабре 88-го года, сбыв очередной особняк счастливому нуворишу, бригада решила взять двухмесячный перерыв – переменчивая причерноморская зима не лучшее время для вышивания красивых швов. С клиентом на весну договор заключён, можно и отдохнуть. Юрий вволю наслаждался чтением книг и прослушиванием пластинок классической музыки, струнил детей, мастерил по мелочам в квартире, как вдруг после Нового года пожаловал коллега Христик, да не один, а с грузином-цеховиком, шапочно известным Юрию под прозвищем Кукури. Тот слыл в городе за местного Фаберже, фабрикуя аляповатую бижутерию, подпольно снабжал торговые ряды вещевого рынка левым тбилисским текстилем и наверняка промышлял ещё какими-то тёмными делами, ибо уверенно входил в число крупнейших богатеев Геленджика. И вот этот уже далеко не молодой, но ещё вовсю шустрый, маленького росточка, с круглой, наполовину седой головой, и сам весь кругленький, как воздушный шарик, Кукури принялся вкрадчиво уговаривать поехать в Тбилиси и возвести ему там двухэтажный дом. В Тбилиси? С какого перепуга? Юрий готов был разорвать Христика на клочки – на кой чёрт ты приволочил этого грузина? Мы же пообещали греку-обувщику Косте приступить к постройке его палаццо с начала марта, а на дворе уже середина января? Зачем разрушать чётко налаженные планы, вносить смуту в умы? Христик смущённо мялся и украдкой подмигивал – мол, ты послушай Шалву Яковлевича (так представился Кукури, оговорившись, что лучше звать его просто Сашей), а потом прикинем на весах. Кукури явно успел напеть  легковерному греку немало сладких песен. Юрий, скрепя сердце,  согласился приклонить слух. Да, не зря грузины славятся как искусные певцы, Шалва Яковлевич залился не хуже гомеровских сирен. Обольщать и улещать он был великий мастер. От его мелодичного щебечущего голоска в груди так и таяло. Быстро помаргивая плутовскими глазками, взмахивая руками, словно крыльями, он беспрестанно проводил большим пальцем по остальным и время от времени облизывал их кончики, как будто готовился считать деньги. Деньгами он, в основном, и прельщал, сразу назначив двойные расценки. И заверил, что у него всё идёт, как по маслу – котлован вырыт, местные строители заливают фундамент, вы приедете и начнёте кладку. Погоды в Тбилиси уже тёплые, квартира для вас снята, за два месяца выложите коробку и езжайте домой. А Косте за март сделают нулевой цикл другие бетонщики, если надо, он подыщет бригаду. По срокам всё совпадёт, все будут довольны. Юрий спросил – что, в Тбилиси нет каменщиков? Шалва Яковлевич не упустил возможности ещё раз влить патоки и мёда в души честолюбивых геленджичан – «Я видел, как вы сделали Размику и Паше (предыдущие клиенты бригады Юрия). Хочу и себе такой же». Хочу Ларису Ивановну, тоже мне Мимино нашёлся. Но звучало заманчиво. Помимо прямых осязаемых резонов опять замерцал перед глазами цветной туман. Грузия, Тбилиси, места, где не был, о которых наслышан, места, освящённые памятью Грибоедова, Пушкина и Лермонтова, места, прославленные красотами и хлебосольством, почему не поехать? И недалеко, и город почти европейский, не чета дебрям Вятчины и пустыням Бабайстана. Кукури разливался соловьём, воспевая прелести Тбилиси – будете жить в старом центре, рядом станция метро, до стадиона «Динамо» рукой подать, рынок, магазины к вашим услугам. А оперный театр имеется? - Конечно!  Самые лучшие певцы поют! – И филармония есть? – В Грузии всё есть. Ладно, но сначала надо объясниться с Костей, слово дали, непорядочно нарушать.
Костя хмурился, недоверчиво поглядывал на Кукури – вся эта суета под клиентом ему откровенно не нравилась – и в итоге сказал: - «Жду вас до середины апреля. Дольше ждать не могу. Мне к осени нужен дом с  крышей». Кукури просиял, застрекотал – не волнуйся, дорогой, будет и тебе и мне хорошо. И на другой день умчался в Тбилиси – дать там последние распоряжения, запустить процесс. А объявился аж в середине февраля, когда Юрий уже пожалел, что погнался за двумя зайцами – время утекало, надежды сдержать слово рушились – вернулся озабоченный, недовольный, что-то шло не так, но что – не раскрывал. Лишь посетовал на тбилисских бюрократов и взяточников, тормозящих стройку. Пряча глаза, попросил Юрия подождать ещё недельку, уверяя, что всё наладится, всё успеется, фундамент под дом уже льют. Ждать и догонять – хуже ничего нету. Юрий отлично знал возможности своей бригады, знал, что стены по щучьему велению не растут, а потому собрал совет. Повестка дня была предельно проста – до какого пана атамана идти под знамёна? Дураку понятно, что обоим послужить вряд ли удастся, надо выбирать. В душе надеялся, что парни предпочтут остаться дома и, не кляты, не мяты, спокойно ковать деньгу, не отходя от кассы. Но жестоко ошибся. Парней обуяла охота к перемене мест – желаем ехать в Тифлис, и всё тут. Надоели прижимистые геленджикские греки, жадные армяне и непредсказуемые русские. Давай попробуем на зуб грузинов. Заодно попьём в охотку ихнего хвалёного вина под лобио, сациви и хачапури. Ну и в столице грузинской на шару поживём. – Так репутацию свою в Геленджике подпортим? – Чепуха, клиентов хоть отбавляй.
Глас народа – глас божий. Хотя, как догадывался Юрий, у каждого коллеги были свои личные причины на время расстаться с домом. Бригада профессионально на высоте, сомнений нет, а человеческие качества – ну что ж, люди все разные, со сложной судьбой. Но эта сложность личных судеб дала им бесценный опыт, научила – как вести себя в коллективе, как его сохранять, как им дорожить, в чём-то поступаясь своими амбициями. Без объединения усилий, без гармонии характеров ничего не достигнешь даже на стройке.
Мишка Павлов, по прозвищу Муртаз, убегает от жены, та не даёт ему досыта вкушать портвейн и «Анапу», вот и надумал он смыться в оплачиваемый отпуск. Жена у него, кстати, вторая. Первая осталась в Брянске, откуда он родом, там он начинал удачную трудовую карьеру и неудачную семейную жизнь. Семейные нелады закончились разводом и бегством – через архангельские леса, где он год махал топором, осваивая профессию сучкоруба – до берега Чёрного моря, где покуролесив лет пять, всё же завёл новую семью. Любовь к вину у Муртаса неумеренная, но преимущества пребывания в трезвом коллективе пока держат верх над пагубной привычкой, на работе он ни-ни. После работы запрета нет, вольному воля. Каменщик он первоклассный, Юрий многому у него научился. В общежитии Муртаз, конечно, ворчлив, правда, скорей дурачится, чем привередничает, в быту неприхотлив.
У Христофора Схинаса с женой нелады иного рода, оба взаимно подозревают друг друга в супружеской неверности (причём у жены, надо признать, были к тому основания), им полезно обдумать своё поведение на безопасном от приступов ревности расстоянии. Христа грек наполовину, мать у него донская казачка. Где встретились его родители? Как в той присказке – в Караганде. Дети сосланных врагов народа, селяви. Суржики по натуре не такие гоноровитые, как стопроцентные эллины, и Христик парень покладистый, не то что приснопамятный Мурат в Бабайстане. Он и внешне на грека мало похож – широколицый, раскосый. Муртаз ехидно интересовался, кто был у них сосед в Караганде – казах или кореец, на что Христофор лепил в ответ, что Мишкиному рождению точно поспособствовал цыган, неспроста он такой смуглый, чернявый, и конченый прохиндей вдобавок. Классическим резюме их споров о родословной (и не только) звучала любимая христикова фраза – «Я фигею с этих русских». А в целом они отлично дополняют друг друга. Христа тоже не дурак выпить, конечно, не в ущерб трудовой дисциплине. Весёлая пара.
Брательник Витька вообще непонятно чем руководствуется по жизни, похоже, принципом – «все побежали, и я побежал». Куда все, туда и он, как собака за возом. Радостно улыбаясь, голосует за вояж в Тифлис. Остаётся надеяться, что обжёгшись на сардобинской татарке, любвеобильный братец  на грузинок бросаться не будет. И те, вроде, известны за женщин строгих нравов, русского бугая близко не подпустят. Ещё одну надежду на благонравное поведение братца внушает прожорливость всей честной компании – «Люблю повеселиться, особенно пожрать». А Витька заблаговременно назначен поваром бригады, его кулинарные способности общепризнанны. И от предложения стать третьим он никогда не откажется. Стало быть, имеем уже не дуэт, а спевшееся трио. После трудового дня вряд ли их что заманит, кроме обильного застолья. Автор бессмертного афоризма – «Кадры решают всё» признал бы бригаду полностью пригодной к выполнению поставленной задачи. Юрий тоже. Чёрт с вами, едем. Цветной туман опять застит глаза.
Кукури ещё раз смотался в Тбилиси и вернулся с более просветлённым лицом, объявил, что дело пошло, собирайтесь. Отъезд назначили на третье марта. Юрий проклял неудачную дату – назавтра день рождения жены, опять оставляет её без семейного праздника, но откладывать отъезд дальше некуда, уже засиделись на чемоданах. Книг с собой брать не стал, рассчитывая поживиться в столице Грузии, зато уложил выходной костюм, галстук, который надевал пару раз в жизни, и парадные туфли – в оперный театр в затрапезе не ходят.
Третьего марта с утра зарядил дождь, налетая бешеными шквалами с моря. Юрий даже усомнился – а пойдёт ли сегодня «Комета»? До Сочи запланировали добираться водным транспортом. Дом Юрия стоял на высоком бугре над городом, с лоджии открывался вид на серую зимнюю бухту в белых «барашках», у причалов пусто – все прогулочные теплоходы сбежали к Тонкому мысу. За ним они всегда прячутся при штормовом предупреждении. Но уговор дороже денег, надо вылезать из тёплой хаты.
Под козырьком морвокзала жизнерадостно скалили зубы коллеги. И Витька, и Христик, и Мишка живут неподалёку друг от друга, на одной улице, вот и прибыли вместе, в одном такси. Чемоданов и сумок набрали, будто уезжают из дому насовсем. Что ж, чать не в Чухлому едем. Подкатил на белой «шестёрке» Кукури, молодой водитель-грузин выгрузил из багажника два брезентовых мешка, похожих на кофры инкассаторов. В них предательски позвякивали самопальные ювелирные изделия. Кукури выглядел собранно и деловито, словно кот перед мышиной лазейкой, никаких улыбок. Окинул бригаду цепким взглядом, купил в кассе билеты на всех, подтвердил – рейс состоится, но водителя не отпустил. Стоял, что-то ему настойчиво втолковывая по-грузински, пока из мутной пелены дождя, закрывающей створ бухты, не вынырнула черно-белая стрела «Кометы» и, сбивая гребни волн подводными крыльями, понеслась к пирсу. Подхватив багаж, немногочисленные пассажиры – кроме команды Кукури желающих совершить увлекательную морскую прогулку не наблюдалось – поспешили к дальнему причалу, где швартовалась «Комета». В переднем салоне, куда повёл Кукури, было пустынно и холодно, с десяток попутчиков скучали и мёрзли вразброс. В заднем была та же картина.
Отчалили сразу, едва закончилась выгрузка-погрузка. «Опаздываем, ход плохой, в открытом море волна большая», - пояснил матрос-контролёр. Да, за Толстым мысом начало поддавать в правый борт крепко, гулкие удары волны сотрясали корпус, иллюминаторы заливала вода, видимость ноль. На открытую площадку между салонами, куда выходили покурить, залетали брызги, пронизывал ветер – ну и погодка, лучше дремать в кресле. Тбилисский работодатель удивил предусмотрительностью. Воровато озираясь, он роздал своим работникам узкие листки бумаги с печатным текстом, который гласил, что такой-то каменщик СМУ-55 командирован в город Тбилиси для производства работ по адресу улица Кронштадтская, дом 44. Подпись начальника и печать организации заверяли подлинность документа. «Это на всякий случай, - предупредил заботливый прораб, - вдруг какой сосед настучит в милицию». Ай да Кукури, всё у него схвачено, за всё заплачено, не подкопаешься. За ним как за каменной стеной.
До Туапсе, несмотря на крупную волну, дошли довольно бодро, с небольшим опозданием. На причале Кукури дожидался агент его торговой сети, ухватил один из кофров и был таков. Второй кофр должны были забрать в Сочи, конечном пункте их морского пути. «А почему не до Сухуми идём»? – поинтересовался Муртаз, знаток прибрежного плавания. «В Сухуми на поезд не сядешь, - скорбно поведал Кукури, - с этими абхазами разве договоришься».  Сочи, так Сочи. Морская болтанка уже утомила. Но беляши с  кофе в привокзальном буфете проглотили за милую душу, качка аппетиту не повредила. Кукури извинялся, что не может накормить полноценным обедом, время не позволяет. «В Сочи пойдём в ресторан», - пообещал он.
Между Туапсе и Сочи море разгулялось, развело такое волнение, что «Комета» едва не вставала на дыбы. Казалось – ты сидишь в железной бочке, а какой-то идиот лупит по ней изо всех сил кувалдой. Сколько часов ползли переменным аллюром под аккомпанемент черноморских тамтамов, Юрий и счёт потерял. Тихая заводь сочинского порта предстала обретённым раем. Но Кукури не давал расслабиться, теперь он напоминал не бдительного кота, а угорелую кошку, метался и хлопотал без устали. Звонил из автомата, жал руки каким-то тёмным личностям, избавился от второго кофра, атаковал кассы железнодорожного вокзала, ругался, проклинал сочинских армян, и в итоге повёз в Адлер. Юрий устал от всей этой суеты и лишних вопросов не задавал. Кукури знает, что делает, ему и карты в руки. Уже было давно темно, когда, наконец, сели за стол в ресторане, а загружались в поезд Сочи-Тбилиси чуть ли не заполночь. Кукури жаловался – каких трудов стоило ему выбить места в купейном вагоне, но Юрию было уже абсолютно всё равно, где завалиться спать – хоть в СВ, хоть в жёстком бесплацкартном, лишь бы принять горизонтальное положение и закрыть глаза, утомлённые бесконечной переменой декораций.


2

Открылись глаза от солнечного света, бьющего в лицо. Состав, дёргаясь, проползал мимо товарных вагонов и станционных построек. Дверь отодвинулась, и вошёл с полотенцем на плече, распространяя запах мыла, свежеумытый Муртаз.
 - Подъём! Мы уже в Грузии.
 - К Тбилиси подъезжаем? – переполошился Юрий.
 - Какой там. До него ещё пилить и пилить. Тащимся, как черепахи.
Витька и Христофор были уже на ногах, сооружали завтрак, пришёл и спавший в соседнем купе Кукури. Переменился он неузнаваемо, круглое лицо сияло, как масленый блин. Вот как живит воздух родины! Хоть Кукури и называл себя коренным тбилисцем (Христофор уверял, что он горский еврей), но тут расчувствовался и признался, что вообще-то он уроженец западной Грузии, родился в Зугдиди, который мы недавно проехали. И даже замурлыкал песенку про утопающий в цветах родной город, впрочем, весьма фальшиво. Муртаз, который никогда не отличался особой деликатностью, что присуще всем брянским кацапам, оборвал его лобовым вопросом:
 - А что такое «кукури»?
Шалва Яковлевич заметно смутился и, усиленно помаргивая, воспроизводя пальцами контуры чего-то невеликого, пробормотал:
 - По-грузински это птичка такая, маленькая.
И впрямь - на домовитого хлопотуна воробья их опекун очень даже походил. Отзавтракав  фирменным чаем «от проводника», оставалось лишь глазеть на плывущие за окном не горы, а округлые горушки, заросшие лесом, с разбросанными по склонам чужестранными домами – широкие веранды по фасаду, низкие черепичные крыши. Тем не менее, вскоре поезд неожиданно нырнул в тёмный тоннель, значит, горы таки вставали преградой для прямоезжего пути.
Вообще, пейзажи не баловали глаз. После гор, когда поехали долиной Куры, сначала узкой, потом постепенно расширяющейся, смотреть было не на что – голые сады, заросшие сухим прошлогодним бурьяном, малые делянки обработанной чёрной земли, убогие мазанки, мелкие рукава речки. Полное впечатление, что не покидал окрестностей Геленджика, катишь вдоль Догуаба или Пшады. Только ближе к Тбилиси появились признаки цивилизации, с интересом задрали головы на кручу Мцхеты с бурыми средневековыми башнями на вершине.
На привокзальной площади, забитой машинами, Кукури попросил геленджичан подождать, а сам ринулся кого-то отыскивать в этом шумном хаосе. Подскочил среднего роста и средних лет грузинчик, по всем повадкам беззастенчивый таксист.
 - Вас куда отвезти? – набросился он на Юрия.
Навязчивый сервис «бомбил», кто с ним не сталкивался и кому он нравится? Юрий сначала отвернулся, а на повторный вопрос ответил досадливым жестом руки – иди с богом человече, без тебя разберёмся. Таксист внезапно оскорбился:
 - Ты чего на меня рукой машешь? Здесь тебе не Россия!
Вот те на! Не зря грузин считают самой вспыльчивой нацией на свете. Какой тон, какие обобщения! Сам от горшка два вершка, невзрачный, помятый, ну никак не витязь в тигровой шкуре, а сколько спеси! И с чего он так напирает, что здесь не Россия? Чем кичится? Небось, когда турки с персами в бараний рог гнули, на коленях просили русского царя взять под своё крыло. А теперь, вишь, отсиделись «за гранью дружеских штыков», отъелись и гордыми стали. Знаем мы цену вашей гордыни, захребетники. Что-то неприятное ворохнулось в душе, но сдержался.
 - За нами сейчас подъедут, - пояснил сухо, лишь бы отвязаться.
 - Так бы сразу и сказал, - недовольно проворчал горячий туземец и, заносчиво вскинув голову, отошёл на несколько шагов в сторону, продолжая искоса следить за непочтительными иноплеменниками.
Парни, напрягшись, не вмешивались в скоропалительную стычку. Осторожный грек Христофор сделал вывод:
 - Лучше с грузинами не заговаривать.
Пожалуй, и вправду лучше. Кукури подогнал два жигулёнка, за рулём одного сидел сам, второй вёл его родственник. По бурлящим движением улицам Тбилиси, сквозь сплошной поток транспорта помчали неведомо куда. Юрий обратил внимание на оригинальный способ перестроения машин с полосы на полосу и при поворотах – водители не пользовались сигнальными маячками, а высунув в окошко руку, показывали кто куда желает проехать и, как ни удивительно, уступали друг другу дорогу с готовностью.
 - У нас все так ездят, - самодовольно заявил Кукури, - люди сразу видят, кто торопится, уважение оказывают.
Сам он жестикулировал левой рукой на зависть любому регулировщику. Похоже, пробились через весь центр Тбилиси, пока не свернули на тихую улицу с двух и одноэтажными домами, осенённую старыми деревьями. Остановились возле углового полутораэтажного дома в форме буквы «г», выходящего на тротуары одними окнами, вход во внутренний двор располагался сбоку, через железную калитку. Табличка на стене оповещала – улица Кронштадтская, №39. Приехали.
Двор напомнил фильмы о старом Тбилиси – уютный, тенистый. Слева внутренний угол дома с лестницами на второй этаж и наружной галереей, опоясывающей весь фасад, справа – беседка из ещё голых лоз винограда, накрывающая ветвистым шатром пространство двора. Длинный стол, скамейки для дружных посиделок. Жильцы дома, судя по ветхим дверям и рамам, народ небогатый. Входных дверей шесть, по числу квартир. Кукури открыл дверь на первом этаже, ближнюю от калитки. Итак, коридор, он же кухня с раковиной-мойкой, газовой плитой, холодильником и прочими атрибутами, в углу лаз в небольшой погребок. Первая комната проходная, три койки с тумбочками вдоль стен, посреди обеденный стол с четырьмя стульями, в углу телевизор на журнальном столике и зачем-то одинокий торшер, который Юрий тут же прихватизировал. Во второй – одна койка, два шифоньера и куча барахла в дальнем конце, в том числе несколько десятилитровых баллонов с вином – Муртаз алчно облизнулся. Что ж, хозяин приготовил вполне сносную квартиру. Правда, гальюн во дворе, ванная отсутствует, стены и потолок живут без кисти маляра давно, деревянные полы изрядно облезшие, подоконники всех четырёх окон в обеих комнатах на уровне груди, сквозь решётки видны лишь ноги и талии прохожих, но в комнатах сырости нет, жить без ущерба для здоровья можно. Кукури клялся, что ничего приличнее в округе не найти, здесь район частной застройки, один этот дом коммунальный. Зато до работы стоит только улицу наискосок перейти, и баня поблизости имеется.
Дотошный брат Витька, входя в роль шеф-повара, обследовал кухонный инвентарь и объявил о недостаче. Чистюля Христофор проверил стопки постельного белья в шифоньере и намекнул, что одного комплекта маловато будет. Кукури признал огрехи в снабжении, обвинив нерадивых родственников.
 - Сейчас едем обедать, - успокоил он, - а потом в хозяйственный магазин, всё купим.
 - И в баню, - настоял Муртаз, - а то после поездной постели всё тело чешется.
Кукури помрачнел, но безропотно согласился.
 - Нечего с грузином миндальничать, - шепнул Муртаз на ухо Юрию, - раз привёз сюда, пускай обеспечивает всем по-человечески.
В хинкальной, куда завёз обедать гостеприимный хозяин, Муртаз нахально потребовал вина. Вышла небольшая заминка – ни портвейна, ни «Анапы», любимых напитков Муртаза, в грузинском винном погребе не оказалось. Сухое вино геленджикский гурман не употреблял. Предложили какое-то кахетинское полусладкое. Муртаз с отвращением выцедил стакан и объявил его приторным сиропом.
Настала очередь Кукури наушничать с бригадиром – не алкоголика ли они пригрели? Юрий заверил, что до первой звезды его коллега не пьёт (что было заведомой ложью), а сегодня нерабочий день, почему бы не отпраздновать прибытие в столь славный город? Поверил Кукури бригадиру, или нет, неизвестно, но чёрная кошка между Муртазом и хозяином пробежала. Кукури супился и выглядел обиженным. За Муртазом водились пробелы хорошего воспитания, порой не знаешь, чего от него ждать. То начнёт нахваливать что-либо не стоящее доброго слова, то вдруг выдаст откровенную бестактность. Заглаживать возникшую трещинку взялись Юрий и Христофор, как более искушённые дипломаты. Слабую струнку Кукури – неумеренную любовь к Тбилиси – они сразу подметили, играть на ней было легко. Стоило выразить восхищение любой достопримечательностью, как пылкий патриот расцветал, фонтанировал восторгом, засыпал именами и датами, бросал баранку, дополняя жестами фигуры речи, ёрзал на сиденье, готовый выпрыгнуть из машины и повести знакомиться с памятником или храмом. Без тени сомнения он заявлял, что лучшего города в мире нет, Париж по сравнению с Тбилиси жалкая деревня. Оставалось поддакивать и подливать масла в огонь наводящими вопросами.
На самом деле, столица Грузии произвела на Юрия отталкивающее впечатление. Тесные ущёлья улиц, орды ревущих автомобилей, от выхлопных газов не продохнуть, беспорядочные толпы пешеходов, банальный облик скученного города, которому не по плечу настоящий столичный размах. Ещё одна рабская копия подражателей Европы. Конечно, и время года влияло, примет весны не видно, деревья голые, небо тусклое, дома серые. Любовь грузин рядиться во всё чёрное усугубляла монохромный колорит, по тротуарам, казалось, текла нескончаемая похоронная процессия. Лишь на окраине, в районе новостроек, куда Кукури привёз в большой хозяйственный магазин, дохнуло простором, распахнулась широкая  долина Куры в благородной рамке гор. И солнце как раз выглянуло.
Патриотическая душа Кукури тоже распахнулась. Забыв про обиду, он повёз капризных постояльцев в старинную тифлисскую баню, воспетую Пушкиным в «Путешествии в Арзрум». Там мраморные ванны, там горячие серные воды, исцеляющие от всех болезней, там роскошь покруче московских Сандунов. Вашими устами, Шалва Яковлевич и Александр Сергеевич, только мёд пить. Вышел из-под серых и нагих сводов прославленной бани Юрий крайне разочарованный. Ни тебе искусного банщика-массажиста Гассана, ни пенных облаков, ни душистого пара, ни блаженных омовений. Сунул из-за конторки в вестибюле хмурый грузин кусок дегтярного  мыла да застиранное вафельное полотенце, которым и вытираться противно, вот и весь сервис. В огромном сводчатом номере тусклая лампочка, холодный каменный пол, мокрые каменные стены, в каменную ванну размером с Ноев ковчег хлещет из заржавленного крана вонючая серная вода, пробки-затычки нет как нет – гори она огнём грузинская баня. Ополоснулся под душем и давай бог ноги. Смельчал Тифлис, слинял цветной покров Востока, опоздал ты, Юрий Борисович, на праздник жизни. Кругом одна заурядная совковая цивилизация. Ну и ты не Александр Сергеевич, по Сеньке и шапка.
Настал черёд ознакомиться с тем, ради чего приехали в Тбилиси – объектом  строительства, на котором, по уверению Кукури, вовсю кипит работа. Выгрузили хозтовары, пошли. Хозяин с папкой чертежей в обнимку, работники с пустыми руками, но преисполненные трудового рвения. В одном Кукури не обманул – объект действительно находился в шаговой доступности, стоило пересечь навкосяк улицу Кронштадтскую. По дороге будущий новосёл восторженно повествовал – какой замечательный район Сабуртала, где ему посчастливилось урвать кусок земли, тихий, благоустроенный, какие замечательные люди в нём живут, благородные, честные, настоящие грузины. Вот где можно наслаждаться заслуженным покоем. От предвкушения грядущего блаженства в глазах Кукури даже заблестели слёзы, он облизывался и сглатывал слюну.
За временным деревянным забором с шаткими воротами ударная стройка последней советской пятилетки открылась во всей красе. Участок себе Кукури отхватил знатный. Размахнуться вширь не дали дома соседей, зато в длину он пронизал весь квартал, выходя на параллельную улицу, получалось на глазок метров двадцать пять на шестьдесят. Глубокий котлован заставил оторопевшую бригаду переглянуться. Ничего, кроме порожних коробов опалубки, в нём не наблюдалось. И, главное, ни одна рабочая  душа не оживляла доиндустриальный пейзаж. Галечные откосы, глиняное дно, серые доски давно пустующей опалубки – где самоотверженные труженики, льющие бетон и день и ночь? Где готовый нулевой цикл? Куда привёл ты нас, Сусанин? Внезапно, среди штабелей досок у соседского забора, возникло некое шевеление. Рослая мужская фигура в спецовке сменила горизонтальное положение на вертикальное, отряхнулась, и приветственно воздела руку.
 - Сосо! – отчаянно вскрикнул Кукури. Так кричит человек, вовремя вынутый из петли, придушенный, но ещё живой.
Сияя счастливой улыбкой, вышеназванный Сосо обогнул котлован, подошёл к делегации и энергично пожал всем руки. Крепкий упитанный туземец лет сорока, с физиономией типичного, ничем не смущаемого пройдохи, слегка заспанный. Как выяснилось позже, не грузин, а осетин из Цхинвала. Кукури пожирал его кровожадным взглядом.
 - Сосо! – опять патетически воскликнул заказчик строительства и, в не выразимой словами муке, простёр длани к пустынному котловану.
Сосо воссиял в ещё более счастливой улыбке, и дальше последовал в полном смысле непереводимый (ибо по-грузински геленджичане не понимали), но понятный без перевода исключительно страстный диалог между обманутым работодателем и безответственным подрядчиком. Битьё кулаками в грудь, бешеное вращение очей, воззвания к неизвестным богам, наверняка, поминание матерей, клятвы, покаянно никнущие головы – всё это присутствовало в избытке, потрясало небо и слух зрителей, и закончилось минут через пять. После чего, перейдя на русский язык, Шалва Яковлевич скорбно поведал – как бессовестно поступили с ним эти богом проклятые осетины. Сосо запротестовал – я вот он, чист как стёклышко, но Кукури только бессильно махнул рукой. В сухом остатке – нанятая бригада в нетях, ни единой лопаты бетона в котлован не попало, а верный беззаветный труженик Сосо десять дней сколачивал «козлы» для грядущих каменщиков, по четыре штуки за смену, как он не без гордости доложил.
Юрий опешил:
 - Кому нужны эти «козлы»? Да с них никто кладку не ведёт! Доски угробил зазря.
Гора из сорока никому не нужных «козлов» возвышалась на краю котлована. Задержись бригада с приездом ещё на недельку, Сосо наколотил бы сотню, благо досок запасено в избытке. Кукури негодующе уставился на Сосо. Тот сказал, что видел в Цхинвале на стройке точно такие подмости.
С Сосо всё было ясно. Со своим настоящим и будущим не очень.
 - Что, домой едем? – предложил Муртаз.
Шалва Яковлевич застонал, схватился за голову, потом за сердце, обвёл бригаду страдальческим взором и приступил к тому, что он лучше всего умел – к уговорам. Вы же всё можете, возьмитесь за бетонные работы, я заплачу, сколько скажете, не режьте без ножа, и так далее, в лучших традициях плача на реках вавилонских. Сострадания в чёрствых душах шабашников  мольбы несчастного застройщика не пробудили, алчность разожгли. Возвращаться домой, несолоно хлебавши, постыдно, так отчего не сорвать дурные деньги, когда они сами к тебе падают? Торг был уместен и, надо сказать правду, жесток по отношению к попавшему в беду подпольному миллионеру. Но и Кукури, несмотря на отчаянное положение, не растерял торгашеской хватки, уступал лишь до того приемлемого предела, за которым он чётко видел откровенный грабёж, и расценки сбивал по возможности. Клялся, что с утра до вечера будет рядом с бригадой и все необходимые материалы и механизмы обязуется поставлять по щелчку пальцев. В принципе, условия выгодные, одно плохо – возвращение в Геленджик откладывается до лета. Юрий задал этот прямой вопрос коллегам, те, не моргнув глазом, сказали, что готовы пробыть в Тбилиси до победного конца. Ну, смотрите, я вас за язык не тянул.
Обговорили распорядок дня на завтра, и замученный Кукури подался сушить слёзы у домашнего очага. Дело шло к вечеру. Пора было и заезжим гостям заняться обустройством своего временного гнезда. В жилых комнатах управились за несколько минут, распределили койки (Муртаз выбрал ночлег в комнате с баллонами вина, видимо надеясь, что соседство горячительных напитков будет навевать ему сладкие сны), заправили постели, задумались об ужине. В холодильнике, естественно, шаром покати, новенькие кастрюли и сковородки хороши на прилавке магазина, а на кухне неплохо бы их  наполнить чем-нибудь съестным. Волка ноги кормят, щедрый аванс в кармане, двинули всей толпой разыскивать ближние гастрономы. Сразу несколько штук таковых нашлись через два квартала, на оживлённой улице с многоэтажными домами, троллейбусным движением и станцией метро. Но придирчивым геленджичанам они не понравилось – колбаса один перец, сыр солёный, продавцы делают вид, что не понимают по-русски. По совету соседки по дому, доброжелательной, одинокой русской бабули, поднялись немного выше по Кронштадтской, и там, у раздвоения улицы на два отростка, на углу «штанов», обнаружили большой продуктовый магазин кооперативного толка. Копчёностей и солёностей на все случаи жизни и на любой вкус, овощи, фрукты, мясо в изобилии, толстые грузинки улыбчивы и охотно изъясняются на державном языке. Обрадованный повар загрузил прожорливых коллег в обе руки увесистыми пакетами. Муртаз задумчиво прилип у винной полки – от полусотни разноцветных этикеток в глазах рябит, а ни одного знакомого названия не попадается. На запрос о креплёном вине, типа родимой «Анапки», грузинки дружно качают головами, нет, такого у нас не пьют, вот сухое, вот коньяк, вот водка «Московская». Совет из трёх употребляющих – Витька, Христофор, заводила Муртаз – решил избрать метод проб и ошибок, купили три бутылки с наименованиями «Эрети», «Гареджи», «Напареули». Юрий уже десятый год жил без алкоголя и табака, и в выбор коллег не вмешивался, лишь напомнил о золотом правиле Суворова – «До первой звезды не пить». Ну, тут все были единодушны, не учи учёного. А после работы – святое дело. И слово держали (Христа и Муртаз сосредоточились на «Эрети», брательник предпочёл «Гареджи»), да так усердно, что на день отбытия из Тбилиси подвальчик на кухне чуть не доверху закидали пустыми бутылками. Что такое слабое грузинское вино для крепких русских парней? Только пара бутылок 0,7 на душу приносила желанное удовлетворение после ужина. В Геленджике пятничные посиделки споенного трио в гараже Христофора стали притчей во языцех. Затарившись по полной, коллеги засиживались за столом до поздней ночи, и тогда раздражённые супруги отправлялись извлекать муженьков из их излюбленного логова, когда поодиночке, когда соединёнными силами. Если жена Христофора, имевшая претензию на интеллигентность, обходилась вежливыми уговорами, а жена брательника без церемоний сама подсаживалась к честной компании и требовала наливать, то суженая Муртаса, суровая москалиха из Орехово-Зуева, врывалась в гараж грозой и бурей, хватала осовелого супруга за шкирку и волокла домой, награждая отнюдь не одними эпитетами. В Тбилиси же можно было пить без оглядки на двери, бригадир смотрит на количество бутылок сквозь пальцы, уверенный, что утром коллеги будут свежи, как огурчики.
После первого ужина на новом месте вышли во двор покурить. Хоть курило большинство – вся святая троица употребляющих – курение в квартире постановили запретить, и так с вентиляцией проблемы. За столом во дворе было многолюдно – уже знакомая разговорчивая русская бабуля, молодая пара из трудового пролетариата неопределённой национальности, пожилой важный грузин, осетинская семья средних лет, кто-то ещё, в сумерках не разглядеть. Расспрашивали новопоселенцев с далёкого Причерноморья, рассказывали о своём житье-бытье, нормальное человеческое общение. И тут в мирную беседу влез припозднившийся таксист-грузин, практически двойник привокзального – та же неудержимая разговорчивость, агрессивный напор, безапелляционные утверждения. Перебивая всех подряд, он не давал никому рта раскрыть, болтал, болтал и болтал, будто не наговорился за день. Речь зашла о сравнительных достоинствах разных городов, и тут таксист выказал себя неумолимым патриотом Тбилиси, хотя вряд ли бывал дальше берегов Куры. С его слов выходило, что ни один город Советского Союза в подмётки не годится великолепному Тбилисо (он почему-то произносил имя города именно так), а когда Юрий попытался защитить хотя бы Ленинград, то разбудил вулкан неудержимого красноречия. Болото, казармы, вечные дожди, собачий климат – вот самые мягкие определения, которыми оскорблял град Петра высокомерный закавказец. А Тбилисо – о! Слушать подобную белиберду становилось тягостно. Особенно раздражало обыкновение запальчивого оратора заканчивать каждый свой пассаж вопросом «понял»? Словно перед ним сидел беспросветный тупица. Ну что ж, разыграем тупицу. Улучив момент, когда патриот набирал в лёгкие воздуха, Юрий сказал:
 - Всё я понял. Не понял только одного – чья столица Тбилиси? Грузии или Армении?
Оратор на мгновение окаменел, вперив в Юрия яростный взгляд. Потом вскочил, бешено плюнул и бурей взлетел по лестнице на второй этаж. Громкий хлопок дверью завершил его панегирик столице Армении.


3

Утром разбудил заунывный голос под окнами:
 - Мацони! Мацони!
Христофор, знакомый с отдельными грузинскими словами по командировке в Сухуме, сориентировался быстрее всех. Схватил из общей кассы деньги и метнулся на выход. Вернулся, прижимая к груди четыре толстогорлые бутылки из-под молока, заткнутые пробками из кукурузных кочерыжек.
 - Вот! – торжественно объявил он непосвящённым коллегам. – Ваша мама пришла, молочка принесла. Зашибительная штука на завтрак. Прошу к столу.
Отведали – да, что-то сродни кубанской ряженке-закваске, вкусный освежающий кислячок. Муртаз недоверчиво лизнул, словно боясь отравиться, не вино всё-таки, и одобрил – «годится на похмелье». Так и сложилось – на ужин вино, на завтрак мацони. А что – вполне здоровый рацион. Если утром не было разносчика домашнего мацони, брали в магазине, но тот был пожиже, не такой насыщенный и питательный.
В работу впряглись круто, без раскачки. Связали и уложили армокаркасы в фундаментные подушки – Кукури заботился об армировании, Тбилиси часто трясёт, сейсмоопасная зона. Жизнерадостный бездельник Сосо суетился вместе со всеми, помогал крепить опалубку, ездил с Кукури за вязальной проволокой, за кровельной жестью – ею оббили дощатый лоток, чтобы спускать по нему бетон в котлован. На вопрос о кране и бадье-туфельке Кукури безнадёжно покачал головой – «здесь не Геленджик, знакомых прорабов нет. Выписывать через организацию и трудно, и страшно дорого». Ладно, поворочаем лопатами, как раз и Сосо пригодится. Кукури пообещал на авральные работы привозить «азеров» с чёрной биржи и оплачивать их труд отдельно, подённо, как это принято с временными рабочими. Тоже справедливо, коль не можешь снабдить техникой и инвентарём.
На следующий день начали принимать бетон, и вспомнили всех богов и боженят. Возили бетон с какого-то дальнего завода ЖБИ, возили  «МАЗы»-самосвалы, в чьих огромных, щелястых кузовах бетон за время следования «садился» - уплотнялся и обезвоживался – прирастал к бортам, попробуй выковырять четыре кубометра практически заформованного бетона. Брат Витька и Христофор, как природные строители второй категории, подсобники, с матюками и кирками драли эту полусухую смесь, вываливая на подстеленные листы жести, приёмной тары тоже Кукури не раздобыл. Укладывать обезвоженный бетон в опалубку без вибратора равносильно сущему браку, надо бодяжить, ослабляя тем самым марку. Пришлось пекущемуся о прочности дома заказчику приобретать бетон не ниже двухсотого. Пособники швыряли бетон лопатами в лоток, пустив туда малую струйку воды из шланга, Юрий, Муртаз и «азеры» гнали размоложенную смесь по каналам опалубки, огребаясь, словно каноисты. За день так намашешься веслом-лопатой, что к вечеру рук не чувствуешь. Заполнив переднюю половину опалубок, перетаскивали лоток на тылы и принимали бетон с параллельной улицы, и в таком духе долго и нудно, потому как стены подвала тоже выполнялись монолитными. Сборные фундаментные ФС-эски Кукури не признавал за надёжную опору для своего дома.
День ставишь опалубку, день принимаешь бетон, потом снятие и переустановка опалубки и опять бетон – что об этом размазывать? Тупая, однообразная, ломовая работа, недели три, не меньше. Периметр наружных стен 13x15, плюс средняя несущая стена, двери, окна, монтажные отверстия. Слава богу, перекрыть подвал Кукури запланировал сборными плитами. Безликих подсобников «азеров» брали только в дни большого бетона, на опалубке в их бестолковой помощи не нуждались. А вот великого мастера на все руки Сосо зоркий и беспощадный хозяин стройки со скандалом изгнал через неделю. Не за всем очевидную лень и плутовство – по грузинским меркам это не грех, а за покушение на охраняемую конституцией священную частную собственность. Дело заключалось в следующем.
Сосо повадился заглядывать на квартиру геленджичан и в обед, и вечером, причём интересовали его не русские харчи, а баллоны с вином в дальней комнате. Попытки лукавого осетина убедить Юрия, что добрый Кукури держит вино в квартире для поднятия боевого духа строителей, поддержки не получили. Во-первых, Кукури ничего такого бригадиру не говорил, во-вторых, частенько наведываясь к своим работникам, всякий раз проверял уровень напитка в баллонах и огорчённо приговаривал, что вот никак не соберётся его вывезти и разлить по бутылкам. Но не все в бригаде чтили освящённую конституцией частную собственность. Юрий заметил, как Муртаз, благосклонно ухмыляясь, внимает криминальной агитации Сосо, и строго-настрого предупредил обоих – не вздумайте прикасаться к баллонам без спросу. Хочется продегустировать – обратитесь к хозяину, а самовольничать с чужим вином не смейте. Муртаз пробурчал – «да не обеднеет твой грузиняка», но ничего определённого не пообещал. Охранять вино Юрию было некогда, с коллегами он ужинал редко, чуть не каждый вечер убегая в оперный театр, филармонию, или просто прошвырнуться по книжным и музыкальным магазинам. И вот, вернувшись однажды довольно рано, врасплох застал разгорячённых коллег и провокатора Сосо за изрядно початым баллоном. Лекция на темы морали успеха не имела, заглушённая славословиями в честь грузинского виноделия. Расплата не заставила себя ждать. После очередного контрольного осмотра баллонов Кукури выскочил из комнаты чернее тучи. Геленджичанам он не сказал ни слова, но уже через час его молодые родственники грузили баллоны в машину. Сосо с того дня как в воду канул. На вопрос – где он? – ответ был краток и жесток, как удар топором – «Выгнал этого вора». Муртаз и компания, избавившись от соблазна и соблазнителя, продолжили спокойно дуть «Эрети» и «Гареджи», кстати, самое простецкое и недорогое белое сухое вино, ценой чуть больше рубля за бутылку. Так и пропал с глаз долой развесёлый осетин, достойный страниц плутовского романа.
В будние вечера забулдыжная троица сидела дома невылазно, лишь совершая дежурные набеги на кооперативную лавку. Робкий грек Христофор придерживался провозглашённого кредо поменьше общаться с кичливыми аборигенами, брат Витька с малолетства был диковат и сторонился ненужных знакомств, Муртазу вполне хватало общества «Эрети». Но в православные воскресенья, которые свято соблюдали, всей бригадой отправлялись в центр города – и ради развлечений, и за покупками. Повар начал выражать недовольство ассортиментом кооперативной лавки – овощи  и зелень второй свежести, мясо не всегда высшего качества. В первый выходной поехали на центральный тбилисский рынок, и впечатлились. Уж что-что, а торговать грузины умеют, и торговые заведения сооружают под стать своим вкусам. Многоэтажный, исполненный из монолитного железобетона рынок поразил истинно столичным размахом и богатством продуктов. Больше других запомнился длинный прилавок с разделанными молочными поросятами, белые тушки лежали в ряд, сколько глаза хватало, словно подготовленные к стрельбе снаряды, можно было подумать, что грузины ничего, кроме молочных поросят не едят. Довольный повар шагал среди всего этого изобилия, царственными жестами заказывая тот или иной товар. Поросятами он, естественно, пренебрёг, но всего, что хотел, накупил впрок. В семидесятые годы брательник, бравый воин ВДВ (Войска Дяди Васи, командующего десантурой генерала Василия Маргелова) служил в Закавказском военном округе, а так как ни один парад не обходится без марширующих вольной стопой красавцев десантников, то и Витька побывал тогда в столице округа. Рассказывал, в каких лагерях проходил подготовку, по каким площадям дефилировал, позиционируя себя почти старожилом Тбилиси, припоминая обиходные грузинские фразы. Кстати, продавцы-грузины держались за прилавками гордо, будто стояли в почётном карауле, никаких заискиваний перед покупателями не проявляя.
На одной из тумб увидели афишу футбольного матча – «Динамо» Тбилиси против «Динамо» Киев, сегодня, 11-го марта 1989-го года. Пойдём? Юрий был ярым болельщиком московского «Спартака», Муртаз – умеренным болельщиком московского «Торпедо», Витька и Христофор относились к футболу прохладно, но после хлеба народ хочет зрелищ – конечно, пойдём! Когда ещё увидишь принципиальных соперников своих любимых команд, да ещё вживую.
Кажется, это был матч открытия сезона в Тбилиси. Шумных грузинских зрителей набилось под завязку, геленджичанам достались места на самой верхотуре крутых, нависающих над полем трибун. Республиканский стадион «Динамо» построили недавно, профессиональный взгляд Юрия подметил не снятый почему-то щит опалубки на тыльной стороне колонны, халтурщики кацуки. Но наблюдать игру было удобно, просматривался каждый участок поля. Когда только прибыли к стадиону и отыскивали вход на свой сектор, глазастый Муртаз толкнул Юрия локтем – «Гляди, Лобановский». Поодаль, у автобуса, из которого выходили киевляне, высокий, прямой, как палка, знаменитый тренер пожимал руки встречающим грузинам. Ещё сухопарый (болезненно располнел он уже позже), с тронутой сединой рыжим «ёжиком», в рыжем замшевом пиджаке, при галстуке, Валерий Лобановский держался исключительно строго, как на официальном приёме.
Начало матча предваряла церемония прощания с двумя повесившими бутсы на гвоздь игроками тбилисцев и сборной СССР – нападающим Шенгелией и защитником Сулаквелидзе. Обоих Юрий хорошо знал, оба были весьма сильными игроками. Шенгелия запомнился умением ловко подрезать мяч в ворота противника  своей круглой, как арбуз, головой после сильных кроссов Леонида Буряка, а жёсткий правый бек Сулаквелидзе остался в памяти не игровым эпизодом. Однажды за грубый фол судья Мирослав Ступар предъявил ему жёлтую карточку. Сулаквелидзе настолько восхитился решением арбитра, что подошёл к нему вплотную и начал хлопать в ладоши прямо у того перед носом, на что Ступар мгновенно выхватил из кармана красную карточку и указал клакеру дорогу в подтрибунное помещение – «Иди туда и аплодируй, сколько влезет». Судья всегда прав. Сцепив зубы, проклиная закарпатскую мать, родившую столь неправедного судью, Сулаквелидзе был вынужден покинуть игровую площадку.
А теперь он вместе с другом Теймуразом покидал футбольную арену навсегда. В белых, подпоясанных плащах, отчего они немного смахивали на манекенов в витрине универмага, отставные игроки на роскошном кабриолете совершили круг почёта, приняли подарки и благодарность болельщиков, распинали десяток мячей по трибунам и растворились в толпе. Селяви, такова короткая спортивная жизнь. Человеческая память ненамного длиннее.
Игра получилась весёлой, боевой. Счёт открыли киевляне, разыграв, как по нотам, классическую комбинацию, отрепетированную под руководством академика Лобановского. Потом тбилисцы, под восторженный рёв трибун навалились на ворота соперника и не только сравняли счёт, но и вышли вперёд – 2:1. Особенно выделялся среди тбилисцев центральный полузащитник Бахва Тедеев, заводной и забивной молодой игрок. Геленджичане находились в окружении яростных местных болельщиков, ревниво реагировавших на выражение симпатий к киевлянам, которых не скрывали Юрий с Муртазом. Христофор испуганно просил земляков не дразнить грузин, вести себя сдержанней – не дай бог вспылят, полезут в драку. Брательник напряжённо улыбался улыбкой окружённого врагами, прижатого к стене солдата. Нет, фанаты тбилисского «Динамо» хоть и поглядывали недружелюбно, но не задирались, вели себя благородно, болейте за своих на здоровье. Один из них, совсем юный парень, напомнивший Юрию бабаёнка на стадионе «Пахтакор», даже пытался вступить в общение, предрекая герою дня Тедееву великое будущее. Ну, к подобным авансам Юрий относился скептически, в Грузии каждый год вспыхивали яркие футбольные звёздочки, но, увы, быстро гасли, до серьёзных игроков дорастали единицы. Молодой задор покрывался жирком ранней славы, рост останавливался. И Тедеев, за которым следил Юрий, не стал исключением, скоро увял и доигрывал во владикавказской «Алании».
Игра заканчивалась, тбилисцы побеждали, ликование на трибунах, окутанных сигаретным дымом – курили грузины нещадно – выходило из берегов, как вдруг киевляне поймали соперников на контратаке и -  2:2, как гвоздь в крышку гроба. Юрий зааплодировал, юный грузин в отчаянии стал биться головой о бетонную колонну, на стадион опустилась тишина. Финальный свисток пронзил сердца разочарованных болельщиков траурной трелью.
На футбол сходили и в следующий выходной, гостил московский «Локомотив», весьма средняя в те годы команда. Юрию Павловичу Сёмину предстояло ещё очень много работы, дабы вывести «железнодорожников» в чемпионы. Но и с заурядными середняками тбилисцы не справились, опять ничья – 1:1. На трибунах стоял ропот и густой туман табачного дыма (Юрий уходил буквально отравленный никотином), слышались даже отдельные оскорбительные выкрики и призывы разогнать этих лентяев. Старт у тбилисского «Динамо» явно не задался.  Два последующих тура команда проводила на выезде, и больше на стадионе не удалось побывать.
Зато по дороге к стадиону крупно повезло – на книжном развале под стенами парламента Юрий урвал «Разговоры с Гёте» Эккермана и совсем уж редкостную книгу – том стихов Николая Гумилёва. Раньше избранные (кем?) стихи Гумилёва Юрий находил только в антологии Серебряного века, крошечные выборки, мало представлявшие этого интересного поэта, а тут практически полное собрание. Надо отдать должное свободолюбивым грузинам, они одни из первых начали печатать запрещённых в советское время авторов. Если их политические деятели восприняли горбачёвскую перестройку как сигнал к отделению от России, то деятели культуры поступили прямо противоположно, они чувствовали, что разъединение национальных культур ни до чего хорошего не доведёт. Солидный синий том издательства «Мерани», полный первоклассных стихов, с обстоятельной вступительной статьёй, с кропотливыми комментариями – есть чем заняться в те вечера, когда сидишь дома.
На третьей неделе грянул неприятный производственный конфликт. Переднюю стену подвала уже подняли до отметки перекрытия, уже предвкушали вот-вот разделаться с ненавистным бетоном, как в конце трудового дня на объект пожаловала важная персона в лице супруги Кукури. Чем она была так важна и грозна, история умалчивает, но Кукури суетился перед ней мелким бесом. Открыл дверцу машины, вывел за ручку, трещал и щебетал без умолку, размахивая руками, а та стояла половецкой бабой, такой же толстой, неподвижной и молчаливой. Ростом она мужа нисколько не превосходила, объёмом чуть не вдвое. Лишь изредка разжимала уста, о чём-то сурово вопрошая. Кончилось тем, что по её указующему жесту Кукури петушком скакнул в подвал и выглянул из окна, ну точь-в-точь персонаж русской сказки про петуха и лису. Для этого ему пришлось привстать на цыпочки. Супруга нахмурилась и поманила муженька назад. Из дальнейшего диалога, а точнее монолога грозной половины, ибо Кукури убито молчал, всё ниже клоня повинную голову, настороженно следящим геленджичанам стало ясно, что инспектирующую сторону не устраивает низкий уровень пола в подвале. Судя по расстоянию, которое она изобразила своими пухлыми ладошками, ей хотелось поднять пол минимум на полметра. Ничего себе заявочки! Полы залили бетоном сразу после фундаментных подушек, чтобы не вывихивать ноги на крупном щебне при установке опалубки. А тут ещё наращивай. Опять щебень, опять бетон, идиотизм переделки. Интуиция не подвела старых строителей. Откланявшись царице Тамаре, покорный слуга присеменил к бригаде и начал сбивчиво втолковывать то, о чём и без его слов уже догадались.
Муртаз взбеленился:
 - Да в бога мать! Когда кончатся семь пятниц на неделе! Остохренел твой бетон! Бросаем всё к чёртовой матери, едем домой!
И картинно швырнул монтировку под ноги. Рисуется Муртаз, или впрямь разгневался, определить было невозможно. Юрию показалось, что возмущение коллеги несколько наигранно.
Но Кукури испугался не на шутку.
 - Миша, Миша, - умоляюще вцепился он за рукав бунтовщика. – Что там той переделки? Я привезу азербайджанцев, за день подсыплем щебня и зальём новые полы.
Юрий намекнул, что вообще-то думают до игры, а не после игры. Сделано всё согласно чертежам и ценным указаниям хозяина, сделано на совесть, и нет ничего хуже для строителей, как уничтожать труды своих рук. Каждый уважает свою работу и требует, чтобы и другие её уважали. А ты, Саша, куда смотрел? За кого нас держишь? Ведь теперь и стены придётся поднимать соответственно. Ещё один пояс проклятого монолита. Так мы до китайской пасхи в подвале будем сидеть! От бетона уже тошнит.
Кукури бормотал о желании супруги свободно озирать двор из окон подвала – она, что, жить в подвале собирается? – и униженно просил снизойти к женскому капризу.
Христофор и брат Витька тоже возвысили возмущённый глас – приехали заниматься чистой кладкой, а тут из бетона уже месяц не вылезаем. Спор разгорался, переходя на личности и прямую ругань, запахло разрывом отношений. Кукури, как затравленный волк, несколько раз оглянулся на супругу – та стояла в позе непреклонного полководца – тряхнул головой, и решился.
 - Ладно, если вы не хотите заниматься полами, я с азербайджанцами завтра сам их сделаю. А вам оплачу день простоя по среднему заработку. Согласны?
 - Два, - нагло заявил Муртаз, - два дня оплатишь. За ночь полы не высохнут, работать в подвале будет нельзя.
Кукури метнул на вымогателя злобный взгляд, поджал губы и тихо сказал:
 - Хорошо, отдохните два дня.
Усадил супругу в машину и отбыл. Конфликт был исчерпан, но осадок остался.


4

Два выходных подряд – редкая удача для шабашника. Можно и личные дела подогнать, и гульнуть всласть. А для начала хотя бы выспаться. Поэтому из калитки, прифранчённые, вальяжные, выползли часов в десять. На объекте кипела работа, ревел автокран, опуская полную бадью щебня в недра подвала – вот подлец Кукури, когда приспичило, организовал и тару, и технику – металась целая толпа азеров с лопатами. Сам великий организатор лично руководил процессом. Прошедших мимо саботажников словно и не заметил. Ну, и ладно, дуйся, подкаблучник, смотри – не лопни.
Метро в Тбилиси неглубокое, отделка станций чисто утилитарная, команды диктора – «Осторожно, двери закрываются» - отдаются на грузинском языке, звучат потешно. (Стоило вернуться домой, как все грузинские слова улетучились из памяти, застряло одно «кареба» - дверь, по заверению уроженца Ткибули Витальки Колотова. В целом, грузинский язык показался корявым, как «кареба»). Вагоны чистые, народу в нейтральные часы немного, ехать до проспекта Руставели недалеко.
Стройного плана на времяпрепровождение не составляли, положили шляться, куда глаза и ноги поведут. Странно, но четверых закоренелых  атеистов эти направляющие органы привели первым делом в храм на берегу Куры, старинный, неброской архитектуры храм из жёлтого, почернелого камня. Стоит призадуматься – а не генетическая ли память, унаследованная от предков, руководит иногда глубоко неверующими потомками? Что-то автоматически срабатывает в душе и ты, как загипнотизированный, идёшь туда, куда вроде бы не собирался. Только задумываться времени не находим. Внутри храм тоже не поражал воображения – нагие закоптелые стены, скудный свет лампад, предельная аскетичность убранства. То ли грузинский бог невзыскателен, то ли служители у него бедные, но по сравнению с блистающими роскошью отделки русскими православными церквями, не говоря уже о разукрашенных в пух и прах католических соборах, глазеть в грузинском храме было не на что. Может, и вправду так надо – храм не для зевак, а для взыскующих общения с богом. В простой обстановке ничто не отвлечёт от молитвы. Но – нет ощущения праздника для души, которое обязательно охватывает верующего при столь важном событии, бедно всё, обыденно. Место, куда приходишь на свидание с богом, должно возвышать дух, а не принижать.
Через небольшой скверик вышли до Куры. На этом отрезке река была стиснута крутыми скалистыми берегами, текла быстро, мутная, некрасивая. Над обрывами противоположного берега лепились, словно ласточкины гнёзда, бурые дома. Деревья только-только начали выбрасывать почки – вблизи видишь приметы весны, дальний план тусклый, неприглядный.
Буйство красок поджидало на площадке посреди сквера. Здесь устроили вернисаж молодые художники, расставив в два ряда по периметру свои шедевры, а кто не поместился – по аллеям. С полотен выплёскивался ярким разноцветьем весь спектр радуги. Юрий не считал себя знатоком живописи, но нетрудно было распознать, что грузинские Пикассо и Матиссы далеко ушли от заветов Нико Пиросмани. Никакого примитивного реализма, сплошная продвинутость и смелые эксперименты. Ну, разве пара эпигонов импрессионизма притулилась на окраине аллеи, остальные исповедовали отчаянный модерн и авангард. Хаос красных и жёлтых пятен, рассечённых чёрными линиями, сочетания квадратов с пирамидами, тупые и острые углы, вихри спиралей, снопы лучей – короче, воображай, что хочешь, всё подойдёт к проклятой действительности. Это ж надо так не любить подлинную жизнь, не попытаться осмыслить и передать дары природы и загадки бытия! И народ-то весь в расцвете сил, молодой, много девушек. Стоят кучками, спорят. Издалека слышишь русскую речь, подойдёшь поближе – уже тараторят по-грузински. На шатающихся с вылупленными глазами ротозеев ноль внимания. Оно и понятно, Юрий и компания никак не походили на ценителей современного искусства. Сразу видно – профаны.
Муртаза до столбняка поразил огромный петух, да и не петух вовсе, а настоящий монстр, размашисто намалёванный на одном из холстов – о четырёх головах, повёрнутых в разные стороны, с бесчисленным количеством лап, в позе трубного крика. Возле сего порождения необузданной фантазии смелого художника Муртаз, доселе бодро продвигавшийся вдоль картинной галереи своей коронной походкой лыжника – он всегда не шёл нормальным человеческим шагом, а словно скользил по снегу – резко притормозил и с минуту смотрел, не отрываясь. Наверно, петух был единственный артобъект, хоть как-то достигший восприятия честного строителя. Правда, онтологическая сущность гибридной птицы осталась Муртазом непонятой и даже глубоко возмутила. Уже вышли на проспект Шота Руставели, а он всё плевался и бурчал:
 - Чёрти что наворотил грузиняка! Где он такого петуха видел?
 - Вернись, купи, - посоветовал Христофор, - дома на стенку повесишь, будешь показывать гостям – какие в Грузии петухи водятся.
Муртаз смерил ехидного советчика презрительным взглядом и ничего не ответил, а брательник, сводивший все зрительные впечатления к любимой кулинарии, мечтательно вздохнул – жаль, учёные не выведут породу петухов-сороконожек, сколько вкусных лап и булдыжек бы добавилось.
В фирменном винном магазине долго бродили вдоль длинных витрин. Горбачёвский сухой закон оставил в Геленджике две торговых точки, где продавали алкоголь с минимумом ассортимента и драконовскими ограничениями – две бутылки в руки. На свадьбу или поминки бери в ЗАГСе справку, на день рождения объезжай все ближние посёлки, от Архипки до Новороссийска, везде осадная толчея, с рукопашными схватками. Доходило до покупки дрянной самогонки, которую стыдно ставить на стол. С экрана телевизора – гласность-таки – разудалые исполнители частушек голосили:

Нынче водку мы не пьём,
колбасу не кушаем.
Банку браги навернём,
президента слушаем.

А здесь – пожалуйста, всё, что угодно и сколько угодно, никаких ограничений ни по времени, ни по количеству. Грузинам блажь ставропольского комбайнёра по барабану. Вон, молодой парень с красными от похмелья глазами, тащит, обхватив цепкими пальцами, по три бутылки «напареули» в каждой руке. Как он славно сейчас опохмелится красным сухим! Обзавидуешься. Незнакомых названий вин не меньше чем корешков книг на полке  хорошей библиотеки – цинандали, телави, гурджаани, телиани, вазисубани, мукузани, атени, кварели – несть числа. Гордый строй коньяков. Подарочные наборы маленьких бутылочек в сундучках и чемоданчиках. И (Христофор с брательником жалобно застонали) водки-то, водки «Столичной» и «Московской», в любой расфасовке - в штофах, графинах, фляжках, двуручных и одноручных бутылках, объёмом от ста грамм до трёх литров – бери, не хочу. Слюной можно захлебнуться. Потоптались, почесались, но всё же вняли голосу разума, постановили – затариваемся в день отъезда, держать под кроватями зелёного змия опасно. Слишком он матёрый искуситель. Обойдёмся пока эрети и гареджи, дома разговеемся.
Перед уродливым зданием Верховного Совета Грузинской ССР с квадратными колоннами по фасаду шумела немногочисленная, но очень активная толпа. Вдохновенный оратор вопил со ступенек лестницы, толпа подхватывала и скандировала отдельные слова нестройным хором, выше стояла цепь угрюмых милиционеров, преграждая доступ внутрь здания, куда не прочь были вломиться митингующие. Выглядело это действо одновременно и постановочным, и зловещим.
 - Чего они орут? – удивился Муртаз.
Чего-чего. Известно чего. Независимости от России хотят, давно прожужжавшего уши суверенитета. Болтун Мишка Горбатый развинтил государственный механизм, теперь все союзные князьки метят в суверены, а снизу их подсиживает псевдодемократическая оппозиция, которая, если дорвётся до власти, затмит любую тиранию. Шатается Советский Союз, потеряли былую железную хватку разжиревшие коммунисты.
Обошли политиканствующих по другой стороне улицы, уж очень неприязненные токи они излучали. (Пройдёт совсем немного времени, и телевидение начнёт выдавать жуткие картинки с этой площади, самой впечатляющей станет вид разбитых снарядами колонн).
Кто-то предложил взобраться на Мтацминду, гору, господствующую над Тбилиси. В самом деле, надоело плутать по улицам и переулкам чужого города, ловить косые взгляды, ощущать себя нежеланными гостями. «Лучше нет красоты, чем смотреть с высоты», - провозгласил чуть переделанный лозунг детства Муртаз, и бригада потопала отыскивать стартовую площадку знаменитого тбилисского фуникулёра, самого первого в императорской России, как уверяли местные патриоты. По узкой и крутой улочке Бесико (как не запомнить столь забавное для русского слуха название) и другим, таким же кривоколенным, добрались до цели. Вагоны фуникулёра и впрямь выглядели антикварно, будто дошли в неприкосновенности от времён Николая Кровавого. Толстенный металлический трос наматывался на чудовищных размеров колесо, и волочил пару дряхлых вагончиков в гору. Синхронно ползущим наверх, вниз спускалась пара противовесных вагонов. Кажется, в этом заключался один из принципов движения, но технические детали, как всегда, ускользнули от понимания Юрия. А вот прочность потрёпанного лохматого троса (всем известна грузинская беспечность) вызывала сомнения. Христофор, словно невзначай, поинтересовался у старухи-кондукторши – не случались ли аварии, на что закалённая проводница то ли в небо, то ли в преисподнюю, хладнокровно отвечала, что, да, бывает, трос лопается. И, явно наслаждаясь испугом, зримо проступившим на физиономии боязливого грека, успокоила - у вагончиков исключительно надёжная тормозная система, в худшем случае застрянем, и придётся восходить или спускаться пешим порядком, склон не самый крутой. Опрос хладнокровной старухи проходил уже на середине подъёма, так что он никого не успокоил. Но обошлось, со скрипом и визгом вагончики выползли на вершину. Старуха, забившись в дальний угол, равнодушно дремала, пассажиров в будний день почти не было – геленджичане, да трое подростков, наверняка сбежавших из школы.
Насколько можно было понять, вершина Мтацминды, плоская и обширная, представляла собой парк культуры и отдыха – аллеи, клумбы, скамейки, павильоны. Но почти полное безлюдье, облезлые стены и скамейки, голые клумбы говорили, что до сезона весёлого отдыха далеко, в парке ещё и конь не валялся. Бледное солнце марта не греет, ветерок не освежает, а студит – какое гулянье? Да и виды с горы не очень впечатлили, просматривалась лишь часть города и отрезок долины Куры в обрамлении лысых гор. Скука. Нашли одно действующее кафе, еле дождались жёсткого наперчённого шашлыка, запили красным вином. Разгромленный общественный туалет окончательно отбил охоту изображать из себя туристов. Сытые по горло столичным сервисом, вернулись в тихое захолустье улицы Кронштадтской.
Деятельный Кукури стоял у котлована, как часовой, беседовал с высоким седовласым грузином. Ни техники, ни азеров – Юрий заглянул в подвал – щебень засыпан и распланирован, бетон не уложен. Что за пассаж? «Жена хочет деревянные полы, - объяснил Кукури, - зачем на лишний бетон тратиться»? Ну, баба с возу и хозяин барин. Обладатель пышной седой шевелюры церемонно представился – не то Вахтанг Арчилович, не то Арчил Вахтангович, Юрий тут же забыл, огорошенный бурным натиском разговорчивого собеседника. В старомодном бархатном пиджаке, с кожаной папкой, которую он беспрестанно перекладывал из руки в руку, Вахтанг Арчилович засыпал вопросами о применённых узлах и связях армирования, о марках бетона, рассуждал о вертикальных и горизонтальных толчках землетрясений, особенностях сейсмики Тбилиси, грунтовых водах, короче, производил впечатление крупного теоретика строительства. Юрий недоумевал – откуда и зачем этот  не то лектор, не то инспектор технадзора? Кукури нервно переминался с ноги на ногу, пытаясь отрывистыми репликами остановить водопад красноречия – о чём теоретизировать, когда нулевой цикл практически готов, вот он перед глазами. Но Вахтанг Арчилович только больше воодушевлялся, предлагая новейшие разработки сейсмопоясов и монолитных участков, способные сделать дом Кукури несокрушимым бастионом. Назойливая эрудиция и  неуёмная говорливость, как и горделивые повадки собеседника, забавляли Юрия, Кукури же изнывал от нетерпения. Наконец, Вахтанг Арчилович важно попрощался и, перейдя улицу, вошёл в калитку усадьбы напротив, где возвышался большой старинный особняк.
 - Архитектор из НИИ, - фыркнул Кукури, - умничать может часами. Как прицепится, не оторвёшь. И без него построим.
Самостоятельный застройщик поджидал бригаду, чтобы уговорить отменить завтрашний выходной. Никто не возражал – раньше сядешь, раньше выйдешь. Шляться по Тбилиси надоело. Спросили у местного уроженца – а что за толпа горланит у Верховного Совета? Кукури страдальчески сморщился:
 - Это дурак Гамсахурдия народ баламутит. Революционера из себя изображает. Точно до беды доведёт. Он же сумасшедший, он своего отца у себя во дворе похоронил.
Вечером Юрий  привычно причепурился в костюм с галстуком и помчал в оперу. Уже в первую неделю в Тбилиси он надыбал это замечательное заведение, увидел по телику анонс спектакля «Дон Карлос» с Паата Бурчуладзе в партии Филиппа и устремился наудачу, не имея заранее купленного билета. Молодой бас Бурчуладзе сравнительно недавно прогремел не только на весь Союз, но и был уже нарасхват в Европе, имя его служило лакомой приманкой для тбилисской публики, и шансы приобрести билет непосредственно перед спектаклем равнялись нулю. Так и вышло, на кассах висели таблички «Билеты ара», то есть, по-русски «билетов нет». Но всегда найдётся кто-то, желающий избавиться от лишнего билета. Юрию повезло, в круговерти народа у входа он углядел молодую одинокую грузинку, растерянно держащую в руках оказавшийся ненужным второй билет – друг не пришёл. Сунув ей пятёрку, не слушая оправданий в невозможности дать сдачу, новоиспечённый театрал – это было его первое в жизни посещение оперного театра – трепетной стопой вошёл в храм Муз.
Живое пение великолепных голосов – в тбилисской опере были хорошие певцы – вознесли восхищённого слушателя на седьмое небо. Не один Бурчуладзе завораживал бархатным рокочущим басом, серебряное сопрано его партнёрши (к сожалению, сложная грузинская фамилия вылетела из головы) ласкало не только слух, но и проникало в сердце. Под очарование оперного пения Юрий подпал давно, ещё в детстве, но здесь, прикоснувшись к живому источнику, стал настоящим меломаном.
После «Дон Карлоса», через три дня, он уже млел на «Бале-маскараде» с Зурабом Соткилавой и Галиной Калининой в главных партиях, потом последовали «Евгений Онегин», «Риголетто», «Аида», «Травиата». Нетрудно заметить, что в Тбилисской опере Джузеппе Верди был самым репертуарным автором. Бегал Юрий и на концерты в большой зал консерватории, на вечер органиста Сергея Дижура и сольный концерт пианиста Владимира Крайнева, но там удовольствие получил слабее, Крайнев играл сонаты Прокофьева, не самого любимого Юрием композитора, а Дижуру не удалось выжать из маломощного органа консерватории должного звучания.
Посещения оперы и консерватории сложились в определённый ритуал, который, совмещая духовные и земные радости, доставлял Юрию немало приятных минут. Само перевоплощение из заляпанного бетоном строителя в щеголеватого фланёра проспектов и фойе театра здорово поднимало самоощущение. Полчаса назад ты махал лопатой в котловане, сейчас ты свысока посматриваешь на суетливых прохожих. Вымытый, принаряженный Юрий нырял в подземку, доезжал до проспекта Руставели, неспешно прогуливался – о запасе времени всегда заботился – и сворачивал в поперечную улицу почти напротив оперного театра. Там в уютных полуподвальчиках соседствовали две хачапурные – аджарская и имеретинская. В обеих готовили вкусно, запивать горячий пирог предлагали прохладным напитком насыщенного фиолетового оттенка. Подкрепив растраченные на стройке физические силы, можно было идти заряжаться духовной энергией.
Тбилисский оперный театр не поражал грандиозными размерами, но ласкал глаз нежной цветовой гаммой белого, голубого и золотого, а также стройностью и продуманностью конструкции. Архитектурно он был безупречен, классическое здание девятнадцатого века, отделка не ослепляла роскошью, но внушала уважение. Зал с партером, амфитеатром и ярусами лож, гигантская люстра, пышное фойе, удобный и богатый буфет. Столичная публика разборчива, страдает снобизмом – на спектакли с приглашёнными звёздами набивается битком, на проходных постановках зал наполовину пуст. Народ ходил всех возрастов, состояний и предпочтений. Кто покрасоваться в ложе – по Пушкину, «ложи блещут» красавицами и чичисбеями - кто искренне желая услышать любимого певца, кто с придирчивой проверкой профессионала– «а вдруг пустит петуха», кто, как Юрий, пользуясь подвернувшейся возможностью. Однажды соседками Юрия по креслам в партере оказались две ивановские ткачихи, технологи, командированные на тбилисскую фабрику, молодые женщины. Происходившее на сцене их мало увлекало, а вот с русским парнем они не прочь были завязать знакомство. От обеих крепко попахивало вином, щёки горели, глазки поблёскивали – ткачихи, что с них взять. Ничего брать от них Юрию не захотелось, после второго антракта он перебрался в амфитеатр, благо шёл «Евгений Онегин» с дебютантами в составе, свободных мест было сколько угодно. Других знакомств не завязалось, грузины глядели сквозь него, как сквозь стекло, Юрий в их обществе не нуждался. Та же история, что и в Бабайстане – чужие друг другу люди. Что думают о тебе добровольно-принудительно присоединённые к императорской России и Советскому Союзу окраинные нации, какие грехи предков на тебя вешают – разве разберёшься? Да и не твоя это забота. Есть у тебя коренная земля, огромная страна, ни объехать, ни обойти – в ней и живи, насильно мил не будешь.
Есть ещё маленький русский уголок на улице Кронштадтской. Вернёшься в него, а там дым коромыслом, в углу куча пустых бутылок, раскрасневшиеся парни азартно шлёпают картами, не слушая вещающий по-грузински телевизор – родная картина, родственные души. Обругаешь забывчивых курцов последними словами, откроешь окна и завалишься спать. День прошёл, ну и фиг с ним. Дай, боже, и завтра то же.


5

Один сбой в производственном процессе неизбежно влечёт за собой другой. Пока возились с дополнительным поясом монолита, подошёл срок Кукури забирать с гулькевического завода заказанную партию кирпича. Честолюбивый грузин «хотел» воздвигнуть дом «как в Геленджике», с облицовкой из красного итальянского полуторного. Мода на этот кирпич была на пике, ждать заказ приходилось месяцами, пропустить очередь означало опять вставать в хвост. Кукури не останавливала даже немыслимая дальность транспортировки – где Гулькевичи,  и где Тбилиси? Хочу, и всё. Только вместо запланированной выгрузки кирпича прямо на готовое перекрытие, теперь вынужденно приходилось складировать на площадке. А там места «ара». Вокруг котлована штабеля досок, забутовочного кирпича, арматуры и гора изготовленных трудолюбивым Сосо берёзовых козлов.
 - Завтра привезут. Позвонили, - жалобно заглядывая в глаза Юрию,  сообщил Кукури.
 - И куда? – Юрий повёл рукой по грузинскому хламотознику.
Как ни примерялись, выходило – некуда. Там надо будет устанавливать автокран, там приёмная площадка для бетона, там проезд, там место для плит перекрытия, которые тоже вот-вот подвезут. Пять тысяч кирпича втиснуть некуда. На улице нельзя – и так уже Кукури штрафовали за грязь из-под колёс самосвалов.
Юрий предложил сплавить кому-нибудь эти чёртовы козлы – ведь годятся разве на дрова. Для стройки даром не нужны. Кукури натопорщился – как это выкинуть задаром материал, за который заплачены деньги? Пригодятся ещё. Любое проявление плюшкинского синдрома приводило Юрия в бешенство. Создавать себе проблемы и неудобства из-за скаредной жадности – что это, как не идиотизм в чистом виде? На стройке нужны порядок и чёткая последовательность работ, от бесполезного хлама надо избавляться безжалостно. Нет, Кукури этой простой истины не понимает. Пусть лежат. Ладно, сплавим без тебя. План уже созрел.
Водитель МАЗа, возивший им весь день бетон, выглядел стопроцентной деревенщиной, а в деревнях точно топят печи дровами. Кукури отлучился, можно действовать. На вопрос – «дрова нужны»? -  деревенщина-водитель утвердительно потряс лохматой башкой. На предложение безвозмездно забрать козлы – «берёзовая шестидесятка, лучше дров не бывает» - широко ухмыльнулся во весь щербатый рот. Через пять минут освобождённый от бетона объёмистый кузов МАЗа принял в себя груз берёзовых козлов и укатил, похожий на чудовищного дикобраза. Юрий облегчённо вздохнул.
Вечером уже вздыхал Кукури, глядя на цветущую алычу, прежде заслонённую курганом козлов, и вздыхал отнюдь не облегчённо. Юрий испытывал лёгкую неловкость за чересчур вольное обращение с чужим добром и попытался поднять настроение ограбленного хозяина, припомнив частушку из пятидесятых годов, как ему показалось, в тему:
  Цветёт в Тбилиси алыча
не для Лаврентий Палыча,
а для Климент Ефремыча
и Вячеслав Михалыча.

Нет, Шалве Яковлевичу Михайлашвили имперское ёрничество над каким-никаким, но всё же земляком Берией, судя по скорбному взгляду, совсем не понравилось. Сплавил беспардонный русский шабашник два куба отличного пиломатериала за здорово живёшь, да ещё изгаляется. Деньги-то тю-тю.
 - Знаешь, как трудно в Тбилиси строиться, - пожаловался разоряемый.
Утром у задних ворот фыркнули тормозами две огромных красных «Татры».
 - Кого я вижу! - завопил Христофор и, раскрывая объятия, пошагал навстречу вылезшим из кабин водителям. Действительно, сюрприз. Сенька Попандопуло и Вовка Головачёв, водилы гаража СМУ-55, где ещё недавно трудился Христофор Саввич, пожаловали собственными персонами из далёкого Геленджика. В восьмидесятые годы транспорта в городе было немного и всех продувных шоферюг, без разговоров готовых на левый рейс, шабашники знали наперечёт. И с малорослым плутом Сенькой, и со здоровяком Вовкой, по прозвищу Квадрат, Юрий не раз обделывал делишки. Вовка полностью соответствовал прозвищу – квадратный подбородок, квадратные плечи, квадратный торс, немногословный, серьёзный. Адербиевский грек Сенька, сосед Христиковой тёщи, составлял антипод – вертлявый, как юла, говорливый. Но оба были исключительно надёжные парни, Кукури не ошибся в своём выборе.
Пошли расспросы – как там Геленджик, что новенького? Как дорога, как перевалы? Прошедшие огонь, воду и медные трубы водилы пожимали плечами – город стоит, дорога нормальная, перевалы ерунда, а вот грузинские гаишники – тут они переглянулись, дабы не сказать лишнего – покруче перевалов. На каждом посту драли поборы, хотя документами груз обеспечен вполне, платили, чтобы не застревать на многочасовые разборки и проверки. Одно слово – Грузия.
Примчался Кукури с бригадой грузчиков-азеров. Юрий с коллегами занялся опалубкой, выгрузка не их забота, как вдруг слух поразил характерный звук бьющейся керамики. Оглянулись – и в зобу дыханье спёрло. Забравшись в кузов «Татры», азеры швыряли хрупкий пустотелый кирпич на землю, как курицы разгребают золу – повернувшись спинами к борту, ритмично работая обеими руками. Внизу росла кучка вдребезги разбитого драгоценного материала, привезённого за тысячу вёрст. В четыре глотки гаркнули так, что испуганный Кукури пулей вылетел из кабины, где вёл расчёты с Квадратом и Сенькой. От увиденного бедному хозяину стало дурно, минуту он молча разевал рот и взмахивал коротенькими ручками, затем завизжал, как недорезанный поросёнок. Высокие бронзоволикие азеры на глазах умалялись в росте и серели лицами, коротышка Кукури,  напротив, как сказочный герой, грянувшись о землю, оборотился великаном. А ещё он напоминал раскипятившийся чайник со свистком – клубы пара, то  бишь, брызги слюны, пронзительный визг, судорожная дрожь тела. Того гляди, взорвётся. На каком языке Кукури изливал душу и потоки брани, понять было сложно, но русских слов не употреблял. Видимо, грузинский и азербайджанский лексиконы достаточно богаты для выражения страстных чувств. Нагнав страху на бессловесных рабов – забитые наймиты трудовой биржи вызывали жалость – Кукури дал конкретные ценные указания и опять полез в кабину «Татры». К обеду аккуратные штабеля красного кирпича красовались под цветущей алычой.
Наконец, выгнали под отметку монолитные несущие стены, разделались с окаянным бетоном,  сырым душным запахом которого уже насквозь пропитались лёгкие – вези, хозяин, плиты перекрытия. И Кукури привёз. Юрий заглянул в кузов и оторопел.
 - Что это? – вопрос вырвался сам собой.
 - Синкари, - хмуро ответил Кукури, - плиты по-грузински.
 - Их что, руками лепили?
Плиты выглядели как изделия детской песочницы – геометрия линий весьма условная, поверхность бугристая, структура бетона устрашающе рыхлая, на вибростоле вряд ли бывали. Да они ещё в воздухе развалятся, петли к чёртовой матери повыскакивают.
 - Синкари прочные, - сказал Кукури, - весь Тбилиси такими перекрывают.
Уверенности в его голосе не было, глаза отводил. Юрий не утерпел и прошёлся по адресу мастеров завода ЖБИ. Кукури неожиданно прорвало:
 - Этот Нодия только взятки брать умеет. А на заводе бардак, сплошь  воры и пьяницы.
 - Это какой Нодия? – насторожился Юрий, услыхав знакомую фамилию. – Не бывший футболист?
 - Футболист, - подтвердил Кукури, - играл бы так, как деньги берёт.
 - Леван или Гиви? – уточнил Юрий. В тбилисском «Динамо» играли два брата Нодия.
 - Леван.
Да, Леван играл похуже. Его брата даже привлекали в сборную СССР, а Леван и за «Динамо» играл недолго. Зато как ловко устроился директором завода ЖБИ. Хлебная должность.
Синкари, как ни удивительно, легли на стены без эксцессов. Попрыгали на них – не прогибаются. Может, и вправду прочные? Грузины взяли толщиной бетона – вместо гостовских 22-х сантиметров нашлёпали чуть не тридцать. Правда, перекрытие похоже на булыжную мостовую.
Уже незаметно подкрался апрель, любители обнажаться Христофор и брательник демонстрировали свои мускулистые торсы, подставляя их робкому солнышку. Весна не торопилась, в отличие от шабашников.
И вот настал «час вожделенный, день преблаженный», ради которого, собственно, ехали в Тбилиси – взяли в руки мастерки. Сделали раскладку кирпича по наружному периметру, сначала насухую, распределяя швы, потом проложили первый ряд на растворе. Чтобы показать товар лицом, первой начали возводить стену, выходящую на улицу Кронштадтскую. Юрий с Муртазом стали по углам, Христофор, каменщик послабже, гнал середину под шнур. Брательник священнодействовал у растворомешалки, поднося в вёдрах жирный чёрный раствор. В него добавляли технический порошковый углерод, дабы сочетание красного и чёрного создавало классический, по Стендалю, эффект. Глянцевые выпуклые швы расчерчивали стену чётким строгим узором. Получалось всё как надо, как должно быть. За день подняли стену до подоконников. Праздные зеваки зависали перед домом, восхищённо глазея. От вопросов и похвал не было отбоя. Кукури сиял, как новая копейка, комментируя процесс не хуже Котэ Махарадзе. Муртаз, следуя старой доброй традиции, вытребовал у него четыре металлических рубля под каждый угол – счастливый хозяин беспрекословно сгонял в магазин для размена - и намекнул, что почин полагается хорошенько обмыть. Кукури пообещал ужин с шашлыком и вином. К вечеру привёз полюбоваться на кладку грозную супругу, та с каменным лицом осмотрела, изволила что-то буркнуть суетливому муженьку, каменщиков вниманием не удостоила. Ох, и стерву отхватил Кукури. «Фарфака», - припечатал её по-гречески Христофор.
Назавтра триумф обернулся трагедией. Только вышли утром из калитки, увидели стоящего перед стеной Кукури. Видок у него был хуже не придумаешь – будто в штаны наложил.
 - Смотрите, - дрожащий перст его бегал, как стрелка компаса на северном полюсе. Вместо вчерашнего звонкого пения хриплый сип старого сифилитика.
Что тут смотреть? Да, вокруг швов проступили на кирпиче белые разводы, неизбежная реакция раствора с обожженной глиной, всегда так происходит. Об этом предупреждали, но Кукури отмахнулся – это в Геленджике воздух влажный и солёный, а в Тбилиси сухой, кладка не побелеет. В принципе, не страшно, через год-два кирпич выщелочится, и стены опять начнут радовать глаз чистотой красно-чёрной палитры, как говорится, проходили.
 - Всё нормально, - сказал Юрий, - пока внутреннюю отделку закончишь, снаружи очистится.
Но Кукури пребывал в состоянии, близком к шоку.
 - Два года дом будет стоять, как облезлая собака, - бормотал он, - люди будут смеяться, пальцами показывать. Скажут, не хозяин, а дурак.
 - Через два года ты над ними посмеёшься.
 - Нет, нет, - Кукури чуть не трясло, - надо делать грузинскую кладку, вон как у соседа, - он кивнул на дом архитектора.
Ту кладку, что Кукури называл грузинской, Юрий с Муртазом давно изучили, несколько старинных особняков по Кронштадтской были исполнены под глубокую внутреннюю расшивку, практически пустошовку, ничего особенного, делали и такую. Но  тем домам чуть не сто лет, сложены они из цельнолитого железняка, добротного царского кирпича, а их  итальянский кирпич пустотелый, лицевая стенка всего полтора сантиметра толщины, всё равно раствор её пропитает, и вылезут опять белые разводы. Кукури твердил своё – можно сложить так, что соль не проступит, знакомый армянин строит уже второй этаж из итальянского, и стены чистые. Могу свозить, показать, поучитесь. Муртаза даже передёрнуло – у кого учиться? Кукури замялся:
 -   Подождите полчаса, я сейчас приеду.
 - За фарфакой подался, - предсказал  Христофор.
Вся эта история действовала на нервы. Только взяли разгон – табань, задний ход.
 - Поехали домой, - завёл старую песню Муртаз, - там Костя ждёт, белый кирпич, на котором разводов не видно. А этот грузиняка уже достал.
Похоже, так и придётся поступить. С грузином каши не сваришь.
Прибыла «фарфака», оглядела стену, сделала презрительный жест ладонью, словно смахивала со стола крошки. Всё ясно. Изволь плясать под  дудку этих невеж, как медведь на поводке. Раскомандовались, однако. Только не на тех напали, господа хорошие. Парни ощетинились, стояли молча, подмигивая Юрию – давай, говори прощальное слово, пора. А Кукури, словно проникнувшись духом грозной супруги,  заговорил совсем другим тоном, жёстко, повелительно – вчерашнюю кладку разобрать, переходить на грузинскую. Пока Юрий подыскивал дипломатическую формулу разрыва, Кукури чуть не силком затолкал его с Муртазом в «жигули», повёз к армянину, учиться. Учиться там было нечему – двое дремучего облика азера намазывали, как масло на кусок хлеба, слой раствора толщиной в три миллиметра, вкладывая в шов наружную рейку, и штабелевали, иначе не скажешь, кирпич на кирпич, обходя по кругу весь дом, как ишаки на мельнице. Третий азер бродил за их спинами с ведром цементного молока и заливал пустоты из кружки. Одна порядовка занимала у этих горе-каменщиков, как нетрудно было прикинуть, минимум полдня. За это время раствор в исходной точке затвердевал,  рейки выдёргивались и можно совершать новый обход.  Дичайшая профанация высокого искусства кладки, которым гордились геленджичане. Особенно умиляло поливание из кружечки, ни дать, ни взять, детский сад. Ещё бы леечку с совочком. Муртаз шепнул Юрию – «кончен бал, погасли свечи».
Кукури не уловил перемены настроения у своих работников, деловито жужжал, настраивал на трудовые подвиги, уверял, что всё пойдёт замечательно. Сгорая от стыда и бешенства, разобрали ещё сырую вчерашнюю кладку, очистили кирпич от раствора, сложили на перекрытии. Дальше не наше дело, шабаш. Витька с Христиком помчались за «эрети» и «гареджи», Юрий пошёл в баню, нормальную баню, обретённую по наводке старушки-соседки в паре кварталов от их квартиры. Последний парад наступает, полагается помыться и надеть чистое бельё.
Но последний и решительный бой прошёл без него. Возвращаясь уже в сумерках из бани, Юрий едва не столкнулся в калитке с вихрем пролетевшим мимо него Кукури. Тот буркнул что-то неразборчивое, вроде «спокойной ночи», и сгинул, аки тать в нощи. В квартире стоял галдёж и лай только что завершённого обмена любезностями. Разгорячённые вином и праведным гневом коллеги доложили, что послали капризного грузина на три русских буквы и завтра произойдёт окончательный расчёт – хватит, попил крови. Двигаем домой.
Юрий не возражал. Со столицей Грузии и туземцами ознакомились достаточно, убедились, что русским духом здесь не пахнет, чего разводить бодягу? Ходить в холуях у диких грузинцев – не дождётесь. Домой и никаких гвоздей. И теперь из Геленджика ни ногой. Коллеги освежились остатками недопитого вина, выпалили ещё несколько залпов вслед позорно бежавшему врагу и, довольные собой, улеглись спать. Утро вечера мудренее.
Утро выдалось пасмурным и хмурым, под стать лицу Кукури. Он заявился спозаранок, не успели дозавтракать. Непримиримость позиций не подлежала обсуждению, никто не пытался восстановить мир и лад, но расчёт прошёл по-джентльменски. Юрий выложил на стол тетрадку с записями проделанной работы (он вёл вахтенный журнал при активной помощи Христофора, неофициального бухгалтера бригады, чьему умению «разделить копейку пополам» не раз восхищался брат Витька), Кукури достал свой блокнот. Особых препирательств не возникло, Кукури легко соглашался на мелочные добавления к сумме от наследника Вотрубы, ему явно не  терпелось сбыть с глаз долой мятежную ватагу, и за полчаса деньги из бумажника хозяина перекочевали в карманы шабашников. Глядя на постную физиономию работодателя, никто бы не рискнул назвать её счастливой, работники полученным гонораром остались довольны. Кукури не забыл своих обязательств и благородно исполнил их до конца, Христофор поехал с ним на вокзал и через час привёз билеты на вечерний поезд Тбилиси-Сочи.
Весь свободный день геленджичане употребили на объезд магазинов, главным образом винных. Воспоминание о сухом, как лист, Геленджике заставляло набивать сумки бутылками под завязку. Особенно старался Христа – его объёмистый кожаный саквояж раздулся, как бегемот. Юрий, следуя поговорке «не наелся, не налижешься», ограничился тремя бутылками сухого вина, фигурным графином фирменного коньяка «Иверия», да взял в подарок отцу полуторалитровый графин «Московской» с ручкой, сам он водку не пил. Билет на «Дон Жуана» Моцарта, приобретённый заблаговременно и, увы, теперь сгоревший, отдал бабуле – «сходите в оперу, место хорошее, ложа». Та засмеялась – «я уже тысячу лет в театры не хожу, куда мне старухе, в ложе светиться. Ладно, внучке передам». Особенно тщательно упаковал грампластинки, приобретённые в магазине «Мелодия», среди них были настоящие редкости, например, трио Бетховена в исполнении Святослава Рихтера, Давида Ойстраха и Мстислава Ростроповича, две симфонии Мясковского, запись чудного сопрано Элизабет Шварцкопф – одна «Баркарола» Шуберта чего стоит, никогда не наслушаешься вдоволь!
Вечером Кукури отвёз к вокзалу и вежливо попрощался. Что ж, надо отдать ему должное, умеет хранить хорошую мину при плохой игре. И билеты  взял в отдельное купе, спасибо. По перрону гулял резкий ветер, ни с того ни с сего резко похолодало. Христофор, выпучивая глаза, приставным шагом кое-как переместил свой тяжеленный саквояж до багажного отсека под нижней полкой. Ехали весело – вино, закуска, карты. В районе Гори ночную темень за окном расцветило мельтешение снега, погода провожала неласково. А нам наплевать – в купе и сухо и тепло, и мы свободны, мы едем домой.
Проснулись солнечным утром под Сухуми. Долго стояли на запасных  путях, потом у перрона вокзала. Опять абхазы демонстрировали своё презрение к грузинам, опять русским на чужом пиру похмелье. По расписанию поезд должен прибыть в Сочи около одиннадцати часов, в два часа шла «Комета» на Геленджик, но дураку было понятно, что такими темпами в запланированные сроки не уложиться, точно пролетим на «Комету». К половине первого дотащились до Адлера, где снова прочно застряли. Гори она огнём, грузинская черепаха, прыгаем в такси, рвём на сочинский морвокзал. Полетели. Слева от дороги расстилалось море, млело под солнцем, тихое, серебряное. Кассирша морвокзала убила наповал объявлением, что «Комета» не ходит из-за плохой погоды. Напрасно ей показывали рукой на штилеющую гладь воды – она лишь пожимала плечами. Не верь глазам своим, верь словам властей предержащих. Что делать? Размышляли недолго. Денег полные карманы, тыкаться с весомым грузом спиртного по очередям и автобусам обременительно и постыдно, даёшь такси. Прижимистый Христофор повздыхал, но за компанию и жид повесился, коллектив есть коллектив. На такси доехали до Туапсе, там пересели к местному водителю и покатили до родных крылечек. С бугра за шестым километром засияла синяя чаша бухты, окружённая зелёным валом Маркхота, забелел знакомый трёхступенчатый силуэт девятиэтажки в микрорайоне Парус – мы дома.


Эпилог

С дальними выездами было покончено. Цветной туман ещё не раз соблазнял Юрия, но он уже научился разгонять его холодным ветром разума. Хочется повидать иные края – иди в турбюро или заводи «Сузуки-сан», поезжай хоть в Крым, хоть в Рим. Туристу везде выстлана золотая дорожка, труженику достаются кочки и ухабы. И дом запускать нельзя, иначе наживёшь кучу проблем. Так и пошла дальнейшая жизнь – упорядоченная, размеренная. А порывы молодости – вспоминай на здоровье, вздыхай, когда сокрушённо, когда с завистью – «где мои семнадцать лет».
Бригада, практически в неизменном составе, продержалась ещё десяток годков, потом пошли пертурбации, уход на более лёгкие работы – здоровья на стройке не наживёшь – нормальный жизненный процесс, не стоящий подробностей. Куда достойней упоминания то, что произошло через неделю после возвращения из Тбилиси в самом Тбилиси. Об этом долго шумел не только доживающий последние дни Советский Союз, но и весь мир. Демонстранты на площади перед Верховным Советом добились своего, устроили-таки грандиозную провокацию. Распалили толпу истеричными речами, повели на штурм. Защищать перетрусивших грузинских коммунистов бросили не туземных милиционеров, а русских солдат. Коммунисты мастера чужими руками жар загребать. А провокаторы мастера довести ангела до белого каления. Солдаты не были ангелами, автоматов им не выдали – пустили бы пару очередей поверх голов и «бежали б робкие грузины» (М. Ю. Лермонтов) – выполняй приказ голыми руками. Произошла неизбежная свалка. После насчитали больше десятка трупов погибших демонстрантов. Грузины уверяли, что солдаты рубили их сапёрными лопатками, во что трудно поверить. Скорей всего, вырывали у провокаторов припасённые теми куски арматуры и лупцевали в отместку. Как бы то ни было, на армию легло пятно, на советскую власть позор. Развод Грузии и Союза стал неизбежен. А геленджикские шабашники удивлялись своему везению – это же надо, как мы вовремя смылись, не то бы попали в переплёт. Хотя вряд ли грузинская свара грозила им крупными неприятностями здесь и сейчас. Это чуть погодя суверенные грузины разошлись и расходились, передрались между собой, пошли войной на абхазов и южных осетин, везде получили по морде, и теперь сидят тихо, осознав своё истинное место в мире. Где - известно.
Любопытнее другая история – частная, происшедшая со старым нашим другом Кукури. Лет этак через пять он опять побеспокоил Юрия, опять в паре с легковерным греком Христофором, опять зимой, когда шабашники вкушали заслуженный отдых. Оторвали от книг, повезли в геленджикское жилище цеховика. Недалеко от Паруса, на тихой улице Колхозной, великий комбинатор давно уже сумел выдурить у местного пьяницы Витьки Процело добротный участок земли со старым домом, где держал цех и наездами обитал сам, а Витька из милости допивал последние дозы во времянке на заднем дворе. И вот Кукури, заметно сдавший, какой-то вылинявший, принял гостей в ветхих апартаментах, выложил на стол чертежи и сделал торжественное заявление, что хочет построить на месте этой лачуги настоящий дом, как в Тбилиси. Юрий подивился короткой памяти грузина, но, соблюдая политес, спросил – а как он выглядит тот дом, мы же, кроме подвала, ничего не видели? Кукури засуетился, включил видеомагнитофон и начал показывать слайды – вот фасад, вот вид сбоку, вот зал с камином и тому подобное. От лицезрения любимого детища неугомонный застройщик даже помолодел, умильно причмокивал и сюсюкал, как над колыбелью младенца, улыбка не сходила со счастливого лица. Естественный вопрос – на кой чёрт тебе депрессивный курортный городок (а Геленджик в 90-е годы представлял собой неприглядное зрелище), когда у тебя есть дворец в блестящей столице суверенной Грузии – вызвал у ответчика неожиданную реакцию. Кукури обхватил руками голову и едва не зарыдал.
 - Юра, ты представить не можешь – во что превратили Тбилиси эти бандиты!
 - Какие бандиты?
 - А ты думаешь - Грузией правят нормальные люди? Вся власть у бандитов!
И Кукури выдал личную характеристику грузинской действительности. Из репортажей российского телевидения Юрий был хорошо осведомлён о бесконечных переворотах, путчах и пушечной пальбе в центре Тбилиси, ничего нового слабонервный очевидец сообщить не мог. Но Кукури делал акцент не на разборки рвущихся к власти, а на дикий бытовой беспредел, беззащитность обывателей перед выпущенной из тюрем уголовщиной. Апофеозом стало ограбление его нового и любовно обставленного дома. Стоило чадолюбивому грузину выехать с семьёй на свадьбу к родственникам в Зугдиди, как всю роскошную обстановку его палат вынесли подчистую.
 - Представляешь, - плакался Кукури, - даже фортепиано дочки увезли. Среди бела дня спилили решётки (а все окна первых этажей в Тбилиси тщательно заделывались кованой сталью), подогнали машину и увезли. А соседи говорят, что ничего не видели, боятся правду сказать, запугали всех. Милиция только делает вид, что ищет, заодно с бандитами. В Тбилиси жить невозможно.
Где-то Юрий слышал подобное – «всё, что нажил непосильным трудом, магнитофонов – два, замшевых пиджаков – три»… Вор у вора дубинку украл. Правда, Кукури был относительно честным цеховиком, приличным человеком, жалко его, конечно. Но не настолько, чтобы браться за грузинскую кладку, о которой он опять завёл речь. И что она ему втемяшилась? Хочет перенести частичку Тбилиси в Геленджик? Нет, второй раз на те же грабли наступать не намерен. Деликатно, но твёрдо отказался. Посоветовал обратиться к бригаде Васьки Белого, хорошие каменщики, не хуже нас сделают. Кукури угас и грустно попрощался. Через год громоздкая двухэтажная коробка из итальянского кирпича с грузинской пустошовкой уже украшала улицу Колхозную.
С Кукури пересёкся ещё пару раз на набережной, где тот воздвигал кафе-хачапурную. Неугомонный грузин, всегда нос по ветру, всегда в тренде. Любовь (как и мода) приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Постарел Кукури, растолстел, но деловой хватки не утратил. И памяти тоже – здоровается, обменивается на бегу краткими новостями, зла не держит. Бодрится, хотя дышит уже тяжело. Потом пропал из виду, хачапурную перестроила в европейское бистро амбициозная гречанка Зоя, по улице Колхозной Юрий давно не проезжал – бог весть, куда исчез уроженец Зугдиди. То ли опять переселился в Тбилиси, где вроде как навели порядок, то ли в лучший мир, за беспокойным грузином не уследишь. Время уносит людей незаметно.
Но Кукури можно быть благодарным хотя бы за то, что познакомил с Тбилиси, лучше один раз увидеть. И вообще он был незлобив, безобиден. Если б поменьше слушал супругу… Если бы, да кабы…
Нет, что ни говорите, а за туманом ездить стоит.