Глава 2

    - Каролина проснись!
Клаус осторожно тряс её за плечо.
- Что? – открыла она глаза, ничего, не соображая.
   Из Минска выехали поздно вечером. Немецкая супружеская пара из соседнего купе уговорила выпить рюмку коньяка и через час Каролина провалилась в глубокий сон.
- Мы на советско-польской границе, - ответил  Клаус. – Сейчас документы начнут проверять.
  Каролина выглянула в окно. Стекло было усеяно каплями апрельского дождя, и кроме бившего прямо в лицо яркого света уличного фонаря ничего не было видно.                По вагону уже шли пограничники, проверяя документы.  В купе вошёл молодой боец в фуражке с зелёным околышем, защитного цвета гимнастёрке.
  - Предъявите документы!
  Клаус подал два паспорта; свой и Каролины. Боец быстро пролистал немецкий документ, на советском паспорте задержал взгляд.
 - Товарищ Хороманская фон Пфличке?
 - Да, это я, - ответила Каролина.
 - Интересная у вас для советского человека фамилия.
- Есть много, друг Горацио на свете, что и не снилось нашим мудрецам , - пожала девушка плечами.
 Парень с интересом посмотрел на неё, вернул документ, и, козырнув, вышел из купе.
  Через десять минут поезд тронулся.
 - Клаус, нельзя ли открыть окно? Ничего не видно! – нетерпеливо спросила Каролина.
 Обер-лейтенант вскочил, взявшись за ручку. Прохладный  апрельский воздух ворвался в купе вместе с каплями дождя. Клаус заботливо накинул ей на плечи одеяло.
  - Не простудись дорогая!
 Каролина в ответ лишь рассеянно кивнула.   
Вот проехали пограничный столб с надписью СССР. Дальше шла польская территория. Вскоре поезд остановился на станции Столбцы, где документы проверяли уже польские пограничники.
  Польша! Страна её грёз. Пан Володыёвский, король Ян Собеский. Страна гордых и храбрых людей. Сколько раз Каролина слушала рассказы отца и бабушки об их родине.
  Её охватило сильное возбуждение. Хотелось на улицу,  под весенний дождь. Желание было настолько сильным, что Каролина выскочила из купе, прежде чем Клаус успел что-либо сказать.
  У выхода в тамбур дорогу ей преградил усатый пан с погонами поручика и нарукавными петлицами пограничной охраны на офицерском френче.
- Nie mo;esz !
 Рука упёрлась молодой женщине в грудь, голубые глаза смотрели насмешливо. Поручик, прежде чем убрать руку провёл ладонью по груди, облизнув при этом губы.
 - Jak ;miesz ! – нашла в себе силы сказать покрасневшая от возмущения Каролина.
 - Пани из Польши?
Офицер убрал руку.
 - Пани не из Польши, но чистокровная полячка!
- Прошу прощения, но в пограничной зоне выход запрещён.
 Поручик козырнул и, развернувшись, пошёл к выходу.
 - Дорогая, всё в порядке?
Озабоченный фон Пфличке выглядывал в коридор.
   Всю дорогу до Бреста Каролина смотрела в тёмное окно. Поезд бодро бежал по земле её предков, но, сколько не прислушивалась она к себе, не ощущала благоговейного трепета. А лишь только закрывала глаза, то видела летнюю Волгу, песчаные плёсы и нависшие над рекой Жигули. Вся её жизнь прошла в Самаре, да и кроме Москвы она никогда нигде не была. А эта Польша также отличалась от той, из рассказов родителей, как ржавая вода из крана от ситро.
  Когда поезд подошёл брестскому вокзалу, молодая женщина крепко спала.

  В тот февральский вечер в заснеженной Самаре, как только Клаус вылез из машины продрогший, но смотревший на неё такими влюблёнными глазами, что-то дрогнула в душе Каролины. Нет, это не была ответная любовь. Некое чувство благодарности, что она ещё кому-то нужна в этом мире. Конечно, был и Вениамин, но, хотя жили они с ним  в одной стране и даже в одном городе, парень казался ей чужим. Не принимала она его взглядов на непременное светлое будущее, которое все получат,  пройдя через кровавые реалии классовой борьбы.
  Клаус был другой. Мечтатель, романтик, он более соответствовал её представлениям о настоящем спутнике жизни. И её не волновало, что романтики, как правило,  бедны, а из мечтаний материальные блага не появляются.
  И всё же они расписались в городском ЗАГСе. Клаус с немецкой педантичностью быстро собрал необходимые документы. Потом Каролина взяла академический отпуск, и вот они едут на родину мужа, в Дрезден.
   Обер-лейтенант фон Пфличке был из обедневшего дворянского рода. Дворянином  с приставкой фон, стал его прадед, чей дед в свою очередь происходил из моравов Палочке. Прадед служил унтер-офицером в саксонской кавалерии, и в битве при Садове проявил завидное мужество, прикрывая отступление обескровленной армии Габсбургов . За  что и был произведён в корнеты, получив также Крест Военных заслуг . После этого все мужчины фон Пфличке становились военными.
  Вот и Клаус фон Пфличке пошёл, по его словам, проторенной дорогой. Кадетский корпус в Дрездене, звание фендриха, затем старшего фендриха . Рвался в бой. И дорвался; в мае восемнадцатого 16-летнего фендриха отправили в Пикардию, где уже два месяца шло наступление на Антанту. В том же месяце во Францию прибыли американцы.
  - Во второй битве на Марне, - рассказывал Клаус Каролине под стук колёс, - меня контузило, вышел из госпиталя в сентябре, когда страна трещала, как гнилая тряпка, натягиваемая на толстую задницу. Слава Богу, удалось избежать повторения ваших событий.
 - Не забывай, что результатом этих событий стало первое в мире государство рабочих и крестьян.
  - Видел я ваших крестьян, - вздохнул обер-лейтенант. – В прошлом году на Украине. Наш поезд стоял недалеко от Харькова. Одни подходили к вагонам, просили хлеба, а красноармейцы отгоняли их штыками. Другие прямо за железнодорожным полотном ели траву.
  - Нам в институте говорили, что  все разговоры про голод – капиталистическая пропаганда, - возразила она.
 - Какая уж тут капиталистическая пропаганда! – всегда невозмутимый Клаус повысил голос, что случалось крайне редко. – И я очень хочу, чтобы ни ты, ни дети, которые, я очень надеюсь, у нас появятся,  никогда бы не жили в этой стране!
   Их поезд прибыл на вокзал Лихтенберг в Берлине 14 апреля 1933 года. Первое, что бросилось в глаза Каролине, был красочный плакат. На нём седой военный в маршальском мундире с усами a la Бисмарк  крепко жмёт руку мужчине в полувоенной форме. Мужчина ей сразу не понравился. Короткие усики, длинная чёлка, фигура не атлета. Под этой парой чёрная свастика в белом круге на кумаче и надпись, гласившая, что рейхсканцлер Гинденбург вручает судьбу Германии в руки Адольфа Гитлера. Плакат рядом изображал мощные руки, разрывающие цепи и надпись «Долой версальские оковы!».
  - План такой, - по-военному начал излагать Клаус. – Обедаем в ресторане, затем на Силезский  вокзал и домой, в Дрезден.
  Они взяли такси и поехали в центр на Вайсенштрассе. Каролина с удивлением прочитала название ресторана, куда повёл её муж. Заведение называлось «К последней инстанции». Видя её недоумение, Клаус, смеясь, показал на строгое здание по соседству. Вывеска гласила, что здесь располагается городской суд.
  Ресторан был один из старейших в городе. В холле молодая женщина увидела портрет Наполеона, который осчастливил своим посещением этот кулинарный храм почти 130 лет назад.
   Клаус, соскучившийся по Родине, нахваливал айнтопф из квашеной капусты, зайца по-берлински, а Каролина с тоской вспоминала русский борщ со сметаной, который так хорошо готовила её польская бабушка.
  - Тебе не нравится, дорогая? – с набитым ртом спросил муж, увидев её погрустневший взгляд.
 - Ну что ты! Всё очень вкусно.
Каролина через силу улыбнулась. И подумала, что никогда не сможет быть здесь своей. И тут же мелькнула горькая мысль, а была ли она своей там, в Советской России? Но там остались родители и бабушка.  Воспитанная в традициях римско-католической церкви,  девушка верила, что души умерших отправляются сначала в чистилище, затем либо на Небеса, либо в преисподнюю.  Но и отец с матерью, и бабушка были неразрывно связаны с Россией,  с Самарой, а значит это и её настоящая родина.
 Тут на её руку легла горячая ладонь Клауса.
 - Ты привыкнешь, - словно угадав её мысли, тихо произнёс он.
 Сердце Каролины вновь сжалось, но не от тоски. От благодарности.
 Когда они пробирались меж столиков к выходу, Клауса вдруг окликнули. Из-за столика поднялся Генрих Хёллер.
  Ничего не меняется, подумала Каролина. Хёллер всё так же пьян, как и четыре месяца назад. Багровое лицо, налитые кровью глаза.
 - Клаус, дружище! Фройлян Каролина!
 - Она теперь фрау фон Пфличке.
 Судя по брезгливому выражению лица, которое он старательно пытался скрыть, Клаусу была неприятна эта встреча. Но всё же он подошёл к столику, за которым вместе с Хёллером сидели ещё двое, и протянул руку.
 - Нет! – оттолкнул его ладонь Генрих. – Дай обнять тебя, дружище!
И он заключил обер-лейтенанта в объятия.
 - Вы должны непременно выпить с нами! – заявил Хёллер, приложившись слюнявыми губами к руке молодой женщины. – За моё новое звание.
 Тут только они заметили, что на Генрихе была не привычная форма рейхсвера. Серо-зелёный  френч с чёрно-красной свастикой на рукаве.
 - Месяц назад меня перевели в штурмовой отряд. И не в какой-нибудь дыре, а здесь, в Берлине. Дали под командование целую роту. Так что теперь я – компанифюрер.
  Пыжась от гордости,  Хёллер ткнул толстым пальцем в петлицу с четырьмя дубовыми листками.
 Товарищи! – обратился он к сидящим собутыльникам. – Это мой соратник  по танковой школе обер-лейтенант фон Пфличке. Много холодных вечеров мы провели с ним в России. Но Клаус времени зря не терял! Не правда ли, она очаровательна, его русская подруга?
  Он откровенно рассматривал фигуру женщины. Каролине стало неуютно.
  - Поздравляю, Генрих! Мы с удовольствием выпьем с тобой. Но как-нибудь в другой раз. А сейчас прости, поезд через час.
 - Но за нашего рейхсканцлера, ты, надеюсь, не откажешься выпить?
 Новоиспечённый компанифюрер протягивал им две рюмки с киршвассером.
 - За Адольфа Гитлера! Зиг хайль!
 Несколько человек в зале повскакали с мест, стали стукаться пивными кружками.
 - За Эрнста Рёма!
 - Чёрт знает, что здесь творится! – ворчал Клаус, когда они оказались на улице. – Эти наци ведут себя как свиньи!
  Всю дорогу до вокзала Клаус молчал с мрачным выражением лица, а в поезде, когда они оказались в купе вдвоём, разразился речью:
 - Последнее время власть в моей стране напоминала мне придорожный камень. Валяется в пыли, никому не нужен.  А наци не поленились, нагнулись и подобрали. А что, сгодится!  Можно по башке недовольного треснуть.
  Он с горечью взглянул на Каролину.
 - Только власть – это не придорожный камень, а драгоценный. И владеть им должен тот, кто в драгоценных камнях разбирается. У меня предчувствие, что Германия ещё хлебнёт горя с этим Гитлером. Ты знаешь, в каком звании наш рейхсканцлер закончил службу в армии?
 - Понятия не имею.
- Он дослужился до ефрейтора. Был посыльным, ему доверяли депеши. А вот теперь доверили государство.
 Клаус вздохнул и принялся укладывать чемоданы.
 - Ну и что, - заметила Каролина. – Наш красный полководец Фрунзе вообще служил статистиком в тылу. А пару лет спустя бил на фронте умудрённых боевым опытом царских генералов.
 - Революция рождает не только чудовищ, но и героев. Но когда я смотрел на Генриха и его приятелей, что-то подсказывало мне, что они будут проявлять чудовищный героизм.
 Они рассмеялись.
 - А ты не пробовал заняться публицистикой? – спросила молодая женщина. – Уверена,  у тебя здорово получилось бы.
  - Я – солдат. И мои отец и дед  были солдатами. А каждый должен заниматься своим делом.
   Дрезден Каролину просто очаровал. Часами она бродила по Старому городу, любовалась великолепной архитектурой, или просто сидела на террасе Брюля и смотрела, как Эльба несёт свои воды к Северному морю. И вспоминала Волгу. Невольно приходила к сравнению. Реки казались ей женщинами. Светловолосая Эльба – тонкой и хрупкой.  Тёмно-русая Волга – полногрудой и статной. Как говорят в России «кровь с молоком».
  Первые дни Клаус редко сопровождал её в этих прогулках, у него были дела с оформлением отпуска. А потом они уехали в Гёрлиц – городок на самой границе с Польшей. В нескольких километрах от него проживали в своём имении родители Клауса. Имение располагалось на берегу озера Берцдорфер, которое местные почему-то называли  морем.
 Дом построил дед Клауса в далёком 1887-м, о чём гласили цифры над центральным входом. В те времена в моде была эклектика, вот и первый этаж дома семьи Пфличке украшали большие французские окна, а верхний венчали готические башенки.
  На следующий после приезда день Каролина обошла дом. Как же разительно он отличался от их с бабушкой крохотной квартирки! Кроме кухни и большой гостиной, на первом этаже она насчитала ещё четыре комнаты и столько же на втором.
  Свадьбы не было, потому что по немецким традициям её должен оплачивать и организовывать отец невесты. Посидели в узком кругу; отец Клауса – полковник Вальтер фон Пфличке, мать – фрау Матильда и 83-летняя бабка, мать отца – фрау Елизавета.
  В гостиной накрыли большой стол. Свадебный ужин прошёл при свечах чинно, если не сказать скучно. Немного живости внесла бабушка Клауса, разбившая по обычаю об пол пару фарфоровых тарелок.
  А потом они оказались в спальной, на огромной кровати. 20-летняя Каролина знала, что это обязательно должно случиться, но всё же волновалась.
  Но не готов оказался Клаус. Он пыхтел, тёрся об неё потным телом, но так и не смог.
  Он слишком впечатлительный, подумала Каролина.
 - Последний бокал киршвассера был лишним, - оправдывался муж.
 Но на следующий день он встретился с друзьями детства, а ночью спал мертвецки пьяный, оглашая храпом, казалось, весь дом.
  Утром просил прощения и повёз Каролину кататься на лодке по озеру. Стоял погожий июньский день, солнце припекало, и Каролине захотелось искупаться.
  - Греби вон туда! – показала она на крохотный, заросший кустарником островок.
  Прямо в лодке она стянула через голову платье и, пристально взглянув на мужа, сняла лифчик. Клаус пожирал глазами её груди.
 - Ты что, купаться собралась? – охрипшим голосом спросил он. – Вода ещё холодная.
 Каролина опустила в воду ладонь.
 - Разве это холодная? Мы в Волге в начале мая уже окунались. Вот тогда вода была действительно холодная!
 И грациозно изогнувшись,  шучкой нырнула в море Берцдорфер. Поплыла кролем, как учил школьный физкультурник Василий Поликарпыч.
  - Клаус, присоединяйся!
 Но муж лишь зябко передёрнул плечами.
 Когда подплыла, помог забраться в лодку, снял с себя рубашку, принялся вытирать её мокрое тело. У него был торс гимнаста, широкие плечи, мускулистые руки. Когда он коснулся её груди, женщина испытала возбуждение, прижалась к нему всем телом. Клаус посмотрел вокруг; лишь  в километре виднелся парус. Он быстро стащил брюки с трусами и повалил жену на дно лодки. Впился губами в её сосок. Она обхватила его бёдра своими ногами, гладила  мускулистую спину. Почувствовала  напряжение мужа  и готова была принять его плоть. Вдруг он зарычал, и напряжение пропало. Каролину охватило такое разочарование, что захотелось плакать. А муж напоминал побитого  пса.
  В молчании они вернулись в родительский дом. А во время обеда горничная позвала  Клауса к телефону. Звонили из штаба моторизованных войск. Тем же вечером обер-лейтенант фон Пфличке уехал в Берлин. А для Каролины начались дни и ночи полные одиночества. Свекровь уехала к сестре в недалёкий Баутцен, отставной полковник целыми днями пропадал в пивной, обсуждая с друзьями политические новости и виды на урожай, а старая фрау Елизавета почти не выходила из своей комнаты.
  Каждое утро, молодая женщина, оседлав велосипед,  ехала к озеру. Садилась в лодку и гребла к тому островку. Полностью раздевшись, ныряла в чистые воды. Плавала не меньше часа, наслаждаясь водой, чистым голубым небом, летним солнцем. Посвежевшая и голодная возвращалась домой, когда свёкра уже не было. Бежала на кухню, где экономка фрау Фризе кормила её поздним завтраком.  Колбаса, яйца в мешочек, вкусный деревенский хлеб с маслом и джемом и большая чашка кофе.
  Пролетел июнь. Клаус вторую неделю был в Берлине. Звонил через день, говорил, что скучает и скоро должен приехать. Первого июля позвонил и грустным голосом сообщил, что ему присвоили капитана.
 - Что-то я не слышу радости в твоём голосе, - попеняла ему Каролина.
- Я завтра уезжаю, - отвечал муж, -  в Казань.
- Вот как?
Каролина прислушалась к себе. Сердце билось ровно, никакой досады или волнения она не испытывала. И это не понравилось женщине, потому что притворяться она не умела. Бабушка и родители не научили.
 - Я буду скучать, - всё же нашла в себе силы сказать она.
На том конце послышался тяжёлый вздох.
- Я буду в России до сентября. Тебе что-нибудь привезти?
- Привези… себя.

Сто двадцать пять, сто двадцать шесть, сто двадцать семь…
Воздуха стало не хватать, кровь бросилась в голову,  и на ста сорока пришлось выныривать. Каролина жадно глотнула пахнущий травами воздух. Легла на спину и отдалась волнам.
 Сквозь шум воды её слуха достиг какой-то звук. Женщина вынула голову из воды, прислушалась. Кто-то невидимый пел приятным баритоном. Причём пел на польском языке. Это была её любимая с детства песня про красавицу Каролинку. Её часто пела бабушка.

                Пошла Каролинка до Гоголина
                А Карличек за ней с бутылочкой вина.

 Забыв об осторожности, она подплыла к заросшему берегу островка. Прячась за кустами, пошла на звук песни.
  В густой траве кто-то лежал, Каролине не было видно, торчали лишь голые ступни.
  Тереза Сигизмундовна никогда не поощряла праздного любопытства. Любопытство кошку сгубило, любила повторять она. Так и воспитала Каролину. Но словно неведомая неподвластная ей сила влекла женщину продираться сквозь кустарник, в чём мать родила.
   И вот она увидела лежащего в траве мужчину. Как и Каролина, он был полностью обнажён. Впалый живот, грудь атлета, длинные мускулистые ноги. А между ногами…
  Кровь бросилась в голову молодой женщине. Она сделала шаг назад и наступила на ветку, которая с хрустом обломилась.
  Мужчина поднял голову, а Каролина уже неслась сквозь густой кустарник  к озеру. За пару минут она доплыла до своей лодки и быстро натянула платье прямо на мокрое голое тело.
  Через полчаса уже сидя на кухне, где фрау Фризе наливала ей в чашку горячий  густой кофе, всё ещё не могла унять дрожь во всём теле. И не понимала, что её так взволновало: любимая с детства песня или вид обнажённого мужчины?
  Ночью ей снился островок на озере. Она бродит среди густых ветвей и видит впереди поляну. На ней сидят прямо на траве  и мирно беседуют Клаус и Вениамин Коган. На подошедшую Каролину не обращают никакого внимания. Жуткая тоска овладевает женщиной.
  Каролина проснулась, когда в окно пробивались первые лучи солнца. Чувство тоски и одиночества не оставляли, сдавили сердце и грудь. Захотелось в Самару,  и чтобы жива была бабушка. Женщина оделась и спустя пять минут уже крутила педали по дороге к озеру.
  Лёгкий утренний ветерок гонял мелкие барашки волн. Островок шумел всеми своими кустами. На голубом небе стали собираться тучи. Каролина направила лодку в крохотный заливчик. И тут же из-за заросшего берега показалась ещё одна  лодка. Сидевший к ней спиной на вёслах мужчина напевал «Каролинку».
  Они столкнулись бортами. Гребец обернулся.
 - Простите меня! – фраза была произнесена на безупречном немецком.
 - Вы – поляк? – по-польски спросила Каролина.
 Он встал и полностью развернулся к ней. Высокий, широкоплечий, волосы цвета спелой пшеницы, голубые глаза. А женщина вспомнила его вчера, лежащего полностью обнажённым в траве. Щёки вспыхнули румянцем.
  Где-то вдалеке загремело. Он посмотрел в небо.
 - С туровского дола тучи идут. Минут через десять ливанёт.
  Не сговариваясь, они причалили к острову. Молодой человек достал со дна лодки свёрнутую в рулон парусину.
- Помогите, пани!
  Лишь только они натянули меж кустов парусину, как хлынул сильный дождь. Струи, казалось, вот-вот прорвут парусину, в импровизированную палатку стала подтекать вода.
  - Ещё полчаса такого ливня и затопит остров! – весело произнёс парень. – Меня Кшиштоф зовут. А вас, пани?
 Каролина назвала себя и тут же вскрикнув, придвинулась к мужжчине, потому что под ней собиралась большая лужа. Её ладонь легла на его бедро. Даже сквозь ткань брюк она чувствовала жар, исходящий от тела. Снаружи гремел гром, сверкали молнии, с небес падали потоки воды. И в крохотной палатке воздух тоже был наэлектролизован, молодая женщина чувствовала, как сквозь её тело проходят электрические разряды.
  Она и сама не поняла, как оказалась в объятьях этого незнакомого мужчины. И совершенно не противилась тому, что нетерпеливые руки стаскивают с неё одежду. Затем горячие губы прикасаются к ней всюду, куда смогут достать. Вскоре она перестала осознавать, где она и что с ней. Будто смотрела Каролина кино, и всё происходило не с ней, а там, на экране. Не помнила, как вместе с дождём яркими молниями закончилось их соитие, как Кшиштоф помог ей выбраться с острова, бросив на прощание «завтра утром я буду ждать тебя». И лишь мчась на велосипеде к дому через умытые дождём луга, ещё одной молнией в мозгу вспыхнуло, что она потеряла девственность, и её первым мужчиной был вовсе не  муж Клаус.
  Полночи она не могла уснуть. Провалялась в постели до десяти часов и встала совсем разбитой. Даже кофе, который как обычно приготовила фрау Фризе, не взбодрил. После завтрака она заперлась в своей комнате, валялась на кровати и пыталась читать наделавший в Европе шума роман Ганса Фаллады «Kleiner Mann – was nun? ». Борьба с бедностью главного героя и его жены не вызывала сочувствия, потому что все мысли Каролины были о вчерашнем безумии. И больше всего её пугало то, что ей хотелось это безумие повторить.
- То есть, я живу в Польше?
- То, что немцы зовут восточным Гёрлицем, мы поляки называем Згожельцом. Это польский город.
- Перестань! Щекотно!
  Кшиштоф убрал травинку с её живота и принялся покрывать его поцелуями. Каролина корчилась от смеха и удовольствия, обхватив руками его русую голову.
 - Тихо! – вдруг крикнул он, приложив к животу женщины ухо. – Мне кажется, там кто-то есть.
 Его глаза были такого же цвета, как и небо над ними.
 - Не болтай! – легонько хлопнула она его по затылку. 
   Они встречались на озере почти месяц и для Каролины это были самые счастливые со времён детства дни. Клаус звонил раз в неделю, говорил дежурные фразы, но по тону было ясно, что жутко скучает.
  Незаметно пролетел июль, перевалил за середину август.  На смену жаре пришла просто тёплая погода с прохладными вечерами. Во время очередного свидания погрустневший Кшиштоф признался, что через полтора месяца заканчивается его контракт на винодельческой ферме.
  - В Саксонии изумительные вина, и меня всегда удивляло, что все местные сорта выпиваются здесь. Они заслуживают, чтобы о них знала вся Европа. Но отец хочет, чтобы я учился виноделию дальше, - он с тоской взглянул на Каролину. – Он собирается отправить меня во Францию.
  - Это же замечательно! – девушке удалось выдавить из себя улыбку. – Или тебе настолько нравятся саксонские вина, что ты готов променять на них  бордо и бургундское?
  - Только один сорт вина я готов пить всю свою жизнь, - серьёзно ответил Кшиштоф.
  - Подожди, дай угадаю! Вино замка Вакенбарт?
   - Нет, оно называется каролинавейн.
  В этот день Каролина вернулась в имение только к обеду. В гостиной её ждала вернувшаяся из Баутцена свекровь.
  - Где ты была Каролина? Клаус звонил уже два раза. На следующей неделе он возвращается. Тебе тоже надо собираться.
  - Куда? – спросила Каролина.
  - В Берлин, дорогая, в Берлин! Мой сын и твой муж получил должность в Управлении вооружений. Я еду с тобой. Послезавтра мы должны сесть на берлинский поезд в Дрездене.
  Каролине стоило неимоверных усилий досидеть полчаса за семейным столом, где все собрались на обед. При одном взгляде на тушёные свиные ножки в кислой капусте она испытывала чувство тошноты. А резкий голос тестя, который с завтрашнего утра собирался на охоту и уже хвастался будущими трофеями, заставлял девушку вздрагивать.
  После обеда она заперлась в своей комнате, и, сославшись на недомогание, даже не вышла к ужину.
  За окном зарядил мелкий дождик, но Каролина поклялась себе, что всё равно утром будет на острове.
  Дождь прекратился под утро. К половине седьмого взошло солнце, а Каролина уже крутила педали своего велосипеда, даже не объезжая многочисленные лужи.
  Но лодки на берегу озера не оказалось. Ах, да, сегодня же тесть отправился стрелять уток, которые в это время садятся в воды Берцдорфера.
  Не раздумывая, девушка сняла платье и, спрятав его под бревно, бросилась в озеро.  До островка было метров двести, и Каролина поплыла кролем. Когда до острова оставалось чуть меньше ста метров, она почувствовала тяжесть в мышцах, будто она кого-то тащила на себе. Вернее в себе. От этой мысли ей стало дурно, дыхание сбилось, и она хлебнула озёрной водицы. Тело и вовсе отказывалось повиноваться. Неужели ей суждено погибнуть именно здесь, за тысячи километров от родной Самары?
  Воды озера равнодушно сомкнулись над головой. Но тут чьи-то сильные руки обхватили её, и вот она лежит в камышовых зарослях, а над ней склонилось испуганное лицо Кшиштофа. Девушка перевернулась на живот, и её вырвало озёрной водой.
  Через десять минут она окончательно пришла в себя. Лежала, прислушиваясь к биению своего сердца. И чувствовала, как пока ещё робко бьётся где-то внутри её ещё одно маленькое сердечко.
  Совсем близко от них прогремел выстрел, а следом ругательство. Каролина с ужасом узнала голос своего тестя, полковника фон Пфличке. Полковник промахнулся, стреляя по небольшой стайке вальдшнепов, которые тут же разлетелись в стороны.
  Если тесть увидит её здесь, в нижнем белье, вместе с незнакомым мужчиной! Молодая женщина даже представить себе не могла, какими будут последствия.
  К счастью Вальтер фон Пфличке шумно протопал мимо, а Каролина с Кшиштофом бросились к лодке.

  От каменных стен веяло прохладой. Молодые люди  подошли к Распятию и перекрестились. Каролина даже забыла, когда последний раз она осеняла себя Крестным знамением. Хотя её бабушка молилась утром и вечером ежедневно. В детстве заставляла и внучку вставать на колени перед Распятием, повторять фразы на латыни. Молодая женщина и сейчас помнила. Pater noster, qui es in caelis,sanctific;tur nomen tuum …
  - Хочешь, я попрошу отца Викентия, чтобы он обвенчал нас? – прошептал ей на ухо Кшиштоф.
 - Ты что! – отшатнулась от него Каролина. – Я же замужем!
 Благостное настроение тут же оставило её, перед глазами встали картины Страшного суда, адские мучения… Девушке стало трудно дышать.
 - Мне надо на воздух.
 Они вышли на улицу, залитую августовским солнцем.
 - Идём, я покажу тебе Згожельц.
 Молодой человек попытался взять её под руку.
 - Нет, нас могут увидеть!
 Девушка вырвала руку.
 - И вообще, мне пора домой.
 - Позволь хотя бы проводить тебя?
 - Нет Кшиштоф!
 Всё же он увёл молодую женщину в скверик, что рядом с собором.  Там, никому не видимые за густым кустароником, они начали осыпать друг друга поцелуями.
 - Прощай!
 Каролина с трудом вырвалась из крепких мужских объятий.