Упреждающий артобстрел

        Отнекивания Петровича были недолгими. Инструктор райкома партии,  из тех про кого говорят молодой да ранний, прибыл в село не уговаривать, а довести до сведения решение руководства. Согласно этому решению местный актив на предстоящие выборы председателя сельского товарищеского суда должен выдвинуть кандидатуру Александра Петровича Кузнецова. Провести выборы намечалось через месяц, как и положено, открытым голосованием на общем собрании населения.
Должность была хоть и общественная, но формально  значимая и к тому же, требующая определённой характеристики кандидата. Мало того, что занимающий её должен с собственной головой дружить, так ещё, деликатно выражаясь, этот суд не особо пользовался любовью у местного населения.
        Вроде обычные сёла вокруг, уркаганов в них отродясь не водилось, а если, кто по собственной глупости и зарабатывал срок, то такие случаи по пальцам руки пересчитать можно. Товарищеский суд вообще, как его два года назад в селе образовали, только для блезира существовал. Не то выбрали, не то назначили кого, и на этом всё, ни одного заседания в селе не было. Но вот, поди ж ты, невзлюбили его люди и всё тут. Видимо, корни и неприязни, и любови к чему-то в сибирских сёлах, основанных переселенцами, искавшими лучшей доли, кроются далеко во времени, как корни старого леса в земле, без которого эта земля либо заболотится, либо высохнет и в любом случае погибнет.
        Кандидатура Кузнецова, по мнению райкомовских товарищей, в данном случае  устраивала всех. Бюро райкома, потому что он коммунист. Сельчан, кто старше, потому что фронтовик и трудяга, как они сами. Ну а молодёжь привыкла слушать суждения своих родителей, а это значит, что дядя Саша для них с детства человек уважаемый, к тому же мужик он безотказный. Кто только и с чем не ходил к нему в отгороженную в углу гаража слесарку, которую даже управляющий отделением иначе как «резиденцией Петровича» не называл. Несли от велосипедных цепей, которые нужно заклепать, до сгоревших электрокатушек, чтобы перемотал.
        Как и предполагалось, выборы прошли без сучка и задоринки. Чтоб на собрание никого не надо было загонять силком, провели его перед началом второго, «взрослого» сеанса кино, всегда начинавшегося не раньше восьми вечера, чтобы люди успевали на него после работы. Кинокомедию «Стряпуха»   специально для этого привезли: в дереве её ни разу не показывали,  да к тому же ещё и цветная. Народ собрался дружно, представили ему кандидата, под смешки рассказали, кто он есть и откуда, спросили на всякий случай, нет ли ещё предложений, все отмолчались, потом проголосовали «за» и начали смотреть кино.
         На следующий день участковый Игорь Калинин, одногодок Петровича, выглядевший старше него, невысокий, но плечистый и крепкий, в ладно сидящей форме, без которой в деревне его никто никогда не видел, в полминуты просветил новоиспечённого председателя суда:
        – Матерьялов на рассмотрение «товарищей» ни сюда, ни в какую другую деревню я ещё ни разу не направлял. Никакой нужды нет тратить время на писанину. Ну а скажут отправить, рассмотришь, дело житейское. Подмогну если что.
        Обрисовав, таким образом, своему ещё довоенному другу предстоящую общественную деятельность, выпил с ним в закрытой по этому поводу «резиденции» проставленную «за должность» бутылку беленькой, сел на служебный не признающий непогоды и бездорожья «Урал» с коляской и укатил обратно в город.
        Действительно, почти год после этого Петрович даже не вспоминал о своём судействе, пока в самом начале августа в сельсовет не позвонили из райисполкома и не передали, что через три дня ему необходимо явиться на семинар председателей товарищеских судов. Почертыхался Петрович, почертыхался, что в сенокос, когда не то что день, каждый час на счету, придётся на пустое дело время переводить, но делать нечего, пришлось ехать. Благо, Федя Павлов за соляркой на своей «бензовозке» в то утро, как обычно, ни свет ни заря собирался ехать, с ним и добрался до города, как раз по времени.   
        Семинар оказался делом простым и быстрым. Тот же молодой инструктор, что ездил по деревням назначать судьями половину из присутствующих, в том числе и Петровича, доходчиво объяснил собранным со всего района общественникам, что две недели назад вышло постановление партии и правительства «О мерах по усилению борьбы с преступностью», в котором серьёзное значение придаётся товарищеским судам. А это значит, что и милиция теперь будет передавать им свои материалы, связанные с проявлениями мелкого хулиганства и воровства, и сельсоветы заявления о нарушении общественного порядка и покоя граждан, будут переправлять туда же. Товарищеские суды в свою очередь, должны своевременно, тщательно, а главное публично их рассматривать. Ни один из нарушителей не должен избежать порицания со стороны окружающих его товарищей по работе и односельчан. Особо отметили, что в случаях хищения социалистической собственности, товарищеский суд имеет право наложить на расхитителя штраф аж до пятидесяти рублей. Деньги не малые, если учесть, что средняя зарплата в деревне восемьдесят. Кроме того, с учётом личности и обстоятельств, при которых совершено правонарушение, товарищеский суд может направить в соответствующий орган ходатайство о  возбуждении уголовного дела. В общем отныне необходимо в полной мере использовать те возможности, которые дало государство для воздействия на тех, кто не хочет честно жить и трудиться.
Послушав умные речи, Петрович пришёл к выводу: если сказали о том, что нужно делать, то через пару месяцев, в лучшем случае через три, обязательно спросят, что сделано. Дело это известное и жизнью неоднократно подтверждённое. А второй вывод Петровича свёлся к тому, что когда начнут спрашивать, тогда и надо думать, что делать. По месту да по времени оно будет виднее, что тоже не единожды проверено.
        Таким образом, придя в согласие с самим собой, Петрович выбросил из головы то, что ему наговорили и отправился почти на самую окраину города,  в совхозную центральную усадьбу, искать попутку до села – с сеном надо поспевать, пока погода позволяет. Летний день, как известно, зиму кормит.
        Однако беспокоился Петрович зря, откосилось его семейство в нынешнее лето, как и все в округе, удачно, без нередких в этой тяжёлой, но жизненно необходимой работе проволочек, зависящих больше от погоды и стечения обстоятельств, чем от самих косарей. Месяца не прошло после того, как первым прокосом место для стана под высокой раскидистой берёзой от травы высвободили, а уже все копны поставили. Ну а как последнюю копну сложили, то через денёк сметали высокий аккуратный зарод, и на том успокоились. Даже огораживать его не стали, потому что пастбищ близко нет и убегающий от пастушьего кнута непослушный скот, что в три дня воз сена себе под копытья спустить может, в эти места не попадает.
        С ранним окончанием столь трудного дела, на домашние подворья, как с неба свалилось, редко случающееся летом в селе затишье. С сеном управились, картошку, даже если вовремя не успел как следует обработать, беспокоить после Петрова дня уже нельзя, а до её копки ещё без малого месяц. Остальное же – это мелочи, которые всегда были, будут и которые до конца жизни не переделать.
        Но сенная страда завершилась не для всех. Для тех, кто не стесняется сенцо «бастриком подкашивать», пора только наступила. Народ с луговин и делян ушёл, лишних глаз не стало, а если кто случаем и заметит, всё равно промолчит. Во-первых, не с его пирога кусают, во-вторых, себе дороже выйдет шум поднимать. Так что, подгоняй трактор поздним вечером на какое-нибудь дальнее поле с совхозной кошениной, кидай посноровистей в телегу, сколько поместится под этот самый бастрик, по темноте во дворе сгрузи и все дела. Это не литовкой по гарям да болотинам махать, сшибая остатки травы в прокосы, где на копёшку, где на две. Тут одной ездкой такой гурт можно притащить, что  годовалому телку до весны хватит. А от совхозного сена не убудет. Его под дождями бывает столько пропадает, что половине деревни хватило бы свою скотину прокормить.
        Может так, может по-другому, а то и вовсе никак не рассуждал Никита Михайлов рослый, плечистый вовсю уже вошедший в мужскую пору парень, обливаясь потом в труде своём неправедном. Ловко орудуя вилами с длинной до блеска отполированной ладонями ручкой, тракторист мощно и размашисто кидал в прицепленную к «Белорусу» телегу совхозное травосеяние. Озабоченный тем, чтобы нагрузить как можно быстрее и потому, ничего не замечая дальше бортов, он даже уронил от неожиданности поднятый над головой тяжёлый навильник тимофеевки, когда услышал за спиной вежливое, но ехидное: «Бог в помощь».
        Тридцатилетний Никита, вжав голову в плечи и ссутулившись, словно застигнутый за непотребным делом школяр, оглянулся на голос и, отчасти с удивлением, увидел полевого учётчика Петра Ласточкина. Тот с постным выражением лица держал за руль свой неизменный, не видевший из ремонта ничего кроме проволоки и солидола велосипед с привязанным к раме большим деревянным циркулем. Этим циркулем он вот уже лет пятнадцать мерил поля, подсчитывая посаженные, скошенные, вспаханные и прочие гектары. Какой чёрт занёс его сюда на ночь глядя, неизвестно.
        Никите тут же сказать бы в ответ спасибо, мол, бери вторые вилы, да сам побудь немного за него, или иначе как-то отшутиться. Курнули бы на пару по папироске, и покатил бы учётчик домой. Действительно, не обеднеет же совхоз с этого возка.
         А он вместо этого, смерив худосочного невысокого Петра взглядом, почему-то ощерился, резко воткнул вилы чуть не в его ноги и прошипел:
         – Чё надо? Крути, давай, педали пока крутилки целы. Не видишь, сено гружу.
         Учётчик хоть и струхнул от такого неожиданного оборота, но обида взрослого мужика на слова младшего почти на двадцать лет Никиты оказалась сильнее. И потом, это не он совхозное сено ворует, он работу свою исполняет, чтобы убегать от кого-то или чего-то. Переступив с ноги на ногу перед нависшей над ним глыбой, Петр чуть дрожащими пальцами достал из нагрудного кармана пачку «Севера», выковырял из неё папироску, сунул в рот, и перед тем как раскурить ответил:
        – Вижу, потому и остановился. Думаешь, вторая бригада специально для тебя тут его приготовила? Поднимай телегу, высыпай туда, откуда взял, а то завтра из сеновала обратно везти придётся.
        Никита заматюгался, забегал, замахал руками, как сердитый гусак крыльями. Не сена жалко, его что жалеть, не своё. За себя обидно: ехал, кидал битый час, аж рубаха мокрая, а тут обратно вываливай. Но телегу всё же опрокинул. А перед тем как уехать, выскочил из трактора и со злости проткнул вилами Ласточкину оба велосипедных колеса.
        В деревню пострадавший за совхозное добро велосипед Ласточкин прикатил почти в полночь. И сразу не куда-нибудь, а к Николаю Даниловичу, председателю сельсовета. Во-первых, он власть, во-вторых, у него дома телефон установлен.
        Перелез через палисадник к окну, настойчивым стуком выдернул председателя из согретой женой постели и потребовал немедленно вызвать в село милицию, «чтобы арестовали грабителя и вредителя казённого имущества». Добродушный Николай Данилович попытался было отложить всё до утра, чтобы вначале разобраться самим и может быть полюбовно уладить это дело. Однако Ласточкин, прошагавший десяток километров, толкая свой велосипед, был не то чтобы настроен несговорчиво, а просто кипел от обиды. Видя, что никакими уговорами учётчика не свернуть, председатель зевнул, коротко крутнул ручку телефона и, попросив коммутаторскую соединить с милицией, протянул трубку прямо в распахнутое окно: «На, сам объясняй».
        На удивление, только что путанно рассказывавший о случившемся Пётр вполне внятно изложил по телефону, что возвращаясь с замеров, увидел ворующего совхозное сено тракториста Михайлова Никиту, и заставил нагруженное сено вывалить обратно. За что тот его всячески оскорбил, грозился поломать ноги и проткнул вилами колёса совсем ещё нового велосипеда, выданного совхозом три года назад специально для объезда полей.
        Дежурный милиционер на другом конце провода переспросил фамилии, потом буркнул что-то вроде того, что «разберёмся, с утра будьте на месте» и положил трубку.
        Назавтра, когда трактористы разъезжающиеся по полям на тракторах, ночующих летом прямо у ворот домов, ещё только начинают дёргать пускачи, по деревне шустро затарахтел жёлтый с синей полосой мотоцикл участкового уполномоченного. Вцепившийся в руль, сердитый как потревоженная оса Калинин, бесцеремонно раздвинул равнодушное к сигналу стадо бредущих навстречу коров, и подкатил к дому Михайлова как раз в момент, когда тот направлялся от калитки к трактору.
        Увидев остановившийся у мостка через канаву милицейский «Урал», Никита посерел лицом, напрягся, подойдя, сипло выдохнул: «Здрасьте» и, не услышав ответных слов, затоптался на месте, не зная, что делать дальше.
Участковый посмотрел на него долгим взглядом, поправил на голове фуражку, а потом вместо ответного приветствия хмуро произнёс:
        – Чё, не живётся спокойно, да? Мало того, что на свою задницу надо приключений найти, так при этом нужно еще, чтоб и других с раннего утра потревожили.
        С погасшим окурком в зубах, в серенькой матерчатой куртке «спецовке», в неотстирывающихся пятнах солярки и масла и мелких, как у сита, дырках от искр сварочного аппарата, тракторист после этих слов совсем сник. Поправив зажатую под мышкой потрёпанную, с полуоторвавшимися ручками хозяйственную сумку, в которой лежали завёрнутые в газету хлеб с куском копчёного сала, свежие огурцы и помидоры с зелёным луком, соль, да густой сладкий чай, в большой тёмно-зелёной бутылке из-под вина, заткнутой куском той же скрученной газеты,  неуверенно спросил:
        – Чё, с Вами ехать? Сумку тогда домой занесу.
        – С собой возьми, пригодится, – усмехнулся участковый, – не на свадьбу зовут, никто тебя в КПЗ угощать не будет.
        – Ну, хоть своих предупрежу, раз такое дело, – Никита снова поправил сумку под мышкой и глянул на калитку за спиной.
        – Садись, я сказал! – прикрикнул участковый. – Без тебя предупредят, ещё и отъехать не успеем. Из-за каждого забора, вон, в щелки на нас пялятся.
        Никита неловко, будто никогда не ездил в коляске мотоцикла, влез на указанное ему место, положил приготовленный с собой в поле обед на высоко выпирающие колени и, опустив голову, затих.
        Калинин, привстав с сидения, топнул ногой по рычагу стартера и, круто развернув мотоцикл, направил его в сторону, откуда только что приехал.
Через полтора часа понурый Михайлов вернулся и, не заходя в дом, тут же уехал. Ни в какое кэпэзэ участковый его не увозил и увозить не собирался. Всё это время он промурыжил Никиту в конторе, беря объяснение по факту порчи им совхозного велосипеда и попытки кражи совхозного же сена. 
        Уже к обеду по деревне, как рябь по озеру, прокатился шепоток о том, что Никиту Михайлова будут судить товарищеским судом, где отдадут под «настоящий», на котором присудят «химию» или вовсе отправят в тюрьму. Химией в округе называли исправительные работы, которые отбывали на строящемся возле райцентра химзаводе, осуждённые со всего Союза. Откуда взялись такие подробности о будущем Никиты, кто был их родителем неизвестно, но, как говорится, дыма без огня не бывает. К тому же и участковый, пока вёл допрос в кабинете управляющего, сам о товарищеском суде обмолвился, как мол там решат. Хоть он и вытурил из кабинета всех без исключения, но люди не глухие, через дверь всё хорошо расслышали.
        В общем, когда через неделю из милиции в сельсовет пришёл запечатанный пакет, что в нём находилось, секретом ни для кого не было.
        Петрович, ознакомившись с бумагами, ещё думал на какое число и время лучше назначить заседание суда, а главное, как вообще его проводить, а вездесущие деревенские бабы в магазинской очереди уже определили Никите три года отсидки: «Всё давно решено, а товарищеский суд только чтобы позору было больше, и другим неповадно. Им бы только посадить кого. За воз сена и лисапедные камеры, у детей отца забрать хотят».
        Петровичу эти сплетни, конечно, передали, и он, посмеиваясь в душе, подлил масла в огонь, «по секрету» поведав, что в полученном им пакете кроме прочего, была специнструкция, которую не только показывать, о которой даже говорить никому нельзя. 
        То, что дело приняло нешуточный оборот, он понял только после того, как к нему на работу пришла жена Никиты Валентина. Хрупкая, всегда тихая и незаметная на людях, она робко приоткрыла дверь слесарки и вошла, лишь убедившись, что в помещении никого кроме самого Кузнецова нет. Войдя, посмотрела на него своими зарёванными глазами и на полном серьёзе заявила:
        – Александр Петрович, я знаю, Вы на своей должности человек подневольный, как скажут, так и поступать приходится, но и от Вас много зависит, что с Никитой будет. Пожалуйста, не отправляйте его в тюрьму. Вы же его с детства знаете. Он только с виду такой, а так он хороший, не то что его брат или отец. Он, сколько с ним живём, ни разу меня пальцем не тронул. Конечно, ругается, матерится, но чтобы бить, никогда. Да и работящий, а если его посадят, то как я одна двоих поднимать буду.
        Если б она на этом остановилась, то Петрович успокоил бы её и объяснил, что надо поменьше слушать всякие сплетни, но Валентина на секунду умолкла, собралась с духом, да и брякнула, как научили:
        – А сена Никита и Вам привезёт, только скажите.
        Петровича от этих слов аж перетряхнуло и он, не сдержавшись, молоток, что в руках держал, так на верстак швыранул, что лежавшая там мелочёвка, как осколки гранаты по сторонам брызнула. Поднял он одну из слетевших на пол гаечек, оглядел, будто никогда до того гаек не видел, и глухо, уже спокойно ответил:
        – Мы своё накосили, а чужого сена я сроду не таскал. Так что иди, Валя, домой. А мужу передай, что стыдно такому бугаю за спину жены прятаться.
        Та опять в слёзы и за порог. А после и часу не прошло, как Пётр Ласточкин заявился. Пьяный до непотребности даже по местным меркам. Початая бутылка водки из кармана торчит, а сам весь такой, что не то его убивать собрались, не то он кого убил. Бутылку достал и попёр вперёд как танк. То за грудки схватить пытается, то обниматься лезет. Петрович едва разобрал, что он за Никиту Михайлова, на которого сам же заявил, просит. А как разобрал, так без лишних рассусоливаний бутылку обратно ему в карман засунул да за дверь его вытолкал, а для верности ещё и крючок накинул. Ласточкин дверь пару раз дёрнул, что-то побормотал, потом снова достал бутылку и отправился искать помощника для того чтобы её докончить. 
        Оставшись один и занявшись своей обычной работой, которой у медника, вулканизаторщика и аккумуляторщика в одном лице, во время уборочной всегда хватает, Петрович нет-нет, да возвращался в своих думках к случившемуся. Ну, жена пришла за мужа своего поплакаться, похлопотать – это дело святое, а Пётр-то с чего припёрся? Ведь не далее как вчера вечером в конторе, аж вскипел, когда Клава счетовод при всех поинтересовалась, не жалко ли ему парня под суд отдавать. Так и сказал, что пока Никита самолично к нему не придёт и не извинится, даже рассуждать на эту тему ни с кем не будет. И вот на тебе, разворот на пятках – в хламину пьяный сам пришёл за Никиту просить. Может тот действительно извинился и водки «за мировую» поставил, потому Петро и ходит пьяный уже к обеду? Вряд ли, не в характере это Никиты, да и жену он тогда бы не посылал, а если б послал, то она б в первую очередь сказала, что Ласточкин претензий не имеет. Так или иначе, но узнать это можно только у самого учётчика, а тот, судя по всему, раньше утра и «кыш» не вышепчет.
        Закончив к вечеру намеченные дела, Петрович вывесил на большом гвозде, вбитом в стену возле входа в слесарку отремонтированные камеры, а на пол под ними поставил снятый с зарядки аккумулятор. Коротко оглядев с порога мастерскую, всё ли как надо, закрыл дверь на ключ и с уверенностью человека одинаково знающего меру как в труде, так и в отдыхе, направился домой.
        Село, выходившее этой стороной на отживающий свой век, поредевший от времени и людской небрежности березняк, примерно в километре от мехдвора, ещё даже не думало об отдыхе. Отработав день на ферме или в поле, едва вернувшись домой, не передохнув и минуты, народ начинал заниматься тем же самым, только уже в собственном дворе и огороде.
        Вот и Петрович, размеренно шагая к селу по краю пыльной дороги, прикидывал, как поскорее управиться с домашним хозяйством. Очень уж хотелось успеть, засветло скататься на мотоцикле до Бутунской протоки и воткнуть там на ночь пяток дерюжных сетей. Правда завтра вставать до свету придётся, чтобы снять и перебрать их до работы, но это не страшно, дело привычное. Лишь бы попало что на уху с жарёхой, а то от солонины да молочки уже воротит. Не то что есть, смотреть тошно.
       И так и этак примеряя в мыслях свою задумку на сегодняшний вечер, он, тем не менее, хоть и не распознал, но ещё от гаражей, углядел двух человек, прислонившихся к пряслам крайнего в селе огорода. Только подойдя чуть ближе понял, кто и зачем подпирает собой забор. А когда  почти поравнялся, то поджидавшие его братья Михайловы бросили под ноги окурки и через маленький лужок пошли в его сторону.
        – Постой-ка, дядь Саш! Разговор есть, – не дойдя до дороги, крикнул старший Сашка.
        Петрович остановился и внешне спокойно даже с любопытством оглядел подошедших братовьёв, а когда Сашка снова заговорил, перебил его: 
        – Здороваться-то, отцом не научены или не хотите?
        Парни, не ожидавшие, что по их меркам старик нисколько не заволнуется, и даже наоборот, ещё начнёт высказывать им свои претензии, набычились, а слегка покрасневший Сашка вызывающе ответил:
        – А ты отца не трожь, он в отличие от некоторых, за копну сена людей в тюрму не отправляет. И желания с тобой здороваться, у нас нету.
        – Ну, в тюрьму человек  сам себя отправляет, редко, кто другой за него в этом старается. Хотя тоже бывает. А здороваться не хотите, сна от этого не потеряю, – Петрович усмехнулся, – мне тоже с вами особо обсуждать нечего, да и дома дел полно. Сказал и пошёл дальше, как шёл.
        – Слышь! – наконец решился крикнуть ему вдогонку Никита, – зря ты так со мной!
        – Как!? – Петрович резко развернулся. – Я тебя спрашиваю, как!?
Не зная, что ответить, Никита ещё больше озлился и едва слышно забурчал себе что-то под нос.
        – Вот если до этого я и не знал, как  быть, то теперь точно знаю, что мне делать, – Петрович тоже разозлился. – С Петром, выходит, тоже вы сегодня поговорили. Только со мной так разговаривать бесполезно.
        – А никто с тобой больше разговаривать и не собирается, – Сашка ухмыльнулся, – по деревне будешь ходить, под ноги хорошень смотри, а то вдруг споткнёшься да головой обо что-нибудь ударишься. И на реке поосторожней, речка у нас злая, быстрая.
        – Выходит, недооценил я вас ребятки, – покачал головой Петрович, – думал вы шкодники, а вы оказывается твари. Только смотрите, чтоб духу хватило меня обо что-то споткнуть. Я через весь Кенигсберг прошёл, не споткнувшись, а уж, сколько рек переплыл. И вы мне здесь, в родной деревне будете… Лучше вам со мной не встречаться, я ведь вас не пожалею.
Повернулся спиной к братовьям, сделал пару шагов и, не останавливаясь, бросил им через спину:
        – На всякий поганый случай у отца совета спросите, как по улицам ходить, осколки-то его в Будапеште посекли, так что он не хуже моего это знает.
        На следующий день, рассказав участковому все произошедшие накануне события, Петрович никак не мог успокоиться и как заведённый мерял шагами свою «резиденцию»:
        – Их что и вправду калечить, когда они меня прищучат? А они ведь подкараулят, ей Богу подкараулят, чтоб шарахнуть чем-нибудь из-за угла. Их сейчас к тому, что бы меня сломать, больше обида толкает, чем желание поблажку для Никиты вышибить.
        Калинин, которому Петрович ещё вчера передал через дежурку свою просьбу приехать, молчал, давая другу выговориться. Да, честно говоря, он и сам не знал, как тут быть. Фронтовик, кавалер ордена Красной звезды, с сорок седьмого года в милиции, а вот как сейчас быть, не знал. Поэтому, когда Петрович выпустил пар, только пожал плечами:
        – И что ты предлагаешь, арестовать их или ещё что?
        – Что я предлагаю? – опять возмутился Петрович. – Да это ты мне должен,  что-то предложить! Ты же тут порядок охранять поставлен, а не я.
        – Вот именно, – вздохнул участковый, – охранять порядок, а где они его нарушили? Ну поговорили с тобой, даже за шкирдак схватить не попытались.
        – Попробовали бы схватить, – снова с пол-оборота завелся Петрович, но Калинин только махнул рукой:
        – Не хорохорься, если б захотели,  отделали бы тебя эти бугаи, как шведа под Полтавой. Зря что ли Ласточкин после разговора с ними запил. Только вот пока не отделают, не за что их наказывать. Бабы тоже, что попало говорят,  но ты же не спрашиваешь, как с ними быть. Так что, Саня, нет у меня права этот зверинец дрессировать. И Алексею об этом бесполезно говорить, а Груне тем более. Не малолетки их дети, чтоб жаловаться, да и, сам знаешь, пьют они оба сильно в последнее время.
        – Знаю, недели не проходит, чтоб меж собой пьяные не поскандалили. А этим двум лбам, ещё до армии было всё равно, что родители говорят.
        – Ну вот, ты лучше меня тут обстановку знаешь. Так обмозгуй её, оцени возможные действия противника, узнай где он сконцентрировал свои силы, а потом проведи упреждающий артобстрел. Глядишь, и атака его отложится. Мне что, старшина, учить тебя как воевать?
        Калинин, видимо, хотел всё свести к шутке, но Петрович неожиданно серьёзно ответил ему:
        – Нет, лейтенант, как воевать я ещё не забыл. Только не для того мы почти тридцать лет назад немцев побеждали, чтоб теперь войну своим пацанятам объявлять. Они ж оба Васьки моего друзья, вместе их крапивой стегал за то, что в чужом огороде попадались. А теперь? Это что ж такое с нашими детьми произошло, пока мы намолот поднимали да надои увеличивали?
        – А ты под одну гребёнку не чеши! По чужим огородам все дети лазят. Но не все, выросши, грозят человеку голову разбить. Ты чего? – участковый озадаченно посмотрел на резко притихшего и задумавшегося друга.
        – У тебя «тэтэшник» с собой? Оставь мне его на денёк, – буднично, как будто речь шла не об оружии, а о рубле взаймы, произнёс Петрович, по-прежнему погружённый в свои мысли.
        – Сань, ты охренел, ты чё задумал? Да если бы и был, я б тебе не дал, – Калинин аж перешёл на шёпот от таких слов.
        – Да не собираюсь я ни в кого стрелять. Патроны можешь убрать, только обойму оставь, чтоб дырку в рукоятке не было видно, – Петрович неожиданно засмеялся, – я этот самый упреждающий артобстрел хочу провести исключительно в целях устрашения, а не уничтожения противника. Так что, не жмись, давай.
        – Да не брал я его сегодня, – Калинин хлопнул себя по месту, где на ремень одевается кобура, – мне и в голову бы никогда не пришло, что ты меня по такому поводу позовёшь. Ладно, говори толком что задумал?
        – А чего тут говорить, завтра в клубе кино будет. Киномеханик уже с утра в город за банками умотал. Мужики, как обычно, до его начала будут в фойе в бильярд играть. Там я твой «ТТ» по случайности и засвечу. А любопытным объясню, что он мне по судейской должности положен. Даже если Михайловых там не будет, утром они всё равно об этом узнают. Пылу враз поубавится, меня караулить. Во-первых, при мне оружие, а во-вторых, сообразят, что не абы кого отдубасить хотят. Пистолетов-то не выдают кому попало.
        Помолчав, Калинин хоть и нерешительно, но согласился:
        – Конечно, можно и так попробовать.
        А потом, словно уговаривая сам себя уже увереннее продолжил:
        – Если завтра часов семь подъехать, отдать и в Масляногорск укатить по делам, а как ты из кино выйдешь, забрать и снова в оружейку сдать, то вопросов никаких не будет. Только патроны я и вправду вытащу, от греха подальше.
        – Вытащи, вытащи. Мне твои патроны без надобности, – усмехнулся Петрович.
        На следующий день, ещё до рассвета на округу обрушился пришедший с Саянских гор дождь. Плотной и ровной стеной он падал на землю, не переставая почти до обеда. Управляющему, с трудом дозвонившемуся в центральную усадьбу предупредить, что на маслозавод сегодня молоковоз не пойдёт, сообщили, что райцентр тоже залило, да так, что вода пошла в совхозное овощехранилище. А немного погодя связь с городом и вовсе оборвалась.
        Намокшее село притихло. Небесная канцелярия своим ливнем остановила в отделении все уборочные работы. В одночасье развезло дороги, особенно полевые. Заметно поднялась в русле река, а узенькая проточка, которую до того переходили вброд, раздалась так, что подошла к самым огородам. Остров, что она огибала со  стороны деревни, стал недоступным, и несколько бродивших по нему коров оказались отрезанными. Выйдя на берег, они протяжно мычали, разрывая сердца хозяек жалобной просьбой освободить распухшее вымя от молока. Хозяйки в свою очередь теребили мужиков, чтоб те поскорее приволокли трактором лодку и по очереди или как-то ещё, переправили их на остров, подоить страдающих кормилиц.
        Механизаторы, с утра потолкавшись без дела по гаражу, потихоньку разбрелись по домам. Дома-то и в непогоду забот хватает. Следом за ними подался и оказавшийся без работы Петрович. Раз техника без дела стоит, то и ломаться у неё нечему. А раз ничего не сломалось, то нечего и чинить.
        Зато вечером, ещё за час до начала фильма, в фойе клуба уже вовсю толкался народ. Парни и девушки, кого уже впускали на взрослые сеансы, кучковалась своими отдельными группками, и весело обсуждали только их касающиеся события и новости.  Мужики посолиднее, кто пара на пару, «на вылет», катал шары на небольшом бильярдном столе, громко подначивая соперника и тихонечко советуя напарнику, кто просто поглядывал за игрой и трепался о том, о сём с теми, кто сидит или стоит рядом, иногда вместе выходя на крыльцо покурить. Были и те, кто листал газетные или журнальные подшивки, кипами сложенные на специально выделенный для этого стол в углу. Замужних женщин было мало, занимаясь домашним хозяйством до последней возможной минуты, они традиционно подходили к началу сеанса. Те же, кто сегодня позволил себе прийти раньше, как и молодёжь, распределились «по интересам» и судачили, делясь увиденными, услышанными и предполагаемыми чужими секретами. 
        Петрович, обычно не отказывавшийся сгонять партийку-другую, в этот вечер сильно припоздал и вошёл в клуб, когда в разгаре была последняя, «решающая», партия. Стук закрытой им за собой двери, совпал с громкими выкриками и грохотом от вылетевшего со стола шара. Провожаемый взглядами игроков и болельщиков, всё так же громыхая, шар прокатился поперёк коричневых крашеных половиц и остановился, уткнувшись в ногу Петровича. Тот естественно тут же наклонился его поднять, и жизнь в клубе замерла, потому что из внутреннего кармана его старой расстёгнутой кожанки, почти с таким же грохотом вывалился пистолет. Ойкнули и ахнули девушки и женщины, напряглись и мысленно метнулись к нему парни, пытаясь сделать вид, что ничего не произошло, но не в силах отвести взгляд от оружия, замолчали мужики. 
        Петрович же, нисколько не смутившись, сунул пистолет обратно и тихо ругнулся. Но в образовавшейся тишине даже этого хватило для того, чтобы быть услышанным:
        – Мать твою за ногу, сколь раз уже просил, чтобы кобуру, наконец, выдали. А у них всё, то у Маньки течка, то у Ваньки нестоячка.
        Потом поднял шар и подал его игроку, у которого он вылетел:
        – Что стоишь!? Снимай второй с полки, раз бить не умеешь, – коротко оглядел фойе, зашёл в каморку завклубом и вышел оттуда, только когда билетёр Полина встала с пачкой билетов у двери в зрительный зал. Братья Михайловы, которых Петрович точно видел перед тем, как зайти к заведующему, из клуба испарились.
        Чуть больше чем через час, на относительно сухой пятак дороги напротив клубного крыльца, на своём бессмертном «Урале» подрулил участковый. Мотоцикл, сапоги и плащ-палатка, которую он тут же скинул, были одного ровного цвета – грязи. Похоже, что после такой дороги, ему очень хотелось хоть с кем-то поделиться распирающими его чувствами и потому, ещё не дойдя, он громко заговорил с парнем, в одиночестве привалившимся к перилам:
        – Вот ливануло, так ливануло! У широкого болота аж ручей через дорогу образовался. Так засел в нём, что думал уже всё, придётся или пешком идти или там же ночевать. Полтора часа пытался вылезти. Хорошо мужики лесхозовские на тракторе с подсочки возвращались. Толпой в пять секунд вытолкали. Потом ещё два раза застревал, но уже полегче, сам выбрался.
        Калинин огляделся, ища, чем и как почистить уделанные по самый верх голяшек сапоги:
        – А ты чего не в клубе?
        – Покурить вышел, фильм не очень, да и видел я его уже два раза.
        – Понятно. Кузнецов здесь?
        – Здесь, возле самой двери сидит. Позвать? – парень с нескрываемым интересом уставился на висящую у Калинина сбоку кобуру.
        – Не надо, скоро закончится, и так выйдет. Что так смотришь? – участковый заметил взгляд парня.
        – Товарищ лейтенант, скажите, а почему Вы «ТТ» на «Макарова» не меняете? Мы тут заспорили с парнями, какой лучше. Потому что, когда я на дембель уходил, у нас в части уже почти у всех офицеров пээмы были. Только те, кто постарше с тэтэшниками ходили, не хотели менять на новые. Я просто последние полгода в оружейке служил, поэтому знаю.
        – Вот и я не хочу менять, – Калинин машинально вытащил пистолет, глянул на него, и таким же привычным жестом сунул обратно. – Привык, да мне тоже кажется, что он получше будет, чем «Макаров».
        – Это точно. Вон у Кузнецова, тоже старый совсем, обшарпанный, наверно, ещё военный, но всё равно сразу видать, что вещь надёжная, – парень бросил окурок в лужицу и пошёл в клуб досматривать виденное-перевиденное кино.
        Опешивший Калинин чуть протянул вслед ему руку:
        – Подожди, Алексей же, правильно?
        – Да, Ильин, а что?
        – Ладно, Лёша, иди, сам разберусь ,– участковый, махнув, опустил руку. А когда Алексей вошёл в клуб, залихватски спихнул свою фуражку на затылок, почесал лоб и с выдохом, словно вынырнул из-под воды, улыбнувшись, произнёс:
       – Ну, Саня, ну артиллерист хренов, ты у меня сегодня узнаешь какой пистолет лучше.
       Вечером Петрович и оставшийся у него ночевать Калинин, обмыв успешно проведённую «операцию по упреждающему артобстрелу противника», действительно сравнили, какой пистолет лучше по плавности спуска, подаче патрона в патронник и изношенности ствола. Тэтэшник Петровича, который у него с самого Сталинграда или всё-таки Калининский, чуток поновее, из Праги. Табельный-то Калинин в оружейке получать не стал, на всякий случай, от греха подальше.
 

Май-ноябрь 2018г