Анна и Клара

               






                роман























               



Часть первая

Доктор Лосев вошел в свой кабинет и остановился. Очередной рабочий день – так хорошо знакомые проблемы холеных богатеньких дамочек… Модный врач-диетолог, совладелец частной клиники, герой светской хроники – другой бы радовался, а он… ощущал, что погружается в депрессивный омут, и не может сформулировать причины, хотя и пытается. Кризис среднего возраста?
       В юности Антон Лосев чувствовал, что его сознание раздваивается, есть два Антона – один был идеалистом, желающим спасать мир и искать лекарство от тяжелых неизлечимых заболеваний, другой хотел преуспеть и войти в круг тех самых лощеных пациенток на равных. Внутренняя борьба окончилась поражением первого и триумфальной победой второго. Ему не нужно было задавать себе вопрос, почему это произошло. Но он не мог не упрекать себя за то, что предал того Антона, который был смелее, сильнее, умнее и благороднее этого.
      Если бы его покойный учитель узнал, что все это – ради девушки, родители которой не мыслили ее жизнь в качестве жены врача с обычной зарплатой… Антон представил себе его презрительный взгляд и внутренне содрогнулся. В последнее время он все чаще думал об этом. Любовь не завоевал, а себя потерял.
Антон всегда нравился женщинам – среднего роста, пропорционально сложенный, с точеными аккуратными чертами лица, миниатюрной бородкой, которая казалась настолько естественной, будто он с ней родился. Но, если внимательно приглядеться, можно было поймать то выражение задумчивых серых глаз, которое выдавало подлинный характер этого кажущегося солидным  мужчины  –  мятущийся, неуверенный, неприкаянный. Улыбка его была грустной, уголки губ нервно подрагивали.
        Ему сорок два года, и жизнь свою уже не изменить. Хотя мало кто знал, до какой степени ему все обрыдло… и с какой завистью и тоской он слушает рассказы врачей, которых он считал «настоящими», занимающимися реальным делом, решающими не надуманные проблемы, а вопросы жизни и смерти.
Дверь кабинета Антона с шумом распахнулась, и ворвалась Рита. Выражение ее лица предвещало бурю, но он уже к этому привык. Старательно скрывая усталость за бодрой маской, мужчина попытался изобразить приветливую улыбку, но понимал, что актер из него никудышный.
- Ты едешь на конференцию в Петербург, а я узнаю об этом от твоей секретарши, - выпалила она с порога.
-  Если бы ты спросила о моих планах, я все бы тебе рассказал.
-  Это так похоже на тебя. Хочешь выставить меня ревнивой дурой, у которой нет чувства собственного достоинства…
- Рита…
- Дай мне сказать. Или я еду с тобой, или между нами все кончено.
Она вздрагивала от сдерживаемых рыданий. Антон не любил сцен, но, глядя на ее страдания, смягчился. Он усадил женщину в кресло и протянул ей стакан воды.
- Я и сама не знаю. Я никогда не была такой – нервной, неуверенной, подозрительной… это ты меня такой сделал. И не надо говорить, что ты этого не хотел, я и так знаю. Просто до тебя я не любила по-настоящему, я играла в любовь, и мне это нравилось. Но сейчас… мне не нравится то, что со мной происходит. Когда у тебя такой отчужденный вид, я чувствую, что почва уходит у меня из-под ног.
Бывшая пациентка Антона, красивая, ураганного темперамента женщина, сходила с ума от ревности. Он разглядывал ее дерзкое девичье смуглое личико – Рита казалась лет на десять моложе своих тридцати пяти лет. Сейчас она вызывала у него смесь раздражения с жалостью, напоминала раненого олененка. Хотелось взять ее на руки и приласкать. Высокая кареглазая брюнетка совсем недавно влекла его к себе с неодолимой силой – и куда же все делось? Теперь он выдумывал причины, по которым отменял то одно, то другое свидание… Отец Риты был итальянцем, мать – украинкой, вот и получилась взрывоопасная смесь. В самом начале их романа он не понял, что играет с огнем, а теперь стал буквально бояться ее.
Антон подозревал, что до Риты могли дойти слухи о его юности. Столько лет прошло, а медперсонал продолжал шушукаться за его спиной. Рита была не из тех, кто не обращает внимания на сплетни, они, наоборот, скорее всего, подогревали ее интерес к нему.
 Иногда он ловил себя на мысли, что, глядя на мучения этой женщины, вспоминает самого себя в молодости – он терял сон и покой, чувствовал, что жить, дышать не может без существа, которое от него ускользало… «Неужели и я так же жалко выглядел со стороны? Неудивительно, что ОНА меня презирала.  Может, даже смеялась. Разве можно такого любить?» - эти мысли сверлили его сознание, не давая такой давней боли утихнуть.


Лада, удобно устроившись на стуле в уютной кухне подруги, развернула газету и протянула ее Анне.
       -  Ты видела? Кто бы мог подумать? Он стал известным врачом и едет сюда на медицинскую конференцию.  Твоя мать говорила, он вам не ровня. А что теперь? Он известен, богат… и… одинок, - она лукаво улыбнулась. Анна вздохнула, отворачиваясь от фотографии Антона крупным планом.
Внешность подруг контрастировала. Высокая, крупная, черноволосая, с ярко-красными чувственными губами, смеющимися темными глазами, Лада Поленова напоминала донскую казачку.  Миниатюрная нежная Анна  - ее тонкое лицо с изящными линиями и удивительно выразительными серо-голубыми глазами навыкате, казалось, утопает в густых светло-каштановых волосах, подстриженных до плеч. В юности Анна носила длинные волосы, затем стала предпочитать каре. Она очаровывала мужчин, которые предпочитали загадку, тайну ясности, понятности, внятности. Лада рядом с подругой казалась простоватой. Хотя это впечатление было обманчивым.
Покойному мужу, Вернеру Рихтеру, Анна казалась существом беззащитным, нуждающимся в опеке, сильном плече. Вызывала рыцарские чувства, а не банальное физическое влечение. Ее никто не назвал бы бабенкой, приходили на ум другие слова – фея, дама. Сказочное существо. Она привлекала романтиков, иной раз невольно чаруя и грубиянов. Во всяком случае, она их смущала.  Голос ее чаще всего звучал еле слышно – как дыхание летнего ветерка. Улыбка была меланхолической. Взгляд неуловимым. Невозмутимо спокойная, сдержанная, мечтательная, но скрывающая это, Анна так гармонировала с сумрачной изысканной красотой Санкт-Петербурга – города, в котором она родилась и жила всю жизнь.
Муж Лады, Стас, был одним из немногих мужчин, оставшихся равнодушными к Анне. Своей манерой поведения она неосознанно невольно льстила тем, кто хотел почувствовать себя сильным защитником. Стас, невзирая на вкус, чувство стиля и полированные манеры,  находил Анну скучноватой.  Преданная Лада обижалась за подругу. «А что, было бы лучше, если б и я пел ей осанну, присоединившись к хору рыцарей?» - спрашивал Стас. Лада, глядя на его мальчишескую озорную ухмылку, не могла не улыбнуться. 
 Но ей во что бы то ни стало хотелось приободрить подругу.  Вернер умер.  Дочь выросла.  Анна не жаловалась на одиночество, но Ладе хотелось бы видеть ее получающей удовольствие от жизни.
- Я уверена, он обо мне и не вспоминает.
        - Он – это то, что тебе нужно. Воспринимай эту заметку как знак судьбы.
       - Что за глупости? - глаза Анны были грустными, но она улыбнулась при мысли о неиссякаемо бурной фантазии подруги.
       - Твой последний приятель… Павел…  совсем тебе не подходил, к тому же он был женат. Ты давно одна. Когда ты в последний раз ходила на свидание?
       - Я не помню.
       - То-то! А Антон… с годами он стал еще интереснее… похорошел…
   - Лада, Лада… ты его плохо знаешь. Даже если мы окажемся на необитаемом острове, он и там на меня не посмотрит. Я для него уже не существую.
       - В молодости все мы совершаем ошибки. Почему ты уверена, что он не простит?
      - Он такой. Когда-то мне это в нем даже нравилось – его гордость, независимость, уязвимость… а теперь… Но ты права, я не знаю, каким он стал теперь.
       - Ты говоришь о нем, ну а как насчет тебя самой… а, подружка? – неунывающая жизнерадостная хохотушка Лада засмеялась. Анна невольно улыбнулась. Лада всегда поднимала ей настроение.
       - Ты о чем?
       - Ты-то его не забыла. Я вижу.
       - Конечно, я помню его… а как же иначе… Но дважды, увы, в одну реку не входят.
 Лада лукаво прищурилась.
      - Но можно войти в другую.
       - Лада, не надо, я не хочу даже думать об этом. Ты не знаешь, чего мне стоило это тогда…
      - Но сейчас все иначе, подружка. Не вешай нос. Двадцать лет прошло. Ты – другая, и он – другой, никаких помех больше нет, может быть, ваше время настало.
      - Ты все упрощаешь.
      - А вы усложняете. Слава богу, у нас со Стасиком просто – поссорились, подрались, помирились. И не вспоминаем, что было, да как… Не хватало еще забивать этим голову. Живем как на вулкане. Такой у меня темперамент, да и у него… Но зато нам с ним весело.
      - Лада, я знаю… но мы так не сможем. Ты говоришь – наше время пришло? Нет, ушло. Ушло навсегда. И давай больше не будем об этом.


Антон внушал себе, что это – терапия. Присутствие Риты даст ему возможность смотреть на себя со стороны, как героине сказки «Королевство кривых зеркал». Это убережет его от ошибок, помешает выставить себя на посмешище. Он не собирался искать встречи с Анной, но это может произойти случайно. Ему хотелось бы на нее поглядеть издалека – только желательно, чтобы она об этом не знала. Удовлетворить свое любопытство. Он убеждал себя в этом. Но боялся – увидит ее, и прежняя лихорадка воскреснет. Это было похоже на рецидив болезни.
Он не обольщался, что Рита уж так влюблена в него. Она мало интересовалась его работой, мыслями о жизни, тайными переживаниями  - такое впечатление, что он нужен ей для поднятия самооценки. Как и любой другой мужчина. Такой уж она тип женщины. Вместе с тем было в ней что-то, пока ему непонятное. В глазах ее время от времени появлялось вполне разумное, трезвое выражение – как будто она могла абстрагироваться от эмоций и разобраться в той или иной ситуации. Отстраненно. И честно.
Люди сидели в зале аэропорта и ждали, когда можно будет взойти на борт самолета. Антон оглянулся и увидел компанию молодых людей – юношей и девушек. Они весело болтали. Одна из них – маленькая худенькая блондинка  –  не столько чертами лица, сколько манерой поворачивать голову и задумываться напомнила ему Анну. Черная майка, джинсовая юбка, шлепанцы. Волосы стянуты в небольшой хвостик. Из украшений – только крошечные серебряные гвоздики в ушах.   Из косметики  -  розовый блеск для еще детских губ. У Анны была роскошная шевелюра, у этой девушки – скромненькая.
Она посмотрела на потолок, и Антон обратил внимание на глаза – цвета ясного неба. Чистые. Вместе с тем с твердым выражением. Еле заметные белесые брови. Красоткой ее не назвали бы, но и явных изъянов в ней не было. Не броское, но по-своему гармоничное юное создание.
Антон и Рита устроились в салоне самолета. Девушка на переднем сиденье чуть приподнялась, взгляд Антона остановился на ней. Та самая… Он замер на месте. Рита заметила это.
       - Ну, что ты нашел в ней? Тоже мне – красавица… - презрительно зашипела она.
       - Да, она не красавица… то есть, не фотомодель, какие сейчас вошли в моду… но что-то в ней есть такое… она мне напомнила… - Антон задумался.
       - Во времена твоей юности были в моде бесцветные худышки, не умеющие толком ни накраситься, ни нарядиться как следует?
 - Да нет, дело не в этом… Рита, ты не поймешь.
         - Я вообще тебя не понимаю. Рядом с тобой такая женщина, как я, на меня смотрят все и КАК смотрят! С каким восхищением. Тебе и не снилось. А ты глаз не сводишь с какой-то… вся ее прелесть – в молодости. Серая мышка. В то время как я…
       - Тише… Рита, остынь, эта девушка может услышать.
         - А она тебе правда понравилась. Может, похожа на ту твою… как ее… - Рита внимательно вглядывалась в его лицо.
         - Перестань. Я о ней и не думаю.
         - Но у тебя дома хранится ее фотография.
        - Там не только она, там мы все – наша компания.
        - Если честно, то ТА куда лучше, чем эта девица из самолета. По крайней мере, была. Какая она сейчас, я не знаю.
         - Да, Анна красивее… это верно. Но все-таки они чем-то похожи. Бывает такая женская красота – не яркая, не вызывающая, не бросающаяся в глаза. Но в них нет ни тени вульгарности… она хрупкая, нежная – эта девушка… даже кажется – неземная. В ней этого больше, чем в Ане.
        - Держу пари, Анна – такая же мокрая курица, как и эта девчонка. Ни энергии, ни темперамента, ни характера. Может, рядом с такой ты чувствуешь себя рыцарем? Тебе ее жалко, что ли? Хочется защитить, как побитую собачонку?
       Антон закрыл глаза и устало вздохнул.
       - Рита, я взял тебя с собой в эту поездку, но мы договорились не ссориться. Мне надоели твои монологи на тему – какая ты замечательная, и все женщины не стоят и твоего пальца. Да, ты права, дорогая. Ты – самая лучшая. Ну и хватит об этом.
      - С тобой я сама не своя. Все время как на иголках. Если бы ты дал мне почувствовать себя нужной, желанной… но от тебя этого не дождешься, - говорила она с неподдельной горечью, но его это не трогало.
Антон думал о юной незнакомке с добрым и одновременно строгим выражением лица – слышала ли она хоть слово из их разговора?


Анна в легком белом платье стояла и ждала, когда появится ее двадцатилетняя дочь, Клара. Она разглядывала разных девушек – некоторые вели себя бойко, нагло, развязно… «Хорошо, что у меня девочка выросла старомодной», - втайне радовалась она. Вернер был невысоким, казался обыкновенным – никто не нашел бы в его внешнем облике ни одной яркой, обращающей на себя внимание, черты. Он раскрывался в общении – терпеливый, доброжелательный, мягкий. Клара пошла в него.
Иногда Анна задумывалась, а если бы дочь выросла эффектной и яркой, да, пожалуй, затмила бы ее саму? Как бы она себя ощущала? Было ли бы уязвлено ее женское самолюбие? Или она бы всей душой радовалась успеху дочери у мужчин, забыв о себе?
Она и самой себе не признавалась, что ей грели душу сравнения с дочерью в ее пользу. «Какая стильная мама, а девочка… обыкновенная», - говорили прохожие на улице, воспитатели в детском саду, учителя в школе. Но послушную Клару хвалили. Анна думала, что и в этом ей повезло – дочь родилась и выросла как раз такой, какая и была ей нужна. Спокойная, мудрая, скромная, звезд с неба не хватающая. Преданная своей матери. Искренне восхищающаяся ею.
Улыбка Клары мелькнула в толпе, и Анна вздохнула с облегчением. Дочь слегка загорела, и ей это шло. Наряжаться в яркие платья она стеснялась. Да и не сказать, чтобы они ей очень уж шли.  «Ее стиль – нежные оттенки серого, голубого, зеленого, розового»,  -  думала Анна. В этом они с Кларой были похожи.Она унаследовала от матери палитру природных красок – едва уловимых, воздушных. Но в ее облике это сочеталось с простыми линиями, лишенными подчеркнутого изящества Анны.
«Знаешь, у нее лицо сестры милосердия, а не соблазнительницы», - сказал о дочери Вернер. И, правда. Таким оно дышало теплом и покоем. Но в иные минуты Анну смущало его пытливое, ищущее выражение.
Мать с дочерью обнялись и, подняв чемоданы, пошли к такси. 
      - Ну, как поездка?
      - Хорошо, мамочка. Я же тебе уже все рассказала по телефону.
      - Мне было так одиноко. В голову глупые мысли полезли. А вдруг ты влюбишься… влипнешь в историю…
       - Мама! Ведь ты меня знаешь.
      - Я в твоем возрасте только и думала, что о любви. Вы совершенно другие… может, время другое, не знаю…
      - Нет, мама, просто ты не такая, как я.
     - А говорят, мы похожи.
      - Но ты гораздо красивее. Я никогда не пользовалась таким успехом, да я и сама не влюблялась…
     - А как же школьный учитель?
     - В том-то и дело… он старше меня. Да я и не влюбилась – просто выдумывала себе бог знает что… я почему-то всегда представляла себе не юного принца, а зрелого интересного человека, прожившего целую жизнь… С сопляками… мальчишками… скучно. И им со мной – тоже, я чувствую.
      - Клара, а почему ты говоришь, что ты некрасивая? Это не так.
     - Ты в молодости была лучше. Я же могу сравнить…
     Втайне польщенная Анна просияла. Но решила не подавать виду.
     - Не сочиняй… Но что я точно могу сказать – ты гораздо разумнее, лучше учишься.
     Клара засмеялась.
     - Ну, не одно, так другое.
     Анна поцеловала ее в щеку.
     - Как же я по тебе скучала, - в ее голосе появились лукавые нотки. -А ты не ревновала бы этого своего зрелого человека к его прошлой жизни?
      Клара задумалась.
      - Не знаю… но думаю, нет.


 Вера Вонсовская невольно залюбовалась старшей дочерью, скачущей на лошади. Покойный муж был поляком, и новорожденную назвали в честь бабушки – Мартой. Сейчас ей уже исполнилось сорок два. Крупная, мощная, энергичная. Ее не портила даже легкая склонность к полноте. Оливковая кожа, карие глаза, каштановые волосы – Марта напоминала скульптуры римских богинь.  Эта женщина с детства обожала верховую езду.
- Ну, как? Я еще форму не потеряла? – спросила Марта.
Вера вспомнила Яна – как он незадолго до смерти лихо скакал, казался неуязвимым. Она не могла смириться с потерей. Марта не знала, что мать ходит в церковь. Вера всю жизнь таилась от окружающих, мало кто знал, что у нее на душе. В том числе и любимый муж, ради которого она была готова на все. Страстью его жизни, смыслом и сутью были лошади. Он мог часами за ними наблюдать, точно улавливая малейшие перемены в их настроении. Беседовал с ними как с глубоко родственными существами. Недоброжелатели говорили, что у самого Яна с возрастом физиономия стала напоминать лошадиную. Но в глазах Веры и многих женщин это его не портило. Она была не из тех, кто падок на красоту. Вера когда-то влюбилась в ощущение силы, исходящей от этого человека. И он казался ей привлекательнее всех классических красавцев, вместе взятых. «Красота мужчины – это не глаза или нос… это сила», - думала Вера. Для нее это было именно так. И старшая, Марта, унаследовала отцовскую энергетику. Была такой же неугомонной, отчаянной. Отец гордился своей Амазонкой. А Вера боялась, что Марта, подражая ему, полюбит риск и в результате свернет себе шею. Погибнет нелепо, как Ян.
Она редко говорила дочери то, что действительно думала. Вера не хотела показывать свою слабость, уязвимость – была слишком горда для этого. Она предпочитала казаться рассудочной или даже циничной, но только не слабой и жалкой.
Лицо ее с возрастом как-то высохло, замкнулось в защитной маске – сухой и жесткой. Никто не мог бы предположить, глядя на эту женщину, что когда-то она была мечтательницей. «Как дура», - теперь сказала бы Вера. Голос ее звучал сурово, в нем слышалась затаенная горечь. Она не склонна была к пылким признаниям и красивым словам, закрывала свой подлинный внутренний мир на замок и берегла его. В глубине души стыдясь своей чувствительности, привязчивости.
- Ну, что ты все хорохоришься? Ты уже не девчонка, - ворчливо заметила Вера. Марта остановилась.
        - Никогда ничем я не могла тебе угодить. Хоть бы луну с неба достала, тебе и этого было бы недостаточно, - она засмеялась. -  Только не думай, что я серьезно, шучу, шучу…
         Вера внимательно посмотрела на нее.
         - Нет, ты не шутишь.
         Марта слезла с лошади.
         - Ладно, пойдем пообедаем. Твоя любимая дочь звонила, Клара вернулась. Они уже дома.
         Вера фыркнула.
         - Что значит – моя любимая дочь? Ты опять начинаешь? Я люблю тебя точно так же, как Аню. А роль вечной золушки ты себе выдумала. Отец вон в тебе души не чаял, его любимицей была ты.
        - Но его уже нет.
        - Да, ты предпочла бы, чтобы из нас двоих он остался…
        - Что ты говоришь, мама!
        Вера подошла к ней и обняла строптивую старшую дочь.
        - Марта, Марта… мне так тяжело без него, мне так плохо… Давай не будем ругаться.
        - Конечно… конечно, не будем, - смутилась она.
       - Ты – сильная. Ты очень сильная… как и он. А Анна в меня…
       - Мама-мама…
       - А разве это не так? Ты никогда ничего не боялась, с детства такая была – сорви-голова, как мальчишка. А твоя сестра – тихая, хрупкая, нежная. Мужчинам хотелось ее опекать, защищать, а тебя…  - Вера улыбнулась. - Тебя они просто боялись.
     - Мама, Аня не слабая, нет, - тихо, отчетливо выговорила Марта. - Ты ошибаешься. И когда-нибудь ты поймешь, кто из нас в тебе больше нуждался. А может, и не поймешь… нет, это уже не важно… Мы с Аней не дети.
     - Что-то мне сдается, ты не обо мне говоришь… а о нем. Об Антоне. Верно? Прочла в газете, что он приезжает, и вспомнила все?
      Марта пожала плечами.
      - А что нас связывает? Одна ночь… вот и все.
      - Аня об этом не знает. Надеюсь, и не узнает. Ведь мы с тобой договорились.
       - Столько лет прошло, ты все боишься. Она не ребенок. Узнала бы – ну и что? Он был тогда не в себе, напился, сам не знал, что ему нужно. На ее месте я бы не злилась.
       - На него – возможно. А ты? Ты – сестра ее!
      - Я не смогла оттолкнуть его… ты знаешь, что я не вешалась ему на шею, но в тот раз он сам…
     - Да, сам пришел, я понимаю. Потому что знал, что его не прогонят. Он видел, какими глазами ты смотрела на него все то время, что они были с Аней, он не дурак.
     - Я не виновата, что полюбила его.
    - Я и не виню тебя. Но она не поймет. Не говори ей, прошу тебя. Вы же сестры, я не хочу, чтобы что-то вас разделяло. Вы – одна семья. Если бы ваш отец был жив, он бы не вынес…
     - Я знаю. Поэтому я и молчу. Только ради него. Он – единственный, кто любил меня.
     - Марта!
     - Вы с Аней не любите правду, шарахаетесь от нее, боитесь… Клара – совсем не такая, мы с ней всегда были ближе друг к другу. Она мне – не племянница, а подруга. Я даже не чувствую разницы в возрасте.
     - Ну и, слава богу, что с Кларой у тебя все хорошо. Всегда есть кто-то, кто мирит всех в семье. Когда был жив твой отец, это был он, теперь Клара… Семья – вот что важно. Как я хотела, чтобы и у тебя были муж и дети. И сколько у тебя было возможностей… да хотя бы и сейчас…
      - Мама, не надо. Замужество ради замужества – не для меня. Страх перед старостью, одиночеством – глупость. Я этого не боюсь. Я хотела любить, мне нужны были чувства… Их я и искала всю жизнь. Никогда бы не вышла замуж за нелюбимого, как сестра. Не предала бы свою любовь, как она. Ей дано было столько… а она… боже мой…
     - Ты на ее месте не испугалась бы? Вышла замуж за нищего? И не говори мне, что он сейчас разбогател и доказал что-то. Мы с тобой знаем, почему это случилось. Он стал любовником очень богатой вдовы, она ему завещала и свою клинику, и состояние.  Так что ему повезло. Но если бы он женился на тебе или на Ане, представить себе не могу, на что бы вы жили. Ему нужна была девушка непритязательная, из простых, а не избалованная штучка вроде тебя и твоей сестры. Мы с отцом это понимали, а вы – нет. Вы были глупые, романтика в голове, принцы, принцессы, любовь… а жизнь – не роман. Не красивая сказка. Твоя сестра трезво мыслила, она оказалась взрослее тебя.
      - Или трусливее. Потому что я трудностей не боялась. Меня бы они не сломали.


        Номер оказался уютным, опрятным. Антон разложил свои вещи, достал газету, которую купил, увидев свою фотографию. Он поморщился. Когда-то мечтал о славе  –  об интервью, участии в разнообразных ток-шоу.  Он оказался телегеничным, язык был подвешен. Уже долгие годы его с удовольствием везде приглашают.
        «Когда жива была Ада, она меня некоторым образом прятала – была слишком ревнивой и подозрительной. Зато потом…» - Антон вздохнул. Ему быстро это приелось. Но цель была достигнута – доктор Лосев Антон Александрович стал медийным лицом. Он внушал себе, что занимается жизненно важными вещами, потому что еда – это и есть наше здоровье. Если питаться правильно, можно предупредить возникновение и развитие многих заболеваний. Теоретически это так, конечно. Но на практике получалось, что он имеет дело с избалованными дамочками, которые соревновались друг с другом, чья фигура стройнее в этом сезоне, и какую тряпку можно на себя нацепить. К нему приводили их до предела раскормленных отпрысков – с ними Антон возился с куда большим удовольствием и интересом. Люди с настоящим, катастрофическим ожирением – это уже настоящая медицинская проблема. Причем актуальная. Потому что качество продуктов было таково, что это могло привести к национальному бедствию.
        На страницах глянцевых журналов модели казались ему привлекательными. В далекой юности он даже наивно их романтизировал, предпочитая обычным женщинам из толпы. Сейчас, если к нему обращалась очередная психопатка, выглядящая как балерина, но желающая скинуть еще, как минимум, десять кило, он был готов застрелиться. Хотя не показывал виду – заставлял себя вежливо и участливо с ней общаться, делал вид, что всю жизнь только и ждал, когда же она к нему обратится. Частная клиника – здесь нельзя правду-матку… клиент всегда прав. Его облизывать нужно.
Антон, приняв душ, растянулся на кровати в гостиничном номере  и набрал номер своего друга. Ритав халатике, наброшенном на голое тело, прихорашивалась перед зеркалом, тревожно озираясь по сторонам.
      - Феликс? Да, я… Как дела?.. Нет, не один, ты угадал… Вообще-то я не собирался… но… Хорошо, давай вечером встретимся и поужинаем. Конференция продлится недолго, а я хочу отдохнуть, побыть здесь подольше, - он вздохнул и положил телефон на тумбочку рядом с кроватью.
    - Ну, как? Ты нас с ним познакомишь? – спросила Рита.
    - Ты мне все уши уже прожужжала. Феликс – мой старый приятель, мы когда-то учились вместе…
    - Да знаю я, знаю… Просто я хочу нравиться и твоим друзьям, и родственникам… всем, чье мнение для тебя что-то значит, - нетерпеливо затараторила она.
    - Ты прекрасно знаешь, что родственников у меня нет.
   -    А, может, ты что-то скрываешь? Я всегда думала, ты себе на уме. Ты просто боишься серьезных отношений, не хочешь, чтобы кто-то из твоей семьи увидел нас вместе, - она подозрительно прищурилась.
    - Рита, послушай… не знаю, как тебе и сказать… - Антон говорил шутливо торжественным тоном,  он  с  трудом сохранял серьезное выражение лица.
    - Да, Антон? Так у тебя здесь семья – родители, братья и сестры… - она встрепенулась.
     - Рита, послушай. Нет у меня никого.
     - Это ты говоришь, что нет. Антоша, если ты врешь… не думай, что я идиотка, - упрямо твердила Рита.
     -  Я знал, что не надо нам вместе сюда приезжать, какого же я дурака свалял… -
    - Ах, вот оно что… ты жалеешь? Все ясно… У тебя здесь кто-то есть, да?
    - Рита, очнись. То ты выдумываешь, что здесь у меня куча родственников, то тебе кажется, что у меня…
    - Мне не кажется. Я не дура, ты понял?
Антон тяжело вздохнул.
    - Я понял.
     - И не смотри на меня, как на наивную девочку. Если хочешь кому-нибудь пудрить мозги, то найди себе двадцатилетнюю – ну, как та с самолета.
    - О, Господи, Рита!
   - Я себе цену знаю. Лучше меня у тебя никогда никого не было и не будет. Посмотришь, как Феликс сегодня будет на меня реагировать… Если ты не ценишь меня, то другие…  - в ее тоне появились зловещие нотки. Увидишь… увидишь…
   - Рита, Феликс не бабник. Он психиатр… - Антон задумчиво посмотрел на нее. - А может, тебе в самом деле полезно с ним пообщаться?
   -  Да что же это такое? Ты что, надо мной издеваешься? – Рита, выйдя из себя, набросилась на него с кулаками. Антон с силой прижал ее к себе.
   -  Успокойся, ты что, я же просто шучу.
Рита заплакала.
   - Бог накажет тебя, Антон, за все, что ты сделал. За все, что ты со мной делаешь. Бог – он все видит. Ты еще мне заплатишь… и мне и ему…
    - Ему – это кому? Ты о боге?
   - Ты еще и кощунствуешь. Я знаю, что ты даже в церковь не ходишь.
Антон изумленно смотрел на нее.
    - Ты что это, Рита… я не припомню ТЕБЯ там… Ты что у нас – ревностная прихожанка? В первый раз слышу.
   - Мне необязательно там бывать… бог живет в моем сердце.
   - Красивая фраза. А из какой мелодрамы?
   - Ты опять издеваешься? Бог – он все видит, все видит, Антоша…
     - Нет, я дурак. Идиот. Ну, зачем я послушал тебя, зачем взял с собой? – он окончательно вышел из себя и потерял всякое желание с ней церемониться. Рита мгновенно это просекла и испугалась.
 - Нет-нет, Антоша… забудь все, что я тебе наговорила. Я тебя так люблю… так люблю… - она прижалась к нему. - Не уходи… то есть, не прогоняй меня… мне и нужно-то очень немного – хоть капля любви…
 Антон уже остыл. И смотрел на нее совершенно спокойно.
       - Рита, ведь я никогда ничего тебе не обещал. Я не ангел, но я никого не обманывал. Женщины сами выдумывают себе бог знает что, а потом мы виноваты, что не оправдали их ожиданий. И любишь-то ты не меня, а плод своего воображения – ты меня выдумала. Да, так часто бывает.
Рита всхлипнула.
     - Нет, не правда… тебя я люблю, тебя…
     - Ты еще не поняла, но поймешь… Я и не знаю, любила ли хоть одна из тех, кого я знал, МЕНЯ. Но только одна призналась…
      - Призналась… в чем?
      - В том, что любила совсем не меня, а кого-то другого… придуманного. Она была смелая… Марта…
Рита подозрительно уставилась на него.
     - Ах, вот оно что… Марта! Так вот с кем ты здесь собираешься встретиться?
    - Рита, пожалуйста, перестань себя накручивать. Если бы я хотел с кем-то здесь встретиться, я не взял бы тебя с собой.
      - Это только говорит о том, что ты циник. Тебе ничего не стоит меня обмануть – воспользоваться и мной и другой…
      - Ты опять начинаешь? На счет Марты ты можешь не волноваться. Я ей не нужен. Она это еще тогда поняла. Двадцать лет прошло – целая жизнь. Я вспоминал о ней – не с любовью, любви-то и не было, но с уважением… с теплотой. Мне это даже понравилось – то, как она от меня отвернулась. Сама.
Рита изо всех сил старалась держать себя в руках и не орать на всю гостиницу.
     - Антон, ты зачем меня провоцируешь? Я столько раз просила тебя не говорить при мне о других женщинах… Уважение… теплота… я сейчас просто взорвусь. МНЕ ты должен говорить такие слова, только мне.
       - До чего же все это утомляет – ревность, подозрительность, вечные упреки… С ней все было по-другому – мы были друзьями. Никаких обид, никаких обязательств, - с затаенной тоской проговорил он.
      -  Опять эта Марта? Или на этот раз – Анна? – чуть ли не завизжала Рита.
     - Да нет, нет… Ада. Ведь ты ее знала. Мы столько лет были все равно что женаты.
Рита вздохнула с облегчением.
    - А, эта старуха… Она же была намного старше тебя. Ну и вкус у тебя, Антоша, то старухи, то малолетки… В то время, как рядом с тобой…
     - Такая женщина, как ты, я это уже слышал, - шутливо подхватил он.
     - Издеваешься?
Он спрятал улыбку.
     - Нет… нет, нет, нет.


Анна и Клара пили чай, сидя на кухне и разглядывая фотографии. Лада влетела в открытую дверь. Семья Поленовых жила в том же доме, но на другом этаже. Редкий вечер подруги проводили врозь.
        - Привет, я, как обычно, без стука.
        - Лада!  - Клара и подруга ее матери обнялись и поцеловались. - Садись, попьешь чай вместе с нами.
       - Ты так изменилась. Понравилось путешествовать?
      - Мне все время хотелось домой.
       Анна засмеялась.
      - Ну и характер. Я в ее возрасте мечтала бы поехать куда-нибудь одна, с подругой… оторваться от родителей, повеселиться… а она…
       - Она – домашняя девочка. Да и потом – времена сейчас настали другие, все не так строго, вот вы с ней подруги… Когда мы были в ее возрасте, наши матери держали дистанцию. С ними не больно-то пооткровенничаешь. Помнишь, как было? – Лада лукаво подмигнула подруге.
      - Да, помню… Хотя меня мама очень любила. Но такой доверительности, как у нас с Кларой, таких отношений у нас с ней не было.
     - Я вот думаю – не пойти ли нам всем сегодня в ресторан? В честь твоего приезда, Клара. И Стасик пойдет, я с ним уже говорила.
     - Лада, извини, но я…
      -  Знаю-знаю, ты мечтала о домашнем вечере с мамой, но у вас их столько еще будет. Ане давно пора выбраться куда-нибудь, повеселиться.
     - Ты думаешь? – неуверенно пробормотала она.
        - По глазам вижу, ты и сама этого хочешь, но только боишься признаться, - Лада засмеялась. -  Клара, она у тебя нерешительная, никогда не скажет прямо, что ей нужно, чего она хочет. Вечно надо ее тормошить.
      Клара улыбнулась.
     - В этом мы с ней похожи. И я  - нерешительная.
- Ну, тогда я буду тормошить вас обеих. И платья вам помогу выбрать.
     - Лада, ради бога… Может быть, завтра?
     - Никаких завтра. Ты найдешь новые отговорки. Я сказала – идем, значит, идем!
      Лада заставила Анну достать фиолетовое платье, которое удивительно шло ей. Клара смотрела на мать и думала, сумеет ли она когда-нибудь найти свой стиль и выглядеть так же эффектно, свежо и вместе с тем совершенно естественно? Анной нельзя было не залюбоваться. Причем достигала она этой цели простыми средствами – все ее платья, сарафаны, костюмы казались очень простыми, и только знатоки знали, чего стоила эта элегантная простота. Когда-то Анну очаровали парижские магазины, и она стала заказывать себе одежду во Франции. Не кричащая, спокойная, умиротворенная, сдержанная цветовая гамма. Импрессионистское изящество красок, игры света и тени всех этих легчайших шарфиков… Анна любила миниатюрные шляпки с вуалетками. Как всем женщинам с длинной красивой шеей, которую можно назвать лебединой, ей шли крупные драгоценности – вот и сейчас она примерила длинные серебряные подвески. Ее узкое лицо, вопреки четким очертаниям, казалось туманным наброском художника – будто плывущим в дымке. Такое впечатление складывалось, благодаря ее поразительно нежным грустным глазам.
         Клара достала синее платье средней длины. Выглядело оно на ней по-ученически. Она казалась не двадцатилетней девушкой, а четырнадцатилетним подростком. «У тебя красивая мимика»,  -  как-то сказала ей наблюдательная Лада.  И в самом деле – обыденные черты детского личика преображались, когда Клара улыбалась или начинала говорить – тембр ее голоса неожиданно поражал глубиной, насыщенностью. «Сколько ей – может, тридцать?»  -  думали окружающие, услышав взвешенную проникновенную речь.  У нее был вневозрастной тип внешности, когда человек и в отрочестве, и в зрелые годы, вплоть до глубокой старости может выглядеть практически одинаково – очень мало меняясь.
        Лада в сарафане вишневого цвета была самой яркой. В юности она казалась слишком крупной и даже переживала из-за этого (насколько она вообще способна переживать из-за подобных вещей!), называя себя оглоблей, но роль зрелой матроны ей удалась. Лицо Лады напоминало сочную спелую сливу – настолько освежали облик этой жизнерадостной и открытой женщины девчоночья повадка и искренний заразительный смех. Она будто заряжала энергией свою более вялую подругу. Любила тормошить людей, встряхивать, организовывать  –  свято веря в то, что это исключительно ради их блага, а без нее они пропадут. И чаще всего они покорно ей подчинялись.



В небольшом, но уютном, ресторане «Нева»  Стас, Лада, Анна и Клара заказали легкий ужин. Муж Лады, добродушный великан под стать ей самой, напоминал медведя из мультфильма. Стас с любопытством, не уступающим интересу жены к окружающим, наблюдал за посетителями ресторана. Его физиономия озорного мальчишки и на пятом десятке не изменила своего выражения. «Никогда ты не превратишься в зрелого степенного мужчину», - шутливо негодовала жена. Но в глубине души Лада понимала, как ей повезло, – Поленовы действительно были и казались со стороны на редкость гармоничной парой.  Гостеприимные,  порывистые, импульсивные, шумные, любознательные, неунывающие оптимисты.
Когда в зал вошли Антон, Рита и Феликс, они так увлеклись разговором, что их не заметили. Лучший друг Антона, психиатр Феликс Грубер, был старше него на три года. Но выглядел очень молодо. Высокий, худощавый, совершенно не увлекающийся спортом и потому не накачанный, темноволосый, он запоминался, главным образом, пронизывающим «рентгенговским» взглядом черных глаз. Выражение его лица часто было скучающим, будто отсутствующим. А на редкость выразительные глаза жили своей жизнью. И в любой момент могли «пригвоздить» собеседника неожиданно метким замечанием или едкой иронией, которую понимали и чувствовали только те, кто давно его знал. Рита к ним не относилась. И потому за чистую монету принимала его комплименты, которые он с готовностью высказывал легким светским тоном, едва заметно подмигивая Антону. Тот мгновенно просек игру друга в джентльмена и надулся.  «Думает, я связался с идиоткой, и хочет открыть мне глаза, - размышлял Антон. – Но ему и в голову не приходит, что я специально… впрочем, я все потом объясню».
Но он не мог поддержать Феликса и начать незаметно для Риты потешаться над ней – какими бы ни были их отношения, это уже предательство… Рвать – так открыто. А издеваться… ей все-таки больно. Но Антон знал, что Феликсу чужды подобные угрызения. Он очень мало кого уважал, люди в большинстве своем вызывали у него скуку, и он не мог отказать себе в удовольствии посмеяться над ними.
- Столько женщин, но никого, кто мог бы сравниться со мной…- Рита озиралась по сторонам с довольным видом.
- Рита… - зашептал Антон, сжав ее локоть.
- А что тут такого? Да, Феликс? – Рита кокетливо подмигнула его лучшему другу.
- Рита, Антон наш  – просто брюзга. Он не понимает, как ему повезло. Вы – просто сокровище. А это платье… -тон Феликса был заговорщическим, улыбка едва уловимо лукавой. Простодушная Рита просияла.
- Вот видишь… Антоша, я говорила, что если ты не ценишь меня, то другие…
Антон устало вздохнул.
-  Я понял. Феликс, Рита, мы когда-нибудь сядем или так и будем стоять здесь?
Феликс похлопал его по спине.
- Не кипятись. Мы только пришли, а у тебя уже такой усталый вид. Стыдно, дружище. Рядом с тобой красивая женщина, твой лучший друг… ну, был им когда-то, но мы же не потеряли связь…
       - Я не хочу портить тебе настроение, Феликс. Извини, если что. Просто в последнее время на меня столько всего навалилось. Вот наш столик, как раз у угла.
Рита внезапно вскрикнула.
          - Что с тобой? – удивился Антон.
  - Как я могла забыть… я же взяла с собой блеск для губ, думала, Феликс попозже придет, и я успею…
         - Рита, вы выглядите на все сто, - галантность Феликса действовала ободряюще. Рита нервно рассмеялась.
        - Нет-нет… Я сбегаю, приведу себя в порядок. А вы пока закажите себе что хотите. Я на диете. Не дай бог, поправлюсь, и Антон станет сравнивать меня со своими пациентками… с теми, кому он помог сбросить вес… не дай бог, - она встала, прошла мимо стола, за которым сидели Анна, Клара, Лада и Стас, и скрылась за дверью.


Муж Лады проводил Риту внимательным взглядом и долго смотрел ей вслед.Длинное черное платье без бретелек. Шея и плечи полностью обнажены – и все могли разглядеть великолепные, точеные формы этой женщины. Черные волосы подобраны в аккуратный высокий пучок. Карие детские глаза, казалось, негодуют и в любой момент могут сменить гнев на милость. Одета и причесана как дама из высшего общества, комар носа не подточит,  но взгляд выдает ее суть  –  растерянной неприкаянной девчонки из очень простой среды.
ЭлизаДулитл, которая пытается выглядеть леди, но надолго ее не хватает. Победительная и одновременно жалкая. Не знает, как привлечь внимание окружающих, вот и устраивает эскапады. Ссоры на пустом месте. Выходки. Провокации. С возрастом это будет прогрессировать, если не произойдет чудо, и она не изменится под влиянием новой ситуации, как это бывает с людьми, которые увидели себя со стороны и задумались.
         - Красоточка… только до чего нервная…
Лада добродушно рассмеялась.
        - Будь я нервной, заревновала бы.
        Анна удивленно посмотрела на нее.
       - Ты? Заревновала бы? На тебя это не похоже.
       -  Я и говорю: будь я нервной. Никогда не понимала, что такое ревность. По-моему, глупо так относиться к кому-то.
       - Моя бабушка говорит, что ревность – это неуверенность, - тихо сказала Клара. Стас улыбнулся.
      - Неуверенность? Может быть. Моего брата любили меньше, чем меня, младшенького. Носились со мной, а его и не замечали. Так вот – он очень ревнив. Его недолюбили, и он всю жизнь из-за этого злится, срывается то на одной своей девушке, то на другой… А казалось бы – он красавец, красивей меня, это точно. Все при нем. Внешность, ум…
       - И карьера – он зарабатывает куда больше, чем ты, - добавила Лада.
       - Но я не ревнив. Живу спокойно и не комплексую, не жду от жены подвоха, хотя и карьеры не сделал, и не красавец.
       -  Это ты зря… - Лада чмокнула его в щеку. Стас расхохотался.
        - Вы слышали? А потому, что характер покладистый. Это для жизни важнее всех остальных человеческих «плюсов», вместе взятых. Дайте мне выбрать – красавица с тараканами в голове или дурнушка, веселая, добрая… И я бы выбрал дурнушку.
       - Ты не на меня намекаешь? – тон Лады был легким, игривым.
      - Я не намекаю, я говорю…
       Жена шутливо пригрозила ему кулачком. Стас сделал вид, что испугался. Анна и Клара рассмеялись, прекрасно зная, как он на самом деле относится к обожаемой жене, которую любит дразнить. И та, подыгрывая ему, делала вид, что возмущена.
«Им обоим надо в «Камеди клаб»,  -  думала девушка, глядя на Стаса и Ладу. Она внезапно вспомнила пассажиров из того же салона самолета – мужчина и женщина… Это не с «нервной красоточкой», по выражению Стаса, ссорился тот, кого сейчас разглядела Клара? Он сидел и ждал, когда вернется его подруга.
       Холеный, но в меру… он не зациклен на своей неотразимости, таких мужчин Клара находила смешными и неестественными. Видимо, занимает высокую должность, и нужно ей соответствовать. Не более того. У него глаза будто провалены… Взгляд  Клары  скользил по линии лба незнакомца, доходил до тонких бровей, а затем… пугался чего-то. Хотелось дотронуться до век этого усталого мужчины, чтобы глаза его закрылись будто по мановению волшебной палочки. «Почему мне кажется, что только так он обретет долгожданный покой?»  -  спросила саму себя девушка и растерялась… она не находила ответа.
       - А многим мужчинам нравятся стервы, они их мучают и изводят, а их это только притягивает… еще больше и больше… - задумчиво пробормотала обычно молчаливая Клара.
      - Сколько угодно и женщин, которым в кайф себя мучить… Нет, не по мне это. Клара, надеюсь, ты не мазохистка, - Стас подмигнул ей. Клара изобразила вежливую улыбку.
     - Я пока и не знаю себя…
      - Нет, конечно же, нет, - бурно запротестовала Лада. -  Она – девушка благоразумная, правда, Клара?
       Ее собеседница покачала головой.
       -  Я не знаю. Я даже боюсь узнать… что во мне. Что я почувствую, как поступлю… У меня столько страхов… наверно, я слишком трусливая. Благоразумие – это трусость… защитная маска. Удобная и привычная.
       Взгляд ее матери стал тревожным.
       - Ну что ты, Клара? Это нормально, все в твоем возрасте чувствуют неуверенность, не знают, как жить, что им делать, боятся… это нормально.
       - Нормально – ты говоришь? Я не знаю. Мама, наверное, я боюсь жизни. И самой себя тоже боюсь. Милая девушка – это роль, которая всем удобна. Тебе, мне и всем окружающим. Но что-то подсказывает мне, что это до поры до времени… Сквозь эту маску что-то пробьется. И я не знаю, как ты воспримешь это… как я сама восприму.
        - Клара, ты слишком серьезная, вот в чем дело. Серьезна, как все молодые, - Лада погладила ее руку, лежащую на столе. -  Относись к этому проще – боишься, и что? Чувствуешь, что ты не знаешь себя? Успокойся, НИКТО не знает себя до конца. Смотри на людей и думай, что они себя тоже не знают.
        - Мне бы хоть каплю твоей веселости, Лада… хоть каплю… твоего оптимизма… Я хотела бы быть такой, как ты, Стас, как мама… как кто угодно. Но я не хочу быть собой. Во мне не хватает чего-то.
       - Да все в тебе есть. Ты молодая, ты симпатичная, умная. Тебе не хватает уверенности, вот и все. Твоей матери тоже ее не хватало – всю жизнь не хватало. Она говорила: «Я – рохля». Спроси у нее, она правда так говорила, - Анна кивнула. - Но она не была настолько серьезной и относилась к себе снисходительнее. Надо любить себя, девочка, - вот такой, какая ты есть.
        Клара пытливо посмотрела на мать.
     - А ты любишь, мама? Любишь себя такой, какая ты есть?
       Анна растерялась.
      - Дочка…
      Лада подмигнула Кларе.
     - Любит-любит, не сомневайся. Как бы она ни кокетничала. Этот растерянный взгляд, тихий голос… она у нас уж такая кокетка, я знаю ее лучше всех. Но рядом с нами-то необязательно, правда, Аня?
      Анна улыбнулась.
       - Чего ты от меня хочешь? Да, я любила кокетничать… в молодости. Что уж сейчас-то?
      - Никак ты в старухи уже записалась? И это кто – наша Аня? – Стас, Лада и Анна рассмеялись. Клара вежливо улыбнулась.


         Пока Рита отсутствовала, между друзьями юности состоялся откровенный разговор.
         - Антон, я тебя знаю. Скажи, для чего тебепонадобилось везти с собой Риту? Ты при желании мог отделаться от нее. Только не рассказывай про свою деликатность и нежелание причинить боль любящей женщине. Я хорошо тебя знаю, - взгляд Феликса был проницательным и смешливым.
       -  Так уж ли хорошо? Мы много лет не виделись. Ладно… скажу тебе правду. Я просто привык к ней. Мне с ней удобно – кричит, скандалит, а я в душе развлекаюсь. И совесть меня не мучает. Если бы на ее месте была женщина другого склада, мне было бы не по себе. Полюбить я ее не смог бы, жениться я не хочу, получалось бы так, что я порчу ей жизнь, треплю нервы. А тут… мне удобно, пусть так и будет.
        Антон не любил говорить о своих отношениях с покойной Адой, зная, как это выглядит со стороны,  –  его называли чуть ли не альфонсом, который использовал богатую вдову, влюбив ее в себя и заставляя тратить на него деньги, а потом составить завещание в его пользу. На самом деле он никогда ее не обманывал  –  не произнес ни одного неискреннего слова. И не ухаживал за Адой. Каждый шаг к сближению делался с ее стороны. А он… просто был отчаянно одинок. И осознавал, что не сможет дать счастье юному неопытному существу.  А женщины в возрасте Ады уже без иллюзий.  Им и не нужна безоблачная картина жизни, они умеют ценить немногое  –  разговор по душам, тихие прогулки, короткие встречи… они не ждут отчаянной любви, красивой свадьбы, детей… всего того, чего он хотел только с Анной… когда-то.
         «Я знаю, как ты ко мне относишься – родственников у тебя мало, и я вроде как смесь матушки-тетушки с необременительной любовницей… Ты этого, конечно не скажешь, в глубине души думаешь и надеешься с моей помощью достичь того, чего сам, возможно, и не сумел бы – социального статуса, пропуска в мир тех, кто в юности не воспринимал тебя как ровню… Хочется утереть нос той компании? Что ж, я тебя понимаю. Мне иногда кажется, ты спишь и видишь, как, одетый с иголочки, идешь и встречаешь Аню Вонсовскую… теперь уже Рихтер. И она бросает богатого немца ради тебя. Потому что теперь ты стал круче.  Но мне почему-то кажется, эти мечты свои ты когда-нибудь перерастешь, потому что это такое уж подростковое соплячество, даже ребячество… а в тебе заложено больше. Я в это верю», - твердила ему Ада.
          «Самая умная и достойная из всех моих женщин, - думал сейчас Антон, - вот ее бы, возможно, Феликс зауважал». Он не изменял ей, совесть не позволяла. Но все же… ей было под шестьдесят, а он соскучился по ощущению молодого тела…
   - Все это небезобидно, Антон. Рита – не просто вспыльчивая или взбалмошная, все серьезнее.
       - Ты так думаешь?
       - Да. Может, я смог бы помочь ей, но тут нужно и ее желание.
       - Оно вряд ли появится. Она вообще не приемлет критику, считает себя совершенством.
       - Это так кажется… это маска. У всех у нас маски. Она очень в себе неуверена, очень! Панически. Вот потому и требует от тебя ежесекундного подтверждения своей неотразимости. Кроме того, безответная любовь тоже ей доставляет своеобразное наслаждение.
      - Мазохизм?
      - Может быть… Я не исключаю такой вариант: представь, ты влюбился, и ты готов ей дать все что угодно, и в этот момент она охладевает к тебе. Ей нравится себя мучить. Так что не думай, что с ней будет просто. Если рвать, то прямо сейчас. Не тяни. Дальше – хуже.
       Антон тяжело вздохнул.
       - Да… я подумаю.


Возвращаясь, Рита прошла мимо стола Анны и случайно споткнулась.
        - Черт! Сломала каблук, - вырвалось у нее.
        - Вам помочь? – вежливо спросила Анна. Рита всхлипнула.
        - Вон за тем столом – видите? Это Антон… Позовите его.
Анна встала и спокойно направилась к столику Антона.
       - Простите… но ваша подруга…
        Антон обомлел.
        - Аня…
        Их взгляды встретились. Оба застыли на месте.
        - Господи… нет…
       Антон встал и подошел к ней.
       - Неужели я так изменился?
       - Да нет… просто я не думала, что…
- Понимаю… я тоже не ожидал тебя встретить сегодня… вот так.
Анна обернулась.
       - Там женщина…
       - Рита… так что с ней?
       - Сломала каблук.
       - Я-то думал… ну, эта беда поправима.
       - Ну… я пошла…
       - Подожди… ты просто так возьмешь и уйдешь?
       Анна испуганно смотрела на него.
       - Но мы в ресторане. Не можем же мы говорить здесь при всех…
      - Да, не можем… Да… ладно… иди.
       Феликс встал и подошел к Анне. Он протянул ей руку.
    - Феликс Грубер, друг Антона. Вы меня не помните, Анна? Ведь я был на вашей с Вернером свадьбе, мы тогда с ним дружили…  понимаю, прошло столько лет…
         «Полная гармония внешнего и внутреннего», - размышлял он, с интересом разглядывая женщину, которую смутно помнил. Тогда ему все невесты казались похожими – а юная Анна, казалось, заслонилась от окружающих прозрачной снежной фатой… и он ее не разглядел. Зато сейчас удовлетворил свое давнее любопытство.
         Сонное выражение задумчивого лица, ощущение блаженного покоя внутри и снаружи… Эта женщина не суетится и не капризничает. Слишком уверена, что за ней следом и так побегут, выполняя все ее желания. Она к этому привыкла как к само собой разумеющемуся. Никогда ей не приходилось даже задумываться о том, как привлечь к себе внимание окружающих. Оно ей было дано с рождения. Бывают такие счастливые натуры, даже не подозревающие о том, что они – любимцы Фортуны.
          Вот ее изысканность была абсолютно естественной – аристократка. Хотя, если вспомнить ее родителей, грубоватого неотесанного фанатичного лошадника папу и суровую замкнутую маму… Вот с ними Феликс тогда пообщался. Деньги, возможности – все это было у них. Но подчеркнутое изящество линий, пропорций, природных красок, грация каждого жеста – откуда все это у дочери Яна Вонсовского? Гены – причудливая, непредсказуемая и прихотливая игра природы. В Анне воскрес кто-то из предков… да, любопытно.
         Сейчас она что-то ему ответит – тихим вежливым голосом. Нужно взять паузу и понаблюдать за ней. Экземпляр интересный. «Такие женщины не любят, когда их достают, им нужен покой, а не эмоциональная буря… но в то же время они могут и заскучать…»  -  Феликс понял, почему она тогда выбрала Вернера Рихтера, отнюдь не только из-за денег его семьи потомственных немецких банкиров. Просто ее устроил его флегматичный темперамент, невозмутимо спокойный нрав. Но иногда… временами… хотелось какого-то оживления. Ненадолго. Чтобы внести в свое размеренное существование хоть какое-то разнообразие. Анна нуждалась в редких коротких встрясках.  Но они не должны были ее эмоционально выматывать. А у Антона, бедняги, в юности совсем не было чувства меры.
        - Да… да, я помню вас, - она отвечала ему машинально, безжизненным голосом. - Феликс. Простите. Мне надо идти.
        - Антон, так ты подойдешь к Рите? – спохватился он. - Идемте.
Феликс, Анна и Антон приблизились к столу, за которым сидели Клара, Лада и Стас. Рита постанывала от боли.
        - Милый, по-моему, я еще и ногу слегка подвернула…
    Антон взял ее на руки. Рита внезапно растрогалась.
        - Спасибо… любовь моя…
       - Всем – до свидания, - попрощался Антон, постаравшись взять себя в руки и продемонстрировать полное самообладание. И удалился, неся на руках Риту. Следом за ними направился Феликс.
        Анна, дрожа, села на свое место. Лада наклонилась к Кларе и зашептала.
       - О, Господи, это же он… Я знаю, у вас с матерью нет секретов друг от друга, она тебе про Антона рассказала.
       - Мы в самолете летели. Я помню его и эту женщину.
       - Повезло ему с девушкой, - игриво заметил Стас.
        - Да… она очень красивая, - подтвердила Анна.
        - Аня… да что с тобой? Ты же знала, что он вернулся.
        - Да, я знала… какая нелепая встреча, - она закрыла лицо руками.
        - Да уж, в мечтах-то у нас все одно, а в жизни – всегда мордой в грязь. Но ты не отчаивайся, по-моему, у него с этой фифой не очень серьезно…
        - О, Господи, Лада, не могла бы ты помолчать… - буквально взмолилась ее подруга. Та примирительно погладила ее по руке.
        - Хорошо-хорошо… понимаю.


          Марта подъехала к дому Анны на машине. Вылезла из нее, поднялась по лестнице, открыла дверь своим ключом и вошла. Ее сестра и племянница еще не вернулись.
Анна была не очень фотогеничной – ни одному фотографу не удавалось запечатлеть неуловимое выражение ее одухотворенного лица. И семейные фотографии она хранила в альбоме в шкафу. Не увлекаясь современными веяниями – мгновенным фото и выкладыванием его в интернете. Клара до поры до времени вообще была к этому равнодушна, редко рассматривая и свои собственные детские снимки. В отсутствии хозяек дома Марта решила скоротать время, пролистав старый фотоальбом.
          - Так-так… кажется, мне придется их подождать, - Марта скинула туфли, медленно побрела по квартире в нужную сторону и достала то, что искала. -  Клара… ты родилась такой похожей на мать, что тебя хотели назвать ее именем… Ты в детстве плакала, когда я тебе рассказала, и говорила: «Хочу, чтобы меня звали Анна. Имя мамы гораздо красивее». А я сказала: «Мне нравится твое имя». Ты – дочь, которую я бы хотела иметь. Пусть у меня их не может быть, это я знала еще в твоем возрасте – что их не будет…
         Марта перевела дыхание.
         - Не будет… и ни один врач мне не может помочь… Но ты родилась, и никто мне больше не нужен. Пусть не я дала тебе жизнь, но я чувствую – я тебе ближе. Что с этим сравнится? Мужчины… нет, нет… только ты для меня и важна. А многих из них я даже не помню.
        С каких это пор она стала разговаривать сама с собой вслух? Марта не помнила, когда это началось. Но только так она могла, не стесняясь, высказать свои самые сокровенные мысли, выразить чувства, в которых боялась признаться. Частично она унаследовала материнское нежелание демонстрировать слишком личное миру. Ни одна подруга не услышала бы от нее откровений, которых другие ничуть не стыдились. Марта, как и Вера, не любила показывать свою уязвимость, делая исключение лишь для матери, да и то не всегда.
        Фотографии племянницы – вот что ее согревало. Марте были дороги малейшие возрастные изменения, которые можно было проследить, наблюдая за самым дорогим для нее сейчас существом. Редкие мгновения веселости и беззаботности, привычная тихая самоуглубленная задумчивость – как будто маленькая Клара прислушивалась к своему внутреннему голосу и старалась понять, что он ей нашептывает.
      «Когда рождается ребенок, жизнь начинается снова», - думала Марта, поглаживая щеку крохотули-племянницы, которая невыразимо трогала ее с самого рождения. И в результате нрав Марты смягчился – она становилась спокойнее, умиротвореннее, терпимее, сама того не замечая. Давно расставшись с мечтой иметь собственного ребенка, Марта теперь боялась, что взросление Клары может их отдалить друг от друга.
         Она вдруг услышала звук шагов, сдавленный смех. В гостиную вошли Клара, Лада и Стас. Девушка радостно бросилась обнимать тетю.
         - Марта! – та прижала ее к себе.
         - Дорогая моя… А где мама?
         - Я не знаю… она… решила пройтись. Видишь ли, в ресторане… - сбивчиво начала объяснять Клара.
         -  Мы встретили Антона. Представляешь, что теперь с ней творится? – Лада понизила голос.
Марта пожала плечами.
         - Но столько воды утекло. Вы не преувеличиваете?
         - Аня действительно растерялась… расстроилась… - Стас вдруг смутился.- Ну, вам женщинам виднее. Пойдем, Лада. Вы с Аней завтра поговорите.
        - Аня не ждет меня, я ее не предупредила о приезде. Но я не собираюсь задерживаться – поболтаю вот с Кларой, потом – домой.
       -  Пока ее нет, посиди со мной, Марта.
       - Да, конечно, родная, - ответила женщина с нежной улыбкой, преобразившей ее волевое лицо.
Лада и Стас ушли, попрощавшись. Клара и Марта опустились на диван.
       - У мамы все время какие-то тайны… секреты… Знаешь, вроде бы она много рассказывает о себе, но в то же время, у меня странное чувство, как будто я вообще ничего не знаю о ней.
        - У меня всегда было такое же чувство… Аня неуловима, захочешь ее поймать – ускользает… Говорит «да», а слышится «нет», говорит «нет, а слышится «да»… Нет в ней определенности, внятности, четких контуров, ясных границ… Пытаюсь представить ее нутро и не вижу его. Ускользает. Отдаляется. Но в этом ее обаяние. Этим она всегда нравилась, в том числе и Антону  - своей ускользающей сутью… Его это завораживало.
       - Ты так говоришь, как будто она это делает специально. Играет. Но это не так.
       - Нет, не так. Она не играет. Она и правда такая – это надо принять как какую-то данность… Такая она родилась. Поэтому мне с ней трудно. Мне нужна внятность, понятность… ее я не понимаю. Но понимаю тебя…
        - И я тебя понимаю. Хотя ты очень скрытная, но мне даже слова не нужны, не нужна информация… я просто чувствую, что с тобой, что у тебя на уме… и так было всегда. Когда я была маленькая, мне хотелось быть красивой, как мама, носить ее имя, ей подражать во всем… но в то же время хотелось иметь такую маму, как ты, - она смущенно умолкла. - Сколько глупостей я говорю… ведь я уже выросла, а все живу этими детскими воспоминаниями.
- Глупышка… я знала, я все твои мысли читала – твои глаза для меня как открытая книга. Не надо бояться меня. Говори мне что хочешь.
 -  Тебе не смешно меня слушать?
       В глазах Марты Клара заметила слезинки.
- Клара… ты для меня – все. Ты поймешь, когда у тебя будут дети, - усилием воли она сменила тон на беззаботно-веселый.  - А теперь расскажи-ка мне все по порядку. Вы с мамой собирались провести тихий вечер дома, в этот момент врывается Лада и тащит вас в ресторан. Это я уже и сама поняла. А что дальше?
          Девушка улыбнулась – широко и открыто. С Мартой она была более непосредственной и эмоциональной, чем с другими людьми.


Анна брела по улице, не обращая внимания на прохожих. Она остановилась около скамейки своего дома, опустилась на нее. И вспомнила, как более двадцати лет назад на такой же точно они сидели с Антоном. И очертания этого двора напоминали двор дома родителей Анны.
      - Ну, поцелуй меня, Аня… - он обнимал ее. А она смеялась.
      - Антон… хватит… смотри – ведь уже стемнело.
       - Тем лучше – никто не увидит. Эх, хоть бы раз почувствовать, что ты со мной, что мы – одно целое, что ты – моя.
      - А ты не чувствуешь?
     -  Нет.
     Тон Анны стал обиженным.
      - И это после всего… после всего, что было… Думаешь, для меня это было легко? Ведь ты знаешь, как мои мать и отец…
      - Да, я знаю. Прости, любимая, я понимаю, как ты рисковала. Но я же сказал, что мы тут же поженимся, если что…
-  Знаю… но дело не в этом, ты понимаешь. Они не хотят…
 - Да что нам до них? Мы не дети. Аня, даже когда ты целуешь меня, обнимаешь, даже в тот день, когда мы с тобой нарушили все запреты… мы всех обманули… я даже тогда не почувствовал, что ты стала мне ближе. И знаешь… как это ни странно, но я стал любить тебя больше, больше, чем раньше… Мне как никогда сейчас хочется переломить это, поймать тебя, как ловят бабочку,  чтобы ты трепыхалась в моих руках… чтобы я это почувствовал. Иначе мне не найти покоя, я так и буду за тобой гнаться как одержимый.
        Анна не притворялась. Она действительно не знала, что сделать, чтобы он поверил в ее искренность. Ее первый интимный опыт – она доверилась Антону, покорилась ему, думала, что он это оценит… Ведь они страшно тогда рисковали, ее родители в любой момент могли вернуться домой, а больше они нигде не смогли бы уединиться. Анна и сама не знала, что чувствует, но ощущение своей власти над ним – это ее поразило тогда. Взрослый сильный страстный мужчина зависел от ее слова, взгляда, жеста, смотрел на нее умоляюще…  И в то же время она почувствовала – он исподволь на нее злится, готовый сам стать неумолимым, жестоким, грубым, лишь бы развеять это наваждение… освободиться от унизительной тяги к ней.
        Гладит ее, целует, стиснув зубы, делая усилие над собой, чтобы не броситься на нее с желанием растерзать… Мужчины, которые не чувствуют, что по-настоящему любимы, ожесточаются. Вот только что они боготворили, а через секунду готовы убить.
       «Но несправедливо меня обвинять… я никогда не играла с ним, не дразнила, не провоцировала, не испытывала свою власть… не пыталась довести его до безумия, неконтролируемой агрессии, а вместе с тем, я чувствую, он временами меня ненавидит. За что? Неужели лишь потому, что я… может быть, лишена пылкого темперамента? Ну, тогда пусть ищет другую», - думала растерянная девушка, которая впервые столкнулась с эмоциональной бездной и чувствовала, что боится этого парня.
       «Что я к нему чувствую? Хочу ли этих слов, взглядов… когда я не вижу его, то скучаю, даже мечтаю о нем, но стоит Антону приблизиться… я ускользаю. И ничего не могу поделать с собой», - осознавала она, не зная, как вести себя с ним, чтобы изменить, переломить ситуацию. Он не был комфортным для нее человеком… хотя, конечно, его муки ей льстили… да еще как! Но в этом признаться она не могла.
       Анна погладила его щеку, серьезно глядя ему в глаза.
 - Я тебя не понимаю. Что я должна сделать, чтобы ты это почувствовал? Или… сказать? Что тебе нужно, Антон? Неужели ты думаешь, я не люблю тебя?
       - Любишь… по-своему. Но мне этого мало. Ты – не моя, ты не принадлежишь мне. Другие женщины были готовы на все для меня, а ты не готова…  я знаю.
       - Что бы я ни сделала для тебя, тебе мало. Все время мало.
        - Мало… - в его голосе явственно зазвучала горечь. - Я знаю, что я веду себя как сумасшедший, но ты мне нужна, а я тебе – нет. Ты позволяешь любить себя, но не любишь.
Анна отвернулась.       
       - Другие женщины… Так почему ты не с ними? Добившись их с такой легкостью, ты теряешь к ним интерес, ведь сам говорил. Разве нет?
        - Говорил… и боюсь, что так мне и суждено. Любить тебя, потому что ты ускользаешь. Сама того не желая… или желая? Не знаю. Но я просто болен тобой, для меня других нет. А ты не больна. Ты и без меня можешь… я тебе нравлюсь… и только.
 Он иногда называл ее не Анной или Аней, а Аной – с одной буквой «н». Как героиню бразильского фильма, которую она ему напоминала. Ему казалось, так ее имя звучит тоньше, легче, становится воздушным, неуловимым… как ее хрупкая красота. А она шутливо ему отвечала: «Да-да… Антонио». Интересно, он это забыл?..











                Часть вторая

       Феликс и Антон потягивали пиво в баре гостиницы. «А они с Анной похожи – Антон ведь тоже, кажется, и не особо стремится покорять женщин, а они к нему тянутся как к магниту», - размышлял Феликс, вспоминая, как в юности даже завидовал другу. Не то, чтобы ему были нужны безумные страсти, но какому мужчине не польстит такое внимание… А он, хотя и не особенно пылкий, в отличие от Антона, но… что уж греха таить, Феликс знал, что тщеславен. И это – его слабина. А Антон… он совсем не нарцисс, несмотря на свою привлекательность, может, поэтому многие проникаются к нему искренней симпатией.
        «Мне бы его холодную голову и трезвую рассудительность», - думал Антон, глядя на невозмутимого ироничного друга. Феликс – конечно же, не единственный, кого, похоже, оставляет глубоко равнодушным Анна…  Но все-таки таких мужчин мало. Антон вообще не знал, способен ли Феликс серьезно увлечься, и завидовал его умению владеть собой, ни перед кем никогда не унижаясь. «Она не только не утратила доли своего очарования, а напротив, научилась преподносить себя в самом выгодном свете», - сердце Антона заныло, он  чувствовал знакомые симптомы…  Болезнь возвращалась. Прошлое не желало его отпускать.
        Антон не заметил, как Анна смотрела на Риту. От Феликса это не ускользнуло.  «А эта дамочка уязвлена», - понял тот еще в ресторане. Любовь ли это или желание самоутвердиться? Бедняга Антон… Задетое самолюбие Анны, задетое самолюбие Риты… А кто же любит его самого – ради него, а не ради желания испытать на нем свои чары, потакая извечному женскому тщеславию?
       - Рита в порядке?– спросил Феликс. Лицо Антона помрачнело. Он не забыл, зачем взял ее с собой. И теперь это должно ему помочь взять себя в руки, абстрагироваться от эмоций, и взглянуть на самого себя как сторонний наблюдатель – взглядом того же неисправимого скептика Феликса. 
        - Я думаю, да. Она быстро заснула. Вечно таскает с собой таблетки – куда бы мы ни поехали. Так к ним можно привыкнуть.
      -  Она и привыкла… с ее-то нервной системой еще и зависимость от таблеток.
      -  Ты так о ней беспокоишься… она тебе нравится?
        Феликс расхохотался.
      -  Кому – мне?! Извини, Антон, я ничего плохого не хочу сказать, но… Знаешь, я сейчас не на работе. И мне приятней общаться с людьми… немного другими… как бы это сказать…
- Да ладно. Так и говори – с нормальными… с адекватными. Но Рита… она не всегда была такой. Вначале она была паинькой – только и думала, чем бы порадовать меня, как угодить… она меня очаровала. Как же – такая красотка, и все ее мысли лишь обо мне, любимом. Кому не польстило бы это? Прошло много времени, прежде чем она показала свои коготки, а я уже успел к ней привыкнуть.
- Ты так погнался за Анной сегодня… еще секунда, и побежал бы. Я видел. Ты с ней сам на себя не похож. Где твоя сдержанность, где усталость, где хмурость, где неприступность? Ты рядом с ней как мальчишка… сопляк… влюбленный школьник. Извини, что так говорю, но мне бы хотелось понять… я о тебе беспокоюсь. Столько лет прошло, а она имеет над тобой власть.
       «Когда-нибудь, - думал Антон, - он сумеет мне объяснить сущность Анны. И, поняв, я обязательно… это чувство преодолею. Или же… завоюю ее».
      - Знаешь, о чем я думаю? Я с Аней становился таким же, как Рита со мной. Ревнивым безумцем, больным… Хотя она никогда не давала мне повода. Она не изменяла мне, не обманывала, если и кокетничала с другими, то в меру… чуть-чуть. Она вообще тихая, мягкая… Почему я всегда так панически боялся ее потерять… ведь она говорила, что любит меня, она мне ничего плохого не сделала… Но есть в ней что-то такое… эх, знать бы… Мне даже хотелось, чтобы она закричала, разозлилась на меня, стала меня ревновать… все, что угодно… но эта ее тихая отстраненность меня из себя выводила.
      Феликс глаз с него не сводил, слушая очень внимательно.
      - Ты говоришь – отстраненность?
      -  Она как луна – светит, но не греет. Я ей это сказал тогда… Но я любил этот свет… он притягивал меня как магнитом… Стоило ей улыбнуться кому-нибудь, я был готов убить его. Сейчас трудно поверить – да? Вот таким я был. Но только с ней. Она для меня была как наркотик… мне часто казалось, что не любовь это, а болезнь… Но эту болезнь я любил… до поры до времени… а сейчас, конечно, все кончено. Все… Все прошло.
       Феликс вздохнул.
       - Прошло? Эх, Антон… я в этом не уверен. В ресторане мне показалось, что стоит ей пальцем щелкнуть…
        - Ты не понимаешь… мне стыдно вспоминать о том, как я себя вел… это не я, это псих какой-то… - горячо возразил его друг. - Все эти годы меня мучило чувство стыда. Оно жгло меня изнутри днем и ночью. Так и стоят перед глазами эти картины – как я перед ней унижаюсь. С ней я противен себе. Не хочу быть таким… и боюсь, что другим я с ней не смогу быть.
        - Боишься, что ты не сможешь перед ней устоять?
        - Смогу – не смогу… я ей не нужен. Все, больше не надо об этом… ты не представляешь, как тошно не принадлежать себе, а зависеть от женщины… Если бы она была стервой, мучительницей, так нет же! Она не такая – можно сказать, она белая и пушистая. Но меня она сводит с ума, лишает покоя, уважения к самому себе… Так было. Но так больше не будет. Я лучше умру… не смотри на меня так, Феликс, я выпил, конечно, но я не сошел с ума… это не мелодрама. По мне лучше не жить, чем опять… нет, нет, нет… не знаю, чем я заслужил это. Я не хочу… не могу… не могу…


Стас Поленов не преувеличивал, его брат Вадим был красавцем редкостным. Высокий, атлетически сложенный, он заставлял любоваться своей фигурой, достойной внимания выдающегося скульптора. Тонкие и вместе с тем мужественные черты лица очаровывали в те редкие минуты, когда Вадим был в хорошем настроении. Его не портила ни одна из морщинок на лбу – наоборот, так он казался живее, интереснее, а не магазинным манекеном. Вместе с тем впечатление, которое он производил на людей, было странным и скорее неприятным. Внимательный наблюдатель уловил бы невротическую гримасу плотно сжатых губ. «Крайне неуравновешенный тип», - к этому выводу быстро приходили те, с кем ему доводилось общаться. Педантичный, придирчивый, чистоплотный до неврастении, мелочный, вспыльчивый, болезненно подозрительный. С женщинами ему тотально не везло – невзирая на карьеру предпринимателя и внешние данные. И это при нашем-то дефиците мужчин и обилии желающих устроить свою жизнь дамочек!
        «Не на лоха напали, просекли, что я не собираюсь ради них раскошеливаться – вот их и ветром сдувает», - повторял Вадим Поленов как мантру. Ему и в голову не приходило, что очаровать женщину такому, как он, проще простого – надо всего лишь искренне, от души ей улыбнуться.
        Стас был прав: на характер старшего брата, которому уже исполнилось сорок семь, повлияли родители, обожающие младшего. И Вадим вырос ревнивым и подозрительным, в глубине души считающим, что полюбить его искренне невозможно. И вообще нет любви – это сказки.
       Лада с ее желанием всем помочь взялась свести их с Анной, которая потеряла мужа. Но она не могла понять, как Вадим относится к ее лучшей подруге. Его неумение ладить с людьми натолкнулось на пуленепробиваемую безмятежность Анны, которая лишь пожимала плечами в ответ на допросы, которые периодически пытался устраивать ей Вадим, бывший следователь, а ныне совладелец юридической фирмы. «Слава богу, он переквалифицировался в адвокаты, а то я представляю, каких бы он дел наворотил, впиваясь, как клещ, во всех подряд и подозревая во всех смертных грехах, вместе взятых», - думал Стас.
         Когда Вадим пришел в гости к брату и его жене, Лада и Стас взахлеб стали пересказывать ему случившееся в ресторане «Нева» этим вечером.
- Так, значит, наша красавица снова нашла смысл в жизни? Опять этот Лосев на горизонте…
- Вадим, никто не виноват, что у вас с Аней не получилось, не надо язвить… Я помню, ты был увлечен,  но она же тебе ничего не обещала… Она всегда говорила, что у вас с ней несерьезно… - вмешалась Лада.
- Да он был не настолько влюблен, как ты думаешь, скорее, его задело, что его бросили. Он привык бросать первым, правда? – парировал Стас. Его брат пожал плечами.
 - Плевать я хотел на женщин. Мне они надоели – сами не знают, чего хотят, вечно выдумывают черт знает что, одни капризы, претензии…
 - Ну, знаешь что… ты и сам не подарок. Вечно всех подозреваешь, что тебя хотят обмануть, что от тебя нужны дорогие подарки и только… - сказала Лада.
- А разве это не так? Те, с кем я связывался, как раз такими и были.
- Кто знает?.. Ну, Аня уж точно была не такой. Когда я вас познакомила, я надеялась, что из этого что-нибудь выйдет, но… скажи уж правду, Вадим, характер у тебя не сахар. Ты красивый и умный, но сам… хуже самой взбалмошной женщины. Или их всех вместе взятых. Ты мнительный, тебе вечно кажется что-то… не веришь людям, боишься чего-то…
- Мы сегодня как раз в ресторане встретили – такая модель, закачаешься! Ноги, бедра, а грудь…- подхватил Стас.
Его жена улыбнулась.
 - Ну-ну, помолчи, а то я подумаю…
- Но она вся какая-то дерганая, истеричная… Я и подумал тогда: вот второй сапог в пару для моего брата. Познакомить бы тебя с ней.
- И не думай. Мне всегда нравились женщины тихие, уравновешенные, без выпендрежа…
- Вот ты и трепал им всем нервы. Ведь ни с одной из таких у тебя не сложилось.
- Лучше уж быть одному, чем с такой, которую вы описали.
- Так ты ее даже не видел, - лукаво ухмыльнулся Стас.
 -  И, слава богу, - угрюмо отозвался Вадим.


Марта и Клара пили чай на кухне. Появилась уставшая Анна. Она остановилась на пороге и будто подавила тяжелый вздох.
- Ну, вот, наконец-то… - вырвалось у Марты.
- Я просто прошлась… мне хотелось побыть одной.
  Анна была собой недовольна – в ресторане она растерялась и не сумела скрыть от Лады причину. А ей не хотелось выглядеть жалкой в чьих-то глазах. Интересно, сколько лет девушке, которая приехала с Антоном? Уж больно по-детски она себя вела. Но, если приглядеться к ней повнимательнее, можно было заметить и маленькие морщинки и заостренные черты лица – это приметы возраста «за тридцать». Почему-то в своих фантазиях о встрече с «героем ее романа» Анна и мысли не допускала, что он приедет не один.
 Но глаза Антона – вмиг смешавшиеся, как будто всех этих долгих лет не было… это был «прежний он».  Льстило ей это? Само собой. Но… нынешней Анне хотелось, чтобы теперь у них все было по-другому. Спокойно, зрело, мудро… без истерик и бесконечных выяснений отношений. Да и тогда… он просто не понял ее.
Марта встала.
- Ладно… не буду мешать.
- Ну, что ты, Марта, останься… - запротестовала Анна.
- Да вам уже спать ложиться пора.
- Да, Клара, ложись, дорогая, а я все равно не усну.
- Уснешь, Аня, я тебя знаю. И что это на тебя нашло? Еще вчера ты спокойно о нем говорила, мне Клара рассказывала…
- Я просто не ожидала, что все будет ТАК…
- Как?
- Что я снова его испугаюсь… как глупо… я всегда боялась его. Почему, не знаю. Я думала, что сейчас все может быть по-другому… иначе. В молодости я даже не понимала, что я боюсь его, просто боюсь. Поэтому мы и расстались. Не по какой-то другой причине.
     -  Ты раньше этого не говорила.
     -  Я не понимала… Ведь я так легко сдалась тогда… почему? Потому что хотела уйти от него.
      - Теперь ты из себя изображаешь Клариссу Даллоуэй. Нет, Аня, в романе Вирджинии Вульф все было иначе. Хотя… кто знает? Мне не казалось, что у Антона властный характер, что он – домашний тиран или что-то подобное… По-моему, это не так. Чего ты боялась?
     - Он ждал от меня чего-то, что я не смогла бы дать ему. Я не понимала, что ему нужно. Он говорил, что я недостаточно сильно люблю его, и сам признавался, что такая любовь ему быстро наскучивает, и ему нравится то, что я не такая… Мы запутались. Но тогда мы были детьми. А сейчас… я надеялась, что-то изменится. Ведь прошла целая жизнь. А стоило мне увидеть его, опять эти настойчивые глаза, эта готовность бежать за мной, гнаться… Мне показалось, что он хочет схватить меня в охапку, куда-нибудь унести, запереть и выбросить ключ.
     - Мамочка… ты не преувеличиваешь? Ведь в ресторане вы говорили-то всего несколько секунд… Конечно, я видела, как он смотрел на тебя, но, по-моему…
     - Я его лучше знаю.
     -  Сама же только что признавалась, что не понимаешь его. Странная у вас любовь, сестренка, мне кажется, это непонимание друг друга вас и притягивает… интригует. А если бы поняли… то кто знает… не растаяла ли бы эта любовь как дым?
     - Не знаю… я, правда, не знаю.
      - Мама… ты все говоришь о себе, а ему каково? – неожиданно вмешалась Клара. - Мне стало так его жалко… особенно после всех твоих слов. У тебя за него душа не болит?
      Анна удивленно посмотрела на дочь.
      - Да… конечно… мне жаль его, но…
     - Но себя тебе жалко больше. Так всегда было, - эти слова вырвались у Марты против воли, и она тут же пожалела о них. «Анна имеет право быть такой, какая она есть… имеет право… и не тебе судить ее», - вновь и вновь повторяла себе Марта, когда пыталась хладнокровно и отстраненно проанализировать ситуацию. Ее сестра никогда ничего плохого никому не сделала, она – человек совершенно не подлый, не пакостный… да и не двуличный. Но иной раз ей казалось, что она скорее поймет и даже оправдает зло, чем примет безмятежное равнодушие к окружающим, которое угадывала в сестре с раннего детства.
Анна раздраженно смотрела на сестру и дочь.
      - Вы что – меня обвиняете?
       - Нет, нет, что ты, мама, - поспешно вмешалась Клара. -  Просто ты знаешь меня – мне всегда интересно, что думают люди, и каково им… Ты помнишь, как я могла проплакать всю ночь после того, как услышу какую-нибудь историю… или кино посмотрю или книгу прочту. Не могла ни спать, ни есть, ходила под впечатлением.
       Анна обняла ее.
       - Да, конечно. Ты всегда была впечатлительной. Меня это беспокоило. Твой дедушка как-то сказал мне, что тебя надо оберегать от сильных переживаний. Ты со стрессами не справляешься. Вот посмотри на меня – я уже успокоилась,  - она улыбнулась. - Антон – сильный, о нем не волнуйся, все с ним будет в порядке. А ты у меня хрупкая девочка, нервы у тебя слабые, побереги их. Себя береги.
«Ей бы на сцену – говорит что-либо и думает в этот момент: как хороша я в роли любящей матери», - думала Марта. И что ж? Анна не способна на плохие поступки, да даже и просто злые слова именно потому, что хочет всем нравиться – в том числе и самой себе. Она всегда думает о том, как выглядит со стороны и бессознательно корректирует свое поведение. В идеале ей и в пару нужен человек, который будет подыгрывать, говорить красивые слова… партнер по игре, которая заменяла Анне подлинную жизнь сердца. Но сама она об этом и не подозревала. И в этом смысле совесть Анны была кристально чиста. Она даже на негативную мысль была не способна, потому что внутренний голосок нашептывал: это тебя не украшает. И Анна всегда по большому счету прислушивалась только к нему. Никто не мог знать, что этот тоненький нежный голос подсказывает этой утонченно красивой женщине, и потому для многих она оставалась загадкой.
      -  Ну вот, раз у вас теперь все хорошо, я пойду, - сказала Марта. -  Извини меня, Аня, если я ляпнула лишнее.
       Но к ее сестре уже вернулось благодушное настроение.
      -  Ничего. Я знаю, что ты не со зла.


Утром следующего дня Антон, уже полностью одетый, перед уходом проверял свои документы. Рита примеряла купальник. Она заметно приободрилась – ближе к рассвету он обнял ее, и она почувствовала себя желанной. Рита даже лампу включила, чтобы вглядеться в лицо Антона. Неожиданно беззащитное. Уязвимое. Он нуждался в ней! И пусть злые языки нашептывают, что Рита для доктора Лосева – это лекарство от боли, временное утешение. Ночью он порой вел себя как властный собственник, и она с удовольствием подчинялась ему.
«Ограничиться бы только постелью, - думал Антон,  - тогда бы Рите цены не было. Я был бы избавлен от необходимости выслушивать ее, отвечать на вопросы, вникать в движения ее души… для меня не интересной. Да и любил ли я когда-нибудь чью-то душу? Мне казалось, что да – Анину. Так, как я ее тогда видел и понимал». Аду, Марту он уважал, но… Ему казалось, Анна – посланница иного мира, сказочного измерения, которое манило его, и он чувствовал готовность взлететь следом за ней… ни одна из женщин не вызывала у него ощущения окрыленности. Света. Полета. Тяга, которую в юности Антон испытывал к Ане Вонсовской, отнюдь не была обостренным зовом плоти, он и сам бы не смог сформулировать то, что тогда ощущал.
Просто весь мир вдруг преобразился. Как будто к нему прикоснулись волшебной палочкой. Он и не подозревал в себе романтика, до встречей с Аней воспринимая женщин как веселых подружек, которых было у него предостаточно. Может быть, он их несколько упрощал? А Анечку – выдумал? Антон после разрыва увлекся чтением книг о любви и понял, что выдающиеся философы – и те не знали ответа на вопрос: есть ли она вообще или это игра нашего воображения. Прекрасный неотразимый самообман. Пленительная иллюзия.
И чем она отличается от просто дружбы, которая не исключает и физического притяжения? Именно ощущением некого волшебства, попадания в рай… после которого и умереть не жалко. Антон помнил, что именно тогда у него исчез страх смерти. Потому что жизнь без этой девушки утратила всякие краски, а мелкие радости обесценились. И он вообще потерял способность что-либо ценить, хотя, если задуматься, получил от судьбы немало…
       - Я рад, что у тебя хорошее настроение, - сказал он Рите. Она обняла Антона и поцеловала.
      -  Я выспалась, надела обновку, посмотрела на себя в зеркало и поняла…
-  Что ты самая-самая-самая…
- Не смейся, - она кокетливо прищурилась. - Что я могу поделать, если все так и есть? У меня конкуренток никогда не было. Если я ставлю цель, то я ее добиваюсь.
 - А какую цель ты себе поставила на этот раз?
      Она обиженно надула губки.
- Антон… разве ты не понимаешь, что моя цель – это ты, только ты? И разве я своего не добилась? Видела я твою Анну – она еще ничего, но со мной не сравнить… Если поставить нас с ней в купальниках, главный приз выиграю я. Ты же помнишь, я в конкурсе красоты участвовала.
- Десять лет назад?
-  Антон! Ну, зачем ты напоминаешь, сколько мне лет? Я и так знаю… за тридцать уже. Но я не выгляжу на свой возраст. А Анна… нет, она недурна, конечно, но я…
- Я все понял, - тон его был шутливым. -  Конечно же, ты лучше всех. Я пошел.
 - Обещаю, на пляже не буду ни с кем разговаривать. Кто бы ко мне ни подошел, ни предложил…
- А почему бы и нет? Поболтай с кем-нибудь, если хочешь.
-  Я в шоке! Ты хочешь сказать, что тебе наплевать, если твою любимую женщину…
 - Рита, я тороплюсь. Я даже не понял, что ты сказала. Прости, но мне надо бежать.
      Он ушел.  Рита смотрела Антону вслед и думала: «Ты еще будешь меня ревновать, вот увидишь. Стоит мне выйти на пляж, за мной табунами забегают…» Она нетерпеливо топнула ножкой.


Вадим лежал на песке и дремал.  Он приехал из командировки и мог себе позволить отдохнуть день-другой. На пляжных красоток он и не смотрел. Женщины вообще ему надоели. И вел он себя так грубо, что самые наглые тушевались в его присутствии.  Вадим знал, что за его спиной шушукаются – думают, с ним что-то не так, даже предполагают, что он «голубой». Когда-то он здорово сглупить, решив доказать одной отчаянной девице, что в постели он – ого-го. И начал встречаться с ней. А та оказалась подругой одной из его бывших любовниц. Сфотографировала его спящим в плавках и выложила фото в интернете. Потом жалела – могла бы еще потянуть резину и выпросить у него в подарок миниатюрные красивые серебряные часики, о которых давно мечтала. Но не на того напала – подарки дарить Вадим не любил. И в глубине души завидовал брату, которому досталась совершенно неприхотливая женушка – у нее и мысли не возникало пускать пыль в глаза окружающим. Лада в юности была мастерицей, сама себе шила все что угодно.
Вадим несколько раз был увлечен, но об этом никто не знал. Он тщательно скрывал свои чувства, не желая быть и казаться со стороны дураком. Готов был на все, чтобы их преодолеть. И ему это удавалось – правда, ценой ожесточения. Характер его, и от природы не самый покладистый, с возрастом грозил и вовсе стать невыносимым. Он знал, что нравится женщинам только в начале знакомства, потом его вспыльчивый холерический темперамент все портил… Были те, с кем ему нравилось проводить время в постели, да и то… он предпочел бы, чтобы они и тогда помалкивали. В идеале он грезил о резиновой  кукле, с которой можно было бы делать все что угодно, - без общения, требований и претензий. Рай для такого, как он. Самодостаточного параноика.
Вот Лада и решила, что с Анной он смог бы обрести покой.  Но оказалось, что это – плохая идея… Конечно, воспитанность лучшей подруги Лады сгладила острые углы, но теперь, после нескольких неловких свиданий наедине, у них взаимно пропало желание общаться и даже здороваться.
Рита вышла из воды и остановилась, греясь на солнце. Она заметила дремлющего Вадима и подошла к нему.
- Сколько времени… эй, вы слышите?
Он открыл глаза.
        - Что такое… да что вам нужно?
       Риту взбесило его явное равнодушие.
         - Такая женщина, как я, сама к тебе подошла, задала вопрос, а ты еще переспрашиваешь? Ты не слышал, что я сказала? Таких, как я, ты наверняка только по телевизору видел.
        -  Каких – таких? Что происходит? – раздраженно откликнулся он.
        - Сколько времени – можешь сказать? Или глухой совсем, что ли? Да еще и слепой – «каких таких»… да таких вот… как я. Не видишь, что ли?
       - Две руки, две ноги, голова… все на месте. И что такого особенного в тебе, что надо было меня разбудить? А времени… - он взглянул на часы, - половина одиннадцатого. 
        Рита возмущенно фыркнула.
        - Две руки… две ноги… Да ты посмотри – КАКИЕ у меня руки и ноги? Где ты еще такое увидишь?
        - Ну, вот, еще одна… знаю я вас. Думаешь, я дурачок, у которого много денег, и стоит мне увидеть такую мордашку, как я начну осыпать тебя бриллиантами? – он показал ей фигу. - Не дождешься, понятно?
        Оскорбленная Рита нахмурилась.
        - Да за кого ты меня… я тебе что, проститутка? Такие женщины не продаются.
        - Не бывает женщин, которые не продаются. Ты сказки-то мне не рассказывай. Но хорошо хоть сразу себя показала – а то некоторые мягко стелят, да жестко спать. С виду такие тихони, а на уме все одно – квартира, машина, кольца, браслеты, серьги… И все им мало. И ведь ни за что не признаются – так и будут изображать святую невинность. Знаю я вас…
       - Ты больной, что ли?
       - Кто – Я больной? Это ты ненормальная, разбудила меня, говоришь тут про свои ноги и руки… да что тебе надо? Хотя… - он подозрительно прищурился, -  знаю, знаю…  я сразу понял, что ты такая же, как и они…
      - Они – это кто, идиот?
       - Мои бывшие… да вообще ВСЕ они одинаковые. Поют про любовь, а самим – самим-то одно подавай. Небось, не случайно на мои часы вылупилась, знаешь, сколько они стоят. Прикидываешь в уме, небось.
        Рита загадочно улыбнулась.
        - Знаешь, что? Ты дурачка из себя-то не строй. Это Я тебя раскусила. Я знаю, что на уме у таких грубиянов. Делают вид, что им все равно, а сами пялятся потихоньку на мои ножки… Но учти, тебе тут ничего не обломится. У меня уже есть любимый мужчина, а ты… мечтай, если хочешь. Мечтать-то не вредно.
       -  О ком? О тебе?! Это ты все мечтаешь о том, как бы выудить у своего лопуха побольше деньжат. Но я не дурак, меня не проведешь. Вот ты и злишься, что я не дурак. Ты привыкла всех облапошивать, но со мной не выйдет.
        - Я тоже не дура. Насквозь тебя вижу. Говори-говори, а сам смотришь и смотришь на мою грудь, наглядеться не можешь…
         Мужчина вскочил.
         - Слушай, еще одно слово… - он замахнулся на нее. Рита погрозила ему кулаком.
         - И нечего на меня пялиться… - она сорвалась на крик. - Уберите от меня этого сумасшедшего, он ко мне пристает.
- Что?! Да это она ко мне пристала, сама, небось, сумасшедшая, да вы только на нее поглядите…
        - Вы слышали?  - ее тон стал торжествующим. - Я знала, он меня разглядывает, сам только что признался.
         Вокруг них собралась толпа.
        - Что здесь происходит? – так и слышалось с разных сторон.
        - Этот придурок… - Рита указала пальцем на Вадима.
        - Вот эта кретинка… - он ответным жестом указал на нее.
        - Ну, все, хватит, вы нарушаете общественный порядок, - вмешался человек из толпы. -  Сюда люди приходят семьями, здесь маленькие дети. А вы орете друг на друга. Выясняйте свои отношения дома.
         Рита возмутилась.
         - Дома?! С ним? Да вы что… Я вообще его в первый раз вижу…
         - А мы думали, что вы муж и жена и ссоритесь.
         -  Муж и жена! Еще чего… Я с ума не сошел на такой жениться.
        - Нет, это я не сошла.
        - Вам что – по пять лет?
        - Ну, все, покричали, и хватит, - встряла незнакомая женщина. И толпа разошлась.
        - Я на тебя в суд подам за сексуальные домогательства, - заявила Рита Вадиму, как ей казалось, удачно подражая героиням американских сериалов.
        -  Это я на тебя подам – за моральный ущерб. Ты меня разбудила, орала, к часам моим дорогим тут приглядывалась… - вдруг Вадима будто осенило. -  А может, ты это… воровка?
         - Говори что хочешь, я знаю, что у тебя на уме. Насквозь тебя вижу. Ты мне на глаза не попадайся, не вздумай меня преследовать, я Антону расскажу. А он ревнивый.
       - Вот ненормальная! Да кому ты нужна? Неужели думаешь, мне? У меня были подружки красивей в сто раз.
      - Это невозможно, так не бывает, ты врешь. Но меня тебе не обмануть. Так что учти… - она еще раз пригрозила ему кулаком и величественно удалилась к своему лежаку. Вадим смотрел ей вслед, сжимая пальцы в порыве бессильной злобы.
      - Ох, убил бы тебя.


 Антон вышел из здания, где проходила конференция, и увидел Анну, стоящую у входа. Он удивился. На нее это было так не похоже – самой искать встречи… И в то же время – проклятье! – но он почувствовал, что годами ждал этой минуты, его триумфа: как же, она САМА явилась… значит, он ей все-таки нужен.
         «С возрастом люди учатся ценить то, чем в юности пренебрегали, – тогда им казалось, весь мир будет у их ног, и дальнейший путь будет устлан розами»,  -  твердил он себе мысленно… Но понимал: Анна получила все, чего хотела. Обеспеченную беспроблемную жизнь. Внимание поклонников – а он знал, что они у нее были!  При жизни Вернера Рихтера она купалась в комплиментах и невинных знаках внимания, после его смерти сочла себя вправе вступать в отношения – чтобы развеять скуку. Возможно, она и сейчас с кем-то встречается…
        Так чего же ей все-таки не хватает? Понимания, что никто не любил ее и не полюбит так, как Антон Лосев? Но и это – вряд ли правда… Он понятия не имел, что испытывали другие мужчины.
        Белый сарафан, нитка бус на совсем еще юной шее, едва заметная седина в висках – видимо, давно не подкрашивала волосы…  Но ее даже это не портило. Анна не была зациклена на мелочах – и в юности могла выйти из дома, забыв накраситься, надев то, что было под рукой. «Чем красивее женщина от природы, тем меньше она озабочена всякими ухищрениями, слишком уверена в себе, чтобы дрожать из-за любого пустяка – не того оттенка помады или непослушной пряди волос»,  -  внушала ему Ада. И он был полностью с ней согласен. Антону казалось, легкая небрежность даже украшает…  он не был любителем искусственных цветов. И любовался естественным беспорядком, отчасти вошедшим в современную моду.
Конечно, сейчас Анна – дама в том возрасте, когда нужно помнить о своем статусе, при желании она могла стать элегантной волшебницей, как вчера вечером в ресторане, но, общаясь с ним, интуитивно чувствовала, что надо произвести впечатление, будто она не зависит ни от каких средств, а прекрасна сама по себе. И повадка ее сейчас была несколько иной – девичьей. Неуверенной, беззащитной. Такой, какая была ему по душе.
 - Ты ждала меня?
- Да. Твой телефон я не знаю, я бы позвонила, конечно…
       Он взял ее за руку.
- Пойдем, здесь неподалеку кафе, там поговорим.
- Нет, пойдем лучше в парк, он в двух шагах отсюда. Мы там раньше гуляли… ты помнишь?
         Антон нахмурился.
Помню. Ну ладно, идем.
Анна и Антон пошли в сторону парка, нашли скамейку и сели.
- Наш вчерашний разговор мне не понравился. Знаешь, я думала, ты изменился.
          Он пожал плечами.
          - Я знаю, я вел себя глупо. Но я же тебя не обидел, не сказал ничего лишнего… раньше было иначе, я помню.
          - Раньше я не обижалась… я знала, ты вспыльчивый…
         -  Что есть – то есть. Я вообще не ангел. И не притворялся святым. Но тебя… тебя я понять никогда не мог. Вот зачем ты сейчас пришла?
         Анна вздохнула.
         - Я представляла себе это все по-другому… Я никому в этом не признавалась, даже себе, наверное… боялась… просто боялась думать… Я всегда мечтала, чтобы у нас все было хорошо. Но в реальности это не получалось. Мы только ссорились, изводили друг друга. А я продолжала мечтать – думать, как все бы МОГЛО быть. Я этим жила.
        - Я не знал, - он был удивлен.
        - Откуда тебе было знать, если я не говорила? В моих мечтах ты был другим.
        - Значит, это уже был не я.
        - Не знаю… это был образ. Что-то твое, но без твоих раздражающих меня черт…
       -  Иными словами – улучшенный вариант, приукрашенный…
-  Знаешь, для женщин любовь значит больше… мне так казалось всегда. Девочки с ранних лет любят сказки про любовь, песни, кино… им все это интересно. А мальчикам – нет. Когда это их вообще начинает хоть сколько-нибудь интересовать? В подростковом возрасте, но это у них гормональное… ты лучше меня это знаешь, ты врач. Вот им и кажется, что любовь – это физиология, обладание телом… Для женщин все совершенно не так.
- Аня, ты хочешь этим сказать, что для меня все сводилось лишь к этому? Ты не права.
 - Я не знаю, права или нет… Но ты тогда не обо мне думал, а о себе. Ты мне даже вопросов не задавал – что мне нужно, чего я хочу.
 - Это верно… вопросов я не задавал, но не думай, что я не пытался понять тебя. Да я чуть не свихнулся, только и думая, что о тебе. Если бы я мог увидеть, какая ты… заглянуть тебе в душу, понять, разобраться…
         Она удивленно смотрела на него.
- Ты мне этого не говорил тогда…
 - Я стыдился признаться, что не понимаю. Думал, что ты сочтешь меня глупым.
-  Вот-вот… твоя гордость, твое самолюбие… вечно оно для тебя важнее всего остального.
-  Гордость? О чем ты? У меня ее тогда не осталось. Я был одержим тобой, просто болен…
 - Ты говорил это, но я никогда не могла понять… Любовь – не болезнь.
 - Но для меня она такой стала. Ты говоришь, что мечтала… я тоже мечтал… о той Ане, которая понимала бы с полуслова, которой вообще ничего не надо было бы говорить… У нас с тобой было так – слова, слова и слова… и все без толку, все впустую. Они почему-то нам не помогали.
-  Наверное, и сейчас не помогут, - голос ее прозвучал устало. -  Да и зачем? У тебя есть эта девушка… не знаю, как ее зовут, но она очень красивая, молодая…
- Рита моложе тебя на пять лет. Я не собираюсь жениться на ней. Мы можем расстаться хоть завтра.
        Анна мгновенно изменилась – на ее лице появилась улыбка, преобразившая его.
- Ах, вот как… Ну что ж… мне жаль, если у вас так сложилось.
        Антон внимательно смотрел на нее.
- Тебе жаль? Вижу-вижу…
 - О чем ты, Антон… - смущенно откликнулась она, - жаль, конечно…
       Он внезапно обнял ее и поцеловал. Анна засмеялась.
- Антон… подожди… мы не дети. Ты только что говорил…
       Антон как будто внезапно помолодел – его глаза радостно заблестели.
- Не знаю, Аня, не помню, что я говорил… Все оттого, что я проговорил с тобой двадцать лет – в своих мыслях. И сейчас не могу остановиться – все говорю, говорю, говорю…
- И я тоже… я тоже все время пытаюсь что-то сказать, я устала… хотя бы сегодня не надо…
Они смотрели друг на друга сияющими глазами. И снова поцеловались – на этот раз осторожно, как будто впервые.


Клара, сидя дома, перебирала старые фотографии в коробке. Она наткнулась на пачку писем и вслух прочитала надпись.
- Антону Лосеву… это от мамы. Почему же она… она их не отправила… они не запечатаны… - она встала, пытаясь сдержать внезапный порыв любопытства. -  Нет, я не должна их читать, нет, конечно… Я краем глаза… загляну только – и все. Никому ведь не будет вреда от этого. «Даже не знаю, с кем я говорю – с самой собой, с твоей фотографией или с тем, кто мне снится – это и ты и не ты… Но я боюсь замолчать – тогда ты исчезнешь, и что-то во мне навсегда оборвется».  – Клара вдруг спохватилась. - Господи, что я наделала…  я не должна была…
 Девушка быстро убрала письмо в конверт. В комнату вошла Вера. Клара вздрогнула.
- Бабушка? Ты здесь… но…
        Вера подошла к ней и взяла письма.
- Ах, вот оно что… Не смотри на меня как испуганный кролик… ты молода, невинна и ты любопытна… как все девчонки. Тебя интригует эта история – как кино или там сериал… не знаю, не важно, не надо винить себя, Клара. Я в твоем возрасте тоже такой была.
 - Но я виновата. Я расскажу маме об этом… Нет, бабушка, не смотри их…
 Вера быстро пробежала глазами начало письма и убрала его в конверт.
- Я только должна была убедиться, что это – всего лишь фантазии Ани. Но она всегда была умницей – понимала цену всем этим химерам. Мечтать можно о чем угодно, но реальность – иная. А мы живем не в мечтах.
- Он никогда не нравился тебе, верно?
- Он ей не подходит. Он никогда ее не поймет, а если поймет, то разлюбит. Хотя… как знать?..
Клара смотрела на бабушку с удивлением. Если кто и был для нее настоящей загадкой, то это Вера. Что в той давней истории так пугает ее? Вернер Рихтер был либералом и никогда не отличался ревностью. Он давал жене полную свободу. Условившись лишь об одном –если она действительно кого-то полюбит, то тут же признается мужу. И он уйдет. Вернер был старше Анны на пятнадцать лет. И он любил ее не столько как пламенный любовник, сколько как снисходительный опекун. В его чувстве соединились отеческая нежность и эстетическое удовольствие, которое он получал от созерцания ее красоты, потакая тонкому вкусу Анны. Они прекрасно ладили. «Вернер слишком умен, чтобы устраивать сцены. От таких мужей не уходят», - как-то сказала Лада.
Клара подозревала, что отец чего-то недоговаривает… иной раз он смотрел на жену отнюдь не как восхищенный рыцарь. И в его взгляде мелькало что-то похожее на отстраненную иронию. «Вот как у этого человека, с которым мама познакомилась в ресторане… у Феликса», - вспомнила Клара. Когда-то он был другом ее отца. Ей вдруг захотелось пообщаться с этим человеком, узнать, делился ли Вернер с другом своими сокровенными мыслями… У нее по мере взросления складывалось впечатление, что отец закрывается от жены с дочерью. Хотя, конечно же, любит их. Общественное мнение было таково: Вернер без ума от своей красавицы жены. И он не хотел подвергать его сомнению. Его абсолютно устраивала сложившаяся с Анной жизнь. И ее покладистый ровный нрав, который был так созвучен его собственному.
       «Может быть, людям трудно поверить, что бывает не собственническая любовь, лишенная эгоизма, желания обладать, амбиций, тщеславия – всего того, что ее разрушает… и в то же время отчасти подпитывает? Нет, разрушения во всем этом все-таки больше, а подпитка… ну, только на первых порах», - думала Клара. И тут же задавала себе вопрос: может, она сама и ее отец просто не темпераментные натуры?


Рита стояла перед зеркалом в купальнике и внимательно разглядывала свое тело, недоумевая по поводу странного незнакомца на пляже. Зеленый цвет выгодно подчеркивал ее шоколадный загар, природную средиземноморскую смуглость. Она знала, что Антон предпочитает несовременную белокожесть, любуясь «мраморными», как он выражался, лицами, шеями, плечами, руками… Но что-что, а это Рита никак не могла изменить – она родилась смуглянкой. Но кто знает, какие вкусовые предпочтения у этого пляжного грубияна? Она даже не знала, как его зовут…
        - Ну и болван… да как у него язык повернулся сказать, что МОИ ноги – так себе… где он видел такие? Со мной никто не сравнится – ни эта выцветшая Мадонна, ни кубышка Мэрилин Монро, ни тощая курица Хитер Локлир… да и на Дженифер Лопес тоже без слез не взглянешь, со мной-то ее не сравнить, - он вздохнула. -  Ах, если б МЕНЯ рядом с ними поставить… да кто бы на них тогда поглядел?.. Ну, ничего, я еще ему покажу, если встретимся…
        Она спохватилась. Да зачем им встречаться? Так разве только… чтобы его проучить. Пусть знает, с кем дело имеет. Она самодовольно ухмыльнулась.
           Ей доставляло детское удовольствие дразнить этого типа – как в школе соседа по парте. И она чувствовала, что и сам он тоже исподволь развлекается, хотя не признается в этом даже себе. У Риты возникало странное ощущение уюта – как будто она снова стала ребенком, сбросив эмоциональный груз десятилетий, и от души озорничает. Стычки с незнакомцем отвлекали ее от ноющей боли,  помогали переключить внимание и отвлечься от источника страданий… она снова и снова была отвергнута, выброшена из чьей-то жизни, вопреки всем усилиям, которые прикладывала, чтобы казаться красивее, эффектнее, моднее… Мужчины с удовольствием ложились с ней в постель, но и только… И ни один не дал ей шанса стать единственной, неповторимой. И для Антона она – одна из многих. Он этого никогда не скрывал.
         С ним она была хитрее, пыталась казаться паинькой, но тогда он откровенно скучал… а когда начинала злиться и демонстрировать свой бурный нрав, шарахался как от чумы. Он еще долго терпел! Предыдущие сожители Риты, даже если были намного ее старше, сбегали быстрее. И она не знала, почему, вопреки всему, ей не дан заветный ключ к сердцу мужчины. Она привлекала, но на короткое время… Ни один не продержался дольше нескольких недель. Антон с ней уже четыре месяца – для Риты это рекорд! Эх, знал бы кто, как на самом-то деле она уязвима… Она, производившая впечатление надменной холеной хабалки.




Вадим обедал у Стаса и Лады – в последнее время у него это вошло в привычку.Сегодня он пришел раздраженным и злым, что для него было в порядке вещей, и хозяева пытались его успокоить.
- Ну, подумаешь, встретилась сумасшедшая, что так на нее реагировать? – удивлялась Лада.
- Ты не понимаешь… нет, не понимаешь… и ты тоже, Стас. Она ведь не просто так подошла.
- А зачем же? –  Стас был поражен.
- Ты посмотри на меня – ну посмотри…
 - Смотрю… и что? – парировала Лада.
- Сразу видно, сколько я зарабатываю.
 - Как это может быть видно? – спросил его брат. Вадим самодовольно похлопал его по плечу.
- Ты парень неплохой, Стасик, но звезд с неба не хватаешь. А я  - ведущий специалист, у меня совершенно другая зарплата, меня окружает аура…
 - Какая еще аура? – удивилась Лада.
-  Аура успеха. Какие вы оба непонятливые! Ко мне такие девицы так и липнут как мухи. Думают, что нашли дурака. А я не дурак – вижу, что у них на уме. Вот эта курица и взбесилась…
 - Она что – уродина? – заинтересовался Стас.
- Для меня они все на одно лицо – охотницы за деньгами, - парировал Вадим.
- Подожди-подожди, Вадик… ты так говоришь, как будто все женщины одинаковые. Ты и меня такой вот считаешь? Почему же я вышла замуж за твоего брата, а не за тебя… хотя ты за мной и ухаживал, если помнишь.
- Ты молодой была, наивной… не видела, что я птица – другого полета, не знала, как высоко я взлечу.
- Вадик-Вадик…
  - И не спорь со мной, я лучше знаю, я женщин вижу насквозь, уж ты меня извини…
        Лада и Стас за его спиной обменялись понимающими улыбками. Вадим задумался. Обычно женщины пытались к нему подольститься – выгодный жених, что уж там говорить… А эта… пляжная штучка, похоже, ждала от НЕГО восхищения. Можно подумать, что он на это способен! Вадим не был зациклен на внешней привлекательности, да и сам редко смотрелся в зеркало. Он всю жизнь втайне мечтал найти характер, который бы с ним сочетался. В юности он решил, что Лада – как раз такой вариант. Но инстинкт самосохранения уберег ее, как она потом, шутя, говорила. «Стас – счастливчик!» - угрюмо размышлял его брат. С него все как с гуся вода, не парится ни по какому поводу… А он, Вадим, дергается из-за любой ерунды.
         Он крайне редко смеялся. Лада как-то предположила, что путь к его сердцу может лежать через смех… если женщине удастся развеселить его так, чтобы он забыл о своем больном самолюбии, то это будет чудом! С чувством юмора у Вадим действительно были нелады. Он не любил анекдотов, раздражался на самое невинное подтрунивание… «Я не способна влюбиться в зануду, каким бы красивым он ни был»,  -  услышал он как-то признание Лады. Это задело его за живое…  Он ведь и, правда, когда-то хотел жениться на ней.
        Эта девчонка на пляже… нет, лет ей, конечно, не двадцать, но… похоже, мозги как у школьницы. Взгляд подростковый. Этакий вечный угрюмый тинейджер. Вадим невольно улыбнулся. Нет, это, конечно, забавно – ругаться как дети, которые надели на себя одежду для взрослых и изображают взрослую жизнь. Он вдруг осознал, что именно такое впечатление они с этой девицей производили со стороны. «Не друг друга, так хоть народ рассмешили», - вдруг пришло ему в голову. Глядя в глаза этой крикливой оторве, он будто смотрелся в кривое зеркало и узнавал свои собственные черты характера, видя их в гротесковом свете.



Анна вошла в квартиру. На ее лице сияла счастливая улыбка. Снова почувствовать себя единственной, неповторимой, уникальной… именно это давал ей Антон, она поняла, почему не могла расстаться с мечтой о том, как они могли бы снова встретиться и начать все сначала. Писала ему все эти письма и прятала их, чувствуя себя героиней романа… ей доставляло удовольствие купаться в воспоминаниях, тщательно отфильтрованных ее избирательной памятью: Антон казался спокойнее, уравновешеннее, увереннее, нежели был тогда…  Его противоречивую мятущуюся натуру Анна понять была не в состоянии. Как, впрочем, и он - ее собственное стремление к вечному покою.
        Антон стал вести себя несколько иначе – Анна почувствовала это. Как будто боялся ей надоесть. И в то же время в его глазах мелькал такой юный восторг, как будто он впервые за долгие годы почувствовал себя живым… И был даже рад возвращению боли.  «Болит, значит, жив», - сказал он. И ее вдруг передернуло. Анна попыталась поставить себя на его место… и поняла, что он никогда не сможет забыть старые обиды. Даже если захочет.
        Но через мгновение он ей улыбнулся, и Анна, всегда готовая поверить в то, во что хочется верить, обрадовалась как девчонка. Мать не права. Разлука пошла им на пользу – теперь они научатся получать удовольствие от любви, а не испытывать ее на прочность, требуя жертв друг от друга.       
Она остановилась перед зеркалом в коридоре и включила свет. Выражение глаз… вот что в ней изменилось. Твердость, уверенность – теперь это были спокойные прохладные озерца, озаренные лунным светом. В юности в них читался вопрос, сейчас можно было найти ответ. Тот самый, который всю жизнь искал Антон Лосев… Ответ на вопрос: какая же все-таки ты, моя Аня? А от того, насколько точным он будет, зависела вся их дальнейшая жизнь.
 Анна скинула туфли, прошла на кухню, заметила записку и прочитала вслух.
 - «Мама, прости, я не знаю, как тебе в глаза смотреть после этого… Ты же знаешь, что я любопытная, я нашла письма в коробке, где старые фотографии, и достала одно, прочитала несколько строк и убрала обратно. И тут вошла бабушка, она это увидела… Ты не подумай, мы не читали, она только взглянула – и все. Но она поняла. Мы сейчас с ней у Марты. Она просила, чтобы я тебе не рассказывала, но у нас не было тайн друг от друга, я хочу, чтобы ты знала… Прости…»  -  нахмурившись, Анна покачала головой. -  Мама… ты видела…
На ее лице снова появилась беззаботная улыбка. «Ну и что… и пускай. Я отдам их Антону, все до одного отдам, если он… Ах, дочка, дочка, какой ты еще ребенок…», - снисходительно думала Анна, понимая, как украшает ее терпимость к слабостям ближних.


         Вера привела Клару к Марте – поужинать. Они слегка перекусили легким салатом, и хозяйка квартиры предложила матери и племяннице кофе. Марта заметила, что мать до предела напряжена. И, стоит Кларе отвернуться или задуматься о чем-то своем, грустно смотрит на свою внучку, как будто предвидит будущее, которого ей во что бы то ни стало хочется избежать, но она не знает, как. 
        «Бывают у матери такие озарения», - думала Марта. Она вспоминала, как незадолго до гибели отца Вера признавалась, что видит плохие сны, и они ее очень пугают. Предупреждают о чем-то. Марта была начисто лишена суеверия, но она не могла не признать, Вера частенько оказывалась права.
        Отец ее был католиком, хотя к посещениям церкви относился формально. Но Вера, желая полностью погрузиться во внутренние искания мужа, стала ходить в костел, хотя он об этом ее не просил. Но ей хотелось найти такое место, где можно было бы молиться за мужа – тому богу, который услышал бы… И Вере казалось, там она может почувствовать, чего хочется Яну, это давало ей иллюзию, что после смерти они обязательно соединятся. Хотя в глубине души она в этом сомневалась, потому что единственной ее религией был Ян. Прирожденный скептик.
        Марта была единственной способной понять мать. Яна многие недолюбливали, считая неотесанным, недостойным такой привязанности жены и дочери. Но, наблюдая за этим угрюмым нелюдимом с самого детства, Марта знала, что в его душе есть тонкие струны, и они могут звучать – еще как! И сама она была куда нежнее и тоньше, нежели казалась со стороны, – унаследовав нежелание Яна делиться с окружающими своими сокровенными мыслями и чувствами. Они мало разговаривали, но чувствовали друг друга… инстинкт у отца был сверхразвит, как у самого умного животного. Он слова не любил. Но Марте они были не нужны. Она умела читать в его глазах, жестах… и это было взаимно. Больше всего Вера ревновала Яна именно к ней, любимице. И Марта знала об этом.
        -  Любить надо себя, вот что я вам скажу. Себя. Аня – мудрая, она всегда понимала, что мужчин много, а она у себя – одна-единственная. Все мы только себе и нужны по-настоящему, никому больше…- разговорилась вдруг Вера.
         - Мама-мама… ты говоришь, но своим советам не следуешь, - парировала Марта.
        - В том-то и дело… Я настрадалась и не хочу, чтобы ты или Клара страдали… А секрет прост: любите себя. Тогда и вас будут ценить. Вот посмотрите на Аню – сколько мужчин за ней бегали и сейчас бегают, а почему? Она им на шею не вешается, она из-за них не страдает.
        Клара с упреком смотрела на нее.
        - Страдает… бабушка, ты же знаешь…
        - Возможно… она же не робот, какие-то переживания у нее есть, есть мечты, есть фантазии… это нормально. Но ровно до той черты, пока не начинает тебя разрушать, съедать изнутри. Убивать.
       - Любить себя… это пустая жизнь, просто бессмысленная… - пробормотала Марта.  Вера покачала головой.
       - Не скажи…  ты всегда была максималисткой.
       - У меня потребность давать, а не брать.
       - Что ж ты всех отвергала, бросала – одного за другим? Чем они были плохи?
        Марта пожала плечами.
        - Ничем.
        - Ну, конечно… ты их не любила до самозабвения. Тебе нужно любить кого-то больше всего на свете, больше себя, больше жизни…
        - Да… нужно, - Марта вздохнула. -  Было нужно… с рождением Клары многое изменилось. У меня есть такой человек.
        - У тебя бы могли быть и свои дети.
        - Могли… но их нет, - тихо сказала Марта. -  И хватит об этом.
        Клара ее обняла.
        - Марта, родная, мне кажется, и сейчас не поздно… ведь многие женщины…
        - Я знаю, сейчас медицина шагнула вперед. Но у меня уже сил нет, я не молоденькая.
         - У тебя-то нет сил? – Клара удивленно смотрела на нее.
          Вера пожала плечами.
          - Если бы во времена нашей молодости сказали, что сплошь и рядом женщины будут рожать без мужчин и плевать на них, я не поверила бы.
           - Почему же – плевать? Но это лучше, чем несчастливый брак. Дети для многих женщин важнее мужчин. Им теперь необязательно за них цепляться. Слава богу, теперь их никто не будет ни в чем упрекать, нет этих глупых условностей, люди живут как хотят.
          Вера усмехнулась.
         -  Ты бы хотела так жить?
         - Я не смогла бы. А Марта – сильная.
         - Мне сейчас сорок два, а представь – ребенку двадцать, вот как тебе, а мне уже за шестьдесят.
         - Ну и что?
        - Мне бы этого не хотелось. Никто не знает, сколько ему отпущено… а если он… или она останется сиротой? Нет, я этого не хочу. Рожать надо в молодости. Хотя бы… до тридцати.
Анна появилась на пороге кухни. Женщины замерли на месте.  Вера подошла к ней и обняла.
        - Дочка!       
        Анна внимательно смотрела на мать.
        - Я прочитала записку…
        - Значит, она тебе все-таки написала… - Вера вздохнула.
        - Да, мама. Я должна тебе кое-что рассказать. Но пока еще рано… мы ничего не решили.
        - Ох, Аня-Аня… не совершай опять ту же ошибку.
        - Я хочу любить, мама.
        - Я понимаю, тебе не хватает эмоций, остроты ощущений, тебе сейчас скучно… в нем это есть – та самая искорка… Не принимай это за любовь, тем более, что сейчас ты уже не девчонка.
         Клара подошла к матери.
         - Мама… а меня ты обнимешь?
         Анна поцеловала ее в щеку.
        - Конечно… родная моя. Зря ты так переживала, - она повернулась к Вере. - Мы с тобой еще поговорим.


          В просторном кабинете Феликса Антону было уютно, они так увлеклись разговором, что не заметили, сколько времени прошло.
          - Антон… ты серьезно? Ты действительно так решил? Я помню, что ты говорил мне раньше…
        - Поэтому я и пришел к тебе, Феликс. Мне надо, чтобы меня вразумили, с ней я забываю, сколько мне лет, все, что я говорил… что со мной происходит?
        Феликс пожал плечами.
        - Да ничего особенного. Ты не один такой. Думаешь, что ты первый, кто мне это говорит?
        Антон внимательно посмотрел на него.
       - А ты сам… с тобой было нечто подобное?
       - Нет. Если честно, то нет. Я никогда головы не терял. То есть, я мог очароваться какой-нибудь героиней из книги, кино… но в жизни… в реальной жизни у меня это не получалось. Это тоже проблема, поверь мне. Мне очень трудно влюбиться, для этого я должен чувствовать интерес, восхищение… очень много эмоций… но нет. Я не чувствую. Видеть кого-то насквозь тоже скучно, я порой даже завидую чьей-нибудь слепоте, мне хотелось бы очаровываться, но со мной не происходит такого. Это было когда-то… но стоило мне понять, что я сам эту женщину выдумал, а она не такая, какой представлялась мне, как все прошло.
      -  Но ты был женат.
       - Все получилось случайно. Она забеременела, а детей я хотел… Нет, Лиза была хорошей девушкой, я постепенно к ней привязался… но я чувствовал, даже тогда, когда она была жива, что мог бы прожить без нее, не настолько я в ней нуждался… хотя в ней практически не было недостатков – добрая, заботливая и неглупая… все при ней. Но мне порой так было скучно, я ощущал какую-то пустоту, которую мне хотелось заполнить… но не получалось.
      - Вы так недолго прожили… всего пару лет. А сколько сейчас Андрюше?
      - Пять.
      - Не думаешь снова жениться?
      - Да нет… ни к чему это мне. Нам с сыном и так хорошо.
 - Получается, что влюбленность – это только иллюзия, самообман, мираж? – Антон говорил с горечью.
- Не знаю. Я что – Господь Бог, знаю ответы на все вопросы? Антон, ты сам должен решить, что это ДЛЯ ТЕБЯ. Но для многих – иллюзия. Для большинства… мне так кажется. Кто-то живет с ней всю жизнь, кто-то разочаровывается, но скрывает это, кто-то смиряется с тем, что реальность совсем не такая, и принимает ее. Но смириться и полюбить – вещи разные… Я не знаю, смог бы я полюбить реальную женщину, зная ее, понимая… не знаю, Антон.
        - А тебе бы хотелось? – Антон с любопытством смотрел на Феликса так, будто впервые его видел. Взгляд его друга стал задумчивым.
        - Хотелось бы мне? Ох, если б я знал…
         Феликс не мог забыть лицо жены – каким оно было чаще всего. Вопрошающим. Виноватым. Как будто бедняжка Лиза только и делала, что искала причину, ломала голову: ну почему ее чувство к нему безответно? Феликс с легкостью играл людьми, прибегая к спасительному, как он считал, обману. Ему ничего не стоило наговорить комплиментов, чтобы повысить самооценку женщины или мужчины, - это он называл профессиональной вежливостью. Но в глубине души не мог не презирать тех, кто не чувствовал его скрытую иронию, фальшь. Лиза чувствовала! Поэтому и привлекла его внимание.
Ей отчаянно хотелось пробиться сквозь его броню, задеть его за живое, добиться хотя бы подобия взаимности… «А подобие, может быть, даже и было…» - размышлял теперь Феликс, которого мучило чувство вины. Лиза была его секретаршей. Верной нетребовательной подругой, старающейся скрыть свои страдания, зная, что это его оттолкнет,  - как это обычно и происходит с большинством мужчин, которые терпеть не могут выяснять отношения. Но она имела дело с профессионалом, мастером самокопания и личностного анализа! И Феликс мгновенно просек, понял, о чем мечтала бедняжка. Ей нужны были крупицы его искренности, и его это тронуло. Так редко встречается подлинная привязанность, которая в корне отличается от банального желания большинства женщин выйти замуж.
         Женился он не только потому, что хотел наследника. Но он недооценил силу ее любви – Лиза получила то, о чем многие женщины мечтали бы: положение, деньги, возможности. Долгожданного ребенка. Но все это не сделало ее счастливой – ведь Феликс остался как будто в стороне: неуязвимый, непроницаемый, безразличный. Позже он осознал, что нужно было иметь дело с такой же равнодушной женщиной, тогда он был бы избавлен от чувства вины. Но самолюбие не позволяло принять такое к себе отношение. «Вот я и сломал ей жизнь», - думал Феликс, глядя на трогательное растерянное личико пепельной блондинки с кроткими глазами на фотографии, стоящей на его столе. Андрюша просил не убирать изображение мамы, и Феликс был вынужден согласиться.


          Клара и Марта вышли на улицу прогуляться. Анна и Вера остались в квартире Марты одни.
         -  Мама, скажи, почему ты СЕЙЧАС против нас? Ведь теперь он богат, да даже если бы это было не так, что мне с того? Я сама унаследовала столько...  Вернер оставил все мне.
         - Анечка, не против я, чтобы ты развлеклась, пожила в свое удовольствие… но ведь с ним так не будет, если он не изменился… сама же сказала, все будет по-прежнему: ссоры, сцены… Зачем тебе это? Цени свой покой. Или найди того, кто не будет трепать тебе нервы… тебе и себе.
         Анна закрыла глаза.
         - Да, ты права, я от него уставала порой… но без него как-то пусто… он нужен мне и не нужен… сама не знаю, чего хочу. Но если за столько лет я его не забыла, если не перестала думать о нем, это кое-что значит…
         - Он тогда молодой был, наивный, сейчас все иначе. И не обольщайся, тебе не удастся его изменить, заставить его стать таким, каким тебе бы хотелось. Он будет мучить тебя, ты – его. Сама того не желая. Потому что ты тоже – не та, какой он тебя представляет… но что-то в тебе его накрепко зацепило… Ему уже сорок, Аня… если не больше, - в тоне ее промелькнуло любопытство. -  Эх, взглянуть бы мне на него… Неужели история повторится? Он снова внесет смуту в нашу семью.
         Анна испуганно смотрела на мать.
 - Почему ты так говоришь? Какую смуту он внес тогда? Разве что Марта… тебе казалось, что она неравнодушна к нему, но, по-моему, ты тогда преувеличила. Она о нем даже не говорит.
- Марта – другая. Ей или все или ничего, она максималистка… была такой. Если любит – то любит, а если хоть чуточку разочаруется – все…
          - Чем же он мог ее разочаровать?
          - Не знаю, - уклончиво ответила Вера. - Но ты права – Марта тебе не соперница. Он ей не нужен, она ему – тоже. Меня сам Антон чем-то пугает – он похож на твоего отца, слишком горячий, непредсказуемый, только тот был сильнее, решительнее. Он не позволил бы женщине так крутить и вертеть собой, как позволил тебе Антон…
       - Я им не крутила… о чем ты?
        - Ох, дочка, ты этого даже не осознавала, а если бы поняла, у тебя бы так не получилось. Отца Марта больше любила, Антон для нее был только напоминанием… Действительно, трудно найти человека, похожего на него, вот она и не нашла. С меньшим она бы не смирилась, компромисс между мечтой и реальностью ей не нужен, она не такая, как мы с тобой.
       Вера вспомнила, как Ян пресек все ее попытки вызвать дочь на откровенный разговор. Он догадался, что произошло между Антоном и Мартой. И по-своему помогал любимице выйти из тупика – приходил в ее комнату, брал ее за руку и спокойно рассказывал о лошадях. Ничем не давая понять, что он в курсе произошедшего. Марта молчала. Но голос отца действовал на нее завораживающе – она потихонечку успокаивалась, медленно возвращалась к жизни, пережив все это как крушение, потерю ориентиров, утрату способности безоглядно поверить и отдаться чувству всей душой. Пылкая девочка сгорела как птица Феникс, и на пепелище зародилась новая жизнь внутри прежнего раздавленного разочарованием существа – реальная, трезво мыслящая женщина училась заново жить и смотреть на мужчин иначе: как на источник для получения удовольствия, не желая больше никаких драм и бездонных страстей.
        Когда-то эта метаморфоза произошла с самим Яном Вонсовским – разлюбив одну женщину, он приобрел иной взгляд на мир. И стал жить маленькими радостями, не помышляя больше о глобальных вещах. Он не искал единственную и неповторимую «вторую половинку», потому что утратил веру в книжную романтику, теперь считая ее надуманной и приукрашенной богатой фантазией писателей, которым реальная жизнь скучна. Реалисты же чаще всего повествовали о крахе подобных иллюзий и избегали однозначного хэппи-энда как признака развлекательного, второсортного жанра в искусстве.
        И Ян стал жить под девизом «Долой сказки!» Он любил природу, свое дело – разведение лошадей, сильное выносливое цветущее женское тело, которое он воспринимал как вкусное блюдо и насыщался им в свое удовольствие. Вера знала, как он относится к своим любовницам, поэтому и держала свою ревность в узде.  И Марта повторила его путь – многочисленные романы, которые пополняли ее коллекцию острых и разнообразных ощущений.
       Анна задумчиво смотрела на мать.
        - Ты говоришь – не такая? Но я тоже не воспринимала Антона со всеми его недостатками, мне хотелось как-то исправить его, подкорректировать, причесать и пригладить. Правда, он говорит, что тогда это уже будет не он. Может быть, он и прав… я не знаю.
-  Аня, разница в том, что ты продолжаешь любить мечту, продолжаешь лелеять сказку, пусть даже реальность и не такая, ты можешь жить и в мечтах. А Марта не может. Она все зачеркнула внутри себя. В этом и сила ее, и слабость. Ей нужно молиться на кого-нибудь, верить в него всей душой, а если он падает с пьедестала, она больше не может им восхищаться, а значит – не может любить.
 - Мне кажется, мама, она сейчас не такая. Она куда мягче, чем в молодости. Я помню, какой она была резкой, порывистой, говорила, что думала, ничего не боялась… мне было с ней не по себе. А сейчас – мне легко с ней, я даже забыла, как мы когда-то ссорились, не понимали друг друга…
 - Ну и хорошо, - отозвалась довольная Вера. -  Для меня самое главное – чтобы ты, Клара и Марта любили друг друга, чтобы никто никогда не поссорил вас, не встал между нами… Не важно, Антон или кто-то другой… мне все равно.
       Вера внезапно нахмурилась. «А если встанет… Нет, я никому не позволю разрушить нашу семью», - но вслух этих слов она не сказала.


        Лада и Стас беспокоились за своего единственного сына – двадцатитрехлетнего Марка. Он твердо решил стать актером. С раннего детства Марка тянуло кого-нибудь изображать – персонажа мультфильма, кино или книги, друзей, знакомых и родственников. Сын крупных дородных родителей, этот юноша рос невысоким, хрупким, но гибким и ловким. У него было интересное выражение глаз – озорное и мечтательное одновременно. Никто не назвал бы Марка Поленова красавцем, в резких чертах его выразительного лица не было и тени слащавости. Но вместе с тем в нем угадывался романтик – не явный, будто стыдящийся своей несовременной чувствительности молодой человек.
         Он никогда не комплексовал, мечтая о другом внешнем облике. Актеру нужно быть не смазливым, а запоминающимся, с яркой индивидуальностью – так думали профессионалы. Выдающиеся режиссеры ищут не манекены, а изюминку, неповторимость, харизму.  Родители в шутку называли своего сына оболтусом, но в глубине души обожали, и это было ему прекрасно известно. Они не пропустили ни одного спектакля, в котором он участвовал, хотя пока это были студенческие постановки. Лада была в восторге от сына, но, разговаривая с мужем о будущем Марка, осторожничала, зная, как Стас беспокоится. Хорошо – мальчик у них благоразумный, и он прислушивается к их доводам. Марк, вопреки своему живому любознательному нраву, не очень-то тяготел к бурному общению с ровесниками и молодежным тусовкам. Ему нравились люди старших поколений – сорокалетние, семидесятилетние… Марк любил слушать их рассказы о жизни, профессии. «Мне бы в музее работать, древность – это мое», - однажды пошутил он.
         Но для актера это тоже было важной чертой – умение прочувствовать разные исторические эпохи, влезть в шкуру персонажа, который жил полвека или четверть века назад. Современную жизнь Марк считал не интересной – несмотря на завоевания науки и техники.  «Люди какие-то скучные стали… опростились донельзя…  из жизни ушел аромат – об этом и Пристли писал», - констатировал он. В этом и прелесть профессии – можно выбрать время, созвучное тебе, и погрузиться в него, забыв о сегодняшнем дне.
- Поверь мне,  – это так ненадежно… - твердил его отец. - Зависимая профессия, будешь всю жизнь ждать подачек от режиссеров, продюсеров… Я тоже в молодости мечтал стать актером, но передумал, и, слава богу. Еще не хватало, чтобы мой сын…
- Папа, я понимаю тебя. Я пойду учиться на юридический, так что кусок хлеба у меня будет, ты не волнуйся. Но играть я не брошу. Пусть будет хобби, не важно, я буду играть.
        Лада мечтательно смотрела на юношу.
-  Но почему же хобби? Ты же закончил институт, учился у самого Фортунатова, играешь в театре… пусть больших денег это и не приносит, но ты еще молод, ты можешь прославиться…
 - Да нет, папа прав, надо жить не иллюзиями. Шанс прославиться у одного на миллион. Но в кино попасть мне бы хотелось – хоть в эпизоде сыграть бы…
 - Я уверена, что ты сможешь. А в вашем театре, наверное, много красивых актрис?
         Марк засмеялся.
         - Мама, ты лучше при папе этого не говори. Помнишь, как он сказал: «Невестка-актриса – только через мой труп».
        - Да я пошутил. Но вообще-то… жена-актриса… не знаю, не знаю…
-  Муж-актер – тоже не подарок, знаете ли, вечно на съемках, да на гастролях…  Не хотела бы я стать женой такого вот фрукта, еще и со звездной болезнью, наверняка…
 - Мама – ты обо мне говоришь?
        Лада его обняла.
- Я шучу. На самом деле я рада, что ты не боишься жить так, как хочешь. Мы с отцом были более робкие, считали, что лучше синица в руках… А сын-то у нас – журавлик.
- Марк, ты с Мартой давно не виделся? – осторожно спросил его Стас. Взгляд юноши потеплел.
         - Марта… какая женщина! В моем вкусе – крупная, пышная, прямо с рубенсовской картины. И язычок у нее такой острый – как скажет что-нибудь, хоть стой, хоть падай.
 - Я помню, как ты был влюблен в нее, когда был мальчишкой, в школе учился. Мы с твоим отцом – люди широких взглядов, иначе такой хай устроили бы… Тебе всего восемнадцать – ей за тридцать,  и вы с ней…
 - Я был влюблен тогда, думал, что это продлится всю жизнь, но она оказалась мудрее, сама меня бросила.
- Она многих и старше тебя бросала, как будто играла в какие-то игры, экспериментировала, я ей не доверяла, но с тобой она обошлась хорошо. Ты приобрел опыт общения с женщиной и практически не пострадал. За это я ей благодарна.
- Она вообще добрая, великодушная… хотя и не любит это показывать. Марта способна на жертву, у нее даже потребность жертвовать… иногда я жалел, что у нас разница в возрасте, мы подошли бы друг другу.
-  Тебя тянет к женщинам старше, а вот твоя мать мечтала о том, что ты и дочь ее лучшей подруги Клара…
- Клару я даже не помню. Такая она была тихая, серенькая… невыразительная… бесцветная. Девочка – как девочка. Мы с ней почти не общались.
-  Она – не яркая, это верно. Аня в молодости была настоящей красавицей, она и сейчас хоть куда. Клара же не из тех, кто обращает на себя внимание. Миловидная, но не более… таких много. Но она хорошая девушка.
 - Что можно знать о девушках? Они еще сами не знают себя. Ты же слышала, как она в ресторане сказала, что не понимает себя, чего хочет, не знает… О ней еще рано судить, - рассудительно заметил Стас.
-  Клара пошла в Веру. Та тоже в молодости была не красавицей, зато дочери – что одна, что другая… Но они разные – Аня изящная, нежная, хрупкая, Марта – яркая, сильная, смелая как Амазонка. В молодости Аню больше любили, зато потом Марта свое наверстала: у нее было столько романов… И даже… с моим собственным сыном, чего я и представить себе не могла.
-  Мы с ней потом встречались время от времени… но уже так… без иллюзий с моей стороны… я стал иначе к этому относиться. Марта увидела, что я не настолько серьезен, как в юности, и успокоилась. Ей не хотелось, чтобы я пострадал. А так – мы могли просто проводить время вместе. И нас это вполне устраивало.
 - Если Клара не в твоем вкусе, сынок, я не собираюсь давить на тебя, не думай. Я просто так развлекаюсь мечтами, как мы с Аней могли бы стать одной семьей, у нас были бы общие внуки…
Марк поцеловал ее в щеку.
- Мама-мама… для этого я еще слишком молод. Я ничего не добился. И не говори мне, что вы с отцом были моложе, когда я родился, я знаю. Но я хочу прожить не такую жизнь, только не обижайтесь… Если понадобится – обойдусь без детей и внуков… мне нужно другое.
 - Слава? – спросил его отец.
- Слава – не самоцель, только средство… Я хочу стать актером, настоящим актером. Для меня это – все. А остальное… постольку-поскольку…
         Лада вздохнула.
 -  Значит, внуков нам не дождаться, сынок?
- А почему бы тебе не родить еще одного ребенка, а, мама? Ты же еще молода. Вот и будет с кем нянчиться.
-  Ты смеешься?
- А что? – пошутил Стас. - Почему бы и нет? Мы с тобой еще хоть куда.
- Ну уж нет. Я уже потратила двадцать три года на воспитание этого фрукта, а он говорит мне такое… Потрачу еще двадцать три – и услышу вообще невесть что.
       Мужчины расхохотались.
 - А ты как думала, мама? Дети – это же риск. Никогда не знаешь, кто вырастет.
 - Вот и вырос… - она шутливо потрепала его волосы. - Какой же нахал.


Антон знал, что разговор с любовницей будет нелегким, но Рита превзошла все его ожидания. Она просто отказывалась воспринимать его доводы.
- Ты шутишь… повтори мне еще раз… ну, повтори…
- Я люблю Аню… мне кажется, я всегда любил только ее… Рита, прости, я знаю, что я виноват…
         Она взвизгнула.
- Анну?! Эту тощую воблу? В то время как рядом с тобой такая женщина, как я… ты посмотри на меня… нет, посмотри… Ты или ослеп или…
- Рита!
         Она сняла халат и продемонстрировала свою фигуру в купальнике.
 - Ты приглядись, приглядись… На КОГО ты меняешь меня? Ты что – сумасшедший? – ее осенила новая мысль. -  А, ты меня дразнишь… ты не уверен, что тебе удастся удержать такую женщину рядом с собой, и ты хочешь вызвать у меня ревность. Да без косметики на нее вообще без слез не взглянешь… а посмотри на меня – я сейчас не накрашена. Где твои глаза-то, Антон? Неужели ты не можешь сравнить?
          У нее было отчаянное выражение лица. Антон по еле заметному подрагиванию ресниц понял: Рита прекрасно осознает, что она нелепа, но сражается с судьбой как умеет. Она из последних сил пытается доказать что-то кому-то, на этот раз она пойдет на все, чтобы удержать свой шанс на серьезные отношения. И дело не в нем… совершенно не в нем. А в ее истерзанном самолюбии, которое слишком многие ранили. И он сам… но невольно.
          «Феликс бы счел, что это – комедия, но не могу я ее не жалеть», - думал Антон, вспоминая собственное поведение. Почему он в юности был готов на все, лишь бы пробить броню спокойствия Анны и заставить ее выйти из себя, продемонстрировать ревность, злость, обиду, любые эмоции, только бы она показала, что он ей действительно небезразличен? Что это было ТОГДА – страх потери или желание расквитаться с окружающими за снисходительные смешки, которые он слышал за спиной людей, считающих его выскочкой, осмелившимся добиваться взаимности благоухающей панночки, предназначенной не для него?
           Он вспомнил, с каким облегчением – радостно улыбнулась Анна, когда узнала, что у них с Ритой нет серьезных планов на будущее. Она ее видела в ресторане. Наверное, тоже сравнивала – может, стояла перед зеркалом и думала: кто из них лучше? Анна никогда не высказала бы всего этого ему, но подруге… да нет, и той бы не стала. Она считала себя выше подобных сцен, Антон понимал, с ее точки зрения, Рита ведет себя как базарная торговка.
 От Анны он не услышит такого рода упреков, ее голос всегда будет звучать тихо и нежно, на ласкающей ноте. И ни одна из соперниц не узнает, что у нее на уме. «Да и я сам не узнаю», - думал Антон со странным удивлением. У него возникла смутная догадка, она стала оформляться в четкую мысль: если он сейчас снова сблизится с Анной, он для себя все поймет. И его метания кончатся. Внутри воцарится полная определенность, которую он так долго искал… и, в конце концов, выстрадал.
- Рита, пойми же, любят не красоту… Ты – очень красивая, ты красавица… все это знают.
         Выражение ее лица изменилось.
- Ты хочешь сказать, что это и все? Во мне есть только внешность? Я красивая и внутри, только ты этого не замечаешь, не ценишь меня. Ты дурак!
- Возможно, - устало согласился он.
 - Кто еще так заботился о тебе – старался что-нибудь приготовить, сложить твои вещи…
 - Я и сам умею готовить и складывать вещи.
- Ты хочешь сказать, что все, что я делала для тебя, - это так… тьфу! Меня теперь можно выбросить на помойку? – она заплакала. - Антон, я так не могу, не могу… послушай, я знаю, что я – не подарок, я ЗНАЮ…
        Он был искренне тронут тем, что впервые она отошла от привычного сценария бесконечного самовосхваления.
- Рита… ну что ты… это не так. Мне с тобой было хорошо.
        Она плакала.
- Я так старалась тебе угодить… я всегда так старалась… мне хотелось, чтобы ты гордился тем,  какая я, что рядом с тобой не кто-нибудь, а… поэтому я так говорила.  Проклятье какое-то… или сглаз… или порча… не знаю. Но я никому не могу угодить. Лучше бы я родилась уродиной или дурой… я половину своей красоты отдала бы и ДАЖЕ половину своего ума, правда-правда… только бы меня полюбили. Но никто не любил меня… даже мать, даже мать не любила… Ей было плевать, что ее дочка самая симпатичная в классе и учится хорошо… что бы я для нее ни делала, ей было на все наплевать… И тебе наплевать… и всем…
Рыдая, Рита упала на пол. Антон взял ее на руки и поднял. Он был потрясен. Агрессивная самозащита Риты скрывала такую бездну страданий, которая ни ему самому, ни Анне даже не снилась. Сейчас он готов был пообещать что угодно, лишь бы смягчить удар.
 - Рита, пожалуйста… я еще ничего не решил… не решил… успокойся. О, Господи… я не знал…  я ничего о тебе не знал, ты не рассказывала. Только не плачь… не плачь.





                Часть третья

 Вернер Рихтер, обрусевший с годами немец, вырос в семье католика и лютеранки. Мать не противилась тому, чтобы сын получил католическое воспитание. Вернер не был особенно набожным, но он увлекся историей религии, ведь она неразрывно была связана с историей изобразительных искусств, которые он так любил и всю жизнь коллекционировал. И в результате долгих исканий женился на женщине, словно сошедшей с полотен любимейших живописцев. «Я для тебя тоже – картина, скульптура или статуэтка?» - подшучивала над ним Анна.  «Ты – декорация»,  - вторил ей муж с серьезнейшим выражением лица. И люди смеялись.
Клара не унаследовала его страсть к коллекционированию, но ее в храм тянуло. Лет с десяти она стала задумываться – не ее ли это призвание? Анна до поры до времени не воспринимала размышления девочки всерьез, а Вернер беспокоился.  «Клара из тех, о ком говорят: не от мира сего, - твердил он жене, - как бы она действительно не решила от нас отдалиться».
Девушка зашла в церковь и увидела священнослужителя. Он приблизился к ней.
- Клара? Давно ты здесь не была.
- Шла мимо и не могла не зайти… да, действительно… шесть лет прошло, помните?
- Я тебя не забывал… разве такое забудешь? Не каждый день четырнадцатилетняя девочка заявляет, что хочет уйти в монастырь. Твоя мать тогда перепугалась…
 - Тогда мне казалось, что я нашла смысл в жизни… призвание… Я в это верила.
 - Я видел, что ты была искренней. Ты – чистая душа, Клара, по глазам вижу: не изменилась.
          Священника тогда поразила готовность, с которой девочка соглашалась признать: монахиней решила стать отчасти потому, что боится реального мира. Не может в него вписаться. «Но ты же прекрасно учишься, нормально общаешься со сверстниками, у тебя нет конфликтов с учителями, ты отнюдь не изгой или белая ворона», - удивлялся он. И на всякий случай решил уточнить: может, речь идет о несчастливой влюбленности? Но девочка-подросток равнодушно пожала плечами: «Что такое влюбленность я, падре, не знаю».  И он видел: она ничуть не лукавит. 
Клара не отрицала ни единого из своих недостатков: пассивность, склонность к страхам, неумение отстаивать свою точку зрения, неспособность понять, чего действительно хочет и в чем ее предназначение.
Она просто ищет себе подобных…  ищет и не находит. И в этом храме во время службы однажды почувствовала: внутри будто колокол загудел. Внушила себе: это знак.
           «Может быть, здесь – место для таких, как я? Боящихся собственной тени?» - в тоне четырнадцатилетней девочки звучала взрослая, даже, можно сказать, зрелая горечь. «Господи… да она себя презирает», - понял падре тогда. Но вслух этого не произнес. 
«Испытания ищет. Она из породы правдоискателей. Такие себя не щадят, изводят сомнениями, истязают самосъедением… Хочет что-то понять, но до поры до времени будет мыкаться как слепая…Будет ли у нее озарение, увидит ли вспышку света? Я буду за это молиться», - сказала ему опытная монахиня.
         Все эти годы падре пытался представить, какой она станет, взрослая Клара Рихтер?И вот эта девушка перед ним. «Вот сейчас она на пороге подлинного… не физического взросления», - осознал он.
           - Я не знаю, какая я, падре… В том-то и дело… Если б я знала… Я слушаю то, что обо мне говорят другие, и эти слова во мне не отзываются… я не чувствую, что это правда. Набор слов. Так можно сказать о любом человеке. Что это – вежливость, желание сказать что-то приятное, доброта окружающих? Я не знаю… Я чувствую себя невидимкой, не вижу себя, как будто бы меня нет. А есть кукла, которая ходит и вежливо всем улыбается. А другие в ответ улыбаются ей. И что – так и будет? И через десять лет и через двадцать… Нет в этом смысла, нет правды, чего-то во всем этом нет…
-  Так тебе нужна правда.
- Нужна.
-  Если нужна, ты придешь к ней. Иди… и увидишь…
- Но как?
- Один Бог знает, как. Ты почувствуешь.
- Я сейчас чувствую только одно – странный интерес к одной истории. Меня она не касается, это жизнь моей мамы, но я о ней думаю, думаю… Может быть, потому, что с мамой МОЖЕТ что-то произойти, она может стать героиней такой вот истории – как романа или как кинофильма… Она реальна, она существует… а я – ее бледная тень. Это что – зависть, сожаление, что я не такая, как мама, – красивая, нравящаяся всем, умеющая сводить с ума мужчин? Мне не дано это.
- А ты хочешь?
- Как странно, но… нет. Не хочу. Я никогда не хотела нравиться, угождать, производить впечатление… О своей внешности даже не думала. Знаю, что я не красавица и не дурнушка, я обыкновенная. И меня это не заботит. Я видела, как девчонки в школе и в университете только об этом и думают – салоны красоты, журналы мод… Я могла бы массу усилий потратить, чтобы выглядеть не хуже самых первых красавиц, я знаю, что это возможно… Но мне все равно. Правда-правда… Поэтому я в свое время и думала: может, мое место в монастыре…
-  Ну, вот, часть правды о себе ты уже знаешь: ты не тщеславна в том, что касается твоей внешности. И если можешь завидовать, то не этому, а другому… ведь верно?
- Да-да… я завидую тем, кто себя понимает. Кто знает, что ему нужно, знает, какой он. Завидую тем, в чьей жизни есть смысл. У меня он был… но…
-  Я помню наш разговор. Мне тогда показалось, ты девочка необычная, только мало кто это понимает. Ты действительно можешь воспринимать чужую боль как свою, переживать ее, впускать внутрь…
Клара покачала головой.
- Я не то, что могу… я в этом нуждаюсь. Мне нужно болеть душой за кого-то другого… тогда я чувствую себя сильной, смелой… Все страхи проходят, сомнения улетучиваются, тогда все наполняется смыслом. Тогда я хочу жить. Если же этого нет… я никну как сдувшийся шарик, из меня воздух уходит, внутри – пустота… остается одна оболочка.
-  Ну, вот… а говоришь, что не понимаешь себя. Ты понимаешь больше, чем тебе кажется. Но для монахини нужно кое-что еще, очень важное качество: выносливость. И физическая, и моральная. А ты хрупкая девочка, это и тогда было видно. Стараясь помочь одному, ты все свои силы на это потратишь, а на других страждущих сил у тебя не останется.
- Это я понимаю…  вы правы.
-  Приходи еще, Клара. Мы поговорим.
 - Приду… Мне здесь нравится. Говорят, психоаналитик тоже может помочь человеку, но здесь все как-то… как в сказке. Может, это по-детски звучит…  Людям хочется верить в чудо, а не в медицину. Я иногда заходила, когда здесь никого не было, мне помогал воздух… Не верите?
Падре пожал плечами.
 - А почему бы и нет?


Антон сидел в баре отеля и маленькими глотками пил пиво. К нему подошла  Марта. Она дотронулась до его плеча, и он обернулся. Как только Антон увидел ее, сразу понял, что нервничал зря. Перед ним стояла совершенно другая Марта – спокойная, веселая, равнодушная. В глазах ее не было и тени той боли, которую он боялся снова разбередить. «Эта рана зажила так давно, что она уже и не помнит, когда это было», - осознал он. Она расцвела – как пышный яркий крупный цветок. Округлилась, наполнилась светлой энергией заново обретенного жизнелюбия. Взгляд ее – в юности дерзкий и в то же время печальный – сейчас стал миролюбивым, как будто женщина эта превратилась в фаталистку, и приняла этот мир таким, какой он есть.
       - Это что – судьба? – насмешливо спросила она. -  Стоит нам встретиться наедине, как ты напиваешься.
        Он нахмурился.
        - Да нет… я выпил не так уж и много… Но ты права, Марта, сейчас я не должен… Мне нужна трезвая голова, надо во всем разобраться…
        - Давай покороче, Антон. Что тянуть? Я знаю, что тебе от меня нужно: молчание насчет той ночи. Не беспокойся. Ане я не сказала и не скажу.
       - Ты так говоришь, как будто меня презираешь… считаешь, я трус, да? Считаешь? – с горечью твердил он. Марта смягчилась.
       -  Нет-нет… просто ты не повзрослел, Антон. Я тогда думала, что ты сильный… какой же я была дурой. Дело не в том, скажешь ты Ане или не скажешь, ей незачем знать, ничего это ей не даст… но я тогда не могла простить тебе, что ты сделал это назло ей. Хотел даже жениться на мне… и тоже назло. Как только я поняла это… да что было понимать, ты мне сам сболтнул спьяну… все рухнуло… внутри у меня. Я-то думала, ты понял Аню и посмотрел на меня другими глазами, а ты… Я разозлилась, и злость помогла мне собраться с мыслями. Ты проснулся, протрезвел и увидел уже совершенно другую Марту. Тебя в моей душе не было, та любовь испарилась. И она не воскреснет.
         - Это я знаю… Я признаю, что наделал глупостей, но неужели ты никогда не ошибаешься?
        - Антон, это было не столько глупо, сколько… не знаю… была во всем этом какая-то мелочность, сопляковость, незрелость… Не могла я любить такого мужчину. Ты в моих глазах превратился в мальчишку. Но мне любопытно было взглянуть на тебя сейчас… и что же? Ты снова такой же.
        Многие, глядя на Марту, сказали бы: роскошная женщина. Но Антона она подавляла – сама того не желая. Ему была по душе хрупкость, неприкаянность, рядом с этой бесстрашной неукротимой Валькирией он чувствовал себя слабым, никчемным, ни на что не способным.  «Странно, что она и тогда не поняла, что я – отнюдь не герой. А в юности таким девушкам кажется: любить можно только героев», - думал он, пытаясь отчетливо вспомнить единственную ночь, которую они провели вместе. Так ее разочаровавшую, что она стопроцентно остыла. Раз и навсегда. А он осознал тогда, что ничуть не преодолел тягу к ее сестре. Анна стала для него желанней вдвойне.
        Марта – физически не его тип. А психологически – и подавно.  «Я чисто внешне и манерой поведения напоминал ей отца, но мы с Яном – разные люди, она рано или поздно это бы поняла. А тогда Марта решила, что встретила юного Яна», - размышлял Антон.
Сейчас она смотрела на него с сожалением и недоумением. «Запутавшийся большой ребенок… искренний, совестливый… боже мой, какой надо было быть дурочкой, чтобы вообразить, что Антон – роковой мужчина?» - Марта вздохнула. Антон отвернулся.
       - Думаешь, что я этого не понимаю? Со мной женщина, и я готов ее бросить… Она, конечно, взбалмошная, характер у нее не сахар, но она меня не предавала, она всегда делала для меня все… А Аня… она со мной так поступила, а я… Марта-Марта… я не смотрю на себя сквозь розовые очки. Не думай, что я себе нравлюсь.
         Она дружески обняла его.
         - Нет, Антон, не обижайся, я слишком безжалостна, я бываю такой…  Тебя беспокоило все эти годы, рассказала я Ане или нет? Так вот – теперь ты знаешь, что нет. И на этот счет не волнуйся.


Марка привлекали женщины, внешне похожие на его мать, - рослые, сильные, цветущие, как богиня плодородия. Ему никогда и в голову не пришло бы обратить внимание на маленькую бесцветную худышку, которая редко улыбалась и вежливо отмалчивалась, когда гости Анны и Вернера пытались ее хоть как-то разговорить.  Марк, чтобы сделать приятное Ладе, пытался общаться с дочкой ее любимой подруги, но та стеснялась и вела себя так, будто не знает, чего от нее хотят. И он был несколько раздражен. Хорошо – Лада была не из тех, кто настаивает на своем, и Марку было достаточно нескольких резких слов, чтобы мать перестала грезить об их союзе с Кларой, потому что тогда у них с Рихтерами были бы общие внуки, и семьи бы породнились.Он несколько лет не видел эту девушку. Марк учился в Москве и домой приезжал на каникулы. Сейчас учеба закончилась. Отец настаивал на втором образовании, которое можно было бы получить и здесь, продолжая заниматься любимым делом.
Марк был одним из тех редких актеров, которые любили профессию ради профессии, а не рассматривали ее как трамплин для получения славы и жизненных благ. Он был готов бесплатно играть интересные роли и прожить свою жизнь, наслаждаясь процессом, который был ему дороже, чем результат  - не художественный, а социальный. В виде денег, успеха, которые сейчас культивировались. Ему вообще не нравилась система звезд и эксплуатирования одних и тех же известных лиц, играющих все подряд. Потому что зрители переставали воспринимать персонажей, а видели популярных людей. «Это актер Пупкин, а не Гамлет, Фауст, Отелло, князь Мышкин – вот как люди все воспринимают», - говорил ему преподаватель, ради которого Марк уехал учиться в Москву.  И иной режиссерский подход – постоянный поиск новых лиц – импонировал ему куда больше. Но у него было мало единомышленников.
«Актеров считают уникальными и великими, потому что только их и показывают, создавая эффект незаменимости, в то время как миллиарды лишены возможности попасть на экран, хотя они, как минимум, могут быть и не хуже», - так считал его педагог, и Марк был с ним солидарен. Сейчас Фортунатов переехал в Петербург и собирался открыть свой театр. Преданные ученики последовали за ним. Труппа планировала распределить роли в шекспировских спектаклях. Марк решил освежить в памяти «Гамлета» и, сидя на скамейке, листал старую книгу, когда дочь соседки приблизилась к дому.
       - Ты случайно не Клара?
        Она удивилась.
        - Да, Клара, а ты…
        - Я – Марк. Забыла уже, как мы в детстве играли?
         Девушка улыбнулась.
         - Ну надо же… ты тогда не любил читать, насильно тебя не заставишь, твоя мама все время жаловалась моей,  а сейчас сидишь с книгой… хотя уже скоро ночь. Почему?
       -  Репетирую роль. Не поможешь?
         Клара села рядом.
         - А что это? «Гамлет»? А ты кого здесь играешь?
         - Пока не играю. Мне предложили Лаэрта, но это скучно… я предпочел бы Полония.
       - Почему?
       - Люблю возрастные роли – мне нравится изображать старикашку, прикольно… - он изобразил важную походку Полония. -  И потом – у него столько яда, роль как раз в моем вкусе. Обожаю играть интриганов.
         На его лице появилась такая уморительная гримаса, что Клара расхохоталась, закрыв лицо руками. Марк опустился на скамью.
         - Ну, вот, один зритель у меня уже есть. Как тебе мой Полоний?
          - Марк… Ты и в детстве любил паясничать, но я не думала, что из этого что-нибудь выйдет… - она задумалась. -  Но тебе повезло, ты нашел себя, знаешь, что тебе делать…
        - Если бы не актерство, то я бы свихнулся. Знаешь, почему мы так плохо переносим простои – когда нет ролей? Не из-за денег, хотя и это тоже, конечно… просто нам скучно быть самими собой, мы хотим кем-то быть… Кем угодно. Живем мы на сцене, а в жизни – скучаем… Я кем угодно бы предпочел быть – хоть лицом из массовки, но только бы не собой, не Марком…
       - Да, я понимаю.
       Он быстро поднял вдумчивые проницательные глаза.
- Правда? Многие, кому я пытался об этом сказать, говорят, что я преувеличиваю… даже мама и папа, хотя они у меня замечательные…
-  Я даже не думала, что у нас столько общего… Но у тебя есть способности, у меня – нет.
- А ты попробуй… - неожиданно сказал он. - Вот ты сейчас засмеялась, и я заметил – твое лицо ожило, заиграли новые краски… Почитай-ка. Я – Гамлет, а ты – Офелия. А ты, кстати, похожа.
        Марк протянул ей книгу.
         - На Офелию? – Клара пожала плечами. -  Не знаю-не знаю…
 - Я наизусть знаю. А ты – по книге следи. «Слышал я и про ваше малевание, вполне достаточно; бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете, и щебечете, и даете прозвища божьим созданиям, и хотите, чтобы ваше беспутство принимали за неведение. Нет, с меня довольно: это свело меня с ума. Я говорю, у нас не будет больше браков; те, кто уже в браке, все, кроме одного, будут жить; прочие останутся как они есть. В монастырь», - закончив цитировать текст, он изменил интонацию. -  Тут я ухожу со сцены, продолжай, я послушаю.
        - «О, что за гордый ум сражен! Вельможи,
Бойца, ученого – взор, меч, язык;
Цвет и надежда радостной державы,
Чекан изящества, зерцало вкуса,
Пример примерных – пал, пал до конца!
А я, всех женщин жалче и злосчастней,
Вкусившая от меда лирных клятв,
Смотрю, как этот мощный ум скрежещет,
Подобно треснувшим колоколам,
Как этот облик юности цветущей
Растерзан бредом; о, как сердцу снесть:
Видав былое, видеть то, что есть!»
Когда Клара читала, она преобразилось – ее лицо стало очень одухотворенным. Марк, затаив дыхание, смотрел на нее. Клара закрыла книгу, глядя прямо перед собой в одну точку.
 - Ты разволновалась…
- Наверное, да… это глупо?
- Ты как будто думала о чем-то своем…
- Нет, Марк, актрисы из меня не получится. Надо любить сцену, не бояться публики… ты что, я умерла бы от страха. Но на Офелию я не похожа, уж слишком она податливая… я боролась бы.
 - Ты в этом уверена?
- Странно… никогда раньше об этом не думала. Но в этот момент я на нее разозлилась – какая наивность! Хотя не мне злиться – она слабая и внушаемая, и я тоже…
-  Я думаю, ты не слабая, Клара.
      Она удивилась.
- Ты меня совершенно не знаешь…
-  Я чувствую, - сказал Марк.


Рита пила коктейль в ресторане гостиницы. Она была слегка навеселе, бормотала что-то себе под нос. Вадим подошел к ней и протянул золотую сережку. Он хмуро смотрел на женщину.
- Ты уронила… С трудом тебя отыскал. А то потом бы сказала, что я прикарманил.
 Решил на всякий случай проверить, не остановилась ли она в гостинице рядом с пляжем. Но он не знал ни имени этой девушки, ни фамилии. Заглянул в ресторан и сразу же увидел ее.  «Конечно, не бог весть, какая потеря, таких у нее полно, но все же…» -  думал он, глядя на то, как она достает зеркальце из сумочки и надевает серьгу. Ей шло золото – оттеняло шоколадную кожу плеч и рук.  Вадим нехотя вынужден был признаться самому себе, что, если бы не вздорный крикливый нрав, он не прочь был бы… просто полюбоваться ей. Хороша – это чистая правда.
- Ну что ж, хорошо, что вернул… - Рита засмеялась пьяным смехом. - Мадонна, Лиз Херли… и Бритни Спирс… все они рядом со мной просто вешалки для одежды? Ты на меня посмотри… посмотри хорошенько…
        Вадим сел за стол.
   -Ты что – набралась как следует? Господи, да ты пьяница, понятно теперь, почему на людей-то кидаешься.
         Но она пришла в благодушное настроение, когда ни на кого не обижаются и веселятся по любому поводу. Вадим это понял, и у него пропало желание спорить. Может, тоже коктейль заказать? Ему напиваться нельзя, он гордился тем, что никогда себе этого не позволял – он примерный сотрудник, не то, что эта бездельница. Но чуть-чуть… для поднятия настроения… об этом никто не узнает.
- Бутылку самого лучшего вина… я угощаю… - сказала она официанту.
-  Ну уж нет, я сам за себя заплачу.
- Ты что все торгуешься? Не на базаре, - она хохотала.
 -  Ну ладно, плати. Выпью пару бокалов – это будет мне компенсацией за моральный ущерб.
- Ты лучше скажи – правда, что рядом со мной никого из них не поставить? А эта еще… Паради… ну, Ванесса… Умереть, не встать. Считает себя красоткой…
- Что ты все про этих американок и европеек бормочешь? Мне латиноамериканские женщины нравятся.
         Она с любопытством смотрела на него.
- Это какие же?
  - Ну, Каролина Ферраз…
          Рита засмеялась.
-  Да она просто лошадь…
         Вадим обиделся.
-  Это еще почему?
- Лошадь – и все. Я в красоте женской толк понимаю… где уж тебе… деревенщина…
         Он был оскорблен в лучших чувствах.
-  Да что это такое? Я – петербуржец, всю жизнь прожил здесь, здесь родился. Сама, небось, из деревни.
- Я из Москвы… это такой город… такой город… - язык ее заплетался, она еле держалась, чтобы не завалиться на бок. - Знаешь, я несчастливая женщина… да… несчастливая… Я половину своей красоты отдала бы… да-да… и половину своего ума…
           Он усмехнулся.
  - Половину твоего ума? Ну и ну… Одолжи-ка мне.
            Официант принес вино.  Вадим выпил целый бокал и налил себе новый. Рита еще больше развеселилась.
- Ну, прямо цирк.
            У него возникло странное ощущение – будто она и сама совершенно не верит в то, что говорит, так, болтает по привычке, споря с невидимым собеседником, которому всю жизнь пытается что-то доказать. «Ведь и я так веду себя, когда хвалюсь успехами на работе, - осознал вдруг Вадим, - со стороны это тоже выглядит по-идиотски? Как будто всю жизнь я жду восхищения, требую… а его нет и нет».
           Рита и Вадим смотрели друг на друга с любопытством – как будто попали в зоопарк и им демонстрируют там диковину в клетке. Одна – как заведенная пластинка все время говорит только о внешности и не в состоянии съехать с проторенной колеи, другой зациклен на меркантильности женщин и своем желании разоблачить их всех до единой. Они напоминали друг другу и окружающим дрессированных птиц, которые на «бис» исполняют одну и ту же мелодию. Каждая – ту, которой ее научили. Не было только аплодисментов.  «Скоро мы с ней начнем хлопать друг другу»,  -  эта мысль его позабавила. И невольно Вадим улыбнулся, что с ним крайне редко случалось.


Анна спала. Клара на цыпочках зашла в квартиру. Раздался телефонный звонок. Клара взяла трубку.
 -  Да…  - шепотом отозвалась она и вышла на балкон с трубкой. - Мама спит… да, я ее дочь. Антон? Да, меня зовут Клара. Мне тоже очень приятно… Хорошо… я так и буду вас называть… да-да, хорошо… тебя. Что-нибудь ей передать? Ничего срочного?.. У нас голоса похожи, это неудивительно… В самолете? Да, помню…  Я знаю, мы с мамой похожи. Так все говорят… Завтра придете? Ну что ж… я ей передам… Буду ли я?.. А я вам с ней не помешаю?.. Ну что ж… хорошо. Да, я буду.
         Она нажала на кнопку, и связь прервалась. Голос у него тревожный, неуверенный, как будто он очень боится ей не понравиться. Перейти с ним на «ты»… так скоро? Клара любила дистанцию в общении и не стремилась ее сокращать. Но ей показалось естественным обратиться к нему как к равному… она, как ни странно, ничуть не нервничала и не боялась того, какое впечатление на него произведет. Клара чувствовала – ему хотелось с ней говорить. И пригласил он ее не из вежливости.  «Ему любопытно – какая я, взрослая дочь его любимой женщины», - поняла девушка. Их интерес был взаимным.
        «Это естественно, что он переживает из-за меня, окружения мамы, ведь когда-то именно из-за реакции родственников она и решила выбрать другого мужчину, которого сочла тогда более подходящим. Во всяком случае, он так считает.  Но теперь ей – сорок, и маме никто не указ», - размышляла Клара, сидя на балконе и не решаясь положить телефонную трубку на место, как будто она была живым существом и хранила тепло интонации голоса этого мужчины, который так странно смотрел на нее в самолете.
Клара закрыла глаза и постаралась восстановить в памяти те мгновения, когда в ее сознании промелькнула смутная догадка, что кого-то, наверное, она напоминает этому грустному усталому человеку, который и сам не знает, что ищет. Никто никогда не вглядывался так пристально в ее черты, будто пытался прочесть в них что-то неведомое.
Она на цыпочках прошла в свою спальню, достала новое платье, встала перед зеркалом и приложила его к себе. Сшито оно было своеобразно – прямая короткая белая юбка, баска того же цвета, и желтый верх без бретелек. Любимый мамин фасон – когда плечи и шея обнажены.  «Я в нем похожа на миленькую официантку, лицо у меня становится совсем простеньким – ну и ладно… зато эти цвета согревают, и я не кажусь такой уж ледышкой», - думала Клара, которой нравилось сходство с незатейливым полевым цветком, ее любимой ромашкой. Она вообще старалась себя упростить визуально, отнюдь не мечтая о том, чтобы выделиться из толпы и стать неповторимой. Ей нравилось растворяться… быть простым сочетанием красок, на котором бы глаз отдыхал. Это платье было единственным, которое, как казалось самой девушке, делало ее облик чуточку веселей и уютней, а именно это завтра и нужно. Подобие гостеприимного оживления.
        Клара подумала: надо накинуть белый пиджак с короткими рукавами  – так она будет казаться постарше.



В последнее время Вера все чаще останавливалась в квартире старшей дочери, потому что в загородном доме чувствовала себя одинокой. «Наверное, возрастное», - осознала она. Казалось бы, там столько воспоминаний – о том, как Ян, не любивший мегаполисы, возился с любимыми животными… Во сне Вера видела прошлое, но стоило ей проснуться, как возникал страх – умереть там одной, точно так же нелепо, как муж. И не то чтобы она боялась самой смерти, Вера предчувствовала неладное – она нужна ЗДЕСЬ, иначе появление Антона Лосева…
          Странно то, что и Ян был когда-то против него. Ведь он из простой польской семьи, занимался конным спортом. Потом, когда они уже поженились, выучился на ветеринара. И стал разводить лошадей, в то же время мечтая и о своей ветеринарной клинике. Мечта его сбылась только в девяностые годы. Но после смерти Яна партнер его решил эмигрировать и продал больницу.
          Когда Ян Вонсовский женился на Вере, дочери крупного чиновника, курирующего спорт, многие шушукались: для него это выгодный брак. К тому же Вера красотой никогда не блистала, даже в ранней юности. Но Вонсовский не обращал внимания на злые языки и занимался тем, к чему у него душа лежала. И он никогда не претендовал на то, чтобы производить впечатление ангела. Казалось бы, он должен был отнестись к Антону с сочувствием, но Ян был раздражен. Вера помнила, что он сказал ей тогда: «Пристраивая животное, мы думаем, какая среда для него благоприятна – климат, питание…  А когда речь о людях идет, почему-то перестаем различать – что одному подходит, то для другого верная смерть. Неужели парень и сам не видит, что Аня не для него? И изменить это невозможно. Я фаталист. С определенными чертами характера, психики люди рождаются. Как корову не превратишь в лошадь, так и людей невозможно перевоспитать. А они различаются. Так же, как стаи зверей. Среда обитания этого парня – не для Аньки. А он, если ради нее постарается адаптироваться в вашей, то потеряет себя, превратится в дрессированную обезьянку.  И что он так унижается?  Надо себя уважать.  Ни одной бабе я никогда не навязывался».
Самому Яну потеря себя ни в какой среде не грозила. Превыше всего он ставил самость. И просто плевал на тех, кто думал иначе. И за это его даже недруги уважали – невольно. Но было еще кое-что – он был тогда оскорблен за свою любимую Марту, хотя ни за что не признался бы вслух.
Вернера с его «лицом мудрой совы», как Ян выразился, он принял сразу же. И они с мужем дочери ладили – хотя более разных людей трудно даже представить.
- Интересно, как он тебя нашел? Ты стала куда интереснее, чем была в молодости. Тогда была резкая, угловатая – а потом расцвела. И смягчилась  - вот даже улыбка другая, другие глаза…
           Марта пожала плечами.
- Да мне все равно, мама… правда.
- Тебе, может, и все равно, а мне – нет. Мне нравится на тебя смотреть. Хоть ты и думаешь, что я люблю тебя меньше, чем Аню…
-  Да дело тут не в любви.
        Вера вздохнула.
- Я знаю, о чем ты думаешь, знаю… Молчишь насчет вас с Антоном не ради Ани, а ради Клары… Не хочешь портить с ней отношения, потому что тогда Клара может встать на сторону матери и от тебя отдалиться.
 - Естественно… а о чем мне еще думать? Аня с Антоном мне безразличны. Только мнение Клары для меня ценно, я только ей дорожу.
 - Не может быть, чтобы ты совсем не любила сестру. Я не хочу в это верить.
-  Ей не нужна моя любовь, а мне – ее. И поверь, это правда. Слишком разные мы. Но и ссориться нам ни к чему. Хотя… если б не Клара…
-  То ты бы могла и поссориться? Марта, послушай меня, вы – семья…
- Для тебя голос крови – священен, но не для меня. Мне важнее душевная связь, внутреннее родство, мама… мне Аня – чужая, а то, что по крови мы сестры, не так уж и важно. Прости меня, я говорю то, что думаю.
- Ты считаешь, она не заслуживает ни любви Антона, ни такой дочери… в то время как ты заслужила все это, но у тебя нет…
 - Когда-то я думала так. Я и злилась и даже завидовала. Но сейчас все иначе. Я просто ее не люблю… не могу любить… это так просто. И не усложняй все, пожалуйста, мама. Ты все время возвращаешься назад, вспоминаешь ту Марту, с которой я давно уже распрощалась… Сбросила ее с себя как змея – старую кожу. Во мне нет того, что тебе кажется. А если и есть – это воспоминания, но не эмоции… Этих чувств к ней не осталось, одна пустота, вот и все.


 Стас собирался на работу. Лада и Марк завтракали. Женщина заметила, что сын ее со вчерашнего вечера  неразговорчивый, погружен в размышления. «Наверно, над ролью работает», - ломала голову Лада. Марк крайне редко становился таким – неконтактным. Если что-то не ладилось в профессиональном плане, он из-за этого переживал. Но родители не могли ему ничем помочь, поэтому Марк и не посвящал их в свои проблемы. «Хотя мнение Марты он спрашивал, да и сейчас чуть что – ей звонит», - не без ревности констатировала Лада. Но она никогда, даже в самой вежливой форме, не пыталась давить на сына, понимая: тогда она его потеряет. Марк не потерпит вмешательства в свою жизнь.
- И о чем вы вчера толковали с этой серенькой девочкой… ты, кажется, так говорил о ней? – спросила Лада у Марка. Он кивнул.
 - Ну да… мы в детстве почти не общались, я ее и не помнил. Потом уезжал учиться, она была тощим тихим подростком. Но вчера… она меня удивила.
 -  Чем же?
 - Трудно сказать… что-то в ней дремлет… глубоко-глубоко внутри и ждет своего часа. Она пока – куколка, но ее превращение в бабочку не за горами.
-  Ты о чем? О внешности? Ну, конечно, Клара не яркая, но если ее приодеть, накрасить…
Он энергично кивнул головой.
-  Нет-нет, мама… ей как раз это не нужно. Не нужно ее превращать в куклу Барби, тогда она потеряет что-то свое… в этой блеклости, в этой кажущейся бесцветности есть выразительность, только особая… как будто она слегка не от мира сего, неземная, воздушная... Но если понаблюдать за ней, то видишь все больше и больше, открываешь для себя что-то новое… на нее не скучно смотреть. Вот Сисси Спейсек такая… и ПаулаПикарелли. Для актрисы это было бы хорошо, но характер у нее неподходящий, энергетики мало.
       Он до поры до времени не вглядывался в альбиносок, считая их невыразительными, и предпочитал женщин темной масти, но, увидев, этих актрис в некоторых эпизодах, был поражен. Хотя физически они бы его и не привлекли. Марк любил фантазировать на тему, что скрывается в том или ином человеке, воспринимая каждого как потенциального литературного персонажа. Сейчас его внимание привлекла Клара, которую он раньше вовсе не замечал. «Нет, Марта не зря… так ее любит. Она никогда не бывает привязана к людям вслепую», - начал понимать юноша. И, как ни странно, ему она не напоминала ни подснежник, ни жемчужницу, ни незабудку, ни ландыш – хотя юных девушек принято сравнивать с цветами той же природной гаммы цветов: белый, серый и голубой под цвет глаз, волос, кожи… Ее взгляд не казался нежным и томным – он был твердым, испытующим, ищущим, даже настойчивым. «Она еще свой характер покажет…» - думал заинтригованный Марк, предвидя, что девушка эта может заставить спасовать даже Марту.
          Но интерес юноши не имел ничего общего с влюбленностью – он умел дружить с женщинами безо всякого дальнего прицела.Он стал воспринимать Клару как сестру, которую ему бы хотелось иметь.
-Тогда что ты имел в виду?
Он пожал плечами.
- Сам не знаю. Был бы я режиссером, может, и снял бы ее в паре фильмов… Но я не об этом, конечно. В ней есть глубина. Что из нее выйдет, не знаю… посмотрим. Но мне любопытно.
       Стас на пороге оглянулся.
- Ну, все, я пошел. Марк, я надеюсь, ты не забыл наш разговор…
-  Нет, конечно, я буду учиться на юридическом, ты не волнуйся… - парень тяжело вздохнул. -  Ну почему я примерный сыночек? Что за дурацкая роль?
- Кто – примерный сынок? Это ты-то?
Лада засмеялась.

Анна и Клара в гостиной ждали Антона.
- Я хорошо выгляжу, дочка? – спросила улыбающаяся Анна.
- Да, ты красавица, мама. Еще лучше, чем в молодости.
- Ну уж… я знаю, что я изменилась… - слегка кокетливо пробормотала она.
- Нет-нет… ты и сейчас лучше всех.
Анна надела искрящееся серебристое платье. Волосы собрала и уложила в высокий пучок, открыв безупречную линию шеи и, подобный оправе драгоценного камня, овал узкого беззащитного лица. Рядом с ней дочь в ладно сидящем на ней белом костюмчике казалась едва заметной помощницей, создающей фон для того, чтобы эта богиня блистала.
- А как же твоя любимая тетя?
- Марта? Да, она тоже… но для нее это не так уж и важно. Она думает о другом. Нет в ней желания нравиться всем. Она хочет, чтобы ее принимали такой, какая она есть. А ты…
Анна немного удивилась ее словам.
-  Что – я? Тебя послушать, так я – просто Нарцисс какой-то.
- Да нет…  в этом нет ничего плохого. Знаешь, как у детей – они все время спрашивают: «Правда, я хорошая девочка? Правда, я самый лучший?»
- У меня есть такое? – взгляд Анны стал задумчивым. - Я этого не замечала…
- Вот именно. Но детей нельзя не любить, а они все время собой любуются… это так трогательно. И тебя тоже все любят, потому что в тебе это есть, и это невинно… в этом нет никакого расчета. Тебе удалось сохранить в себе это, многие люди теряют внутренний аромат детства…
-Наверное, ты права. Я привыкла к любви, восхищению… мне неуютно, если я кому-то не нравлюсь, мне хочется очаровать этого человека…
Клара улыбнулась.
- И это тебе удается. Всегда удавалось. У меня бы так не получилось.
Анна пожала плечами.
- Возможно, не так уж ты в этом нуждаешься… да и Марта – тоже. Вы не такие, как я, но ты меня любишь…
- Марта – тоже.
Анна покачала головой.
        - Не знаю, дочка… не знаю… Она для меня – темный лес. Что у нее в голове? Что на сердце? Не знаю…
         Раздался звонок в дверь. Анна посмотрела на Клару.
         - Открой… лучше, если ты…
         Клара встала, подошла к двери, открыла. На пороге стоял Антон. Он неуверенно себя чувствовал.
         -  Ну… вот и я. Я вам звонил вчера… Клара, так кажется? Я был не в себе, выпил лишнего, боюсь, что сказал вам что-то не то?
Девушка смотрела на него с сочувствием, видя его растерянность. Вот какая она - Клара Рихтер. Дочь Анны и человека, которого он должен бы… ненавидеть?Антон никому не говорил о том, что за эти годы его представления о красоте несколько изменились – может быть, потому что он пытался найти ответ на вопрос, чем Анна превосходила других. Его воображение нуждалось в подпитке – хотелось найти скрытый источник энергии, преображающий выражение, на первый взгляд, самых обыкновенных глаз.
«Этой девушке подходит цвет предгрозового неба», - думал он, не торопясь переступить порог этой квартиры и навсегда войти в ее жизнь. Что-то есть в глазах ее гипнотическое – даже суровое, вопреки мягким интонациям голоса и нервно подрагивающей застенчивой улыбке.
Один мазок ярко-красной помады  –  и Клара превратится в существо, с которым захочется флиртовать на улице. Ее очень легко сделать более броской.  Но это, как ни странно, наоборот не выделит, а зачеркнет ее суть.  В большей мере, чем обыденная одежда и прическа. Превратит в совершенно обезличенную кукольную блондиночку, на которую она походила, как только распускала редкие пушистые волосы – вот как сегодня.
Она и сама подсознательно это понимает, предпочитая еле заметный розовый блеск для губ.  «Вот как бывает – кажущаяся яркость что-то уничтожает. Захоти эта девушка превратиться в лицо из толпы… две секунды – и все», - размышлял Антон, за столько лет наглядевшийся на фотомоделей и разобравшийся в тонкостях подачи себя.
           Но у большинства людей представления о красоте именно кукольные, и с этим, как правило, ничего не поделать.  Он вдруг почувствовал, как внутри у него что-то заныло: нельзя, нельзя ей идти этим путем… И странный порыв: я ей не позволю!
- Нет. Мне так не показалось, - в ее голосе чувствовалась ответная теплота.
 - Мы, кажется, даже на «ты» перешли?
- Да… перешли.
          Он достал из-за спины букет цветов и протянул Кларе.
- Это тебе.
          Она радостно улыбнулась.
-  Какие красивые…
- Подумать только… у нас с Аней могла бы быть дочь такого же возраста, - неожиданно вырвалось у него. - Если бы я подарил цветы дочери, чтобы она тогда сделала?
 - Поцеловала тебя… наверное, так… - Клара смутилась. Антон наклонился и осторожно поцеловал ее в щеку.
- Мне бы хотелось, чтобы хотя бы в наших с тобой отношениях была полная ясность. Все чисто, невинно и просто. Ведь так может быть?
-  Ну, конечно.
  Анна подошла к ним.  «Восхитительна… - думал он,  - впрочем, иного я не ожидал от Ани».  Но он впервые поймал себя на том, что не испытывает желания насладиться этой картиной во всех деталях, как будто все это давно уже было…  и он почему-то устал восторгаться. Может, просто не в настроении? Антон протянул ей другой букет.
- Это – тебе.
- Спасибо… мои любимые розы.
-  Я помню, что ты любишь белые.
-  И Клара – тоже. Мы с ней во многом похожи.
- Я вижу… Даже не зная, кто она, я обратил на это внимание… увидел ее, и дрогнуло что-то внутри… мы в одном самолете летели.
- Я знаю. Она говорила. Ну что ж, проходи… мы уже целый час тебя ждем, встали рано, накрыли на стол. Я боялась, что ты не придешь.
-  Я когда-нибудь так поступал? – спросил он с горечью. - Обещал тебе что-нибудь и не делал? Убегал от тебя?
- Нет-нет… я знаю, что ты всегда держишь слово, - поспешно пробормотала она. -  Это я так… волновалась.
- Да… извини… я, наверное, слишком злопамятен.
-  Нет-нет… просто вам еще больно. Такая боль не проходит, - сказала Клара. Он посмотрел на нее с удивлением.
- Откуда ты знаешь… дитя?
-  Я чувствую… ощущение, вот и все.
- От меня… такое исходит?
-  Это бывает со мной… я ощущаю физически боль других людей… не обращайте внимания на мои слова, лучше бы я держала язык за зубами, ведь это меня не касается.
         Антон неожиданно улыбнулся.
- Ты не волшебница? Вот ты сказала, и вдруг отпустило… никакой боли. Может, ты мою боль себе забрала? Никогда я в такие вещи не верил… смешно, да и только… я врач.
         Анна засмеялась.
 - Да нет, Антон, какие мы экстрасенсы? Клара ничем таким даже не интересуется.
- Только не говори мне «вы»… ладно? – Антон не сводил глаз с Клары.
-  Не буду, - тихо, но твердо сказала она.


Рита и Вадим лежали на полу в ресторане гостиницы и храпели. Ни она, ни он, не помнили, с чего все началось, и в какой момент они отрубились, заснув мертвым сном. Слово за слово, глоток за глотком – и странное неестественное веселье, как будто пир во время чумы. «Гори все синим пламенем!» - такое состояние у них наступило после долгого нервного напряжения, когда человек все время настороже и ожидает подвоха. Рита устала видеть соперниц во всех женщинах подряд и придумывать им уничижительные характеристики – поняв, в конце концов, что не только на Антона, вообще ни на кого это не действует. И расслабилась, поглощая спиртное. Теперь она понимала свою покойную мать, которая была не в состоянии примириться с действительностью с трезвой головой. А, выпив, готова была любить весь мир.
Вадим развеселился как дитя – забыв о возрасте, своем высоком положении, которым неимоверно гордился. Эта девица была и, правда, забавной, особенно его смешили ее попытки устроить ему допрос с пристрастием. Ему-то, считавшему себя мастером это делать, «раскалывая» других!
Официант подошел к ним.
        - Извините… э… но у нас…
        - Что-что? Кто тут меня будит? – спросонья откликнулась Рита. Голова разламывалась. Она приподнялась и стала массировать виски, вспоминая название лекарства, помогающего при мигренях.  Кеторол. Вот! Надо в аптеку сходить. «Я, наверно, ужасно выгляжу…  Да плевать! Не собираюсь же я закадрить официанта», - и она снова прыснула.
        - Вы вчера вдрызг напились. Пора бы проспаться.
        - Проспаться? Это еще что такое? Я вам что, пьяница? – Рита была возмущена до глубины души. Ее шатало.  Рита схватилась за спинку стула и села на него.  Ну, перебрала малость… с кем не случается…
 - Извините… но этот ваш друг…
         - Какой еще друг?  - она посмотрела на Вадима. - Ах, этот? Это он вчера начал пить, ну и я за компанию…
-  А говорят, что вы первая начали и его напоили.
  - Кто это так говорит? Тот кретин, который меня вчера обслуживал?
- Мой двоюродный брат? – официант оскорбился.
-  Мне все равно, кто он там… раз сказал, что я первая начала пить, он кретин, тебе ясно?
        Рита и сама не знала, зачем отрицает очевидные вещи. Она всегда так себя вела – с раннего детства. У нее не было никакого желания подставить других, заставляя расплачиваться за ее проступки, но она ничего не могла поделать с детским страхом разоблачения. Ей казалось, признание повлечет за собой… что-то ужасное. Но если бы Риту попросили уточнить, чего конкретно она боится, она не смогла бы этого сделать. На самом деле она боялась презрительных взглядов – ей казалось, шажок в сторону, и на нее всегда будут смотреть как на парию.  «В любом случае, самая идиотская ночь в моей жизни позади. Столкнувшись с ним, я превращаюсь в дуру в квадрате», - Рита поежилась, глядя на собутыльника.
Вадим поднял голову, посмотрел на часы и застонал.
-  О, Господи… я проспал, а ведь мне на работу!
Рита пожала плечами.
- Ты сам виноват.
- Я же иду на повышение, меня хвалит начальство… и вот теперь из-за такой, как ты, я могу… - он вскочил на ноги. -  Черт меня угораздил тебя отыскать!
Она захихикала.
- Черт, говоришь, угораздил? Так к нему и проваливай, ясно?
Вадим, пошатываясь, ушел. Рита подмигнула официанту. Тот хмуро смотрел на нее.



Анна, Клара и Антон, слегка закусив, сели на диван, разглядывая старые фотографии.
       - Это наша компания… Ты и Марта… вы так изменились, - сказал Антон.
       - Как интересно! – откликнулась Клара. - На фотографиях их лица так удалены, что не разглядишь…
       - Да, это старое фото… не очень удачное. Главное даже не то, что у них другие прически… хотя и это тоже… Просто взгляд стал другим. У Марты уж точно.
        Анна удивленно посмотрела на него.
       - А вы с ней виделись?
        Он спохватился.
       -  Мельком… сказали друг другу пару слов, и все.
       - Она не говорила, - удивилась Клара.
      -  Не так уж это и важно, - пробормотал Антон.
       - А что во мне изменилось, Антон? Ты мне этого не говорил, - Анна вопросительно смотрела на него.
       -  В юности ты казалась загадочной, неуловимой… а сейчас как будто бы начинаешь чуть-чуть раскрываться… Мне даже почудилось, что я в тебе что-то пойму, наконец.
       - Да что во мне сложного? – слегка кокетливо, но в то же время искренне недоумевала Анна. - Я всегда была как на ладони.
       - Мамочка… человек понимает себя, но другим он может быть непонятен. Боюсь, что со мной все наоборот.
       Антон был заинтригован.
       - Это как?
       Клара пожала плечами.
       - Каждый из тех, кого знаю я, во мне видит что-то… один одно, другой другое… но сама я не вижу себя. Хотя очень хочу увидеть.
        Он не сводил с нее глаз.
       -  Не думал, что так бывает.
       Клара улыбнулась ему.
       - Как видишь. 
       «Ее глаза… у них все оттенки серого, но не только красочные, эмоциональные: они могут напрячься и стать стальными – будто два маленьких лезвия, могут расслабиться и засиять как крохотные ослепительные в своей чистоте жемчужины в розоватом обрамлении  кожи лица», - Антон заметил внутреннюю переменчивость Клары, которая завораживала, если к ней приглядеться. Она – созерцатель, отстраненный наблюдатель, натура, в отличие от него, не активная. Таким, если верить рассказам, был и отец ее, Вернер, самым большим удовольствием которого было наблюдать за происходящим, а не участвовать. Но что-то скрывалось в девушке и такое, чего она и сама пока не осознала… Может быть, сила воли? В этой миниатюрной чинной оболочке.
       Анна внезапно умилилась, глядя на них обоих.
      -  Какие вы оба сегодня спокойные, милые… я и не думала, что друг с другом вам может быть так хорошо.
      -  Я и сам не думал, когда сюда шел… - признался Антон. - Был как на иголках, нервничал, злился… А здесь все прошло, как рукой сняло… почему? Я не знаю.
  Он ощущал внутри себя порыв свежего ветра, который уносит все лишнее. Говорить не хотелось – он с удовольствием бы молчал долго-долго… уплыв далеко на невидимом паруснике. Как будто достиг точки покоя, и это блаженное ощущение дало ему полное расслабление, избавило от всех страхов, сомнений. Раньше у него это получалось только тогда, когда врач прописывал ему антидепрессанты. И впервые такой же эффект – естественным образом… Да, присутствие этой девушки что-то с ним сотворило. «Она ненадолго, скоро пробормочет какое-то извинение и уйдет, чтобы мы с Аней побыли наедине… идя сюда, я об этом мечтал, а сейчас думаю: это ли мне действительно надо?» - странная мысль молнией пронеслась в его сознании. И Антон покраснел.
          Но невозмутимая улыбка Анны его успокоила.
- А я-то боялась, что вы не поладите. Так бывает – мужчина ревнует к ребенку, ребенок – к мужчине… а мать терзают с обеих сторон.
Клара обняла ее.
-  Ты, правда, боялась, что я буду ревновать и терзать тебя?
-  Да. Теперь мне самой смешно. Ты уже выросла…
- Аня, неужели у тебя обо мне такие воспоминания? Только терзания, ревность… я тебя так измучил? – в словах Антона не было горечи, он смотрел на нее с любопытством.
         Боль действительно уходила. Она стремительно уносилась куда-то… Антон был изумлен. Он столько лет с глубочайшим чувством стыда вновь и вновь мысленно переживал некоторые сцены… она-то о них, возможно, забыла совсем. Но он…
        Как он ночью ворвался в ее комнату, схватил ее, начал трясти, выкрикивая: «Ну же, скажи мне, признайся, кто он! Говори! Говори!» Она потрясенно молчала. И он, ужаснувшись, упал на колени, уткнулся лицом в одеяло и громко заплакал. Ему хотелось ее убить – лишь бы добиться правды… Часть его отказывалась поверить, что Аня предпочитает другого, и  упорно держалась за версию, будто девушка хочет вызвать его ревность и так с ним играет.
        А в день свадьбы? Как его задержали на пороге двери дворца бракосочетаний и увели силой, а он с похмелья брыкался, сопротивлялся и оскорблял сотрудников ЗАГСа. Впрочем, эту сцену она могла не расслышать, стоя в центре зала, окруженная толпой многочисленных гостей. И если так – слава богу.
Анна вздохнула.
- Наверно, тогда было так… Нет, все-таки ты изменился. Был момент, когда я боялась, что так все и будет, как раньше… но он прошел, слава богу. Антон, может, нам хватит бояться, давай доверять друг другу?
Он задумался.
 - Аня, послушай… я вдруг увидел себя со стороны и сам испугался. Я превращаюсь в невротика, в раба воспоминаний, страхов… Тебе хочешь, чтобы тебе было комфортно со мной, легко… а тебе тяжело. И поэтому ты закрываешься. И вместо того, чтобы помочь тебе мне открыться, я всегда все усложняю. Так больше не будет. Мне, правда, пора повзрослеть.
        Она просияла.
         - Вот это я и хотела услышать… Антон, я так мечтала, чтобы ты понял меня.
        Клара улыбнулась.
        - Ну, все, я чувствую, что я здесь лишняя, - она поднялась. Антон внезапно встал и взял ее за руку.
        - Клара, ты будто наш талисман… нам рядом с тобой легче дышится… Мне бы хотелось проводить время втроем – так, как сегодня.
        На лице Анны появилась счастливая улыбка.
        - Мне тоже!
 - Тогда мы скоро увидимся, верно, Антон? – спокойно спросила Клара. - А сейчас мне пора.
       Она поцеловала его в щеку и ушла. Анна встала и подошла к Антону, который смотрел вслед Кларе. Она обняла его.
- Ну, вот… мы одни.
       Он привлек ее к себе и поцеловал.
- Ты сегодня такая красивая.
 - А я уже думала, не дождусь комплиментов.
       Антон засмеялся.
-  Ты как маленькая – все любишь, когда тебя хвалят?
- И что же? Люблю.



Марк на мотоцикле подъехал к кафе. И увидел Марту, ждущую его за одним из столиков. Он подошел к ней и поцеловал ее в щеку.
       -  Ну, как – я изменился?
       Она пожала плечами.
      -  Не так уж давно мы с тобой виделись в последний раз. Но да – изменился. Повеселел.
       Он сел на стул.
- Да, мне тогда было не до веселья. Ты меня бросила… ладно о грустном. Что будем пить?
- Я заказала кофе.
-  Тогда мне то же самое.
-  Марк, я знала, что так будет лучше. Ты не пожалеешь.
  -Да я тебя не упрекаю… шучу. На самом деле мне жаль, что нас разделяет двадцать лет… почему так происходит? Люди, которые так подошли бы друг другу, рождаются в разное время… им лучше бы быть ровесниками, - он спохватился. - Ой, Марта, я не обидел тебя?
      Она улыбнулась.
- Нет, ты же знаешь, что мне можно все сказать, я не кокетка. Я же просила тебя – не бойся при мне восхищаться другими, более молодыми, красивыми… мне все равно.
- Мне это и нравилось… таких женщин мало. Большинству надо чувствовать себя вечно юными, самыми лучшими, им нужны комплименты. Боишься им лишнее слово сказать, вдруг обидятся?
         «Она никогда не пыталась свести меня с ума, заставить забыть обо всем ради нее – наоборот, подчеркивала свои недостатки, даже утрируя их», - с горечью вспоминал юноша. «Я выносима только в маленьких дозах, Марк, честное слово! Раз-два в неделю… не больше».  Видимо, так она понимала великодушие – не желая, чтобы он сильно обжегся, поверив, будто она – любовь всей его жизни. Но Марк знал: она им дорожила.
Ревности к прошлому он не испытывал – даже, напротив, в соответствии с особенностями своего характера предпочитал людей с извилистой личной историей, считая таких куда более интересными.  На прощание Марта сказала: «Если бы мы с тобой познакомились двадцать лет назад… Но, к сожалению, это оказался другой человек. Не лучше тебя, не умнее… Я вообще интересней, достойней тебя людей практически и не встречала. Уж о таланте я и не говорю. Ты когда-нибудь можешь всех нас поразить! Но тогда это было ВПЕРВЫЕ – вот я и перегорела. Мне не повезло… А потом другим, которых мой разум находил, как минимум, ничуть не хуже того, первого… мне им нечего было дать. Мы с тобой не совпали во времени». И он ее понял.
-  В этом нет ничего плохого. Раньше я смеялась над такими, как Аня и ее подруги… а сейчас им даже завидую. Таким, как они, жить проще. Услышали комплимент, почувствовали себя королевами, и настроение поднялось. А я к этому равнодушна. Мне сложнее поднять настроение… вот в чем штука. Цветы, шампанское, платья, всякие там побрякушки, галантные кавалеры… мне это просто не нужно. А острота ощущений… возможно. Не было ничего более стоящего, я цеплялась за них.
 -  Тебе бы жить в джунглях и бороться за выживание –  это твой рай, - он засмеялся.
- А что? Может быть, - дочь Яна Вонсовского улыбнулась. -  Как подумаю – дух захватывает… в юности я мечтала о чем-то подобном… но я уже поизносилась, сейчас мне пора на покой. Так о чем ты хотел поговорить?
- Хочу пригласить тебя в наш театр… студенческий. У нас через несколько дней премьера.
- А что за спектакль?
- Боюсь, как только скажу, ты сразу же станешь искать предлог отказаться…
- Да почему? Марк, в чем дело?
Она засмеялась.
- «Король Лир»… кому же охота смотреть его в тысячный раз? Я и играю как раз самого короля…  напросился на возрастную роль, и мне дали!
- Ну что ты, приду с удовольствием. А как насчет «Гамлета»? Ты говорил Кларе, что репетируешь роль…
         - Да, Лаэрта, наверное. Но это будет не скоро. А Клара уже тебе рассказала?
-  Она мне звонит каждый день.
- Тогда я ее приглашу… и ее маму тоже.
- Отлично. Придем все вместе.
- Ну а теперь ты меня поцелуешь? – он смотрел на нее с лукавой улыбкой. Марта засмеялась.
 - Марк, ты что? На нас люди смотрят.
-  И пусть.
      Марта приподнялась, наклонилась к Марку и дотронулась до его губ.
-  Ну, вот… уже кое-что.
- Подумают, я твоя тетушка.
-  Да нет, сейчас такие вот парочки в моде.
Он поцеловал ее. Теперь-то Марк четко осознавал, почему Марта предпочитала парней его возраста. Одной из причин было ее нежелание создавать семью – а им в эти годы она как раз не нужна. Так что она и ее любовники стопроцентно устраивали друг друга. И можно было не опасаться никаких осложнений.
Марта знала, что родить не способна, и еще в юности поняла, что природный изъян может стать преимуществом, – ведь ничто не препятствовало ей вести вольную жизнь. Не надо трястись, как другие женщины, ломая голову: пить противозачаточные таблетки, вставить спираль или высчитывать дни… То, что могло стать великим несчастьем, омрачившим всю ее жизнь, в итоге стало пропускным билетом в свободное плавание, подарившее ей всю мыслимую гамму наслаждений.
       Она, конечно, страдала, но считала бессмысленным зацикливаться на том, что нельзя преодолеть. Можно двадцать лет прорыдать, ставя свечку за свечкой, и злясь, что молитвы не помогают. А можно насладиться этими годами – и кто знает, за это время медицина не совершит ли рывок? Марк знал, что Марта втайне почитывает специализированные журналы. Сейчас женщинам, у которых непроходимость маточных труб, делают процедуру ЭКО. Суррогатная мать – это тоже возможность. Денег у Марты хватит. Если действительно очень захочет…


Анна и Антон лежали в ее постели, обнявшись.
 -  Подумать только, как быстро мы здесь оказались… В тот день, когда я прочла в газете, что ты приезжаешь… когда это было?
-  Я уже и не помню… позавчера… или нет… да какая разница, Аня?
- Не скажи. Я помню наш разговор с Ладой. Она подшучивала надо мной, как всегда, о тебе говорила… а я сказала ей, что пути назад нет, что ты никогда не простишь меня… а ты простил?
- Сейчас я не думаю о прощении. Это что-то другое.
- Я знаю, как ты настрадался… тогда я не понимала, я была молода… моложе, чем Клара сейчас.
- Она поняла бы… - неожиданно вырвалось у Антона. Анна удивленно смотрела на него.
-  Почему ты так говоришь? Ты не знаешь ее.
- Бывает какое-то странное ощущение, как будто ты знал человека… не знаю, когда, может быть, в прошлой жизни… как глупо… но я это чувствую.
- Я рада, что вы с ней поладили. Я больше всего боялась, что ты начнешь ревновать меня к Вернеру, к памяти о нем, ко всем прожитым вместе годам… я его никогда не любила так, как тебя, но мне было с ним хорошо. Спокойно. Легко. И в то же время… да, я скучала. Как-то пусто мне было. Мама мне говорила, нельзя иметь все – и сильные чувства, адреналин, как сейчас говорят, и душевный покой, и комфорт, все сразу… надо выбирать. И я выбрала. Тогда мне казалось, мне нужен покой и комфорт.
 - Я не думаю о том, что она дочь Вернера… мне это безразлично. Ты знаешь, что я ревнивый, я мог бы увидеть его фотографии, заметить их сходство и мучить себя и тебя упреками, подозрениями, что ты все же любила и его тоже… но почему-то нет этих мыслей. Как будто какие-то демоны отступили, решили оставить меня в покое. Я мучил тебя, но себя -  еще больше.
- Да, я теперь понимаю, - она поцеловала его. -  Антон, я дам тебе столько радости, что боль уйдет… я обещаю.
Он внимательно смотрел на нее.
- Аня, ты так изменилась…  раньше ты не говорила таких слов.
-  Раньше и ты был другим. Сегодня ты меня так порадовал… я никогда этого не забуду.
Антон промолчал. Он мысленно представил себе, чего от него хотела бы Анна, и попытался вести себя как герой ее романа. Старался как можно бережнее и нежнее к ней прикасаться, едва слышно нашептывал комплименты, и в результате она сама не выдержала и с силой прижалась к нему… Сегодня, впервые со дня их знакомства, в постели она оказалась более требовательной, чем он. Если в юности он в сердцах мог упрекнуть ее в холодности (правда, не произнося слово «фригидность»), то теперь отчетливо понял: она была не физиологического свойства. Тело ее было подвержено тем же реакциям, что и у других.
«А то, что мы называем душой… сейчас не модно анализировать это. Даже любовные романы – и те состоят из описаний поз и прикосновений. Сумасшедшего вихря, который сметает все на своем пути, и герои сбрасывают одежду, накидываясь друг на друга как голодные звери», - думал Антон, который изредка листал то, что Рита глотала в огромных количествах. У нее была тонна этих книжек из серии «Великая страсть» - изданы в мягкой обложке, на которой изображены девицы с обнаженной грудью.
        Классики стыдливо опускали этот момент, нынешние авторы решили, что только об этом и нужно писать. Причем отнюдь не исключительно развлекательные – физиология победно шествовала по бумажным листам лауреатов серьезных премий, вытеснив из отношений людей все остальное, как не важное, не нужное, не обязательное.
        Антон всегда осознавал, что были женщины, вызывающие у него более яркий физиологический отклик, чем Анна, но ни одной ему не хотелось сказать слово «люблю». Он с легкостью их менял. Забывал о них. Воспринимая как разрядку организма. Он мечтал – и сам не мог бы определить, чувственные ли это были фантазии… через язык жестов постичь ее душу. Полностью ей завладеть.
Закрывал глаза и представлял себе, как она умоляет его не отпускать ее, вцепляется в него и покрывает его тело судорожными и нежными поцелуями. Это дало бы ему не столько физическое, сколько моральное удовлетворение… Польстило бы не тщеславию искусного любовника, а согрело бы сердце, нуждающееся в ее и только ее любви!

























                Часть четвертая

           Вера внимательно смотрела на внучку, которая взахлеб рассказывала ей о встрече с Антоном. Они сидели в квартире Марты и пили кофе.
         - Бабушка, я почему-то думала, что он другой…
         - Какой же?
         - Самоуверенный, знающий себе цену… а оказалось не так. Мне хотелось обнять его, как ребенка… у него глаза не ловеласа, а мальчика – отвергнутого и брошенного…
       - Клара-Клара, не увлекайся такими фантазиями.
       - Я вдруг почувствовала себя сильнее, как будто бы у меня появилась опора внутри… это длилось недолго, но ощущение… мне вдруг показалось, что я нужна ему… необходима. Я никогда не чувствовала себя нужной кому-то. Не родственнику, а постороннему человеку…
        -  Ты о чем?
       Девушка засмеялась.
        - О Господи, что ты себе навоображала, бабуля? Я не об этом… я видела в нем не мужчину, а… в общем, ты не беспокойся. Я не влюблена.
       -  Клара! Ты думаешь, что ты первая девушка, которой льстит ощущение, что она и только она может понять и утешить очередного страдающего дон-жуана.
       - Бабушка, он мне не жаловался, да он и не думает соблазнять меня…  в том-то и дело, что это – другое.
      -  Это ты думаешь, что – другое, а он…
-  Перестань! Что за чушь!
  - Не хватало мне еще одной глупой девчонки, запавшей на этого… Нет, все же умеют мужчины морочить голову.
 - Да что ты вообще о нем знаешь? Почему ты всегда так говоришь об Антоне?
       Вера вздохнула.
-  Объяснять слишком долго… да, думаю, ты не поймешь. Ты пока не готова. У нас в деревне говорили: «Бойся парня, который жалится». Тебя можно поймать на этот крючок. Тебе обязательно нужно жалеть кого-то… Знаешь, если он начнет тебе песни петь про то, как он одинок и несчастлив, и что никто его не понимает, не вздумай купиться на это. Помни, что он себе на уме.
       - Бабушка, перестань. Антон любит маму. Ты так говоришь, как будто…
- Просто мне не двадцать… я живу не одним днем, а смотрю вперед… и меня тревожит то, что я вижу.
        «Она полностью поглощена этой фантазией – мыслями об Антоне Лосеве и его обидах.  Неужели и эта тоже?.. Нет, он какое-то проклятье для женщин нашей семьи», - Вере стоило больших усилий держать себя в руках и не показывать, что она разъярена одним только предположением, допущением такой мысли... Они с Кларой действительно были похожи – и бабушка ощущала во внучке тот же упрямый и несгибаемый нрав. Она никогда не бывала обманута ее мягкими обходительными манерами – Вера чувствовала: в решающих ситуациях, которые могут затронуть жизненно важные для Клары вопросы, эта девушка будет кремень!
         Вера вспомнила, как впервые, увидев Яна, взмолилась богу, в которого прежде и не думала верить: «Возьми у меня что угодно! Но только дай мне его…» Он встал с лошади, ласково потрепал ее по щеке, и устремил на ее отца свой обычный угрюмый недоверчивый взгляд. «Это дочь моя, Вера», - услышала она голос отца. Ян только тогда обратил на нее внимание. Он равнодушно протянул ей руку, она подала свою и, набравшись смелости, взглянула ему прямо в глаза. Что он тогда прочел в них? Вера не знала. Не красавица, одетая очень просто… «Не почуял ли он собачью преданность? Как бывает у пса, нашедшего своего хозяина?» - с горькой иронией думала теперь Вера. Но у Яна хватало ума никогда не давать ей понять, что он уверен в ее безграничной преданности. Хотя он, конечно же, все понимал. Вера самолюбива, она скрывала всю глубину своих чувств, демонстрируя их только тогда, когда он не мог их заметить.
        Редкие минуты безграничного счастья – когда она разглядывала его спящего на рассвете. Беззащитного. Уязвимого. Принадлежащего только ей. Стоило ему открыть глаза, лицо ее преображалось. Становилось деловитым, будничным, самым обыкновенным. Ни разу за всю жизнь не видел он, как светились устремленные на него… Что там – любящие! Видящие его одного во Вселенной глаза.
         И в то же время она себя презирала. Потому что раньше считала такое отношение к мужчине уделом дур. И ей стоило титанических усилий на протяжении жизни скрывать свое обожание… не демонстрировать всю глубину своей глупости. Это чувство являлось источником величайшего света… но и стыда.
           Таков был характер страстной самолюбивой и скрытной Веры Вонсовской. И муж это в ней уважал. Это было сродни его собственной натуре. Вот почему их брак устоял, вопреки всем попыткам друзей, родственников, разных женщин расшатать его, высмеять… «Но не на тех напали. Мы с тобой – крепость», - сказал ей Ян, глядя на жену как довольный сообщник. Он сжал ее пальцы. И Вера, вполне удовлетворенная таким выражением привязанности, едва заметно кивнула.


          Лада пришла навестить подругу. Они сидели на кухне у Анны и разговаривали.
         - Ты не представляешь, какой сегодня счастливый день у меня… Не верится, что это правда. Все было так… как я и мечтала.
        -  Говоришь, они с Кларой поладили?
       -  Да! Лада, мне, кажется, теперь и желать нечего… Как все быстро случилось… молниеносно… он еще не простил меня, знаю, но он оттает… со временем это случится. Он и сам тогда был не сахар, зато теперь он…
       - Аня, а ты не думаешь, что он может понравиться Кларе?
       - А что же в этом плохого?
       Лада укоризненно покачала головой.
       - Ты подумай, Аня, над тем, что я говорю. Я имею в виду не как будущий отчим или твой друг… а иначе. Теперь поняла?
       Анна растерялась.
       - Подожди… ты о чем? – она засмеялась. -  Да нет, быть не может. Клара увлечена учебой, мальчики ее не интересуют, меня это даже тревожило, но она просто слишком серьезная…
       -  Мальчики – да, возможно… Тогда как мужчина его возраста – это дело другое. Он же куда интереснее. Прямо герой романа – несчастная любовь, многолетние муки… тут такого можно самой себе нафантазировать… а воображение у молодых девушек богатое.
       - Даже если и так, то это довольно невинно… именно как герой романа или сериала… но вряд ли это девчоночье любопытство перерастет во что-то иное, реальное… нет. Да и он на нее не посмотрит. Она для него – просто милая девочка, ребенок, который мог бы быть у нас с ним… уверяю тебя, он только так к ней относится.
      - Блажен кто верует. Тепло ему на свете.
      Анна начала раздражаться.
      - Ради бога, ты же не думаешь, что Антон, которого любили красивые богатые изысканные женщины, фотомодели, обратит внимание на мою дочку?
       Лада удивленно смотрела на нее. Во взгляде обычно мягкой подруги проступило такое раздраженное недоумение, что она оторопела.
        Девушку не назовешь красавицей, но и дурнушкой Лада ее бы не назвала. Сейчас это слово, кажется, просто исчезает из лексикона. Раньше так называли тех, кто не соответствует неким пропорциям, критериям той или иной эпохи. Но ведь пропорции, критерии менялись со временем. В нынешние времена расцвета гламурной индустрии красивыми стали называть абсолютно всех женщин, внушая им: нет неудачной внешности, надо просто найти свой стиль. Теперь только явные изъяны вроде горба, кривизны считались непреодолимыми. Нынешнее время с его политкорректностью привело к тому, что женщины поверили: надо найти свою цветовую гамму и фасон, и любой из них можно участвовать в конкурсе красоты. Лада это приветствовала! Но конкурсы эти превратились не столько в демонстрацию природных данных, сколько в соревнование косметических фирм и кутюрье. И содержание разговоров на эту тему изменилось – обсуждали не столько то, что дано природой, сколько соответствие модным веяниям.
        Лада и сама в юности, да и сейчас в понятие моды своего времени не вписывалась. Главным критерием она считала гармонию – ощущение, что твой облик это единое целое, и невозможно выделить что-то одно, потому что иначе гармония нарушается. Лада была гармонична – по-своему. Невозможно было представить себе другие глаза или брови в сочетании с этим крупным чувственным ртом, изменить оттенок кожи или волос… А если какие-то детали выпирали и противоречили всему остальному, вступая в визуальный, образный конфликт, это была кричащая дисгармония. Умный стилист и должен был сделать именно это – понять, как создать эффект максимальной естественности, приближенности к природе. Если, конечно, их клиентка не стремилась эпатировать.
         «То-то и оно, что Клара на удивление органична, и в этом Марк прав», - думала Лада. Не хотелось отдельно рассматривать ее глаза, или нос, или… Ничто не выделялось. Все вместе образовывало нежный ясный, достаточно четко очерченный рисунок. Одной рукой. В одном стиле.
          Но если сама Лада напоминала роскошную чувственную картину маслом, то девушка эта  –  своеобразный рисунок карандашом на бумаге. Когда оттенки темного и серого на матовом белом листе создают импрессионистическую дымку. И добавлять еще краски не нужно. Он порадовал бы любителей минималистической лаконичности.
       - Вот как ты заговорила! А сама внушала ей, что она привлекательная девушка, что она должна верить в себя…
       - Не передергивай, - зло парировала Анна. - Конечно же, в ней есть привлекательность, она милая… она моя дочь, я ее очень люблю… но она не во вкусе таких, как Антон.
       - Послушать тебя, так в твою дочь невозможно влюбиться.
       - Конечно, возможно… какой-нибудь скромный юноша ей под стать – может быть… но Антон! Он любит женскую красоту, шик… ты понимаешь, о чем я. Нет смысла закрывать глаза на то, что Клара вряд ли станет такой… да она сама говорит, что ей это не нужно. Но это нужно ему, чтобы влюбиться, испытывать влечение к женщине… я хорошо его знаю. Вот Марты я в юности опасалась, она ведь красивая, ничего не скажешь, хотя и совсем на меня непохожа… а Клара – другая. Разве я говорю, что не люблю ее? Не смотри на меня так… я ничего не хочу плохого сказать…
        - Да нет… я тебя понимаю. Но ты меня удивила. Если это в принципе невозможно, тогда зачем злиться? Ведь я пошутила.
       Анна мгновенно успокоилась.
       - Да нет, я не злюсь… извини, Лада, сегодня я слишком разнервничалась. Не смотри на меня так, как будто ты меня не узнаешь.
       - Да нет, Аня… я поняла, - примирительно поддакнула ее подруга. «Вполне возможно, сейчас, двадцать лет спустя он сыт по горло такими, как Рита. Вот и потянуло его на нечто иное», - подумала Лада, но вслух она этого не сказала.


Антон вошел в свой гостиничный номер. Рита сидела перед зеркалом и прихорашивалась. Но вид у нее был усталый.
        -  Рита… я ушел на целый день и не позвонил…
        - Да ладно тебе… - хрипло отозвалась она. - В первый раз, что ли?
        Он удивленно посмотрел на нее.
        - Я думал, ты рвешь и мечешь, даже боялся сюда возвращаться, гулял по городу, тянул время… - он вздохнул. -  Веду себя как мальчишка. В мои-то годы! Я сам виноват, у меня не хватило мужества с тобой объясниться… всегда его не хватало в нужный момент.
       - Да я не очень-то слушала… я же чаще слышу то, что мне хочется слышать… не замечал?
       Антон подошел к ней и погладил ее по голове.
       - Рита, в тебе много хорошего, я это знаю… Ты и добрее и умнее, чем хочешь казаться… Я сам иногда забываю о том, какой ты была, когда мы познакомились…
       Она глотала слезы.
       - Антоша, сядь. Я целый день думала, вспоминала… а перед этим пила – целую ночь. Моя мать была пьяницей, я тебе говорила?
      -  Нет… по-моему, нет.
       -  Не бойся, я не сопьюсь… в детстве я ее ненавидела, а теперь понимаю. Если смотреть на жизнь трезвым взглядом, то можно свихнуться. Пьяному легче живется.
        Антон взял стул, поставил его рядом с Ритой и сел. Она не оглянулась.
       - Сел? Хорошо… Я смотрю на тебя сейчас в зеркало – и кого вижу? Счастливого человека? Да нет… вид у тебя не счастливый. Хотя, как ни странно, спокойный, довольный… ты рад, что она спустя столько лет тебя не забыла, а может быть, даже жалеет, что вы расстались? Она что-то такое тебе говорила, да?
       -  Да… не совсем, но…
      -  Не важно. Ты можешь думать, что любишь ее… но скажи мне, что эта любовь дала тебе, кроме терзаний, психозов, неврозов? Был ты счастлив хотя бы одно мгновение?
- Рита, послушай, я знаю, я все понимаю… но дело в том, что любовь – она разная… Счастливая или нет, она как болезнь, как наваждение, даже если ты больше мучаешься, чем радуешься, все равно не можешь забыть, выздоровление не приходит.
        Антон пытался проанализировать свои ощущения. И они его удивляли. В определенный момент своей жизни ему стало казаться, что он меняет одно холеное ухоженное тело на другое, и не сказать, чтобы это делало его счастливее… даже в физическом плане. 
«А сегодня было иначе?» - вновь и вновь задавал он самому себе этот вопрос. И ждал ответа… А вместо него были воспоминания – длинные руки, которые он с удовольствием гладил, грудь идеальной формы… когда-то она была меньше. Антон и в юности предвидел расцвет ее красоты к зрелому возрасту.
«Тогда, когда она еще была бутоном,я к ней прикасался с благоговением… счастливый от возможности видеть то, о чем другие могут только фантазировать. Мне казалось, я избран. Отмечен. Для нее… для нее одной», - это ощущение можно было назвать упоением. Да, это было счастьем – но каким-то непроясненным… призрачным… Он будто в облако погрузился и плывет над землей.
        А что теперь? Тело прекрасной женщины, оно слегка золотится на солнце. Ему стоило закрыть глаза, как в памяти всплывали картина за картиной – смугловатые и светлые оттенки кожи. Он сжимал ее в объятиях со странным спокойствием. Будто наблюдая за самим собой со стороны – и подсказывая: сейчас прикоснись к ее животу губами, потом отстранись… посмотри, какой будет эффект. И она стонала, нетерпеливая, ждущая моментального удовлетворения. «Сегодня я ей его дал», - констатировал мужчина, пытаясь понять, что он сам испытывает.
       Вернулось ли юношеское ощущение полета? Нет. Хотя она стала еще красивее. И теперь у них нет никаких препятствий. Хотел ли он снова в нее погрузиться? Да. Но…
         В его тяготении к Анне стал исчезать личный оттенок – она стала для него…  Господи, неужели?  Одной из?.. «Красавиц немало», - услышал он четкий ответ. И Антон содрогнулся.  «Когда-то… она была для меня святыней»,  -  мысленно произнес он.  И понял – вот она, разница между юным Антоном и нынешним. Но, может быть, дело не в Анне, а просто он сам зачерствел? И в этом ему еще предстоит разобраться.
          Рита смотрела на него со спокойствием обреченности. «Надо с ней выяснить… а остальное потом», - мгновенно решил он, отодвигая предательскую мысль о женщине своей жизни на неопределенное будущее.
-  Я когда-то встречалась с психологом вроде Феликса… ты удивлен? Он мне сказал, что я не люблю себя, в этом все дело, в детстве меня не любили, моей матери бутылка была дороже, чем я, что бы я ни делала, ей было все равно. Учителя меня хвалили, все говорили, что я самая примерная девочка, я была красивой, старалась всех слушаться, дома хотела ей угодить, даже готовила ей, научилась у соседки печь пироги… так старалась! Но ей было все равно, она меня даже не узнавала. И я стала думать, что я виновата, раз мама такая, будь я хорошей дочерью, она бы радовалась и гордилась мной. И как-то вот у меня накипело, и я все бросила – учебу, хозяйство… просто плюнула… я думала, что я плюнула на нее… Стала прогуливать, болтаться без дела… Она через пару лет умерла, так и не вспомнив о том, что я делала для нее… Я неделю проплакала. Соседка растила меня, но любила своих детей, я была просто обузой… Никто меня не любил, а мне этого так хотелось.
        Он был потрясен.
- Я не знал… ты мне никогда этого не рассказывала.
 - Я к тому, что на мне это отразилось. Я всю жизнь стараюсь доказать окружающим, самой себе, покойной матери… не знаю, кому еще… хочу убедить всех, что я – самая лучшая, что только меня и надо любить, у меня это превратилось в психоз. Я этого не понимала, но он объяснил мне… психолог… после этого мы расстались, я просто не знала, как мне вести себя с ним, я думала, я ему нравлюсь, а оказалось, что для него я – просто объект наблюдений. Как лабораторная крыса. И я не уверена, что я была рада узнать о себе всю правду, скорее меня она раздавила… я не знаю, как жить с ней. Я стала думать -  так вот почему я стараюсь принизить других, только так я могу доказать, что я лучше. Как будто любят за то, что ты лучше… нет, это не так. Как несправедливо, - она встряхнула головой. -  Ну и что? Наплевать! Пусть я веду себя как мегера, другие тоже не ангелы. Ангелов нет. Может, только на небе…
 -  Я понимаю, почему ты сейчас говоришь все это… Ты думаешь, что со мной – та же история. Да, я вырос без матери, она умерла при родах, но дядя и тетя со мной не обращались плохо, они хорошие люди. Мне не на что жаловаться.
- А они любили тебя?
- Я не знаю… я думал об этом в детстве и просто не знал, так ли это… Понимаешь, мне было не в чем их упрекнуть. Формально все было как надо – как у других… Конечно, я думал о матери, иногда даже плакал во сне, представляя, как она появляется и уводит меня за собой… мне хотелось бежать за ней, все равно куда…
 - Перед тобой всегда маячил образ какой-то женщины, желанной, но недоступной… Как и передо мной – кто-то, все время меня отвергающий, несмотря на все то, что я делаю для него… Так мы и живем, гоняемся за химерами. Проще было бы принять то, что мечты не сбываются, и ценить то, что имеем – комфорт. Ведь нам вместе неплохо, Антон? Если бы я не устраивала истерик, я ведь неплоха… во всем остальном?
 -  Рита-Рита… ты можешь быть неотразимой, я знаю… Не случайно ведь я тогда не устоял, в начале знакомства… Сейчас ты все правильно говоришь, я думаю, что я сам не сказал бы лучше… но отказаться от Ани я не могу. Пусть меня это разочарует, пусть причинит боль, но я не в силах… мне кажется, что она изменилась, годы не прошли даром, я наконец-то смогу понять ее и удержать. Да и она тоже этого хочет.
Рита тяжело вздохнула.
- Я даже не знаю, люблю ли тебя… тут ты прав, я люблю кого-то, кто от меня ускользает, ты держался чуть-чуть отстраненно, и эта дистанция возбуждала меня… со мной так всегда. Препятствия только усиливают желание завоевать, победить, одолеть всех соперниц. Но, знаешь, я выдохлась… может, сейчас у меня настроение такое, но, кажется, я готова тебя отпустить. Да, Антоша… да, ты можешь идти. Слышишь? Все, уходи, забирай свои вещи. Вот чемодан – около двери, я уже его собрала. Там все аккуратно разложено, ты же знаешь, я это умею.
Он растерялся.
 - Вещи? Что – прямо сейчас?
-  Так лучше. Давай, пока я не передумала.
Антон встал, подошел к двери, взял чемодан, оглянулся.
-  Ради бога, уйди!
Он вышел из номера. Рита, опустив голову на руки, зарыдала.


Феликс сидел в своем кабинете, держа в руках мобильный телефон. Андрюша любил с ним играть – его занимала возможность нажимать на кнопки и видеть изображения букв и цифр. У мальчика было богатое воображение. Он рос мечтательным, нежным – весь в маму. «Первое человеческое существо, которое я сумел по-настоящему полюбить», - думал Феликс, вглядываясь в самого себя и ища причины нынешнего недовольства собой. Будь покойница Лиза наивнее или глупее, она была бы счастливее. Принимала бы комплименты мужа за чистую монету, верила бы каждому его слову… «А ведь я и сам не верю себе – изучение психики привело к тому, что я научился подбирать ключик к сознанию каждого, и понял, как легко манипулировать окружающими. И мне это нравится! Вот что тревожно…» - Феликс боялся, что со временем и его отношения с сыном станут менее искренними, уступив место вежливой игре. Но он не был идеалистом и в абсолютную честность не верил. Другое дело – такая жизнь со временем приедается, становится невыносимо скучной. Как будто он имеет дело не с живыми существами, а с роботами, нажимает на нужные кнопки и получает ожидаемые реакции.
         Вот Вернер… тот был непредсказуемым типом. Чаще молчал, избегал споров – как и сам Феликс. Эта девушка, его дочь… Клара, кажется? У нее глаза отцовские. Что-то она должна была от него унаследовать… Да, любопытно с ней было бы пообщаться. 
Раздался звонок в дверь. Он открыл ее. На пороге стоял Антон с чемоданом. Единственный из его ныне здравствующих знакомых, кто не давал Феликсу заскучать. Взгляд друга был странным – как будто он заблудился… и не в конкретном месте… внутри себя! Хотя вроде бы собирался принять вполне конкретные меры и упорядочить свою личную жизнь.
- Антон? Проходи, я все звоню тебе и не могу дозвониться. Что случилось? Ты в такой час, с чемоданом?
- Только на одну ночь. Приютишь меня? Не заявляться же к Ане…
-  Конечно, какие проблемы? Гости сколько хочешь, я буду рад. А как на работе? Ведь конференция заканчивается, тебе пора возвращаться в Москву.
Антону не хотелось пока ничего объяснять, слишком тяжелое впечатление на него произвел разговор с Ритой. Он не мог забыть выражение ее лица – оно так и стояло у него перед глазами: оголенный нерв, кажется, прикоснись – током ударит. «Феликс был прав, я играл с огнем», - осознал теперь он, какую ошибку совершал, относясь к ее выходкам несерьезно, как будто это просто капризы. Но шутливый тон задавал сам Феликс…
-  Отпуск. Мы с партнером уже договорились, что я здесь задержусь на какое-то время. У нашей клиники ведь здесь есть филиал, так что я подумаю, не перевестись ли сюда.
-Отличная новость! Если надумаешь, я буду рад. У меня не так много здесь друзей юности… с возрастом как-то сложнее сближаться с людьми.
Раздался телефонный звонок. Феликс нажал на кнопку мобильного телефона.
- Да? О, Господи… Все, я понял. Хорошо, утром свяжусь с вами.
- Так что… ты побледнел, что случилось?
- Антон, Рита… она наглоталась таблеток… - он взял из его рук чемодан. - Успокойся, все позади, ей промыли желудок… к ней сейчас не пускают, завтра придешь, понял? Жизнь вне опасности. Это самое главное.
Антон закрыл лицо руками.
- Нет, нет, я не верю… А почему позвонили тебе?
-  В бреду она назвала мое имя. Вот вспомнила, почему-то…
- Ясно.


Клара внезапно проснулась, ее трясло. Анна услышала шорох, встала и направилась в спальню дочери. Она села на край кровати.
     - Дочка, да что с тобой?
     Лицо Клары застыло.
     -  Что-то плохое случилось, мама… Антон! С ним что-то плохое… но что, я не знаю.
     В детстве за ней замечали эти странности – малышка внезапно съеживалась и начинала дрожать, глядя на того или иного соседа. А потом выяснялось, что это предшествовало инфаркту, инсульту, смерти родственника или друга. Сама девочка в такие моменты ощущала себя в странной капсуле, которая охраняет ее. Но стоило закрыть глаза, как лицо так хорошо знакомого человека плыло, теряя привычные очертания…
   Ян мало возился с внучкой – это крохотное существо, боязливо взирающее на животных и не испытывающее по отношению к ним никакого любопытства, не вызывало у него интереса. Но боль зверей она чувствовала – и протягивала руку, указывая пальчиком на щенка или лошадку… Ян посмеивался, но всегда реагировал на эти сигналы. И выяснялось, малышка права.
Вера не могла забыть, как внучка накануне смерти дедушки вот так же проснулась и закричала: «Не пускайте его! Не пускайте его!» Она показывала на их с Яном свадебную фотографию, дотрагивалась до щеки деда, вздрагивала и закрывала лицо руками.
Никто в семье Вонсовских, включая Яна, не верил в ясновидение и мистиком не был. Да и сама Клара унаследовала трезвый ум Вернера Рихтера,  и к экзальтации не тяготела.
Она не всегда была настроена на переживания окружающих – на нее, как говорила Анна, «находило»…  И временами Кларе казалось, она ВИДИТ боль – физическую, душевную… У боли каждого человека – свой цвет, своя форма.  Клара специально не настраивала себя так, чтобы уловить внутренние сигналы Антона, – они сами застигали ее врасплох, будто сдавливая со всех сторон. Она пыталась найти слова, чтобы описать этот процесс, – сейчас ей казалось, тучи окружили этого мужчину плотным кольцом и вздохнуть не дают. И в ее силах развеять их, и тогда к нему вернется былая легкость...
      Анна погладила ее по голове.
      - Опять у тебя эти кошмары… но почему, дорогая? Я помню, как ты иногда вдруг среди бела дня вздрагивала и говорила, что что-то случилось, а потом выяснялось – действительно, в этот момент или авария или взрыв… Я всегда думала, что это совпадение, потому что в иное я просто не верю…
     - Не знаю… не знаю, мама, возможно, мне померещилось… Позвони ему, хорошо? Тогда я успокоюсь, буду знать, что все это глупости.
    - А почему он тебя так волнует? Вы и знакомы-то не были до вчерашнего…
    - Если б я знала… Я временами сама не знаю, что чувствую, как это можно назвать… и мне не с кем поговорить, никто не воспринимает это всерьез или просто не понимает. Или я виновата – слова не могу подобрать. Я просто физически ощущаю то, что с людьми происходит… не со всеми, но с некоторыми… а мне не верят. Мама, пожалуйста, позвони, я тогда успокоюсь.
      Анна взяла телефон и набрала номер Антона.
      - Алло… Извини, я, наверное, разбудила… Ты как?.. О, Господи, ты у Феликса, но почему?.. Антон, это правда, нет, это просто какой-то кошмар… Извини меня, я понимаю, как тебе тяжело… да, конечно же, завтра ее навестишь. А потом сразу ко мне, я жду тебя, дорогой.



         Ранним утром Анна собралась и поехала к Феликсу – увидеться с Антоном. Марта застала Клару одну.
        - Она не выдержала и сама поехала к Феликсу? – уточнила Марта.
        - Я ее попросила. Ему сейчас очень нужно, чтобы она была рядом, я знаю.
       - Ты меня беспокоишь.
       - Но почему?
       - Не слишком ли много ты о нем думаешь?
    Клара подошла к окну и отвернулась. Марта внимательно следила за ней. Сердце ее заныло. Что-то происходило внутри ее юной племянницы – сейчас в ее жизни начался один из тех периодов, которые навсегда меняют душу. Достаточно слова, взгляда, чтобы внутри все перевернулось. Человек еще не сформирован, он сам себя не понимает, поэтому он так подвержен наплыву первых же «взрослых» чувств. Клара долго сохраняла детскую невинность, находясь как бы в стороне от своих сверстниц, которые уже не раз увлекались и разглагольствовали о любви. Марта знала, что ей будет труднее, чем им, и с тревогой ждала-ждала… «Господи! Неужели же это то самое… Нет, я, наверное, ошибаюсь!» - решила она.
Какой она выйдет из всего этого? Первое чувство – испытание, оно может сломать, может закалить, может разуверить, а может вдохновить на создание шедевра… но это если человек – художник по своей природе. А Клара? Она все не может найти себя…
       -  Ох, Марта, не знаю… Когда я чувствую, что ему больно, у меня все болит так, что даже дышать не могу. А ему хорошо – меня боль отпускает…
      - С тобой ведь и раньше было такое.
      - Да, было. Понимаешь, в чем дело, я чувствую себя живым человеком, а не куклой, только тогда…
      - Когда сердечко болит за других? Я это замечала… да, даже в детстве, ты плакала из-за того, что другая девочка заболела. А когда заболевала сама, равнодушно переносила все это… Конечно же, не совсем маленькая, а постарше… уже лет с семи.
     - Мне кажется, что ненормально не иметь своей индивидуальности, своего характера, своего «я»… такое чувство, что у меня всего этого нет. Спроси, чего я хочу? Я не знаю. Другая девушка, абсолютно нормальная, тебе скажет, что она хочет быть красивой, нарядной, модной, богатой, хочет развлекаться, любить и быть любимой, нравиться многим… а я…
      - Ты хочешь страдать.
      Клара вздрогнула.
      - Нет… не хочу.
       - В том-то и дело, что хочешь. Только не понимаешь пока, что стремишься именно к этому. Без этого для тебя жизни нет. Странно… все ищут счастья, ты ищешь мучения… как Христос.
      -  Ты шутишь?
      -  В каждой шутке есть доля… но правда, я думаю, к сожалению, что такие, как ты, рождены не для радости, не для счастья. В обычном смысле. Хотя по-своему они могут быть счастливы, только счастье это будет совсем не таким, как у других.
     -  Я думаю, что Христос не хотел этого… это Его отец захотел.
    - Кто знает? И можно ли их разделить? Отец, сын и святой дух… Может, и ты не хочешь, а хочет этого для тебя тот, кто дал тебе душу… сам Господь Бог. Ты знаешь, что я неверующая, но… иначе я просто не знаю, как высказать свою мысль. Приходится прибегать и к такой аналогии.
     - Ты ведь любила Антона, Марта? – неожиданно спросила Клара. Марта отвела глаза.
      - Да… любила. Но это чувство прошло, он оказался слабее, куда уязвимее, чем я думала. Вовсе не тем настоящим мужчиной, которого я искала когда-то… но я была тогда глупой девчонкой, мечтала о героях кино или книг. Так бывает. Но я давно спустилась на землю и больше не тешу себя такими фантазиями. Беру то, что есть, но на время, а надоедает, я нахожу новое.
      -  Мама тоже говорит, что Антон не совсем такой, каким ей хотелось бы его видеть… он для нее слишком горячий, нервозный, болезненно подозрительный и ревнивый… вернее, он был когда-то таким.
     -  Да, чем-чем, а спокойствием и уравновешенностью он никогда не отличался.
     - В том-то и дело, никто не воспринимает его таким, какой он есть, все хотят изменить, улучшить… Он нуждается совершенно в другом.
     -  Многие женщины готовы были на все ради него, но он не ценил этого и бегал за Аней.
       - Вот именно! Он не ценил. Им НУЖНО было, чтобы он их ценил, чтобы  он отвечал им взаимностью,  был на все готов ради них точно так же, как и они  – ради него. А ему нужна любовь бескорыстная, не ты – мне, я -тебе, без всей этой бухгалтерии взаимных претензий, счетов, долгов, выплат… Если бы нашлась женщина, которая любила бы его как мать любит ребенка – ради него самого и только. Тогда бы он выздоровел. Его душа распрямилась бы и расправила крылья. Падре мне говорил, что бескорыстную мольбу Господь слышит. И он на нее откликается.
       Марта удивленно смотрела на нее. Будто звучал не так хорошо знакомый и привычный ей голос племянницы, а прорвалось наружу что-то неведомое самой Кларе, душа ее зазвучала колокольным звоном… Марта застыла на месте. Все ее аргументы, доводы не годились. Если это и было чувство сродни тому, которое испытывала ее мать, Вера, к покойному отцу, то девушка не осознавала этого. «Но Клара отличается от мамы… она не способна зациклиться на ком-то одном, ее влечет боль – как магнит. Но не исключительно одного человека… А боль – вообще. Человечества»,  - осознала Марта.  А люди такого типа, в отличие от Веры, не ожесточаются.
Мать будто добровольно заточила себя в клетку и, кроме Яна, никого больше не видит и видеть не хочет. Она растравляет себя мыслями о несправедливости жизни – муж так и не оценил ее преданность.
Взгляд на любовь совершенно неопытной внучки ее поразил бы… А, может, ей  стоило бы это услышать? Или такое самоотречение – для Веры это уже чересчур?..
       - Ты так говоришь, как будто бы вы знакомы всю жизнь… Он тебе что-то рассказывал о себе?
       - Немного… не знаю, Марта, но я сама так чувствую. Если бы у него была такая с самого рождения  -  в детстве, в юности, он не искал бы этого…  а у него не было… никогда.


       Антон собирался в больницу. Феликс наблюдал, как он одевается и приводит себя в порядок.
       - Ты не слишком ли рано?
       Антон посмотрел на часы.
      -  Ничего, подожду. Я не могу здесь сидеть.
     Он искал себе оправдание – в юности это получалось у него без труда. Любовное безумие, неизлечимая болезнь – но тогда это так и было. Он физически задыхался без Анны. Паниковал, если она опаздывала на свидание на пару минут. Боялся любого взгляда на нее, если замечал интерес посторонних мужчин – казалось, это сокровище у него украдут… Он жил в тумане, не мог проанализировать свои ощущения, разложить все по полочкам. Не представлял жизни без нее. Но и жизнь с ней он тоже представить не мог. Его воображение пасовало…
Самоотверженная подруга скромного лекаря – это ли роль для Ани, которая, как казалось тогда всем вокруг, должна была блистать? Она никогда не упрекала его отсутствием материальных возможностей – то ли потому, что на эту тему вообще не задумывалась, то ли инстинктивно понимая, что тогда будет выглядеть недостаточно благородно. И это станет первым шагом на пути к разочарованию в ней.
«Не говори, что ты хочешь жить как-то иначе… вали все на нас, это мы категорически против жениха-голодранца», - втолковывала ей тогда мудрая Вера, готовая к тому, чтобы прикрыть Анну и выступить в роли разлучницы. Ей дорог был романтический образ младшей дочери, и она не хотела, чтобы окружающие обвиняли Анну. Наивный Антон понятия не имел обо всех этих хитростях и считал Аню послушной дочерью, которая не решилась пойти против воли родителей.
Но испытывал ли он сейчас ту же самую лихорадку? В том-то и дело, что он не знал…  Психовал и метался он не потому, что панически боялся снова ее потерять, причина была иной. Но он не готов был пока признать это открыто.
      - Дружище, ты в последнее время превратился в комок нервов… ты и раньше таким был… меня это… беспокоит.
    - Я сам во всем виноват.
       - Я не собираюсь судить тебя… но лучше уж говорить так, чем судорожно искать себе оправдания. Как-то это достойнее.
     -  Феликс, я не рисуюсь, ты знаешь меня… - он тяжело вздохнул. -  Просто приехав сюда, я совершенно рассыпался. Думал, что годы меня закалили, мне казалось, что я затвердел, что уж теперь-то никто не будет играть со мной – то манить, то бросать… но нет, я все такой же. Видели бы те подруги, которые у меня были в Москве, какой я на самом деле, без этой маски уверенного в себе зрелого человека… какая там зрелость! Я как подросток бегу за мечтой, все бегу и бегу… и так вот походя и других топчу…
Он по инерции продолжал утверждать, что зависим от Анны, – смены ее настроений, но что-то внутри него неуловимо переменилось. После вчерашнего дня.
        - Антон, насчет Риты я предупреждал тебя. С ней все не просто. И я не уверен, что эту проблему ты смог бы решить иначе… она в любом случае что-нибудь выкинула бы. Но теперь я с ней сам буду разговаривать.
       -  Это будет непросто… она вашего брата, психолога, ох как не любит…
       -  Ты говорил. Но ничего – я буду не я, если не справлюсь с ней.
      Антон усмехнулся.
      - Звучит самонадеянно.
      -  Такая уж у меня слабость. Ну, ладно. Иди.
       Феликс подошел к окну и увидел такси, в которое сел Антон. Машина отъехала. Через минуту приезжает другая машина, из нее вышла Анна.
       - Ну и ну… как глупо они разминулись, - пробормотал Феликс. -  А вот и наша красавица.


Лада накрывала на стол. Стас и Вадим, не утерпев, набросились на еду.
      -  В последнее время ты что-то зачастил у нас ночевать, - заметил Стас. – Я тебя, конечно, люблю, и Лада тоже, но мы беспокоимся. Что с тобой, братик?
        - Не называй меня так, - взбесился Вадим. Стас рассмеялся.
        - Ах, да, я забыл, с кем я разговариваю – с человеком, который не просто какой-то Вадик, а с  начальником, большим боссом…
       -  Слушай, хватит молоть чепуху! Я выпил лишнего, опоздал на работу, на меня ТАК посмотрели там… ведь я никогда ничего подобного себе не позволял. А теперь еще ты издеваешься. Братик! Что за словечко такое? Мы ведь не дети.
      -  Я помню, как изводил тебя в детстве, - Стас подмигнул жене. -  Он терпеть не может, когда его называют «братик».
      - Да ладно дразнить Вадима, Стас, у него неприятности… Вадим, ты, может, расскажешь, что случилось? Ведь мы до сих пор ничего не поняли.
Вадим думал: как рассказать им эту историю так, чтобы не выставить себя идиотом? Но, по крайней мере, теперь он знал, как зовут скандалистку. О ночи, проведенной в ресторане гостиницы, у него осталось мутное воспоминание – помнил только, что они беспрерывно смеялись. Как будто обоим одновременно смешинка в рот попала. Было в этом что-то истерическое… Они, наверняка, производили жалкое впечатление. И он – в особенности.
      -  Да эта девица… как ее там… мне официант сказал, что ее зовут Рита… так что ли?  - Лада и Стас переглянулись. -  Так вот… она на пляже серьгу потеряла, замок сломался, она и упала в песок. Я потом подобрал и принес ей. Она меня напоила…
       - Напоила? Тебя? Ты что – маленький мальчик?
Обычно Вадим сам выступал в этой роли – читал нотации окружающим. Теперь, благодаря этой девке, его заклюют. Больше всего на свете Вадим боялся превратиться в посмешище.
       - Да я не заметил, как это случилось – бокал за бокалом… хотелось перед ней покрасоваться, как я пить умею… ты же знаешь, я в молодости никогда не пьянел… в компании все восхищались.
       - О, Господи, эти мужчины…  - простонала Лада. - Вы вообще когда-нибудь взрослеете? Вадик, я от тебя такого не ожидала. Даже Марк такого не выкинул бы, а ты…
       - Ты меня со своим сыночком не сравнивай. Я не какой-нибудь там беспутный актеришка, я деловой человек, серьезный, солидный…
       - Об этом я и говорю.
Иронию своего племянника Вадим ощущал кожей, Марк его просто бесил. Но он не мог пойти на открытую конфронтацию, потому что тот был хитер и уклончив. И держался с подчеркнутой вежливостью, в которой только очень проницательные люди уловили бы скрытое издевательство. Вадим не понимал, почему стал объектом насмешек в этой семье, самому себе он любое поддразнивание объяснял завистью к его высокому положению.
       - Ну, все, последний раз я у вас ночую, вы не волнуйтесь, больше не обременю.
       - Вадик, не обижайся. Она пошутила. Меня она тоже дразнит.
       -  Моей ноги в этом доме больше не будет. Меня тут не уважают, а все эти ваши шуточки…
        - Не для слабонервных.
        - Что?! Это я – слабонервный? Ну, знаешь…
         Вадим ушел, хлопнув дверью. Лада тяжело вздохнула.
         - Не смотри на меня так, я знаю, что я виновата… не сдержалась… но я позвоню ему, извинюсь.
        - Да ладно… остынет и сам придет, дуться ему надоест, кроме нас с тобой, его подолгу никто не выдерживает, только он не понимает, что проблема в нем, не в других. Лечиться ему бы…
       - Я в одном женском журнале читала, что у мужчин тоже после сорока – критический возраст… гормоны, и все такое…
       - Как раз его случай. Знаешь, в молодости он тоже был не подарок, но с годами у него все это обострилось, это, наверное, прогрессирует.
        Лада пожала плечами.
        - Ну, может, потом поутихнет.
        По этой причине они и расстались когда-то – Вадим не выносил ее шуток. И у Лады со Стасом образовалась с виду крайне добродушная, но очень ехидная семья. Вадим не всегда чувствовал их скрытую иронию, и они этим пользовались – подмигивая друг другу и поддразнивая его. А уж Марк вырос ядовитым вдвойне.
Но у него хватало мудрости не демонстрировать это открыто. Он, подобно родителям, скрывал змеиный блеск в глазах и желание спровоцировать очередную жертву на глупую выходку. Посмеяться Поленовы любили – в том числе друг над другом и над самими собой. Такими же были родители Стаса.
Но как мог у Поленовых вырасти такой тип, как Вадим? Лада диву давалась.


        Феликс с любопытством разглядывал Анну. Она вздохнула.
       - Надо же, как нелепо все получилось…
       - Анна, да вы садитесь, дождитесь его, я не думаю, что он надолго, возможно, его вообще к ней не пустят сегодня.
       Она села на диван, Феликс устроился рядом.
        - Спасибо. Вижу по вашему лицу, что вы хотите мне предложить выпить, не надо, Феликс.
        - Нелегко вам в последнее время… не хотите говорить об этом, не надо.
         - Да нет, почему же? Мне надо выговориться… а вы – его друг. Но вы – психоаналитик, значит, можете быть объективным, не занимать чью-то сторону…
        - О, да. Я стараюсь.
Анне стало не по себе. Взгляд Феликса – вот что выводило ее из равновесия. Она чувствовала, что при всем желании никогда не смогла бы восхитить этого человека и увлечь его своей персоной. А для нее такое ощущение было внове. Она невольно сжалась.
Холодное спокойствие и насмешливое любопытство – вот что излучали его глаза. Он отметил розовый оттенок ее платья, которое должно было освежать и приближать ее к юности, едва заметные коралловые огоньки в ушах… «Зачем я пришла? К Антону… или… к нему?» - Анна вдруг задала себе прямой вопрос, что вообще-то было ей несвойственно. Она вынуждена была сознаться самой себе, что хотела очаровать этого человека, склонить его на свою сторону – ведь, наверняка, Феликс жалеет любовницу Антона и осуждает ее саму. Когда-то бросила его друга, а теперь ломает жизнь этой женщине!
Анна уже не ощущала желания воскресить воспоминания молодости. Поступок Риты, чем бы он ни был продиктован, бросил тень на эту историю… которая могла бы быть такой красивой. Воссоединение спустя двадцать лет разлуки!
Когда она писала Антону тайные письма, чувствовала себя героиней старинного романа, которая скрывает сердечную тайну от всех и красиво страдает. Ей нравилась эта роль. Какая-то часть ее сознания кокетливо упивалась нежной меланхолической зыбкой волной, уносящей ее воображение в некую выдуманную идиллию, которой никогда у них не было, да и не могло быть.
Только Вера интуитивно чувствовала, что на душе у дочери, поэтому ее нисколько не тронули прочитанные откровения. Напротив – они укрепили ее решимость противостоять сближению Анны с Антоном. Анна искренне не понимала,  почему,  у нее отсутствовал ясный и не иллюзорный взгляд на саму себя.
И точно так же искренне она изумлялась сейчас – почему тон Феликса так осторожен, а взгляд ироничен?
        -  Почему все всегда происходит не так, как нам хочется? Вчера я была так счастлива, мне показалось, что я достигла всего, что мне нужно. А теперь – эта история… как-то все это… тяжело, даже грязно… как будто я виновата, что эта несчастная…
        -  Вы вините себя?
        - Ну,  конечно, я пошла на поводу у Антона… но ведь он уверял, что с этой женщиной, Ритой, у него ничего серьезного нет.
         - Антон сам предложил вам возобновить отношения?
         - И да и нет… я сама пришла к нему, мы начали разговаривать и… потянулись друг к другу. Опять потянулись.
         - Как в сказке. Как будто бы всех этих лет просто не было. Но ведь так не бывает.
        - Наверное, нет.
        - Анна, вы умная женщина… вы знаете, что вам нужно… Что дает вам Антон такого, чего не смогут дать другие мужчины?
        - Что дает? Обостряются все мои чувства, я ощущаю себя молодой и самой желанной, способной свести мужчину с ума… да, довести до безумия… мне нравится смотреть на себя в зеркало и представлять, что скоро я увижу его, и я знаю, как он на меня посмотрит…  другие не смотрят так.
       - Как?
       - Умоляюще… как на икону. И в то же время желая завоевать. В Антоне все это сочетается как ни в ком другом.
       - Другим вы нравитесь, но для них вы столько не значите, верно?
       - Должно быть…  - сказала она задумчиво с полуулыбкой. - Вернер очень любил меня, и я его тоже – по-своему, но то была совершенно другая любовь, спокойная, тихая, умиротворенная… Я наслаждалась ей…  я не была несчастлива, вовсе нет, если задуматься… Но мне ЕГО не хватало. За все эти годы я по нему стосковалась, сама себе не признаваясь… Мне нужна была его страсть, его способность меня подчинить себе, и в то же время нуждаться во мне как голодный нуждается в пище… Частично и ревность… да-да, но только не слишком, не так, чтобы это мне портило жизнь и трепало нервы… но капелька не помешает. Это тоже ведь жизнь украшает.
         Феликс улыбнулся.
          -  О, да. Жаль, что нельзя иметь все, верно, Анна? Или чтобы все нужные качества были в одном человеке или… так тоже можно – проводить время с одним, а потом с другим… ведь многие так живут.
        -  Вы шутите?
        - Конечно, шучу. Вам это не подходит – ведь вам нужно также и уважение и одобрение общества. Чтобы соседки хором все говорили: «Какая скромная милая и достойная женщина!» Ставили вас в пример. Ведь вам это нужно, не так ли?
         Она была смущена.
        - Возможно… но что же в этом плохого? Ведь это же так приятно.
         - Да нет, это все замечательно. Вы меня восхищаете, Анна. Мало кто так точно может сформулировать, что ему нужно от жизни.
        Зазвонил мобильный телефон. Феликс ответил.
       -  Антон? Ты собираешься к Анне? Ну что ж, поезжай, - он посмотрел на Анну. -  Придется вам ехать к себе домой, он уже сел в такси и назвал ваш адрес.
       Она встала.
        - Да, бестолковое утро… - подала ему руку, Феликс ее пожал. - Приятно было познакомиться.
       - Взаимно.
       Он проводил ее до двери, закрыл за ней, и, оставшись один, пробормотал себе под нос: «Да… любопытно… все о себе, о себе, о себе… Мне нужно, я хочу, я не хочу, я, я, я… Да, тут разгадка проста».


        Марк смотрел телевизор. Услышав звонок в дверь, он открыл. На пороге стояла Клара. Он присвистнул.
       - Вот это да! Пришла ко мне в гости? Знала, что я один, и – тут как тут… ты как раз вовремя. Мы одни, и никто нам не помешает…
       Он изобразил на лице восторг влюбленного. Серьезное выражение лица Клары сменилось улыбкой.
        - Марк… только ты можешь меня насмешить, и как тебе это удается?
        - Ну, кому-то же нужно. А то ты как Царевна Несмеяновна из сказки, так редко улыбаешься… а улыбка тебе идет.
       Она немного смутилась.
       - Да ладно… Когда я с тобой, я как будто бы возвращаюсь в детство, в самое раннее… мне даже хочется быть какой-то другой - озорной, легкомысленной… бесенок какой-то вдруг просыпается и выходит наружу.
       -  Значит, тебе легко со мной?
       -  Получается, так… даже странно, что в детстве мы не общались. А почему так было, не помнишь?
        - Не помню…  мне самому сейчас это кажется странным. Тогда я девчонок вообще презирал.
        - Да ну! – в тоне ее появилось ехидство. Он с комически важным видом кивнул.
       - Так и было. А что ты хочешь? Болезнь роста, я слишком остро чувствовал свою мужественность, я ей упивался -  машинки, водные пистолетики…
         Клара расхохоталась.
         - Да перестань, я умру от смеха.
        - Ну, нет, не умрешь, смех продлевает жизнь.
       - Ты меня так заболтал, что я уже и забыла, зачем пришла… Так вот – твоя мама забыла у нас солнечные очки, возьми их, - она протянула очки ему. Марк взял их.
        - Ну, теперь, когда твоя важная миссия выполнена, может, войдешь, поболтаем?
         - Давай.
        Марк и Клара прошли в гостиную, сели на диван.
         - Что ты смотришь? – спросила она.
         - Вот темная! Это же сериал Мануэля Карлоса.
         -  Ну, я сразу не разглядела… но мы еще посмотрим, кто из нас темный. Это «Самая лучшая женщина», верно? Опять про Элену…
        -  А чем тебе эта сеньора не нравится?
         Клара рассмеялась.
         - Именем. Ну, хоть раз бы была героиня какая-нибудь…
         - Дай угадать! Афродита… нет, нет… Артемида… чего уж там мелочиться, она же богиня? Может быть, Гера как в греческой мифологии?
         - Или Фрейя, как в скандинавской? Или Венера как в римской? Похоже, что это тебе она не по вкусу.
          Марк включил звук.
          - Давай-ка, послушаем…
На экране два старика разговаривали между собой. Один сказал: «Какая хорошая женщина эта Элена! Какая она красавица, какая умница, какая мать, какая подруга, какая соседка…» «Да… - отвечает другой, - вот только дочери у нее неблагодарные, ни во что не ставят такую мать. Такой матерью надо гордиться, это же национальное достояние всей Бразилии…» «Да, ты прав… с дочками ей не везет. Да и с мужьями тоже… и с возлюбленными… они все ее недостойны». «Да разве можно найти людей, достойных Элены? Даже ее подруги и сослуживицы и те недостойны ее… Наша Элена – неповторима… Она как Солнце нас всех освещает. Что бы мы без нее делали?» «Да, ты прав, что тут можно сказать? Ты прав, Аржемиру». «И ты, ЗеБалашу, и ты тоже прав. Режина, служанка, и та ее недостойна. Ей повезло работать у такой женщины, а она еще жалуется на что-то».
          - Ну, как сериальчик? – Марк засмеялся.
          - Мануэль Карлос тут превзошел сам себя, - согласилась Клара.
          -  Ну, так сериал и называется «Самая лучшая женщина».
          - Ну, может, была в его жизни такая… А какой у тебя идеал?
          - Моя мама.
          - А как насчет моей тети?
         - Ну, что ж, признаю… да, она – чудесная женщина. Темпераментная, живая, веселая, великодушная… Жаль, что нам не по пути.
          - Как ни странно, и мне тоже жаль. Ты мне очень нравишься. Только вот не могу представить себя твоей племянницей, - Клара засмеялась.
          - Я слышал о неприятностях с твоим будущим отчимом. А, кстати, как он тебе?
         - Все так сложно… если ты слышал о том, что случилось, то понимаешь, что я не могу сейчас ничего сказать. Но мне жаль его… я за него больше боюсь, чем за маму, он кажется мне ранимее… по-моему, мама не отдает себе в этом отчет.
        Марк внимательно посмотрел на нее.
        - Ты же недавно с ним познакомилась?
        - Да, и это меня удивляет… не смотри на меня так, я и сама не понимаю, почему меня так беспокоит все, что с ним происходит. Когда я задумываюсь о том, каково ему было все эти годы… и… сейчас, все отступает – мои собственный страх перед жизнью, беспокойство за маму, тетю и бабушку… все. Как будто бы это становится для меня уже не таким важным.
         -  Клара… похоже, сейчас ты не шутишь, - на этот раз он говорил серьезно. Клара встряхнула головой.
         - Да ладно, не принимай все так серьезно. Со мной бывает такое, когда я задумываюсь о ком-то, начинаю как будто физически ощущать его боль, тогда мое «я» растворяется в ней, и внутри у меня – не я сама, а другой человек… тебе это кажется странным?
       - «Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним». Это «Отелло», кажись? – он шутливо погрозил ей пальцем. -  Берегись, Дездемона.
        - Да ладно тебе… Ты уверен, что точно цитируешь?
         -  Нет, не уверен… да бог с ним, с Отелло. Мне это не кажется странным, когда я настраиваю себя на то, чтобы играть какую-то роль, внутри меня – мой персонаж…
        - Но это игра…
        -  Нет, жизнь! В том-то и дело, что для актера игра – это жизнь, настоящая жизнь… а другая, та, что за окном, для него не настолько важна, скорее она – декорации.
         Клара смотрела на него с любопытством.
        - А кто тебе нравится из актеров – вот хотя бы из тех, что мы сейчас видим? – она кивнула, глядя на телеэкран.
         - Так, вот этот… он кто у нас? – Марк показал пальцем на бразильского актера.
        - Муж Элены, которого она разлюбила… ну, как обычно, у Мануэля Карлоса, это какой-то невразумительный мямля… интеллигент, с утра до ночи читающий книги и их цитирующий по поводу и без повода.
          Марк рассмеялся.
          - Ну, ты и язва! А я-то думал, ты белая и пушистая.
          На ее лице появилась озорная улыбка.
          - Ты меня плохо знаешь. А это – любовь всей ее жизни, как обычно у Карлоса, врач… Туповатый мужлан, который вообще двух слов связать не может, и только угрюмо молчит.
          - Ну и вкус у нее…
          - А у них, Марк! У них!
           Он хохотал.
Марку по определению не могла бы понравиться женщина без чувства юмора – для него это качество было важнее всех остальных, вместе взятых. И до поры до времени ему казалось, что молчаливая, кажущаяся боязливой, дочь Анны, наверно, им не обладает.  «Возможно, окружающие… да и будущий отчим, если он им станет, конечно… видят в ней ангелоподобие, как они его понимают – послушание и мягкие манеры. Но внутри девчонка тверда, а ум ее – пытливый и иной раз, незаметно для нее самой, может быть беспощадным, и врезаться в суть человека прямо и точно, как нож острый. В ней много… много всего! Но иначе – было бы скучно», - размышлял заинтригованный Марк.
Он не шутил, когда говорил, что его идеал – это Лада. За ее кажущейся легковесностью скрывалась проницательность и настоящая, не приторная, доброта.  «Как и у Марты», - подумал Марк, и улыбка исчезла с его лица. Он знал, что еще долго будет жить воспоминаниями об их связи, жалея, что не встретил ее во всеоружии опытности и зрелости, а тогда, когда ему, в сущности, нечего было ей дать.
Клара почувствовала, что его настроение изменилось. Она склонила голову набок – это движение напомнило юноше Марту. Так она иной раз наблюдала за ним, когда по утрам просыпалась раньше него. «В чем-то она может быть и сильнее, и тверже тети, но эта девушка не темпераментная – своеобразная смесь получилась: отстраненный философский взгляд на жизнь Вернера и жертвенная натура Марты», - чем больше Марк вглядывался в Клару, тем больше она его занимала. А препарировать людей он любил.
«Не хочет страдать открыто, даже сам перед собой скрывается за иронической маской… он любил Марту… нет, это вряд ли в прошедшем времени! Любит! Но юмор – его спасительный круг», - осознала Клара и отвернулась, не желая, чтобы он прочел понимание в ее глазах и смутился.
           - Давай-ка, погромче сделаем,  - он увеличил звук.
        На экране Элена сидела со своими подругами в кафе. Она произносила монолог: «Я несчастлива и не знаю, как это изменить. Я всю жизнь живу для других, стараюсь всем помогать, всех утешать, а получается так, что я сама не радуюсь жизни. Как сделать так, чтобы мне нравилось засыпать и просыпаться по утрам, нравилось смотреть на себя в зеркало, нравилось приходить на работу и нравилось ждать вечера, нравилось ездить в отпуск и нравилось разговаривать с вами?» Подруга ей отвечала: «Элена, ведь секрет прост. Тебе нужен мужчина. Такой, который вернет тебе радость жизни. Почему бы тебе не вспомнить любовь своей юности, того самого доктора?» Элена радостно воскликнула: «О, Господи, как я могла забыть? Конечно же, вот она – красивая история любви, которая теперь получит продолжение, как в романе… как в самом красивом дамском романе из тех, которые я читала!»
         - Тут есть неплохие актеры, вообще-то, но на вторых ролях… а не главные. То есть, главные – ничего, но больно они зарапортовались – играют один и тот же типаж,  один – вечно мямля,   другой – вечно бабник, они уже надоели. И, скорее всего, им самим надоело, - Марк снова повеселел.
        -  А как насчет Афродиты… то есть… Элены?
        Он засмеялся.
        - Лучше я помолчу.


          Вера пришла в церковь на исповедь. Она впервые за сорок с лишним лет решилась высказаться откровенно – как на духу. Самое сложное – сформулировать свои ощущения так, чтобы ее правильно поняли. Никогда и ни для кого она не приподнимала внутренние покровы, не желая, чтобы мотивы ее были видны ясно и четко. В иные моменты она казалась себе бесчувственной эгоисткой, зациклившейся сначала на муже, потом – на памяти о нем. А иной раз думала, что она - жертва человека, воспринимающего все, на что она была готова ради него, как должное, так, будто иначе нельзя было! «Но ведь Ян меня ни о чем не просил, - твердила самой себе Вера Вонсовская, - не его вина, что для меня без него свет померк, и я могла и могу жить, дышать только в его тени, стараясь сконцентрироваться и вызвать к жизни его призрак и убедить саму себя в том, что он существует». 
В юности она казалась несколько мужеподобной – короткая стрижка, мрачное выражение лица, которое могло показаться несколько грубоватым для девушки: большой нос, четко очерченный решительный рот, жесткое выражение светло-серых глаз. Но от ее облика веяло здоровьем, физической силой – и Ян это оценил! Вопреки тому, что она не соответствовала привычным канонам красоты и мало походила на принцессу, тело ее было крепким, жилистым и выносливым. А Яна, как и ее саму, сила и воля влекли больше, чем некая картиночная правильность. Он неженок не любил.
«Расчет – не расчет, он не женился бы на женщине, с которой не представлял бы себя в постели, здесь притворяться невозможно, особенно такому человеку, как Ян, начисто лишенному актерских способностей, и ничего общего не имеющему с насквозь фальшивыми обольстителями – альфонсами, жиголо или банальными ловеласами», - понимала исстрадавшаяся Вера.  Он ни разу не сказал ей ни одного красивого слова… но то, как он смотрел на нее порой… за это, казалось ей, можно душу отдать… Если все это, конечно, не было игрой ее воображения.
          - Мне снятся плохие сны… у меня предчувствие насчет нашей семьи… - начала она свой рассказ и запнулась.  Священнослужитель был терпелив.
         - Вы всегда так говорите о своей семье, как будто вам постоянно что-то угрожает… не хотите ли поделиться со мной?
        - За этим я и пришла. Понимаете, мне на самом деле не в чем себя упрекнуть. Я не согрешила. То есть, я умолчала о некоторых вещах, но это не грех… я так думаю… это во благо. Дело в том, что я очень любила своего мужа, а он меня – нет… и я это знала. Когда мы с ним поженились, его интересовало мое имущество… но он не был альфонсом, мелким мошенником, нет! Он был просто помешан на лошадях, это был их семейный бизнес, и по вине его отца все пошло прахом. Ему нужны были деньги, чтобы все восстановить. И ему это удалось.  Женитьба на мне помогла ему, так что я убедила себя, что все это – во благо. Он не притворялся влюбленным… это я сделала ему предложение… так и было. Я знала о том, что он в затруднительных обстоятельствах и пришла к нему… он согласился не сразу, но я смогла его убедить, что не буду претендовать на то, чтобы он полюбил меня, что моей любви вполне хватит… Я тогда просто не знала, как больно, когда не любят тебя. Я была молода, я верила, что если любишь, то сможешь добиться взаимности… что со временем… я в это верила, что со временем…
       - Я вас понимаю. Это вполне понятно. Итак – вы поженились, у вас родилась дочь…
        - Марта. Она была так на него похожа. Он очень радовался, и я заметила, что он стал лучше ко мне относиться… Появилась привязанность, уважение… но не любовь. Я видела это, я очень страдала, потому что я не способна на самообман, я слишком ясно вижу то, что мне больно видеть, я каждый день плакала… он не знал, я это скрывала. Прошло некоторое время. И я узнаю, что у него родилась еще одна дочь… от другой женщины.
       - Он был влюблен в нее?
       - Не очень серьезно… она ему нравилась, но не более. Она сама за ним бегала. И надеялась, что ребенок что-то изменит, что он меня бросит… но он ей сказал, что не сделает этого. Не из-за меня, из-за Марты. Он обещал помогать ей, но на развод не соглашался… Она разозлилась, потому что хотела получить все. Я подслушала их телефонный разговор. И не поверите, я обрадовалась! Я не думала о ребенке, не думала об этой связи, для меня главным было – что он не любит ее, что он не собирается развестись. Я почувствовала себя счастливой. И поняла, что мне делать. Я пришла к ней следом за ним. И сказала, что мне все известно. Он испугался… И тут я сказала: «Давайте сделаем так, как будет лучше для всех. Ты не хочешь терять ни Марту, ни Аню, и я тебя понимаю. Я готова растить эту девочку как свою дочь. А ее матери я сама помогу получше устроиться в жизни, если она согласится, чтобы обе девочки росли в нашей семье». Если бы вы тогда видели лицо моего мужа… Он никогда на меня не смотрел с такой нежностью, с таким восхищением… За это я душу бы продала.
         - Значит, Анна…
         - Дочь этой женщины. Она была начинающей польской актрисой, мой знакомый устроил ее на телевидение, она прославилась, у нее все получилось так, как она хотела. Но кратковременный успех вскружил ей голову, она стала пить, и плохо закончила – в психиатрической клинике в белой горячке… она умерла лет пятнадцать назад.
        - Понимаю. Вашей дочери нет смысла говорить правду, это уже ничего не изменит, к тому же настоящая мать от нее сама отказалась.
        - Наша семья была в некотором роде искусственной… все держалось на моей любви к Яну и только… я хотела любой ценой удержать его. У него были мои деньги и возможности, дочери  –  Марта и Аня, моя безграничная преданность… и я верила, что он счастлив, что это – все, что ему нужно. Я так долго верила в это!
        -  И вы ошиблись?
        - Я об этом узнала только после того, как он умер. Нашла его письма к любовнице…  Он продолжал мне изменять. Значит, все было напрасно… я его не удержала… а если и удержала, то лишь его тело, а дух – он был не со мной. С Мартой, с Аней и Кларой… возможно, но не со мной.
          - Я представляю, как вам тяжело было…
          - Я пошла в церковь, молиться я не хотела, не верила, что это даст что-то… Но вдруг… я увидела лицо Яна… Закрыла глаза и так ясно увидела. Он смотрел на меня так, как тогда… когда я сказала, что хочу удочерить его Аню… С нежностью, с таким особенным выражением…
        - И что же случилось?
        - Я как будто услышала его голос: «Все это не важно, Вера… не важно… мелкие приключения… Я не безгрешен, но я с тобой – в Марте, в Ане, в Кларе… я в них. Береги их, и пусть они берегут тебя. Я наблюдаю за вами и радуюсь».
       -  Значит, Анна стала для вашего брака своеобразным талисманом? Она улучшила ваши отношения?
        - Да, хотя Марту он любил больше, она была ему ближе… я понимаю, это кажется странным, но для него появление Ани в нашей семье многое значило. Он был совестливым человеком и не вынес бы мысли, что другая его дочь живет хуже, чем Марта. Я избавила его от угрызений совести. И сама полюбила Аню… чуть ли не больше, чем Марту… наверное, таким способом я хотела ему угодить… Главным был Он – и тогда, и сейчас… Больше, чем мужа, я никогда никого не любила. И не способна любить.
         - О чем же вы сейчас беспокоитесь? Разве в вашей семье какие-то ссоры, конфликты?
        - Да нет… пока нет. Но если такое случится… для меня это будет большим, чем просто конфликт, это разрушит мое единение с мужем, мою с ним связь… да, я знаю, я верю, что он смотрит на нас и радуется, а если кто-то поссорится, если, не дай бог, в семье произойдет какой-то разрыв отношений…
        - Ну, это вряд ли случится. Но, как я понял, вы опасаетесь, что тогда потеряете ощущение невидимого присутствия в вашей жизни вашего покойного мужа?
        - Для меня он не умер… я все это время ощущала иначе. Но в этом случае, я боюсь, он исчезнет. Его уже с нами не будет. Он слишком любит их – больше, чем меня – именно их: Клару, Марту и Аню. Они должны держаться вместе… ради него.
        - Вера, я понимаю, как вам тяжело было потерять мужа… как нелегко было за него бороться всю жизнь… но сейчас, по-моему, вы себя накручиваете…
         - Хотелось бы верить! Но у меня бывают предчувствия… так было несколько раз, и всегда они оправдывались. Клара – не моя родная внучка, но она внучка Яна… странно, что именно она как будто бы унаследовала это от меня… это и не только…
         - Да, вы правы. Она во многом похожа именно на вас, а не на Анну и Марту. Но и отличается очень важной чертой: она не зациклена на чем-то одном, на одном человеке, а если и будет зациклена, то до поры до времени… это только этап ее жизни. Если и есть у нее миссия на земле, то она шире. Не любовь к одному человеку и даже целой семье, своей собственной, а вообще – к людям… и она ищет, как это реализовать.
        -  Этого я уже не понимаю, и это меня беспокоит. Надо жить ради семьи.
        -  Это не вам решать, Господу нашему… А он посылает каждого в мир со своей собственной миссией, одного – с одной, другого – с другой… Мы не знаем, в чем Его воля в отношении того или иного смертного. Не нам решать, как жить другим. И не нам говорить людям, в чем их предназначение.
        - Выходит, я не могу решать за Аню, Клару и Марту, что для них – главное, а что нет? Для меня самой главным был муж, а не они. Я понимаю, вы правы… но как же мне тяжело… Дождались бы моей смерти, а потом жили бы как хотят.
        - Перестаньте, грех говорить так. Вы еще будете им нужны. Нужны больше, чем мужу, что бы вы сами ни думали.
         - Я уже и различить не могу – где он в моем сердце, а где они… они все – одно.
         - Ну, вот видите… как раз то, о чем я говорил.               


          Рита лежала на кровати, радуясь, что ей предоставили отдельную палату. Она никому не смогла бы объяснить, зачем это сделала. Ей хотелось разорвать порочный круг – совершить поступок из ряда вон… и тогда что-то в ее жизни должно было измениться. Может, ей хотелось, убить себя прежнюю, стать иной… Было странное чувство: если меня спасут, то это буду уже не я, а другая Рита…
Это копилось долгие годы: неудача за неудачей, провал за провалом… крах всех ее попыток стать важной и нужной. Любимой… «Должна же кому-то подойти и такая, как я, со всеми моими слабостями, тараканами, комплексами…» - так рассуждала она до того, как решилась на попытку суицида.
Когда Рита очнулась, она испытала странное ощущение избавления… Эти мысли перестали назойливо вертеться в ее голове, доводя до отчаяния, до психоза. И она вдруг стала осознавать простую вещь: если все время терзать себя одной и той же навязчивой идеей, то превратишься в законченную неврастеничку. Не надо зацикливаться на том, что не получается, не дается в руки… как перо жар-птицы. Надо уметь расслабляться, отключаться, переключать внимание на другое… получать удовольствие от того, что может тебе его дать: картины природы, детский смех, любимые песни… Искать положительные эмоции – где угодно. Надо ставить себе именно эту цель. Иначе психика разлетится в дребезги. А у нее она уже на грани.
«Живут же люди одни и прекрасно себя чувствуют… ну что меня заклинило на мужиках?» - думала она, впервые за долгое время чувствуя, что дышит легко, испытывая ощущение освобождения.  Подруга рассказывала ей, как отчаялась забеременеть, молилась во всех церквях, обошла с десяток гадалок, сменила пять частных клиник, истратила кучу денег… И в какой-то момент перестала на этом зацикливаться, решила взять тайм-аут. Выбросила мысли о детях из головы. И тогда, когда эта женщина расслабилась, забыв об идее-фикс, ее организм, наконец-то, настроился – сам собой. И она забеременела…
Теперь Рита ее поняла. «А даже если бы и не забеременела… что теперь, застрелиться?» - размышляла она, лежа с закрытыми глазами.
Вошел Феликс, он сел на стул.
          - Рита, я ненадолго.
           - Проваливайте.
          -  Так сразу?
          - Вам что – еще повторить?
          - Антона видеть вы не захотели. Он расстроился.
          - Не нужен он мне.
          - Понимаю…
          - Да ни черта вы не понимаете. Думаете, я не знаю, зачем вы здесь? Любопытно взглянуть на еще одну сумасшедшую, а потом посмеяться над ней за глаза… с тем же Антоном. Наверняка, вы меня обсуждаете.
          - Рита, а вам не все ли равно?
          В ее глазах промелькнуло любопытство.
          - Все равно – это как? Все равно, что вы про меня говорите?
         - Ну да. Мне на вашем месте это было бы безразлично. Считают меня сумасшедшим или нет – какая мне разница? Смеется кто-нибудь надо мной или нет – ну и что? Не это должно меня волновать.
          - А что же?
         - То, как я сам к себе отношусь.
         - О, боже… опять эти ваши психологические штучки…
         - Называйте как хотите, мне все равно, Рита… Я не сужу себя вашими критериями, и вы не судите себя моими. Если так переживать из-за мнения каждого человека и верить, что все, что о нас говорят и думают, - это правда, то можно сойти с ума… можно.
         - А что же такое – правда, по-вашему? – с горечью воскликнула она. - Или ее вообще нет?
         - Не знаю. Откуда я могу знать? Вот вы знаете?
          Она подозрительно смотрела на него.
          - Опять начинается этот ваш психоанализ? Говорю же, уйдите.
          - Значит, не знаете, Рита…
          - Чего я не знаю? – он встал. - Нет, подождите…
          -  Вы же хотели, чтоб я ушел…
          -  Но я не поняла, о чем вы спросили?
          -  О правде. Есть она или нет? У вас есть время до завтра – подумайте.
         - Что вы этим хотите сказать? Что вы завтра заявитесь снова? И не мечтайте! Правду скажите – заявитесь или нет?
          - А есть эта правда?.. Подумайте, Рита.
          И Феликс ушел.


Анна и Антон сидели на диване, обнявшись. Она чувствовала перемену в нем – не очень-то лестную для себя. Теперь ей хотелось вернуть юного Антона – который дышать без нее не мог… «Этот может», - ощутила она и попыталась проанализировать свои ощущения.
Антон ГОВОРИТ все те же слова, но чувствует он не с той остротой. Почему? Возрастные изменения? Усталость от жизни? Нет той энергии и того темперамента, так отличавших его в юности? Или он просто привык жить без нее, смирился с ее потерей, и сам не заметил, как… разлюбил? Нет, нет, нет! Поверить в то, что можно ее разлюбить, Анна отказывалась. Или, может быть… Она вспомнила слова Вернера: «Иногда любовь переходит в привычку. Чувства уже совершенно не те – нет эйфории, магнетической тяги… Но ты так долго жил этим чувством, что просто привык к нему. И сам себе внушаешь – да я же безумно люблю… Прислушиваешься к себе, ищешь сигналы и не находишь». Она тогда у него спросила: «Любая любовь проходит?» Вернер ответил: «Мне кажется – да».  «А как же пары, прожившие вместе всю жизнь?» - задала вопрос Анна. «Они просто привыкли»,  - спокойно заметил Вернер.  «Но неужели ни у какой любви нет шанса не утратить свое значение?» - с горечью воскликнула Вера.  «Если это значение есть. А такое редко бывает, - возразил Вернер, - чаще всего это что-то надуманное… это самообман».
Вера любила Вернера – считала, что Анна в надежных руках.  Муж как-то обмолвился ей, что она напоминает ему покойную невесту-немку – они похожи… как родственницы. Ничего о той девушке Анна не знала, Вернер был очень скрытен. Но, когда у них родилась дочь, именно он выбрал для нее имя. «Так звали ЕЕ?» - спросила Анна. Он вздохнул: «Ты угадала. Но имя мне просто нравится – само по себе. Я люблю все варианты – Клара, Клариче, Кларисси, Кларисса, Клэр… Для меня оно не ассоциируется с конкретной женщиной. Это просто совпало».
Анна впервые задала себе вопрос: а не любил ли муж память об умершей девушке в большей мере, чем ее саму? Не была ли она для него просто напоминанием? Вернер хотел, чтобы она была уверена в его чувствах, и не давал ей повода усомниться.
Но теперь, после визита к Феликсу, глядя на отстраненного Антона, она почувствовала, что начала сомневаться во всем, - и это было крайне неуютное ощущение. Для безмятежно уверенной в себе красавицы.
            - Знаешь, я думала, ты стал другим… более уверенным в себе, ведь столько лет прошло… а теперь мне кажется, что ты тогда был тверже, решительнее, чем сейчас.
            -  Да… возможно. Но и ты тоже.
            - Странно, как люди меняются – одни становятся мягче, другие тверже… в молодости ведь не угадаешь, кто каким станет потом. Марта тоже смягчилась.
             - Да, я заметил. А ты предпочла бы, чтобы я был другим?
           -  Не знаю…  мне бы хотелось, чтобы у нас было все хорошо.
           - Мне тоже. Но так уж получается, что в наших отношениях всегда есть кто-то третий… кто-то еще…
          - Ты про Риту… или про Вернера?
          - Я его ненавидел тогда, не понимал, что ты в нем нашла, а теперь… смотрю на твою дочь и понимаю: я не могу жалеть, что она родилась… а она на него так похожа. Он был не красавец, и она тоже, но… знаешь, я вспомнил слова одного писателя: «…она была некрасива – чистой и привлекательной некрасивостью…»
         Анна нахмурилась.
          - Это откуда?
         -  Томас Вулф. Из книги «Взгляни на дом свой, ангел». Почему-то именно эта фраза врезалась мне в память, хотя читал я давно. Так он описывал девушку – первую любовь Юджина, главного героя романа, совсем еще мальчика. Она была старше его.
           - Почему тебе эта фраза запомнилась? Разве не ты любитель красавиц? Я не ревнива и никогда не боялась соперниц, но я замечала в молодости, что ты обращаешь внимание на то, какая фигура у женщин, как они одеты…
         -  Да, я таким был тогда.
         Анна напряглась.
          - И что же теперь изменилось?
          - Я даже не знаю… Но когда я гляжу на Клару, мне обычные определения женской внешности – эффектная или нет, модная или нет, стильная или нет, яркая или нет, грациозная или нет, красивая или невзрачная – даже в голову не приходят. Я не нахожу слов для нее… для меня в ней все привлекательно, и я ничего не хочу изменить. И ты не влияй на нее, чтобы она старалась улучшить в своем облике что-то, не надо… не порть то, что есть. Это неуловимое… неопределимое… недостижимое многими женщинами обаяние простоты, безыскусственности. Природной гармонии.
         Она напряженно вслушивалась в его слова.
          - Ты это когда-то и мне говорил…
           - Да, вы в этом похожи… тебе тоже не нужны красивые тряпки и прочие ухищрения, чтобы быть привлекательной для меня.
         Анна успокоилась.
         - И хорошо. А то я уж было подумала, что теперь я уже не та…
         - Что за глупости, - он поцеловал ее.












                Часть пятая            

Секретарша Феликса Грубера постучалась в дверь его кабинета. Она услышала так привычный вкрадчивый голос с вялой интонацией: «Войдите». Девушка заглянула к нему.
        - К вам женщина… не пациентка, она говорит, что по личному делу, но я ей сказала, вы заняты…
       - Она назвала свое имя?
        - Марта.
        - Не знаю, но заинтригован. Зови. Все равно пациент не придет, он же предупредил.
         - Хорошо.
        Секретарша ушла, и в дверях показалась Марта.
        -  Добрый день, я сестра Анны…
         - Ах, да!
         - Я вас видела, может, и вы меня – тоже, но нас просто не познакомили. Это было в тот день, когда Анна и Вернер поженились. Он был вашим приятелем и пригласил вас.
       -  Да… так и было. Тогда слишком много народа было, неудивительно, что меня вам не представили.
       - Я знаю, что Антон живет у вас, а вы в курсе, что они с Аней снова встречаются… И еще эта женщина, Рита… она же чуть не умерла. Об этом я и хотела поговорить, если у вас есть время.
        Феликс приподнялся. «Не сказать, что она – очень высокая или ширококостная, но вместе с тем кажется крупной… что это, ощущение силы, мощи?» - ему показалось, морская волна на него нахлынула, и понесла вперед…  «Это энергетика, - пришло в голову Феликсу, - да, конечно…»
  Этой женщине, в отличие от ее сестры, было безразлично, нравится ли она окружающим, очаровывать всех без разбора она не стремилась. И мужчина почувствовал, что он уязвлен.
Марта прищурилась, и он впервые в жизни почувствовал себя в роли объекта исследования – казалось, она ищет его слабые места, и, если что, посмеется над ним, да так, что мало не покажется.
Достойный противник! И к чему приведет их психологическая дуэль?
        - Садитесь, пожалуйста, - Марта села. - Что-нибудь выпьете?
        - Нет. Я не хотела, чтобы Антон или Аня узнали о нашем разговоре, поэтому не пришла к вам домой.
        -  Я понимаю… Так вас беспокоит то, что сделала Рита?
        - Насколько это серьезно? Это действительно было попыткой покончить с собой или просто порывом… вы же знаете, так бывает.
       - Бывает… люди хотят привлечь к себе внимание таким образом… мне пока сложно сказать, но, по-моему, жить она хочет… другое дело – как именно жить…
       - Она больна? Я не прошу вас раскрывать мне какие-то тайны, она ведь не ваша пациентка, насколько я знаю, согласия на то, чтобы пройти курс лечения у вас, она еще не дала.
        - Да, пока нет. Вы боитесь, что Рита создаст проблемы вашей сестре и Антону?
         - Есть такое… но все гораздо сложнее… меня беспокоит Антон. То, что он с ней связался, не мог ведь не видеть, что женщина она нервная, даже соседи Ани это заметили, когда видели ее в ресторане…
        - Да, я помню их. Так вы думаете, что Антон…
        - Он как будто себя истязает, ищет проблемы…
        - Я это заметил… но… - тон Феликса был выжидательно-осторожным.
        -  То, что Аня встречается с ним, это, конечно, их личное дело, я в это не лезу. Но если у них серьезно, то это скажется и на Кларе и на моей матери… на всей нашей семье.
        Феликс задумчиво смотрел на нее.
         - Марта… а вы будете откровенны со мной? Мне хотелось бы поговорить с вами не как врач, не как психоаналитик…
        - Я им не очень-то доверяю. То есть, я понимаю, что есть хорошие специалисты, но мне все же кажется, что это – те, кто получил медицинское образование, изучал и психиатрию, и психоанализ… И имеет природный дар. Слишком тонкая это профессия, здесь просто не может быть огромного количества стоящих специалистов… таких меньшинство, может быть, единицы… А все эти люди, которые закончили курсы, а потом называют себя психологами и рекламируют себя в разных газетах, журналах, телепрограммах… кое-что они знают, но… Сейчас это модно, конечно… уже каждый второй стал психолог.
       Глаза Феликса загорелись. Он будто ожил.
        - Марта, еще в начале двадцатого века писали, что массовый выпуск таких вот профессионалов может обернуться вовсе не благом для человечества… эта профессия – штучная. Но в других областях то же самое – много ли настоящих хирургов? А сколько людей получили диплом и так себя называют? Нет, я медик, был детским врачом… а потом потянуло в психиатрию… и в результате – в психоанализ. Я знаю, что разобраться в том, что происходит с людьми можно, если ты знаешь как физические особенности организма, так и психические… все в комплексе. Мне тоже не очень-то нравится отделение одного от другого. Психолог знать медицину не должен? Это действительно должен быть врач. Нахвататься на курсах каких-то терминов и разных навыков можно, но это образование – половинчатое. Ну, да ладно… в такое мы время живем. Узких специалистов. Одни разбираются только в воронах, другие – только в сороках, а как насчет птиц вообще? Шучу, конечно… Но я сам за специализацию широкого профиля, а не узкого, как сейчас в моде, - он тяжело вздохнул. - Так что насчет моего друга?
      Феликсу нравились женщины огненного темперамента. В них было то, чего недоставало ему самому. «Но не так уж и часто это сочетается с типично мужским складом ума», - размышлял он, судорожно пытаясь понять, почему не хочет, чтобы Марта Вонсовская ушла навсегда, а выдумывает вопросы, стараясь ее задержать в своем кабинете.
        -  Вы к нему очень привязаны… или просто приятели? Вы ведь давно не виделись, не общались?
       -  Да, верно… но он мне небезразличен. Мне не хотелось бы, чтобы он влип в неприятную историю…
        - Он уже влип. Он очень переживает и из-за Риты, и из-за Ани… мне бы хотелось, чтобы он смог сохранить душевное равновесие. Вы же ему поможете, правда?
«Переживает из-за него как заботливая сестра… если что-то и испытывала к нему в юности, все это в далеком прошлом, - понял Феликс, - а если что-то у них и было, она должна чувствовать себя виноватой. И ломать голову над тем, как помочь… всем сразу».
И вдруг он почувствовал, как ему хочется, чтобы эта женщина переживала из-за НЕГО, беспокоилась о нем… Никогда прежде подобные желания и фантазии его не посещали.  А женская назойливость и хлопотливость раздражали.
Марта ощутила в незнакомце смесь жесткости и уязвимости, хладнокровия и тоски… Причудливую. Притягательную. Ярко выраженный утонченный интеллектуал – он и не стремился стать физически крепче, изобразить из себя мачо…
Такие, как Феликс, самоутверждаются иначе – через тонкий обман, манипуляции… чтобы почувствовать себя умнее. И чем дальше они от обычных людей, падких на лесть и комплименты, тем больше их презирают.
Она мгновенно его «прочла» - так, будто быстро пролистала новую книгу, уловив основное и не зацикливаясь на второстепенных деталях. Он удостоил ее своей откровенности! Марта бы улыбнулась, подумав о том, какая это для нее честь со стороны человека, тщательно скрывающего свое высокомерие по отношению к человечеству.
Но ее зацепило другое – в его угольно-черных глазах она уловила и беспросветную грусть того, кто и не мечтает найти настоящее, подлинное понимание.
Когда не надо совсем ничего объяснять.


           Антон и Анна, обнявшись, целовались. Она явно хотела большего – кокетливо дотрагивалась до его галстука, пуговиц на рубашке… Ему стало не по себе.  Стало казаться, она за время вдовства соскучилась в одиночестве и будто пытается наверстать упущенное время – иначе Антон не мог объяснить ее пыл… непривычный…
Он помнил ее совершенно другой. Снисходящей. Словно делающей великое одолжение. Но он тогда задыхался от счастья, тогда как теперь…
Может быть, люди с возрастом иначе относятся к Времени? Начинают ценить минуты, секунды… Тогда как в юности им кажется, впереди – вечность. Тогда Аня, узнав об истории с Ритой, долго бы приходила в себя. Сейчас она вообще не выглядит хоть сколько-нибудь обескураженной, как будто ничего не произошло.
«Она и не виновата, это я играл с огнем…» - твердил себе Антон. Рита не хотела таким образом вызвать у него чувство вины, здесь скорее – депрессия. Длительная. А он, врач, делал вид, что ничего не замечает! Потому что по ряду причин его этот спектакль устраивал.
           - Ты не останешься здесь до вечера? Клара придет только в шесть, - прошептала она. -  Тебе сейчас нужно забыть обо всем… и мне тоже…
        Он отстранился от нее.
         - Да, я понимаю… но почему-то… не получается. Рита не захотела видеть меня, но ее лицо так и стоит у меня перед глазами – таким, каким я его помню…
         - Антон, ей уже помогли, с ней все будет в порядке, давай хоть ненадолго постараемся отвлечься от всего этого… - она была несколько раздражена.
        -  Аня, прости, но я лучше пойду.
        Она отвернулась.
        - Ну, как знаешь… иди.
        - Аня, мне очень жаль.
        - Мне тоже. Вижу теперь, как ты меня любишь, как ты хочешь быть со мной…  просто берешь и уходишь. Не хочешь даже поговорить.
        - Я люблю тебя, Аня… очень люблю. Но мне нужно побыть одному.
        Анна стояла у окна и смотрела на удаляющуюся фигуру Антона. Предчувствие оказалось верным. Он не может в себе разобраться. Мужчина, который изнемогает от тоски по любимой женщине, никогда не ушел бы так! «А, может, он все-таки… эта Рита… она ему небезразлична?» - напряженно думала Анна, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией, близкая к панике.
С другой стороны, надо обдумать и отходные пути… «Ну, вот представим, что он действительно… решил остаться с этой Ритой из жалости… или что там у него на уме? Как я тогда объясню это всем, чтобы самой не выглядеть жалко?» - Анна мысленно прикидывала разные варианты объяснения, и ни один из них ее не устраивал. Ей не хотелось выглядеть ни стервой, ни дурой. Остается еще одно… «Если он скажет, что уезжает с ней в Москву, я объявлю, что сама отпустила его… Вот это – другое, так будет красиво и… благородно», - решила она. И испытала такое облегчение, что уже через некоторое время поверить не могла, что боялась неожиданной развязки этой истории.


Феликс впервые за долгое время встретил человека, с которым ему было интересно общаться.
        -  Марта, я сказал, что мне бы хотелось говорить с вами иначе, не так, как обычно, когда я стараюсь прощупать другого человека, увидеть его слабые места…
        Она заинтересовалась.
         - А вам доставляет это какое-то удовольствие? Думать, что видишь кого-то насквозь… это, наверно, дает ощущение превосходства?
          Ему стало неприятно – может быть, потому, что в этом была доля правды.
          - Превосходство… нет, я об этом не думал, я имел в виду…
          - Я поняла. Но мне любопытно, что чувствуют те, кто находится в вашей шкуре. Наверное, это искушение – проникнуться сознанием своей неуязвимости, избранности… смотреть на других свысока. Вы с этим справляетесь? Я имею в виду грех гордыни…  как любят говорить верующие.
         - Понимаете, я им завидую… - неожиданно вырвалось у него. Марта была удивлена.
          - Вот как?
         - На самом деле их слабость – их сила… Они могут чувствовать по-настоящему глубоко. Как Антон… как та же Рита. А я иногда кажусь себе роботом. Как-то прохладно внутри… только одно живет – любопытство, но любопытство холодное… мертвое.
Отца своего Феликс не помнил. Мать вышла замуж, когда ему было шесть лет. Отчим – человек властный, недалекий, бесцеремонный – высмеивал хрупкость и болезненность ребенка, его впечатлительность и склонность к фантазиям. Самолюбивый Феликс замкнулся в себе. Он перестал показывать взрослым нарисованные картинки, сочиненные четверостишия, рассказывать о том, что видел во сне. Он не доверял даже учителям в школе. А уж сверстникам и подавно.
Добрая, но недалекая мать искренне не понимала, что происходит с ребенком. А сын заслонялся от мира броней недоверия. Он не боялся выглядеть циником – только бы не нытиком, не слюнтяем, каких не терпел его отчим! Прозорливый мальчик наблюдал за взрослыми, изучал их, выискивая уязвимые места, слабину. Большинством можно было легко управлять, если говорить то, что они хотят услышать. Выигрывает не сильнейший, а хитрейший.
К четырнадцати годам Феликс нашел подход к отчиму – они вели долгие беседы. Хитрый подросток поддакивал этому мужлану во всем, а мать, которую он совершенно не уважал, радовалась… «Как идиотка!» - думал Феликс тогда.
Девчонки еще со школьных лет стали ему казаться предсказуемыми – любят ушами… говори комплименты, и они тают… Нет, это не сразу происходит. Вначале – легкое недоверие и изумление, затем –привычка выслушивать приятные вещи, а потом – недоумение… Почему он вдруг прекращает это делать? Как раз тогда, когда они… Добившись своей цели – влюбив в себя девушку, Феликс терял к ней всякий интерес.
Как-то он услышал фразу Яна Вонсовского, покойного отца Марты: «Хитрость – это способ выживания слабого человека. Сильный в ней не нуждается». Что ж… есть в этом горькая правда. Но ведь каждый силен на свой лад. Не всегда сила – это мускулы. Такие, как его отчим, этого не понимали.
В юности Марта искала подобие своего отца. Интересно, с возрастом что-нибудь изменилось?..


          Антон собирал вещи Риты. Его слегка пошатывало – долго пил один в баре.  «Радость померкла – казалось бы, я должен праздновать победу, ведь Аня со мной… моя! А я смотрю на нее и не знаю, как себя вести… Что со мной происходит? Или когда-то меня до такой степени «заводила» ее недоступность, что я уверовал в исключительность этого чувства?» - вновь и вновь терзал он себя этими вопросами и заходил в тупик.
Раздался стук в дверь. Он крикнул: «Кто там? Проходите».  Интонация его была машинальной,  как будто ему даже не любопытно, кто это может быть. Дверь гостиничного номера открылась, на пороге стояла Клара.
          - Антон, что происходит? Мама очень расстроена, она говорит, ты ушел и на ее звонки не отвечаешь. Я ей не сказала, решила прийти сюда, поговорить…
Платье – серое с белым. У него перехватило дыхание. Возникла мгновенная ассоциация с камешком на пляже – его любимого светлого оттенка, нежно оттеняющего желтоватый и сероватый разводы. Он никому не говорил о том, что их собирает и разглядывает, – когда чувствует, что нервы нуждаются в успокоении. И чем больше он вглядывался в них, тем светлее они ему казались. Феликс сказал бы, что у него депрессия, – больные в этом состоянии тяготеют к белому цвету. Им кажется, если окружить себя белизной, посветлеет внутри. И закончится эта кажущаяся вечной непроглядная ночь души.
«Вот он – мой остров покоя», - подумал он и поймал себя на желании забыть всю свою жизнь, зачеркнуть ее как нелепые лихорадочные поиски неизвестно чего и непонятно зачем… Они так его измотали, издергали, что теперь он мечтал наполниться этим светом и вдохнуть совершенно иное внутреннее содержание.
«Ну почему она должна была оказаться ЕЕ дочерью… а, значит, - табу…» - Антон усилием воли заставил молчать внутренний голос, который вел его к этой девушке. С первого мгновения встречи. С первого взгляда.
         - Клара… откуда ты узнала, где я?
        -  Ты сам мне ответил, я же звонила тебе на мобильный… забыл?
        - Я думал, что это Аня… у вас голоса так похожи. Прости, Клара, я выпил… - он присел на постель и закрыл лицо руками. Клара подошла к нему и села рядом.
        - Не хочешь мне ничего говорить – не надо. Но мне кажется, одному тебе хуже… может, поедем к Феликсу? Меня ждет такси. А вещи той девушки… я ей сама отвезу в больницу, там передадут.
       Антон смотрел на нее.
        - Лучше тебе на глаза ей не показываться.
        - Кому – ей? Той… Рите? Но почему?
        - Она сразу тебя невзлюбила… когда в самолете увидела, она что-то почувствовала… приревновала, бедняжка…
         - Приревновала?
        Он дотронулся до ее щеки.
         - Какая у тебя нежная кожа… у нее тоже такая – у Ани… была… и сейчас… да, сейчас…
        - Антон…
«Ты не должен… не должен… не должен!» - говорил он себе, запрещая получать удовольствие от ее мелодичного голоса, прикосновения к этой чистейшей перламутрового оттенка коже маленького, но такого выразительного, лица… все черты которого светились нездешним покоем.
         - Но глаза совершенно другие – как раннее утро… серые, чистые… вот ты вошла, и дышать стало легче…  не говорить, а петь хочется… - он обнял ее и поцеловал.
Клара замерла на месте. Вдруг ее губы сами приоткрылись, и она ощутила, как все ее естество готово принять его, будто всю жизнь ждало этой встречи… И сердце дернулось.
«Вот оно – то, чего так боялись бабушка, Марта… А мама?! Ей приходило в голову? Нет, наверное, нет!» - но Клара не отшатнулась от Антона и не вырвалась из его объятий, чувствуя, как все ее понятия о жизни превращаются в мякоть, испаряются под напором его желания, - теперь-то она его ощутила!


Анна пришла навестить подругу. Они сидели на кухне у Лады и пили чай. «Она до такой степени зациклена на себе, что это даже неприлично», - думала Лада. И почему она прежде этого не замечала? У нее сложился образ романтической героини, который она мысленно пыталась примерить к лучшей подруге… когда-то у нее это получалось. И она верила в то, что Анна – подобие Ассоль. Только из обеспеченной семьи. И ее трагически разлучили с мужчиной мечты.
«А, может, люди вообще склонны к приукрашиванию реальности, потому что это спасает от скуки?» - размышляла расстроенная Лада. Она была очень привязана к подруге, и невольное разочарование  в ней переживала тяжело.Вспоминала слова мужа и сына, которые скептически относились к ее идеализации Анны, и мысль об их правоте причиняла ей боль. Они это чувствовали и удерживались от язвительных комментариев, щадя ее. Лада замечала эти ненавязчивые проявления доброты Стаса и Марка.  «Какие же они у меня… удивительные», - Лада была растрогана.
Но она знала, что никогда не выйдет из привычной роли.  «Аня ждет, что я буду ее развлекать, отвлекать от отрицательных эмоций… Ладушка-веселушка, как меня называли со школьных лет! Ладно – мы обе уже сроднились с этим сценарием отношений.  А ведь она никогда не интересовалась тем, что у меня на душе, и как наши дела. Нет, иногда, конечно же, спрашивала… но только из вежливости. А потом вообще перестала», - Лада стала осознавать очевидное, и это оказалось для нее настолько болезненным, чтоей стоило большого труда сохранять привычное выражение лица и говорить легким тоном, подлаживаясь к настроениям Анны.
        -  По-моему, ты зря себя накручиваешь. Ну, расстроился Антон, ему было не до того, чтобы… ты понимаешь…
          - Да понимаю, но я ожидала другого… Я думала, наши отношения будут мне в радость… а не в тягость, как в юности, мне не придется все время напрягаться, чтобы понять, что с ним происходит… ставить себя на его место… как это утомительно…
        -  Ну, понять его сейчас не так трудно.
        - Лада, я устала. Сначала все было прекрасно – адреналин, острота ощущений, дух приключения… как раз то, чего мне не хватало. Но так все быстро закончилось, и начались проблемы…
В ее воображении сложилась иная картина: все так же влюбленный, но остепенившийся и успокоившийся Антон, становился кем-то наподобие Вернера… Умудренным жизнью флегматиком, с которым женщине ее склада на самом-то деле было крайне комфортно жить. И правильный выбор мужа был одним из самых умных ее поступков. Она начала это осознавать вполне. Никакого желания нянчиться с неуравновешенным психом, которым теперь она мысленно называла Антона, у нее не было. Вникать в его переживания и проблемы. Она действительно не годилась на роль няньки и не испытывала желания о ком-то заботиться. А если и произносила красивые фразы на эту тему, то имела в виду именно свою готовность говорить гладко и поэтично, считая, что этим она осчастливливает людей.
        - Так не бывает, чтобы все было гладко.
        - Да. К сожалению. Я реалистка, но… Лада, мне так жаль, что все вот так происходит – какие-то трения, напряжение… Мне это не нужно. Я чувствую, что уже начинаю от этого уставать.
        -  Да вы всего несколько дней как начали снова общаться…
        - Вот именно… и уже все пошло наперекосяк. Это не для меня.
        - Ну, ты не захочешь, Антон быстро найдет другую… с этим проблем у него никогда не было.
        Анна была раздражена.
          - Ну, нет… то есть, если потом когда-нибудь… мне уже все равно будет, но не сейчас… он еще должен за меня побороться, если кто от кого откажется, так это я от него, но не он от меня… Он и раньше любил меня больше, чем я – его, и сейчас так же… увидишь, что завтра он прибежит.


         Клара смотрела на Антона так, будто не верила своим глазам. Но без осуждения – это он тут же отметил.
         - Странно… я протрезвею и буду жалеть… наверное, буду… но вот сейчас я ни о чем не жалею. Что я должен сказать тебе – извини, я тебя напугал? Все испортил? Ты – юная девушка, разве таким должен был быть для тебя первый поцелуй в твоей жизни? Ведь он первый?
         - Да, - еле слышно отозвалась она.
Чтобы прийти в себя, девушка оглядывалась по сторонам, видя вещи женщины, которая чуть не умерла… теперь уже трудно было сказать, по чьей вине. Антон осмелился сейчас ее поцеловать, потому что напился… и потому что давно уже утратил всякий вкус к жизни, и встреча с Анной не помогла ему вернуть прежнее ощущение самого себя. А он на это надеялся… «Они с этой Ритой сейчас – товарищи по несчастью», -  поняла Клара, недоумевая, как она может так много знать об этом человеке, которого ей совсем недавно представили. Но это всех удивляло…
          - Почему я не раскаиваюсь… это, конечно, придет потом… но сейчас… - Антон гладил ее пальцы. - Что ты должна теперь обо мне думать? Сейчас ты уйдешь…
- Мы уйдем, а не я, - с неожиданной твердостью произнесла она. -  Мы выйдем отсюда, и я посажу тебя на такси. Так мне будет спокойнее. Я должна знать, что с тобой все в порядке.
Эта странная слепота – все свои мысли, порывы она до поры до времени воспринимала как естественные, общечеловеческие, считая их проявлением гуманности. А не увлечения им как мужчиной… Господи! Объяснялось это элементарно – отсутствием опыта. Клара даже платонически никогда не была влюблена.
А сейчас… вдруг словно в мгновение ока оказалась на вершине гигантской горы и увидела мир совершенно иначе. Она и прежде любила вглядываться в людей, но нынешние переживания не имели ничего общего с любопытством. Она бы желала вобрать в себя всю его боль, умиротворить истерзанную душу…
«Я никому не позволю его осуждать!» - напряженно думала она, желая щитом прикрыть его, взять всю вину на себя. Жалость к себе испарилась. Не будучи страстной, Клара была бесконечно нежна. К ней влекло мужчин, мечтающих о душевном покое как о манне небесной. Влюбился бы в нее юный Антон? Ни она, ни он не смогли бы ответить… Но зрелый, уставший тянулся к ней как к магниту. Забыв обо всем на свете.
В прищуренных светло-серых глубоких глазах его показалось подобие робкой улыбки. Таких примерных девочек настоящее чувство может сделать решительными и смелыми – они иной раз берут всю ответственность на себя! Но насколько он ей действительно… небезразличен? Ради мимолетного увлечения такая, как Клара, никогда не решилась бы выйти из роли херувима и подвергнуться всеобщему осуждению. Но разве он этого ей желает?..
- Ты смотришь на меня так… снисходительно, как мать на расшалившегося ребенка, которого страшно оставить без присмотра… это так необычно – ведь это я гожусь тебе в отцы, и я должен бы беречь тебя…
- Ты и так сказал уже слишком много.
- И сделал…
          - Да.
          -  Но ты тоже…
           - Да… тоже… - она сдерживала слезы. -  Идем… ты – на такси, я – в больницу…
         - Клара…
          - Все, больше ни слова. Ты выпил, пожалуйста, больше не надо… мне больно видеть тебя таким. Сейчас мы уйдем, а потом… потом уже будет другой день…
        - Клара, ты плачешь?
        - Да нет, все прошло… - она встала, взяла его за руку. -  Ну, нам пора.


         Феликс был изумлен до глубины души, выслушивая откровения Антона.
         - Ну, ты даешь…
         - Молчи. Про себя я и так знаю… можешь не произносить это вслух.
         - Ответь-ка мне честно, это случайность? Подумай.
        - В том-то и дело… не знаю. Тогда, с Мартой, много лет назад было случайно…
          Феликс заинтересовался.
           - С Мартой?
           - Да, это история давняя… кажется, я тебе говорил…
          -  Может быть… но тогда я не знал ее.
          - А вы что – познакомились?
           - Да как-то случайно встретились… она очень эффектная… интересная… - спохватившись, что выдав свою заинтересованность, Феликс говорил небрежным тоном.
          - Да. Но мы сейчас не о ней… Понимаешь, меня удивляет, что Клара не испугалась, не отшатнулась… и я тоже… я не почувствовал себя виноватым, мне не показалось, что я предаю кого-то… это было… невинно. Понимаю, что это дико звучит, но у меня странное ощущение рядом с ней,  как будто я – это не я, а другой человек, совсем юный… как будто бы у меня целая жизнь впереди, прекрасная жизнь. Когда я был влюблен в Аню, я чувствовал, что это – моя болезнь, моя боль, мой надрыв, а это… то, что сейчас… моя радость… лекарство от самого себя, от всего наносного, болезненного, неуверенного, что во мне есть… Я рядом с ней выздоравливаю.
         -  Ты сказал – когда был влюблен в Аню… ты что, уже не…
         - Я так сказал? Не заметил…
         - Антон, да ты послушай себя. Знаешь, ты изменился. Даже протрезвел на удивление быстро, у тебя глаза стали другие… нет, с тобой что-то… не то… ты другой, - Феликс внимательно смотрел на него. - Послушай, а ты не хочешь ли отомстить Анне, отплатить ей за то, что она от тебя отказалась тогда?
        - Отомстить Ане? Мне это и в голову не приходило. Нет, мне ее жаль сейчас… я и сам был тогда не подарок, измучил ее… да и сейчас… Я так мечтал о ней долгие годы, мы встретились, а теперь… теперь не она, а я ускользаю… даже не знаю, когда это началось, и с чего… Может быть, Аня и прежняя, но я… Феликс, я изменился.
         - Да вижу… я даже не знаю, что и сказать. У тебя – не жизнь обыкновенного человека, а просто какой-то десятитомник великих страстей… на тебя глядя, я будто роман читаю или смотрю его экранизацию с тобой в главной роли…
          - Феликс, да смейся сколько угодно… я думаю только о Кларе. Надеюсь, она не будет винить себя… эта тяжесть ей не по плечу.
          - Ты уверен, что так хорошо ее знаешь? Ты думаешь, что она слабее тебя?
Антон не ответил. Феликс вздохнул и попытался представить себе юную Марту – максималистку, верящую в то, что любят достойных любви… И она решила тогда, что Антон ЕЕ любви не достоин. И с тех пор чувствует к нему только жалость.
А вдруг она все эти годы таилась?.. Нет, нет! Феликс привык доверять своему чутью – Марта смирилась с реальностью. С тем, что никогда не сможет найти зеркальное отражение Яна Вонсовского – не внешнее, а внутреннее… Через всю жизнь она пронесет любовь к нему и всегда будет сравнивать, сравнивать, сравнивать…
Человек, ничего и никого не боящийся. Не лгущий себе и другим. В ее понимании – существо высшей пробы.
Конечно, она не все о нем знает, несколько приукрашивает его образ… и пусть. Феликс не испытывал желания вторгаться в мир ее иллюзий – он у каждого есть. Не так уж и хорошо жить совсем без них – человек превращается в законченного циника. Как он сам, например.
Эта цветущая жизнерадостная женщина, красивая скульптурной красотой – мечта ваятеля – пробудила в нем зачатки юношеского идеализма. И только очень проницательный наблюдатель заметил бы: у нее что-то погасло внутри, причем так давно, что она и сама об этом не помнит. Феликс вспомнил себя верящим в красивые фразы, убежденным, что достаточно сформулировать правильную мысль, и она спасет мир… Боже мой!
Клара – из тех, кто влюбляется, почувствовав раненую душу, нуждающуюся в искусном лекаре особой породы. Марте нужен поединок, элемент психологической борьбы… хотя сама она этого не осознает. Но с человеком покладистым и спокойным ей стало бы скучно. Наверняка, он – не единственный из мужчин, в ком она почувствовала скрытый вызов. Феликс за долгие годы с успехом себя убедил в том, что он совсем не ревнив… но, может, все дело в том, что он никогда не был близок к чувству, способному спровоцировать ревность? Как сейчас… при одной мысли о возможных любовниках Марты…
Но он не дал воли воображению.  «Еще не хватало мне превратиться в копию молодого Антона!» - и Феликсу поневоле стало смешно.


            Анна, накинув халат поверх ночной рубашки,  вошла в спальню дочери ночью и увидела Клару, собирающую чемодан.  Она смотрела на свою дочь, медленно передвигающуюся по комнате, так, будто она внезапно потеряла зрение и лишилась точки опоры… И даже Анна почувствовала, как это должно быть страшно! На мгновение она забыла об Антоне, сосредоточившись только на тревоге за совершенно не знающую жизни дочь.
           - Почему ты меня не разбудила… что это… дочка, да что происходит?
          Клара не смотрела на нее.
           - Я поживу в квартире, которую мне оставили бабушка с дедушкой… она ведь сейчас свободна.
          - Конечно… она твоя. Но почему вот так вдруг… на ночь глядя?  - она подошла к дочери. - Посмотри на меня.
          Клара подняла глаза, на ее лице застыло выражение обреченности.
         - Я не могу остаться… и ты так не сможешь…
          - Постой… а где ты была до этого… ты задала мне столько вопросов об Антоне, потом позвонила ему… куда ты пошла потом… ты так быстро вылетела из квартиры, что я не успела тебя окликнуть, спросить куда ты идешь.
         - Я была в отеле, в номере, где Антон с Ритой остановились… - она говорила безжизненным голосом.
        - Но почему там?
         - Он сказал мне, что он там… он собирал вещи Риты, хотел отвезти ей в больницу, а я предложила помочь.
         - Клара… ты мне не все говоришь. Послушай, я не слепая, я знаю, Антон произвел на тебя впечатление, ты еще слишком неопытная, он вскружил тебе голову… я не виню тебя, если… Скажи, ты поэтому убегаешь, не хочешь смотреть мне в глаза… дело в этом? Ты разволновалась из-за него… дочка, дочка, да у тебя целая жизнь впереди, это всего лишь первое увлечение… оно очень быстро пройдет. Потом вам с Антоном будет забавно все это вспомнить… наверняка, он заметил, что ты к нему неравнодушна, но он понимает, что ты – ребенок, и у него хватит ума…
         - Мама… мы потом с тобой поговорим, хорошо? Потому что сейчас… я не знаю, что мне сказать. Но я рада, что ты начала… я тебе благодарна… как будто бы лед внутри тронулся… теперь я сумею найти слова… но потом… все потом, не сейчас. А сейчас ты дашь мне уйти…
         Анна внимательно смотрела на нее.
          - Клара… Антон всегда был в себе неуверен, всегда боялся, что потеряет меня… может быть, он и сейчас боится… я могу это понять, - она размышляла вслух. -Может быть, и другое… в нем живет слишком большая обида, наверно, за все эти годы она разрослась… и теперь он может испытывать желание наказать меня, отплатить мне той же монетой… но я не верю, что с этой целью он может использовать мою дочь… хотя… что для меня могло быть больнее, чем это? И он это понимает. Юная девушка… какой женщине будет приятно, если мужчина обратит внимание на молоденькую, она тогда сразу почувствует себя старше…
         - Мама, мама… не так, все не так.
         - А как? – переспросила Анна сквозь слезы. - Ну, скажи же мне что-нибудь… ты же всегда меня понимала, а я… я была твоей лучшей подругой… что с нами случилось?
Анна не знала настоящей боли – никогда она не испытывала даже подобия безутешного горя или сводящих с ума сомнений, не искала смысл в жизни, уверенная в том, что она осчастливливает этот мир своим присутствием в нем. У нее хватало ума не высказываться чересчур откровенно – тщеславие неприкрытое вызывало смех и отторжение окружающих. То, что у Риты до недавних пор было на языке, у Анны было на уме.  Но ее самовлюбленность покоилась в колыбели хорошего воспитания – созвучных ее темпераменту сдержанных манерах. Так что «переходных возрастов» у нее самой будто и не было.
         - Если бы у меня были сомнения, колебания… если бы я действительно не понимала, не видела, что происходит, наверно, мне было бы легче… До поры до времени я действительно не понимала. А потом вдруг увидела – это как вспышка… какое-то озарение… я слишком ясно все представляю себе, и не знаю, что с этой ясностью делать… Мне надо подумать.
         - Ну, что ж, ты же умница… ты побудешь одна, успокоишься и поймешь, что все это – пустяки, - тон дочери ее успокоил. - Если Антон и может обратить на тебя внимание, то лишь с целью ранить меня… он может этого и не осознавать… но это – единственная причина. Пойми это, Клара. Я верю, что ты успокоишься, хорошенько подумаешь… и все поймешь.
«А ты никогда не поймешь, что мне… в какой-то степени все равно, если и так, - думала девушка. – Может, и есть во мне женское тщеславие, но это качество явно не доминирует… Оно никогда не возьмет верх над всем остальным… как это бывает у другого типа женщин, к которому я… просто не отношусь».
Вместе с тем она ощущала себя иной – требовательный и вместе с тем молящий взгляд этого мужчины, его желание раствориться в ней без остатка…  В Кларе проснулась женщина. Она вышла наружу из полудетской скорлупы, в которой так долго дремала. Перемена обескуражила ее, полностью выбила из колеи. В иные мгновения Клара поражалась своему самообладанию и рассудительности, а в иные чувствовала себя так, будто сейчас провалится в Преисподнюю.
Она сейчас поняла женщин, готовых лечь в постель с мужчиной только из сочувствия… желая утешить… как могут! Ей открылся эмоциональный мир взглядов, прикосновений, телодвижений… Так, будто она всегда его знала.


         Вера с удивлением приглядывалась к Марте. Ту как подменили. Скрытная, неразговорчивая. С легкой улыбкой, преобразившей ее лицо. Марта смотрела в окно и мечтательно размышляла о чем-то. Вера знала, когда у нее появляется этот взгляд – если знакомство имело прелесть новизны, и ее ждали ранее не испытанные ощущения.
          - Ты какая-то молчаливая после вчерашнего разговора с Феликсом. Как он тебе?
        -  Знаешь, а мне было интересно… Но, боюсь, он о себе сказал слишком многое и уже сам жалеет об этом, бывает, что люди, которым ты в чем-то признаешься, потом становятся тебе неприятны, ты их избегаешь… потому что жалеешь, что был чересчур откровенен.
        - Ты всю жизнь искала мужчину, похожего на отца… но я всегда тебе говорила, что ты его идеализируешь.
         -  Возможно… Но мне в нем нравилось то, что ни одна женщина не смогла бы крутить им, вертеть… он бы этого не позволил. А большинством из тех, кого знала я, настолько легко манипулировать… если бы я этого захотела, они плясали бы под мою дудку. Но я не хотела. Мне не такие были нужны отношения, а на равных.
       -  Поэтому ты и связывалась с мальчишками типа Марка?
        - Ну, не скажи… Марка я даже немного любила… Видишь ли, у совсем юных другой взгляд на жизнь, незамутненный… рядом с ними и ты молодеешь, я сама становилась девчонкой… возможно, мне слишком хотелось вернуться обратно – в мою безмятежную юность, еще до Антона, до того, как я думала, что беременна, а врачи мне сказали, что у меня – непроходимость маточных труб… я тогда была счастлива.
Как будто можно было быть несчастливой с Марком! Более чуткого, умного парня она не встречала.  «Он не должен растрачивать себя на меня», - решила Марта как опытная женщина, понимающая, что у человека запас эмоциональных сил не бездонен, и если он слишком отдастся чувству к неподходящему объекту, это может помешать ему в будущем. Когда он встретит того, с кем действительно стоит быть. Как сама она, ощущая себя опустошенной после первого серьезнейшего разочарования.
Она вспоминала их первые встречи – то, как старалась спокойно и непринужденно руководить этим неопытным, но таким одаренным, достойным юношей. И как он быстро всему учился… посмеиваясь над собой.
В Феликсе она подметила внутреннюю ожесточенность – возможно, ему не так повезло с родителями, детским окружением… Марк вырос любимчиком, он купался во всеобщей приязни. А как было у ее нового знакомца? Мягкие вкрадчивые манеры, едва уловимая властность во взгляде и горечь в глазах. Внешне он казался совсем еще юным – худощавый, смуглый, темноволосый, с тонкими чертами мальчишеского лица. Ему скорее подошла бы одежда типичного хиппи, чем официальный деловой костюм.
        - Да, обидно… в наше время это не стало бы помехой, детей все равно иметь можно, теперь медицина творит чудеса. Зачатие в пробирке…
         - Не всегда это удается. Попыток делают много. Но я бы рискнула… хотя… для этого надо быть молодой и здоровой.
         - Но ты не настолько стара и больна, - мать засмеялась.
         - Да ладно, мама… ты понимаешь, о чем я, ведь мне уже сорок два.
         - Ну и что? Не так уж и поздно… У меня были бы внуки.
Марта вспомнила детские фотографии отца, матери… Она попыталась представить себе, на кого могли бы быть похожи ее дети. Но она не желала им слишком сильного сходства с кем-то из своих родственников – тогда их будут воспринимать как юные копии… не разглядят их индивидуальность. Антон говорил, у Феликса есть ребенок. Андрюша - малыш замечательный! Вот счастливчик… И ей захотелось взглянуть на ребенка.
         - А как же Клара?
         Вера спохватилась, что выдала себя.
        - Да-да, конечно… но и твои дети тоже… Клара-то уже взрослая, а маленьких я бы понянчила.
        - Что-то мы не о том говорим…
        -  Как раз о том, о чем давно уже надо.
        - Мама, ну хватит…
          Вера лукаво улыбнулась.
        - Значит, Феликс – не твой тип?
         Марта пожала плечами.
         - Не знаю… Но было бы жаль, если бы мы больше не встретились… давно уже мне не было так интересно просто общаться с кем-то. Думаешь, напрягаешься, пытаешься что-то понять… давно забытое ощущение. В этом есть своя прелесть. Видеть кого-то насквозь слишком скучно… его я не вижу.


        Лада была поражена, когда Анна ей утром все рассказала. Когда она первой попыталась намекнуть на возможность подобной опасности, подруга ей не поверила. Но Лада не радовалась тому, что оказалась права. Мать и дочь – неразлейвода! Они казались единым целым. Окружающие уже не представляли Анну без Клары или Клару без Анны. Лада допускала, что Клара может испытать какие-то чувства к интересному мужчине, ровеснику матери, но и мысли не допускала, что это настолько серьезно. И может разрушить семью, на которую все любовались.
«Да разве дело в отношении окружающих… хотя для Ани это немаловажно. Клара страдает! А я ей этого не желаю», - думала расстроенная Лада. Эта история может разрушить ей жизнь. Хотя кто знает, чего эта девушка хочет? Она никогда не мечтала о типичном семейном счастье, все ее тянуло к чему-то необыкновенному… Как тетю. Марта тоже искала сверхъестественных чувств, переживаний на грани возможного, испытаний…
 Но Клара казалась Ладе слишком хрупкой для таких потрясений. Она может и заболеть на нервной почве. За психику Анны Лада не особенно волновалась – было видно, что спустя всего несколько часов она уже в полном порядке.
         - Да, все это очень странно… и не похоже на Клару…
         - Она не отрицала… не призналась ни в чем, но и не отрицала… ты понимаешь, что это значит?
         - Не отрицала своих чувств – положим. Но она не сказала, что и Антон тоже…
        -  И это меня успокаивает… ну что ж, посмотрим… я просто не верю, что для моей дочери какой-то случайно встреченный человек может оказаться важнее всего, что нас связывало двадцать лет… ведь так не бывает.
Чужая душа – потемки… Но что все эти женщины находят в Антоне? Лада диву давалась. Ей он казался довольно симпатичным, но не более того. Да и сам он, казалось, не стремится к успеху у женщин, не считая себя роковым мужчиной, и искренне удивившимся бы, если бы узнал, что его считают таковым.
Ведь на Клару могло и это повлиять – легенды, отношение окружающих… девушка романтизирует его, видит героем драмы. На молоденьких это действует. А какая любовь без фантазии? Воображения? Тем более такого богатого, как у дочери Анны.
Об этом Лада знала не понаслышке – помнила, как малышка горевала из-за героев сказки, могла всю ночь не спать, если кого-то ей становилось жалко. А потом рисовала такое количество рисунков на эту тему… И все это со слезами, отказываясь от еды и игрушек. «Раннее развитие. Меланхолический темперамент», - сказал тогда Анне психолог.
        - В нашем возрасте и то люди делают глупости, сходят с ума от любви… а уж в юности… Это же не специально… такое случается. Причем с теми, о ком и не подумаешь, что они могут такое выкинуть… чем более спокойным и благоразумным с виду бывает человек, тем меньше мы, как правило, о нем знаем… Клара практически не показывала, что у нее внутри, жила в своей раковине, стоило ей приоткрыться, как туда волны хлынули… - Лада задумалась. Может быть, потому и закрывалась, что просто боялась силы собственных чувств. Те, кто кричат об этом на всех углах, чувствуют неглубоко. Поверхностно.
       - По-моему, ты преувеличиваешь…  я не верю, что это серьезно, - снисходительно заметила Анна. -  В любом случае я могу ее только жалеть… ведь мы с тобой знаем, кого он сам любит…


Рита пыталась вспомнить свой сон – он были странным: она разговаривала со своей матерью, то есть с женщиной, которая выглядела как ее мать, но все время молчала. Тогда Рита подергала ее за одну руку, за другую, встряхнула и поняла, что это – какая-то кукла, но сделанная так искусно, что от человека ее и не отличишь. И тогда ей захотелось ударить ее, наброситься на это существо и выплеснуть всю свою боль, накопившуюся ярость…
Проснувшись среди ночи, она вспомнила, что тайно от медсестры не приняла снотворную таблетку, а спрятала ее в тумбочку. Тогда она достала ее, проглотила и мгновенно уснула. На этот раз безо всяких сновидений.
Утром ее едва разбудили, и Рита пожалела о своем глупом поступке. Зачем было хитрить? Ей пытаются помочь, а она… И в то же время Риту мучило ощущение невысказанного страдания, которое не дает ей покоя.Здесь боль приглушали, но не давали ей выхода. Слишком много больных – на всех времени нет. Проще давать таблетки. Не до индивидуального подхода…
Сейчас, когда Антон перестанет подбрасывать ей деньжат время от времени, собственных средств на оплату психоаналитика ей не хватит. Конечно, он из чувства вины и сострадания предложит ей помощь. Но… Рите не хотелось выглядеть жалкой, быть жертвой в чужих глазах. Она сама мечтала бросать, изменять – быть роковой женщиной…  Когда-то ей казалось, что это – предел крутизны.
Она то и дело доставала зеркальце и разглядывала свое отражение: с ее темными бровями и ресницами можно было обойтись и без косметики, но взгляд стал осоловевшим – как будто она спит летаргическим сном… как та кукла из ее сна. Исчезла дерзость, бесшабашность, живость… Кажется, это – оболочка для вялой, потерявшей всякое желание самоутверждаться женщины. По Антону она скучала лишь потому, что совсем без компании обойтись не могла. На этот счет он никогда не обманывался, и был прав.
Увидев Клару в дверях палаты, Ритаприподнялась.
         - Посмотрите-ка, кто пожаловал! Кого следующим можно ждать? Может, Анну? Или Марту? Или еще кого из вашей семейки? Понятно, пришла исполнить долг милосердия… у тебя вид монашки.
       - Рита… я пришла просто поговорить. Но если ты хочешь, уйду. Я долго думала – идти, не идти… но не выдержала. Будь что будет.
        Рита против воли заинтересовалась.
       - Вот как? Ну-ну, говори, что случилось…
        Клара села на стул.
         - Знаешь, я бы могла войти в любую палату… я сейчас в таком состоянии, что мне просто нужно с кем-то поговорить… но не с тем, у кого все в порядке, а с тем, кто был на грани… кто мог бы сделать то, что сделала ты.
        - Принять таблетки? Да знала я, что откачают… я знала.
         - А если серьезно… если…
        - Чтобы убить себя… наверняка?
        - Ну да…
        - Вот уж не знаю…
         - А мне бы смелости не хватило… да, даже так – несерьезно, как ты говоришь. Я бы и так не смогла.
        - Да ну! Не преувеличивай… это не так уж и трудно. Но я сначала спиртным накачалась…
        - Я и об этом думала – может, напиться… что чувствуют люди, когда это делают? Даже попробовала – глоточек… но мне не понравилось. Просто сам вкус. Даже лекарство не такое противное.
          Рита засмеялась.
          - Вот уж не думала, что ты меня развеселишь, такая с виду благовоспитанная чистюля… - она вдруг посерьезнела. -  Но ты же не собираешься сделать какую-нибудь глупость?
         - Рита… скажи мне… - Клара спохватилась. -  Нет, если не хочешь, не говори.
        - Ты лучше спрашивай-спрашивай… а то я сейчас добрая.
        - Ты не боялась… страх смерти… ты не испытывала?
         Рита задумалась.
         - Даже не знаю… понимаешь, я как будто сама перед собой сцену разыгрываю… даже думаю, что во мне умерла актриса. «На миру смерть красна» -  есть же пословица. Мне всегда хочется всех поразить, удивить… чтобы все меня обсуждали… пусть даже плохо, пусть говорят, что я сумасшедшая или вздорная или еще что-нибудь… Но я не могу быть одна. Вот тогда я и чувствую, что умираю. Больше всего я боюсь именно этого – того, что до меня не будет никому дела. Мне лучше ругаться с кем-нибудь вроде Антона, но только не быть одной.
       - Я до вчерашнего дня даже не знала, что значит – бояться… Понимаешь, я будто… я собрала вещи, из дома ушла… пока собирала, смотрела на свою комнату, на кровать, на стол, за которым я делала уроки, на пианино… смотрела и думала: все это потеряло смысл… стало совсем нереальным, я просто не верю, что я здесь жила, что я все это делала… Ушла вся моя прежняя жизнь. Наверное, так бывает с теми, кто память теряет, они забывают все, что было «до». А я помню… голова помнит, а чувства – их нет. Их нет не только к вещам и к дому… а к людям… и к ним. Все умерло, все исчезло, рассеялось как дым… а главное – я куда-то исчезла… Та Клара, которую знали все. Во мне будто другой человек, он родился и дает знать о себе…  он полностью вытеснил прежнее «я».
       -  Во как! Но знаешь, такое бывает, когда ты влюбляешься… у меня было однажды, но я была моложе, чем ты… Будто заново родилась, все, как ты говоришь. Но потом… потом все возвращается. Эйфория пройдет, и все устаканится. Ты не бойся.
        Клара доверчиво смотрела на нее.
        - Правда? Пройдет? Ты так думаешь?
         - Но, конечно, все уже будет не так…  это вернется, но как-то иначе, - грустно сказала Рита. -  Ты изменилась, и в этом все дело.
         - Обратно ребенком не станешь… как жаль.
        - А мне не жаль, не очень-то нравилось мне мое детство.
         - Рита, спасибо… ты очень мне помогла.
         Та удивленно смотрела на Клару, польщенная.
         - Ну, надо же… меня благодарят… такого я не припомню.
         - Не буду тебе больше надоедать… до свидания. Поправляйся.
         Рита кивнула ей.
         - Нос не вешай, все будет нормально.
         Клара направилась к двери.
         - Клара! – смущенно окликнула ее Рита. Девушка обернулась. - Еще приходи…
          Клара кивнула и вышла.


         Феликс стоял в коридоре около палаты Риты и ждал Клару.
         - Как вам это удалось?
         - Что именно?
         - Разговорить ее? Это чудо.
         - Да нет, я об этом не думала…
          - То-то и оно… - он указал на диван. -  Присядем. – Клара и Феликс сели на диван. - Вы – Клара, я прав? Дочь Анны, племянница Марты…
         - Да, так. Ну а вы…
         - Вы не помните? Я психиатр и психоаналитик, Феликс Грубер, друг Антона, мы виделись в ресторане в день его приезда сюда.
        - Ах, да… да, вы правы.
Каким-то чудодейственным образом Рита, разговаривая с этой девушкой, почувствовала, что ей нужно быть как можно откровеннее и точнее, тогда она сумеет помочь… Никто никогда не просил эту женщину о помощи. «Исцеляя других, исцеляешься сам…» Общеизвестно, затерто до банальности? Но это чистая правда.
Он и сам пытался внушить некоторым пациентам, что в их заболеваниях есть высший смысл. Но пока безуспешно. А если они поверят, что их истории болезни помогут другим, у них могут вырасти крылья. Только снисходительное, жалостливое отношение – это не то, что им нужно. Они не должны себя ощущать отбросами общества, «бракованными» человеческими существами, у которых есть некий дефект, изъян, мешающий им нормально общаться и жить среди здоровых людей.
И здоровые начинали понимать глубину проблемы только тогда, когда это касалось их самих… и внезапно, у кого в тридцать пять, у кого в сорок пять не начиналась тяжелая депрессия или психоз. Ощущали себя нормальнее всех, и вдруг… как гром с ясного неба! И они уже по другую сторону бытия… по ту самую, которая когда-то их ужасала.
В юности Феликс мечтал открыть первопричину психических заболеваний, стать Нобелевским лауреатом, но с годами стал реальнее, понял, что он не гений, и его опыта и знаний не хватает. Честолюбие часто бывает компенсацией детских унижений – уж ему-то это было хорошо известно.
Феликс разглядывал Клару, вспоминал невольное признание Антона… так вот что он нашел в этой необычной девушке, которая свою одаренность даже не осознает. Но он направит ее, поможет дочери покойного Вернера найти себя. Феликс не сомневался в том, что друг был бы ему благодарен. И так любящая племянницу Марта…
«В Кларе будто сокрыт камертон – умение настраивать человека на здоровую эмоциональную волну, заставлять чужие души звучать полнозвучно… без тени фальши, и таким образом освобождать от внутреннего негатива… и исцелять», - понял Феликс.
         - Я подслушал… да, знаю, все знаю, можете не комментировать мой поступок, но это во благо – Рите, я хочу сказать… и, может быть, вам.
        - Вы, наверное, сейчас скажете, что мне нужна консультация…
       -  Да нет… все не так примитивно. Поверьте, клиентов у меня хватает. Я слышал то, что вы сказали: «Обратно ребенком не станешь…» Действительно, нет… Это потеря для человека, уход его детского «я», детских ценностей и предпочтений… только Рита права, что уходят они на время, но не навсегда. Вы еще к ним вернетесь. Скажите-ка мне, вы учитесь? На каком факультете?
       - На юридическом.
       - Как ваши успехи?
       -  На третий курс перешла… все неплохо, оценки, я хочу сказать… но не очень мне это все интересно. Учусь я формально, думаю: это престижно и нужно сейчас, хорошая работа и зарплата… ну, вы понимаете. Только я это не люблю. А того, что люблю, не нашла. Не смогла сделать выбор.
       - Понятно-понятно…
       - Вы так на меня смотрите, как будто знаете ответы на все мои вопросы…
        - Клара, я не волшебник, я только учусь… шучу, конечно. Но вы о том, чем я занимаюсь, не думали?
        Клара нахмурилась.
        - Нет… почему-то…
         - А вы подумайте. Вот моя визитная карточка – тут все написано. Если решитесь, то я вас жду. И не как пациентку.
        Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
         -  Психология… вы считаете, это мое?
         - Попробовать можно. Получится ли – я не знаю. Попытка не пытка. Не стоит все драматизировать – бросать учебу, в корне менять свою жизнь… нет-нет-нет, вы спокойно учитесь, доучивайтесь. Второе образование – разве плохо? Я скажу вам, с каких начать книг, и если у вас «пойдет», если потянет, вы будете впитывать все как губка, процесс будет быстрым… И вы будете пробовать…
         Клара едва заметно улыбнулась, ее глаза засверкали.
         - Пробовать…
         - Лечить душевные раны. А это – особый дар. Здесь надо звучать чисто-чисто… как скрипка Страдивари… душевнобольные чувствуют фальшь. Нужна огромная работа над собой, чтобы достичь этой чистоты, этого уникального звучания. А иногда оно – от природы дано… только не развито и не отшлифовано. Потому что сам человек в себе это не видит, не ценит… Подумайте, Клара.


       Анна разогревала обед, оставленный прислугой. Она вспоминала, как Вернер просил ее беречь руки – они созданы для того, чтобы ими любовались. Он относился к ней как к драгоценности, не позволяя, чтобы суета реальной жизни ее поистрепала. Она заказывала себе одежду в европейских магазинах – фасоны, расцветки прекрасно сочетались с ее типом внешности. Но не рассказывала об этом подругам, хотя некоторые догадывались, что такая кажущаяся «простота» дорогого стоит.
Вернер был скромным по натуре, не склонным сорить деньгами – его абсолютно устраивала их не броская, не очень большая, но уютная квартира. Здесь были ценности, которые стоили целого состояния. Но об этом бережливый немец предпочитал молчать. И ее близким внушал: не надо хвастаться, выставлять напоказ свои финансовые возможности. Вырастили его католиком, но его натуре была ближе лютеранская простота. В этом смысле Клара пошла в него. У католиков ее привлекало одно – монастыри… да и то, в определенном возрасте.
К сожалению, русские предприниматели, дорвавшиеся до больших денег к концу двадцатого века, не разделяли его взгляды, строя дворцы, осыпая жен и любовниц бриллиантами… Поэтому Вернер предпочитал общаться со «своими» - обрусевшими выходцами из Западной Европы. Состоятельными, но предпочитающими не афишировать это.
Особенности характера мудрого мужа помогли романтизации Анны в глазах окружающих – она казалась женщиной, витающей в облаках, не способной к мелочным претензиям и материальным требованиям… Анна действительно не очень любила вникать во все подробности устройства жизни, ей хотелось, чтобы все делалось само собой… Но она, как принцесса на горошине, мгновенно замечала малейший дискомфорт, но не подавала виду, что разгневана, и на самом деле за свой комфорт готова вступить в нешуточное сражение.
Раздался звонок в дверь, она открыла. На пороге стоял Антон.
       - Входи. Клары нет, не волнуйся, никого нет, мы одни.
       -  Ты мне звонила.
       - Я все объясню… хотя вообще-то объяснять должен ты… разве нет?
       - Да… да, конечно. Можно войти?
        - Да… проходи, - тон ее был сухим. Антон вошел, Анна закрыла за ним дверь.
        - Вчера я был не в себе… я знаю, ты волновалась, почему я не отвечал на твои звонки, не хотел разговаривать…
         - И тогда Клара поехала к тебе. Что же случилось? Почему после этого она вдруг решила собрать свои вещи и уйти из дома… вот так, на ночь глядя.
        Он вздрогнул.
        - Она ушла? Но куда?
       -  На счет этого не беспокойся. У нее есть квартира. Может, тебе дать и адрес?
      - Аня, я соберусь с мыслями и объясню… я знаю, я должен.
       Анна разговаривала с ним жестко, но внешне казалась спокойной.
       - Антон… скажи-ка мне, сколько тебе лет? Ну, сколько… ведь сорок уже… или больше… да, кажется, сорок два. Мне казалось, что с возрастом люди меняются… но, похоже, что ты стал не зрелым мужчиной, знающим, что ему нужно от жизни, а мальчиком… не подростком, не юношей, просто ребенком. Таким я тебя не ожидала увидеть спустя столько лет… Знаешь, что я тебе скажу? Если ты не знаешь, что тебе нужно, то я знаю. Я любила того Антона, которого помню… того, а не этого… этот мне непонятен и чужд.
       - Мне сейчас лучше уйти… мы потом с тобой поговорим.
        - Да о чем нам с тобой говорить? Я все эти годы мечтала о том, что тогда не сбылось, писала тебе такие откровенные письма, теперь-то ты их никогда не прочтешь, я их уничтожила… Подумать только, у меня даже чувство вины было – я же сама оттолкнула тебя… Я хотела все заново пережить, только острее, полнее, и мне показалось, что это возможно… - она вздохнула. -  Ну что ж, это были мгновения… были – и ладно. Такими они для меня и останутся. Ты не способен понять меня, оценить, чего мне стоило признать свою ошибку, сказать тебе те слова, которые ты услышал… ведь для меня это было совсем не легко.
         Он внимательно смотрел на нее.
         - Аня, я слушаю, слушаю, вот смотрю на тебя и…  мне кажется, ты будешь счастлива. Обязательно будешь. Ты обижена, злишься, но это пройдет… Ведь ты по-настоящему злиться и обижаться не можешь.
         Она растерялась.
          - Как это? Что ты имеешь в виду?
         - Ты очень красивая, да, ты стала еще интереснее, чем была, тебе даже седина идет… теперь ты лучше знаешь себя, понимаешь… Так часто бывает, мы с возрастом прозреваем… вот и я тоже… мне кажется, что я прозрел. И ты права, я ребенок… какая-то часть меня так и не выросла, может быть, главная часть.
         - Ты так странно на меня смотришь…
         - Как?
        - С жалостью… почему, Антон?
        - Нет, мне жаль не тебя, а всех этих лет слепоты… и моей, и твоей.
        Она была задета его словами.
        - Не знаю, что ты имеешь в виду, но учти, это я бросаю тебя… это я говорю тебе: все, конец… это я, а не ты…
       -  Да, конечно… пускай будет так. Я все понял. Прости меня, Аня.
       Антон повернулся лицом к входной двери. На пороге еще раз оглянулся, Анна вздрогнула. Они смотрели друг на друга – Антон с печальной улыбкой, Анна, сдерживая слезы.
Он ушел. Она закрыла лицо руками.
        - Господи, что это было… и все?


        Вера сидела на диване в квартире внучки, потрясенная тем, что произошло.
        - Скажи мне, что все это несерьезно… ведь ты же вернешься?
        - Я не могу сейчас говорить. Бабушка, я не просила тебя приходить… извини, но я не хочу разговаривать ни с тобой, ни с мамой, ни с Мартой… да, даже с ней. Вы меня не поймете.
       - А кто поймет? Он?
       - Возможно, никто.
        Вера внимательно смотрела на Клару.
        - Ты вся как будто светишься… такой я тебя не видела. Что же он наговорил тебе?
       -  Бабушка, я наизусть знаю все, что ты скажешь, все, что могут сказать мне мама и Марта.
        - Знаешь… и что же?
       -  Ты никогда не думала, что можно быть очень счастливой просто из-за того, что ты чувствуешь… Жить только этим, и все. Безо всяких мыслей о том, взаимно ли это, нужно ли… пусть не взаимно, не нужно… и пусть.
       - О, Господи, Клара… но неужели настолько серьезно?
       - Мне кажется, что я всю свою жизнь проспала и только сейчас и проснулась. Только этот день, эта минута имеют значение.
         - Ну, прямо как Спящая красавица… - она тяжело вздохнула. -  Нет, я не понимаю. Можно надеяться на взаимность, на то, что когда-нибудь тебе это вернется сторицей… но иначе… вот так – просто так быть счастливой… нет, нет… я не смогла бы.
       -  Я не должна так чувствовать, ведь мне нечему радоваться… а я рада и счастлива. Ты скажешь, что я разрушаю семью, для тебя это – самое главное… а я до вчерашнего дня и не подозревала, что самое главное для меня. Кто для меня всех важнее.
        Вера едва сдерживала слезы.
         - И это не мать, и не я, и не Марта? И даже память о дедушке – даже это ничто?
       -  Я не знаю… что я могу сказать, если все вдруг перевернулось с ног на голову? Нет меня прежней, нет девочки, которую вы все знали, любили, к которой привыкли… нет ее, нет!
        -  Как это – нет?
        - А вот так! Все потеряло значение, все! И я не знаю, что с этим делать. Как мне вести себя с вами, как разговаривать, что говорить… говорила же я, тебе лучше уйти, - Клара закрыла лицо руками.
         - Клара, послушай, я знаю… мне кажется, я понимаю… я тоже когда-то так чувствовала – познакомилась с мужем, и он заслонил для меня целый мир, стал всем, всем абсолютно… Но счастлива я не была, я страдала… И Марта страдала… это наш крест. Она в меня и, я боюсь, ты тоже… хотя… это странно, но, тем не менее… Девочка, дорогая, пойми, женщины только изводят себя. Такие, как мы. Мужчины не ценят этого. Можно жить ради них, а им наплевать… Твоя мама намного умнее нас всех. Она себя не изводила, жила в свое удовольствие, и знаешь что? Любили ее куда больше, чем нас с Мартой. Если бы я стала опять молодой, я вела бы себя, как она… это намного мудрее.
Вере вспомнилась песня, случайно услышанная по радио:
«Они нам - реки измен,
они нам – океаны лжи.
А мы им – веру взамен,
а мы им посвящаем жизнь.
Кому? Зачем?
А мы им посвящаем жизнь.
Кому? Зачем?»
В первый раз Вера собралась с духом и высказалась так откровенно, правда, скрыв при этом некоторые обстоятельства…
Клара ее поняла. Вот почему бабушка с такой горечью сравнивала тетю Марту и саму себя с мамой…
Нужно ли самому человеку, чтобы кто-то себя посвятил ему без остатка? В иные моменты Вера, наверняка, убеждала себя, что все ее жертвы были не напрасны… а в иные сомневалась, что ее муж хоть на мгновение чувствовал себя рядом с ней счастливее, чем без нее. Вряд ли она давала ему ощущение счастья. Комфорта, благополучия – да. А вот счастья… Для этого надо влюбиться. А он… вряд ли смог.
Она вспомнила их свадебную фотографию – Вера, серьезная и прямая, в строгом белом платье, без фаты. Лишь слегка подкрашенная. Густые волосы подстрижены как шлем, обрамляя это бесконечно преданное лицо. Муж, слегка иронически улыбаясь, держит ее за руку. Вера как-то попыталась пошутить: «Верная собака нашла своего хозяина». Но, по сути, так и было. Правда, для любящей женщины это не слишком-то лестно.
И теперь, после долгих лет одиноких размышлений, Вера хотела понять, права ли была, так построив свою жизнь. В глубине души она все-таки лелеяла надежду на какой-то знак свыше, который ободрит ее, умиротворит ее душу. Но пока его не было.
         Клара покачала головой. Голос ее звучал твердо.
          - Невозможно… ты не смогла бы стать мамой, а мама – тобой. Не бывает такого. Даже если ты очень захочешь и попытаешься сыграть ее роль, тебя надолго не хватит.
          - Что ты нашла в нем?
         -  Себя. Только с ним рядом я чувствую, что я есть, что я существую, что во всем, что я делаю и говорю, есть смысл, есть значение… Это и есть и счастье мое и несчастье, моя дорога, мой крест, моя жизнь… И у меня этого никто не отнимет. Можешь смеяться, не верить, но только… я чувствую – так суждено было…
«Когда-то и я так думала – это мои ощущения, - вспомнила Вера себя молодую, в отчаянном порыве устремившуюся к тому, кого считала единственным, - но, похоже, что Клара умеет любить, не ожидая за это благодарности… а я не могу. Вот - разница между нами».
        -  Как это возможно, если он в тебя не влюблен?
        - Он – часть меня… я даже не думаю о любви, эти слова не нужны мне… как ты не думаешь, любит тебя твоя рука или нога, или любишь ли ты их… Вот так я чувствую, что мы связаны – внутренне. И эта связь крепче других для меня… без нее я  - ничто. Тогда я и жить не хочу.
        - Вы познакомились-то совсем недавно… и ты это чувствуешь?
       - Да.
        Вера встала.
        - Наверно, мне лучше уйти… я сейчас не могу говорить…
        -  И я тоже.
        - У меня чувство, как будто я только сейчас с тобой познакомилась, смотрю на тебя – сидит взрослая девушка… я не знаю ее… а где Клара, где моя внучка?
       - Я же тебе говорила… не приходи. Будет хуже, - твердила Клара сквозь слезы. -  И мне, и тебе.
       Вера растерялась.
        - Видишь ли… я теперь не представляю, как может быть лучше… такое возможно?
        Клара с трудом выговаривала слова.
        - Пожалуйста, бабушка… больше не слова… сейчас… уходи.
        Вера взяла себя в руки, лицо ее выражало мрачную решимость.
        - Но я это так не оставлю.


         На сцене студенческого театра Марк в костюме Короля Лира репетировал. Режиссер сидел в зрительном зале. 
Марк декламировал:
 «Ни слова, Кент! Не суйся меж драконом
И яростью его. – Я больше всех
Любил ее и думал дней остаток
Провесть у ней. – Ступай! Прочь с глаз моих!
Клянусь покоем будущим в могиле,
Я разрываю связь с ней навсегда…»
         Режиссер захлопал в ладоши.
        - Стоп! Стоп! Стоп! Марк, я понимаю, тебе немного смешно это произносить… говорил же я, роль не твоя, но ты меня не послушал, теперь пеняй на себя. Это серьезнейший текст, а ты смеешься внутри себя, это же видно…
Марк был одним из самых многообещающих актеров, причем он с готовностью шел на эксперименты, не боясь провалов. Искал не выигрышное амплуа, а сложную задачу. Чем труднее – тем интереснее.
Он много думал о Лире. Король ставил в вину своей дочери Корделии то, что она недостаточно красноречива, не умеет красиво и долго говорить на публику. Да девушка просто была очень застенчива. Неужели можно из-за этого так разгневаться на нее? Не все – ораторы и паяцы. Та же Клара… из нее, кажется, слова не вытянешь. Если бы кто-то из родственников потребовал признаний в любви на глазах у присутствующих в доме гостей, она растерялась бы и не знала, что сказать. Тогда как мать ее с удовольствием растеклась бы в сладкоречивых разглагольствованиях – поговорить Анна любила. Но если бы дошло до дела, когда любовь свою или дружескую привязанность надо подтвердить поступком… люди инстинктивно почувствовали бы, что надо обращаться к другим женщинам этой семьи – Вере, Марте… Кларе.
До какой же степени все мы любим ушами! Вот и он сам, записной острослов, судил молчаливую дочь соседки этим же критерием. Мало болтает – значит, не интересный человек, как он когда-то решил для себя. Но стоило приоткрыть ее внутреннюю завесу, чтобы понять, - для того, чтобы найти подходящие, точные слова, ей нужно долго думать. Она слишком боится ошибиться, чтобы говорить просто так – ради красивого словца. Клара сверхосторожна. И даже в этом.
Почему Лир воспринял слова Корделии как предательство, отступничество? Сам он устроен иначе. И с легкостью и готовностью готов разражаться пафосными монологами, не успев разобраться в ситуации, проанализировать ее и понять. Он сначала говорит, потом думает. Недостаток многих людей…
Вот что его смешило в Лире – и режиссер это почувствовал.
        - Да как это может быть видно? Я буду в гриме, глаз все равно никто не разглядит… другое дело – на телевидении, там все нюансы видны…
        - Интонация! Она у тебя не лировская, а шутовская… ты говоришь как бы серьезно, а подтекст такой – ты издеваешься, пародируешь Лира, а не играешь его.
        -  Боюсь, что вы правы… Наверное, надо мне было играть Шута, это моя роль. Как и в «Ромео и Джульетте» - роль Меркуцио. Это мой типаж – сатирический, злоязычный… Но в том-то и дело, что хочется пробовать что-то другое. Не хочу застрять в одном амплуа. А то мне начнут потом предлагать роли одного типа, я же умру от тоски…
        - Ну, как знаешь. Тогда постарайся настроить себя на серьезный лад, тебе это трудно, я знаю, так же, как другим, актерам романтического амплуа, сложно настроиться на Меркуцио или Шута, а для тебя это – не проблема, ты ведь и в жизни такой.
        - Поэтому я и хочу поставить перед собой более сложную задачу – не быть самим собой на сцене, а научиться ломать себя, преодолевать…
       -  Но тут важно тоже не перебарщивать… ведь твои интонации, твои краски имеют свою ценность. Может, как ты, мало кто сыграл бы Шута, а ты эту роль отдаешь, хочешь Лира… Сейчас уже поздно что-либо менять, завтра премьера, так что ты соберись. И настройся. Я знаю, ты это умеешь.
          Марк вздохнул.
         - Я постараюсь.
         - Пока перерыв. Отдохните, - скомандовал режиссер. Он вышел из зала. И Марк увидел фигуру Стаса в дверях. Он подбежал к нему.


         - Папа! Вот это сюрприз!
          Стас обнял Марка.
          - Нам надо поговорить, сынок. Деликатное дело… давай посидим на заднем ряду.
           Актеры ушли со сцены. Стас и Марк сели за задние места зрительного ряда. «Ему бы театральным обозревателем быть, критиком – тоже способ заработка, - размышлял Стас, который невольно услышал фрагмент разговора сына с режиссером, - может быть, он когда-нибудь о своей любимой профессии книгу напишет». Марк действительно был поглощен своим делом – до такой степени, что даже отказывался от присущих его возрасту развлечений. Не строил обычные планы. Жил театральным процессом. Марта считала, что его нужно только поощрять в этом. Что ж… возможно, она права. Брат Стаса стал юристом, он преуспел, зарабатывает, но сказать, что Вадим счастлив… Хотя он ни за что не признался бы в том, что жизнь доставляет ему радости меньше, чем другим. Предпочитал умничать с важным видом, не подозревая о том, до какой степени он смешон.
          - У тебя такой торжественный вид… что случилось? – Марк с любопытством смотрел на отца.
        - Я знаю, ты пригласил Марту, Анну и Клару… но, видишь ли, там проблемы… Лада мне сказала, чтобы я предупредил тебя. Они могут и не прийти. Тяжело им сейчас видеть друг друга. Клара из дома ушла… ты знаешь?
          Марк был удивлен.
        -  Ушла? Нет, не знал… в чем там дело?
        -  Твоя мать и сама толком не знает… похоже, что Клара… ну, и Антон, ухажер Аны… в общем, они… Даже не знаю, есть между ними что-нибудь или нет, может, и нет, даже скорее всего… Но есть чувства… то ли у них обоих, то ли лишь у нее… я не уверен. Анна и сама точно не может сказать. Она порвала с Антоном… или он с ней, не знаю…  Лада говорит, что сейчас Анна никого видеть не хочет. И Клара  - тоже.
         Марк вздохнул.
         - «Ты лучше не являлась бы на свет,
Чем раздражать меня!»
          Отец неодобрительно смотрел на него.
         - Все шутишь… а дело серьезное. Пусть даже ничего нет у Клары с Антоном, все равно это плохо… когда такое в семье.
         - Конечно, плохо… Я ее навещу.
          - Кого – Марту?
            Отец удивился. Насколько ему было известно, Марк поддерживал общение только с ней.
           - Возможно…
            Марк не стал уточнять, о ком говорил.
Стас испытал раздражение – его натура была простой, но не лишенной способности глубины понимания. Эти вечные секреты – таинственное семейство… И Лада, которая всю жизнь носилась с подругой, воображая, будто та сделана из хрусталя и разобьется от соприкосновения с грубой действительностью. Может быть, людям… а женщинам в особенности… нужна романтизация чужой жизни, если им кажется, что в их собственном личном пространстве недостает романтики, элемента сказки, вдохновения… «В самом деле, может, мне стоит подумать об этом? Любимые цветы Лады,  музыка… она радуется любому знаку внимания как дитя!» - и в который раз уже Стас подумал, что у него не жена, а сокровище. Причем сама она об этом даже не подозревает. А он, особенно в последние годы, ее мало балует.
Марк поглощен своими делами. Вадим приходит только тогда, когда ему нужно хотя бы частично излить душу – полностью он исповедоваться никогда и никому не будет, на этот счет Стас не обольщался. «Все относятся к моей Ладе потребительски – надо хотя бы мне исправляться… Вот куплю нам с ней тур в кругосветное путешествие», - решил Стас.
            - У тебя такой вид, как будто ты знаешь что-то… - Отец подозрительно смотрел на сына.
            - Да нет, папа, нет… Вы с братом-то помирились? Давай я ему позвоню?
           Стас обрадовался.
             - Позвони, сынок! Я не решаюсь… хоть он и зануда, но я же его люблю, не нужна мне эта ссора. И позови на премьеру, он любит театр.
            - Отец, ты смеешься?
             - Нет, правда… он в детстве даже актером хотел стать, да, правда, потом передумал.
             Марк достал мобильный и позвонил Вадиму.
             - Дядя? Привет, это я, Марк… Родители по тебе так соскучились, может, ты навестишь нас? Да, кстати, у меня завтра премьера –«Король Лир», серьезная пьеса, как раз в твоем вкусе. На какую-нибудь безделицу я бы тебя не позвал, ты же у нас человек солидный…
            Стас тихонько посмеивался.
            - Ну, все дело в шляпе. Он завтра придет.             


             Феликс и Марта спокойно ужинали за своим столиком, разглядывая посетителей ресторана. Ей казалось, с тех пор, как Антон Лосев со своей подругой Ритой приехали в Петербург, каждый день стал невероятно насыщенным – так бывает только в американских мыльных операх, когда что ни диалог – то выяснение смысла в жизни, что ни сцена – то неожиданный поворот сюжета и раскрытие той или иной тайны. Марте стало немного смешно. «Живем, как в сериале, честное слово – а ведь прошли считанные дни», - думала она.
Феликса притягивало в ней то, что несколько пугало Антона: неукротимая мощная энергия, жизнестойкость. Он не осознавал, что нуждался в опоре, в том, чтобы подзаряжаться энергией. Людей несколько вялого темперамента это всегда привлекает.
            - Тебя удивило, что я позвонил?
            - Если честно, то да. Хотя… если задуматься…
            - Что же тогда?
            - Для тебя это… ну вроде как вызов… желание одержать победу в любой ситуации, даже самой что ни на есть незначительной…
        - Во мне это есть… наверное, эту черту можно назвать тщеславием… она не из самых приятных, - откровенно признался Феликс. -  Не скажу, что мне нравится быть таким. Но я такой.
Темно-зеленое платье Марты облегало ее фигуру как футляр, каштановые волосы усиливали сходство с деревом, которое расцветает весной. Дорогие украшения она не любила, предпочитая неброскую бижутерию. Она казалась дочерью самой Природы, существом, которое легче представить себе в лесу, нежели в салоне красоты. Как Олеся Куприна. В которой сочетались диковатость и деликатность. И это завораживало людей, слишком привыкших к рафинированным барыням. «Но то же самое, скорее всего, можно было сказать и об ее отце, если он действительно был такой, каким она его помнит», - теперь Феликс стал понимать причину притягательности Яна, который когда-то ему не понравился, вызвав ассоциации с собственным отчимом. Но тот был личностью заурядной, а Вонсовский – нет.
Но Феликс не смог бы, положа руку на сердце, утверждать, что не испытывает страха перед погружением в новую эмоциональную волну. Но в отличие от Антона для него этот страх был признаком неравнодушия, того, что его чувства кто-то сумел зацепить всерьез. А это крайне редко бывало.
        - Значит, не только это… что же еще?
       -  Мне хочется перемен… но каких? Я не знаю. Я очень устал от себя, варюсь в своем соку, делаю умозаключения… и чувствую, что тону в себе как в болоте. Устаешь закрываться от окружающих, надоедает эта профессиональная мягкость и обтекаемость…
        - Тебе не хватает эмоций?
        - Да. Настоящих.
        - А мне – новизны. Я сейчас от эмоций устала… настолько испереживалась за Клару, за маму, за Аню, Антона… Мне хочется как-то отвлечься…  не столько чувствовать, сколько думать, анализировать… и так, чтобы это было что-то для меня новое…
         - А новое – это я?
         - Почему бы и нет?
          - Ну что ж, женщина, которая не собирается влюбляться в меня, это – что-то новое… любопытно.
        - А в тебя все влюбляются?
         - Нет, дело не в этом… я не сердцеед, как Антон, но обычно женщины руководствуются именно чувствами. Тем более женщина твоего темперамента.
          Марта вздохнула.
         -  Антон – это взрослый мальчишка… а ты – действительно взрослый. Но ты прав – про меня говорили «настоящий огонь»… но я погасла… давно уже. Или, может быть, мне надоело искать только острые ощущения, адреналин… я устала. Мне нужно не ощущение молодости, не та энергия, которой я до сих пор питалась…  Я переросла это. Или просто пресытилась. И тут появляешься ты…  и мне просто становится интересно.
          - Ну что ж, что бы там ни было, Марта, я рад, что ты есть.
           Марта заинтересованно смотрела на него.
          - Так просто… хорошо звучит то, что просто высказано… откровенность… тебе очень идет.
          Феликс лукаво улыбнулся.
          - Ну вот, я опять себе нравлюсь.


           Клара лежала на диване в гостиной, она не заметила, как задремала. Вошел Антон. Он приблизился к ней, опустился на колени и стал ее разглядывать.  Девушка незапно открыла глаза и вздрогнула.
          - Антон… а как же дверь?
         - Была не заперта. Знаешь, я удивился.
          - Это бабушка не закрыла… вылетела отсюда… а я… я просто забыла. Легла и уснула.
           - Плакала?
           - Нет… почему ты спросил?
           - Показалось… Я целый день пробродил по городу…  собирался с духом… мне надо было принять решение. Я и так достаточно натворил. Клара… мне надо уехать, вернуться в Москву… насовсем. Пока не случилось худшего, и вы с матерью не успели поссориться… ведь вы не успели?
           - Нет…
           - Слава богу…
           Она отвела глаза.
           - Ну что ж… уезжай. Антон, делай как знаешь.
           Антон удивленно смотрел на нее.
          -  Ты так легко это говоришь… я думал…
          - Для меня ничего не изменится.
         -  Как это?
         - Тебе будет лучше, если уедешь?
        - А разве не всем будет лучше? Я не успею сломать ни жизнь Ани, ни твою жизнь… с ней мы расстались, все кончено, с Ритой тоже… она, говорят, пошла на поправку… а ты… все даже начаться еще не успело, а уже так запуталось… Но почему так должно быть? Почему ты – ее дочь? Если бы это было не так, насколько все было бы проще… яснее… я не бежал бы сейчас…
Он действительно ощущал себя совершенно запутавшимся – как будто сразу несколько  Антонов разрывали его на части, и он не видел иного выхода: уехать, оборвать все связи, остаться совсем одному. На какое-то время. И только тогда он сумеет понять, в какую воронку засасывает его эмоциональный мир, который постоянно лихорадило. Клара видела, как он измучен. Оказаться под перекрестным огнем друзей и родственников их семьи – он сейчас не готов… да и можно ли представить себе такую жизнь? Уставший мужчина искал покоя, а не новых, еще более тяжких, испытаний.
И вместе с тем ясная трезвая часть сознания нашептывала ему: в этом миниатюрном существе – весь ответ. На любые его вопросы. Он нашел женщину, которая соответствовала его натуре, с ней он бы мог обрести себя: она воскресила бы в нем юношеский идеализм и желание «спасать мир», в то же время ничуть не подавляя, – ее мягкость и тонкость, напротив, придавали бы ему уверенности; она превратила бы его в рыцаря, защитника тех, кто действительно в нем нуждался, излечила бы его душу от болезненной зависимости… кроме того – на ней глаз отдыхал. Стоило ему увидеть Клару, как все сомнения готовы были отступить под напором желания к ней прикоснуться. Изначально это была не столько страсть, сколько нежность. Чувство, которое лечит душу. И очищает. Но и темперамент его она приняла бы… он это знал.
         Клара нахмурилась.
          -   А ты бежишь?
          - Да… бегу.
          - Знаешь, я видела сон, нехороший… он хорошо начинался, но потом все вдруг оборвалось… Может, это уже и случается…
         Антон дотронулся до ее щеки.
         -  То, что я уезжаю… для тебя это так?
        Клара смотрела в одну точку. Она как будто застыла. «И как я раньше жила? Когда это чувство было мне незнакомо? Пыталась постичь умом… невозможно!» - теперь она ощущала себя сосудом, вместилищем для свечи, горевшей ровным пламенем. Воспринимала она это как часть божественной энергии, которую надо в себе сохранить во что бы то ни стало. Иначе, «погаснув» внутри, она снова станет самой обыкновенной… Но как это сделать, когда весь мир против них?..
          - Да… как подумаю, что это – все, становится нечем дышать… Но ты не исчезнешь, просто будешь жить в другом городе, будешь мне сниться… наверное… мне будет чем жить.
         Он был изумлен.
         -  Ты так сможешь?
        - Если ты сможешь, и я смогу…
        Антон и Клара посмотрели друг на друга. Он обнял ее, прижал к себе и поцеловал.
         - Но я не хочу, - признался он.
         - Не говори ничего… - встревожилась Клара.
         - Это сон? Он тебя испугал?
         - Испугал… все, что сейчас происходит… я знаю, что мы должны заплатить, что это неправильно… но я не хочу, чтобы ты платил, только не ты. Лучше я.
       - Я виноват больше. Я вдвое старше…
       - Не надо…
         - Мне кажется, что я вдруг очутился в другом измерении… в новом мире, и в нем – только ты и я… и никого больше нет, - взволнованно объяснял он. -  Я только вступил в него, только увидел… и я не готов повернуть назад и отказаться… такое бывает раз в жизни. И это – дар.
         - Раньше я думала, что любовь – это симпатия или влечение… нет, это то, что ты говоришь – другой мир… его больше никто не видит, но ты в нем живешь… и уже не можешь иначе. Я не хочу возвращаться назад. Нет ни прошлого, ни будущего…  все исчезло. Есть только – сегодня, сейчас. Как будто время вдруг остановилось. И я очутилась на острове, где нет ни времени, ни других людей, ни чужих мнений… а есть только ты… и я – совершенно другая, как будто я заново родилась и все вижу впервые.
        - Все так запуталось… жить-то нам среди других людей, чужих мнений, всеобщего осуждения… дело даже не в этом…
        - Я все это знаю. Даже больше того, что ты говоришь. Антон, если хочешь, иди.
        - Не хочу. Но я думаю, что я должен…
         - Иди, если должен, - она говорила сдержанно, с виду спокойно. Антон встал и медленно вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись. Клара закрыла лицо руками.













                Часть шестая

Лада перестала удивляться тому, что происходило в семье подруги – такой, на первый взгляд, тихой и мирной. Она сидела на кухне Анны и ждала, когда та соберется с силами и все ей расскажет.
        - Аня, я удивилась, когда ты позвонила… Ты выглядишь неплохо – наверно, выспалась… я-то думала, ты вся на нервах, глаз не сомкнешь… Я даже не представляю, чтобы со мной случилось такое – моя дочь влюбилась бы в того, с кем я встречаюсь… я бы не знала, что делать.
      -  Подожди, Лада… Я долго думала, а когда все поняла, то успокоилась и уснула.
       - И что же ты поняла?
       - Их просто надо пожалеть, они же несчастные люди… в себе неуверенные… Антон всегда боялся меня потерять, даже когда я признавалась ему в любви, он сомневался… откуда эта его ревность, упреки? Он слишком сильно любил меня и не надеялся удержать. Он понял, что просто не вынесет этого состояния неуверенности… А Клара… тут он достигает сразу двух целей – во-первых, она напоминает ему меня в молодости… мы похожи. Конечно, я была ярче и пользовалась куда большим успехом… но у нас один тип внешности. И характер у нее более мягкий, чем у моей сестры Марты, например. Этим она тоже в меня.
       -  Ты сказала, что он достигает двух целей? Какая вторая? Пока я поняла только то, что она – это молодая версия тебя самой.
       - А вторая – в этом он и самому себе не признается…  он хочет меня уязвить… задеть. Это месть, понимаешь? Но я не поддамся. Я буду выше этого. Мелочность не в моем характере, ты же меня знаешь.
        - Знаешь, что меня удивляет? Ты говоришь об Антоне и об Антоне… а как же Клара? Меня как мать волновала бы дочь куда больше любого мужчины, вообще всех мужчин на планете. Для меня главное – мой ребенок.
        - И для меня тоже, конечно… но с ней все просто, с бедняжкой. Я тебе все объясню.
        Выражение лица Лады стало скептическим.
      -  Интересно было бы послушать.
       -  Она много слышала об этом романе, воображение у нее богатое… вот она и напридумывала себе бог знает что, ей стало жалко Антона, он ведь страдал все эти годы… она захотела его утешить. С детства такая – если ей жалко кого-то, она горой за него стоит. Это может быть персонаж фильма, книги или живой человек… не важно… для нее главное – чтобы он вызывал у нее сочувствие, чтобы она могла сопереживать ему, проникаться его болью… И, может быть, сыграть мою роль… она же всю жизнь слышала, как нас сравнивают и не в ее пользу… моя дочь – не красавица… она, конечно же, милая, но…
       -  Но не ты.
        - Не смейся. Я же серьезно.
        Лада пожала плечами.
        - Да нет, Аня… я не смеюсь. Продолжай.
       - Так вот… она не то чтобы завидовала мне… но мечтала стать на меня похожей. Оказаться на моем месте… вызывать такие же эмоции у окружающих… у мужчин.
          - Понимаю. Ты думаешь, что она тоже подсознательно сводит с тобой счеты, как и Антон?
        -  Они оба любят меня, вот в чем дело… но чувствуют себя рядом со мной неуверенно. И бегут от меня. Но я должна быть великодушной… должна их понять и простить… от всего сердца… Я буду выше всего этого… ты еще увидишь, как я себя поведу…
        -  Так что ты задумала?
        -  Начать новую жизнь. Позвоню Вите, схожу с ним в ресторан…
         -  В тот самый, куда Антон тоже заглядывает?
         - Я этого не сказала.
        -  Но подумала…
          -Я не так примитивна, Лада, это не месть, не сведение счетов, пойми же… Это просто достойный выход – достойный меня и красивый.
        -  Так ты хочешь возобновить отношения с Витей… хотя о чем это я? У вас же ничего не было, но он питал какие-то надежды…
        - Он счастлив только от одного моего присутствия… так почему бы мне не порадовать его? Он такой милый.
         -  Да, конечно… Аня, наверное, ты права… я не знаю… Ты так спокойна, уверена… я не смогла бы держаться так в такой ситуации.
         - Нет, Лада, я пережила целую бурю… ты даже не представляешь, как мне было плохо… я даже гулять вчера не пошла… но потом взяла себя в руки. Посмотрелась в зеркало, увидела синяки под глазами и подумала: «Это не дело». Так не должно быть. Выпила снотворное, легла спать, и все как рукой сняло. Проснулась я совершенно другим человеком, и в голове ясность. Теперь я знаю, как мне реагировать на все это. Возьму паузу, чтобы они почувствовали себе еще более неуверенно… тогда им станет стыдно. Понимаешь, я им обоим дороже, чем они друг другу… я в этом уверена. Лада, они оба придут.
           - Мне бы твою уверенность…
           -  Но ее я приму, а его… уже нет. Но он сам виноват, теперь пусть на себя пеняет. Ему придется остаток жизни прожить, так и не осуществив свою мечту, не женившись на мне… А все слабость его характера, нерешительность… он сам себе все испортил.
Виктора Лада прекрасно помнила. Они со Стасом подтрунивали над его чувствами к Анне. Но сейчас ей стало не по себе. Полный, рыхлый, неуклюжий, болезненно застенчивый… казалось, женщин он просто боится, особенно смешливых, ироничных. Или выглядящих слишком ярко. Анна полностью соответствовала его идеалу – утонченная красота, тихий голос, милая вежливость, мечтательный взгляд с поволокой. Двадцать лет назад он, как и Антон, очаровался. Но при его нерешительности отважиться на откровенные ухаживания было невозможно. Тем более – девушка была окружена таким количеством поклонников. Но романтическое поклонение Анне льстило – и она с удовольствием привечала таких, как этот Витя. Держала их на расстоянии, милостиво улыбалась, принимая знаки внимания и подарки, и позволяла собой восхищаться.
«Но Витя милый – именно что на расстоянии, если остаться с ним наедине, он скучен невообразимо, - размышляла Лада, - но, в конце концов, не мне с ним жить… Впрочем, если Аня задумала кратковременную интрижку…» Единственное, что – он при всей своей наивности и неопытности, невзирая на теперь уже почтенный возраст, все-таки понял бы, что женщина мечты его совершенно не любит и использует для поднятия самооценки. Потому что ей необходима порция восхищения – как витамин. «И что из этого выйдет? Платоническая возвышенная дружба? Или она решит, что его надо вознаградить за преданность?» - Лада не представляла, как могут развиваться события.
Но над его образом жизни подшучивали. Дон Кихот – в двадцать первом веке? Сплетничали о его проблемах – поговаривали, что в свои сорок четыре он до сих пор девственник. Или импотент. Жили они вдвоем с мамой в доме напротив. И та отчаялась обратить внимание сына хоть на кого-нибудь. Смирившись с фотографиями юной Ани Вонсовской в его комнате и потоком совершенно бездарных стихов, которые он ей посвящал.
Стас считал, что для мужчин с сексуальными проблемами неразделенная любовь бывает прикрытием. Но, в конце концов, не у всех вулканический темперамент…


Марта старалась дышать еле слышно, чтобы не разбудить Феликса. Это была необычная ночь – когда свет погас, оба стали смелее, а объятия их и движения напоминали пусть шутливую, но… борьбу. С возрастом она стала терпеливее и терпимее. Научилась ждать, когда другой человек созреет до того, чтобы взять инициативу на себя. Ей это было необходимо. Многие робели в ее присутствии. Интуитивно она почувствовала, что Феликс – не исключение. Он должен был стать хозяином положения. И в то же время… не потерять к ней интерес. А это уже задача посложнее.
Тело у него было юное – если не знаешь, сколько ему лет, можно дать и двадцать семь-двадцать восемь. И в то же время, при кажущейся расслабленности и отстраненности, Феликс был цепким, юрким и… неожиданно мягким. Причем не наигранно. Она его чувствовала – закрывала глаза и представляла себе, как он питается ее энергией и наполняется светом… и этот напряженный взгляд теплеет. «Сколько у него было женщин?» - она решила до поры до времени не задавать ему личных вопросов. Захочет – расскажет сам.
Марте так и не удалось уснуть – она мирно дремала, потом тихо бодрствовала. «Он перестанет нервничать и думать, что надо произвести на тебя неизгладимое впечатление, завоевать… тогда Феликс станет самим собой», - нашептывал ей внутренний голос, к которому она привыкла прислушиваться. Она догадывалась, чего он на самом деле хочет: простоты… не примитивности, а простоты в высшем смысле! Когда не нужно все время хитрить и бояться обнажить частицу души – потому что есть человек, который примет тебя целиком. И не осудит.
Первая ночь – самая трудная. Взаимный страх разочарования, неловкость… Хорошо, что этот психологический барьер они преодолели. И это только начало начал.
  Марта встала с постели, начала одеваться. Феликс открыл глаза.
         -  Господи, уже утро… - сказал он.
         -  Хорошо, что сегодня мне никуда не надо торопиться.
         - А кем ты работаешь?
         Она засмеялась.
          - Кажется, мы говорили о чем угодно, но не об этом. Я продолжаю бизнес отца… это связано с лошадьми.
           - Ах, да… Твой отец… он в них разбирался, любил их, даже больше, чем людей…
         Марта присела на край кровати.
         - Ты его знал?
          - Нет, но слышал о нем. Лошадьми я не увлекался, а вот Антон в юности много времени проводил с ними.
         - Ты, наверное, знаешь, что в молодости он мне нравился…
        -  И даже больше того.
         -  Значит, он проболтался … но это сейчас не важно. Только мне не хотелось бы, чтобы до Ани это дошло.
         -  Я и тебе бы не стал говорить, что-что, а хранить чужие секреты я умею.
         - Так почему же сказал?
         -  Не хотелось бы, чтобы у нас были какие-то недомолвки … Я тебе верю… вот почему – не знаю. Обычно я знаю ответ. Привык все анализировать.
          Она улыбнулась.
         -  Не знаешь – и ладно… ведь так интереснее.
         - Ну, как тебе удалось отвлечься от мыслей о Кларе, Антоне, Ане… о ком там еще?
          Марта вздохнула.
          - Пожалуй … но ненадолго. Они возвращаются … и это тяжелые мысли.
         - Но к ней идти ты не хочешь?
         Марта поежилась.
         - Я не могу… не решаюсь.
         Феликс пристально смотрел на нее.
        -  Надо же… ты – не решаешься… на тебя это не похоже – чего-то бояться.
        - Наверное, так … но это -  мое самое уязвимое место… Я никого не люблю так, как Клару… она – ребенок, которого у меня не было, но которого я считала своим… я больше всего боюсь ее потерять. Боюсь, что я не нужна ей, что стала чужой. Мама вернулась вчера такая подавленная…
        -  Но ты не она. Не бойся. И твоя мама боится вовсе не этого…
        - Я понимаю.


Клара услышала звонок, открыла входную дверь, на пороге стоял Марк. Насмешливые и в то же время ласковые глаза. На мгновение ей показалось, что в нем есть что-то невероятно знакомое… как будто давным-давно, в прошлой жизни, она и Марк знали друг друга. И это ощущение было согревающим. В реинкарнацию она не верила. Но, как и многие люди, задавалась вопросом: откуда родом это странное чувство «узнавания»? Мест, лиц, голосов…
С Антоном было то же самое – но выражено откровеннее, ярче… Или в данный момент жизни он заслонил собой всех прочих? И она была не в состоянии думать о своих близких, потому что видела перед собой только его лицо, слышала только его голос. Как будто была загипнотизирована им. Клара была настолько ошеломлена переменой, которая в ней произошла за такое короткое время, что не знала, хочет ли, чтобы это эмоциональное наваждение хотя бы чуть-чуть схлынуло, отпустило ее… дав возможность переключить внимание и оглядеться по сторонам.
          - Марк… ты здесь? Но откуда узнал…
         -  Конечно, от мамы… а она – от твоей мамы.
          Девушка вздрогнула.
          - И… как она?
         - Что я вижу?  - театрально воскликнул Марк. - Ты чувствуешь себя преступницей и прячешься здесь от праведного гнева… кого? Клара, чего ты боишься?
          - Всего… я всего боюсь… и чего в точности, даже сказать не могу… Заходи.
          Марк прошел в комнату, сел на диван. Клара стояла, прислонившись к стене.
          - Знаешь, а Анна в хорошей форме… Сегодня с утра она просто сияла… мне мама сказала. Я теперь буду вроде как сплетницей – бегать туда-сюда, всем все рассказывать… как соседки Элены в лучших традициях Мануэля Карлоса.
         Клара невольно улыбнулась.
          - Марк…
        -  Что – не продолжать? Эти сведения должны тебя просто убить. Мать шепнула мне по секрету, что Анна собирается начать новую жизнь и забыть о старой любви. Похвально, ты не находишь? Совсем как Элена…
         Клара покраснела.
         - Нет-нет… не сравнивай маму…
        Марк пристально смотрел на нее. За считанные дни эта девушка так изменилась. И вспомнился ему фрагмент из романа «Обломов»: «Эти два часа и следующие три-четыре дня, много неделя, сделали на нее глубокое действие, двинули ее далеко вперед. Только женщины способны к такой быстроте расцветания сил, развития всех сторон души. Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по часам. И каждый час малейшего, едва заметного опыта, случая, который мелькнет, как птица, мимо носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро девушкой: она следит за его полетом вдаль, и кривая, описанная полетом линия остается у ней в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком. Там, где для мужчины надо поставить поверстный столб с надписью, ей довольно прошумевшего ветерка, трепетного, едва уловимого ухом сотрясения воздуха».
        - А ты ведь сравниваешь… ну, признайся … сравниваешь, но гонишь от себя эти мысли… потому что ты и так чувствуешь себя виноватой.
          -  Марк, ты правда хочешь помочь? Для тебя это не развлечение?
         - А что – похоже на то?
         Клара подошла к дивану, села с ним рядом.
          -  Эту комнату я уже видеть не могу… я здесь как в клетке. И выхода нет. Да, я виню себя… и ее виню… и что делать, не знаю.
         -  Клара, ты так мало знаешь Антона… больше всего меня удивляет именно это.
        - Я понимаю. Я не была влюбчивой, даже думала, что мне это не нужно… Мама в моем возрасте уже пережила не одно увлечение, я же – практически ни одного. Только фантазию, связанную с моим школьным учителем, мне тогда было пятнадцать лет… Марк, я и себя-то толком не знала… и мучилась из-за этого. Чувствовала себя просто тенью какой-то, а не живым человеком… мне казалось, что в других есть жизнь, а во мне – нет. Иногда что-то вспыхивало… освещалось внутри крохотной свечкой… но ненадолго. По большей части мне просто казалось, что меня не существует. А когда он появился…  все прояснилось. Мне кажется, я сразу все про него поняла – и как он жил, и как он рос… все-все-все. Его боль, неприкаянность… я это видела. Как будто это материально, и можно потрогать, пощупать страдание человека... до него дотянуться и разглядеть… как под лупой.
       - И ты… ожила?
       -  У меня открылись глаза, все внутри заболело и в то же время так радостно стало, светло… Появились откуда-то силы… вообще у меня их немного. Я не такая, как Марта, я слабая. Но это чувство питает меня, заряжает энергией… Он говорит, если бы я не была дочерью своей мамы… но мне-то вот кажется, что наше сходство тоже его привлекло…
      -  Как все сплелось. Врать не буду, не знаю я, как развязать этот узел. Но скажи честно, если бы Анна сейчас нашла себе кого-нибудь, и у нее все было бы хорошо, угрызения совести отступили бы…   вы решились бы на какой-то поступок?
        Клара усмехнулась, в голосе ее ощущалась горечь.
        - Если так, то мы трусы… так получается?
        - Ну… если сами решиться не можете.
        - В том-то и дело… не можем. Наверно, не сможем вообще.
         - Даже зная, что Анна не очень-то и страдает…
         - Не надо о маме…
         - Но ты же об этом думаешь.
        -  Но не хочу говорить… не могу.
         Марк вздохнул и обнял Клару.
        -  Я намеренно все упрощаю, шучу… хотел даже прийти и спросить: как там роман века… трагическая запретная страсть отвергнутой дочери? Думал, тебе станет легче, похоже, не стало…
         Клара смотрела на него.
         - Марк, а что тебе до меня?
          Он внезапно смутился.
         -  Не знаю… Но, если хочешь, уйду.
          - Нет, я не хочу… знаешь, рядом с тобой легче дышится… наверно, я слишком серьезная, до такой степени, что и сама от себя устаю… А ты… как солнечный зайчик – легкий, веселый… мне всегда этого не хватало. Когда ты появляешься, я оживаю. Но что я тебе могу дать?
       -  Уж, конечно же, не сочувствие… я не герой дамского романа, и проливать слезы над моим разбитым сердцем никто не будет, - сказал он прежним легким тоном.
       Клара засмеялась, ее глаза как будто ожили.
       - Я как раз собиралась в кафе позавтракать… не хочешь со мной?
        Марк комически вытаращил глаза.
        - Ты небось ничего не ела весь день? Я так и знал, то-то ты похожа на привидение. Но героине трагедии так положено, верно?
          Клара зажала рот рукой.
          - Ну, все… я сейчас лопну от смеха. Идем-ка лучше, - она встала.
           - Ну, хоть какую-то пользу принес.
          Марк поднялся и протянул ей руку. Клара сжала его ладонь.
          Антон шел по улице и забрел в первое же кафе, которое увидел. За одним из столиков сидели Марк и Клара. Он заметил их и сразу же вышел на улицу. Завернул за угол и стал ждать. Через несколько минут Марк и Клара вышли. Антон наблюдал за ними из-за угла.
          - Последую твоему совету, только не знаю, получится ли, - услышал он голос Марка.
         - Какой же это совет, Марк? Так – промелькнула мысль… даже не знаю, стоящая или нет.
         - Я просто задумался – не так легко настроить себя на серьезный лад в роли Лира, если твоя природа не такова. Хочется смеяться над каждой строчкой, произносить все как бы в шутку… но это будет ошибкой, я погублю роль.
         - Для тебя это так важно – именно Лир?
          - Наверное, да… потому что он не похож на меня, - голос его звучал спокойно, задумчиво.
          - Ведь ты что-то чувствуешь, когда говоришь это… шутить тебе вовсе не хочется… Представь себе, что тебе эта роль совсем не удалась, что ты превратил ее в фарс, в насмешку, и как – тебе весело?
         - Нет. Для меня это – поражение, это значит, что я не справился, я не актер…
         - Если ты будешь держать это в голове – как картинку: вот, у меня не вышло… тогда и желания издеваться не будет. Тебе будет по-настоящему грустно.
        Марк вздохнул.
         - Боюсь, я уже загрустил…
         Клара улыбнулась.
         - Вот что значит общение с кем-то вроде меня – ты меня веселишь, а я – вгоняю в тоску. Если захочешь испортить себе настроение, приходи снова.
         Марк засмеялся.
         - Ну, ладно, пойду репетировать, а не то серьезный настрой улетучится.
         Он поцеловал ее в щеку и ушел. Клара вслед помахала ему рукой. Она медленно побрела по улице в сторону своего дома. Антон вышел из-за угла и медленно последовал за ней.  Переведя дух, он остановился и долго смотрел, как девушка удалялась.
Теперь Антон стал осознавать, о чем говорил Феликс, и почему к Кларе тянутся самые разные люди… о чем она и не подозревает, считая, что нагоняет лишь скуку и переживая из-за этого.
         На противоположной стороне улицы остановилась машина. Из нее вышли Анна и Виктор. Этого недотепу Антон прекрасно помнил. Бывает, что такие с виду рохли наделены прекрасной душой, но, как ему казалось, это был не тот случай… Боязливый по натуре, Витя был задавлен жестким воспитанием и стал бояться всего и всех. Преодолеть свои страхи он даже и не пытался.  В выдуманной романтической привязанности к Ане Вонсовской Виктор нашел для себя отдушину, не особо вникая, что она реально собой представляет. Ему достаточно было загадочной недосказанности, мимолетных улыбок, ускользающего взгляда, чтобы придумать сказочное внутреннее содержание, соответствующее внешнему облику. И он готов был вечно любоваться ее лицом и фигурой, целовать ручки и млеть как школьник.
«А сам-то я – что?» - вдруг задался вопросом Антон. «Сейчас поцелует ей руку», - не успела эта мысль промелькнуть в его сознании, как Виктор покорно прикоснулся губами к протянутой руке. На лице Анны разлилось блаженное удовлетворение: королева, довольная своим придворным. И ни следа тревоги за дочь… вообще за кого бы то ни было.
«Господи, ну какой же я идиот!» - бормотал Антон, поспешно удаляясь, чтобы они его не заметили. Он вдруг прозрел. Окончательно и бесповоротно. Лишившись последних остатков иллюзий.


         Феликс с любопытством смотрел на своего друга, который был сам на себя не похож. Антон стоял у окна, Феликс устроился на диване с чашкой кофе.
       - Ты все время молчишь… о чем думаешь? И что такого случилось сегодня?
         - Да ничего… Мне вдруг показалось, что я вообще сюда не приезжал… жизнь идет, как могла бы идти без меня.
           - Но разве не этого ты хотел, решившись уехать? Чтобы тут без тебя все наладилось?
         - Да.
        -  Но я чувствую, ты не рад… эгоистично с твоей стороны.
        -  Да, наверное… я никогда не был ангелом, даже не знаю, можно ли назвать меня неплохим человеком… не знаю. В молодости мне казалось, что у меня есть характер и воля… сейчас не уверен. Я как-то ослаб и обмяк… ни на что не решаюсь. И чувствую – все закончилось, не успев даже начаться, я теперь уже не узнаю, что могло быть… какое бы дерево выросло из этого семечка.
         -  Ты о ком говоришь? Об Ане… или о Кларе?
Антон понимал причину своей странной раздвоенности. Прежнее чувство еще жило в нем – вплоть до сегодняшнего дня. И новое чувство не могло расцвести, ему мешали… остатки того, что было. Одна любовь проходит – медленно, мучительно, а другая терпеливо ждет, когда он внутренне освободится.
         - Я видел сегодня обеих. Аня выглядит великолепно, мне всегда нравилось на нее любоваться… тут ничего не изменилось… Но я почему-то вспомнил ту книгу, которую читал в юности… тогда, мне кажется, я ее и не понял… а вот сейчас понимаю.
         - Какую же?
         - «Кукла»… роман Болеслава Пруса… ты знаешь, конечно…
          - Да знаю… - Феликс был удивлен. -  Антон, ты изменился…  мне почему-то  казалось, что у тебя глаза на нее не откроются – на твою любимую Аню… Ты так и будешь видеть загадку, которую хочется разгадать, и не поймешь, что разгадка элементарна.
        - Это был просто мираж, погоня за пустотой… вот как у Вокульского, героя той книги, а он был примерно моего возраста и, уж конечно, умнее, а извел себя, чуть с собой не покончил...  – подхватил Антон. - И из-за кого? Что в ней есть – так это лишь нарциссизм… неотразимая самовлюбленность… и все. Видишь ли… это все.
        -  Я видел, Марта всегда это знала… но я не думал, что ты…
        - Я чувствовал… еще некоторое время назад… но как-то смутно… мои ощущения были еще неокрепшими, они недозрели до того, чтобы облечься в слова… но сегодня – увидел все тот же взгляд… безмятежный, улыбку – самодовольную… и вдруг вспомнил ту книгу… Вокульский из-за своей куклы под поезд бросался… я в юности жить не хотел, потеряв ее… Прекрасная Изабелла… что ж, Аня тоже прекрасна. Снаружи.
          Феликс покачал головой. Ему скорее была понятна влюбленность в плохих людей, нежели в пустых. Плохой – это хоть какое-то внутреннее содержание, пусть и со знаком «минус». А Анну он бы сравнил с нежно-изысканной конфетной оберткой, которую развернешь – а внутри ничего. Конфету случайно забыли вложить! Так что даже сказать нельзя, нравится она на вкус или нет… Это обаятельное существо состояло из красивых фраз, вычитанных из книг, красивых поз, увиденных в фильмах и на картинах известных художников. Она стремилась быть эстетичной внутри даже более чем снаружи. «Сделайте нам красиво!» - как в знаменитой пьесе. И с возрастом это могло стать смешным. «Джулия Ламберт отчетливо понимала, когда она играет и держит театральные паузы, прежде чем разразиться обдуманным монологом, но Анна действительно не осознает, что именно так проживает жизнь, у нее как будто отсутствуют подлинные душевные порывы», - попытался сформулировать свои ощущения Феликс. У той же скандалистки Риты они еще как есть! В ней больше жизни. Она – как выясняется, никакая не кукла. Но вслух Феликс этого не произнес.
           - Антон, в книге не так все просто… она же решила уйти в монастырь.
          Антон устало вздохнул.
         -  Всех подробностей я не помню… наверное…
         - Увидеть бы Изабеллу спустя двадцать лет… возможно, она не казалась бы такой уж загадочной, неуловимой… с возрастом в людях проступает их суть – куда определенней, чем в юности.
          - Клару я тоже видел… с ней был молодой человек. Кажется, он живет по соседству с Аней…
         - Так вот в чем дело, Антон! Ты поэтому в таком настроении целый день?
Ему впервые показалось, что Клара может быть сложнее, чем он о ней думает. И при всей ее преданности… если он и станет для нее центром Вселенной, то на какое-то время. «Прав Феликс, эта девушка создана для исцеления… мне казалось, что только меня самого, но это не так… исцеления окружающих».  Но иначе, зацикленная только на нем, она бы ему наскучила – Антон себя знал. «У Клары – призвание… и я… возможно, лишь помог ему проявиться», - понял он.
          - Для нее будет лучше, если я навсегда исчезну… - взволнованно твердил он.  -  Понимаешь, в чем разница? Я думаю не о том, что это даст мне, а о ней… что я могу дать ей? Поссорить ее с родными? Когда я был одержим Аней, таких вопросов не задавал… это и вправду была одержимость, болезнь… болезнь эгоистична, больной зациклен только на том, что он чувствует…
         Феликс скептически смотрел на него.
          - Зная тебя, Антон, я не верю, что ты теперь уж совсем альтруист. Все-таки что ты сам чувствуешь к этой девушке?
          Антон отошел от окна и сел рядом с Феликсом.
          - Что-то странное… я и слов не могу подобрать. Но мне кажется, передо мной – другая реальность… непознанная… незнакомая и пока непонятная… Это чувство совсем не похоже на то, что когда-либо было. Я сам другим становлюсь – как будто второе зрение открывается, обостряется слух, вырастают крылья… я вижу то, чего раньше не видел, не замечал… Весь мир изменился… смотрю на все с совершенно другой высоты.
        -  И ты теперь должен уйти, отвернуться, забыть… ведь это твой долг?
        -  Забыть невозможно… но вот уйти… или остаться… не знаю. Ни на то, ни на другое я не нахожу в себе сил.



В зрительном зале студенческого театра на первом ряду сидели Марта, Вера, Лада, Стас и Вадим. Клара нашла себе место в середине зала. Анна и Виктор – во втором ряду. Когда спектакль закончился, раздались бурные аплодисменты. Артисты вышли на сцену кланяться публике. После их ухода зрители поднялись со своих мест. Лада заметила Клару. 
         - Смотри-ка, Клара пришла… - сказала она Марте. Та оглянулась.
         - Да, действительно…
         -  Может, приходит в себя? Эта глупость у нее уже из головы выветрилась? – спросила Вера.
        -  Не знаю-не знаю… - голос Марты звучал неуверенно. - Ане сказать?
         - Она и сама увидела,  -  Вера кивнула в сторону Анны, застывшей на месте. Клара, заметив своих родственников, остановилась. Они подошли к ней. За ними следом – Анна.
         - Клара… - Марта замялась. - Марк, наверно, сказал тебе, что после премьеры он приглашает всех в ресторан?
        - Да… но я его предупредила, что не останусь.
       -  Дочка… но почему? – мягко спросила Анна. -  Сходи, развеешься. Я тебя познакомлю с Витей… - она спохватилась. -  Ах, да, вы ведь знакомы…  просто он к нам давно уже не заходил…
Клара была благодарна матери за то, что она сделала первый шаг, - да еще так естественно. Хотя и понимала, что ей движет: желание продемонстрировать, насколько она выше любых обид. И, возможно, уязвить Антона, используя для этой цели Виктора. Чтобы пошли разговоры…
Она пыталась проанализировать свои чувства к матери. Клара всегда подстраивалась к ней, угадывая, что та хочет услышать. Но бессознательно. Ей доставляло удовольствие поднимать настроение Анне, маму она всегда очень любила. Но это чувство отличалось от привязанности к тете и бабушке…  Всегда ей внушали, что маму не стоит огорчать, и лучше излить душу тете. Потому что Анну в семье считали хрупкой, нуждающейся в защите, а к Марте относились так, будто она из железа и бетона.
Только теперь Клара стала понимать Марту: причины ее давнего скрытого раздражения на сестру и тех, кто ей во всем потакает. Та считала Анну эгоистичной, самовлюбленной…  В самом деле, себя она любит больше, чем других. Бабушка завидовала этому ее качеству, считая, что так и надо. «Но ведь это очень скучно… в самом деле так жить, как она, в ожидании комплиментов и нежностей… занятая собой… неспособная проникнуться чужой болью…» - думала Клара, пытаясь представить себя на ее месте. Она доросла до четкого видения людей, которых с детства любила отчасти слепой нерассуждающей любовью.
Но она никогда не сможет откровенно выяснить отношения с матерью. Потому что той это совершенно не нужно. Анна хочет царить в своем кругу и снисходить до окружающих. Ей нужны бесконечные подтверждения ее превосходства – насколько она красивее, лучше других. И единственный способ общения с мамой – подстраиваться под нее… как раньше. «Она мне ничего плохого не сделала… да и Антону – тоже. Человек не виноват в том, что он такой, какой есть, и от природы чем-то обделен. Мама обделена способностью к полновесному состраданию …  Ей не дано это качество…  как другим - музыкальный слух, например...  Она может попытаться это сострадание изобразить, но она его не ощущает. И нельзя ее за это казнить. Наверное, папа всегда понимал это.  Любил ее за те качества, которые в ней есть, и не ждал проявления других», - осознала девушка.
        - В самом деле, Клара, пойдем… - Вера с надеждой смотрела на внучку.
       - Хорошо.



 В ресторане Марта, Вера, Клара, Анна и Виктор уместились за одним столом, семья Поленовых – за другим.   
      - Я не разочаровал тебя, дядя? – шутливо спросил Марк у Вадима.
       - Ты не посрамил честь семьи, - Вадим кивнул с важным видом. Стас рассмеялся.
        - Да уж, нашу честь посрамишь… мы ведь Ротшильды.
      - Не суди по себе, Стасик, может быть, для тебя наша фамилия – набор букв, а для меня – нечто большее.
      -  Ты хотел бы прославить ее? – спросила Лада.
      - Мне это УЖЕ удалось, Лада, странно, что ты этого не заметила… впрочем… мы с тобой вращаемся в разных кругах.
 Лада и Марк обменялись понимающими улыбками. «Вот кого мне надо было изображать в роли Лира», - племянник наблюдал за дядей как за интересным человеческим экземпляром, отмечая про себя его мимику, жестикуляцию, пластику, запоминая любимые словечки и интонацию, с которой он их произносит. Он понимал, что семье Марты сейчас ни до чего, и даже не спрашивал у них, понравился спектакль или нет. Режиссер был доволен. Он сказал: «Тебе удался если не образ наивного напыщенного осла, то, по крайней мере, искренне страдающего человека».  Но он был прав, говоря о том, что путь к славе – это роли, в которых раскрывается индивидуальность актера. Близкие ему по сути. А Лир – его полная противоположность. Другое дело, что славы Марк не искал. А режиссер считал, что нужно сначала ярко заявить о себе, вызывать у зрителей конкретные ассоциации, а потом уже преодолевать наработанные штампы и клише и ставить перед собой иные задачи. «Возможно, мне так и следует сделать – возьму яркие искрометные роли… насмешников. Типа Фигаро, например. Чтобы я ассоциировался со смешливым хитрым пройдохой, а не впадающим в маразм королем», - размышлял Марк. А потом… такие роли от него никуда не уйдут.
 В зал вошла Рита. Она увидела Вадима и демонстративно отвернулась. Но он заметил ее.
      - Да что это такое! Стоит моей жизни хоть немного наладиться, как появляется эта девица…
        -  Ты знаешь, какие у нее были неприятности? – поинтересовалась Лада.
         -  Брат мне рассказал. Только какое мне до этого дело? Строит из себя невесть что, нос задирает … а сама… неудачница. Ничего не добилась…
       -  Тогда как ты, дядя … - подхватил Марк.
       - Я – человек уважаемый. И не собираюсь опускаться до того, чтобы общаться с этой… на равных. Еще чего!
        Лада не выдержала.
         - Ты ведешь себя как подросток … У бедняжки проблемы… нет бы ей посочувствовать, а ты только злишься и припоминаешь свои обиды, высосанные из пальца… Вадик, нехорошо.
         Он поджал губы.
          - Я, как видишь, молчу … А она на меня все таращится… Вот, поглядите-ка.
        Поленовы оглянулись и увидели Риту, которая устроилась в заднем конце зала. Она спокойно ужинала.
          - Дядя, ты меня извини… но, по-моему, это ты за ней наблюдаешь.
         Вадим возмутился.
         -  Да за кого ты меня принимаешь? Чтобы такой человек, как я, наблюдал… за кем? Да ты что?
       - Я же не говорю, что она тебе нравится… но ты на нее смотришь … а почему, я не знаю.
        - Нравится! Еще чего скажешь! Я что, идиот? Она скоро свалит отсюда в Москву, здесь ей делать нечего.
        - Похоже, что и там тоже. Она жила отчасти за счет помощи Антона, давно уже не работала …  век модели короток, а ничего другого она не умеет. Так что, если с ним не помирится, ей придется искать… - Лада размышляла вслух.
       - Другой кошелек! Во-во… только я – не лопух, как ваш этот Антон… мне не нужны какие-то взбалмошные аферистки… рядом со мной будет приличная женщина… или вообще никакой. Такую я и на порог не пущу.
        Лада насмешливо смотрела на Вадима.
        -  Да она к тебе на порог и не просится … в твою сторону даже не смотрит.
        Он быстро обернулся.
        -  И, слава богу. Я не хотел бы стать очередной жертвой этой мошенницы. Разыграла номер с таблетками, думала, это подействует на того простофилю… но на меня – точно нет. Я не дурак.
        - Да с этим никто и не спорит,  - заметил Марк, пряча улыбку.
Вадим действительно глаз с нее не сводил. Он не мог признаться, что его уязвил поступок Риты. «Все это время она болтала со мной, кокетничала, а сама… только об этом Лосеве и думала. И после всего… глотает таблетки… черт, ей нужен он, а не я. А меня она просто использовала. Чтобы он приревновал», - понял раздосадованный мужчина. Частично он был прав. Но если поразмыслить… «После всего»… А что у них было? Разговоры, выпивка… Откровения…  Рядом с этой женщиной у него возникало странное ощущение, что окружающий мир испарился, и они остались вдвоем на необитаемом острове. Но как будто боятся друг друга, поэтому делают вид, что испытывают только злость.  И бегут от этого страха в ссоры, бесконечные пререкания… не решаясь замолчать и вслушаться в самих себя.


        Вера, выпив вина для храбрости, смотрела на Анну, Клару и Марту. Выражение ее лица было вызывающим.
       - Мама… что ты молчишь весь вечер? – спросила Марта. - Может, домой пойдем… поздно уже.
         - Я долго молчала… думала, что и буду молчать, ведь не к чему вам знать это… но теперь я решилась. Аня, Клара… Марта… возможно, вы меня не простите, но так будет лучше.
       Анна растерялась.
       - Мама… да что с тобой?
         - Я не могу это видеть – как рушится наша семья, как мать, дочь, сестра избегают друг друга… не хотят друг на друга смотреть…
         - Да нет… все не так… ты нагнетаешь… - спокойно возразила Анна.
         - Аня, сейчас помолчи и послушай меня. Из всех нас только ты сейчас чувствуешь себя более или менее в своей тарелке… а остальные – нет. После того, что я вам скажу, станет хуже… но только на время. Потом вы поймете… поймете, что надо выбрать друг друга… а не его, не Антона… он этого совершенно не стоит… Слава богу, что Марта забыла его, но я не ожидала, что Клара… что ты… спустя столько лет…
         Девушка внимательно смотрела на нее.
        - Ты что-то мне хочешь сказать… открыть какой-то секрет?
        Виктору стало неловко. Он поднялся.
         -  Простите, мне кажется, что я здесь лишний.
          - Но ты позвонишь мне? – спросила Анна.
         -  Конечно, - он быстро вышел из зала. Анна была раздражена. Она надела платье цвета морской волны, убрала волосы в пучок, - рассчитывала произвести впечатление, думала, мать обрадуется, увидев ее с давним преданным поклонником, который никогда ее не раздражал, в отличие от Антона. Но Вера, казалось, была недовольна. И только теперь Анна поняла, почему. Она хотела собрать всю семью и открыть какой-то секрет. И посторонние не должны были при этом присутствовать. Но почему такая срочность? Нельзя было подождать?
          - И надо тебе было, мама, испортить весь вечер…
         Марта смотрела на мать.
         - Я знаю, что у тебя на уме … Но ты же сама не хотела ей говорить…
         - Ей – это кому? Речь теперь о другой …
«Вот оно – наказание», - молнией пронеслось в сознании этой женщины. Теперь Клара может от нее отвернуться. Решить, что она – обманщица. Утратить доверие к ней навсегда. Как она сама бы в юности на такое отреагировала? Марта не знала. Но понимала, что это стало бы страшным ударом. Тогда она серьезнее относилась к таким вещам, это сейчас для нее мимолетная связь, случайный секс – это так … В молодости люди все преувеличивают, придают глобальное, вселенское значение словам, прикосновениям… а в ее возрасте…
«Мать хочет как лучше, она готова пожертвовать нашими отношениями с Кларой ради ее же блага… лишь бы она держалась от Антона подальше», - Марта вздохнула.
         - Да что происходит? Что вы темните? – недоумевала Анна.
        - Аня, ты помнишь, Антон нравился Марте… еще давно, в юности.
         - Помню, конечно.
         - Когда ты его бросила, он решил отомстить тебе и пришел к ней… вот так появился однажды ночью. И она его не прогнала. Он ей предлагал даже выйти за него замуж, уехать с ним… и все это – тебе назло.
        -  Он же был пьян… - возразила Марта.
         -  Но не настолько, чтобы совсем на ногах не держаться и не соображать, что он говорит… Аня, я знаю, тебе неприятно об этом узнать сейчас, но ведь между вами все кончено… и, слава богу, что ты и Марта – обе его разлюбили. Но Кларе полезно узнать это, пока он еще окончательно не заморочил ей голову.
         Клара смотрела на Марту.
       - Все это правда?
         Марта опустила голову.
         - Да … правда. Как видишь, не мне учить тебя жить, я сама таких дров наломала.
         Анна была поражена.
         - Подумать только, а мне он ничего не сказал… значит, струсил… как гадить, так исподтишка, то с сестрой, то с дочерью … А ты, Марта, честная и прямая… ты тоже молчала… да как ты вообще могла мне в глаза смотреть, как на такое решилась? Пусть даже я с ним порвала … но… ты подумала, каково мне будет это узнать… ты, наверно, смеялась надо мной все эти годы, смеялась сейчас, когда видела, что мы встретились снова…
         - Нет, только не это… я не смеялась. Все что угодно … но этого не было.
         - Это я запретила ей говорить, Аня… она бы сказала. И ничего хорошего бы из этого не получилось. Если бы не история с Кларой, я так и молчала бы…
         Анна закрыла глаза, вздохнула.
         - Ну, все… помолчите… не дергайте меня больше. Я и так столько перенесла… Я, конечно, прощу их обоих, иначе это была бы не я… но мне нужно время… тебя-то я понимаю, мама, ты не хотела меня огорчать… это так мило с твоей стороны, ты меня берегла…
         - Я старалась. Клара, ну, что ты молчишь… скажи что-нибудь…
        - Бабушка… - Клара встала. -  Ты думала, что у меня это вызовет отвращение … нет, я рада, что все узнала, я рада…
         Анна в ужасе смотрела на дочь.
         - Клара, да ты с ума сошла!
          - Мама… бабушка, Марта… Вы жили так, как хотели, совершали ошибки… Антон совершал … И что из того? Разве жизнь идеальна, человек идеален? И можно прожить без ошибок? Нельзя. Они тоже что-то дают… иной раз очень многое.
         Вера схватилась за голову.
  - Я не ожидала, что на тебя это так может подействовать…
Взгляд девушки прояснился. Всю жизнь она страдала, потому что не понимала, какая она на самом деле, боялась быть плохой …  Психолог в школе так и сказал ей: «Девочка, ты слишком зациклена на том, чтобы не нарушать всевозможные правила. И не разочаровывать окружающих. Когда ты вырастешь из этих страхов, как из детской одежды, ты поймешь, какая ты на самом деле. У тебя сформируется реальное представление о себе». И теперь, благодаря Антону, она стала видеть собственные очертания, вглядываться в них и узнавать… женщину, которая вдруг решилась пойти наперекор всем … Потому что это нужно Антону? Или ради того, чтобы понять себя, наконец? По крайней мере, сделать на этом пути первый шаг. Ей нужно выйти из роли хорошей и стать… плохой? Нет, реальной!
         - Да, бабушка, ты ошиблась, - решительно возразила Клара. -  Ты думала, что я приду в ужас и отшатнусь … нет, я не фарфоровая статуэтка, которая боится испачкаться.
         - Но ты же к нему не пойдешь…
          - Я не знаю. У вас обо всем свои представления … Бабушка мечтала об идеальной семье, Марта – об идеальном герое, мама… о том же, к тому же и об идеальной дочери. Что вам дороже – фантазии или реальность? Я не идеальна, Антон тоже … И я могу это принять. Вы же исходите из того, как ДОЛЖНО БЫТЬ… в ваших мечтах. Какой я должна быть, каким он, какой – наша семья, и вы все друг для друга… Но, как должно быть, не знает никто. Я больше не буду бояться ошибки, бояться проступка… я буду такой, какая я есть … а иначе… я никогда не узнаю себя.
         Клара ушла.
          - О, Господи… - простонала Вера.


         Клара медленно шла по улице. Стемнело. Антон стоял и ждал ее около дома. Она остановилась. Зачем он пришел… попрощаться? Но ведь он уже это делал. И вот – снова здесь.
Из-за любви к Анне он себя потерял – положил жизнь на то, чтобы стать холеным, преуспевающим, принятым в кругу людей определенного материального достатка. Ведь только тогда его бы сочли достойной ее! Все эти годы он подсознательно надеялся в один прекрасный день предстать перед ней в новом качестве, и тогда… Он перечеркнул свои юношеские мечты и постарался стать тем, кем его хотели бы видеть другие. Потому что он был одержим. И эта эмоциональная волна смыла в нем все прочие мысли, чувства, привязанности… Она его нивелировала. Сделала никаким. Кто он теперь? Холеная бородка, элегантный серый костюм, шарфик, счет в банке, высокая должность … И подспудное презрение к самому себе, у которого недостало силы воли, характера на то, чтобы выбрать призвание, свою собственную мечту, предпочесть ее этой унизительной зависимости…
С Кларой он мог бы себя обрести. И вновь ощутить прилив юной энергии, желание помогать бедным людям – это было бы сродни очищению после всех этих в сущности бесполезных лет, когда он делал вид, будто решает надуманные проблемы, утратив всякую способность удивляться, радоваться жизни. Но надолго ли? «Пусть это продлится столько, сколько сможет продлиться… вполне возможно, мне этого хватит». Антон ощущал некое подобие христианского смирения – он был благодарен судьбе или богу за эту встречу. И достиг того возраста, когда ценят мгновения… не мечтая о большем.
        - Ты не уехал.
        -  Нет еще…
        Она смотрела на него совершенно спокойно.
        - Все никак не можешь решиться, куда повернуть – вперед, назад или влево…
         - Я думал, увижу тебя и пойму, наконец…
Он ясно понял одно – что она решилась. И страх отступил – он протянул руку и сжал ее пальцы. Клара вздохнула. И ему показалось, дышать стало легче, как будто они с ней – единое целое. Ее глаза, казалось, впитывали его сомнения – как губка. И они исчезали одно за другим. Он в ней растворялся. И призрак прежней любви уже не стоял между ними. Антон ощутил, что больше не в состоянии воскресить его даже мысленно…
         - Ты говоришь как ребенок… - ответила девушка.
        Антон обнял Клару и поцеловал.
        - Я не уйду.


           Сестры сидели на кухне в квартире Анны. Обе чувствовали себя усталыми, вымотанными. 
Марта вспоминала, какое лицо было у Веры, когда она вызвала такси и попросила увезти ее.  «Для матери это – поражение. Она долго берегла этот козырь, чтобы выиграть главную битву… Она видит опасность в Антоне… но он всего лишь лихорадочно пытался добиться от Ани откровенных признаний, выявить ее суть…» - Марта понимала, что рассказ о ее поступке пробудил в Кларе смелость и вызвал желание сделать шаг навстречу реальному миру. Не боясь реакции окружающих.
Осуждать тетю та вряд ли будет.  Вообще не в ее характере – голословно судить. «Это я первую половину жизни сначала искала ярлык, который можно приклеить к человеку, потом допускала мысль о том, что у него могут быть смягчающие обстоятельства. Клара совсем не такая. Она сначала старается во всем разобраться, всех понять, и только потом делает выводы. Вернер тоже был терпимым человеком. Девочка пошла в него», - поняла Марта.
Но старая боль на мгновение дала о себе знать… Марта теперь ясно представляла, насколько такая упертая резонерка, какой та была в юности, должна была отпугивать Антона. Его привлекали женщины хрупкие, беззащитные… с виду! А она, Марта, могла показаться мужеподобной. Даже не столько снаружи, сколько внутри… С ее прямотой, бескомпромиссностью, резкостью, дерзостью, бесшабашной смелостью…
Антон был ее поражением. Причем настолько горьким, что это могло непоправимо подорвать ее самооценку. Но Марта вооружилась терпением и отказалась от своего прежнего отношения к жизни. Усвоила легкий, ни к чему не обязывающий тон, закрылась от мира броней. И никого не впускала глубоко внутрь…
Кроме Клары. Сама о том не подозревая, эта девочка учила ее понимать, прощать, быть снисходительной. Она зря опасалась гнева племянницы. Но их идиллия не могла длиться вечно. В какой-то момент должен был появиться человек, который станет для девушки важнее всего на свете… это необходимый этап взросления.
          - Знаешь, мне совершенно не хочется тебя упрекать… - говорила Анна. - Проблема в том, что мы влюбились в неподходящего человека… и теперь Клара… она совершила ту же ошибку. Какие у него достоинства, ну скажи мне? Какие?
         - Я думала об этом.
         - Правда? Значит, ты тоже поняла, что он недостоин любви ни одной из нас?
       - Я в нем разочаровалась, но для себя лично… да, он не такой, каким я считала его… но все же… в нем много хорошего. Хотя оно и не лежит на поверхности. Ты говоришь, что Клара совершила ошибку… Аня, ты не понимаешь ее. И мама, и она тоже… Вы не понимаете, что Кларе не нужно то, что, возможно, так нужно вам и многим женщинам… Надежность, уверенность в завтрашнем дне, ощущение, что на этого человека можно положиться, сила характера… Ей не нужно все это в мужчине. Такой ее не привлечет, и, возможно, она его - тоже… Все очень сложно…  Именно своей слабостью и ранимостью, неспособностью сделать правильный выбор, определиться в жизни… именно этой своей полудетской неприкаянностью он ее так зацепил. Кто знает, как это назвать? Материнский инстинкт? Потребность опекать, заботиться о более слабом? Возможно… как ни странно, но она в большей степени – мать для него… мать, которой у него не было. Хотя сам он мог этого не осознать.
        - Это он должен больше заботиться о ней… кто кого старше на двадцать лет, Марта?
          - Да, он – ее… но по характеру именно он – дитя. Благодаря ему, она почувствовала свою силу, расправила крылья… И теперь этого у нее не отнять.
       Анна вздохнула.
        - Если бы я хоть на секунду предположила, что Антон ищет в женщине мать… я бы забыла о нем очень давно.
        - В какой-то степени все ее ищут… я искала отца… но в какой-то момент поняла, что не хочу заменять его. И вообще – не стремлюсь к сильным чувствам, так, как я раньше их понимала…  мне больше не нужен дух приключения или какой-то романтики… мне нужна правда. О жизни и о себе. Мне просто нужны откровенные отношения – безо всяких иллюзий. И в этом есть особая прелесть.
         - Хорошо хоть ты больше меня ни в чем не упрекаешь… я же чувствовала… тогда в молодости, что ты считаешь меня виноватой перед Антоном… ты сама видишь теперь, какой он. Я была права, выбрав Вернера… какой глупостью было жалеть… нет-нет, я не жалею… Он никогда не доставлял мне хлопот, заботился и обо мне и о Кларе, о маме… конечно, бывало с ним скучно… но все же… я думаю, мама права. Я теперь понимаю, что мне нужен именно такой человек, как он. С ним можно быть совершенно спокойной. У него нет всех этих проблем, детских комплексов, неуверенности… я не хочу возиться с этим, я не собираюсь быть ничьей нянькой, мне это не нужно.
         -  И ты права… для себя. Каждый вправе выбрать то, что нужно ему. Но, как правило, люди в штыки воспринимают чужой выбор приоритетов, им понятна только логика, совпадающая с их собственной. Аня, я знаю, что я – не та сестра, с которой тебе было бы комфортно общаться, у меня характер не сахар… странно, возможно, не будь мы сестрами, а просто знакомыми, мы не подружились бы… узы крови – случайность, люди не выбирают себе родственников.
        - Да… не выбирают. Иногда кажется, было бы проще, если бы выбирали…  - Анна вздохнула. - Жизнь так запутана… хочется, чтобы все было яснее, светлее… красивее. Знаешь, Марта, твой взгляд изменился… он стал как-то мягче… когда мы были детьми, мне все время казалось, что ты смотришь на меня с какой-то враждебностью… неприязнью… даже презрением. Хотя я ничего плохого не делала. Я тебя не понимала.
        - Аня, ты ничего мне не сделала… и другим тоже…  это я была виновата, я слишком нетерпимо относилась к людям, которые на меня не похожи, отказывала им в праве быть самими собой… Заставить себя полюбить кого-то нельзя, но со своей злостью вполне можно справиться, я ее переросла. От нее ничего не осталось.
        - Но и любви тоже нет… Можешь не говорить, я и так поняла. Я для тебя  - мать Клары и только. Ты теперь воспринимаешь меня как часть ее. Ведь так?
       Марта вздохнула.
        - По-разному… иногда – да, а иногда… знаешь, ты с возрастом стала немного напоминать папу…
         Анна удивленно смотрела на нее.
         -  Это я-то? Ведь я на него совсем не похожа.
          - На первый взгляд, нет. Но улыбка… у тебя она как у него… какая-то полуосознанная, он сам ее не замечал… Ты – не только часть Клары, ты часть его…
        - Он очень странно ко мне относился… как будто чувствовал себя виноватым… вот как ты сейчас… Глаза отводил, смущался… У нас было не так много общего, я даже не думала, что вообще на него хоть чем-то похожа. Ты говоришь, что в Антоне есть что-то хорошее… что же?
        - Он не боится правды. Конечно, он может не видеть ее… но если увидит, то признает… он не обманывает себя. И не перекладывает вину на других, не старается оправдаться... Поверь, это редкое качество. Тем, кто его осуждает, это как раз не присуще.
         - Ты обо мне?
        - Обо всех… и о маме… и о себе молодой… обо всех.


Слегка подвыпивший Вадим пришел в ночной клуб. Он увидел Риту, сидящую в одиночестве. Она, заметив его, встала и подошла к нему.
         - Ты что, шпионишь за мной?
          - Совсем одурела? Я  … Зашла немного развлечься, и что тут такого? Я никого не ищу.
         - Так я тебе и поверил. А нарядилась-то так для чего? Расфуфырилась…   Тут молоденькие развлекаются…
       - Вот именно … а сам-то чего притащился? Или ты себя вообразил молодым? Эти девчонки на тебя и не посмотрят, - ядовито парировала она. Вадим зевнул.
          -  Мне они не нужны. Просто домой неохота…
          - Ну, ладно, вернусь-ка я за свой столик. Посижу в уголке, там меня никто раздражать не будет.
           Рита вернулась на свое место. Вадим поплелся за ней и сел рядом.
          -  А ты куда?
          -  Тут больше мест нет. Не видишь, что ли?
          - Ну ладно… сиди… хоть меня развлечешь своей болтовней, - она с любопытством смотрела на него.  -  Я все думаю – и внешность у тебя вроде что надо, фигура… на пляже-то я разглядела – ну Аполлон! И карьеру, говоришь, сделал, значит, не совсем идиот… а почему глаза у тебя какие-то… бегающие, жалкие, неприкаянные, дерганые … Вроде ты должен быть жизнью доволен. Интересно, а почему?
         - Черт его знает… я и в детстве думал: а почему? И не знаю ответ, - неожиданно разоткровенничался Вадим. - Я был спортсменом, отличником, да и родился куда крепче брата… и симпатичнее… многие так говорили. Но мама и папа души не чаяли в Стасе, когда он родился, я для них стал как чужой. Вот и стал психовать… наверное, это давно началось… все искал в себе изъяны …  А Стас их и не думал искать, хотя у него их полно… но у него нервы в порядке, он себя не изводит, живет и радуется.
         - Ну, надо же, как мы похожи … Ведь все то же самое – я росла и миловидной и занималась хозяйством, учебой… все маме своей угодить хотела. Но она была пьяницей, ей было не угодить … А я в детстве думала, что со мной что-то не так, раз моя мама пьет. Наверное, так и осталось… я все время думаю, что со мной что-то не так, и с ума схожу из-за этого… Только и слышу, как женщины переживают, что у них лишний вес или кожа плохая или еще что-нибудь… можно подумать, что те, у кого нет проблем с внешностью, счастливы! Вот у меня их никогда не было, но это мне ничего не давало… совсем никаких преимуществ. Никто не любил меня, не ценил… переспать, может, кто-то хотел, но и все… мной только пользовались. Я бы эту свою красоту отдала задарма … не нужна она мне. Ничего не дала, ничего…  - Рита попробовала коктейль. Вадим расчувствовался.
          - Ну-ну… так уж совсем ничего… не грусти… может, еще повезет.
          -  Я в это больше не верю.
Он пытался вспомнить точный момент, когда перестал верить людям и любое проявление внимания трактовать как желание его обмануть. Со стороны женщин – в особенности.
Стасика родители брали на руки по первому требованию и бесконечно им умилялись, а на него фыркали: «Иди,  займись чем-нибудь. Не мешай». Вадим убегал из дома, чтобы привлечь к себе внимание и заставить семью задуматься. Но вызывал только раздражение или злость. Может, когда-нибудь они и любили его и открыто это показывали, но это было давно… до рождения Стаса. Вадим этого совершенно не помнил.
Детская злость переросла во взрослую. Он решил доказать, что стоит куда большего, чем беспечный, не особо любящий себя утруждать, не честолюбивый  Стас. Брат хотел жить в свое удовольствие – в меру работать, в меру отдыхать… А Вадим учился яростно, на работе проявлял такое рвение, что стал даже пугать коллег. Но его, конечно, ценили – еще бы, безотказный парень, который не против перегрузок, лишних поручений, готов пожертвовать свободным временем.
Он достиг своей цели и стал зарабатывать много, но это только укрепило его подозрительность. Ему пришлось обращаться за помощью к специалисту, чтобы осознать: он сам не любит себя, считает, что окружающие могут им дорожить только по причине той или иной выгоды.
Но Рита со своими нападками и откровениями задела его за живое. Он чувствовал, что скучает без нее. И подсознательно ждет той или иной выходки, думая, как на нее ответить. Сегодня ему удалось расслабиться в ее присутствии. И начать рассказывать о своей жизни – раньше Вадиму, казалось, что женщине доверить такое нельзя, засмеет… как Лада.
Во взгляде Риты появилась доверчивость. Он поймал себя на желании протянуть руку и погладить ее по голове. И чуть было не решился на это, но… опомнился.
          - А, может, ты сейчас дурака валяешь… чтобы я клюнул… ну, пожалел тебя и все такое… Ну ты актриса! – он внезапно стал подозрительным. Рита выплеснула бокал ему в лицо.
          - Я еще и не так поиграю…
          Вадим вскочил.
          - Тьфу! Черт! Ну, попадись еще мне, я тебе устрою счастливую жизнь…
         - Вали отсюда.





















               
                Часть седьмая

Ранним утром Клара открыла глаза и увидела Антона, который, приподнявшись на подушке, молча смотрел на нее. «Он как будто прощается», - девушка вспомнила, с каким выражением лица он от нее уходил совсем недавно, решив уехать, и внезапно вздрогнула. Но это был не страх перед отъездом… что-то другое.
         - Когда у меня были ночные дежурства, я так и спал в молодости  –  урывками… почему-то вспомнил это сейчас.
         - Но ты же не спал.
        - Зато ты дремала … потом испугалась чего-то, проснулась… и больше уже не спала.
Когда они вчера оказались в ее спальне, Антон вдруг потерял терпение, прижал Клару к себе и дал волю чувствам. Их первая близость была поспешной, лихорадочной. Все произошло слишком быстро – чересчур для того, чтобы оба они могли осознать, что случилось.
Тогда он взял себя в руки и стал спокойно, нежно изучать ее тело, и только когда оно полностью расслабилось и привыкло к его прикосновениям, Антон проник внутрь. Клара зажмурилась, будто нырнула в бездну. И когда пришла в себя, он лежал рядом, сжав ее руку.
Их близость была разговором, песней без слов – казалось, каждое прикосновение приоткрывало историю души, неприкаянной, утратившей надежду найти настоящее понимание…
Она помнила, как на рассвете зашла в ванну и посмотрелась в зеркало, наивно полагая, что лицо ее должно измениться, – не может же она остаться прежней… Но отражение было тем же. Взгляд выражал смятение… и боязнь.
Чего? Осуждения? Наказания?
        - Мне сон плохой снился.
          - О чем он?
          Клара закрыла глаза.
          - Нет… я не хочу говорить.
           - Клара, чего ты боишься? Я не уйду из твоей жизни…  мне кажется, я не смогу. Позавчера еще смог бы…
         -  Ты можешь представить себе мою жизнь без тебя? После всего, что случилось?
         -  Нет.
         - А я… я смогла. Я вдруг увидела себя со стороны – как я стою одна, а тебя нет, только внутри меня теплится что-то… как будто свеча горит, и ее пламя все освещает вокруг меня… - она глотала слезы.
         -  Клара!
        -  И это все, что осталось мне…  я содрогнулась.  Подумала – много ли этого… или, может быть, мало… я даже не знаю. Антон, лучше бы это был ты.
         Он встревоженно смотрел на нее.
         -  Что – и это твой сон? Господи, девочка… что мы с тобой обсуждаем? Зачем мы изводим друг друга, нам же и так нелегко… у нас столько препятствий, я даже не знаю, преодолимы ли все они… я не хочу сейчас думать об этом, давай забудем… хоть на минуту.
        Она взяла себя в руки.
         - Конечно, конечно… я знаю, тебе очень трудно было решиться… прийти сюда ночью, лечь в эту постель, а я… у меня все какие-то детские страхи.
          - Нет, ты не ребенок… но и не взрослая… это странно – мне показалось, что я обнимал не вполне реальное существо… что ты можешь растаять в воздухе, просто исчезнуть, - голос его звучал проникновенно. - И я тогда – вместе с тобой… от меня оболочка останется, то, что внутри, ты как будто бы забрала… И вся прежняя жизнь не имеет значения, мне теперь кажется, что ее не было, я не хочу ее вспоминать… это похоже на длинный тяжелый сон ДО тебя… а ты – пробуждение. Ясное, светлое… чем дольше я на тебя смотрю, тем светлее внутри становится, легче… Может быть, я с ума сошел? Или не в том измерении? Но беда в том, что мне оно нравится больше, чем прежнее. Можно родиться заново? Клара, мне кажется, что я родился.
Внутри была легкость – казалось, он может подняться в воздух и испариться. Все, что привязывало к земле, тянуло вниз, отпустило – обиды, страдания, метания, поиски… Эта ночь оказалась освобождением – ему казалось, само тело этой юной неопытной женщины подобно сосуду, к которому нужно прикасаться бережно, чтобы утолить свою жажду… Света, тепла, осмысленности. И он сейчас был наполнен – новой энергией, тянущей ввысь.
         - В том-то и дело, Антон… мне очень трудно теперь общаться с людьми, которые меня знают всю жизнь. Поймут ли они, что такое бывает? Это больше, чем даже рождение… как будто душа моя ВСПОМНИЛА что-то… может быть, место, где раньше была? Еще до того, как на свет родилась какая-то Клара.
          - Ты говоришь о рае… о том, как люди его представляют себе на земле?
          - Не знаю. Но если рай – это то, что я чувствую… хотя бы близко… то там – свет и смысл всему… но там грустно.
          - А я чувствую, если и есть грусть, то неземная, нездешняя…
          - В том-то и дело. Антон, я вдруг подумала…
          - Да?
          - Там, наверное, твоя мать…
Никогда прежде он не знал таких отношений с женщиной – когда важны были каждое слово, ощущение, воспоминание, мысль, фантазия… все они звучали в его душе, были ему бесконечно дороги, даря ощущение благодарности – за мгновения этого кроткого счастья. Незамутненного. И печального.  «Но ведь счастье иным не бывает – не может его не окрашивать эта особая благодатная… небесная печаль», - подсказывал его внутренний голос.
          - Она умерла больше сорока лет назад, я совершенно не знал ее, но мне рассказывали…  - он смотрел на Клару. -  Будь я суеверен, поверил бы в переселение душ.
         - Нет, просто я думаю… что любовь – это напоминание. О том, где человек раньше был, до рождения… для кого-то – о рае, для кого-то, может быть, – о другом месте…  точно знать мы не можем, но это не важно…  для каждого – о своем. Мы не знаем, как это назвать, но мы чувствуем.


Марта и Вера завтракали. Обе были погружены в свои размышления, у них не было настроения разговаривать. Марта знала свою мать: та не скоро придет в себя после того, что случилось. Она не могла в точности знать, по каким причинам для Веры так важна репутация Анны, ее образ…
Это иной раз ставило ее в тупик. Вроде бы и для Яна она не была любимой дочерью, которой он бы особенно дорожил. Может быть, Вера понимала, чем это чревато – конфликтом внутри семьи. Она охраняла внутренний покой младшей дочери, зная, что нельзя проникать слишком глубоко и пытаться анализом что-то непоправимо разрушить… Потому что давно изучила ее и понимала лучше всех остальных, вместе взятых. Не случайно она приветствовала тех ее кавалеров, которые не задавались вопросами, что таится за этой прекрасной оболочкой, не старались прочесть тайные мысли Анны, а просто были ей благодарны за возможность быть рядом.
Марта не могла даже предположить истинную причину страхов Веры: ее мать опасалась, что некое «разоблачение» Анны, если можно его так назвать, противоречит желанию покойного мужа. Ей хотелось верить, что она может вступить с ним в контакт – во сне, в церкви, которую он иногда посещал… видит и слышит того, кем дорожила больше всего на свете. И со стороны Яна это – некий жест благодарности Вере. За все.
        -  Мама, мне кажется, я решилась… Попробую забеременеть. Чем черт не шутит, а вдруг?
        Вера встревоженно смотрела на дочь.
         -  Марта, если ты это серьезно, тебе торопиться надо. Сорок два года – не шутка.
         - Я не знаю, насколько серьезно у нас это с Феликсом, у него уже есть ребенок, ему, может, это не надо… Я с ним поговорю. Объяснюсь откровенно. Чего тут лукавить? Мне же не двадцать лет, у меня впереди мало времени. Еще пара лет, и поздно будет даже пытаться.
         -  А если ему это в самом деле не нужно?
         - Ну что ж… тогда я без него обойдусь.
         - Ты порвешь с ним?
         -  Зачем? Будем встречаться, общаться… а почему бы и нет? Я не отношусь ко всему так серьезно. Мне не нужна белая фата, платье, корзина роз или что там… венчание в церкви… ну, ты понимаешь. Я просто хочу стать матерью. Деньги у меня есть, я детей в любом случае выращу. С Феликсом буду встречаться, если возникнет такое желание… нет – так нет… у нас с ним пока не настолько серьезно… меня это даже устраивает. Для меня, наверное, дети важнее мужчин… мне хотелось бы жить ради них.
          - Ты так говоришь из-за Клары? Потому что она ускользает…
          - Возможно. У нас все будет по-прежнему, я в это верю, что бы там ни было… но я хочу попытаться… я думаю и о тебе. Ты тогда по-настоящему станешь бабушкой. И не будешь думать, что после вас с папой никого не останется…  его род прервется… я ведь знаю, тебя эти мысли мучают.
         - Только не говори, что все это ради меня, - проворчала Вера.
         - А почему бы и нет?
         Марта поцеловала ее в щеку.
         - Но это не значит, что ты подкинешь мне внуков? Я уже старенькая…
         -  Ничего, сил у тебя хватает, - шутливо парировала Марта. -  Да мне еще надо достичь результата. Ведь процедура – сложная, она, может, и не получиться.
Когда Вера услышала «по-настоящему», она с трудом скрыла изумление: не может же Марта знать, что Клара ей – не родная внучка… Это было еще одним предметом горечи – у них с Яном не будет потомков, генетическая линия оборвется на Марте.
Вера внимательно посмотрела на Марту – она знала этот ее легкий тон, за которым скрывались тайные опасения. Дочь не случайно хочет попробовать забеременеть именно от Феликса, поняв, что открытость – с ним это лучшая тактика. Кокетством и играми в загадочность и таинственность его не возьмешь, он  -  полная противоположность Антону. И нужно ему совершенно другое.
«Похоже, Марта всерьез решила хотя бы попробовать… остепениться», - Вера вдруг осознала, что старшей дочери удалось отвлечь ее внимание от Анны и Клары…
Господи! Только бы… получилось!


          Рита сидела перед зеркалом и красилась. Вчерашняя выходка Вадима если и испортила ей настроение, то ненадолго. Она придумала, как отомстить.
Он смылся, даже не попытавшись склеить другую девицу, - Рита за ним наблюдала. «Да кто еще выдержит его характер? По сравнению с ним я – это штиль, само Спокойствие и Здравый Смысл, честное слово», - осознала она. Рита успела его изучить – вчерашние признания только добавили необходимые штрихи в нарисованный в ее воображении психологический портрет.
Раздался звонок мобильного телефона. Рита схватила его.
         -  Алло? Рома, привет, ты помнишь меня? Ну, конечно же, помнишь, глупый вопрос, просто я вчера перебрала малость… Похоже, что мой дружок меня бросил… он даже в гостинице не появляется, хотя номер-то он оплатил, слава богу… с паршивой овцы хоть шерсти клок. В Москву? А какой мне смысл туда возвращаться? Нет, может, я и вернусь, но не просто так… Мне нужен реванш. Я хочу произвести впечатление… Наляпай статейку какую-нибудь про меня… ну, там, бывшая модель Маргарита Воронина по-прежнему ослепительна… и все такое… она посещает злачные места Петербурга и сводит с ума богатых и знаменитых… Сработает, я уверена! И еще упомяни-ка одного типа, который меня преследует, психопат просто редкостный, но явно неровно дышит ко мне… Вадим Поленов. Он у себя в фирме большой начальник… название фирмы не знаю, да бог с ней… напиши просто имя его и фамилию. Вот разозлится-то! А я над ним посмеюсь. Да нет, он в суд на тебя не подаст, я уверена… Почему я уверена? Он не захочет выглядеть идиотом, сделает вид, что это не он, а другой Вадик Поленов, подумаешь, совпадение… Чего я хочу? Обратить на себя внимание. Мало ли кто газеты читает – может, выгорит что… толстосума какого-нибудь попробую склеить или устроиться на работу… ну ладно, ты свое дело знаешь. Пока.
На самом деле она вовсе не грезила о фантастических поклонниках, ей просто доставляло удовольствие возвращение в школьные годы: они с соседом по парте без конца ссорились и выясняли, кто тупица, рисовали друг на друга карикатуры и показывали их одноклассникам. Но поразительно то, что им было на редкость уютно в обществе друг друга. И Рита вдруг поняла, что Вадим дает ей именно это – ощущение своеобразного уюта. Насмешки, провокации, выходки – пусть детские, глупые… это у них как игра в футбол. То один забьет гол, то другой…
«После этой статьи он меня никогда не забудет», - Рита представляла себе выражение лица Вадима, когда ему покажут этот материал. Как всегда, будет в бешенстве… впрочем, он другим не бывает. Конечно, резких слов в его адрес журналист себе не позволит, но подтекст статьи будет легко считываться… Теперь все начнут шушукаться, будто он от нее без ума.
Она неожиданно прыснула, из глаз покатились слезы и смыли так тщательно уложенный макияж. Но Рита вдруг полетела в ванну, умылась и, так и смеясь сквозь слезы, решила дать своей коже отдохнуть. Захотелось забыть обо всех ухищрениях, снова стать беззаботной девчонкой – какой она позволяла себе быть только в общении со своим недотепой-одноклассником. Ей казалось, что она влюблялась в других парней, но ощущение психологического комфорта было только при общении с ним… Видимо, они подходили друг другу. А это, как она уже теперь ясно осознавала, было важнее, чем пламенная страсть.


          Вадим, сев напротив Феликса, явно чувствовал себя неуютно.
          - Вадим, мы с вами обычно договаривались о наших встречах, вы хоть позвонили бы моей секретарше…
         Он махнул рукой.
          - Да звонил я… а телефон занят. Вот я и пришел, - Вадим подозрительно покосился на психиатра. - Вы случайно не проболтались о том, что я к вам хожу?
          - Да кому?  - скептически возразил Феликс. - Кому это вообще интересно, Вадим? Я понимаю, что каждый человек думает, что мир вращается вокруг него, но все же…
         -  Хотите сказать, что я параноик? Что зря всех все время подозреваю?
         - У нас сейчас неофициальная встреча… просто мой клиент заболел, не пришел сегодня, поэтому и секретарша пустила вас… Вадим, в чем дело? Почему вы примчались с утра? Ведь вам на работу.
          - Девица одна… ну, короче, вы знаете, Маргарита ее зовут…
          Феликс вздохнул.
          - Боже…
         - Так вот… я, наверное, помешался… но мне начинает казаться, что эта Рита следит за мной, ей что-то надо… она меня провоцирует на эмоции… на какие – не знаю… кто знает, что у нее на уме…
  На самом деле Вадим начал осознавать грустную истину: он только о ней и думает, и все, что не связано с ней, стало ему совершенно не интересным, даже на работе сосредоточиться не может.  Натуры Риты была своеобразным коктейлем – ранимость, задиристость, взбалмошность, озорство… и каждая ее черточка находила в нем отклик, вызывала интерес и желание продолжить общение. Ему хотелось убедить самого себя, что именно она проявляет к нему повышенный интерес. На самом деле это было только при первой встрече на пляже, потом он сам не мог ее выкинуть из головы, ему был дорог любой предлог, лишь бы… Что? Он представлял, как бы над ним потешались Стас с Ладой, да они и сейчас, не зная всей правды…
Грустно было ему потому, что никогда ни одна из его привязанностей к женщинам до добра не доводила. И оставалась безответной. Потому что он, видимо, не умел нормально общаться с людьми и налаживать с ними контакт, вызывать симпатию к себе…  Это у Лады и Стаса - дар коммуникации, а он…
Никто, включая его психиатра, не знал, что Вадим бывает честным с самим собой. А узнав, решил бы, что это – прогресс. Большой шаг вперед. Но беда в том, что склочный стиль общения с женщинами у него вошел в привычку. И по-другому он просто уже не умеет. И вряд ли научится.
Но, может, крикливой Рите нужен как раз такой тип, как он? Забавно… Это предположение на миг согрело его по привычке обороняющуюся от всего мира душу. С клиентками своей фирмы он был холоден и официален, в суде вызывал доверие как серьезный дотошный юрист. Там и надо было быть придирчивым, колким, подозрительным, ищущим скрытые мотивы. Но те же женщины, чьи интересы он защищал в суде, ожидали, что в личном общении он будет расслабленным, спокойным, веселым… И Вадим, зная себя, не спешил сокращать дистанцию. Он понимал, что, скорее всего, все испортит.
Правда, Рита – это действительно что-то новое по сравнению с предыдущими подругами, ни одна из которых не была в состоянии выносить его долгое время.
 Феликс с трудом сохранял серьезное выражение лица.
          - Шпион ЦРУ, как вы думаете? А то, что таблетки пила, - маскировка? Легенда?
         -  Вы все смеетесь…
        - Не думаю даже.
       -  Но почему мы все время встречаемся, а она цепляет меня… и ведь не просто так, я это вижу.
        -  Бедняга… Вадим, мне жаль. И как в вашей беде помочь, что тут вообще можно сделать…
       -  Феликс, вы думаете, я дурак…
       Психиатр сменил тон.
         - Успокойтесь, Вадим. Скажите мне внятно, так что вам не нравится во всем этом? То, что вы ее часто встречаете, то, что она говорит, она сама или же… ваше к ней отношение.
        Вадим фыркнул.
        -  Вы еще скажете, что я влюблен в нее.
         - Вадим, я этого не говорил. Это вы сказали, - возразил Феликс мягко.
        -  Ну, знаете…  - Вадим тяжело вздохнул. -  Я не могу понять, Феликс… а вы понимаете?
         - Давайте-ка разберемся… что вам в ней не нравится, а что нравится… вот так – по полочкам. Внешность…
         Вадим пожал плечами.
          - Да внешность как внешность… встречал я и покрасивее…
         -  Значит, она красивая… так, по-вашему?
         Вадим насупился.
         - Я этого не говорил. Но… да… она ничего.
         - Волосы?
         - Да ничего вроде… на солнце красиво светятся, отливают позолотой…
         - Да вы поэт. Дальше идем – как фигура?
         Вадим задумался.
         -  По-моему, все как надо… хотя… худощава немного… но они все такие – модели. Обглоданные. Она еще более или менее кровь с молоком.
         -  Глаза…
         Вадим растерялся.
        - Когда не вопит как драная кошка, вообще когда рот закрыт у нее, то глаза – они нежные вообще-то… да… даже не думал, что я такое скажу.
         - Ну а кожа…
          - Как раз в моем вкусе… как у латиноамериканок – смуглая, но в то же время не слишком… и белизна есть… ну, вы понимаете.
          - А губы…
          -  Я как-то не думал… да… губы…  - он вздрогнул. -  Что еще за провокации! Я как представил, как мог бы поцеловать ее… ну и… мурашки по коже…
          - Вадим, мы только о внешности говорим, а вы уже столько сказали… о ней и о себе… Что же дальше-то будет?
          Лицо Вадима вновь стало угрюмым.
           - Даже если она меня и зацепила, я не поддамся… Проблема лишь в том, как выбросить ее из головы.
          - А это – проще простого. Она же скоро уедет… насколько я знаю.
          Вадим побледнел.
          - Уедет…  вы точно знаете?
           Феликс наблюдал за ним.
           - А вы как думали – вечно она будет жить в этой гостинице… нет, конечно. С глаз долой, из сердца вон. Так, Вадим?
           Мужчина медленно поднялся и вышел из кабинета.

           Утром на кладбище было как всегда тихо, спокойно. Анна стояла рядом с могилой своего мужа. Верный Виктор держал ее за руку.
          - Я не ценила его, Витя… мне теперь кажется, я никогда его не ценила.
Она продумала свой наряд – темно-синее платье с нежной кружевной линией, будто обнимающей ее длинную красивую шею. Никаких украшений. Только маленькие изящные часики, подаренные ей покойным Вернером. Она должна быть сегодня особенно трогательна и эффектна в роли безутешной вдовы, вспоминающей о своем трагическом прошлом. Анна видела: Виктор ей любовался. Сейчас он подаст ответную реплику – лестную, разумеется. А для чего же еще он нужен?..
Впрочем, Анна не задавала себе прямые вопросы, несколько опасаясь слишком, как ей казалось, грубых ответов. Ей хотелось думать, что сущность ее настолько тонка, что обыкновенными человеческими словами ее не выразить, можно только попробовать к ней прикоснуться. И то, как это получалось у Виктора, ее устраивало.
         - Ну, что ты, Аня!  - пылко воскликнул ее поклонник. - Ты всегда была самой доброй и благородной женщиной, лучшей женой и матерью… ты слишком строга к себе… я не знаю никого, кто так бы к себе относился…
        На лице Анны появилась печальная улыбка.
         - Он умер внезапно… от инфаркта. Я тебе говорила, как это было? Он много лет страдал от болей в сердце, но не рассказывал мне. Берег меня… он всегда меня защищал, любил… даже больше, чем дочь, я ругала его за это…  - она всхлипнула. Виктор обнял ее.
          - Я уверен, что Вернер был с тобой счастлив. Да и как могло быть иначе… когда рядом ты?
         - Он тоже так говорил. Витя… ты сейчас мне его так напоминаешь. Ты смотришь на меня… точно так же, как он.
         - Если бы ты дала мне хотя бы один шанс… Аня, я все готов для тебя сделать… Ты же знаешь, что я всю жизнь люблю только тебя, ведь поэтому я не женился, и у меня нет детей… Но это не важно. Я готов стать отцом для твоей дочери и дедом для твоих внуков… я сделаю все, что ты скажешь, за счастье быть рядом с тобой.
         Анна помялась.
         - Витя… это так трогательно… даже трудно поверить, что в самом деле бывает такая любовь… но мы с тобой… мы так долго были просто друзьями, что я не готова сейчас… одним словом, я ничего не могу тебе обещать, но минуты… минуты радости у тебя будут… у нас будут… ты понимаешь?
         Он поцеловал ее руку.
         - Аня… это все, о чем я прошу, - только шанс быть рядом.
         - Он у тебя будет.
          К ним подошел мужчина средних лет. Невысокий, крепко сложенный, он чем-то неуловимо напоминал покойного Вернера, но казался сильнее. Казалось, он вглядывается в лицо Анны, как будто пытается что-то вспомнить – но воспоминание ускользает.    
       -  Простите… вы тоже знали его?  - он кивнул в сторону могильной плиты.
         - Я – вдова Вернера… а вы…
         - Я его двоюродный брат. Когда это случилось, я был в другой стране…
         - Да, во Франции… Вернер мне говорил.
         Незнакомец смотрел на нее с явным интересом.
          - Вы так мало изменились, Анна… я ведь видел ваши свадебные фотографии…  Вернер мне посылал их.
          Она была польщена и взволнована новой встречей.
           - Мне казалось, что вы с ним мало общались.
           - Мы выросли вместе. Потом жизнь нас развела, но мы переписывались… он был очень привязчив… да и я тоже… Помню, как я увидел вас на фотографии и подумал: «Хорошо, что меня на свадьбе не было. Мне захотелось бы увести невесту».
         Анна потупилась – как юная девушка.
          - Боже мой… о чем мы говорим… на могиле Вернера…
          Мужчина заметил, что на самом деле ей было приятно. Он покосился на Виктора и тут же оценил обстановку: тот не серьезный соперник.
          - Да, правда… А знаете, о чем он написал мне как раз перед смертью? «Макс, вернешься в Россию, навести ее… может, меня уже и не будет. Мне бы даже хотелось, чтобы вы с Аней друг другу понравились. Когда меня рядом не будет, ее будет некому защитить, а тебе я верю».
         Анна чуть не расплакалась от умиления.
          - О… и в этом весь он. Он так и сказал?
          - Это было его завещанием.
          Виктор с тоской и безнадежностью наблюдал за Анной, которая, ослепительно улыбаясь, протянула руку Максу, и тот поцеловал ее. Глаза женщины сияли. Новый поклонник… да еще и такой! Красивее ситуацию и не придумаешь – просто перст судьбы, такой поворот сюжета мог прийти в голову сценаристу сентиментального фильма.  Но в жизни… Это было даже интереснее встречи со старой любовью двадцать лет спустя. 
       И Анна всерьез задумалась: какая из двух этих историй любви эффектнее выглядит? Пожалуй, вторая. Она посмотрела на Виктора и мгновенно вспомнила, как еще недавно пыталась представить себя в роли героини этого романа – вознаграждая преданного поклонника, для которого станет верной отрадой…  Но он все же несколько скучноват. К тому же сюжет попахивает популярным в девяностые годы мексиканским телесериалом «Просто Мария». Того рыцаря тоже звали Виктором. И над ним тогда все смеялись – даже бабушки в очередях в магазине.
           Явившись к подруге, Анна согласилась пообедать у Лады. Она взахлеб рассказывала об этой неожиданной встрече. Даже показала его фотографию, подаренную сегодня.
У Лады сложилось впечатление, что этот, безусловно, привлекательный, поживший в свое удовольствие мужчина, испытал все, что можно, устал от приключений и смены обстановки, решив возобновить родственные и дружеские связи в России. Макс был журналистом, он объездил весь мир. И вдову Вернера воспринял как возможность вспомнить юность…
Что он собой представлял? Если Вернер действительно доверял ему, он должен был заслуживать этого, интуиция покойного мужа Анны крайне редко его подводила. Во всяком случае, этого было достаточно для спокойствия Анны. Действительно ли она произвела на этого хитрого опытного искателя приключений такое неизгладимое впечатление? Кто знает?..
           - Лада, ты не представляешь, что я испытала… Он более привлекательный, мужественный, чем Витя… или Вернер… но при этом в нем нет этой странной неуравновешенности Антона, его непонятных порывов, тоски в его взгляде…  В Максе всего этого нет! Но есть настоящая теплота, есть темперамент, воля… желание защищать меня, оберегать…
- Погоди-погоди… не торопись. Ты всегда была осторожной. Что же теперь с тобой, Аня? Кидаешься в объятия первого встречного как девчонка? Я тебя не узнаю.
 - Мне кажется… жизнь решила меня вознаградить за все… Я столько выстрадала, я пережила потерю и Вернера и эту историю с Антоном и своей дочерью… один Бог знает, каково мне было… И вот… я взглянула ему в глаза и поняла, что Бог есть… он все видит и дает людям то, что они заслужили.
Анна сияла.  Лада даже в юности не помнила ее такой. Она будто торжествовала свою главную женскую победу, получив возможность «умыть» и Антона, и… ну не Виктора же? Ладе стало смешно. Никто не спорит, для женщины важно ощущать себя неотразимой, неповторимой, единственной. Сама она относилась к себе с иронией. И считала, что толика умения смеяться над собой не повредит. Но Анна вряд ли разделила бы ее мнение, поэтому Лада помалкивала. Но ей хотелось все-таки предостеречь подругу – пока еще делать выводы рано…
  - Ну, допустим, все это так… а как Витя? Бедняга, он так понадеялся, что вы будете вместе, приосанился, приоделся…
       Анна пожала плечами.
- Но я ничего ему не обещала… Витя, конечно же, будет разочарован… но мы действительно были рядом почти два дня подряд… даже поцеловались… да, это было. И согласись, что это немало… для человека, который меня уверял, что счастлив только возможностью видеть меня.
Она не призналась, что была разочарована его реакцией, - казалось, Виктор чуть ли не облегчение испытал. Он слишком привык к роли платонического обожателя, и смена амплуа его страшила. Анна догадывалась о его тайных страхах, но все же предпочла бы, чтобы он хотя бы изобразил борьбу за ее благосклонность. «Может быть, он такой, как Обломов, - боится реальной жизни», - эта мысль ее успокоила. Дело не в ней, а только в нем. Впрочем, как и всегда…
- Ну, как знаешь, подружка. Тебе виднее.
        Анна посмотрела на часы.
         - Ой, я опаздываю… Мы с Максом идем в театр, мне надо в салон красоты успеть… - она встала, подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. -  Мне кажется, что я помолодела… это то, в чем я так нуждалась, Лада, я так хочу быть счастливой…
          Подруга подошла к ней и обняла.
          - Надеюсь, что все так и будет.
          Когда взволнованная Анна убежала, из спальни вышел Марк и сел за стол рядом с Ладой.
           - Что с тобой, мама? В последнее время мне кажется, ты не очень-то рада, что Анна заходит…
 - Я и сама не знаю… что изменилось? Или точнее – кто? Она или я? Я чувствую фальшь – не в ней, а в себе… я ей подыгрываю… но в душе отношусь к ней иначе… а как, я сама не знаю. Не хочу произносить это вслух.
           - И не надо. Мой совет тебе – продолжай ей поддакивать, ей только это и нужно. Со временем, может быть, ты и привыкнешь… Ведь от кого-то же я унаследовал свой актерский талант?
          На лице Лады появилась грустная улыбка.
- Марк, Марк… тебе всегда удается меня рассмешить, но мне хотелось другого… других отношений с подругой. Раньше ведь были они… или мне так казалось?
          - Никто до конца не знает другого, отношения двух людей – это всегда полуиллюзия, полуигра… это надо принять.
- Я не знаю, смогу ли.
         -  Мне кажется, сможешь.


         Клара и Антон целый день провели вместе. Выйдя на улицу, они вдруг замолчали. И долго-долго бродили, взявшись за руки, никуда не торопясь…  Разговаривать им сейчас не хотелось. Все вокруг показалось иным – будто любой пустырь города был освещен чудесными лучами, кучки мусора представлялись живописными… Антон поймал себя на странном желании остановиться, вглядеться в каждую веточку, прутик, песчинку, его неотразимо влекли к себе картины самой обыденной жизни, не приукрашенной, он представил себе, как талантливый художник или фотограф мог бы все это запечатлеть, и тогда… все увидели бы, до чего заброшенные места прекрасны в своем запустении.
Но его нервную систему всегда успокаивали безлюдные, дикие, казалось, замкнувшиеся в вечном молчании, места.  Клара чувствовала, что сейчас он не хочет слышать даже ее голос. Возможно, он беседовал с самим собой, и она угадывала суть этого диалога.
Он возвращался к самому себе, прежнему, каким он был до влюбленности в ее мать… то есть, к себе настоящему. Из всех женщин на земле только Клара могла излечить его от этой болезни, причем безо всякого нажима и попыток «разоблачений»… а просто – присутствием. Наедине они ни разу не попытались обсудить Анну, понимая, что это было бы худшим из предательств.
«Просто так совпало, что в определенный момент мы оказались необходимы друг другу. Как будто ждали полжизни, она – меня, я – ее, не подозревая об этом. И пусть нас судит… кто хочет!» - Антон чувствовал, что Кларе хотелось бы взять все бремя вины на себя, а он был готов на все, чтобы оправдали ее и сочли только его виноватым.
Клара отнюдь не мечтала в глазах окружающих быть лучше матери, каким-то образом соперничать с ней… она вообще не помнила, чтобы хоть раз в жизни серьезно разозлилась на нее. Ей не хотелось ни с кем обсуждать свои чувства к маме… Любить Анну было для нее так же естественно, как дышать, Антон понимал это, и не высказывался в ее присутствии так, как он мог это делать, разговаривая с Феликсом. «Мужчина и женщина могут разлюбить друг друга, но мать и дочь… никогда!» - прекрасно осознавал он.
Вечером они пошли прогуляться по пляжу. Людей было очень мало, они лежали далеко. Клара и Антон подошли близко к воде. Он достал из кармана раковину, которую привез из заграницы и хранил как талисман.  Клара улыбнулась.             
         - Зачем?
          - Посмотри на нее…
         - Я смотрю. И что же?
         - Белая-белая…  а под этим углом кажется – сероватая… даже жемчужная… и умытая морем, сколько в ней граней света и чистоты… - он разглядывал лицо Клары. - Меня будто что-то кольнуло, когда я увидел ее. В ней есть что-то твое… - он протянул ей раковину.
         - Антон, таких много.
         - Знаю, знаю… и почему люди любят яркие краски? Я, например, устаю подолгу смотреть на красное или черное… а вот на белое или серое – никогда. В них нет навязчивости, но есть что-то настолько умиротворяющее… Все другие цвета отступают, теряются… и остается один этот свет.
         Клара вздохнула.
         - А я люблю яркие краски…  может быть, потому, что я их лишена. Люблю просто смотреть…
         - Обещай мне, что ты не изменишься… что ничего не сделаешь со своей внешностью… я знаю, сейчас девушки любят экспериментировать…
        Она засмеялась.
         - Я не могу обещать. Да и потом – я не пробовала… может быть, мне и понравилось бы. Меня бы тогда никто не узнал. Да я шучу… Антон… - она обняла его за талию.
       - Я вряд ли это увижу…  мне кажется, ты для меня останешься только такой.
         Клара внутренне содрогнулась, но постаралась этого не показать.
          - Почему ты так говоришь?
          - Не знаю… пытаюсь представить себе нас через год, через два… представить себя… и не вижу… мне кажется почему-то, что этот день не кончится никогда. Для меня, для тебя… он останется в памяти. Так и застынет.
          Клара пристально смотрела на него.
          - Не видишь будущего?
         -  Так же, как и не вижу прошлого… того, о котором мечтал, но не знал его…  - голос его звучал едва слышно.  - Свою маму я знаю по фотографиям и рассказам других людей… но самой ее в моей жизни не было… А сейчас… как будто я на пороге чего-то нового… как будто бы чувство ведет меня – но не к тому, к чему обычно приводит людей: к женитьбе, детям… или хотя бы роману…
         -  Моя бабушка бы сказала: «Ну почему ты не найдешь себе нормального парня, не выйдешь замуж… и все такое? Зачем тебе эти сложности в отношениях с матерью, со всем миром?» И в самом деле – зачем? Но они мне нужны. Я от них бы не отказалась. Не променяла бы этот день на всех нормальных парней, вместе взятых… - она говорила сквозь слезы. -  Я согласилась бы прямо сейчас умереть… мне кажется, лучше не будет. Миг может стоить всей жизни. Если б можно было взять и исчезнуть. Сказать: «Не хочу»… И все бы закончилось.
         - «О, если б мог сейчас я умереть! Счастливее я никогда не буду»,  - продекламировал он по памяти. -  Это Отелло?
           - Ты говоришь как Марк. Он любит цитировать…
           - Это твой друг?
           - Да, мой друг…
         -  Клара, выкинь из головы эти мысли, ты должна жить… Если когда-нибудь тебе это придет в голову, просто вспомни меня… Я  хочу, чтобы ты прожила очень долгую жизнь…  моя маленькая жемчужина.
          Ее лицо застыло.
          - Ты как-то странно это сказал… это…  как завещание…
          Антон засмеялся.
          - Умирать-то я не собираюсь. И не смотри так… - он поцеловал ее.
          - Пойдем отсюда?
          - Мне здесь хорошо… здесь покой…  - он оглянулся. -  Ну да ладно… идем.


 После спектакля Макс пригласил Анну в ресторан.
        - И хорошо, что мы ушли после первого отделения. Было скучно… - откровенно призналась она.
         - Я предпочитаю смотреть на тебя, а не на этих актрис.
         Она засмеялась.
         - Ты знаешь, как польстить женщине…
        -  Это не лесть. Знаешь, Аня, что мне в тебе нравится? Ты не обидишься?
         Она слегка насторожилась.
          - Нет… я надеюсь.
         - Что-то детское… есть в твоем взгляде, улыбке какое-то детское удовольствие от каждого комплимента, от созерцания мира, который тебя окружает… Рядом с тобой молодеешь.
        - А знаешь, мне это дочь говорила когда-то…  - Анна нахмурилась.
        - Дочь?
         - Да… так странно. Ей двадцать лет, а мне – сорок, но по характеру… в общем, мы разные… людям иногда кажется, что она – мать, а я – это вечная дочь… В Кларе нет беззаботности… она постоянно так напряжена… я не смогла бы так…
         - А тебе и не надо… я сам чересчур серьезен, вся жизнь – сплошные заботы… в молодости ездил в горячие точки как фотокорреспондент, потом отошел от этого… а сейчас мне так хочется наслаждаться жизнью. Мне кажется, рядом с тобой невозможно ни напрягаться, ни конфликтовать… А именно это мне нужно – жить… просто жить. От проблем я устал, не хочу их. Настало время и мне побыть эгоистом.
         -  Так, может, тебе нужны легкие отношения… без обязательств… ты это имеешь в виду?
          -  Как раз нет. Это столько раз было… и кажущаяся легкость потом оборачивается сплошными упреками и претензиями…
          - Так чего же ты хочешь, Макс? – она явно кокетничала.
           - Попробовать нечто иное… как думаешь, из меня получился бы муж? Такой, какой нужен тебе?
          Анна слегка растерялась от такой прямоты.
          - Мы познакомились только сегодня…
          Он засмеялся.
          - Иначе ты и не могла бы ответить… я все понимаю, - он поцеловал ее руку. -  Аня, у нас столько времени впереди… разве нет? Ты когда-нибудь дашь мне ответ?
          Она улыбнулась.
           - Все возможно.
Макс сказал именно то, что чувствовал. Он сразу понял, что с Анной будет легко. Во всех отношениях. Ни бурной страсти, ни ревности, ни бесконечных сцен – как с другими женщинами, которые пытались лезть в душу и запечатлеться там. Он безмерно устал от требований самоотдачи, не желая быть привязанным к женщине так же, как к любимой работе, ради которой он прежде и, правда, был готов на все.
Вернер знал его как облупленного. Они были вполне откровенны друг с другом. Правда, свой брак тот никогда с Максом не обсуждал – до написания того самого письма, в котором чуть ли не «завещал» ему Анну.
Тогда Макса это несколько позабавило. Он приписал порыв Вернера возрастной сентиментальности и влиянию болезни. Но, пообщавшись с Анной в течение дня, понял, что ему сделали царский подарок. Великолепно выглядящую подругу жизни с тем складом ума и характера, которые абсолютно ничем ему не грозили. Всегда вежливая, корректная, улыбающаяся. Не испытывающая никакого желания знать его тайные мысли и чувства. Доверчивая…
Анна была слишком убеждена в своей неотразимости, чтобы хотя бы на миг заподозрить в мужчине… лукавство. А заключалось оно в том, что Макс понял: ей нужно так мало для счастья… на самом-то деле. Нужные слова, сказанные нужным тоном в нужное время. Поток комплиментов, который не должен был иссякать. А ему это ничего не стоило…
К тому же наружностью Анны и ее манерами он был искренне восхищен. Хотя никогда не признался бы ей, что сам лично предпочитал азиаток, женщин, в жилах которых текла кровь народов Африки, - они дарили такое чувственное наслаждение,  какого он с европейскими женщинами не испытывал. Впрочем, за долгие годы командировок по всему миру он ими пресытился. А когда-то они имели прелесть новизны.
Молодых девушек Макс не искал, потому что знал, что это – возраст завышенных ожиданий от жизни и от мужчин, в которых они хотят видеть прекрасных принцев. За редким исключением. А такими, желающими его вывернуть наизнанку и убедить в своей правоте, он был сыт по горло. Они детей захотят иметь, а ему это совершенно не нужно…
Анна ни в чем никогда не будет его убеждать.  Чего в ней точно нет – это назойливости, навязчивости… таких женщин Макс терпеть не мог и шарахался от них как от чумы.  «Идеальная декорация для эстета Вернера… а почему бы и не для меня?» - не успев мысленно задать себе этот вопрос, Макс уже знал ответ.
К тому же, устав от пестроты своей жизни, он и, правда, захотел вернуться к истокам. И в этом он не лукавил ничуть.


Марк и режиссер анализировали прошедший спектакль. «Строгость к себе у него не по возрасту», - думал режиссер, выслушивая критические замечания парня. Он отличался от всех, с кем учился и пришел играть в этот театр. Любил профессию так, как иные – религию. Жил ей. Мечтал сделать видеоспектакль, где сам сыграл бы все роли.
Таким Марк был с детства – смотрел серьезные фильмы по много раз, перематывал самые интересные сцены, анализировал каждый жест и взгляд актеров. Знал на память многие пьесы – чуть ли не полностью. Не будь у него такого ярко выраженного чувства юмора, парня можно было бы назвать фанатиком ремесла. Только поверхностные люди могли бы счесть его легкомысленным, судя по манере говорить. Его собственный дядя, Вадим Поленов, и не подозревал о степени одержимости своего племянника. Считая его балагуром и озорником.
Марта была первым человеком, который его понял и поверил в него. А вслед за ней – его родители, учителя… Марк не знал, с кем она встречается сейчас, но успел заметить, как изменилось выражение ее лица – складывалось впечатление, будто эта женщина смотрит на свою прошлую жизнь с высоты нового ощущения: обретенной осознанной зрелости. Ее взгляд перестал быть ищущим.  «Видимо, потому что… нашла!» - понял Марк. На ординарном человеке она не остановилась бы. Марк с трудом сдерживал желание все узнать. Оказалось, что ему все еще больно…
Но он пытался отвлечься от этих мыслей, разговаривая о профессии. Режиссер сделал запись спектакля – и Марк в деталях обсудил с ним всех, кто в нем участвовал. Ему не хотелось вредить карьере других актеров, но он не мог молчать, если замечал явные изъяны. «Корделия просто читает текст, игры я не вижу вообще», - заявил режиссер. Марк пожал плечами – девушка считала, что в такой роли этого достаточно, как и многие, кто играет положительных героинь. Но это логика плохих актрис, которые в отрицательных ролях излишне гримасничают,  делая злодеек карикатурными, а в положительных вообще не работают над собой. «Хотя хорошие люди полны нюансов и индивидуальных черт – они не все на одно лицо», - заметил Марк. Как, впрочем, вообще – все люди.
          -  Ты смог переломить себя, это серьезное достижение, парень…
           - Да я понимаю… Мне теперь хочется сыграть роль, которая как раз для меня – вот Меркуцио, например…
            - Я подумаю. Знаешь, мне кажется, что ты слишком зациклен на преодолении разных препятствий – как будто бы роль это вызов твоим актерским способностям. Справишься или нет.
          - Да, это так.
           - Не всегда это срабатывает. Марк, мне кажется, что тебе нужно в себе разобраться. Понять, действительно ли ты хочешь сделать карьеру… ради нее актеры жертвуют многим. Ты понимаешь, о чем я. Ведь вовсе не самые лучшие становятся звездами, получают высокие гонорары… Ты посмотри на всех этих голливудских…
          Марк вздохнул.
           - Я знаю, о чем вы. Вот Николь Кидман – была яркой, такой самобытной австралийской актрисой, сыграла в молодости хорошие роли, потом в Голливуд попала… Она снимается, о ней пишут, она на виду… но что стало с ее харизмой, с ее природным талантом? Частично это осталось, но только частично… Все эти роли в сравнение не идут с ее ранними. Как будто жизнь ушла из нее, темперамент напрочь пропал, для меня она стала как заводная кукла. А Том Хэнкс? Я считал его гением после «Филадельфии», а что теперь… с каждой ролью он кажется мне все менее интересным. Эксплуатирует одну краску, не развивается, глаза потухшие и энергии - ноль… А Джулия Робертс? После такого сильного начала карьеры? А Леонардо Ди Каприо? Такое впечатление, что из них делают кукол, марионеток…  Вся эта звездность убивает таланты, выхолащивает… Но зато – деньги и слава. Счета миллионные, желтая пресса, где каждый их чих освещают… Кому-то этого, может быть, и достаточно.
         - У нас те же тенденции… И думай теперь – согласен ли ты на компромиссы, хочешь ли тоже найти одну краску и эксплуатировать… да еще лучше взять за образец голливудского актера и подражать ему – ту же прическу сделать, мимику перенять… обрати внимание, многие наши так делают. И было бы кому подражать, боже мой! Это выглядит жалко, убого. Ты этого хочешь?
         - Еще не решил… Если я и прославлюсь, то буду звездочкой средней руки, до легенды мне не подняться… наверно, мне это не нужно. Да и не смогу я там – задохнусь. Мне действительно нужно ИГРАТЬ, а не продавать себя как манекен.
          - Так играй… и учись, как отец сказал. Будет другая профессия, сможешь тогда зарабатывать. А актерство – для удовольствия…
         -  Это легко сказать, а совместить? Представьте, что я работаю где-то, потом вдруг прерываюсь и говорю: «Извините, поехал на съемки». И что же мне скажут? «Езжай, приятель, как освободишься, звони…» Скорее всего, предложат мне написать заявление об уходе. Отец мой об этом не думает… он надеется, что я охладею к актерству… но в том-то и дело, что я не смогу…  Но знаешь, что бы ты ни говорил о нас, мы еще не докатились до такого уровня, как сериал «Друзья». Американцы говорят, что это для них – антидепрессант, веселая комедия. Мне так кажется, что это – депрессант, причем убойный… как увидишь все эти физиономии, услышишь пару шуточек сценаристов, так на суицид потянет, - зазвонил его мобильный телефон, Марк ответил. -  Алло? Да… Конечно, приеду.
         - Кто это?
          - Агент мой. Пробы на роль в сериале. Роль, правда, десятого плана… но он говорит, что я подойду. Им нужно срочно кого-то ввести на съемочную площадку, а у меня память хорошая, тексты мгновенно запоминаю… в общем, агент меня разрекламировал…
         - Ясно. Ну что ж, поздравляю…
        -  Да я эту роль еще не получил… но спасибо, дружище.


Антон в одежде прилег на диван в квартире Клары. Она принесла ему стакан воды.
        - Спазм какой-то… может, межреберная невралгия…
         - Врача вызвать?
          Он засмеялся.
           - Не надо… я сам врач. Знаешь, я вспомнил вдруг одну старую сказку…  мне тетя ее рассказывала, по ее словам, мама любила эту историю, но так мне и не рассказала. Я ее в детстве не понимал и тетя, по-моему, тоже… Про человека, который отправился путешествовать и увидел горную вершину… захотел подняться наверх…
         - Я знаю. Он долго карабкался, рисковал своей жизнью, а, взобравшись, он посмотрел вниз, а потом вверх и подумал: «Есть ли смысл мне теперь спускаться? Не хочу я обратно, нет, не смогу уже жить там, с людьми, которых я раньше знал… Здесь даже дышится по-другому». И он исчез… никто его больше не видел.  Он в воздухе растворился.
         - Так я растворился в тебе, - Антон закрыл глаза. Клара поцеловала его.
         - Отдохни… ты всю ночь не спал.
          - Да…
           Клара ушла на кухню. Они оба так перенервничали накануне, что почти ничего не ели весь этот день, показавшийся им долгим-долгим. Клара решила приготовить легкий ужин – надо же было Антону набраться сил.
Он попытался мысленно вызвать в памяти себя прежнего – человека, который считал, что у него есть мечты, желания, принципы, понятия о жизни. В зрелые годы, несколько очерствев, люди, бывает, над этим смеются. Но сейчас ему казалось, нет ничего прекраснее этой юношеской наивности – веры в то, что они в состоянии переделать мир. А иначе зачем тогда жить?..
Но болезненная влюбленность в женщину перевесила на чаше весов… и все его желания свелись к мечте превратиться в того, кого она хочет видеть рядом с собой. Он выздоровел – но какой ценой! Тогда, больше двадцати лет назад, ему казалось, что свет погас, и мир он стал воспринимать как призрачный, иллюзорный. Реально было одно – его боль. Безграничная. Обесцветившая его нутро. Кого-то великое страдание делает интереснее, умнее… а Антон чувствовал, что, наоборот… измельчал, может, и поглупел. Хотя с точки зрения определенной части общества – преуспел, и для них это – похвально. Другое дело, что до встречи с Анной он к этой части относился скептически… безо всякого любования.
И вдруг – появляется это юное существо, и Антон судорожно припоминает прежние мысли, фантазии… начинает вновь собирать самого себя, будто склеивать по кусочкам, восстанавливать разрушенную когда-то мозаику своего «я», в котором была для него несомненная ценность. Но не поздно ли? Начать совершенно новую жизнь? Заманчиво и вместе с тем… он слишком устал. У Клары – все впереди, свой собственный путь, а он с него сбился… на случайную, кривую тропинку… Как многие, кого перемолола любовь.
Силы-силы… она не представляется выносливым существом, если б он мог ей дать запас своей природной энергии…


         Марта в гостиной наблюдала за Андрюшей, пятилетним сыном Феликса, который играл с лошадкой. Ему очень понравился ее подарок – хотя в первую минуту ребенок оробел и не решался его взять. Но, когда взрослые засмеялись, он протянул руку. Сердце Марты сжалось. «Какой трогательный и милый… мальчика с таким характером могут засмеять сверстники, - думала она, - надо аккуратно, без нажима, постараться его убедить, что надо заниматься спортом, развиваться в этом направлении, чтобы уметь за себя постоять. Видно, что это – чувствительный романтик, если не закалять его, не укреплять здоровье и силы, он может замкнуться в себе и остаться на обочине жизни. Как Витя… вечный поклонник Ани». Она рассказала Феликсу эту историю и поделилась своими соображениями. Он выслушал очень внимательно и… почувствовал, что по-настоящему тронут. Марта озвучила некоторые его мысли и опасения, в этом вопросе они с ней пришли к полному согласию. «Такая мать и нужна мальчику, другая могла бы его или сломать проявлением железной воли или избаловать обожанием… в Марте сочетается то, что редко бывает в одном человеке, - подлинная доброта и твердость», - Феликс не был способен увлечься только эмоционально, его рассудок требовал осмысления чувства. И сейчас он осознавал, что только с этой женщиной может достичь полной гармонии в отношениях, когда желать уже нечего, человек совершенно удовлетворен.
Феликс кивнул в сторону мальчика.         
          - Совсем на меня не похож…
          - А мне кажется, есть что-то… улыбка уж точно твоя.
          - Ну, разве это…  - он подмигнул сыну. - Чеширский кот, улыбнись.
          Андрей засмеялся.
           - Пап, я не кот.
          Феликс повернулся к Марте.
           - Я его так дразню, - он понизил голос. -  Я подумал о том, что ты говоришь… Конечно, попробовать можно. И медлить не стоит.
           - Так ты соглашаешься?
         - Да. Хоть мы оба не молоды, и есть риск… но сейчас это можно отрегулировать. Анализ плода делают на первых месяцах беременности. Если что-то не так, это сразу будет известно.
Он был сам поражен легкостью, с которой решился на этот эксперимент. Ребенок свяжет их навсегда… Феликсу было достаточно понаблюдать за Мартой, играющей с Андрюшей, чтобы понять, как она мечтает о детях. Ей ничего не стоило найти донора, но захотелось забеременеть именно от него… «Это лучше любого брака, - размышлял Феликс, который скептически относился к свадебным церемониям и сентиментальным обрядам, так же, впрочем, как и сама Марта, - фактически это если не признание в любви, то… в доверии уж точно». Марта воплотила в жизнь его неосознанную мечту о сильном, надежном, равном партнере, на которого можно опереться, как на скалу. Умеющим дать ему отпор и в свою очередь высмеять – правда, не зло. С человеком иного склада он заскучал бы.
         - Я знаю, у женщин моего возраста чаще рождаются дети с синдромом Дауна и вообще с ослабленным иммунитетом… но все-таки я по большому счету ничем не больна, непроходимость маточных труб – и только, а так  - у меня практически все органы здоровы, я не пила, не курила… может быть, мне повезет.
           Феликс подмигнул ей.
            - Мы вовремя встретились.
            Она улыбнулась.
            - Это уж точно.


Когда боль отпустила, на смену ей пришло странное ощущение и вопрос: что меня может здесь задержать? Я все понял и все постиг – в меру своих возможностей, насколько такой человек, как я, способен вникать в суть вещей и явлений. Казалось, что изменился сам воздух, которым он дышал, - он не столько бодрил, сколько дарил надежду на бесконечный сон с чудесными сновидениями. «Какая-то летаргия», - эта мысль пронеслась в сознании Антона, когда он, закрыв глаза, стал отчетливо видеть улицы, крыши домов, машины, верхушки деревьев. Ему казалось, все живое тянется вверх с желанием приподнять его выше, и он потихоньку взлетает.
Раньше он видел во сне лица, искаженные болью, - это было, когда он еще был студентом и проходил практику в больнице. Теперь  - лица усопших. Но странно – желания вглядываться в черты не возникало. Выражения не имели значения. Люди покинули эти тела – как склепы. И вырвались на свободу. Не важно, что у них теперь не было формы и цвета, и разглядеть эти души не мог даже он. Он чувствовал их присутствие… их дыхание!
Человек привыкает к темноте и даже начинает различать предметы. Так же можно привыкнуть и к свету и начать различать смутные контуры тех, кто уже наверху. Превращающихся в фигуры, подобные облакам, - будто бы сгустки всей нажитой боли выходят наружу. И эти сгустки чернильного цвета тают, медленно растворяясь и поднимаясь все выше и выше.   
Не вылеченные души. Кровоточащие. На них так и не снизошла благодать. И им теперь предстоит страдать после смерти – но кто услышит всхлипы, рыдания или проклятья?
Клара, последняя из его женщин… Она, наверное, обладает свойством видеть все это, так же, как он теперь…
И другая картина возникла перед ним – люди на улицах, в скверах, метро, магазинах… Из них две трети внезапно окрасились тем же оттенком – чернильно-фиолетовым. Все те, кого ей предстоит лечить на земле…
      Клара подошла к Антону, наклонилась. Он выглядел как-то странно.      
   -  Уснул?.. – прошептала она,  внимательно прислушиваясь.  - Что это… Он не дышит? Антон, ты меня слышишь? – громко позвала она. Он не откликнулся. Клара взяла его руку, пощупала пульс. -   Нет, быть не может, мне кажется… - ее голос осип от волнения, Клара кинулась к мобильному телефону и набрала номер Феликса.  -  Феликс? Это я, Клара… Ты слышишь меня? Он не дышит!


         Неделю спустя Феликс и Марта стояли у могилы Антона. Они были потрясены и не находили слов, чтобы выразить это.
         - Он казался здоровым как бык… да и вскрытие ничего особенного не выявило… такая внезапная смерть… - Марта сжала руку Феликса, и он тяжело вздохнул, обескураженный.
Феликс ожидал чего угодно, но только не этого. На здоровье Антон никогда не жаловался. Даже казалось, физически он не очень-то устает. Теперь Феликсу казалось, он недооценил страдания Антона, потому что сам до поры до времени не был склонен чувствовать с такой силой, которая могла стать несовместимой с жизнью…
         - Сердечный спазм. Да, такое бывает. Вот так – ни с того, ни с сего. С мужчинами его возраста. С сердцем, как оказалось, были проблемы, но не такие уж и серьезные… Смерть загадывает загадки… и не все врачам удается разгадывать.
К ним подошли Анна и Вера. На лице Веры, как обычно, ничего нельзя было прочесть. Анна глотала слезы.
         - Знаете, что… я думаю, у него это было безумием… он утратил связь с реальным миром, я это чувствовала… Так я к этому и отношусь – как к временному умопомрачению моего Антона… Он меня слишком сильно любил и в какой-то момент сломался… с ним что-то произошло. Он сам испугался силы своего чувства.
Она была искренне потрясена. И даже чувствовала себя виноватой – впрочем, в весьма лестном для себя смысле. «Ну, что мне стоило позвонить ему, дать понять, что я… знаю, как ему тяжело пытаться жить без меня?» - теперь Анне казалось, что все очень просто: бедняга не выдержал второго удара – новой разлуки…
Она надела строгий черный костюм, на этот раз решив обойтись без украшений. Макс согласился, что сопровождать ее сюда не надо, - она потом представит его родне.
         Вера едва заметно подмигнула Марте.
         -  Да, так все и было, наверное…
        -  Да, - Марта не стала спорить. Мать и дочь смотрели друг на друга. Никогда еще Вера и Марта не достигали такого взаимопонимания… Благодаря Вере, отношения Марты и Анны никогда не обострялись, не доходили до открытого противостояния. И только сейчас Марта призналась самой себе, что мать ее была абсолютно права, избавив семью от бессмысленных ссор, которые ничего никому из них не дали бы.
Разве может человек изменить свою суть? Это – врожденное. И нельзя открыть глаза на самого себя тому, кто к таким прозрениям не способен. Мудрая Вера раз и навсегда приняла свою вторую дочь такой, какая она есть, и пресекла все конфликты в зародыше.
 Вера увела Анну. Марта и Феликс остались одни. Марта всхлипывала. Феликс обнял ее.
          - Ну, вот, наконец-то и у меня слезы… а то я все эти дни как каменная… не могу плакать в присутствии Ани, не получается.
Он понимал: она хоронит свою юность, надежды и мечты, пусть и давным-давно забытые.
         -  Не противоречь ей. Пусть думает так, как ей нравится. Для нее это – способ выжить.
         - Я знаю.
Все это время, стоило Марте подумать об Антоне и Кларе, сердце у нее сжималось: дурное предчувствие… Всегда ей казалось, ее племянница рождена не для того, что люди обычно называют личным счастьем. И ей предстоит тернистый, непредсказуемый с точки зрения общепринятой логики, но теперь уже в общих чертах понятный, благодаря Феликсу, путь. И это только начало.


Клара сидела в пустой церкви. Она казалась очень спокойной. Но странно было видеть седые виски на совсем юном лице. К ней приблизился падре.
Он вгляделся в эти строгие и вместе с тем мягкие черты. Взгляд ее изменился – застыл как каменное изваяние. Она сейчас походила на статую.
 «Это не первая смерть в ее жизни», - размышлял священнослужитель. У Клары умер отец. Но он намного старше жены,  всегда был слабого здоровья,  и морально члены семьи были готовы к тому, что Вернер уйдет. Падре даже тогда показалось, что Клара приняла это как должное, - видимо, еще в детстве, благодаря наущениям окружающим, смирившись с тем, что им с Вернером отпущено мало времени на земле.
          - Ты не так давно приходила сюда…
          - Да. Но это в последний раз, падре.
Она не высказывала раскаяния и желания излить душу – пока была не готова или считала, что не могла поступить иначе? И вместе с тем обвиняла себя – скорее всего, в том, что не угадала опасность и не предотвратила ее. Но даже опытные медики – и те не всегда могут заранее предсказать такие вещи. «Она все обрела – смысл в жизни, дорогу, направление! – и… тут же, как теперь кажется ей, опять очутилась в потемках», - догадывался священнослужитель.
         -  Я знаю, что происходит. Клара, ты просто не хочешь жить в этом мире и ищешь другой. В стенах монастыря, еще где-то…
         - Я и нашла его… на один день.
         - Ты так и не плакала?
          - Я не могу.
          - Если не хочешь, не возвращайся сюда, не приходи ко мне… но приди к себе. Как это сделал Антон.
          - Отправиться за ним следом?
         -  Нет, я не об этом. Для меня самоубийство – грех, ты же знаешь, хотя я стараюсь шире смотреть на вещи, верить не догматически… Думай о том, что ему хорошо. Может быть, ты была ему послана, чтобы он что-то обрел…
        - Я убила его. И маму и Марту… я всех убила, - ее начало трясти. Падре с силой прижал ее к себе.
         - Все, все хватит… а то я тебе оплеух надаю… Клара, выпей снотворное, попроси у Феликса что-нибудь… выйди из этого ступора.
Он вспомнил прочитанную когда-то у Фаулза мысль: для того, чтобы грешить, нужно мужество. Страх переступить черту, понести наказание – вот что удерживает людей от того, чтобы они совершили тот или иной поступок. Эта девушка всегда осознавала свое несовершенство и хотела понять, какая она на самом деле. А для этого ей нужно было переступить через пирамиду своих страхов – боязни быть «нехорошей» девочкой. В обывательском понимании.
И в результате она бросила вызов всем. Но и теперь не испугалась! У нее и мысли не возникает о расплате, осуждении… Это свойство незаурядных натур, которые пытаются нащупать свою собственную, единственную и неповторимую тропинку к тому, что называют божественным светом и благословением.


Рита сидела в гостиной с бутылкой вина. Клара вошла в свою квартиру и обомлела. Рита разглядывала ее.
            - О, Господи…  - она встала и подошла к девушке. - Седая… сначала мне показалось, совсем седая, нет, только виски… ничего… ничего…
          Они внезапно обнялись.
          - Как ты вошла?
          - Ты дверь забыла закрыть.
          - Да, правда… забыла.
Это был первый человек, с которым Клара вдруг почувствовала себя уютно, и что-то внутри отпустило… Она сумела вздохнуть полной грудью – так, будто кто-то повернул ключ, и сердце ее приоткрылось.
Посторонняя женщина – и вместе с тем такая… родная! Рита, чуткая, как зверек, мгновенно все поняла. С женщинами она себя вела более естественно, чем с мужчинами,  - ей же не надо было завоевывать их любовь! Дружить умела… если у нее вдруг возникало такое желание.   
          - Мне жить теперь негде. Номер надо освободить, я и зашла попрощаться.
         - Переезжай сюда.
         - Ты это серьезно?
         -  Да.
         - Тебе сейчас дома надо быть, дурочка, с матерью, тетей, бабушкой… и друзьями… и с кем там еще…
         - Ты выпила, Рита?
         Та показала ей бутылку.
          - Немного…
          - И мне налей. Я бокалы сейчас принесу.
           - Вот еще… - Рита пошла в туалет и вылила содержимое бутылки. Клара последовала за ней.
           - Зачем?
          - Тебе еще пить не хватало… на меня не смотри, я – пропащая…
           - Нет, это я.
         - Я перееду, но только без глупостей, слышишь? У тебя жизнь впереди…
        Клара заткнула уши.
         -  Я не хочу это слушать.
         Рита встряхнула ее.
          -  Посмотри на меня… Ну… поплачь хоть немного… нельзя же не плакать совсем…
        Из груди Клары вырвался стон. Она споткнулась и упала на пол. Рита опустилась на колени и обняла ее. «Спиться-то кто угодно может… когда-то мать была тихой скромницей, а потом взялась за бутылку и… нет, пока я здесь, бухать она не начнет!» - Рита ощутила в себе решимость, желание бороться за то, чтобы вернуть эту странную девушку к жизни.
Она стала ей дорога – как память… о ком? Об Антоне? Нет, о тех днях в больнице, когда она, наконец, выговорилась, и к ней пришел блаженный покой. И она, засыпая, видела лицо Клары – расстроенное и отрешенное.
          - А знаешь, что я принесла? – внезапно спросила Рита и показала Кларе газету. Девушка оторопела.
          -  Это что…
         -  Журналист мой знакомый. Смотри-ка – моя фотография, и заметка… желтая пресса. Им много не надо. Смешно, да? За мной увиваются богачи и один из них – это Вадим Поленов. Если бы не Антон… если бы это все не заслонило, Вадик примчался бы и такую сцену устроил.
         Рита смеялась, но по ее щекам текли слезы. Клара впервые после дня смерти Антона начала всхлипывать.
         - Рита, не уезжай… хотя бы пока…
Ей действительно надо было отвлечься – хоть на такую чепуху… «Никаких глобальных размышлений о жизни и смерти, пути и предназначении… никакой философии! – нашептывал ей спасительный внутренний голос. – Смотри глупые фильмы, читай пустячные заметки, разгадывай кроссворды… займись чем угодно, пусть только все это будет не серьезно! Серьезность сейчас тебя просто убьет».
Какой же она будущий психолог, если не может себе помочь? Клара всегда интуитивно понимала, что мозг должен отвлечься, и развлечения в жизни нужны – только каждому свои собственные.
Гений диагностики доктор Хаус, герой знаменитого американского шоу, смотрел сладенькие сериалы и читал книги для подростков – он так отдыхал от напряженной научной работы и практики.
Серьезные выводы… они позже придут. Надо набраться терпения, не подгонять их… нужно время, чтобы они созрели и откристаллизовались.
          - Ты меня плохо знаешь… меня второй раз звать не надо. За вещами вот только схожу.
Рита ей подмигнула.









               







                Эпилог               
                Год спустя

         Марта лежала в реанимации после операции – кесарева сечения. К ней подошел хирург, за ним – медсестра, которая везла двух младенцев в каталке. Вере разрешили пройти к дочери. И она разглядывала своих внуков. Хирург осмотрел шов, пощупал живот Марты.
         - Больно?
          - Да… я так ослабла, даже голос пропал, - хрипло отозвалась она.
         - Это нормально. Потеря крови – обезвоживание организма. Все восстановится. Сегодня после обеда вас переведут в послеродовое отделение. И дети там будут с вами.
         - Вот, посмотрите-ка… - встряла медсестра и продемонстрировала младенцев их матери. Марта разглядывала лица детей.
         - Какие смешные…  - она улыбнулась. -  Мальчик похож на меня, а девочка – и на тебя, мама, и на Феликса тоже…
         -  На твоего отца они тоже похожи… смотри… разрез глаз – как у него, – добавила Вера.
         - Вижу.
        - Ну, как назовете-то? – поинтересовалась медсестра. Марта посмотрела на мать.
        - Мальчика – Ян…
        -  Как твоего отца. Я так и думала. Феликс не против?
         - Нет.
         - А девочку?
         - Девочку… Вера.
          - Ты это только сейчас придумала?
          - Нет, мама. Я так задумала сразу… как только решилась… тогда, год назад. Придумала имена детям. Если девочка – ты, если мальчик – отец… но получилась двойня.
          Вера глотала слезы.
          - Значит… мы с ним теперь все-таки вместе.


Клара сидела в кабинете Феликса. Он старался в общении с ней давать понять, что они на равных – чуть ли не коллеги, но это, конечно, было не так. И она и не думала поддаваться на его тонкую лесть. Психиатром, то есть подлинным специалистом в этой области, медиком, она не станет, ее будущая специализация – социальный психолог. И не более того.
Она окунулась в учебу и ощутила, как знания, сведения из учебников быстро, легко и естественно будто бы льются в ее кровь. Ручейками, потоками, и она с удовольствием плывет в океан информации, ничуть не боясь захлебнуться…  Марк говорит: «Так должно быть… когда человек находит призвание».
Клара предпочитала авторов, которые умеют доносить знания живым образным языком, когда слова и их сочетания будто подмигивают, каждая строка оживает, текст дышит. Канцелярский, наукообразный стиль, который некогда вошел в моду, она не любила, но при желании могла в нем разобраться.
Она мечтала теперь когда-нибудь написать свою книгу.
          -  Я тебя так и не поздравила…  Как малыши?
Феликс не смог сдержать эмоции, он в любой момент был готов просиять.
          - Вера не утерпела взглянуть на них и прошла прямо в реанимацию… вообще-то я не думаю, что это хорошая идея. Мне кажется правильным, что в некоторых больницах к младенцам не пускают родственников, нужна стерильность,  чтобы никакая инфекция не проникла, - он вздохнул. -  Но мне тоже не терпится. Сегодня же вечером я пойду туда, Марта уже будет в палате, и дети с ней.
          - Для нее нелегко все это было. Но вам повезло – с первой попытки все удалось…  Я общаюсь сейчас с одной женщиной… она была твоей пациенткой…
         - Знаю… С Эрой.
         - Она впала в депрессию, потому что уже три раза ей делали искусственное оплодотворение, а результата нет… вот она и отчаялась.
           - И что ты ей говоришь?
           - Пока просто даю ей выговориться… может быть, у нее самой возникнут новые мысли или ощущения… тогда она ими поделится.
           - Правильно… Так ты не жалеешь, что последовала моему совету и стала изучать психологию?
         - Нет… как видишь. Волосы покрасила в другой оттенок, хотя тоже светлый… лишь бы не пугать пациентов. Я выглядела как старуха.
         - Нет, это в глаза не бросалось. Когда волосы светлые, это не так заметно… не то, что у меня, я брюнет.
         - Но знаешь, мне это на пользу пошло. Я из тупика выбираюсь. Вот только мне кажется… что это я их использую, это они на самом деле вытаскивают меня из моей пропасти… а не я их.
        -  Что ж… я этого ожидал. Поверь, многие начинающие психологи чувствуют то же самое. Столько проблем, ты в них погружаешься и о себе забываешь… и в этом целебная сила нашей профессии. Ты не зацикливаешься на себе, переключаешься на других людей, вынуждена… и тебе же самой это что-то дает. Только один совет – научись не слишком сопереживать… это может тебя истощить, лишить сил… не убивайся из-за каждого пациента, здесь нужен здоровый баланс…
         - Я знаю. Я даже специально даю себе установку – вот, поговорила с кем-то и тут же забыла… но не получается, я этим живу, повторяю и повторяю какие-то фразы свои и чужие... Не умею я нажимать на кнопочки внутри себя и выключать то, что хочется выключить. Об этом я и хотела поговорить, Феликс… что у меня не выходит.
         - Тебя это расстраивает?
          - Не знаю… но я думаю, что в какой-то момент это может мне помешать. Ведь сил у меня не так уж и много. Я устаю очень быстро, часто чувствую изнеможение…
         - Это усталость нервная, от напряжения, от слишком сильной концентрации…
         - Знаю.
          - Не знаю, научишься ли ты справляться с этим… но мне кажется, что сейчас тебе это на пользу. Даже усталость, даже упадок сил… они тебя отвлекают, дают сигналы, что нужно заботиться о себе, отдыхать, развлекаться…
         - Наверно, ты прав.
Но она не призналась, что в моменты, когда ей кажется, будто природный запас сил иссяк, у нее возникают сновидения – лицо Антона с особенным выражением: ласковым и лукавым. И просыпается она обновленной… и неожиданно энергичной.


Вадим сидел в своем кабинете и смотрел на монитор компьютера. Вошла Рита. Он нахмурился. Хотя в глубине души был доволен – но не в его характере было давать понять это женщинам, а то они слишком уж о себе возомнят!
Он даже себе не мог признаться, до какой степени ему льстило поведение Риты: она устраивала сцены ревности, допросы по любому поводу. Стоило ему задержаться на работе или поговорить с клиенткой, секретаршей, знакомой, как Рита вихрем взвивалась и готова была накинуться на него как огнедышащий дракон.
И вместе с тем все это было ужасно смешно. Не раз они оба, когда, как могло показаться, накал страстей был не шуточный, вдруг начинали хохотать и, обнявшись, валились на пол.
Сам он был настолько сбит с толку тактикой Риты, что о своей собственной ревности забывал напрочь.  И когда она нарочито кокетничала с мужчинами в ресторане, на улице, только смеялся, понимая, чего она добивается.
Сегодня она тянула время, будто бы решаясь начать разговор все на ту же вечную тему…
           - Рита, сколько раз я говорил, что надо сначала звонить, а потом…
          -  Знаю-знаю, зачем ты так говоришь… небось с кем-то другим в этом время болтаешь… и не о работе.
        - Ты опять за свое!
        -  Я не дурочка, понял?
         - Я еще не встречал такой подозрительной женщины, ужас какой! Опять проверять пришла? Я работаю. В кабинете никого нет. Секретаршу ты видела.
        - Видела… ей хоть уже и под шестьдесят, но она ничего…
         Он схватился за голову.
         -  О, Господи!
         Она подошла к нему, обняла и поцеловала.
         - Сегодня ты не разочаровал меня. И дальше веди себя хорошо, тебе ясно?
         -  Кошмар какой-то…
         Рита, смеясь, убежала. Вадим подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение.
          - Неужели кто-то действительно так боится меня потерять… ну и ну… - он улыбнулся.
Именно в этом Вадим и нуждался – чтобы женщина вела себя как ревнивая пантера.  Это поднимало его самооценку до небес. И у Риты хватило ума понять, что, наконец-то, ей встретился тот, кто всю жизнь мечтал о таком отношении к себе. И она, войдя в раж, с удовольствием играла в эту игру.

    Лада и Стас сидели в кафе на соседней улице.  Рита присоединилась к ним. За этот год они сроднились, Рита естественно влилась в семью Поленовых, и они, хотя и не сразу, но приняли и полюбили ее.   
«С чудинкой, но душевная», - сказал Стас.  Жена с ним согласилась.   
           - Лада, я последовала твоему совету… и знаешь, мне кажется, это срабатывает. Вадику так льстит, что его ревнуют к любому фонарному столбу…
        Лада засмеялась.
        - Не то слово. Он даже стал похож на нормального человека. Совсем перестал психовать… хотя по-прежнему так и не признается, что любит тебя…
         - У Вадика слова значат прямо противоположное тому, что он думает. Так что ты не расстраивайся. Вот если бы говорил, что любит, это значило бы, что пытается убедить себя в этом… как было с Аней и многими другими женщинами.
         - До сих пор думаю, что он нашел во мне? Сумасшедшую вроде него самого?  - Рита засмеялась. -  Глядя на все его выходки, я чувствую себя такой нормальной… он для меня – как психотерапия. Так Клара говорит. Может, и я для него - тоже…
        - А та история с газетной статьей? Он ведь до сих пор думает, что за ним кто-то следил, когда вы были в клубе…
        - Я ему все рассказала, но он не поверил… Чудно… говоришь ему правду – не верит, а врешь – верит сразу. Я раньше тоже была такой… да и сейчас временами… Знаете, что? Я поняла одно: с Вадимом самой собой быть не нужно, это мне навредит, надо играть его роль – подозревать, устраивать слежку, проверки…  это действует на него отрезвляюще. Он будто видит себя со стороны, и ему смешно становится.
          - А ты уверена, что ему и, правда, смешно? – спросила Лада.
         - Где-то в глубине души… да, только он в этом не признается. Ну и льстит все это ему… это тоже. Мне кажется, я нашла к нему ключик.
Спектакль закончился.  Зрители разошлись, только один человек сидел в зале – Клара. К ней подошел Марк - в гриме и сценическом костюме. Он сел рядом с девушкой.
Клара молчала. Сегодня она как никогда внимательно вглядывалась в узор, который мастерски сплетал Марк из каждого своего движения, на сцене в нем жило и дышало все – он был из тех актеров, которые и, повернувшись спиной к зрителям, умеют играть. Сегодня ему предстояло простоять вот так десять минут. И спина его доносила скрытые эмоции персонажа.
А голос - бывает, актеры откроют рот, и портится впечатление… Красавицы разговаривают скрипучими голосами, у аристократов проскальзывают дворовые интонации… Голос Марка был идеальным инструментом со всем спектром выразительных средств: он мог гудеть как большой колокол, звенеть как маленький колокольчик, хрипеть, превращаться в гром, молнию и становиться ровным певучим как у священнослужителя в церкви.  «Ему бы текст за кадром читать или озвучивать», - подумала Клара. Документальные фильмы, мультфильмы – все было ему доступно с такими голосовыми возможностями.
Этот человек стопроцентно нашел себя в ремесле.  Он  родился для лицедейства. Чем больше она присматривалась к Марку, тем больше его уважала, и это чувство крепло день ото дня. Она ощущала в нем силу и одержимость, скрытые за кажущейся мальчишеской беспечностью.
Клара не могла сразу собраться с мыслями и выпалить все это вслух, немного стеснялась… но Марк почувствовал, какое он произвел на нее впечатление. Она, как правило, высказывалась несколько позже, находя нужные слова на бумаге. «Напишет подробный анализ по электронной почте», - понял Марк. Но он не мог не задать ей вопрос.
         -  Ну, как я тебе?
         - Я все думаю – персонаж это был или ты… вы так похожи…
         - И чем же… кроме манеры говорить, что еще у нас общего?
        -  Вы оба прячетесь за иронию… вы как будто боитесь серьезности. Вам кажется, кто-то подумает: «Что за зануда». Или еще что-нибудь нелестное… Вы боитесь открыться, боитесь себя обнажить… Смех – это как щит, как маска на карнавале…
        -  Я знаю… ты думаешь, я не говорил самому себе это? Но если это защита – то все же не самая худшая.
          - Нет, конечно. В любом случае без нее нельзя… нужна невероятная сила, чтобы открыться миру и не бояться его… все боятся. Что не поймут, что плюнут в душу…  Антон не боялся.  Наверное, этим он меня и привлек. Это такая редкость. И знаешь, он ведь был очень ранимым… но он ничего не скрывал… не умел скрыть. И не пытался.
Это были ее первые слова об Антоне – за весь этот год. 


Анна и Макс гуляли в парке, взявшись за руки. Они наслаждались блаженным покоем, со стороны производя впечатление красивой эффектной пары. Они оба знали это и позволяли окружающим собой любоваться.
           - Как тебе идея провести медовый месяц в Испании?
          - Я там была уже… А вот в Риме – никогда. Говорят, это чудо, а не город. Там каждый камень – диковина.
         - Пусть будет Рим, - он обнял Анну. -  Ты платье уже купила?
          Она улыбнулась.
          -  Конечно… но это – сюрприз.
          -  Представляю тебя с декольте…
          - Только не это… я ведь уже не девочка…
          - Ну, тогда…
         -  Нет, Макс… ты увидишь в день свадьбы, не раньше, - она засмеялась. -  До поры до времени я даже не намекну.
         -  Клара будет на свадьбе?
          - Конечно. Мы видимся, перезваниваемся… все будто по-прежнему… только живет она не со мной. Мне ее жалко – она пережила какое-то безумие… наверное, это бывает у молодых неопытных девушек… я должна быть снисходительной, я же мать. Я ей предлагала вернуться, она не хочет… Должно пройти время.
         - Вовремя я тогда появился…
         -  Макс, этот год был одним из лучших… Я, конечно же, переживала тогда и из-за дочери и из-за Антона… ведь это был крах моей мечты возродить любовь юности…  эта идея казалась такой красивой…
        Он чуть снисходительно улыбнулся.
          - Ты говоришь как ребенок.
         -  Наверное… может, я слишком наивна, сама живу сказками…
         - Мне это в тебе даже нравится. Легче жить, если веришь в то, во что хочешь.
       - А как же иначе?
       Макс поцеловал ее.
       - Для тебя – только так.


        -  Каждый в конечном счете получает то, чего хочет, - сказал Марк, задумавшись.
        - Чего же хотела я? – спросила Клара.
         - Правды. О самой себе.
         - В чем она?
        -  В том, что тебе нужно. Не совместная жизнь с мужчиной, не семья, нет… даже с Антоном… тебе нужно не это. А сильная встряска, переживание, чувство, другие миры, измерения… но не обыденность. День за днем, вечер за вечером с ним ты не выдержала бы. Я просто уверен. Не только с ним, с кем-то другим – наверное, тоже. Любовь для тебя – это путь к познанию мира, себя… но владеть другим человеком, привязывать его к себе, проживать жизнь с ним… это не для тебя. Ты поэтому и влюбилась в того, с кем совместное будущее невозможно. Оно не нужно тебе было.
        Клара вздрогнула.
        - Ты думаешь?
         -  Я и сам такой, Клара. Мы в этом похожи. Вот нас и тянет друг к другу. Где мое «я»? В ролях, которые  я  играю. Я – в них. А твое «я»  – в пациентах. Ты проживаешь их жизнь. Но нужна ли тебе своя?
          Ей и самой казалось порой, что она – зеркало, в котором отражаются другие люди. И для того существует – чтобы они могли себя разглядеть. Если, конечно, действительно захотят.          
         - Людям странно было бы слышать, что так можно ставить вопрос… нужна ли она? Ведь считается, что так не может быть, чтобы она была не нужна. Мама не поняла бы.
          - Моя, кстати, тоже… Вот мы с ними и не обсуждаем такое. Ну что ж… теперь у нас будет секрет.
         - Ты мне ближе всех, - призналась она.
        -  Ты мне тоже… - Марк погладил ее по щеке. -  Ну-ну, не плачь, а то я еще подумаю, что мы можем поладить…
Любовь дается человеку для самопознания. И сейчас у нее возникло ощущение, что перед ней забрезжила новая дверца.


Анна сидела около подъезда на скамейке. В течение этого года дочь она видела мельком – ни одного серьезного разговора у них так и не состоялось.
Кто прав? Кто виноват? Марта пыталась внушить сестре, что есть ситуации, когда нет правых и виноватых. Многие бы сказали, что дочь не имела права поддаваться чувству к мужчине, с которым встречалась мать. Неужели с ним нельзя было совладать? «Беда в том, что у нее это возникло впервые… и ошеломило бедняжку», - думала Анна. Но в том-то и дело, что дочь стала казаться ей человеком, который живет на свете века… такие усталые у нее глаза.
«Просто люди, если они по натуре обыватели, осуждая, приписывают другим свое понятие любви – кому-то любовь представляется желанием переспать, кому-то - желанием женить на себе… такие, конечно же, не поймут Клару», - сказала ей Марта.
Анна себя обывателем не считала. И воображение подсказало ей объяснение этой ситуации. На лице ее мелькала рассеянная улыбка. Вдалеке показалась маленькая фигурка девушки… это она… пришла, наконец-то!
Клара приблизилась и села рядом.
         - Дочка…
Анна коснулась ее руки.
         - Мама, мне так захотелось увидеть тебя, - с трудом выговорила Клара.
        -  Ну, вот… я приходила к тебе, просила вернуться…
         -  Нет… я сюда не перееду. Мне тяжело было приходить, этот двор, эта лестница, моя комната… Мое детство, юность… вся моя жизнь здесь прошла. А вспоминать не хотелось, как будто отрезала… И вот вдруг – потянуло.
        - Я знала, что это случится. Я говорила и маме и Марте…
        - Макс дома?
         - Поднялся наверх.
        -  И хорошо. Мне надо тебе кое-что сказать… мы же не можем все время молчать о том, что случилось.
        - Я просто боялась начать разговор…
         -  И я тоже.
         - Я знаю, тебе нелегко признать, что Антон… что он был не в себе… это не тот человек, которого знала я… тот любил меня… ну а этот… то, что с ним происходило, было каким-то странным, не вполне нормальным… неестественным.
        - Да-да, мама, так все и было, - покорно согласилась Клара. Анна удивленно смотрела на нее.
        - Значит, ты это поняла? Я думала, что ты веришь в его слова и поступки последних дней жизни и поэтому не решалась развеять твои иллюзии…
        -  Мама, не бойся. Говори все, что думаешь, я это выдержу.
       -  Мне жаль его, очень… И мне и Максу…
        - Я знаю.
        - Поэтому мы и молчали. Щадили тебя. Для тебя было важным верить в его любовь… он, наверное, просто скрывал о тебя, что на самом деле…
«Я хочу, чтобы ты прожила очень долгую жизнь…  моя маленькая жемчужина». В Клару будто перешли силы Антона, воскресшее желание помогать другим  –  значит,  ей предстояло прожить за двоих. Но это теперь – их секрет, которым не стоит делиться с миром.
       - Наверно… возможно, что все так и было. Мы можем думать, предполагать… но кто знает правду? Он сам, а он умер, - Клара сознательно подыгрывала ей.
Анна, довольная, повернулась к дочери и протянула руки.
        - Иди ко мне.
        И они обнялись.