Читая Девятнадцатый - худлит

Леонид Ржевский
Две строчки времени

На мой вкус, отличный роман. Хорошая история, понятно написанная без всяких выкрутасов и стилистических  извращений. Жаль, что с популярностью писателя Ржевскому на родине не повезло (а ведь талантливый автор, жаль, что доступны только «Строчки»), но стоит порадоваться за человека Суражевского, которому удалось (чудом и с испытаниями) покинуть сталинский мордор и творчески реализовать себя на Западе.
Автор – мой земляк,  и годы его жизни совпадают с дедовыми.
«Две строчки времени» - это драма о любви пожилого эмигранта к молодой девушке в Америке, с воспоминаниями (во вставных главах) о любви трагически потерянной в сов. России.
Террор конца 30-х и «молодежная революция» 1950-60-х. В этом времени заканчивались русские: в СССР погибая или превращаясь в «совков», в эмиграции вымирая или растворяясь в чужой жизни. Но русская жизнь и русская литература еще дают о себе знать.
Фон романа: бунтуют «волосатики», «Лолита» уже опубликована.  Ржевский спорит с Набоковым и осуждает его мерзость. Автор и его герой «дипишники», но им ближе «первая волна»; по сюжету, герой был знаком с Буниным и даже получил от него в дар «Темные аллеи». Они в книге переводятся и обсуждаются.
- По-вашему, книга Набокова не талантлива?
- Очень талантлива, но в той же степени злокачественна. У Бунина всюду дышит любовь к жизни. У Набокова её нет и следа.
И первую, и вторую любовь нашего литератора зовут Ия, но если одна погибает в концлагере, то другую уносит «ветер перемен». Воспоминания о советской жути, эмигрантская тоска. Идет спор о моральных позициях и встает вопрос о, путь и косвенной, но вине героя за женщин, которых не вернуть.
Остаются «две строчки».
И кое-кто их все-таки прочтет. Как я.
*
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предчечи
Слишком медленной весны.


М.Уэльбек
Серотонин

На мой взгляд, «Серотонин» автору не удался. «Не читается», заставляешь себя листать.  Герой, как почти всегда у Уэльбека, в депрессии, но тут она какая-то запредельная. Отвращение к жизни такое, что даже женщины его не могут развеять. И старая любовь не возрождает, а уж мысль об убийстве ребенка и страшна, и символична. Что хорошо показано, так это беды французских фермеров, страдающих от брюссельской бюрократии и дешевого экспорта. В общем, объелись европейцы, объелись во всех смыслах. Как утверждается в романе, на Западе уже никто никогда не будет счастлив. Правда, что ли?
Новый год
Утром первого января, как и во все утра мира, солнце встало над горемычной нашей жизнью


С.Максимов
Голубое молчание

В последнее время интересует литература «ди-пишников». Интересные вещи выходили в издательстве имени Чехова в первойц половине 1950-х.  Ведь между первой волной и третьей, межды буниными-набоковыми и броцкими-солженицыными что-то было. ЧТО? Вторая волна нашей эмиграции в культурном, литературном отношении идала несравненно меньше интересного (так представляется сейчас, по крайней  мере). Причину этого можно усмотреть в ее гибридности. Первые были «русскими» (то есть выходцами из РИ), третьи – уже совеЦкими (то есть всю жизнь социализировались в сэсээре), а ди-пи- это ни то, ни сё, и  в разных пропорциях.
Смерть, ужасная гибель – это тема сборника С.Максимова. Интересный автор, хотя ныне почти забытый, а на родине (Родине?) известный мало. Главные персонажи рассказов «Голубое молчание», «Тёмный лес», повести «В сумерках», в поэмах живут в окружении инферно. Многих ждет смерть, но что это такое – «смерть в аду»?
Что касается авторского стиля, то можно его охарактеризовать как «АНТИсоциалистический реализм» (и даже со вкраплениями «литературщины»).  В повести автора о художниках, главный персонаж на износ работает над картиной «Сумерки». После выставки полотно хвалят в лживых «Известиях», за приближение к соцреализму и т.п. Правда, потом ситуация проясняется и героя репрессируют. Ну, так и с Максимовым: смелость и трагическая правда его произведений искупают всё.

Сердце русское широко,
Сердце русское мрачно
Сердце русское жестоко
Сердце русское пьяно.


Владимир Юрасов
Василий Тёркин после войны

Военные стихи про Тёркина у Твардовского получились. Прорвалось что-то народное, искреннее. Василия Тёркина  полюбили, стали сочинять продолжения…
Эмигрант и «антисоветчик» В.Юрасов сделал это очень умело и в своем духе. Его вирши – это не шедевр поэтической техники, но вполне ясно выражают народную послевоенную тоску. Воевали. Победили – и вновь в колхозное ярмо, на «великие стройки», а диктатура «партейных» еще более укрепилась, «культ вождя» раздулся до неимоверных размеров, а на пороге призрак новой мировой войны. Хуже всего – и выхода то особого не было: не сдаваться же фашисту, только если бежать, как сделал автор «фанфика». Эмиграция -= наиболее приемлемый выход.
А у оставшихся:
Жизнь советская знакомая:
Жизни нет, но всё же жизнь
Ну, так и пошло.  Потом русские кончились, остались советские, но страшная эстафета безысходности была передана.
Книги чеховского издательства, несмотря на то, что оно существовало неполных четыре года (1952-56) очень интересны для понимания послевоенного времени и - в более длительной перспективе. Рад, что стал их читать – прикасаешься к духу мало знакомой эпохи.
Авторское же продолжение, «Теркин на том свете», которое вроде бы должно было способствовать «разоблачению культа личности» вышло откровенно убогим, хотя в совке о нём одно время и шумели. А смоленский мужик Твардовский, ну что он:  был и журнал, была и помощь Исаичу, и постоянное бодание с номенклатурой, приведшее к неизбежному личному, редакционному и авторскому поражению. Остались и «муравия» с «печником», настоящее творчество не прощает неправды. «Советская поэзия» - это оксюморон!
А у Юрасова сказано правдивее, да:
Воевали, умирали
Я звалась у немцев «ост».
Сколько горя мы узнали
А оружие как сдали,
все пошло  коту под хвост…
… - За народ вы воевали
Вышло все наоборот.


Дмитрий Михеев
Идеалист

Как много чистых душ
Под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах –
А где, скажите, дым?
«Идеалист» - это повествование о такой чистой душе; идеологический роман и роман воспитания. Наверное, в книге много биографических черт и осмысление собственного опыта автора. Место действия – МГУ им. Ломоносова, 1967 год – полвека «новейшей истории». (Интересная подробность: оказывается, изначально планировалось, что учащиеся в Университете будут иметь отдельные комнаты, как Пушкин и Пущин в Царскосельском лицее, но потом победили «правила социалистического общежития». Кстати, состояние общаг в высотке на ленгорах – ужасное!). Вот аспирант МГУ, сменивший физику на философию. Ну, что его заставило объяснять парадоксы микромира и квантовой механики при помощи «диамата», адаптированного для грузинского сапожника и выбрать в качестве научного шефа не интеллигентного меломана-математика, а краснорожего мужика – советского «профессора философии»! Наивность – поразительная и губительная! Вот герой едет в метро из библиотеки и не понимает разговора советских людей-строителей коммунизма – в принципе, ситуация знакомая,  я тоже был наивен и не понимал в юности даже шутку про «Плейбой», но жить в совке и не знать про «чувиху» и «банку водяры» - это уже чересчур.
Парня угораздило не только откровенно выступить на «философском» семинаре, но и влюбиться в полячку (сёстры оказались на стажировке в Москве). Автор касается своей излюбленной темы – иерархии народов. Почему прибалты так презрительно относились к русским?! – а восточноевропейцы? Польские паны – мы для них быдло! (Так Анжелика и обзывает Илью, потом, правда, любовь перевешивает, и безнадежный роман временно продолжается. Несовместимость мировоззрений складывается с бюрократиче ской репрессивностью социалистического концлагеря и начинается ад!). Но ведь именно наш народ низвели до уровня рабочего скота, (даже ученого в физической лаборатории), и его лишали элементарных знаний о мире, превращая в наивных идиотов. Выходцы из лимитрофных республику знали и понимали неизмеримо больше и поэтому смотрели на русских дураков с неизменным высокомерием.  За социалистический эксперимент платили все, но мы – непомерно больше других. А вторжение в Чехослованкию еще одна подстава для русских (по сюжету это сказывается и на судьбе главного героя). В общем, нормальной жизни у персонажей быть не могло.
В общем-то, такие как Илья, главный персонаж романа, несмотря на учебу в МГУ и интернациональные контакты, предстает этаким слепым кутенком. Эта слепота заставляет тыкаться, куда случится и навлекать на себя опасности, не получая знания и понимания. Ну, много ли мог дать подпольный Бердяев! Или – вся эта «религиозная философия»? (Кстати в спорах ницшеансовского сциенциста Ильи с польской католичкой и её гонористым папашей– не факт, что правда за последними. Да и сами полонцы как раз низкопоклонствовали перед Западом – стоит прочитать для сравнение роман «Мадам» А.Либеры  о тех же временах в Варшаве).
Но, повторим, нашим было гораздо тяжелее и последствия посткоммунистической трансформации имели, поэтому столь различную траекторию. Во-многом, из-за нашей наивности и неинформированности. Идеалисты! В общем, «сколько всего того, что мы считаем точным и справедливым, является лишь остатками наших грёз, луначическтим блужданием нашего непонимания», - писал о таких случаях умный португальский поэт. И ладно бы дело ограничилось духовными спорами и метаниями, но вмешалось историческое «сворачивание оттепели». Время было безнадежно утеряно. Прошло полвека, а проблемы у нас, в принципе, те же – и кажутся неразрешимыми, несмотря на обилие информационных источников.
Но идеалисты, разочаровавшись в одном, твердо стоят на другом – и не могут иначе. Сам автор тоже продемонстрировал некую «мертвую петлю» в своей биографии и идейной эволюции. Он подставил себя под жестокие репрессии в попытках сбежать из Мордора, потом был выслан, обосновался в Америке (роман его, кажется, вышел в издательстве Н.Полторацкого?), но потом захотел вернуться на родину. И – размышляет о какой-то банальщине о неравенстве рас и религий. Приехали: Это что за остановка?..



Харуки Мураками
Убийство Командора. Возникновение замысла

Мураками-бум давно прошел, и можно тихо радоваться новому роману писателя.
Войти в это повествование не совсем просто,  и даже привычному к манере Мураками читателю. Хотя все его основные приемы налицо…
Но в «Командоре» японец слишком многое пытается связать. Тут и живопись нихонга, и развод главного героя, и удовольствие от уединенной жизни в горах, и портреты, и осень, и загадочный сосед,  и филин на чердаке,  и любовница из художественной школы,  и традиционное для писателя внимание к быту, еде и питью героя,  и пластинки с классикой, и найденная картина, и аншлюс Австрии, и т.д., и т.п. Так по легенде, огромную вязанку дров скрепил короткой веревкой юный Демокрит.
Развалится или свяжется – волнуешься за автора. А тут добавляется загадочная погремушка, склеп с монахом, совсем уже сказочный «Командор», портрет богача и его странности, смерь сестры и чужая дочь, странные разговоры с загадочным соседом, роскошный ужин и дожди, и – новые работы художника…
Забавное описание встреч с подругой и стилизованные речи «говяда» Командора, который есть Идея – сплошная ржачка. Ирония доходит до ехидства, но автор не зол и не очень строг к слабостям человеков и духовных сущностей.
Тем временем внимание читающих поклонников уже прочно привязано. Правила игры от Харуки М.приняты.
Остается наслаждаться чтением.


В этом году у Харуки Мураками 70-летний юбилей (1949). А эти «обезьяны» так и не дали ему нобелевскую премию по литературе.  Хотя кто из писателей нынешних более достоин этой награды. Политика, будь она неладна!




Юлия Друнина
Стихи о войне

Несмотря на то, что бюрократия сделала все, чтобы извратить и опошлить день 9 мая – это не повод для того, чтобы не помянуть наших героев и страдальцев. Можно тихо почитать военные стихи Юлии Друниной.
Нет, я не изменил своего мнения о том, что «советская поэзия» - это оксюморон. Но великая катастрофа войны пробудила многое, чувства вышли за привычную грань и подчас отливались в незабываемых строках. Даже «секретарь» сурков смог сочинить «Землянку».
Ну, а бывшая школьница написала в 1942-м:
Я пришла из школы
В блиндажи сырые.
От Прекрасной Дамы
В «мать» и «перемать»
Потому что имя
Ближе, чем
«Россия»
Не могла сыскать.

Коротко и просто. В стихах Друниной больше чувства, чем мастерства. Привлекает именно эта неподдельность, а также страшная правда, о гибели подруг или о том, как комбат пристрелил двух струсивших бойцов, а потом написал родным «пали смертью храбрых». Поэтесса лучшие свои строки написала в военные годы, но и потом, до самой смерти, военная тема ее не отпускала и была, по сути, главной у нее. Кажется, что от военного шока ей, как и многим другим, так и не удалось оправиться. Кто-то спился, кто-то, даже выжив, не смог жить дальше – даже десятилетия спустя. Многим друнинские стихи напоминают окопную прозу Вячеслава Кондратьева. Страшна судьба этих литераторов. Страшна судьба страны нашей.


Дидье ван Ковеларт
Прошлой ночью в ХУ веке

Любовь в астрале. Рыцарь времен столетней войны реинкарнировался в налогового инспектора и дух женщины из 15 века тревожит его. Иногда весело и остроумно, но не везде. Зато книжка пришлась в пору, когда хотелось отвлечься и развлечься.


С.Полотовский, Р.Козак
Пелевин и поколение пустоты

Глупенькая книжка. Гламурно-поверхностные попытки дать описание и разгадать «феномен Пелевина». Завлекательность и развлекательность превалируют над сколько-нибудь серьезным анализом.  Напинана отвратительным стилем модных россиянских изданий. Пелевин (наверно, все-таки действительно писатель номер 1 в постсоветском бедламе) вряд ли в этом виноват. Это его так интерпретировали поклонники из поколения пустоты. То – генерация идиотов. Они расположились на пикничок и стали резвиться на полянке посреди чащи, наполненной клещами, гадами и вурдалаками. Ну, повеселились, теперь впору прослезиться. А ведь Пелевин все описывал точно, но теперь, возможно, даже его «постмодернистских» средств и таланта  не хватит, чтобы «отразить».
Остается лишь чуть перефразировать название статьи бойкого критика о ПВО: «Когда же придёт настоящий Пц?» и застыть в ожидании.



Я.Лович
Враги. Белогвардейский роман

Книга о захвате России извергами (резня в отдельно взятом городе, как пример), о русской трагедии, об угасании и драме эмиграции в Харбине.
Вот такие бы романы стоило изучать в российской школе, по крайней мере, включать в списки внеклассного чтения. Но до сих пор проходят» горьких-маяковских. Тьфу!


Игорь Чиннов.
 Стихотворения

Вот, открыл для себя нового поэта Русского Зарубежья, благодаря сборнику интервью с эмигрантами-литераторами, сделанные американским славянином Д.Глэдов.
Как поэт, Чиннов не особенно велик, но чувствуется щемящая грусть «парижской ноты». Эксперименты его поздних сборников не всегда оправданы, но и не такие уж они радикальные.
А вот «нота», несмотря на всю свою скромность, порой пронзительна:

О мировом безобразии
Лучше совсем умолчим.
Скажем про нежную празелень
Ночи, сходящей на Рим,
Про голубое мерцание
Осеребренных олив
(Ночь, тишина мироздания,
Будто далёкий прилив).
Ночь, голубая пришелица,
Скажем и мы про неё
(Полное лунного шелеста,
Дремлет легко бытие).
И, не боясь повторения
И не ища новизны,
Скажем про синее пение
Вновь наступившей весны.
*
Что ж – думающие машины
Заменят нас, а мы пойдём
Смотреть на лилии долины
Под нежно-солнечным дождём


Мишель Ричмонд
Брачный договор

Весьма неприятный текст. Читать порой было противно, но интересно. Некая секта заботится о прочности брака садистскими методами. Роман  о том, как легко (современные) люди расстаются со своей свободой, попадают в зависимость, поддаются манипуляциям и насилию.
Что до института брака, то он уже давно раздавлен и его не спасти. Его экономическое значение уменьшается, кроме того, людям все меньше нужны дети (объективно ли субъективно – результат схожий). А без детей – какой смысл в семье и браке. Остаются только переживания и страдания.


Н.Свечин
Случай в Семипалатинске. Фартовый город

Вроде интересная композиция, но не захватывает. Автор стал уж совсем ремесленником – выдает норму по 3 книжки в год, «отрабатывает номер» по одному и тому же алгоритму. А так нельзя подходить к написанию художественной литературы, даже развлекательной. Читатель ответит потерей интереса.


И.Головкина (Римская-Корсакова)
Лебединая песнь (Побежденные)

Душераздирающее чтение… Зная, о чем книга, я побоялся читать журнальный вариант, тяжело. Но все-таки открыл роман. Это, скорее похоже на воспоминания, отчасти беллетризированные. Оценивать текст как роман все-таки затруднительно. Книга о том, как враги захватили Россию, наверху монстры, вокруг хамы. Медленно гибнут те, кого не убили сразу (как офицеров в Крыму или жертв ЧК). Деление на «благородных» и «трудящихся» не уместно и носит ситуативный характер. Скорее, показана ситуация, когда люди истребляются и мучаются нелюдями. Россия и русские поют свою лебединую песнь. Внучка выдающегося композитора все же смогла эту песнь записать и передать потомкам. Сколько препятствий удалось преодолеть, но преграды в сознании остались.
Весьма удивило большое количество отзывов (при том, что общее число прочитавших роман невелико – это не «гласность» с ее миллионными тиражами!) При этом многие комментарии носят откровенно хамский характер, в них чувствуется злоба бывших идейных комсомольцев и даже вертухаев.  Сознание «дорогих соотечественников» было успешно перекодировано за годы людоедской власти и до сих пор остается «совкодрочерским» - антропологическая катастрофа налицо, что поделать! Ну, и нежелание знать историю тоже дает себя знать. Людишкам вообще свойственно закрываться от информации, которая их не устраивает. Откровенным курьезом выглядит обвинение писательницы в … антисемитизме. (Нацизме-фашизме даже!).  Люди не хотят знать ни состав советской верхушки, ни руководящих органов ЧК, ни главарей ГУЛАГа, ни «подвигов» тех «суламифей», которые собственноручно расстреливали сотни людей. Это не «фашизм», а вот сказанные в сердцах слова затравленных русских интеллигенток – это ужас, ужас! Вас убивают,  а вы молчите; вас грабят, а вы терпите. Таково требование преступников – мучителей и садистов. И тех, кто принял от них эстафету.
К тексту много претензий, что он «женский». Но это еще более усиливает эффект трагедии. Ведь рассказ ведется не о сильных мужчинах, которые гибнут и проигрывают, а о существах слабых, проигравших, «бывших» (то есть похороненных, сброшенных со счетов уже при жизни, или подобии жизни). Необычен для (пост) современного читателя и язык, которым изъясняются персонажи, их способ мыслить и выражать свои мысли. Осколки русской Атлантиды, память о которой чудом сохранена в тексте Головкиной.
Читать его трудно, но надо.


Вс. Петров
Турдейская Манон Леско

Не понравилось… «Недобитый интеллигент» едет в санитарном поезде, читая «Вертера». Он находит удовольствие в том,  что любуется вагонной шалавой, а потом влюбляется в нее. Описывается типичная советская дикость, усугубленная обстоятельствами военного времени.
Можно, конечно, искать и «символику»


Дэвид Лодж
Думают

Думают… Но – о чём? Да всё о том же, как в старом анекдоте про кирпич.
Мысли людей вертятся вокруг секса. Каков в этом эволюционный смысл?
Роман об этом, а также о связи души и тела, когнитивной науке, моделировании ИИ, роботах-компьютерах и т.д. Лодж – мастер интеллектуального, «университетского» романа, хотя и пишет не без ехидства, например, об отношениях «кузенов» (англичан и американцев). Даже по беллетристике видно, какая культура обладает интеллектуальным превосходством. (Эту уже не про англо-саксов). В этом ракурсе основной вопрос сюжета отходит на второй план, но можно сосредоточиться и на проблеме: «будет или не будет» что-то у вдовы и писательницы с директором центра когнитивистики… Но и здесь более интригует не просто вопрос об «обмене жидкостями», а предложение Ральфа об обмене мыслями, т.е. интимными дневниками друг друга.  Ну, еще в романе хватает довольно забавных поворотов, как по основной линии, так и в ответвлениях, типа пражского приключения и пр.
И все же, почему проблема спаривания у людей так мучительна, ведь задача получения хорошего потомства решается при этом далеко не лучшим образом.


Василий Сумбатов
Прозрачная тьма

Стихотворения Василия Сумбатова мне понравились, парочку я даже записал себе на диктофон, что делаю только с любимыми строфами.
В книге помещено три поэтических сборника князя-беженца, относящихся к двадцатым, пятидесятым и шестидесятым.
Первый сборник выглядит еще очень … непосредственным. Стихи, как в 19 веке, как будто бы не было никаких символизмов-акмеизмов. Спасшийся от большевиков офицер вспоминает в Италии Родину, летний день в имении, тоскует по русской природе и т.д. Интересен опыт поэмы «Без Христа», где автор возражает А.Блоку и его «Двенадцати», хотя, конечно, нельзя ставить его на одну доску… (А кого вообще можно «ставить на одну доску» с гением?). Но концептуально это как бы предыстория появления убийц-апостолов, история разложения армии и гибели империи.
Сумбатов – «белый», воевал с Врангелем и посвятил его памяти стихи. Произошедшее с Родиной он оценивает как страшную катастрофу 9путей к исправлению которой не видно до сих пор!). / Это импонирует мне гораздо больше, чем «советский патриотизм» Голенищева-Кутузова (чей сборник из серии «Русская Италия» я читал в параллель  с сумбатовским). Вот не  нравятся мне «красноподкладочники». Еще один эрудит-эмигрант с двойной фамилией Святополк-Мирский тоже вернулся в СССР и был уничтожен. Потомку Кутузова повезло  больше, даже книжку про Данте в ЖЗЛ выпустил, и – не нам их осуждать. Но стихи Сумбатова мне нравятся гораздо больше, чем утяжеленной эрудицией графоманство Голенищева-Кутузова, как и его кумира Вячеслава Иванова.
Если еще сравнивать, то сумбатовский сборник, что вышел в 1950-е, вызвал в памяти перекличку со стихами обожаемого Дмитрия Кленовского. Их роднит не только горький хлеб эмиграции и тяготы болезней, точки по России и Серебряному веку; есть что-то общее в поэтике.
Именно этот второй сборник и понравился мне более всего: и по форме, и по содержанию. К тому же, по моей внутренней классификации. «пятидесятые» - это некое таинственное и переходное десятилетие прошлого века и мыслечувства того времени притягивают.
Последняя книга уже несет на себе тяжесть старческого угасания и слепоты  (отсюда название «Прозрачная тьма»), но и в ней встречаются отличные вещи. Можно попереживать.
… А странно вообще, что сейчас кто-то просто так читает стихи полузабытых эмигрантов. Об этом последняя вещь третьего сборника…
Имя поэта стоит запомнить, наряду, скажем с А.Несмеловым или тем же Д.Кленовским.
Нет больше родины моей
В огне безумного разгула
В бесовской пляске пьяных дней,
В крови дымящейся своей
Она со скрипом потонула



Алексей Иванов
Пищеблок

Вампиры в пионерлагере в 1980 «олимпийском» году! Забавно, но и страшненько.
Увидев на столе в «Фаланстере» стопку «Пищеблоков», как-то почувствовал, что Ал.Иванов написал новый незаурядный роман. Написано хорошо, просто мастерски. С добавлением мистики у Иванова вообще хорошо получается: вспомнить «Псоглавцев». Но в «Пищеблоке», помимо воспоминаний о советском пионерском детстве (автор даже «пережимает» несколько соответствующем «фольклором»: страшных историях, глупых и пошлых присказках, историях про «кранную пленку» и т.п. – всё это было. Но вряд ли в такой концентрации), в романе еще очень силён элемент социальной сатиры.  Анатомия советского общества обнажается с самых основ – с детского воспитания – и это ужас! Дети – «дэбилы» по преимуществу; взрослые как дети (поют с радостью глупые песни про ежиков), общие порядки – соответствующие. Жить советской жизнью – это означало постоянно находиться под сильным люмпен-пролетарским давлением, да еще в состоянии постоянной несвободы от давления глупых ритуалов и примитивного масскульта советского образца. Модель отдельно взятого пионерлагеря хорошо это и показывает. Культивирование одряхлевших мифов (старый коммунистический бандит с характерным именем Серп Иванович – вампирский стратилат - живет на территории лагеря и дурит отрокам головы). Бедность и воровство (скудное питание и растаскивание продуктов, дешевые конфеты как роскошь). Постоянное лицемерие (практика идиотских ритуалов и невыносимое ханжество, стукачество Ирки, «колхозной коровы» и ей подобных, «правильность» обкомовского мальчика). Бессмысленный досуг и пьянство, решетки и запреты – лагерь с приставкой «конц-«.  Беззаконие и криминальность как норма жизни (уголовные нравы как норма жизни и страх перед шпаной уже с малолетства, в то же время преследование любой нестандартности и свободы воли, воровство продуктов в пищеблоке).
Иванов остроумно подбирает эпиграфы к каждой части книги – из революционных песен, из изувера багрицкого и глупого заики рождественского. И – как современному человеку поверить в вампиров? А как советским людям было поверить, что соввласть «плохая», а красные тряпки и звезды – это инфернальные символы? В романе вожатый и ребенок, борясь за любовь и жизнь (укушенные «пиявники» в течении года умирают), разрабатывают и воплощают анти-упыриный план. Жертвы неизбежны и безоговорочной победы не бывает. И в истории все не так просто. Людишки продолжают вести себя как послушные зомби. И в немыслимом двадцатом году, о котором мечтали герои, уплывая из лагеря.
Ну, а «вампиры», которые вынуждали окружающих к подчинению?.. С тех пор они троекратно усилились: то же навязывание «правильным вампиренком» дурацкого футбола: можно вспомнить про распильный мундиаль, да и «игры» еще  одни прошумели – отвлечение сил и внимания). Если бы Пищеблок» был написан наряду или вместо какой-нибудь «школы для дураков» – помогло бы это советскому социуму осознать лучше самое себя? Но – сова Минервы вылетает после полуночи и сегодня роман уже  прочтут и оценят немногие. Да и раскрывать глаза не хотят, видеть ничего не хотят, наверно после никак не заживающего укуса крысных упырей…

То, что интересно, всегда оказывается недозволенным. Нельзя купаться в реке. Нельзя ходит в лес. Нельзя соблазнять девушек. А что тогда делать? Смотреть Олимпиаду по общему телевизору?