метель

                М Е Т Е Л Ь.
                Вспоминаются годы счастливые,
                Потому что из детства они,
                И становимся мы молчаливыми,
                Окунаясь в те светлые дни.
                Вспоминаются милые грёзы,
                Где друзья мои, где они, где?
                На глаза навернулись вдруг  слёзы,
                С благодарностью к Богу, к судьбе.
 
             Суббота.   Родители проехали из Ачинска с базара. Серко весь в «мыле» проскочил открытые Фимкой ворота и остановился у крыльца. За кучера была мать, отец,  наверно,  сошёл перед оградой. На санях стоял сундук и ещё что-то.  Из  замёрзших окон было не разглядеть.    В маленькие ворота в фуфайках нараспашку, наперегонки влетели соседи Лёнька Климаков и Валька Тронова. Они проскочили под окнами, войдя в прихожую, запыхавшиеся, почти одновременно спросили бабушку: « Баба Анна, а Володька дома?»,  хотя я сидел напротив них за столом. Бабушка, улыбаясь, ответила: «Дома, дома». Весь край деревни знал, что Нинка с Иваном поехали на базар продавать свинью.  Мужики ждали, что Иван привезёт бутылку, а то и две, бабы ждали ради любопытства, что «понакупят», ребятишки знали, что их чем-то угостят.  Фимка с отцом занесли в дом новенький обитый полосками железа сундук.  Когда открыли крышку, оттуда как бы дыхнуло ароматом спелых яблок. Также пахло, когда к нам приезжал брат матери,  дядя Лёня,  из Алма-Аты. Он всегда бодро заходил в наш дом, обнимал бабушку, и откидывал крышку здоровенного чемодана. Мы соскакивали с печки, и он,  поподбрасывав нас под потолок,  протягивал яблоко…
Когда вошла мать, я обомлел, в руках она держала новенькие лыжи. «На, это тебе, да учись лучше». До пятого класса я учился так себе, и только в пятом,  получив за четверть, пять пятёрок и пять четвёрок, ниже не опускался. Я так мечтал о лыжах, но то не было денег, то уже зима заканчивалась. Наконец свершилось, третий класс и декабрь – месяц, укатайся. Я уже неплохо стоял на лыжах, у многих одноклассников они были, а у Сани Шпагина даже самодельные. И вот, теперь и у меня, «свои». Трониха,  получив яблоко, убежала домой.  А я сразу предложил Лёньке: «Давай, на Марганцевый  рванём, я уже воды и дров в баню натаскал». « А не поздно?  - сказал Лёнька -  уже двенадцать». «Да,  ты, чё? - сказал я - туда и обратно».
Бывший марганцевый рудник, уже выработанный и превратившийся в обычный поселок. По прямой,  через Чулым,  до него было километров  восемь. Он стоял на северном склоне Саянского отрога Арга и всегда манил нас к себе. Ночью, ровным прямоугольником, он переливался огнями и мы, идя из клуба,  останавливались на берегу Чулыма, и подолгу смотрели на горизонт. Виден он был и из нашего дома, так как перед  домом никаких построек не было, а располагался наш второй огород.
«Ладно, пошли - сказал Лёнька:  я сейчас только лыжи возьму».  Он, вообще, никогда у родителей не отпрашивался.
Улица была сильно раскатана, и я,  сперва  неуверенно, а потом, приноровившись,  быстро добежал до Чулыма. Лёнька бежал намного резвее меня и уже подходил к противоположному берегу.    Мы,  когда  поднялись  на другой берег,  и продрались через  тальники,  были поражены увиденным. Перед нами открылось ровное поле, упирающееся в Аргу,  а над снегом красным ковром, видны были ягоды шиповника. Снег играл всеми цветами радуги, и на него больно было смотреть. Полюбовавшись, и попробовав по две,  три ягодки, мы тронулись к Марганцеву. Снег был не очень плотный, но нас более- менее держал. Мы уже изрядно вспотели, а рудник не приближался. Гора скрадывала расстояние. Расстегнув фуфайки, и,  сняв рукавицы, мы продолжали бег.                Снег пошёл сразу крупными хлопьями,   и солнце проглядывало теперь как сквозь туман. Перед собой мы видели уже не Марганцевый, а тёмную, надвигающуеся на нас гору. Пробежав ещё с километр, мы стали различать постройки и увидели то самое большое здание в центре посёлка.        «Мужики, вы откуда такие?»- окликнул нас  рыбак, сидевший с зимней удочкой. Мы поняли,  что идём по озеру, которое было прямо перед горой. «Из Белого Яра,  мы!» «Смотрите,  не заблудитесь, метель начинается». И тут мы заметили, что потянул ветерок , как всегда с запада,  и снег уже не падал  лопухами, а закручиваясь, стелился мелкой пылью.  « Пойдём назад» - сказал Лёнька. «Да давай дойдём до того большого здания» - ответил я.   Любопытство ли,  любознательность не позволяли мне повернуть назад, да и мало ли мы видели метелей, разгуливая по улицам деревни. В гору поднимались очень долго, пришлось снять лыжи.  Как же мы были удивлены и разочарованы, когда подойдя к зданию, прочитали вывеску «… восьмилетняя школа…».
Спускались на лыжах с ветерком. На озере мужика уже не было, но видны были лунки, где он рыбачил. Солнце скрылось, а ветер усиливался и уже не позёмка,  а нарождающийся буран заметал наши следы. Гора ещё темнела сзади, но впереди уже ничего не было видно. Чтобы не растеряться, мы решили идти  не друг, за другом, а рядом. Начинало темнеть, и мы не могли понять, действительно ли надвигается ночь или это метель скрыла солнце. Дышать становилось всё труднее и хотелось пить. Наваливалась усталость,  но мы не останавливались, упорно продвигались вперёд ,  Остановиться было страшно. Сумерки сгущались, а ветер всё усиливался и усиливался, и нигде не видно было ни кустика, ни огонька. Мы уже с трудом видели друг друга и от страха начали перекликаться. Остановившись, передохнув минуту-другую, мы снова тронулись в путь, плохо соображая в ту ли сторону. Голова не работала, и хотелось плакать. Сколько так продолжалось, было не понять.                Я вспомнил,  хорошо сейчас,  в субботу вечером,  дома. Все прибрано, бабушка собирает на стол, в углу горит лампадка.  Я знал все иконы наперечёт, и не зная молитв, иногда молился по своему, просто перечисляя иконы. Всхлипывая, я начал их перечислять,  и мы оба с Лёнькой неожиданно  свалились в какую-то яму. Яма была не очень глубокая, до половины занесённая свежим снегом. Кое - как, сняв лыжи, встали на ноги и прямо перед собой увидели какую-то дыру. Сердце сжалось в комочек. « Берлога» -  подумал я. Лёнька потом рассказывал, что подумал, то же самое. Некстати вспомнился анекдот, подслушанный на конном. Один охотник рассказывал, как охотился на медведя: « Захожу в берлогу, смотрю, постель разбросана, чайник ещё теплый…».  Но в берлоге дверей нет, а тут просматривалась открытая дверь.                Подавляя ужас, мы вошли внутрь. Лёнька достал спички, он никогда с ними не расставался. Пламя высветило небольшую комнату с низеньким потолком, наскоро сколоченный стол, на котором стоял огарок свечи. Запалив свечку, мы огляделись. Справа от двери стоял топчан, на нем матрац, набитый пухом из камышовых шишек. Рядом валялись две старые фуфайки. На противоположной стене висели сети, в углу стояла корчажка. В торце землянки громоздились кирпичи, а в тазу стоял застывший раствор, наверно хозяин собирался доделать печку. «Это Вани рыбака землянка -  вскрикнул Лёнька -  мы с отцом в прошлом году к нему заезжали».  Я хорошо знал Ваню рыбака. Он жил за Чулымом отшельником и пойманную рыбу не продавал, а обменивал на продукты или ещё на что. Часто, особенно перед праздниками, приходил он к нам,  приносил щук, а бабушка, покормив его, давала в дорогу калачей. Из рыбы, которые приносил Ваня,  она пекла в русской печке отличные пироги. Нестерпимо  захотелось есть.  Лёнька тоже взглядом обшаривал землянку. Из еды не было ничего.                Ветер за землянкой начал как бы стихать, в матрасе попискивали мыши. Ваня рыбак утонул этой осенью. Когда встал Чулым  он, наверное,   шёл в деревню. Возле одной промоины нашли его шапку,  и рукавицы…                Мы стали замерзать, в землянке не было ни лучинки и,  чтоб как-то согреться,  укрылись старыми фуфайками,  усевшись на матрац. И опять вспомнился дом, сейчас,  наверно, наши   моются в бане. Раз в месяц перед баней отец нас подстригал. Машинка была ручная, ржавая, Казалось, она не стригла, а вырывала нам волосы.  Слезы текли сами собой, а отец,  наклонившись,  водил машинкой по голове и приговаривал:  «Не ...я. не х…».  Он общался все больше на запретном языке, обходясь шестью - семью словами. После стрижки парил, а затем мыл нас в бане, намыливая голову хозяйственным мылом. Вода, которой он нас мыл,  казалась кипятком. А он,  поливая её, приговаривал: «Не  ...я, не х...».                Я согревался, мне было хорошо. Опять я увидел снежное  поле, усыпанное красным шиповником, Марганцевый рудник впереди. Вспомнил Тронова Кольку.  Рассказывали, что когда он учился в ПТУ на Марганцевом,  решил в субботу идти домой, и, устав, сел под зарод. Как его спасли, я не помню, но пальцы ног он отморозил. Я с ужасом подскочил, сбросил валенки и, ощупав ноги, облегченно вздохнул.                Снова заснуть мне не давал какой -  то шум, он усиливался и усиливался, превращаясь в грохот. Я выскочил из землянки и уже четко осознал, что это поезд. Гнали порожняк, а железная дорога проходила рядом с нашей деревней. Разбудил Лёньку, который долго не мог прийти в себя, мы вылезли из ямы. Метель стихла. Сзади чуть правее сверкал огнями Марганцевый. Мороз заметно усилился,  поэтому грохот железной дороги заполнял всю округу. «Ничего, мы « хомутнули»-сказал Лёнька - а до деревни ещё километра два, вон на Смирновом столбе фонарь горит».
Сняв лыжи, я зашёл домой. Ходики показывали восемь. « Где тебя комуха носила? Все уже намылись в бане, она уж, поди, выстыла» - возмущалась бабушка. «На конном. Есть хочу»- ответил я, медленно оседая на новый сундук.