Похождения чертика Шалдея. Сказка, может быль

                «Не нужно, да выбросить жалко…»               
                Пословица
             Часть первая               
               
Раз за тихою рекой.               
В полночь. Той-то стороной,
что близ города Такова,
(где рыбалка без улова),
аккурат в Медовый Спас,
припустились черти в пляс...
В темноте рога носились,
фосфорически светились.

Дядька, значит, средь них старший,
храмоват, собой-то важный,
лапы вскидывал вразмах,
от веселья весь в слезах.
В стороне стоял у кадки.
с медовухой хмельной, сладкой.
Прицепившись за бочок,
в ней купался черпачок.

Скачут кругом чертенята.
Дядька в песень - хрипловато:
«В старину удал был чёрт,
смело хаживал в народ!..
Нынче скучно жизня что-та-а -
коль боисси сам наро-ода?..»    
Кто гогочет, как шальной,      
и лягается… Какой               
в бок поддаст исподтишка -
свалит всё на слабака.               

Жил в сообществе чертей
бесик смирный, звать Шалдей.
Хоть был ладненьким он телом
средь козластеньких, но дело -         
был конечностями он               
от рожденья обречен:
различался он ногами               
не с копытами – ступнями.
И к тому ж имел прирост -
неуклюжий вислый хвост.
(Что за новое явленье?
Дай-ка автор объясненье:   
«Что ж, природы был каприз.               
Или, может, атавизм?
У людей с рожденья то же,
что бывает непригоже»).               
Хвост причиною мозолей
был для ног и горькой долей:
от сородичей своих
каверз много видел злых.
Хвост, бывало, он ублажит,
лыком липовым подвяжет, 
щит сплетет из камыша,
ходит, листьями шурша.
Братцы дергали заграду -
хохотали до упаду.
 
Время шло. Он жил в печали…
Только братцы замечали –
хвост не бился по пятам,
и крючком загнулся сам.      
Сталось это им в новинку -    
вот повесили корзинку -               
набросали желудей,               
про запас на всех харчей.      

Много сказано, иль мало?      
Так то ранее бывало.             
Что ж теперь? В полночный час,               
шла гульба в Медовый Спас.               
Братцы прыгали по кругу,               
в середине - не в заслугу,
он тихонечко стоял,
«награжденья» получал:
кто щипнет, кто свистнет в ухо,
что лишить и может слуха?..
Невзначай, но пробил час:
братец ткнёт, как пальцем в глаз!
Взвыл Шалдей от резкой боли,
нет стоять терпенья боле.
Вот со зла одним прыжком,
на вражонка сел верхом.
Зашвырнул в кусты корзинку.
Хвост поднял, как впрямь - дубинку!!!
Взял обидчика испуг –
враз перехватило дух
и, противиться не смея,
полетел катать Шалдея.
Травы ножками косил,
скоро и выбился из сил.

Рты раскрыв, дивятся черти:
не замучил ли до смерти   
он собрата своего?..
(лёг на место тот его) -
расхрабрился, не уймется,
и с другими он дерется,
и подпрыгнет высоко:
выше всех, да так легко.
Иль случайно, но в не малость
дядьке локтем в лоб досталось…
Топнул здравой он ногой:
«Всё дознаюсь чехардой?»               

Дюжине своей черт-дядька,
гаркнул: «В ряд, живей, присядь-ка!»
И притихнувший Шалдей
сел средь братии своей.
Дядька машет бородищей,
шишку щупая на лбище,
ржёт встревожено, что конь,
через спины скачет он.
Над виновным ногу плашкой
подогнул, влепил с оттяжкой,
в место мягкое пинок,
дабы дурь забыть тот смог.
               
Встал у кадки, смотрит черт:
вышло всё наоборот -
искры бьют из глаз бесенка,
как прибавилась силенка;
с полудюжины чертей,               
перепрыгнул в мах Шалдей.    
Нет устатку ему в силе,
и со страху братцы взвыли.
Не идет на угомон:               
в окаянстве, видно, он.
То как вскрикнет: "Не ленись,   
старый, в очередь садись!..         
Оплошаешь коли трошки,
мне меньшой покажет рожки».

К дядьке ближний чертик скок,               
хвать из кадки черпачёк,
содержанье вылил в глотку,
замочив свою бородку.
Ту уж дядька гребешком
чешет, шепчет над ушком:
«Окажи, Шутчик, помогу,
отдави Шалдейке ногу!»
Шутчик глазками мигнул,
с медовухи хохотнул,
принял дядькино прошенье
на свой лад и без смущенья,
да с разлету, спьяну так,
враз на хвост Шалдея шмяк...
(Вот ослушник и негодник –
заварил ведь кашу, шкодник).
Стонет тягостно Шалдей –      
нету удержу, хоть бей,               
хвост от боли ходко-ходко
раскрутился, как трещотка:
фы-рр! – молотит, точно винт.
Глядь, Шалдей с прыжка летит
через братцев всех и дядьку,               
опрокинув с хмельным кадку.
Через речку – в перелёт!
(Ой, ли! Чуть не вертолёт).
               
Сам Шалдей прыжку дивился,
кулаками то грозился
по ту сторону реки,
где сверкали огоньки.               
Хвост, отдавленный в водицу,
опускает остудиться.
Заскворчали пузыри,         
клочья пара поползли,   
закрывая пеленою,               
беспорядки за рекою.

Хвост поправив, бедный бес,
в град не в столь большой полез…
где над тихою рекой,               
берег левый был крутой,               
и народец с чутким слухом,         
почивавший друг над другом,
в тех домах, что в этажах,
при неясных фонарях.               

Что на улицах Такова?
Ничего в них нет худого:
прибраны, хотя не все,
где широки – в блеске те.
Но есть улочки такие,
что дороженьки кривые.
По одной с трудом бредёт               
бедолага, странник чёрт,       
промеж грязи и канав,
хвост дугою приподняв.               
               
Вот шагает он прямее 
по асфальту, и смелее.
Кошки жмутся по краям:
«Проходите – мя-у вам!
Что за поздний, му-ур, прохожий,
на кого же он похожий?..»
И Шалдей предположил:
населенью будет мил…
Но какие забияки:    
здесь бродячие собаки,               
вдруг бегут со всех сторон -               
и на тополь лезет он.               
Лай поднялся жуткий, псиный.   
Ствол трясется тополиный… 
         
В доме скрипнуло окно,               
ночником освещено;
из-за лысого затылка
брошена жильцом бутылка,
кувыркнулась, «взорвалась» -
с визгом стая унеслась.               
Что в овраге, стало тихо,            
не бывало, словно лиха…         
С неба спала ночи сень -               
нарождался новый день.
Зачирикали на крышах   
воробьи. Народец вышел.               
И глядит из-за ветвей               
гость залетный на людей.               
Замечает с умиленьем:               
Хороша жизнь населенья -               
для развития ума               
есть отдельные дома.            
Там и сям с большой охотой,      
начинают день работой.          
И у каждого двора
для излишнего добра               
место есть, и кто подходит,               
бросит что, глаза воротит.
А один простолюдин,
что, как право, господин:
выбирает всё чего-то.
На себя надел вдруг что-то.
Тут на радостях Шалдей
спрыгнул скоренько с ветвей,
к вожделенному местечку
подскочив, не дал осечку,
прихвативши узелок,
он нырнул за уголок.
               
Средь людей гулять чтоб смело,            
гость облёк в одежды тело.               
Вот по улице идет –
расступается народ:
«В шляпке!.. Что за чужестранка?..       
В платье рядится с изнанки,
и походкой – два и пять?! -
каблучка-то не видать.
С бородой – голландец, может
Что-то души нам тревожит?..»
Любознательный народ
за Шалдеем вслед идёт.
Был средь них один детина,
толь хлебнул где «озверина»,
и мозги пошли в распыл –
платье за подол схватил.
И толпа что лицезрела –
удивленью - нет предела.
(Что, бесплатное кино?
Нет, недёшево оно).
Вдруг напрягся хвост Шалдея,
и нахала, как пигмея,
по головушке хватил –
тот глазенки закатил.
Повалился… Люто дело!
И толпа вмиг отлетела:
«Что за чудище средь нас?
В зоопарк бы, на показ!»
Но детинушка был хватом
и, очухавшись, подкатом
ухватился за подол.
Чёрт рванулся – низом гол.
И, как в легкой распашонке.
прочь бежал во все силёнки.
          
          Часть вторая         
               
Что бывало, вспоминая,
нелады переживая,               
гость сидел на чердаке               
дома, в тихом уголке.             
Не желая быть невеждой,
сбросил женскую одежду.    
Скрипнул дверцею и тут   
из темна глядит на люд:            
«Вон, идет молодцевато,            
а глаза сияют златом,               
звезды в блесках на плечах,
в черных знатных сапогах.
Средь прохожих не курьёзный,
рот закрыт, как есть сурьёзный».

В середине Таков-града,
что в селе – забор, ограда,
огородики, сады…
Из-за них порой видны,
право, ветхие лачужки.
Старики, топорща ушки,
доживают краткий век,
всяк, как может человек…
В тех строеньях есть иное –
в высоту, в охват большое,
с крышей прочной, с флюгерком.
Метров на сто всем знаком,
проживал с женой военный,
не особенно примерный,
горлом шибко голосист,
командир–артиллерист.
Привели в ночь самого
сотоварищи его:
после дружеской пирушки
он ногами чистил пушки.         
«Ой, конец, знать, скоро света!         
Вместо мужа негра где-то
подобрали вы, друзья.               
Ох, признать никак нельзя!"
Форму женушка замыла.               
"Пусть проветрится» - решила.               
В сад под яблоню несет
К злому Бобу под присмотр.               
Пес, однако, видит скоро:               
яму, лаз по край забора.               
Подивился: славный вид,       
к Жучке сделать, чтоб визит.            

Гаснет лампочка в окошке,
по садовой-то дорожке
пробирается Шалдей.
В форму лезет. Вот уж в ней:      
стал в плечах гораздо шире,
уместился хвост в штанине.
Ноги в яловых сапожках,               
а фуражка-то на рожках.
Не валет и не король,
но свою играет роль:
разодетый, как с картинки,
показался из калитки.
Грудь расправил, руки в мах,
отрабатывая шаг,
тронул резвою походкой.
Табаком и русской водкой
от одежды войсковой
веял запах боевой.
               
Утро… Люди смотрят: кто там,
прямиком идет с притопом?               
И выпячивает грудь,               
а глазищи, будто ртуть.               
Лик чернявый, нос трубою,
с верхней сросшейся губою.
Ненароком, как чихнет -
семерых зараз прибьёт!
В горле хрип, обличьем крут.
Сторонится его люд.               
И гуляет он без меры,
в нём кипят чертей манеры -
лапы некуда девать:
«Аль кого - пощекотать?..»
               
То – не стонет холодильник –
На столе звонит будильник,            
Скачет он, грозит упасть.               
«Скоро в воинскую часть! -
будит мужа пушкариха,
кулаками в грудь бьет лихо, -               
Просыпайся быстро, пьянь.
На кого похожий, глянь!»               
А тому, что шуры-муры,
грудью б хоть под амбразуры.         
Но, однако, - как же быть?
Страх как хочется курить.
Приподнялся он в постели,
запыхтел дымком – дрожь в теле.
Но, как стойкий командир,
взглядом стал искать мундир,
вспоминая, что за сила
ночью в нем куда носила?
Присмиревшая жена,
вышла в сад. Там в крик она…
Следом - муж, глазам не веря:
  - Кто посмел?.. Прибью, злодея!
Похищение мундира?..               
От меня не ждите мир-ра!!!      
Шлёт в мобильник сообщенье,
отдаёт распоряженье:
«Кто поймает злого вора –               
на побывку съездит скоро!»          

С пушечки одной, макетной,
деревянной, не секретной,
лопоухий старшина
(средь солдат величина)
снял в занозах всю обслугу,
в помощь командиру–другу.
Смачным словом подбодрил,
рысью в улицы пустил.

Командир для маскировки
спорткостюм надел, кроссовки.
Встречно воинству идет,
взором улицы мётёт:
голова трещит – горячка,
от жены была заначка
в сапоге его одном,               
что похищен был врагом.               
(Нет деньжонок на похмелье...)
Подвалило подкрепленье:
Боб, кобель… Пылая мщеньем,   
ухо резко крутит он:               
«Будь, бродяга, впредь умён!»
Взвизгнул пес и встрепенулся,               
и вперёд ужо рванулся.
               
Гость, возможно, от безделья,               
точно в цирке представленье,               
стал давать и сделал выбор, -         
скучную особу выбрал:               
«Жизнь, аль в тягость? - вслед идет. –
Веселее будь народ!»               
Но стесняется все что-то,               
и за ним шагает кто-то.
Человек унылый вдруг
сам смеётся, без услуг:
и с припрыжкой, да сильнее –
продолженьем с лап Шалдея,
пальцы, словно языки,
растянулись – велики, -
и, не ведая препона,
с ловкостью хамелеона,
маскируя свой окрас,
(неприметен он для глаз),
перебором скачут бодрым
и в подмышках, и по рёбрам!
Так смогли, шагов с пяти
человека в раж ввести.
Тот оглянется  -  хохочет:
«А-ай!.. Да кто ж меня щекочет?»
Эта свойственность чертей –
наважденье на людей -
проявлялась у Шалдея.
Спозновал её, взрослея.               

Зарядившись озорством,
что ж мог сделать чёрт потом?
Скучный люд потешить слишком
щекотливым сим делишком…
Но делишки шли не в лад,
догонял его солдат,
руку поднял, козыряя.
Воинский устав не зная,
за угрозу принял черт,
до пупа разинул рот…
И солдат оторопел,
на дорогу так и сел.
Старшина пришел на помощь:
«Но, что делать? В чине «овощ!»
Тут же он звонит ему,
командиру своему.
И в костюме тот спортивном -
перегаром пышет винным –
точно вырос из земли,
встал ворюге на пути.
А Шалдей и сам задира,
на хозяина мундира
да как гаркнет, да чихнёт –
на него горою прёт.
Командир и отступился,               
(с ним и Боб посторонился) -
он повержен и смущен…
Только вот что видит он:
в сапожище у злодея
и торчит не лотерея?
Не плоха, отнюдь, не дура,
его самая купюра.
 - Взять мазурика! - кричит.
и за тысячной следит.
И солдатики рванулись
да все разом лбами ткнулись:
каждый, видно, захотел
от служивых дружных дел,
отдохнуть душой в отрывку –
съездить в отпуск на побывку.
Поощренье получить -
вора первому схватить!
Заварилась живо свалка:
вопли, всхлипы, перепалка…
Может, явью, может, в сон,
может, пойман всё же он?..
Но Шалдей имел сноровку -
в буреломах подготовку
проходить ему пришлось.
Там, у дядьки, так велось:
старый их, бывало, стравит,
всё и ладненько обставит –
в загляденье - бьются, злы,
заплетаются в узлы…
Коль смирен какой бесенок?
Затолкает, дядька ловок,               
да кого-нибудь подучит:    
«Дать под дых, абы по круче.         
Будь напористым в борьбе,
пошалишь в людской судьбе!..»
И, вздохнув от канители,
битых садит на колени.
Чохи, хохот и галдёж –
(в шуме всё не разберёшь).
               
И Шалдей с помятым рылом
из солдатской свалки мылом
выскользнул из формы так,
полинялый, точно рак.               
Прочь бежит, вздыхает тяжко.               
На рогах одна - фуражка.
Следом – Боб. Подняли пыль.   
(Сказка это?.. Может, быль.)               
Вдруг без звяканья и стука
попадает в чрево люка
незакрытого беглец…
И лохматый Боб–гонец,
спадший головной убор,   
в зубы взял, несёт… Сыр бор
отгорел. А командир
похмелился. Но мундир
заказал себе отличный,
новый, более приличный.            
Из геройских побуждений,
что прилгнул он, без сомнений,             
о случившемся друзьям,            
неизвестно будет нам.
               
            Часть третья               
               
В люке бьёт струёй водица -             
сиднем быть здесь не годиться.      
Бесик тянется к труду,               
ржавую лизнул трубу,               
гайки подвинтил зубами.
И навёл порядок в яме…
В тесноте сидеть нет мочи,
вылез он на волю к ночи.
Свет минуя фонарей,
встретил сборище людей.
В цветнике засел. Мужчины –
за столом, все без кручины.
Дядя Вася, гармонист,
хромку рвал – лихой артист,
напрягая «атмосферу»,
голосил не под «фанеру».
Над его вспотевшим лбом
сбилась набок козырьком               
полосатая бейсболка.               
На плечах тугих футболка -
как подарки от внучка:
"Дед, донашивай, пока".
Наставляет палец чёртик,          
от усердья кривит ротик,               
вылезает язычок
и в мгновенье ока – чмок.
Он с бейсболкой прилетает,
и та рожки прикрывает.
Вновь пускает язычок –
и другой уж мужичок
сбросил с плеч свой пиджачок,
припустился живо в пляску, –  
организму даёт встряску.            
И к нему со свистом в след
в пляску бросился сосед.
Топот землю будоражит.
Бес понИзу когтем кажет:
язычок летит петлей –
с туфлею плясун другой,
взбрыкнув ножкою, расстался.
И Шалдей лишь ухмылялся:
«Сбросишь парную мне сам,
чтобы ровным быть ногам»…
Тут у бесика Шалдея
«генеральная» затея;
хочет страстных плясунов
хоть кого-то, без штанов
он оставить – рвёт подтяжки,
на ремнях сдвигает пряжки,
пуговкам несёт урон.
Бесконечно удивлён:
«Каковы они мужчины!
Что дружны, эк, молодчины,
сила воли, ить, крепка –
руки в пляске-то в бока!
Видно, с ними не годиться
в чехарду мне порезвиться»
Дом. Балкон. Верёвка крепка –   
щелкнула клешнёй прищепка.    
И летят к ногам "бермуды".               
вновь одет он, и обутый.      
               
Стороною от церквей,            
шел на север гость Шалдей.               
Чует запахи хмельного:               
«Вытрезвителя» - Такова.
Он таращится в окно:
«Наших, как бишь, тут полно?
Ить, лежат, да все безроги.
Кто кричит: "Уйди с дороги!"
Хнычет кто, какой поёт –
общих чувств не знают». Вот
гость ночной свою головку,               
обнажает: быть ли толку?
Стукнул рожками разок,
и народец сей умолк.
закатился под кровати -               
напугался, с какой стати?               
Доносилось лишь до слуха,
как жужжала где-то муха…            
(Что ж, потом?..» - Ну, что потом:    
завалился под окном -            
испарений надышался,
сам на травке отсыпался).               
               
Слышит днем народный гул:
«Где ещё страстей разгул?
Отчего его значенье?
Есть на это ль разрешенье?»               
(От того… «Таков – Ништяк» -         
Оборону держит). Та-ак.
Живо он приник к ограде:
стадион… Народ в досаде.
Поле видит зелено,
в игроках цветных оно.
Мяч-прыгун гоняют что-то,
по краям стоят ворота,
средь чертей с глухой поры
нет подобной мачт-игры…
Как поправить ход событий?
К чьим ногам подбавить прыти?
И Шалдей уразумел,
как болельщик, но сверхсмел,
управляет одержимо,
и лихая пантомима
получилась не пустяк –
три мяча забил «Ништяк».
Стадион рукоплескает.
То Шалдея забавляет,
и он далее идёт –
хочет радовать народ.

Вот подходит он к больнице,
зрит народ: в страданьях лица.
Был средь них один такой –
с перевязанной рукой.
«Оказать ему вниманье!» -               
губы вытянул, да к ране –
ду-ует он, и…  «Айн момент! –
восклицает пациент.
- Чудо-доктор! Чья же школа?..
Вот как лечат без укола!»
И поднялся дружный смех –
тонус жизненный у всех.
Люд болезненный в волненье
чуть не сделал окруженье.               

Продолжая дальше путь,
без вниманья, как-нибудь
шёл по улице он в гору.
И, довольствуясь обзору,
с верхней точки наблюдает       
град Таков… Вон в дымке тая,
подступает лес к реке.
Братцы там-то вдалеке,            
толь сидели где под елью,
предаваясь развлеченью,
в карты резались они
на крутые щелбаны.
Иль на дне копались в иле,               
воду с раками мутили:
у таковских рыбаков
рыбу гнали от крючков.
Взяли общую причуду:
куролесить им бы всюду,
сами лопают жмыхи,
зубоскалят – хи-хи-хи.
Рыболовы терпеливы.
У-у, бедняги, справедливы.
Пожалеть их не забудь:            
пусть поймают что-нибудь.      
               
Он спускается к бульвару.               
Зрит гуляющую пару.               
В след тихонько слышит речи:               
«Пусть никто нам не перечит.               
Сами мы всего добьемся,
хоть в лепёшку разобьемся!
Знаем всё и что к чему –
помощь, чья бы, ни к чему».          
Что он слышит дальше, впрочем:
кто-то им мешает очень,               
ямы роет средь дороги,               
и они ломают ноги.               
В грязь и хлам уткнется взор…            
«Фу-у ты, чёрт!!!" - ему в укор?               
От того пути не ясны,
и туманны и опасны…
Пробирает гостя страх:
«Не участник в злых делах!
Зря, оне-таки гуляки,
про меня пускают враки!»
В голове шурум-бурум,
что пришло ему на ум:
«До меня ль, внеся отраву,               
кто прошёлся  по бульвару,
и за козни те того, -
знать, накажут самого!»

Не возникла, чтоб вновь свара,
он с широкого бульвара,
глядя на лесной восток,
в сторону прошел чуток.
Были улицы тут встречны,
и длинны, и поперечны.
Он проходы стал искать.
По ухабам – грохот, чад;
ехал, дымом обдавая,
грузовик. Шла задыхаясь,
рядом женщина одна.
«Чёрт дери тебя!» - она,
нос зажавши, охнет-охнет.
Грузовик чих-пых - и глохнет.
Из кабины слышен рык –
вылез злобственный мужик.
«Чёрт побрал!» - плюясь, ругнулся.
Глянул искоса, согнулся.
Под машину тут полез…
Помрачнел Шалдейка-бес:
«Соблюдая шел приличья,
никого не трогал лично -
лихость вот произошла:
я подставой вышел зла?..»
Размышляет он и судит,               
в лабиринтах улиц блудит.
Только чувствует везде:
черт при склочной бороде
след оставил свой недобрый
всюду в памяти народной.

Вдруг он видит: на скамье,
у куста – бабульки две,
на него настроив глазки,
не рассказывают сказки,
в нем почуяв чужака
из далёка-далека.
Эти чуткие соседки
любопытством крайне редки:
знали, кто в какой квартире
и с женой живёт при мире,
сам не пьёт, но гонит он
на горохе самогон.
Кто развёлся, кто женился,
кто пока не народился,
во дворе забыл ведро.
Справочное что бюро…
Одаль он привстал. Чуть дышит,
от бабулек вот что слышит:
«В городу-то не покой! –
говорит одна другой. –
В ночку тёмную нелажа
у мужчин была пропажа,
а подарок головной
аж из Англии самой,
у Василья, гармониста,
с головы стянули чисто.
У другого жентельмена
скрали туфли чи «Кардена».
Да и прочие тож вещи.
В них тот прынц, похоже, блещет.
Уверяют ещё в том:
в кражах вмешан чёрт с хвостом...» -
«Эй, голуба, наш клиент!
Пусть покажет документ.
Подберёмся к нему, смутим,
в случае чего и скрутим.
В зоопарк сведём ко львице,
и народу, что в столице,
побывает, знамо, там.
Помощь точно выйдет нам.
Нам с тобою, слышь-ка?» - «Слышу-у,
может быть, починят крышу.»
Старушонки поднялись,
друг на дружку оперлись,
совершить дабы затею,
продвигаются к Шалдею.
Дряхлы хоть их телеса –
мечут молнии глаза,
прожигающие взгляды –
нет ни капельки пощады.
Под их чарами Шалдей,
сник, как мокрый воробей,
будто тяжким сном объятый,
страшной силушкой прижатый,
точно в связках прочных пут,
обездвижен, и всё тут.
Или чьё-то лиходейство
возымело своё действо –
черта прежнего грехи
на него сошли – лихи!
(Так случалось в правосудье,           ..?
где закон вершитель судеб:
натворит иной злодей
много бед среди людей,
но,.. иссякнув силой гневной,
и под тягостью душевной,
в мире зло людское всё –
взять готов он, как своё…)            ..?

Здесь позвольте отступлень, -
автор просит снисхожденье:
записался, насмешил.
Ведь не должно быть души
у чертей... Придумки в сказке
в рифмы сложены для связки…
Но не хуже от того?
Может, пусть, у одного
добродушие в чертенке
заведётся хоть в печёнке.
И в сообществе чертей
станут силы зла слабей.
Не всё время же им шкодить…
Вот один из них, выходит,
побывавший средь людей,
скудность разума чертей
поубавить смог…  (Шалдей
стал достаточно умней.
Сам додумался, понятно:
делать доброе приятно).
Есть ли всё ж на свете черти?..
Быть сомнениям, поверьте:
рассуждений ходит много
по земным путям-дорогам,
всюду в россказнях – несходство,
как смакуют их уродство?!
Зреть вживую-то слабо,               
быть головушкам – бубо.               

Ветер, может, нам весенний
головы вскружил намедни?
Или кто-нибудь иной?
Где бесстыдник он сякой?
Не могли мы от соблазнов,
от грехов разнообразных
устоять… Его, знать, шутки,
ан, лукавый дел анчутки!
И в баранку гнул он, дескать.
(Так меня толкнул бес в резкость -
в шею, выше ль чуть - подсказкой:
вас потешить – грешной сказкой;
темноватые труды,
но с ростками доброты,
предложить под ясны очи)…               
Что ж с Шалдеем дальше, впрочем?
Как. Куда списать его?..
Ежель схватят... Что с того?
На смотрины для народа?
Воспротивится природа...
Поживает пусть Шалдей
среди братии своей.
Да в одежды не рядится,
хвост могучий пригодится
для чертей  несносных, злых –
попугает-таки их!..

За рекой (прошу прощенье)
вышло у чертей броженье:
разгулялась лабуда,
разбежались кто куда…
Или, может быть, с испуга
им в движеньях стало туго?
Или скачут налегке
в разговорном языке?..

Что ж, закончилось, знать, чтиво…
Поживай народ счастливо.
Пуль не льется никому,
дел благих нам по всему.
Коли голова на месте,
от чертей не жди известий –
в жизни будешь молодец.
Но покамест с вас…

                Конец.
                г. Тамбов.
                2010 год.