Должники

   Дворник Сергей Иванович Сопелкин – в соломенной с изломанными краями шляпке, с выглядывающим обгоревшим на солнце носом, похожего на спелую клубнику, - ходил поутру вокруг многоэтажного жилого дома. С явным любопытством приостанавливался у балконов. В местах пожухлых от синюшных окурков трав ощущался явный почерк, скрытого за стенами, временнОго ритма некоторых особенных нравов обитателей. Ежедневно собирал он в мешок одни и те же предметы, вышедшие из употребления. У куста сирени торчала смятая пачка из-под сигарет известной марки. Вот, замасленные и скомканные обрывки газет, вновь появляющиеся, будто не убирались им вовсе. Представлялась одинокая и бесшабашная жизнь гуляки-холостяка. А этот незабываемый уголок, то в осколках битой посуды, или в свежих, хоть снова неси на рынок, букетах цветов. Живо воображалась картина с огненными страстями любви и буйными, возможно, с ревностными подозрениями на тайные измены, ссорами.
             
   - Здорово, Серёга!

   Эти трогательные, щекочущую душу, размышления нарушил невзначай подошедший чернявый, с копною всклоченных волос тридцатилетний Колька, прозвищем Шкалик.
Дворника, которому далеко перевалило за добрую полусотню, называют так запросто местные озабоченные забулдыги. Сергей Иванович с горькой усмешкой подумал, что все заёмщики, доподлинно изучившие его хлопотливые вокруг дома похождения, непременно его разыщут.
 
   После приветствия, Колька скукожив будто опавшее яблоко лицо, страдальчески произнёс:

   - Выручай, Серёга!
   - Сколько же можно пить?
   - Сколько влезет, - отшутился Колька. Почесывая затылок, добавил: - Последний раз прошу.

   - Уезжаешь куда, аль?
   - Не смеши... В башке гудовень после вчерашнего, как в лесопильне. На похмелье прошу.

   - Постоянно зарекаешься... Нельзя же так пить. Талантливый молодой человек. Чуток подучиться, и в тиятре артистом прославиться смог бы. Я, помнится, тоже по младости лет к горькой пристрастился, и мечта моя не сбылась.

   - Да знаю, слыхал, - перебивает Колька, - а теперь на метле летаешь.
   - Нетушки, – сухо отозвался Сергей Иванович.
   Колька обхватывает голову руками, стонет:
   - Помру-у, ведь? 
 
   Дворник страдальчески осматривает его помятый болезненный вид:
   - Мил-человек, вначале с прежними долгами следовало бы рассчитаться. Сколько должен-то?
   Колька потирает оплывшие глаза. Лупится в небо, гадает:
   - Кажись…

   - Не-ет, мил-человек, - Сергей Иванович вынимает из нагрудного кармана, исписанный карандашиком, пожелтевший блокнотик, - у меня тут, глянь-кось, цифирь счётом какая.
   - Когда же я столько успел занять?

   - Никак думаешь, я приписками занимаюсь?.. В четверг-то, помнишь, с того боку подлетел на пару с каким-то косолапеньким, в штиблетах на босу ногу.
   - А-а, с тем... Да отдам я, – уверяет Колька, - покучнее получишь.

   - Вестимо, как вы отдаёте. Надысь, пожалел однОво. Тоже трясся весь от известного дельца, будто из купели ледяной выскочил. Куриной слепотой захворал, за версту обходит. Врагом, вроде, ему стал. Другой, шалопут, в доверие вошёл, назанимал под самое не хочу. Вообще, куда-то сгинул. У меня, или же денежки кругленькие из-под молоточка отбойного выкатываются?

   - Ну, Серёга, я не из тех… Сам пришел. От долгов не отказываюсь. Хочешь, с процентами получишь.
   Сергей Иванович отворачивается:
   - Никак в ростовщики зачислить ладишь?

   Колька вновь обхватывает голову, взвывает:
   - У-уй!.. Сам-то я, теперь, уже не доплетусь... Помираю-у!
   - Ах, порося непутёвый, - в сердцах проговаривает Сергей Иванович, - чтобы и в магазин за тебя сходил?

   - Ну, хочешь, во-о!..
   Колька, точно подкошенный, падает на колени, причитает:
   - Самы-ый видный, во всем мире, дворник на-аш!
   - Встань, комедиянт. Люди, поди, в окошки высматривают.
   - Не-ет, - стонет пуще прежнего Колька, - ни какими силуями не подняться. А эти, шустрые твои дворовые ноженьки, исчас зацелую.

   - В мои обязанности входит, - отвечает Сергей Иванович, - чтоб чисто вокруг дома было. А выпивохам в магазин ийтить, не входит.
   Колька уверяет об обратном. Старается всячески доказать:
   – Помру, хве-едь, на самом видном месте. И вина твоя станет всем известна... Давай мешок постерегу.
   - На кой ляд он с мусором кому нужен.
               
   Сопелкин, отбросив мешок, направляется к ближайшей торговой точке. На пути вырастает тучная в небрежно застегнутом цветастом халате женщина. Накидывается с руганью:
   - Ага, попался, горбун! Коль дознаюсь, моему муженьку ещё взаймы отстегнуть. И он со страхолюдной мордой зеркало бодать станет... Помоями вонючими, так и знай,  из форомуги ополосну! 

   Сергей Иванович в испуге крутит глазами, обходит вздорную женщину далеко стороной. «Охо-хонюшки, - вздыхает, - когда это я горбатым стал? - Проходя у машины со стекольным отсветом, поворачивается боком, оглядывает себя в профиль. –  И, вовсе, нет горба. Откуда она выдумала? Сутулость, ежели, ёсь малость. А сутулость, будто на твёрдость характера указывает. Только нетушки у меня таковОго, сердобольно-гнутенького. Чтоб оса мне в ухо влетела и не вылезла, полосатая».      
               
   Колька, переминаясь с ноги на ногу, под нависшим кустом сирени, дождался его возвращения. С взопревший от пота лицом Сопелкин протягивает ему малую стограммовую бутылочку, с придыханием выговаривает:
   - Грозился на месте... А сам в тенёчек, помирать отошел?
   Довольствуясь столь эффектной проделанной авантюрой, Колька легонько похлопывает дворника по плечу.
   - Не серчай, Серёга, - произносит на прощание, - самый видный-то, наш... 

   Сопелкин продолжает свой рабочий не торопливый обход. «Попробуй, не осерчаешь у вас?..» Но вот он останавливается у самолётика, свернутого из клеточного тетрадочного листка, лежащего на бугорке, словно дожидаясь свежего порыва ветра для взлёта. Умиротворенно рассуждает: «Мальчишка-школьник, небось, с этажей выпустил. Следил, значит, с восторгом за полётом. Лётчиком, должно, мечтает быть. Как и я когда-то, ежели бы?.. Эх! - вздыхает. - Что же, сам всему виной: доживаю свой горемычный век без высоких взлетов и наград... А этот, крылатенькой, пусть останется, хотя и на людном месте».
 
   С мечтательной улыбкой, будто сделал доброе дело, он шагает дальше… Любуется и в полную грудь вдыхает встречные сладостные запахи, пышно цветущей куртины роз. Невзначай замечает, прохаживающегося с искательными горючими взорами, следующего просителя. Сопелкин пытается спрятаться: живо ныряет в розы. Накалываясь на колючие шипы, всхлипывает от боли: «Следопыты ухандоканные... Бедному дворнику, до пенсиона дожить спокойно никак не дадут».