Оля-на-Лукойле

Кто ж не знает Олю-на-Лукойле? Всякий, кто долго играл в города на нитке между двух столиц, обе из которых на букву «М», знает светящиеся огни 338-го км возле старинного города с ярким названием. Охраняемая стоянка, автомоечка, шиномонтажик, пельменная, заправка с обеих сторон трассы, обветшалый уют отеля «Оазис» - что может быть лучше для усталого путника? Тем более, если слипаются глаза? Прошипит воздух ресиверов, скрипнут тормоза – каждый дальнобойщик выпрыгнет здесь размять затёкшие ноги, да оглядеться по сторонам. Где же Оля-на-Лукойле? На службе ли сегодня?
Так и я встретил её впервые. Дело было в те далёкие времена, когда за неимением лучшего, дорога стала для нас жизнью. Мы и не догадывались, что жизнь – это и есть дорога, и отправлялись в путь просто руководствуясь слепой радостью жить. Мы не знали тогда столько историй, сколько знает их Оля-на-Лукойле. Воспоминания и сны наши были беспечны.
Ветви деревьев в тот год были усеяны цветами. Яблони празднично рассыпали белую труху, шиповник тянул с обочин свои крохотные розы, а сам воздух, казалось, был слаще малинового варенья. Стояла весна и юную душу распирало чувство жизни, осчастливленной неизбежной скорой получкой. Мелко накрапывал тёплый дождь и уже начинало темнеть – пора на отстой. Сделав плавный манёвр, я въехал на АЗС. Она стояла с левой, водительской, стороны, с зонтиком под мышкой, даже и не думая его открывать. Стройная фигурка, прямой внимательный взгляд. Поравнявшись кабиной, я остановился.
- Привет, малыш, - произнесла она после долгого молчания и улыбнулась так приветливо, будто знала меня всю жизнь. Наверное, так и было. Ведь и меня тоже кольнуло странное чувство узнавания. Так я и познакомился с Олей-на-Лукойле.
Никто не знает столько историй, сколько она. Только она не любит их рассказывать.
- Ишь, какой, - говорит. – А ты хорошо себя будешь вести?
Тем, кто ведёт себя хорошо, она доверяет свои тайны. А главная тайна в том, что на этой нитке между двумя столицами, обе из которых на букву «М», трудно играть в города. Сплошь такие названия, из которых никак не складывается ответ на следующий ход. Все названия чужие – негде ей зацепиться. Поэтому и живёт она среди вечных странников, слоняющихся туда-сюда. И многое может она рассказать... Про принцесс, что отправились в путь, и про принцев, которые ждут. Про старых фей, кудахтающих как куры. Про петухов, вдруг ставших людьми. Про злых волшебников, превращающих вино в воду, бутылку – в розу, а журавля в небе – в утку под кроватью. Есть и сентиментальные - про блаженных счастливцев, которые ничего не хотят, ибо сыты своей любовью. Ещё рассказывала она про портрет на стене, который говорит с ней и укоряет её, и про старую няню, живущую в далёком доме, где висит говорящий портрет. Ждёт няня, но не может Оля поехать, пока не спадут чары. Много в её сказках о добре и зле, что вечно борются в этом мире. Но непонятно ещё, кто победил, потому что сказка всё пишется. Никто на свете не знает столько историй, сколько знает их Оля-на-Лукойле, но не всем она их расскажет…
Тем, кто ведёт себя плохо, она незаметно прыскает в стакан сладкие капли – и они засыпают, не видя снов. Это совсем не больно, нет у Оли-на-Лукойле злого умысла, она лишь хочет, чтобы проказники угомонились, улеглись в постель и проснулись, не помня плохого.
Тихий шелест автономки заглушается резким скрежетом рации: «Малой! Где пропал? Мы после весовой перед сябрами встали». «Я на Оазисе в карман заехал». «Ахаха» - взрывается скрипом внутренняя частота. «У Оли на Лукойле, штоль? Ну пусть сказку на ночь расскажет!»
Да, никто не знает столько историй, сколько Оля-на-Лукойле. Но бывает, пропадает она надолго. Где ведёт счёт дням - неизвестно. И ведёт ли? Может, копит цветные сны, чтоб дарить их потом хорошим людям? Видел я у неё в саквояжике волшебную шприцовку.
Но проходит время, и она сама является из ниоткуда, чудесным образом находя того, кто ждёт её больше всего. Незаметно входит она в комнату спящего. Тому, кто себя хорошо ведёт, нечего бояться – лишь ляжет мягкая ладонь на лоб, да прильнёт в темноте тёплое тело. «Спи, малыш. Это я» - шепнёт тихий голос на ухо. Всем бывает нужен отдых, и, конечно, и Оле-на-Лукойле тоже. В сущности, всем здесь некуда податься. Одинокие души, словно листья, гонимые ветром, цепляются друг за друга, чтоб почувствовать точку опоры. Но ненадолго. И сейчас, ощущая затылком её лёгкое дыхание, я не хочу шевелиться, да и незачем – все мысли исчезают и наступает покой.
Проходит время, аисты в небе выстраиваются в нить и летят туда, где их ждёт тепло. Знают ли, куда летят? Почему же я не знаю? Сменяются шайбы тахографа, пишутся в какую-то канцелярию прожитые километры, и вот снова я у «Оазиса», снова приткнул фуру и надеюсь, что незаметно приоткроется дверь кабины, и знакомый голос с улыбкой спросит:
- Привет, малыш. Опять меня ждёшь?
- Конечно. Где ж ты была?
- Ой, целая история, объяснять долго…
Легко запрыгнув в кабину, скинув обувь и привычно скользнув назад, начинает она хозяйствовать:
- Надо бы тебе украсить комнату… Опять берлога какая-то.
Городит чудную беседку из шторок спальника, наводит свой маленький уют:
- Погоди! А не хочешь в сауну? Когда отдыхал последний раз? Здесь недалеко, на Днепровской…
Зашуршит ухабистый асфальт под дешёвым такси, мелькнёт храм Михаила-Архангела и Голгофа, редкие фонари окраины старинного города, косые заборы частных домиков, бетонные пустыри промзоны... Приехали, вроде…
- Давно не видел тебя. Расскажи лучше что-нибудь. Как сама?
- Сто раз уже рассказывала. Что ты ещё не знаешь?
- Пусть будет сто первый.
- Нет. Сто первый - это последний.
Я и не спорю. Много историй у Оли-на-Лукойле. Но есть одна, где кто-то юный и очень на неё похожий – то ли брат, то ли сын – всё не хочет выйти из сна. Кто-то говорит – смерть. Она говорит – сон. Ей виднее. Никто не знает столько, сколько она. Но она ещё верит в сказку.
И подумается предательски: «А что ей ещё остаётся?» Но она вдруг взрывается:
- А кто не так? Хмуришься? Давай, осуди меня. Всё повторяется по кругу. Нет никаких историй. Есть только одна, главная, сказка – та, которой и живёт человек. Может, мама в детстве рассказала, может, услышал где-то… Одна единственная – в которую ты поверил. И всё, что ты делаешь в жизни – пытаешься её прожить. Но где-то отступаешь или ленишься – и всё нужно начинать сначала. Так снова и снова.
Я прижимаю к груди её лицо. Мне тяжело, когда она плачет. Жар сауны щиплет глаза. Незаметно шмыгаю носом и пытаюсь говорить ровным голосом:
- Я помогу тебе.
Всхлипнув, она вдруг смеётся...
Много вёсен сменилось с тех пор. Яблони всё так же разбрасывают праздничную труху вокруг, но цвет уже не так бел, а весенний ветер не сладок на вкус. Не знаю – плохая экология, то ли я сам огрубел? Старое моё ведро с болтами, добрая «овечка», давно уже попилена на разборе, давно уже не звучит в кабине 15-й канал. Да и кабины никакой нет. Развязался с грузовиками, но дорога не отпускает меня. Дальний свет фар выхватывает трассер разметки, сменяются вывески городов и указатели съездов – и я всё ещё несусь по ниткам маршрутов. Видимо, сшиваю в единое какую-то свою единственную историю… Уж не помню, кто нашептал мне её. Всё повторится по кругу. Но нет страха. Вечно в седле. Когда-то и хотелось спрыгнуть, да оказывается, прирос накрепко. Какие-то чары. Всё ли делаю хорошо? Не знаю. Зато твёрдо помню, что те, кто плохо себя ведёт, перестают видеть сны…
Часто проезжаю я и по М-1. Конечно, сбрасываю скорость возле города, ставшего вдруг родным. А по возможности, и заезжаю на Лукойл возле «Оазиса». «Щас я, кое-что тут…» - говорю, если кто-то сопровождает меня, иду для видимости в магазин запчастей, да делаю крюк по стоянке среди фур… Где же Оля-на-Лукойле? Была ли ты вообще?
И потом мне снится старинный город с лучистым названием, светящийся оазис для усталых путников, ухабистый асфальт, храм Михаила Архангела, чуть дальше – Голгофа, промзона с сауной и древняя речка, тихо двигающая свои тёмные воды. И кажется даже, что здесь я родился. Может и так. Нет новых историй. Всё повторится. И когда ночью, бывает, прильнёт тёплое тело, да почувствуется чьё-то лёгкое дыхание на затылке – я вздрагиваю, пытаясь проснуться и сказать то, что не успел когда-то... А, нет. Это уже другая сказка.