Dottie. Осколки детства

«Все, что могу тебе, дитя мое, сказать о m-r de Lieven — он выказывает себя хорошим сыном, что означает — он может стать и хорошим мужем», - эти строки Дотти прочитала в ответном письме государыни. Тогда она высказалась, что ей нужен человек, «знакомый со светом».
Знакомо ли это бледное видение, представшее перед ней в облике суженого, со светом? Он мрачноват и немногословен, пусть и красив, и умеет преподнести себя. Умеет, но не хочет. Неужели стесняется?
-Он на балах бывает редко, - сообщил ей Алекс, с которым она все чаще встречалась в Юсуповом садике. У того началась взрослая жизнь, служба, сегодня здесь — завтра там. Со службой в его глазах, таких же серо-зеленых и пристальных, как и у нее, появилась какая-то смутная тревога, которая Дотти не нравилось. Смеялся он не так часто и подбирал выражения осторожно, будто говорил с ней, как со своим начальником или как с чужой барышней. Стал совсем взрослым — впрочем, старшим братьям положено быть важными и взрослыми.
-И с кем же он танцует чаще всего? - жадно спрашивала Доротея.
-А ни с кем, - пожал плечами Алекс. - Стоит у стенки. Потом уезжает. В театре только на одно действие бывает. Какой-то скучный.
Доротея только вздыхала. Значит,  блистательный свет будет закрыт для нее!
Перед помолвкой она слышала, как старшие обсуждали ее приданое. Тамбовская губерния, Лифляндия, Ярославщина, какие-то странные названия. Ее papa, его мать, властная и важная дама с остатками былой красоты в лице и фигуре, еще какой-то старик, и вот он сам, этот худой блондин со шрамом на правой щеке. Деревни... Небось, еще усадит ее в какие-нибудь Баки или Христофоровку хозяйствовать.
Девица отлично знала, что ее ждет в дальнейшем. Ближайшее будущее было распланировано по месяцам. 31 октября — помолвка, в Новый год она впервые выезжает в свет, после Крещения оканчивает институт и получает шифр, а потом, в феврале, на Масленицу — свадьба. Таким образом, весь блеск дворца она увидит лишь мельком, одним глазком. Все, к чему она, ее сестра и однокашницы готовили себя, разучивая мудреные танцы, подглядывая за туалетами и прическами матерей и старших сестер, приходивших проведать девушек, учась откликаться на любезности, будет зря.
-Ему не нужна светская жена, - намекнул ей papa, обычно мало с ней говоривший.
-Какой-то скучный, - отозвался ее брат с пренебрежением.
Куда Дотти деваться?
Впрочем, похоже, идеальных людей нет.
-Вспомни об Аракчееве, - напоминала ей Мари, преисполнившаяся некоего ехидства, как только узнала, за кого Доротею выдают. - С тем-то бы ты, конечно, поплясала...
При этих словах Доротея отчаянно боролась с тем, чтобы не ударить сестру. Ту, конечно, зависть поедом ест. Хотя двадцать пять лет этого графа Ливена — все равно что сорок семь генерала Шевича. И комплиментов не говорит. И смотрит эдак... невыразительно.
«Мне нужен точный ответ», - напоминала императрица в письме, которое аккуратно передала старенькая мадам де Лафон, начальница Смольного. Та с самого начала обращалась с сестрами Бенкендорф, вверенными ее попечительству, с некоей опасливой почтительностью, которая в ее обстоятельствах была очень понятной.
«Нужен ли тебе m-r de Lieven, или ты отказываешься от него?»
«Как я могу отказаться?» - думала Дотти, молча взирая на белый лист бумаги, предназначенный для сочинения ответа своей высокорожденной покровительнице. - «Они же все обсудили... Души, села, земли, тысячи золотых да парюры бриллиантовые. Впрочем...»
Вопрос соблазнительный. А что если напишет, что отказывается? Что будет дальше? А если Ойген все-таки вернулся...
Она закрыла глаза, пытаясь представить того, за кого была когда-то сговорена. И не получилось. Вместо него — синие глаза жениха, обрамленные длинными золотистыми ресницами, внешняя примета хорошенькой девочки, доставшаяся, как на грех, суровому и немногословному остзейцу. Какие глаза были у Анрепа, она и не припоминала. Черные? Или голубые? Впрочем, неважно. Но тот был похож на маркиза старых времен, а этот, новый суженый — на рыцаря еще более старинной эпохи. И не сказать, что ей это уж прямо-таки не нравилось.
Так что же написать в ответ, для императрицы?
Как плохо, что нет Фредерики. Та предала ее, бросила в последний момент. Доротея вспомнила, как она вела себя до этого. Вспомнилось, как она замерла и все лила воду на несчастный цветок, пока через край не перелилась и лужу на ковре не сделала. А Дотти всего-навсего произнесла лишь имя нового претендента на ее руку и сердце.
Нет ли здесь какой тайны?
Надо спросить у этого... у Кристофа. Ей было странно произносить имя жениха, которое он делил с papa, словно ее передавали от одного отца к другому, помоложе. Доротее отчего-то казалось, что оно ему не идет. «Я ему придумаю какое-нибудь другое имя», - решила она.
Но что он может ответить? И это будет слишком уж нескромно. Впрочем, если они сейчас обещаны друг другу, то, возможно, подобный вопрос будет достаточно приличен.
«Я готова составить счастье monsieur le comte», - старательно вывела Дотти. - «Мое сердце будет ему принадлежать безраздельно».
Строчки читались, как приговор. Почему-то ей казалось, что, согласившись на эту помолвку, она предала маму. Ведь она благословила в женихи Анрепа, а не этого графа Ливена. Возможно, тот бы ей совершенно не понравился. Впрочем, откуда она знает? Ведь в этом молодом генерал-адъютанте нет ничего такого, что вызывало бы отвращение. Даже попорченная каким-то холодным оружием правая щека. Его бледное лицо снова представилось ей. Отчего-то захотелось в следующий раз прикоснуться к нему, провести рукой по его лицу, словно распознавая его на ощупь, убедиться, что он живой и теплый... И подойти к нему поближе. Еще ближе, положить руку на плечо, обязательно почему-то на левое, закрыть глаза. От таких мыслей томная тяжесть появилась у нее в области солнечного сплетения и камнем рухнула вниз, откуда лучами распространилась по всему телу, замерев где-то в груди. Когда Дотти думала об Ойгене, такого никогда не было. Но хотелось бы, чтобы строки из его писем произнес ей именно жених, и непременно шепотом.
Дотти отправила письмо императрицы, определив свою участь. Последовала помолвка, и весь этот вечер девушка хотела и в то же время страшилась только одного — чтобы они остались наедине, и повторилась ее мечта. Поэтому она так замешкалась, когда пришел ее черед надевать на безымянный палец его левой руки кольцо, которое оказалось ему маловато. Поэтому она так покраснела, когда их поздравили. И поэтому втайне так обрадовалась, когда узнала, что ныне должна с ним видеться еженедельно. Правда, не более чем на час и непременно под неслышным и невидимым надзором мадам де Лафон. На таких условиях свидания с женихом Доротею не особо радовали. К тому же, было немало любопытствующих однокашниц, которым она с такой гордостью рассказала о женихе и о помолвке. Девочки, вместо того, чтобы поздравлять, смотрели на нее несколько настороженно. «Завидуют», - пожимала плечами Дотти. Некоторые говорили о тех, за кого сговорены где-то там, у себя в деревнях, но было понятно, что их женихи не шли ни в какое сравнение с тем, кто достался юной баронессе фон Бенкендорф.
Накануне одного из первых свиданий с графом Кристофом Дотти, в присутствие своей сводной сестры, говорила с братом. Они тогда гуляли по Юсупову садику в один из редких погожих дней. Тогда Доротея даже посмела признаться Альхену во всем, что испытывает и жаждет. При этом она совершенно не обратила внимание на странные взгляды Мари, которые та бросала на нее украдкой. Та с Шевичем вообще со дня собственной помолвки не виделась.
-Мне интересно, где его так зацепило, - проговорила Дотти. - Неужели на войне? Наверное, сильно больно было, бедняжке.
Мари сделалась пунцовой и отважилась произнести:
-Сестра, как ты можешь о таком говорить? Сие же непристойно — обращать внимание на недостатки других.
-Это совсем не похоже на недостаток, - резко возразила младшая девушка. - Скорее уж, доказательство доблести.
-Вот, Дорхен, ты все правильно понимаешь, - отвечал Альхен. - Хотя в случае графа, я слышал, была мензура.
-Что же такое мензура? - сразу спросила Дотти.
-Как, ты не знаешь? - Альхен снисходительно посмотрел на нее. - «Правильно, зачем бы тебе знать. Так это поединок. На шпагах. Как у меня был в Байройтской школе с этим Шульцем. Ну и жаркое же тогда было дельце....
-Давай ближе к делу, братец! - прикрикнула на него Дотти. - Я уже наизусть выучила, как ты чуть не проткнул этого мерзкого баварца насквозь. Почему же граф дрался на поединке?
Алекс принял особо загадочный вид. Он медлил с ответом, поглядывая на сестер, которые от изумления аж рты пораскрывали. Если любопытство младшей было вполне оправдано — как-никак, она замуж за Ливена выходит, то почему же Мари, прежде не отличавшаяся любознательностью, столь трепетно внимает каждому слову? «Завидует», - решил про себя юноша. - «Я бы на ее месте тоже завидовал».
-Мне говорили, сам не видел, - начал он. - Что несколько лет назад граф Ливен счастливо соперничал с неким французом, по фамилии... эх, не помню, знаю, что шевалье, и его имя как-то оканчивается на «вилль».
-Соперничал? - перебила его Мари. - В чем же?
-Как в чем? Конечно, в сердечных делах, - проговорил Алекс.
Дотти хранила молчание. Она прикрыла глаза, подставив лицо резкому северо-восточному ветру, дувшему с залива. Ветер приносил непогоду, рябь на воде, серые тяжелые облака, зиму. Наступление этого сезона Дотти, впрочем, ожидала с нетерпением и радостью. Ведь ей предстоит закончить учебу в монастыре, впервые показаться в большом свете и выйти, наконец, замуж. Странно, но рассказ Алекса, вместо того, чтобы пробудить ревность, вызвал в девушке жгучий интерес, и то смутное, мечтательно-сладостное чувство, какое порождали в ней мысли о женихе, сделалось совсем нестерпимым.
-Что же дальше? - спросила она.
-Дальше? Дама, которая прежде была с шевалье, отдала предпочтение Ливену, и он был вынужден драться с невезучим соперником. Француз был не то, чтобы очень красив, поэтому он целился в лицо. И стоило во время поединка графу случайно отвернуться, как...
Алекс рассказывал, как всегда, живо и в красках, невольно размахивая руками.
-Бедняжка, - искренне произнесла Дотти.
Мари отвернулась, бросив на сестру сердитый взгляд.
-Я, право, думал, что он куда лучший фехтовальщик. Допустить до удара в лицо — это уж слишком, - говорил о своем младший барон Бенкендорф.
-Что же стало с этим шевалье? - спросила Доротея.
-Граф не смог снести столь явного оскорбления своей наружности, и он всадил сопернику шпагу в грудь. По самую рукоять, вот так...
-Не показывай на себе! - хором закричали сестры.
-Quel horreur, - вздохнула потом Мари.
Доротея ничего не отвечала. Прежнее чувство в ней усилилось. «Граф Кристоф любил некую даму. И ради нее он убил человека», - думала она с замирающим сердцем, вспоминая черты лица своего жениха, казавшиеся ей все более прекрасными, неумолимыми, как у греческого бога. Как ей хотелось кинуться ему на шею! Жаль, сегодня только четверг. Целых два дня!
-Что сталось с его дамой сердца? - спросила она.
Алекс пожал плечами.
-Об этом история умалчивает. Я так думаю, она ему быстро наскучила.
-Я не удивлена, что она прервала всякую связь с графом, - строго произнесла Мария фон Бенкендорф. - Быть вместе с убийцей — это ж кошмар!
Она со значением посмотрела на свою младшую сестру.
-Это не убийство, а искупление оскорбления чести, - уверенно отвечал Алекс. - Ничего ты не понимаешь. 
-Как бы то ни было, шевалье не вернешь. И наверняка, граф ужасно мучается совестью.
-С чего бы это? - возразил барон. - Он выполнил свой долг.
-Я удивлена, как papa согласился сделать графа мужем моей сестры, - напористо продолжала Мария. - И как государь...
-Тсс, - произнесла Доротея, оглядываясь на дорожку сада, откуда в любую минуту мог показаться белый конь, несущий на себе государя. Приближалось время его традиционного моциона, и, подобно всем прочим знатным петербуржцам, девушка предпочла бы находиться вне поля зрения Павла. Тот, впрочем, к девицам и дамам относился куда снисходительнее. Особенно если они юны, ему знакомы и симпатичны на лицо. К счастью, похоже, император еще не приближался, и можно было спокойно поговорить.
-Неужели твой жених никого в жизни не убивал? - спросила Дотти. - Можно подумать...
При слове «жених» Мари помрачнела. Сестра явно ударила по больному.
Она распрощалась с братом в состоянии полной задумчивости и не слышала, что ей говорила Мари. Та твердила о том, как ее возмущает подобный альянс, младшая сестра — и типичный повеса, который...
Доротея прервала ее тираду смехом. Менее всего граф походил на повесу. Может быть, раньше он таковым и был, но после дуэли, вероятно, и стал ненавидеть светское общество. Усомниться в рассказе брата девушка даже и не думала. Да и не хотела.
-Не вижу ничего смешного, - отчеканила Мария.
-Ты просто завидуешь, - легкомысленно проронила Дотти.
-Чему тут завидовать? Я сожалею...
-Тут уже, скорее, мне тебя жалеть нужно, - Доротея посмотрела на сестру со значением. Та вспыхнула и замолчала. И до конца поездки обратно в Смольный продолжала молчать. И еще через две недели после этого разговора. Доротею подобная ссора не волновала. Она уже начала понимать, что ее с сестрой жизни обречены разойтись, чтобы никогда более не пересекаться. И было, если честно, совсем не жаль.