Новогодняя открытка

- А то меня не станет, а у вас от меня ничего не останется, - весело сказала Ленка.
- И ты написала всем открытки?
- Ну да.


Бывают такие люди, по которым я скучаю. Я не вижу их годами и все равно скучаю. Вроде бы память должна как-то размыть, зачеркнуть, а она не может или не хочет. Это не та память, которая хранит события, а та, которая хранит чувства. Хочется увидеться, ничего не говорить, просто посмотреть, обнять да и отпустить дальше. Возможно, навсегда.

Но увидеть хочется всю жизнь. Не потому, что у нас общее прошлое. Не потому, что у нас общее будущее. Прошлое молчит, чтоб не мучить меня напрасно. Будущего никакого быть не может. Ленка в Нью-Йорке, я в Петербурге. У нее четверо, я знаю их только по фото, у меня один: острые лопатки, короткая футболка, широченные штаны, шмыгающий нос.

Мы не виделись десять лет. Она как-то была в Питере, шаталась, пьяная, с однокурсниками, говорит, орала под моими окнами, поскольку не могла вспомнить квартиру. Да как она могла вспомнить, была-то здесь один раз, уже перед самой эмиграцией. Так и уехала. Ленка всегда была бесшабашной, свободной, условности, принято - не принято, ее волновало мало.  Если надо объяснять, то не надо объяснять. Потом вырвалась, виделись часа два. Приехала-уехала.

В ее следующий приезд зимний Питер встречал нас роскошью и холодом улиц. Ленка в  тонкой то ли шубке, то ли курточке, такая своя, что даже гостиница Европейская стала вдруг не пристанищем заезжих импортных боссов, которые здесь живут не за свой счет, а обычной гостиницей, смысл которой всегда один: поспать с большим или меньшим комфортом.

Питер светился. На черном фоне неба он выглядел ярко и празднично. Сиял. Зимой он всегда светится, заманивает, чем может. Летом не так. Летом при беспощадном  свете он беспомощный, дряхлый, старый и больной. Что вы хотите, больше трехсот, да на одном месте, сами попробуйте. Только подлатает Питер один фасад, смотришь, следующий облинял. Не хотите видеть мои морщины-трещины? Ну, и не надо. Вас много, я один. Зимой он не брюзжит, просит любви, он готов обозначить свое расположение. Теплом кофейни, воспоминаний, нарядной елкой. То выстроит колонны в ряд, чтобы глаз отдохнул в бесконечности, то сосредоточит  ваш взгляд в единой точке, когда видишь что-то одно - столп, памятник, фонарь.

Ленкин муж удивлялся, что вроде бы и холода нет, а замерзает он не на шутку. Я же удивлялась его пижонскому кашемировому пальто: элегантно и бесполезно. От Питера он был в восторге.

Ресторан был пустой. Понедельник. Обсуждали ее летнюю поездку. Выпили, пошутили. Заговорили про белые ночи. Выяснилось, что дети вряд ли знают про широту и долготу, и географический казус белых ночей и темных дней им не известен. Ленка всерьез считала, что их не учат, совсем, в Штатах не учат, и такие подробности они не будут изучать никогда.

- Ленка, так ты себе их будущее как-то представляешь? – глупый был вопрос. У меня в голове была уже схемка, как - что, мы ж не можем позволить себе просто жить. Мы же, едва родив, достаем книжку и читаем дитю Пушкина, показываем буквы. Потом дети растут, ломают все схемы, едут на край света, и мы остаемся… с планами.

- Как-как? Ну, вот где-то… как-то… будут учиться, долго и мучительно искать работу. Долго. Женятся. Все. Родят. И никакой духовности. Все.

Ленка уже выпила, говорила медленно. Казалось, шутит.

Когда выходили из ресторана, уже очень веселые, стали просить вызвать такси, Ленка с мужем собиралась продолжить вояж, ночь еще только начиналась. Вежливая девочка спросила адрес.

-  На Комендантский. Ну, на аэродром, короче…
-  Нет, улица Строителей, - подхватила я.
-  Нет, третья улица Строителей, - продолжил Ленкин муж, уже тридцать лет проведший в эмиграции.
Все хохочут, бедная девушка терпит подвыпивших гостей. И начинает диктовать таксисту адрес, куда везти гостей:
- Третья улица Строителей… Дом?
Девушка вопросительно смотрела на нас. Мы окончательно захлебнулись хохотом.

-Шутим, мы шутим, вы простите, фильм был такой. Мы покатывались со смеху, не могли говорить.

И я ее отпустила, Ленку, счастливую и смеющуюся, наконец, из своей жизни. Из своей свершившейся жизни, оставшейся позади дурацкой и счастливой молодости. Не брать же ее с собой в старость.

На следующий день я понеслась покупать книги ее детям. Неважно, какие, просто русские. В итоге купила альбом про Эрмитаж. Ленка попросила. Вряд ли детям, скорее, себе. А мне ужасно хотелось, чтобы у нее от меня хоть что-нибудь осталось.

Недавно рылась в документах, выкопала открытки от моей бабушки, рано ушедшей, почти безграмотной. Ничего не осталось. Ровным счетом. Не хотелось ничего хранить, обрастать вещами, разве оно того стоит. Антиквариата бабушка не оставила. Вот так и осталось: ровно две открытки.

Ленка сильно заболела. Жутко. «После химии… как в космосе», - прокомментировала она. К декабрю пришла новая открытка.