Нина Григорьевна

Учительница была увековечена внушительным париком сверху, а  снизу вторым подбородком и заметным животом. Один раз я спросила у нее, сколько ей лет - учительница казалась ужасно старой – ей оказалось намного меньше, чем маме. Однажды учительница призналась, что решила больше не носить парик. Было странно, что у нее были какие-то нешкольные мысли, и она тоже была женщиной. Действительно, под париком нашлись не шикарные, но все-таки волосы. Без парика учительница приобрела бы  человеческий облик, если бы не всегда жестко поджатые губы, не резкий голос, вечно грозящий перейти в крик.

Вообще она была добросовестной и энергичной русичкой, она очень хотела научить детей грамотно писать. Дети мучались, резали какие-то занудные карточки с дырочками. В дырочки надо было вписывать правильные буквы. Это требовало адского терпения и называлось «дидактический материал». Материал хранился в страшноватом шкафу при входе в класс. Когда Нина Григорьевна раздавала карточки, я чувствовала неуютный шершавый озноб. Потом в жизни я сдавала множество экзаменов, и сдавала блестяще, всегда переживая, хоть на минуту, этот озноб неизвестности и неуверенности.

Рвение учительницы не вознаграждалось. После контрольного диктанта из РОНО она едва не плакала. «Миша, ну откуда, откуда ты это взял, ты же это прекрасно знаешь!» - сокрушалась учительница. И заставляла испуганного глазастого Мишу исправлять дурацкую буковку в диктанте. Эти  буковки и запятые были смыслом ее жизни. Хотя у нее было двое своих детей, муж, и квартира через дом от школы. Миша исправлял, кто-то еще исправлял, потому что они не могли возразить учительнице.

Я чувствовала, что сама учительница - тоже своего рода ученица, и ее оценивают в том непонятном РОНО. У РОНО, видимо, тоже кто-то был, кого надо было опасаться. Иерархия  государственной машины должны была венчаться кем-то самым-самым. Однажды  спросила папу о Л.И. Брежневе, портреты которого украшали передовицы. Папа почему-то не стал рассказывать, что этот человек – самый-самый.
 
Я тогда не задумывалась о своих чувствах к учительнице. Она была в длинном перечне совсем чужих людей, совсем ненужных, неодушевленных, не входивший в мой уютный мир.  Орала она так, что закладывала уши.

В душе было понимание, что так устроен мир, который делится на тех, кто учит, и кто учится.  Это было как снег и ветер, как луна и солнце, как мама и папа. Правила, вызубренные в те годы, помню. Дидактический материал!

Однажды Нина Григорьевна попросила нас сочинить стихи. Надеялась, что мы хоть что-то наляпаем. И прочитала свои, собственные. Прекрасные оказались стихи.