Кража

    На доходе десяти часов утра, тихонько постучав три раза в дверь, в кабинет участковых инспекторов милиции поселка Красная Заря вошла маленькая, слегка сгорбленная старушка.
    Тепло укутанная, с раскрасневшимся, морщинистым лицом, она внимательно оглядела, заваленные кипами бумаг столы, и глубоко вздохнула.
    – Уфф! Щас дух переведу, Никифорыч, и расскажу все по порядку. – уставилась она на крупного, с толстой шеей и скуластым лицом знакомого майора Рябова.
    – Ты садись Платоновна, садись давай, голубушка. – выскочил из-за стола участковый, и поставил старушке стул. – Поди, пешком притопала?! Шутка дело, с отшиба, и пешком. Не молодая ведь.
    – А как не пешком? Автобуса до нас, рази дождешься? Только все обещают в совете. Беда ить у меня товарищ Рябов. – затараторила Платоновна, и развязав пуховый платок, осторожно села на стул. – Барана моего украли. Из закуты увели, ворюги проклятые.
    – Вот тебе раз! – удивился майор, и лицо его сделалось строгим, и озабоченным. – Неужто сосед твой опять в разнос пошел?! Год его не слыхал. Видно за старое взялся. Ты заявление-то сама напишешь, или мне продиктуешь?
    – Так мы его со снохой еще вчерась написали. Ты посмотри, правильно, аль нет? – старушка достала из внутреннего кармана фуфайки, аккуратно свернутый тетрадный листок, и протянула его участковому.
    – Тээкс! Прошу проверить моего соседа тюремщика Никитку Ермакова. – с трудом разбирал каракули Платоновны майор, и тихонько улыбался. – Писатели вы со снохой я погляжу. Все вроде правильно. Не придерешься. А с чего ты взяла, что это он умыкнул твоего барашка?
    – Как с чего? – старушка подошла к столу Никифорыча. – Я как увидала, что его в закуте нет, тут же за ворота вышла. Гляжу, а у Никитки из голландки дым идет. Ну, я и стала принюхиваться. И тут из трубы, как напахнет жареным мясом. Кого он жарит, думаю. У него ить окромя кошки да собаки сроду никого не было.
    – Дааа! Сосед тебе достался, матушка. Я помню, как только я устроился в милицию, он у вас по сарайкам, да по баням как Мамай прошел. Всей улицей писали заявление. Это у тебя же он колоду из бани вывернул с корнями и в Липовку на санках уволок?! По следам его тогда и вычислили. Чудак человек. За сорок лет уже, а все неймется лешему. Я тридцать лет в участковых. И все тридцать лет, он ворует. Сколько у него стажу-то в лагерях? А, Михалыч? – обратился майор к соседу по кабинету, такому же участковому, седовласому мужику Краснову.
    – Лет пятнадцать, не меньше. – оживился Михалыч. – Мы как-то в Сосновке кражу зерна с элеватора раскрывали. Ну и попутно по алкоголю поработали. Когда Мишка Горбач с пьянством-то боролся, в каждом дворе гнали разную бурду. Изъяли мы тогда полную флягу браги, и едем к себе в райотдел. Тут я гляжу, идет по дороге Никита. По виду крепко поддатый. На ловца, что называется, и зверь бежит. Садись, говорю, родимый в машину, до конторы прокатимся. Едем, значит, потихоньку. Тут Никитка увидел флягу. Нальешь мне, говорит, опохмелиться, а я за это покумекаю, кто зерно мог стырить. А ни стакана, ни другой тары в машине, как назло нету. Я говорю, пей так, в припадку. Он, значит, открыл крышку-то, и прильнул к ободку. Тут Уазик наш, как подкинет на яме, и этот гад головой в брагу-то и ушел по самый воротник. Вытащил я его кое-как за шкирку из розовой густерни. На весь салон кислятиной несет. Волосы, как у ежика иголки, колом встали. Намучались тогда мы с ним. Сколь не пытали, так и не сказал, кто зерно скоммуниздил. А может сам и был. Ох и сволочь же у тебя сосед, бабуля.
    Старушка внимательно смотрела на милиционеров, и утвердительно кивала своей взмокшей головой.
    – Ты ступай домой Платоновна. Разберемся как-нибудь с твоей пропажей. А с этим персонажем, лично разберусь. – и Никифорыч ткнул своим толстым пальцем в заявление.
    Прошло около двух часов. Стрелки на циферблате на стене показывали двенадцать дня. Яркое, мартовское солнце, живо светило в окно кабинета, и припекало. С длинных, стеклянных сосулек на железной кровле здания, падали маленькие капельки, образовывая под собой на земле небольшие воронки. В палисаднике возле отдела, кое-где на обнаженных ветвях сирени, сидели нахохлившись скворцы. По обочинам дорог и тротуаров, журчали ручьи, и местами, в низинах, скапливались небольшие лужицы. Повсюду, на земле, и на голубом небосводе, чувствовалась ранняя весна.
    – Ну, что мой друг Краснов? Раскроем кражу бабушке? – улыбался Рябов, поигрывая в пудовой руке шариковой ручкой. – Тем более, и зацепка хорошая есть.
    – Куда ее девать? Раскроем Василий Никифорыч! Жалко только, что слопал он нашего барашка, раз мясом пахло из трубы.
    Рябов, накинув легкую ветровку, завел свой старенький, служебный «Уазик», и участковые поехали к Никите Ермакову в гости.
    – У них в околотке больше не кому пакостить. Точно он украл, холера. – деловито рассуждал майор. – Нигде не работает, не халтурит, и ведь че-то жрет. Одни дрова ходят колют, другие ездят на покос. А этот хрен, болтается, как в проруби.
    – Дааа! Губа не дура у него. Я бы сейчас тоже на обед от баранинки свеженькой на дармовщинку не отказался. Ох не отказался! – сглотнул слюни Михалыч, и немного погрустнел.
    Подъехав к маленькому, покосившемуся домику на три окна, мужики увидели на воротах навесной замок. На оттаявшей земле, возле палисада, были видны свежие следы от кирзовых сапог, идущие по направлению со двора на улицу.
    – Убрел куда-то, ворюга. – недовольно буркнул Рябов, и насупился. – Вот куда его лешего понесло?
    – Придет, куда он денется, зараза. – спокойно сказал Краснов, и расстегнул милицейскую куртку. – Пойдем через задние ворота зайдем, и подождем его в избе. Кражу-то надо раскрыть. Может, хоть рожки да ножки найдем?!
    Спрятав машину в соседней улице, милиционеры с трудом перелезли через высокий забор огорода. Широко переставляя начищенные ваксой сапоги, они прокрались по раскисшим грядкам, и аккуратно выломав одну доску на задних воротах, зашли внутрь.
    Неухоженный, без крыши двор, больше напоминал собой пилораму. Повсюду валялись колотые дрова и цельные березовые чурбаны. В углу, на сопревшем дощатом полу, громоздилась большая куча кривого горбыля.
    – Видишь, как живет, скотина? Развел тут понимаешь леспромхоз. Хлам в селе собирает, да домой тащит. Замерзнуть боится, холера такая.
    Зайдя в избу, в нос участковым сразу же ударил свежий запах жареного мяса.
    Обведя взглядом маленькую комнатенку, глаза мужиков остановились на большой, чугунной сковороде на столе, наполненной с горкой крупными, жирными кусками.
    – А вот и наш барашек! – обрадовался Никифорыч, потирая ладони. – Права была Платоновна. Ох и нюх у старухи на свое, на кровное. Будем ждать до упора. Хрен теперь отвертится эта урка с мыльного завода. Считай с поличным взяли.
    И мужики, довольные от улыбнувшейся им удачи, присели на диван.
    Несмотря на аморальный образ жизни хозяина, в комнатушке было чисто и ухоженно. На окнах красовались тряпичные занавески, за которыми на подоконниках стояли фольговые стаканчики с рассадой. На полу лежал цветастый, капроновый палас. Посуда на метровой кухоньке, была перемыта, и аккуратно выставлена на газету. Экран старого черно-белого телевизора «Рекорд», стоявшего на тумбочке, блестел.
    – Смотри, вроде и пьяница, и бабы сроду в доме не было, а чисто. Заметь, как во дворе, и как внутри, большая разница, однако. – удивлялся Никифорыч, глядя по сторонам. – Видно их приучают там на зоне, к чистоте?! Хоть какая-то польза.
    – Жрать охота, Василий Никифорыч. – с грустью в голосе подначивал Краснов. – Вот гляжу я на эту сковородку, а сам слюни глотаю. Добрый видно барашек-то был у старухи. Там на кухне под столом еще тарелка с костями стоит.
    Рябов загадочно прищурив один глаз, смотрел на Михалыча, и о чем-то думал.
    – А давай-ка по кусочку?! Время-то, обед уже. Ты как на это смотришь? – оживился Никифорыч, кивнув головой на сковороду, и с ехидцей подмигнул. – Тут не убудет.
    Краснов мигом соскочил с дивана, и побежал на кухню. Пошарившись в шкафах, он нашел полбуханки ржаного хлеба, ополоснул из умывальника две вилки, и мужики, подцепив по сочному куску баранины, стали есть.
    – Доброе мяско! Ох и доброе, Никифорыч! Прям шашлык, как в городе, мать его ети. – умилялся Михалыч, смачно жуя жирный, хорошо прожаренный кусок. – Вроде баран, а сытно, как свинина. И псиной ведь не пахнет совсем.
    – Ты думаешь, обманешь мусульман? Они ить не зря баранину едят. Ты на любого нашего татарина, или башкира посмотри, все жилистые, как один. – уплетая за обе щеки, рассуждал майор. – У нас один татарин в дежурке работал, Раис. За смену, семь бутылок водки умудрялся вылакать. Приедет на своем драндулете утром, уже поддатый. Перед сменой долбанет стакан, семечками закусит, чтобы не пахло, и сидит щеки дует. Как-то вечером звонит ему баба из общаги напротив, говорит, приходи, соскучилась. А помощник его с водителем как назло на семейный скандал в Малиновку уехали. Дежурку ведь не оставишь без присмотра. А к бабе-то охота, аж ноет все. Он, значит, выволок из камеры мужика, что потрезвее был. Дал ему листок бумаги и ручку. Садись, говорит, дежурь за меня. Кто будет звонить, снимай трубку, и все записывай, потом доложишь. И не дай Бог, говорит, если сбежишь. Поймаю, и хребет сломаю. Оставил его бедолагу, значит, на хозяйстве, а сам на случку убежал. Жилистый был, как дьявол. Баранину ведь только и ел. Как ни сабантуй в деревне, все призы его.
    Съев половину сковороды, мужики выпили из деревянной кадушки по полному ковшику холодной воды. От вкусного и сытного обеда, на душе сразу же потеплело, и сделалось комфортно.
    – Подремать бы еще с часок, другой, вообще б душевно было. – закрыв глаза, промурлыкал Краснов, поглаживая полное брюхо. – Когда эта гнида припрется? Сколько нам еще ждать живоглота?
    – Придет! Куда он денется с подводной лодки?! – кряхтел слегка объевшийся Никифорыч, откинувшись на спинку дивана.
    Вдруг, входная дверь тихонько отворилась, и в избу вошел хозяин. Одетый в потрепанную, пыжиковую шапку и ватник, он выглядел моложе своих лет.
    Увидев на диване участковых, Никита стал, как вкопанный. Встреча со своими старыми знакомыми, совсем не входила в его планы.
    – Вот так гости! – вылупил он на мужиков свои хмельные, узкие глаза. – Чем обязан, граждане начальники? Такие дорогие гости, и без предупреждения. – стал издеваться Ермаков, нервно сжимая в зубах папиросу. – Вроде живу себе тихо, никого не трогаю, а тут бах, и участковые в избе. Аж двое. Хе-хе.
    – Не трогаешь, говоришь? А мясо есть чужое, как тебе? Не застревает в глотке? – встал с дивана Рябов, и ткнул пальцем в сковороду.
    Краснов молча подошел к хозяину со спины, и приподнял его за шиворот.
    – Опять за старое взялся, мразь? – продолжал, раскрасневшийся от злобы Никифорыч. – Тебе кто дал такое право, у своих соседей скотину воровать? А? Это что за мясо на твоем столе? По зоне гад соскучился? Давай рассказывай, как воровал барана у старухи. – и нахмурив брови, притопнул каблуком.
    – Да какого барана, начальник? Век воли не видать! Падла буду последняя! – растопырив пальцы, перешел на феню Никита. – Где вы барана увидели, в натуре? Вообще делов не знаю. В сковороде собака! Дворняга моя, Найда! Хошь докажу? Пошли на улицу.
    Лица участковых тут же покраснели, и задергались каждой жилкой. На лбу и на носу, мгновенно выступили крупные капельки пота, шея покрылась белыми пятнами.
    – А ну пошли, бесстыжая морда! – скомандовал майор, и поволок Ермакова из избы.
    Зайдя за угол дома, мужики увидели перекинутую через изгородь огорода рыжую, собачью шкуру с маленькими черными сосками на белом брюхе, и перевернутую рядом конуру.
    – Отвечаю за базар, дворняга. Кормить ее мне нечем, вот и решил ее саму сожрать.
    Милиционеры переглянулись между собой, и глубоко вдохнув свежего воздуха, молча пошли прочь.
    – Василий Никифорыч! – закричала от своего дома Платоновна. – Можно вас на минутку? Тут такая оказия вышла. Вы уж простите глупую старуху.
    Мужики, с лицами мрачнее тучи, не спеша, подошли к бабушке, и вопросительно уставились на нее.
    – Это ж надо было такое удумать! – запричитала она, и заохала. – Денег моему старику, видите ли, опохмелиться не хватило, и он решил барана торгашам из города продать. И ведь никому ничего не сказал. Все молчком, все украдкой, гад такой. Извините уж меня старую, и заявление порвите. Не своего же мужика в тюрьму сажать.
    Рябов с безразличием махнул рукой, и не говоря ни слова, побрел в соседнюю улицу за машиной.
    – Поели, называется баранины, твою мать! Тьфу! – смачно сплюнул Краснов на грязную дорогу, и пошел следом за майором.