Люба - Любонька

    В обыкновенный, пятничный вечер, водитель-экспедитор продуктовой базы села Молодое, жизнерадостный, красивый парень Гришка Селюкин, ближе к концу рабочей смены, вернулся из рейса и, не заходя в контору, проехал прямиком на склад.
    – Ах, ты Люба - Любонька! – промурлыкал он припев, какой-то шуточной песни, и беззаботно улыбнулся. – Любонька - голубонька! Серенькие глазки, любить тебя опасно.
    Заглушив движок грузовика, Григорий, как настоящий акробат, по колесу вскарабкался в кузов, внимательно пересчитал привезенный товар и, накрыв картонные коробки брезентом, также шустро, спустился на землю.
    – Ну, вот и все в ажуре. Теперь и в ямку, можно занырнуть! – парень радостно взглянул на голубое, безоблачное небо, запер складские ворота на амбарный замок, и пошел украдкой в стоявший в дальнем углу базы гараж.
    В тесном, забитом разным хламом помещении, называемом на базе гаражом, обычно, после каждой трудовой недели, собирались работяги, где без посторонних глаз, спокойно выпивали.
    – Всем салют! – звонко прокричал Гриня, едва преодолев порог. – Давно сидите, короеды? – и чинно подойдя к отполированной костями домино фанере, с грохотом выставил на нее три колотушки красного вина, и завернутый в пергамент, увесистый кусок буженины.
    – С чего такая щедрость, дядя? – в предвкушении веселого застолья, тут же заулыбался, грустивший до прихода Гришки - Трифон Палыч, самый возрастной среди присутствующих, умудренный богатым, житейским опытом мужик.
    – Щедрость, говоришь? Ну, пусть будет так. Тебе видней. – все сильней храбрился Гриня, деловито постукивая пальцами своей крепкой руки по хрустящей, пропитанной жиром бумаге.
    – Так, по какому поводу гуляем? – в недоумении, засуетился Гришкин одногодка - кладовщик Жучков. – Или мы что-то пропустили? А?
    – Вы пропустите. Как же. – вальяжно восседая за столом, не унимался Гришка. – Садовый участок, у мамки продал. Хе-хе. Она возьми, и отстегни мне за работу половину.
    – Переживает за тебя она. Подбрасывает, понемногу, гроши. – понимающе промолвил Трифон Палыч, и полез за стаканами в шкаф.
    – Материнское сердце, все время в тревоге. – кротко вздохнул Григорий, и на мгновенье задумался. – Пока, говорит, живет на белом свете, душа все время, будет за меня болеть. А как же? Я у нее один такой. Жена не в счет, она для матушки чужая, сегодня баба у меня одна, а завтра может быть другая. Ишь, как в рифму получилось. Ха-ха-ха! – и выпятив вперед свою широкую грудь, предложил всем врезать «по маленькой».
    Прошел ровно час. За окном, начинало смеркаться. Мужики, расстегнув свои засаленные, грязные робы, тщательно закусывали тушеным мясом винцо, и вели теплую, задушевную беседу.
    Тут кладовщик Жучков, одним рывком схватил со стола бутылку, исподлобья взглянул на разомлевших, поддатых приятелей и, немного стушевавшись, промямлил:
    – А давайте выпьем, за нашу компанию. За эту, как бы правильно сказать, трудовую семью. Хе-хе. Ну и за директора базы, товарища Суркова. Чтобы зарплату, чаще повышал, и премии подкидывал побольше. Хе-хе. – и резко поднес зеленое горлышко пузатой стеклотары к своим лоснящимся, бесцветным губам.
    – Ну, ты и говорун. – тут же съехидничал, острый на язык, молодой грузчик Денисов. – Краткость - сестра таланта?! Эх, Семен, ты, Семен! Некультурный ты, черт возьми, мужичонка. Серость. Ни души, ни мякоти, ни сердца. Премия, компания, зарплата. Тьфу! Красивый тост, сказать не можешь. И пьешь, как под забором, из горла. – и брезгливо посмотрел на Жучкова.
    – Не всем быть, таким языкастым, как ты. Балабол. – живо обиделся тостующий. – Как мыслю, так и говорю. Тост, должен быть, как выстрел. А если не нравиться, можешь валить. – и кладовщик, ткнул указательным пальцем на выход.
    – А не пойти бы тебе к нехорошей маме, щи хлебать с мудями? – встал из-за стола остряк, и оскалил свои пожелтевшие от курева зубы. – Ты кто такой, чтоб пальцем мне тут тыкать, лошадь?
    Жучков, сжал в карманах трико кулаки, и резко подпрыгнул со стула.
    – Я кто такой? Я, да? Я, гад?
    – А ну хорош, шуметь, бакланы. Мы сделку, сегодня мою обмываем, а не на вас, пришли смотреть. – жестко одернул мужиков Селюкин, и строго им погрозил.
    – Ладно. – пробормотал Жучков. – Потом, с тобой, договорим. Еще тебе, я размазню, устрою. – и его лицо, тут же сделалось хмурым.
    – Против коллектива, не попрешь. – включился в разговор Трифон Палыч и сурово посмотрел на Денисова. – Если ты плюнешь в коллектив, он утрется. А если коллектив плюнет в тебя, ты утонешь. Ты понял наконец меня?
    Допив за два захода последнюю бутылку, Палыч предложил друзьям добавить и, не дожидаясь ответа, побежал в подсобку, где в его персональном шкафчике в раздевалке, уже который день, пылилась полная фляжка со спиртом.
    С начала застолья, миновало четыре часа. Не смотря на столь позднее время, расходиться никто не хотел, и у всех было только два заветных желания - как можно больше выпить нахаляву, и как можно позднее, отчалить домой.
    – А ведь ты зря про мать, подшучиваешь, Гришка. – опустив утомлённую голову, еле слышно, процедил Жучков. Осиротев сразу после школы, он сильно тосковал по маме, и каждый раз, когда напивался, ревел.
    – Да я, разве, что-то такого сказал? – заметно расстроился Гриня. – Я ведь, так, не со зла.
    – Ты знаешь, как плохо без мамки, пацан? – громко всхлипнул кладовщик, и из его серых, захмелевших глаз, потекли большущие, горькие слезы. – Ох, и плохо, Гришка, жуть. Ведь сколько раз, меня спасала. Я, помню, раньше, как запью, так обязательно за руль мне надо было, хоть ты тресни. Мать, бывало, увидит в окно, и пулей, мне на перерез. Тут хошь - не хошь, а затормозишь. Зато отцу, не сдаст ни в жизнь. Не говори так о матери, Гришка. Без матери плохо, ой плохо, поверь.
    Селюкин жалобно посмотрел на друга и затих.
    – Хватит о грустном толковать. – живо встрепенулся Трифон Палыч. – Развесил слюни, охламон. Я сам с пеленок в беспризорных. – и несколько раз постучал по столешнице своим тяжелым, словно наковальня, кулачищем.
    Жучков зажал двумя пальцами нос, громко высморкался на пол, и посмотрел своими зареванными, умытыми глазами на товарищей.
    Гришка налил всем на донышко спирт, мастерски нарезал квадратными дольками мясо, и с интересом взглянул на Денисова.
    – А расскажи-ка нам Антон, как ты отца родного, шантажировал по пьянке.
    – Ага, шантажировал. Нашел шантажера, болтун. Ха-ха-ха! – загоготал на всю базу Денисов. – Ну, залез пару раз на него. Не убудет.
    – На отца, что ль, залез? – заморгал удивленными глазами Палыч.
    – Да на какого отца?! – тоже засмеялся Гришка. – На памятник Ленину, лазил, зараза.
    – Это как? – снова не понял Трифон Палыч.
    – А так. – Селюкин чуть-чуть привстал из-за стола, и облокотился об него руками. – Нажрется, в сиську, и на пьедестал. Жик-жик по спине, да на плечи. Отец, бывало, ковыряется в ограде, а люди бегут к нему, и орут. Дескать, чеши, папаша, сымай со статуи сынка. А сын сидит, вопит, что аж в соседних переулках слышно. Так, Денисов? Марксист - Ленинист, твою мать. Скалолаз безголовый. Вождю на шею. Ха-ха-ха!
    Антон, закинув за голову обе руки, и вытянув перед собой нечищеные туфли, улыбался во весь рот, и похрюкивал.
    – Отец у памятника пляшет, а этот дурак, ни в какую, сидит. – все не унимался Гришка. – Кричит, поставь чекушку, и поговорим. Ха-ха-ха!
    – И ставил? – перебил рассказчика Жучков.
    – Ага! Ставил! – Денисов, выпучил глаза. – Меня он в позу ставил, гад. Да как пройдется хворостом по заду. – и грузчик, снова загоготал.
    После такой веселой, удалой истории, мужики по-дружески похлопали Антона по спине, и взяли в руки стаканы.
    – Можно подумать, вы тихони?! – в ответ, заважничал Денисов. – Ты покажи мне пьяного с башкой. Чтоб головенка, с перепою соображала. – и взглянув на Гришку, едва не рассмеялся сам.
    – Да ладно тебе, ворошить. – махнул рукой Селюкин. – Подумаешь, немного посидели. Ведь не убил же никого.
    И он вспомнил, как год назад, ему на тридцатилетие, в складчину, купили двустволку. Хорошенько отметив эту круглую дату, юбиляр в одних трусах, ночью, забежал к соседям во двор, и расстрелял им картечью ворота.
    – Посидели, говоришь? Ну-ну. – ухмыльнулся Денисов, и закрыл на секунду глаза.
    Время незаметно приближалось к ночи, а фляжка со спиртом, все не заканчивалась, и продолжала красоваться на столе.
    – Эх-хе-хе. – вдруг замотал головой в разные стороны, больше всех, опьяневший Жучков. – Поганая, все-таки штука, наша жизнь. Болото. Тьфу! – и со злостью, сплюнул под столик.
    – Ты чего буровишь, Семка? – в недоумении, обратился к кладовщику Трифон Палыч. – Еще пацан, а все туда же. Жизнь, как жизнь. Просто у всех, она по-разному выходит. Кто, что заробил, тот то и получил. Человек, сам, кузнец своего счастья. Раз мать с отцом тебя родили, карабкайся, пока силенка есть.
    – Ладно, Палыч. Не учи. – обреченно вздохнул Жучков, и попытался встать.
    – Не плохо бы и поучиться, дурень. – резко встрепенулся Трифон Палыч, и пробежался своим хмельным взглядом по алым лицам товарищей. – Гляди-ка, жизнь, решил пополоскать. Болото. И слово-то нашел, сопляк. Да роднее ее, ничего не бывает на свете. Вот вроде обозлишься ты, возненавидишь все, и так тебе тоскливо сделается, ужас. Потом от сердца отойдет, отдышишься, и вроде ничего, живешь. Нет, мужики, уж не поганьте жизнюшку-то нашу. Хоть она баба своенравная, с приветом, а все равно, у нас дороже жизни нет.
    Кладовщик, как-то по-простому, без злобы посматривал на мужиков, то и дело обтирая ладонью, свое сверкающее от пота лицо.
    – Вон, племянник мой, Андрюха Платов. – продолжал свои нравоучения Палыч. – Помню, как только захворал неизлечимо, ему ни че не надо стало тут же. Готов на паперть был идти, лишь бы живехоньким остаться. – и заморгав глазами, повернулся к Жучкову, и звонко крикнул ему. – В гробу, успеешь належаться, друг!
    – Кому-то все, а некоторым, шиш на постном масле. – безнадежно промолвил Селюкин, и не прощаясь с друзьями, молча вышел из гаража.
    Супруга Григория - Люба, полная доярка с немного наивным, вечно румяным, курносым лицом, всю жизнь была капризна и неласкова. Чувствуя нутром, что муж, сегодня, отмечает пятницу, она с шести вечера, слонялась взад-вперед по квартире, морально готовясь, закатить своему благоверному грандиозный скандал.
    – Опять, скотина, пьет с дружками. Каждым кусочком кожи чую, жрет. – сидя у окошка на кухне, женщина пристально всматривалась в темные силуэты прохожих, и заезжавшие во двор дома авто. – Кретин. Сволочь. Да сколько, это будет продолжаться?! – и комкая в пухлой ладони занавеску, кипела.
    На часах было три. Гришка, шатаясь из стороны в сторону, неторопливо шел по слабо освещенной улице в сторону дома, и мысленно подбадривал себя.
    – Эх, бабы-бабы. Из одного вы теста все. – отрывисто вздыхал он, глядя затуманенным взором прямо под ноги. – Не понимают в нашем деле мужском нихрена. Только собак, спускать умеют. Учуяли запах спиртного, и все. Думают, не станем пить, любить сильнее будем? Дуры.
    С трудом, поднявшись на родной этаж, Гришка с третьей попытки, своим ключом открыл дверь.
    – А может быть, они правы?! – вскользь промелькнуло у него в уме. – Ну, будут разрешать лакать, сопьемся. Нам только волю дай таким. В одну секунду, ласты склеим. – и Гриня осторожно, чтобы не разбудить жену, на цыпочках прокрался в зал, упал на мягкий диван, и зажмурился. – Ах ты, Люба - Любонька. Любонька - голубонька. Серенькие глазки. – еле слышно прошептал парень. – Спит, мое сокровище. Хе-хе. Сонное царство. Нет, чтоб дождаться любящего мужа, и по душам, глаза в глаза, поговорить.
    Вдруг откуда ни возьмись, в комнату, точно торнадо, влетела супруга, и стала Гришку, с силой тормошить.
    – И долго это будет продолжаться? – взревела она своим сердитым, полусонным басом. – Ни денег в доме, ни любви. Скотина! Сволочь! Нагулялся? Или ты скажешь, что мужик?
    Гришка, молча засунул руку в брючный карман, и кое-как вытащив из него толстую пачку новеньких денег, гордо промолвил:
    – Пьяный проспится, а дурак, никогда! – и потряс цветными бумажками перед самым носом жены. – На! Маманя, малость, отстегнула. Да не тушуйся, не тушуйся, забирай.
    – Ишь че. – зло ухмыльнулась супруга. – Отстегнули ему, алкашу. Еще отстегивает кто-то.
    – А че бы и не отстегнуть? Куда ей, столько-то, под старость? – деловито промолвил Григорий, и уставился стеклянными очами на женщину. – Давай возьмем доху тебе. А то, гляжу, ты, словно, оборванец ходишь.
    Увидев деньги, у женщины от жадности задрожали ручонки, и загорелись глаза.
    – Не хорохорься тут, давай! Проспишься, утром потолкуем. – хозяйка бегло пересчитала бумажки, и быстро вышла из комнаты.
    Гришка, укутавшись с головой в покрывало, пробурчал:
    – Ух, как сразу присмирела. Позолотил клешню, и все. Хоть к мужикам, в гараж вертайся. Гребет-гребет, куда ей столько, не понятно? – и уткнувшись лицом в подушку, тут же провалился в сон.
    На доходе восьми утра, из-за барака напротив, выглянуло яркое, летнее солнце, от которого по мятому, бледному Гришкиному лицу, живо забегали круглые зайчики.
    – Вчера про шубу, кто-то заикался, морда?! – специально топая ногами, в комнату вошла супруга. – Или опять бла-бла-бла, язычина? – и стала Гриню расталкивать.
    – Раз обещал, исполню. Ты даже и не сомневайся. – сердито брякнул парень, и схватившись обеими руками за больную, холодную голову, побежал на кухню пить.
    На доходе обеда, когда в райцентре во всю бурлил субботний выходной, Селюкины вошли в универмаг, что находился возле парка, в центре.
    – Ну, как? Годиться, ласточка моя? – с ходу подмигнул Гришка жене, увидев первым на тощем манекене норковую шубу.
    – Иди, давай. Остановился. – нехотя буркнула Люба, и смело завернула в меховую секцию.
    – Что вы хотели, молодые люди? – тут же подошла к посетителям миловидная, средних лет продавщица, и ласково заглянула Любе в ее беспокойные, надменные очи.
    – Нам шубу, барышня, да побогаче. – скрипнув зубами, вымолвил Гришка, и как-то тяжело вздохнул.
    – Ну, шубу, так шубу. – усмехнулся продавец, и Гришкина жена, с какой-то дикой, первобытной страстью, с головой окунулась в примерку.
    – Немножечко не то. – пыхтела женщина, дотошно выбирая шубы. – Совсем не то, что я хочу. Нет! Такую, мне, не предлагайте.
    – А может эта подойдет? – тут же суетился заботливый Гриня, желая супруге угодить.
    – Не лезь, пока тебя я не спросила! С похмелья, насоветуешь еще.
    – Да я и так, особо-то не лезу. – рявкнул от обиды Гришка, и нахмурился.
    Прошел час. Люба, как заведенная, все крутилась у зеркала, и обливалась потом. Ее и без того румяное лицо, горело жарким огнем и пылало.
    – Молчишь, помощник тоже, мне пришел? – все бубнила женщина, и мерила, мерила, мерила.
    – Бери че хочешь. Я пошел. – в конец не выдержали нервы Грини, и он, не говоря больше ни слова, быстро направился к выходу.
    – Куда собрался ты? А ну стоять! – затряслась от злости Люба, и грубо схватила мужа за рукав.
    – Да сколько можно примерять? Я виноват, что ты такой бандурой у папаши уродилась? – прокричал Гришка на весь магазин, и дерзко оттолкнул жену к витрине.
    – Ах ты, стручок в штанах! Скилебра! – истошно завопила женщина. – Алкаш! Зачем я только вышла за тебя, скотина?! – и как ошпаренная кипятком, пулей вылетела из торгового зала.
    – Спасибо мама за деньжата. – подумал про себя Григорий. – Хе-хе. Купили шубу, называется, змее. – и сгорая перед посторонними людьми от стыда, молча поплелся за пивом.