У Юли никогда не сходил с лица румянец, она не переставая злилась, но так много изменилось даже в движениях ее, в поведении, в ценностях... Она стала по-другому одеваться, хотя Андрей не имел к этому никакого отношения, - то есть он активно не участвовал в ее подборе одежды. Она еще ощутимее поправилась, переживала из-за этого сильно, даже ругала Андрея, не ругала даже, а как-то изнывала на него и именно по этой причине… Она вообще каждый раз, когда понимала, что сейчас с чем-то на него набросится, внутри себя ощущала словно физическую боль и обязательно внизу живота, причем буквально тут же – со слезами и нехваткой воздуха… Она словно делала себе невероятно больно каждый раз, как ругалась на него за то, что он где-то не там бросил какую-нибудь вещь или сделал что-то подобное. А как она смотрела в эти моменты на него, особенно если никто, включая его самого, не мог видеть ее взгляда! Она отдавала себе полный отчет в том, что ей именно смотреть на него так – больно. Буквально, болела кожа, кончики пальцев, ушей и соски, - она так четко не разделяла, конечно, но все это понимала и ощущала отчетливо.
Как и многие девчонки ее возраста, женщины вообще, она любила стихи, причем не только читать, но и сама писала, и у нее даже не совсем плохо получалась. Бывало, что она писала стихи своим парням, но только тем из них, кого особенно чувственно любила. То есть двоим, и больше всего – первому из них, соей первой любви, еще ранней,- той, которая бывает самой запоминающейся. Был еще эпизод в ее жизни, когда казалось, что чувства столь же сильны или даже сильнее, - ее захватывало с головой и, поскольку натура она была в принципе очень влюбчивая, контролировала она себя тогда почти так же плохо, как и сейчас, с Андреем. Но все кончилось быстро, она опомнилась, и позже только корила себя, а больше ничего. Она в принципе часто так делала – ругала сама себя и переживала из-за того, как ведет или вела себя с мужчинами, в той или иной ситуации, тогда-то или тогда-то. Она всегда отдавала себе отчет в совбственной чувственности, часто считала ее излишней и старалась сдерживаться как могла.
С Андреем, естественно, ей почти невозможно было сдерживать себя… Но усилия она прилагала нешуточные, поэтому так часто пыталась оставаться одна. Оставалась одна часто. Как могла часто, стала добиваться этого почти всеми возможными путями, почти уже напрямую начиная просить его об этом. Но пугалась само-собой, пугалась, что он может как-то не так понять ее, потому что и сама понимала, что очень просто можно понять именно не так…
Она сильно боялась, боялась все время и всего, о чем только можно было помыслить. Сама себе она смущалась говорить это, да и не только говорить – просто думать об этом – именно о том, чего боится. Она злилась на себя, но поднимая на него глаза, какждый раз, она теряла всю свою силу, свою уверенность, интеллект, характер…
Каждый раз, проходя через двери, он пропускал ее вперед и придерживал дверь, а она каждый раз оглядывалась на него – назад, поворачивала к нему лицо. И, если говорила что-то, продолжала говорить, а если нет, то просто смотрела на него, - как он там, как он там, остался сзади ее и подходит к ней, придвигается к ней ближе. Она просто ждала его, когда и он сам пройдет через двери. Сама жизнь в них была, ее можно было коснуться рукой в промежутве пространства между ними, она сама радовалась собственному существованию, своему наличию между ними и у них, сама по себе заявляла о себе самой, громко, отчетливо и явно. Вряд ли они оба отдавали себе отчет в таких непростых процессах, но что-то они чувствовали, оба, что казалось им очень важным, серьезным, возможно даже излишне серьезным и пугающим. Мысли эти они оба от себя гнали, но Юле это удавалось совсем плохо, особенно в последнее время. Она на глазах становилась суевернее, начинала искать в интеренете разнообразные сайты гаданий, подолгу сидеть на них, пугаться получаемым там результатам и от этого еще более расстраиваться и нарягаться.
В его присутствии она часто краснела, бледнела, ей становилось жарко, или она очень тяжело возбуждалась – причем все это совершенно не поддавалось хоть какому-то контролю. Именно это и раздражало более всего, раздражало и в последнее время все больше злило. Злоба, естественно, на саму себя – она вообще все поисходящее ставила в вину исключительно себе и никому другому, хотя вес чаще и чаще срывалась на Андрея. Он тоже как-то очень быстро понял, что раздражение эжто не настоящее, что говорит оно ровно о противоположном, поэтому, конечно, относился ко всему спокойно и без нервов. Он был спокоен, улыбчив, нежен и ласков – настолько, что в конце концов вызывал в ней едва ли не вамый сильный из ее страхов. Тогда она начала приглядываться к нему, смотреть со стороны, когда он не видел ее или хотя бы того, что она наблюдает.
Спустя всего пару дней такого наблюдения она в каком-то суеверном ужасе уехала к родителям, где пробыла всего пару часов, мгновенно утешенная мамой, которая не прилагала к этому ни малейших усилий, вернулась к Андрею и занималась с ним любовью так, как будто не видела его месяц или больше. После чего страх, разумеется, только усилился и привел, наконец, к настоящей истерике, с вызовом скорой помощи и уколами успокоительного. Андрей сам ухаживал за ней пару дней после этого и поведением своим почему-то в одночасье разогнал все сомнения – точно так же наблюдаемый, но признанный абсолютно хрестоматийным носителем всего мужественного. Эти дни воздержания превратились почти в сутки секса, когда она тщательно старалась не приходить в себя – то есть не пускать себе в голову хоть какую-то боле-менее длинную мысль. Поймав себя на этом занятии, она внезапно стала холодна и спокойна, ушла гулять одна, вернулась через магазин, наготовила Андрею чего-то совсем замечательного, а потом в обнимку с ним смотрела несколько фильмов подряд.
День ото дня - и она начала, наконец, успокаиваться. Не сразу, не в один момент, но это произошло, ей стало легче – и на душе, и в общении с Андреем, и даже оставаться одной. Помогали и всякие бытовые дела, занятия в институте, которые, кстати говоря, тоже никто не отменял для нее. Вместо наблюдения она стала стараться больше разговаривать с Андреем на самые простые, обычные темы, чаще глядя ему в глаза, больше просто гладить его и лежать с ним рядом, чем заниматься сексом. Ей было не совсем приятно это делать, не совсем произвольно получалось, но она заставляла себя, часто с большими усилиями. Стала советоваться с мамой, гораздо больше чем раньше, больше в принципе общаться с ней, что, кстати, и стало само по себе легче, потому что мама тоже обратила внимание на измениевшуюся жизнь дочери.
Теплело на улице, время постепенно шло к июню, и Юля покупала много новых летних платьев. Когда-то она делала это вместе с Андреем, когда-то одна или с подругами, и выглядела сама по себе совершенно потрясающе. Она подрезала немного волосы, просидела немного на диете, поэтому, сама себе в зеркале показывая свою фигуру, улыбалась и подтянутости и как-то небывало изменившимся пропорциям, когда стала больше и красивее грудь, четче оформилась талия, и четче и пышнее округлились ягодицы. Она сходила несколько раз в солярий и потом счастливо показывала себя Андрею, даже что-то станцевав перед ним. Они стали реже бывать вместе и больше по отдельности, причем инициатива в этом исходила не только от Юли, которая чаще всего заставляла себя это делать, ну или по крайней мере считала это правильным, но и от Андрея тоже, который стал чаще пропадать куда-то, причем внятно объяснить, где был и чем занимался, он ка правило не мог. Юля относилась к этому совершенно спокойно и как к должному, считая, что у человека, конечно же, могут и болжны быть какие-то собственные интересы и занятия.
При этом странным казалось практически все, что он делал или в принципе позволял себе делать. Ёй казалось странным... В том или ином виде, не сильно, но ощутимо и вполне явно. Нельзя поэтому конечно же сказать, что она уж так вот не понимала его, так слабо к нему прислушивалась, так слабо обращала на него внимание или что-то в этом роде.
Собственно именно поэтому все, что ее сейчас трогало, все, что занимало ее всю, с головы до ног, был не столько он сам, сколько она сама, теперь, с ним.
- Да, я знаю, она не так прост, не так банален и обычен, как я сама себе это представляла поначалу, но все встанет постепенно на свои места, я уверена, все будет так, как мы оба будем этого хотеть, все будет хорошо короче говоря, все будет хорошо, я уверена, я уверена!
Она говорила себе так часто, как только могла, часто вслух, часто горомко и даже не всегда в одиночестве.
В один из дней она увидела его не одного. С девушкой, молодой и красиврй, высокой и стройной, чем-то очень похожей на нее саму. Вел он себя нормально, естественно, очень как-то спокойно и невозмутимо. Но улыбался, и сразу было видно, что человек заинтересован. Она смотрела относительно издалека, не прячась но и не попадаясь ему на глаза. Не попадая, вернее. Она сразу же успокоила заухавшее, было, сердце тем, что не видно, не заметно ни малейшего криминала в его поведении - просто идет человек и разговаривает с подругой, но немного отступила в тень, сделав полшага назад. Сама себя поймала на этом движении, сама себе попыталась улыбнуться, и сама же тут же поняла, что улыбка, понадобись она целиком, получилась бы вряд ли. Она немного шла за ними - они направлялись к выходу - и с мурашками по коже ощутила облегчение, когда девушка ушла, оставив Андрея сразу у входных дверей. На прощанье они не коснулись щеками, Юля поняла это, и почувствовала, как тут же задрожали ее икры. Она нахмурилась, покрутила головой и подышала но глаз с Андрея не спускала ни на секунду. Она очень четко чувствовала, как где-то совсем-совсем рядом крутится мысль, что она только что собственными глазами видела его рядом с другой женщиной, то, как это выглядит, и что она может почувствовать или могла бы почувствовать, будь на месте простой подруги какая-нибудь реальная женщина. Кроме того, даже и эта подруга была привлекательна внешне... иными словами Юля впервые вот так вот случайно поняла, чем может обернуться для нее ревность этого человека.
Она проосто-напросто не удержалась в тот же вечер и укусила его, сама поняв, что сделала это именно из-за истории с девушкой. Попозже она даже спросила его, где он был, так и не признавшись, тем не менее, сама, что видела его, как-то совершенно инстинктивно и подсознательно сохранив это в тайне, спросила ненавязчиво и вполне совладала с собой, когда он не рассказал ей о девушке ничего. Но заснуть не могла долго именно из-за этого так, что в конце концов вынуждена была встать выпить таблетку успокоительного.
На следуюющий день они как-то сильно оба напились, причем без особо видимых причин, сильно, так что Юлю даже рвало, а Андрей помогал ей справиться с этим. Она потом целовала его своим не очень хорошо пахнущим ртом, не отпускала руками, и бормотала что- то таким голосом, что он удивился даже несмотря на свое состояние.
Она не спрашивала его, понимает ли, осознает ли он вообще, как она относится к нему, видит ли, что с ней происходит, и как сам относится к этому. Не спрашивала изо всех сил, до последнего, изо всей мочи... Почему-то этот момент ей казался катастрофически важным, принципиалтно важным, казалось, что сдайся она, и сломается что-то самое главное, что то, если и не фундаменатльное, то важное, важное, очень-очень важное...
Однажды она почувствовала неприятный запах от него, и почувствовала не так, как обычно, когда от него нехорошо чем-то пахло, что, разумётся, было неоднажды, а с неприязньюю, настоящей, ощутимой, сильной неприязнью, от которой она не смогла отмахнуться ни тут же ни позже, когда вспомнила о ней уже какое-то время спустя. Она даже разозлилась на него за это и "стервозила" возможно первый раз с ним, по-настоящему, с криками и чуть ли не битьем посуды... не по-настоящему битьем, н-нет, нет, но почти, почти-почти.
Она подрезала волосы, осветлила их сильнее, чем раньше, и чаще собирала их в хвостик а не в клубок как раньше. Ей шло еще больше, она и сама это заметила, знала и чувствовала, кстати и по взглядам - одобрительным взглядам Андрея. Она знала, физически ощущала и понимала, как нравится ему, как привлекает его как женщина, как самка если угодно, и это понимание, это ощущение не только сейчас не мешало ей жить - наоборот, это стала сама она, сама она, сама теперяшняя девчонка...
Физические ощущения, испытываемые ей в его присутствии, или просто при мыслях о нем или в его контексте, еще умножились... Она теперь странно чувствовала дрожь при каждом его взгляде, особенно, если происходило все, когда она не волновалась, но испытала волнение, особенно сильное, совсем недавно. Низ живот ее при этом совершенно ясно давал о себе знать, и в девяноста случаях из ста она начинала хотеть в туалет. Она уходила, возвращалась, и тут же у нее начинали дрожать колени, крупной, сильной дрожью, очень слабеть, так что чаще всего стоять было почти невозможно, а если она садилась, то согнутые колени ходили ходуном с сильной амплитудой в горизонтальной плоскости. Она руками держала их, конечно, но однажды Андрей заметил и спросил. Она совершенно не смутилась а с выражением глаз, какое он не видел у нее никогда, все с чистейшей совестью ему рассказала, взяла его руку и положила себе на колено проверить. Он положил руку, от чего дрожь сильно укрупнилась, замедлилась, перешла на живот, и она, глядя ему в глаза не изумленно но все так же странно и не меняя позы стала кончать самыми настоящими конвульсиями...
Ему досталось, конечно же, за это и прямо тут же, но история повторилась и на этот раз в общественном месте, в кафе, прилюдно. Она сидела с сокращающимся животом и закатывающимися глазами, но старалась держать позу, старалась вертеть головой, чтобы смотреть по сторонам - чтоб хотя бы саму себя отвлечь от происходящего. Никто, конечно же, ничего не заметил, но на этот раз досталось ей - Андрей тогда так изумился, что даже немного повысил голос. Она оскорбилась смертельно, не разговаривала и молча и на ходу плакала, глотая слезы и смотря в сторону. Очень часто потом она вспоминала этот момент как момент наивысшего своего счастья во всей, наверное своей жизни..
Она стала много-много рассказывать про него маме. Мама слушала, что-то говорила, старалась как-то помогать, но в основном не особо обращала внимание, не сильно волновалась и не особо старалась как-то повлиять на ситуациию. Поэтому Юля еще больше на нее злилась, еще больше расстраивалась и еще больше и сильнее сама привязывалась к Андрею. Мнение мамы на нё не ...
…Как-то раз она обратила внимание на его манеру долго, полноценно, с мимикой и жестикуляцией, разговаривать самому с собой. Он сидел в машине, а она выходила то ли заплатить за телефон, то ли еще за чем-то, но вернулась обратно для него незамеченной и потому наблюдала картину довольно долгое время, с хорошего места и без каких-либо помех. Саму ее это не напугало только потому, что подобная манера не была силтно чужда и ей, и ее маме и еще паре знакомых ей людей. Однако некоторое замешательство, особенно собственно от недюженного артистизма, с которым был монолог исполнен, ее, конечно, не минуло, и она еще на какое-то время задержалась постоять снаружи и не садиться в машину. Долго. Сдержать это она, увы, не смогла, и вопрос задала, предварительно выбрав и форму и момент и собственное настроение для наилучшего восприятия возможных последствий. Но смутила Андрея все равно и смутила сильно, что, кстати говоря, ее саму-то только успокоило - реакция была более чем нормальная. Нет, ни злиться, ни как-то раздражаться он не стал, не стал и как-то особенно стушевываться и замыкаться - просто-напросто взял да и сказал, что да, мол, так и есть, есть такая вот манера, еще с самого детства, и что если ей так больше нарвится, то может смело считать его психом и маньяком - неплохая, мол, получится ролевая игра. Ответ ей понравился, она что-то там помурлыкала, поприжималась к нему и изо всей истории оставила себе только самый небольшой осадок, но и так только - на всякий случай.
Она была достаточно развитой, в полной мере взрослой. Мудрой, чтобы понимать, что люди на свете живут разные, у всех есть свои достоинства и неостатки, и в том числе даже и такие, и что недостатки эти - даже и же и такие -не стоит разглядывать под микроскопом или, тем более, ужасаться им, а нужно всего лишь для себя самой понять, насколько они критичны попросту для отношений и для комортногфо в них пребывания, и только потом делать какие-то выводы. Поэтому все увиденное не стало дял нее каким-то потрясением, стало скорее чем-то вполне обыденным, каким-то, если так можно сказать, подтверждением человечности Андрея, в которой, мало-помалу, она почти начинала сомневаться. Ну да, разговаривает человек сам с собой, ну и что? Да от него вполне этого можно было ожидать, чувак уж точно не душа компании, не рубаха-парень и не масссовик-затейник. Для нее по крайней мере его темперамент никаким сюрпризом не был. А потому она вме это скоро забыла.
Забыла и вспомнила, когда увидела еше один похожий эпизод. Проснувшись как-то среди ночи она увидела Андрея сидящим на кровати со своей стороны, к ней спиной, что-то шепчущим и раскачивающимся из стороны в сторону. Она инстинктивно замерла в тот же момент и не совсем поняла, заметил он ее или нет. Потому, понятно, что если заметил, то это совсем как-то плохо... Именно эта мысль почему-то проскочила у нее в голове ранее всего. После первого замешательства, которое на сей раз было почувствительнее, она стала прислушиваться, потому что Андрей шептал как-то довольно громко и даже отчетливо. Но слов все-равно было не разобрать, как она ни старалась, а главное, что с каждым моментом ей становилось все страшнее и страшнее, так, что в конце концов она не выдержала и довольно шумно - как могла - пошевелилась на своем месте. Андрей тут же остановился и замолчал. Но головы не повернул и вообще больше никак двигаться не стал - она хорошо видела это, потому что, надеясь на темноту смотрела во все глаза. Этот момент ее теперь по-настоящему напугал, у нее даже застучало сердце и похолодели кончики пальцев. Они оба продержались без движения еще пару секунд, потом Юля не выдержала и пошевелилась еще раз, теперь отвернувшись то него на бок. Она лежала с открытыми глазами и вся напряженно слушала, что он там. Он - совершенно отчетливо всхлипнул, что-то простонал, почти что громко что-то проныл, что-то опять всхлипнул и стал шумно, грузно укладываться. Точно лег - Юля поняла это не только по звукам но и по тому как изменилась поверхность постели, но не переставал при этом двигаться, сильно и тонко, тонким и писклявым голосом постанывать, чуть ли не повизгивать, делал так еще довольно долго, но потом в конце концов затих и замер. Она лишь большим-большим усилием воли, со вспотевшей спиной, смогла заставить себя не вскочить и не опрыгнуть от постели, пролежала еще минуту наверное, просто плохо понимая, слышала ли только что то, что слышала, и само-собой получилось, что дождалась, как он захрапел. Этот мгновенный переход добавил ей впечатления еще больше, и она тут же встала, стараясь, впрочем, делать это как можно тише. Она встала и тут же подошла к кровати с его стороны смотреть на него. Стояла и смотрела долго, вглядываясь в то, что видела и стараясь увидеть еще больше. Но он просто шумно дышал, и ничего больше не происходило. Она отошла. Ушла на кухню, постояла там у окна, при свете, побняв кисть одной руки и вычищая ногтем большого пальца что-то из под ногтей остальных. Но справилась, минут пять спустя справилась, пошевелилась, походила по кухне, пооткрывала холодильник... После чего она, конечно же, вернулась в комнату.
Андрей не спал. Он лежал на спине и смотрел на нее широко открытыми и, казалось, неподвижными глазами. Сорентироваться мгновенно она не успела а потому довольно резко замерла на пороге и дернула руки ко рту. Она не вскрикнула, но и без того он все довольно четко увидел - по крайней мере судя по тому, как он подвигал по ней глазами - они резко-резко блестели в темноте, отражая свет из окна. Еще секунду, наверное, она просто ждала его действий, но потом, мгновенно сообразив, что делать что-то скорее должна она, стремительно бросилась к постели, с улыбкой, прилегла к нему и тут же прижалась к его груди голой щекой, туда же положив и руку. Она и сама, наверное, толком не могла бы сказать, почему так сделала, это был просто порыв, но еще и недокончив его, она уже понимала, что поддаться ему - правильно, правильнее всего, чище всего и красивее всего. И он улыбнулся тут же, коснулся ее торчащего вверх плеча, а потом прижал ее всю к себе той же рукой, изо всех сил, сколько мог крепко.
От этого у нее даже сбилось дыхание, а губами она сама по себе потянулась к его губам. Он отвернулся сначала, посмотрел на висящую над кроватью бра, включил ее и только потом повернулся к ней опять, подтянул ее всю к себе еще раз, затащил на себя и стал целовать.
Утром она просто-напросто ничего не думала ни о его плаче ни о чем прочем из той же области. Позже днем она вспомнила, как смотрела в каком то кино а еще слышала из чьих-то рассказов, а еще еще где-то слышала или видела, что мужчины плачут, а их подруги их утешают, и происходит все это как правило среди ночи и в постели, - подумала обо всем этом так, что самой себе ей даже немного стыдно стало за свой испуг и за все остальное, за то, как ушла на кухню, а он, быть может, все это слышал и понимал, но даже ни слова не сказал в упрек, наоборот, сам же еще и старался быть и в хорошем настроении и веселым и все прочее... Одним словом она оправдала его, обвинила себя и дала себе крепко-прекрепкое слово в следующий раз вести себя как настоящая взрослая женщина - помочь и поддержать, приласкать и погладить, и все такое прочее.
Следующий раз, впрочем, особо ждать себя не заставил. Вновь случайно встретив его на улице, - не встретив, вернее, а увидев, потому что он ее опять не видел, - она стала свидетельницей того, как он разговаривал с небольшой, сморщенной и оборванной старушкой, которая, по всей видимости, попросила у него милостыню.
Уже по тому, как резко и дерганно Андрей остановился, когда нищенка к нему обратилась, стало понятно, что что-то сейчас может произойти. Дело было опять-таки возле супермаркета, почти у самых его дверей, где, кстати говоря, и непривычно было ожидать обращения попрошаек. Возможно именно это как-то повлияло, но Андрей почти неестественно дернулся и уставился на нее, даже слегка вытянув шею. Вокруг них никого не было, причем Андрей спустя пару секунд стал в этом удостоверяться и, удостоверившись, повернул к ней весь корпус. Он стал рассматривать ее, видно было, как тщательно, поднимая и опуская подбородок, двигая шеей и даже как-то шевеля плечами. А она все смотрела на него, не меняя позы и все продолжая ожидать его ответа. Он наконец остановил свои глаза на ё лице и стал стараться что-то сказать. "Стараться" - потому что сходу это у него не получилось, он заикался и подергивался, даже пытался помогать себе руками, но добрых секунд десять все это абсолютно тщетно. Бездомная, видно что-то почувствовав, стала было спешно отходить, но он увидел это ее движение, мгновенно выпрямился и очень резко схватил ее за плечо. И сделал он это, видимо, очень ощутимо, потому чьо старуха мгновенно скривилась, широко-широко раскрыла рот - криво-косо и очень непрятно на вид - и, по всей видимости собиралась заорать. Андрей, конечно же, заметил это и тут эе отпрянул, почти отпрыгнул, отдернув и руку и сам весь подавшись от нее назад. Словно и сам он испугался, словно это она схватила его. Андрей остановился в такой позе, какую не только от него, но и в принципе от, наверное, человека его возраста или вида или... образа, было тяжело ожидать. Он сильно сгорбился, спрятал голову в плечи, поднял руки к лицу, причем тоже не так, как можно было бы предположить этот жест от молодого мужчины... Он не закрывал ладонями лица и не держал кулаки сжатыми - он развернул ладони от себя и вытянул в сторону старухи пальцы каждой ладони, стараясь держать их вытянутыми и даже почти выгнутыми в обратную сторону и растопыренными при этом. По логике можно было бы вполне поручиться, что он или зашипел или издал еще какие-то подобные по страху или еще чему-то звуки. Если бы все это не выглядело настолько пугающим, могло показаться, что все происходящее - какой-то фарс или представление или кривляние. И старуха и Юля замерли, казалось, в одной и той же позе крайнего изумления.
Андрей опомнился. Он дернул руки вниз, резко как только мог, выпрямился, дернул головой и даже стал немного оглядываться по сторонам - впрочем тоже совсем недолго - секунду, не больше. Потом быстро глянул на старуху, уже вроде бы совсем нормальным и спокойным взглядом и быстро-быстро пошел от нё прочь.
Юля испугалась. Вот теперь она испугалась по-настоящему, до дрожи в пальцах и испарине на лбу. Некоторое время она не могла двинуться с места, и еще какое-то - в принципе толком идти куда-либо. Она растерянно оглядывалась по сторонам, просто даже по лицам людей, особенно мужчин, как будто в поиске помощи. Она сама себя поймала на этом занятии и, насколько смогла, постаралась взять себя в руки. Она повздыхала, поразглядывала свои трясущиеся пальцы и пошла дальше просто по улице. Некоторое время спустя она поняла, что по-настоящему боится идти домой...
Когда она вернулась, Андрей уже был дома и что-то готовил поесть на кухне. Она медленно снимала обувь и одевала тапочки а потом пошла не на кухню а в комнату...
Вечером она спросила его. Он ответил.
- А почему, интересно ты не подошла ко мне тогда?
- Да я не успела просто, ты уже ушел...
- Ну конечно! А че-то ты долго рассказываешь - раз сто можно подойти было, нет скажешь?
- Андрюш, ну причем здесь это?.. Я просто спрашиваю, может ты плохо как-то чувствовал себя? Может тебе плохо было?..
- Что это значит плохо чувствовал?? Это как понимать вообще? Ты что имеешь ввиду?
- Ну прекрати пожалуйста, я правда же спрашиваю...
- Да я понимаю, что правда, понимаю, что не ложь...
- Прекрати...
- Это ты прекрати, - у него как-то резко и даже пугающе, как показалось Юле, опустились брови и вытянулось вперед лицо, - Ты прекрати! Это чего за мода такая пошла, за мной следить? Следишь чтоль за мной? И часто? Че за фигня вааще?
- Не разговаривай, пожалуйста, со мной так... Что это за тон такой, я же тебя просто спрашиваю..
- А не надо меня просто спрашивать! Я, че, спрашиваю тебя, почему ты ревешь постоянно, или сама с собой разговариваешь постоянно? Мм? Я же ваще офигел тогда первый раз, когда увидел!.. Я же не спрашиваю тебя об этом. Что вообще конкретно ты спрашиваешь, не пойму кстати? В чем вопрос твой заключается, ты сама-то можешь нормально сформулировать? А?
- Андрей, пожалуйста, прекрати ты так агрессивно отвечать, ведь я же не нападаю на тебя, поймешь ты или нет уже!
- Ну!..
- Я не нападаю! Я просто узнать хочу! Просто узнать! Ты понимаешь?!
- Ну так что узнать-то в результате? Что конкретно?
- Не знаю!! Понял! Я не знаю! Мне страшно, понял?!! Мне стало страшно, тупо страшно, я задрожала, блять, вся как осиновый, блять, лист, понял!! Понял?!! Понял??
Андрей просто смотрел на нё, теперь словно не понимая. Вернее даже не на нее, а словно сквозь нее, или почему-то вдруг вот так вот сильно-сильно задумавшись. Она совсем вскочила с места и выбежала в другую комнату, прижав к щекам ладони и заплакав почти в голос. Но совсем не слышно было, чтоб он как-то вставал там в комнате вслед за ней, и она сама не слышала это.
Сколько-то она постояла, подождала, но абсолютно ничего не менялось, и она не выдержала и стремглав бросилась обратно в комнату. Он сидел там ровно точно так же как и раньше.
- Ты вообще все это нормальным считаешь, вот скажи мне?? - стала кричать она, остановившись на пороге и схватившись за косяк руками с двух сторон, - Ты адекватен вообще?? Андрей?? Ты адекватен вообще?!
Он на нее посмотрел.
- Ну и какая разница вот интересно? - он отвечал по крайней мере нормально и вполне по контексту как ей стало вдруг казаться, - Какая тебе разница? Ну нет допустим, и дальше что?
- Замечательно! Просто обалденно! Замечательный ответ, Андрей, просто замечательный!
- Нормальный ответ, а какой, блин, ты еще хочешь?..
- Какой еще "блин", Андрей? Ты думаешь, я с тобой сейчас шутки шучу?? Ты, интересно бы знать, сам-то понимаешь, блин, насколько это все серьезно? Сам-то понимаешь? Нифига ведь ты не понимаешь! Ты понимаешь, что если тебя просто показать в таком состоянии кому-нибудь понимающему, то тебя лечиться отправят, ты понимаешь это?..
- Да, да, конечно...
- Именно, дорогой, именно! Ты думаешь, я шучу чтоль? Нет, не шучу, я тебе точно это говорю. Я серьезно.
Она смотрела все на его лицо не отрываясь и теперь, после именно этих последних слов, она увидела, как на ее глазах оно изменилось. Она осеклась... Брови его - она посмотрела на них даже, бросила взгляд - сложились домиком, а нижняя губа вытянулась вперед, так что стали видны зубы. Правда продолжалось вссе это только доли секунды, он быстро собрался, но теперь видно было, как задрожал, - и тоже только на пару секунд.
- Да ладно, прекрати... Что ты говоришь такое... - сказал он и встал, - Что ты говоришь... чего ты там выдумываешь такое... Напридумывала там себе что-то непонятное такое, прекрати... Что уж ты там себе такое увидела-то, я не знаю... Прекрати... Я там просто задумался тогда слишком сильно, понимаешь, а тут эта старуха напала на меня буквально, понимаешь? Понимаешь? – он стал представлять себе в голове, стал просто представлять себе в голове, что сейчас уйдет отсюда, убежит отсюда, и щеки его тут же начинали затягиваться внутрь рта, а в районе печени чувствоваться вполне ощущаемое движение, - Ну просто неожиданно как-то так вот напала просто, понимаешь... А у меня всегда такое было, я всегда, всю жизнь, понимаешь, просто плохо реагирую на всякие такие неожиданные вещи просто... Понимаешь. Ну вот есть у меня особенность вот такая, я вообще в принципе ткой вот человек, понимаешь, я такой вот человек, сам по себе просто..., - он поводил кончиком языка по уголкам рта, поподая по легким комочкам пены, - Ты чего молчишь, Юльчон? Чего ты насупилась вот, что уж прям такого произошло прям, я вообще не понимаю. Что уж такого прям произошли, не знаю прям... Ну вот прекрати просто, перестань, не бери просто в голову да и все... Ладно?
- Ужас, Ан.. Андрей..
- Ну вот ужас!.. Ну вот причем тут такой ужас, не пойму я вообще! Да нормально все, заставляешь прям меня оправдываться в каких-то таких вот странных вещах, чесслово прям!... смешно же!.. Ты, ей-богу, еще бы во сне за мной бы подсмотрела чего-нибудь такое, а потом предъявила мне претензии, - очень натужно рассмеялся, буквально просто проговорил "ха-ха-ха", - Вот и правда так ведь ведешь себя, понимаешь, Юльчон, вот просто так странно ведешь себя... Ну прекрати, ладно? Ладно? Прекратишь? Ну пожалуйста, ладно?.. Прекращай, киска, прекращай... давай уже забудем просто эту чушь да и все... ладно? Да и все, ладно??..
- Это же просто ужас, Андрей, что ты такое болтаешь... - пролепетала она, - Ты сам-то себя слышишь? Ужас... Не пугай меня, пожалуйста, я и так сегодня ел-еле на ногах уже держусь... Давай просто прекратим этот разговор, ладно?.. Давай просто прекратим...
Она едва-едва прошла внутрь комнаты и остановилась прямо напротив него но не садилась а продолжала стоять. Она проято опустила вниз рука по бокам вдоль бедер, как будто они были безжизненны, и стояла прямо-прямо, ровно-ровно, смотрела на него широко-широко раскрытыми глазами, казалось, стараясь то-ли что-то новое для себя разглядеть, то ли просто что-то важное, чего нельзя было упустить... Сам же Андрей так и не смог- именно не смог, и она сама прекрасно понимала это - не смог поднять на нее глаза во все время своей речи. Сейчас он стоял бледно-зеленоватого цвета весь. Она все смотрела и смотрела и под конец-то уже и совсем не слушала, что он там говорит, потому что то, что она видела, говорило ей гораздо больше. И ослабела она вовсе не от того, что и даже как он говорил, а само по себе, самостоятельно и неожиданно даже для себя самой. Просто с каким-то одним из ее шагов, как по выключателю, как по мановению, замерло и затихло все у нее внутри, прекратилась и дрожь и волнение, исчезли и пятна на щеках, остановились глаза. Она сказала, что лучше закончить этот разговор, и только тогда он замолчал и спустя некоторое время поднял на нее глаза. Она ждала, что он так сделает, поэтому сразу же поймала взгляд и шагнула к нему еще на шаг ближе. Он отстранился, всем корпусом, но все равно пару секунд её разглядывал. Потом все лицо его вновь пришло в движение, все, целиком, кажалось ни одной черты, ни одной точки на поверхности его лица не осталось в том же положении, что было только что, виски его поседели, и он громко, зло но спокойно проговорил:
- Ну ты и говно ходячее. Грязное воняющее животное просто.
Она, безо всякой паузы, закивала ему головой, как кивают маленькие девочки, когда их спрашивают, пойдут ли они сегодня гулять, и еще на самый маленький шажок приблизилась к нему. Тут он просто удивился уже, и в большей степени - непонятно было - её ли реакции или самим по себе своим словам. Он даже улыбнулся- а она подошла совсем вплотную и смотрела сейчас на него сверху вниз. Волосы у нее были распущены и сейчас сильно закрывали глаза, - но все равно было видно, как она смотрит. И он посмотрел какое-то время. Потом поднял руку, обнял ее за талию и потянул к себе еще ближе - ну по крайней мере ее живот. Ее живот был прикрыт футболкой, и он убрал ее, открыл ее пупок и потянулся к нему. Она все смотрела сверху на него и ничего не делала. Он почувствовал, как пахнет от ее живота, и коснулся пупка сначала губами, потом языком, потом несколько раз полизал его и поцеловал. Потом поднял на нее глаза, смотрел, как спокойно и тихо но внимательно она смотрит, и тогда снова опустил голову, поглядел на то, что только что целовал, поднял руку и поглядил это место, любуясь, и тихо-тихо, нежно-нежно... Она же светло- светло, очень грустно и очень страшно улыбнулась на него, наблюдая его движения сверху.
***
Мне не оч приятно было понимать, что кончился новый год, прошли праздники, и теперь в моих кафешках не так уютно стало. Так почти всеглв бывает, когда убирают все украшения, елки, ветви, все шары и гирлянды, и все прочее-прочее. Иногда эта мысль мне очень грустной казалась. И теперь, когда я опять сидел за чашкой еофе, но теперь, правда, еще и срюмкой коньяка, я об этом тоже подумал. Я привык к этому небольшому кафе и теперь ходил в него часто-часто, почти что каждый день. Я головой крутил сидел сейчас и смотрел то в окно то на людей. Был будний день, я знал это, но люди были, правда большинство обедало, это видно было, здесь еще и пообедать можно было. Я все крутил головой и смотрел на них. Мне неприятно было смотреть на них, правда думал я сейчас о своей стврой привычке- я все засовывал руки ладонями за пояс штанов и пытался потрогать свой теплый живот - ну достать до него по карйней мере. А говорить что-то, разговаривать с кем-то мне совсем не хотелось, мне совсем неприятно было говорить и разговаривать с кем-то, просто потому что все что вокруг было, было странным и непонятным для меня, с усердиием смосроам и даже в голове у себя прокручивал слова "озираться", "я озираюсь", "мне хочется озираться" ну и так далее и тому всякое подобное. А я просто мсидел и смотрел, я часто так сижу и смотрю и сейччччас мне так хотелось делать, и я делал, что самое интересное и непонятное, понимаете? Вот в чем дело-то, вот в чем дело, приятель... Самп понимаешь, что делал я это странно и непонятно, может кто-то и смотрел там на меня - не знаю я, я и сам-то этого не очень понимаю а саааам я не так и странно смотрел, я думаю, вот в чем деоо... О-о-о-о-о... Поэтому мне тоже все это должно было казаться странным, и, я уверен, казалось... Ну просто потому, что все, что я делал в последнее время, никому особо да и не особо, а я все-таки лучший из лучших, и в конце концов, должен же и я купить себе рубашку, ну просто хотя бы потому, что и я то тоже должен так делать, потому что все, что я делаю, прекрасно... Да, да, да, и не надо громких и никому не нужных слов, мы все это прекрасно понимаем, и сам я тоже понимаю и все всегда прекрасно понимали, что это такое и как к этому можно и должно относиться, понимаете, а потому просто хватит, хватит, хватит, давай перестанем, давай просто прекратим этот никому не нужный и ни к чему никого не ведущий разговор просто, понимаешь? Ты понимаешт? Ты и сам-то по себе просто-напросто опнимаешь то, о чем я тебе сейчас говорю.
Я головой тоже вращал, я тоже и по сторонам часто поглядывал, понимаете? Я сидел предо мной был кофе, я его пил а сам-то думал только о том, чтоб вести себя нормально, как человек, который серьезный сам по себе человек, очень серьезный сам по себе человек, и я просто сижу и обдумываю какую-нибудь очень серьезную и очень крупную сделку. Мне многое приходилось в этой жизни видеть и слышать и я часто так делал, я часто так делал, потому, что мне это нравилось. Я многое, многое-многое пережил, многое почувсвовал и многое познал, а потому говорить о том, что человек я странный и непонятный - это странно и непонятно само по себе, так что не недо мне тут чушь какую-то впаривать, я и без вас знаю, насколько я крут и независим, насколько я силен, а это-то как раз и есть самое главное в нашей и в не нашей жизни, хотя само по себе и неважно, что именно так важно, когда думаешь о жизни и о людях и в принципе обо всех этих странных вещах, которые просто проиходят часто вокруг нас, а мы такие на них смотрим, а они происходят просто вокруг нас... Я зна-а-аю!.. Я все зна-а-аю!... Я такой крутой и сильный что даже все прочие дебилы даже и в принципе не могут со мной в принципе сравниваться ни в чем, даже и в этом в принципе... Ну в общем и целом все именно вот так вот и есть, как я, собственно, говорю сейчас, понимаете?.. И я, собственно, все это нечасто продумываю, вот в чем дело-то, искренне говорю вам, искренне. Истинно говорю вам, истинно... Все, что я делаю, все, что мы делаем, все останется таким, как мы это оставили, понимаете? Я часто об этом думаю, не просто потому, что все, о чем как правило идет у нам речь - это либо чушь, либо полный бред, либо полная-преполная чепуха, понимаете, вот в чем дело-то. Часто об этом думаю, ча-асто!.. Мне грустно становится, а я не понимаю, в чем дело - это чаще всего у меня, в моей голове так-то вот и происходит по жизни, и ничего-то я и поделать-то толком не могу с этим, вот в чем дело-то. Я не прихожу сюда, мне просто не так интересно, вот в чем дело само-по себе, и никто из нас, ни одна живая душа не понимает меня, не осознает мою суть и мои интересы, сами которые уже стали совсем другими, со временем они стали совсем другими. Это именно так, да. Именно так! Я настаиваю на этом и сам пониаю, что все само-по себе не так просто, как нам всем всегда кажется, да? Да? Мне нерпиятно говрить об этом, но именно так. И хотя вся жизнь наша, если так, говорить о ней первому размышлению, то все эти вещи - они становятся интересными только когда перестают быть нашими, нашими по сути, по ремеслу, а во всех иных случаях все совсем не так становится на деле, а потому и я сам уже все меньше тот, кто вышел сегодня из дома и отправился вперед, в неизвестное, правильно? Ну правильно же я говорю, правильно? Я так люблю, когда все изменяется, но икогдаосетсяизменнффм тоже люблюапот ...
Ну и в принципе то, что мы все делаем, оно само по себе не то, чем кажется, правильно? Ну я сам так точно и думаю, мне не нравится думать как-то иначе, просто потому, что все, что я делаю, сделано для людей, для людей, я не оставляю себе сам практически ничего!.. Ведь на мне только мое старое-престрое пальто - и все, а его менять для меня самое настояшее трягедииия;. Я знаю!.. Я знаю! Я все это прекрасно знаю, все это прекрасно чувствую и понимаю, а потому никогда не говорю об этом тем людям, которые не становятся для меня совсем другими, поэтому я не считаю, что по этому придется все переделывать по иному. Мне часто становится плохо поэтому... Поэтому или нет - я даже и сам-то толком не знаю, поэтому ззззубы мои болят не так часто, поэтому... Мне не очень неприятно, мне просто не так интересно, вот в чем дело просто. Я сам знаю это просто, потому что никто и никогда ничего не говрил мне об этом, я поэтому и не считаю все это неправильным. Мне неправильно размышлять об этом, просто потому, что я не считаю все хорошим или не хорошим. Мне просто не так интересно мне не весело а я сижу и пью, а что я пью, я даже и сам-то толком не знаю, не понимаю. Мне плохо, я сижу, и мне плохо сидеть мне неудобно сидеть, мне невесело и неправильно, я чаааасто дддумаю... я устаю, я стал часто и сильно уставать, я стал часто и много жаловаться, я и сам это понимаю и чувствую и понимаю... Моя искренность становится не настолько интересной в последнее время, а потому и я все мои друзья, а у меня очень много всяких моих преданных друзей, говорят мне все больше то, что все мои интересы соблюдены, а все опасения нивелированы, а все условия оплачены...
И разговор этот, как ни странно, приходится сегодня вести в таких условиях, что голове моей так просто слететь с плечь, что и в голове не укладывается, ни в сказке сказать, ни пером описать другими словами, вот в чем дело-то... для меня все это кажется все-таки довольно странным, и голова моя болит часто гораздо больше, чем изредка, а в общем и целом об этом даже и говрить-то по большому счету не приходится, просто потому что никто из нас, действительно одаренных людей, никогда ничего дуригого в своей жизни-то и не видал, не встречал и не испытывал... Моя голова всегда была интреснее других, и поэтому я и сам был интереснё... Причем никто, кстати, никогда этого и не оспаривал, вот в чем все дело-то. И я смотрел по стороном, говря это. Мне наплевать, в конце-концов я все-таки дожил до того времени, когда мне по-настоящему стало уже наплевать на то, как в принципе в нашей жизни распространяются истории и все прочее, и все такое, что не настолько интересно, как раньше. Мне и всегда казалось, что самое-то интересное вовсе не в том, что ты делаешь, а в том, кто ты и что ты есть сам по себе, и никогда никто из нас не спорил с такими методами ведения борьбы и выживания как такового. Ведь так? Ведь правильно же я говорю? Ну вот... Ну вот и не стоит, на мой взгляд, что-то портить или как-то изменять то, чего и в принципе не существует в этих жизненных перипетиях... Я истинно познаю и вииижу и не устаю повторять, я не устаю повторять, и просто сам по себе и совершенно без посторонней или какой-то иной помощи, мне нравится, мне нравится, мне нрвится дышать, я часто говорю по делу и без дела, и все, что так или иначе мне осталось потерять, то никккого дела не имеет!.. я вырос и я стал уже другим и новым, я сидел и чувствала себя по-другому, не так, как обычно, хотя во многом, конечно и так же, но на деле срвершенно по-иному. Я начинал чаще чувствовать себя другим, новым, искренним и уникальным, из зубом не не приходилось переносить абстракций наверх, но игры, игры, игры самое главное, что есть в нашей жизни, а потому игры эти странны и непонятны, они уродливы и неповторимы, а все вокруг идеализируется гораааааааздо проще, чем могло бы показаться всем тем, кто по-другому, по иному считал игру важной или необходимой для нашего мира. Ааааааа... Я же не стою! Я же не сижу сложа руки, вот тоже в чем дело, это же тоже надо постепенно уже понимать мне, я же знаю, поэтому игра пока что становится иной, другой, интересной и необычной, хотя чаще игры постепенно затухают, и в играх, в играх, в играх!.. Мне не так и плохо, не так и одиноко, хотя кое-кому, может быть и хотелось бы уверить всех и вся в том, что игры совершенно не влияют на мой мир! Это неправда. Я сам, самостоятельно, с полной уверенностью могу заявить, что ничего в нашей жизни не становится глубже, а все только лишь растекается по поверхности, хотя и чистой, но чаще не особо пододящей для проигрыша в игру, какое передается вогруг по воздуху или говорит нам о том, что именно покрывает играми наши проделки! Так это и истинно именно это, а не что-то иное, что так часто и так неправильно касается всех нас, не так ли? Я конечно часто нахожу себя, но никто и ничто не может так сильно погасить мой импульс, чтобы я бросил свои игры. Поэтому я чаще играю а еще чаще думаю о голове хотя и не так часто как играю. Мне не столь выгодно сейчас признаваться в том, что чаще всего мои импульсы аморальны, хотя и не так странны, как игры других участников процесса. Мне воистину интересно! Знаете, мне воистину интересно становится все то, что становится или кладется во главу угла теми, кто перестает считать игры своим призванием, но то, что я делаю сам, все больше становится более интересным, чем то, что я получаю извне от других или кого-то лишнего или чужого. Игры не столь передаваемы как избранное, а избранное часто похоже. Только поэтому я не смотрю по сторонам, только поэтому я не слышу красное или иное какое-либо интересное но уникальное. С того столика, где девушки сидят, а сидят они, как правило вовсе не там, где обычно становятся мои игры...писька для меня тоже важна, я же знаю это. Конечно важна, я просто люблю ее лизать, и это интересно. Мне часто нравится а чассссыто и не получается игра. Мне не столь открыто, мне не так игриво, я вообше то не играю, я просто пою, я пою последнее время, и игры мои полны, хотя и непризнававовуеммаемы...;
Я поррррыкиваю, и мне не так весело, хотя и не особо интересно вокруг мня! Когда я сижу, я не так уж и подумываю, хотя вокруг меня и собирается интерес и привилегия. История и энергетика. Эти вещи главнейшие в моей истории. Я не думаю о них, но они всегда незримо присутствуют при мне, а я всегда незримо присутствую при них, и это так же верно, как и игра в перемещение и внезапные проигрыши. Мне не так тускло и вокург меня пустые истории, а я вне их нахожусь, я играю. Я почти не потею, когда сексом занимаюсь, хотя и сильно задыхаюсь, хотя и часто задыхаюсь и переношу истории на другие интересные позиции вокруг меня. Я так не делаю практически никогда, хотя я не делаю так. Я не делаю так. Мне не всегда исторически легко и весело, хотя я и не дегенерат. Мне часто хочется уити, и я часто трогаю себя за разные места и в разных местах. Ну да, именно так. Я же не выдумываю ничего, я не придумываю. Я просто переношу это все в круг своиииииих интересов, хотя и не так часто, как мне хотелось бы. История сама по себе странна, я это часто чувствую. А я не так и прост, как может показаться кому нибудь прежде, чем он лучше узнает меня. Я вхожу в сторону старухи пальцы каждой стороны в сторону старухи пальцы. Она смотрела на него широко-широко раскрыла планы на будущее и не встречались в нем нет ни одного комментария к тебе в помощь студентам и не встречались в конце года в Москве и России в конце концов вынуждена была встать выпить таблетку успокоительного не в клубок как раньше как раз все это абсолютно тщетно не знаю! Мне страшно подумать. Я не слышал сигналов машин и оборудования для сетей и не встречались в конце года в год назад в этом удостоверяться, но не более того что у меня всегда было бы, если происходило в этом удостоверяться, но не более того что у меня всегда было бы, если происходило в этом удостоверяться, но не более того что бы не было бы предположить не могу найти в нашем сайте, Вам необходимо установить новую? А то я не могу найти в интернете на работе чел заснул в конце концов вынуждена. Она не вскрикнула. Она не спрашивала его. Старуха мгновенно как-то скривилась не знаю! !Мне страшно подумать. Я же просто ужас на нее не могу найти в интернете на работу в области. В один день в году в городе Москве и России в первой четверти поступающих. Я же просто ужас на нее не могу найти в интернете на работу в области. В. Игры заканчиваю тся, они рано или поздно всег да. Я не стал тогда на чем-то настаивать, хотя бы я и сам хотел это сделать, вот, собственно, что странно-то само-то по себе. Я не так уж и наивен, как все они меня пытаются представить кому-то другому. Мне это вовсе не так уж и непонятно, правильно? Ведь верно же я заявляю? И вокруг совсем не те позывы, что были раньше, я теперь уже все больше ощущаю это. Мало, чего осталось после всего, и особенно собственно после того, как закончилось, прекратилось именно мое касание, которым именно я сам прекращал все остальное, что попадалось мне на глаза. Я не трогал почти ничего, я просто перестал касаться интересов всех остальных людей. Мне лучше и вовсе не касаться интересов и пересылов, просто не только интересов и пересылов, но и прочих попадавшихся или пронисившихся мимо идей. Все мои идеи уже исчерпаны и прекращены. У меня нет идей. Я не переногу шишкастых и четок черезстрочных, мне не удается так легко касаться таких простых, но сложных интерессссов. Ссссссс... Ссссохранение сссыкотно и непрссступно... мне не так приятно. Вокруг искания и черезстрочччный перестук, я чувствую и понимаю. Я сижу ипереношу себя, я вот стал смочь свою руки поглядеть на меня и подняться со стола и под столом пройти играть и нести себя дальше и дальше вдаль и прочь на перенос к путям и вдоль дорог и переносов. Никто не может перенести меня подальше и прочь, я не подальше я не прочь, я не переношу ссебя, и прочь ребята, я не так прост, как может показаться всем тем, кто переносит мои игры. Я скучаю... я очень скучаю, мне не так приятно, я очень переношу скучание и переносы. Искания мои, прочь, прочь! Меня не перенесть сквозь все пороги, я не переношу чужих, и ночь уже меня упила понемногу. Чаше, чем кто бы то ни было, я играл в игры, не перестал и теперь, хотя мне все хуже. Нет, мне не то, чтобы совсем некуда пойти или нечего подклать, но искренне я могу быть толь после полуночных или поных и неприступных порогов. Мои искания, мои искания. Они мне интересны! Собрать себя не так и просто, а страх, страх, страх мне так неприятен мой страх, а я не так приятен женщинам, хотя, конечно, что есть, то есть, и ничего с этим не поделаешь.;
Искренность моя не столь необычна, они лишь просто непривычнп... и взвизги эти и вопли. - они ни о чем не свидетельствуют, только говорят о неприятных особенностях моего языка и его прочих неподвижностей. Я есть, я есть и сам я этого ни в коем из случаев не отрицаю, я есть. Я помню выигрыши и проигрыши и прочее и прочее. Я не могу свидетельствовать и лаской, лаской разговаривать лишь с теми, кто близок мне. Мне не так неприятно все это понимать и делать, и проделывать. Ну ты и говно!.. Ну ты и мразь ходячая, я просто поражаюсь этому обстоятельству, ты же понимаешь. А я сам я есть, я есть. Мне много-то не нужно, мне и в принципе ничего не нужно, я бы сказал. Я не могу сказать, что реалии мои уж так необычны, не правда ли? Ну вот. Об этом моя мысль и есть сама по себе, и не ей ограничивать мои покрытия. Мои искренние прикрытия - лишь поле изысканного бытия. Мне так прикажете вести себя? Так? Нёт, так мне не приходиься вести себя. Я не хочу. Я правда не хочу, просто не собираюсь даже действовать подобным образом, не собираюсь. Мне неприятно это, мне пусто и глухо и некому руку подать... Я так и плачу часто и стоню... Мне это очень нравится, я знаю. Мне все очень нравится, и никто мне особой помехой никогда не станет в этом деле и на этом пути. Это изверги, изверги так поступают, не я, я не изверги... Вокруг играют дети, а не играют кнедлики, мне пумто и пюнепривычно, хотя и пост-обычно и вокруг не то, не то... Я знал же это, я же чувстваовал! Мои предчувствия меня не обманули, хотя и непривычны сами эти игры, хотя вокруг меня лишь только письки и воняют... Я опять хочу лизать... Я все время то и дело хочу лизать, и мене самому это не так уж и нравится. Но почувствать вкус письки во рту - что может быть лучше? Мм? Нет, не надо разногласий и недовольств, ведь это лишь приклады. Не только мыслям упиваться довелось, когда мы все убрали эскапады... игра и песни, вычурность и недостатки в кругу небывалых широт. Широкие люди и вынесенные передумки, переделки и перепалки. Не так уж, ты и сам знаешь, малыш... Ты и сам это знаешь лучше кого бы то ни было... ну вот и не стоит так безропотно пытаться перекрывать переноски призывов на подноски лепетанья и пойла... прикрасы и последствия... мне не привыянои прекрасно, не так ли? Истинно, истинно... Пошла нах - всех и делов то и всех и разговоров-то. Ведь я то же сам-то знаю это лучше кого бы то ни было. Мне не так и интересно, не так и безразлично то, что происходит вокруг меня, а я же всего лишь играю в игры. Я игрок, и мне лишь хочется поиграть. Мыслями ив приколах и последствиях, а в приколах и последствиях... Ррррыба и позывы и последствия. Придельно аккуратность и праздность прикрытая и неприкрытая ничем! НнНичем! Играли и мы, приносилось и нам, но не столь же бесцеремонно, не столь же прикрывающе и не столь играюще. А я, а я, а я лишь... Периодически кто-то и делает мне замечания о том, что я делаю, но не столь неприкрыто... О том, что я не неприкрыт... О том... О том... что я непротив неприкрытости! О том что я не против неприкрытости... у меня не всегда получается, не всегда... Моя неприкрытость отстает, мои игры догоняют. Мне не так неприятно... Делают. Мне. Замечания. Замечания! О том, что я иногда много и громко говорю сам с собой просто, причем в общественных местах могу, и что люди просто пугаются. Это бывает. Ничего страшного в этом нет. Нет в этом ничего такого уж страшного, как мне говорят, и как мне даже и самому иногда кажется. Ничего такого уж страшного во всем этом нету. Я не такой и страшный, несмотря на мои игры и неприкрытости. Несмотря на мое поведение, которое со мной случается. Мои неприкрытости тут не при чем... Истинно, истинно... Не стоит пугаться - зачем же это?.. Ну и я не считаю все это не столь неприятным. Игра, всего лишь игра и ничего более, ведь я то же знаю это. Я-то же как раз все прекрасно понимаю и чувствую. Ну и вот, ну и вот и не надо выдумывать причины и предприятия, плоскоть и прикрытие предательских и простотакошних прикрас...; Исканья эти никуда меня и не пустили, хотя вокругг исполнен простотой, был лес, и ввышне волочили, прекрасные поры прекрасною порой. Я не пускать ю в себя такую чушь, я не считаю это правильным или полностью пустым настолько, ччтоб переносит пургу внутрь себ, да? Да? Мне нерпиятно говрить об этом. Мы весьма признательны всем при этом совершенно ясно давал о себе знать о правильном питании и не хочу больше не будет хорошо короче говоря уже про него маме. Она не вскрикнула. Она не вскрикнула, что я не считаю все хорошим или не хорошим. Ну и в полном потиворечьи с текущей простотой пурга полна была и полной красатою и искренностью и красой пустой. Мы не сяитали пкорленья, мы не пускали мимо головой мои устффе искренние бденья ипустотукость и покойный . Нет, все не так, я это помню, мне не становится ни проще ни пустей. Мне полнота моя сяиатет поколенья моих родителей и мыслей и детей... Я все держу в себе, ты знаешь и ты помнишь. Я писеньку твою лизать прошу сильней. Мне неприятно помнить о забвеньи твоих безропотных и глупеньких людей. Источник ссветп - так, где неприкрытая агрессия, мы все прекрасно это знаем, согласитесь. Ну вот и я сам считаю то же самое. Поэтому. Не стоит так бесцеремонно искать источники приятных новостей. Пустейшие приятнейшие минутки, и все вокруг иначе. Я не так себе все это представлял, хотя и помнилв принйо том, что не так инеприятне то, каквпринцие казалость тем, ккто напускные напускает на себя прикрасы, а яоп помню таких, я очень хорошо таких помню. Я мало что забываю на самом делет о... и никто мне на самом деле по-настоящему серьезно ничем в конце . Истина не в том, что мы сами себе считаем истиной, а в том, что исренность полна дей и преклонений. И только так и никак иначе - мы же с тобой знаем об этом, да? Ну вот... Не стоит на самом деле недооценивать историю, история полна идей. Причем идеи-то еще не самое главное в ее теле. И мы все сообща не так и помним все эти странные моменты. Радость наполняет нас а радость всегда была полнее и прекраснее, когда касалась полных забвения историй и идей. И именно так, и никак иначе. Красотой полны и прочие приключения. Не так они и непонятны всем разным на прикрасье людям, которые и прочие истории не пускают внутрь себя. Хотя сегодня это и кажется таким уже странным, что и почвы под собой не имеет. Прикольно и только то. Ничем все это вокруг не так и непонятно. Хотя я лично, конечно же, рад. Я вообще все бльше радуюсь последнее время а не огорчаюсь. Хотя и не так это странно на первый взгляд.
Поэтому-то и говорю вам сейчас о том, как я был тогда, кем я был тогда и почему именно я там и чувствовал. Ничто так сильно-то не касалось нас напрямую, мы просто делали то, что и должны были делать, не меняясь и не прося себе ничего взамен. Мы горды просто были, и это то и есть основное наше достижение, которое никто и ничто пока что не в силах преодолеть или переправить. Это и есть основное достижение всей моей нелегкой и очень интересной, очень насыщенной и полноценной жизни. Я так именно и считаю, и ничто не в силах преодолеть или изменить это мое мнение. Я горд и силен, я горд! Я горд!
Нигде еще я так примитивно не мыслил и никогда особо не противостоял тому, что меня чморили и вытирали об меня ножки и прочие части тела. Пользовались то есть буквально как грязным общим полотенцем. Ну да. Я как-то слышал чей-то рассказ о том, как дети принудили еще одного ребенка к оралному сексу. Мне очень понравилось. Я бы тоже, часто думаю, наверное мог бы так... Мог бы просто отсасывать всем полряд, кто бы ни подошел - незнакомые, нечистые, бомжи, воняющие... Это неважно. Я бы мог бы, я бы даже, наверное посчитал бы это своим долгом. А разве нет? Разве не это долг любого более-менее здравомыслящего, здраво понимающего - да и в принципе понимающего - этот мир человека. Нет? Не так? Я не очень уверен, конечно... Посторониие мысли не так и плохи, когда дело касается всего самого-самого интересного. Не так это все. Мы лишь друзья, но искомые части не пропаадют, не деваются никуда, они лишь летают между нами, носятся между нами и не касаются по-настоящему. Именно так. Я не всегда в понимании, но издевательство и издевка не касаются потери и пустоты. Мне не так уж неприятно. Я ведь сижу и не касаюсь никого прочего, я просто сижу же. Поэтому-то все и просто. А вам не просто чтоли? Нет? Мне ребята молодые в последнее время все больше начинают нравиться, хотя и не так как что бы очень. Простота души и полнота отсутствия искренности не пугают меня, но наполняют мою душу и мою печень издевки и полноты пустыни. Тяга велика, хотя и не безнадежна для меня, я и сам это все прекрасно же знаю. Мрази - они всегда в жизни встречаются и помнят меня, и просят, и зовут меня к себе, а я все не иду и не иду. Я, конечно, прекрасно же знаю, о чем речь идет. Я прекрано же знаю, что и как кончится, чем кончится и почему, я жду этого, и меня так уже тоже ждут как никого, наверное, и никогда не ждали... Так что путать меня в принципе не стоит - я не настолько и сам запутавшийся, чтобы не понимаать происходящих событий. Все мы и все понимаем не хуже и не лучше кого бы то ни было. Мне пакость неприятна, и простота, и полнота и красота и искренность. Я здесь, я всегда был здесь, всегда все помнил, всегда все допускал, но никогда не чувствовал себя каким-то не настолько пустым, злым и мелкодушным, чтобы не решиться на разлад или на прочие пустоты в воспитании. А любое общение мое никогда не заканчивалось, и.я знаю это, ничем кроме понимания общаеммым текущего общщщения, как только ожидания проявления дерьма дерьмового из этого человека, как я. И это истинно так-то. Истинно. Не столь важно, могут ли они понимать это, способны ли, а важно лишь истина, и хождения, и пустоты и прочее и прочее... Ну это же очевидно!.. Как люди не понимают этого? Ну как? Да? Ну вот... Нормальный мужик. Любой нормальный мужик уже давно ушел бы и прекратил бы, да? Да? Мы все так думаем? Мы разве именно так думаем? Нет! И ни в коем же случае, ни в коем! Никто не способен заставить меня вести себя так дебилойдно, как ведут себя те, кто пуст и непонятен моим пониманиям. Мысли-то карасивы, конечно, и сам я красив, но не помню, ничегошеньки не помню на самом деле..
Хренов идиот! Хренов идиот я, вот я кто просто-напросто блин... И не больше и не меньше. Ну я устал там сидеть, одним словом, и перешел дальше. Поднялся, отряхнулся, потянулся-разогнулся, и просто ушел оттуда. Люди, конечно, косились на меня, но не уже мне это было плохо избегать. Так что я, конечно, просто-напросто вышел на улицу. А и не было тепло на улице, и я пошел по улице. Но я упал два раза вот. Но не было вокруг меня никого, кто бы поднял меня, а я второй раз особенно тяжеленько вставал... Так-то не болело, но избегать ничего нельзя было. Мы мимо-то ходили тогда, но я не ударился, а только еще полежал на месте, просто-напросто полежал. И никуда-то я не ходил, ничего-то у меня нету уже давно-дпавно, а я все еще на месте стою и никуда не ухожу. Челлловек-то я сильный. И никуда-то и никто-то мимо меня не проходит, мимо не ходит, никого не просит ничего не косит. Я не такой и злой, а потом пошел дальше ходить по улицам и переулкам. Не было тепло, однако я то не ходил туда-то. Я просто постоял сначала, а пальто, наверное, у меня не было, или даже было грязным. Я сам знаю. Ну и ничегошеньки такого-то плохого-то и не стало-то. Я просто постоял, все на меня глазели, но я то на них не глазел и не замечал их просто да и все. А потом еще постоял и потом-то уже и пошел. Ну да и ничего в этом странного для меня-то и не было. Да маленько-то я походил... Походил-походил, потом еще раз упал. Было очень скользко на улице, я совсем почти ходить то не мог. И никого-то опять вокруг не было, даже и не просто помочь, а просто даже вообще никого. Я в переулке стоял а потом упал, а потом поднялся, хотя мне и было невыразимо тяжело и пусто. Я тогда то уже бояться стал. Аккуратно стал ходить и аккуратно ступать ножками, потому что так можно упасть-то, что очень-очень ударишься, а и вообще можно даже и руку поломать, вот как можно упасть то! И потому-то я и плохой стал сразу же и заплакал. Я стоял, плакал и пойти-то и боялся, сам стою, реву и боюсь. И все-то мне неприятно, я помню, было. А сам стою и реву. Не так и неприятно, а реву - вот, видимо, как мое серьезное напряжение прорвалось-то. Дела-то, дела-то мои и так вот и прорвались наружу-то, а я стою-то и реву, а и никто не подошел да и не помог мне совсем, а я стою-то и реву...
Потом пошел кое-как. Пошел кое-как... До дому почти пошел, я помню, до дому. Никого по улице не встретил, никто мне из знакомых-то, друзей не попался, я один остался и один до дому и дошел. Я тогда в гостинице жил, мимо ходил, и дошел. Я тогда просто в гостинице жил, на площади, недалеко от дома правительства местного и музыкального местного театра. А местный-то театр я ниразу тогда-то не посетил и тогда пошел тогда посещать, потому что не был прав, что до сих пор еще не посетил ничего там. Я потихоньку-потихонечку пошел туда, через площадь, через всю пребольшущую площадь, а мне и скользко было, но я пошел и почти что дошел тогда. Иду и реву почти в голос, а народ мало-мало то ходит мимо и на меня во все глаза и смотрит. Ну вот и я представляю, конечно, это полный пипец конечно, идет чувак через площадь и ревет в голос. Ну и вот и сами можете представить, как это прикольно. Просто водой конечно рожу моешь да и все, и все надо было поделать да разойтись. ****ец. Косметологи. Это полный пипец. Вот как хочешь, так и понимай все то, что тебе они заявляют. Вот как хочешь, так и понимай. И никто-то мне не помог опять же, что же за люди теперь стали - просто не поймешь их, вот какие люди стали. Мерзкие. Просто мерзкие, мерзкие-премерзкие люди. Придурки. Они же просто-напросто простые придурки все были, и ничего больше хорошего о них и сказать нечего было.
Ну и в общем все и было для меня в тот момент так, как я и ожидал этого. Ничего нового то я не почерпнул, не понял и не увидел, у меня и не было ничего ни нового ни интересного, ни странного. Я там дошел, а там закрыто было, я постучался, а мне не открыли, а я не стал сильно стучаться, потому что просто застеснялся просто. Ну и просто бросил все да пошел домой тогда, там уж недалеко было. Еще только надо было мимо консьержей пройти нормальным, чтоб не заметили, а потом уже в лифте и можно было и поспокойнее себя почувствовать. Так что я сконцентрировался, собрался, взял себя в руки да пошел себе просто туда да и все. Я дошел до дверей, собрался и пошел дальше. Выпрямил спину решил большими шагами мимо пройти, как бы серьезный и деловой человек идет, деловой мужчина. Сильными такими, курпными шагами. Не очень у меня получилось, по-моему, и по-моему там девушка что-то заметила, хоть я и поздоровался, конечно, и даже улыбнулся. Но она все-равно по-моему что-то заметила. Так просто посмотрела на меня - вообще! Я так испугался! Так испугался! Но потом пошел уже в лифт.
В лифте я уже немного поговорил, постукал по голове и немного лицо поразмял. А еще там же зеркало было, и я посмотрел, какой я еще красавец и вообще бой-парень. Мне там уже не страшно было стоять, и я просто стоял. Потом лифт приехал, и я пошел к себе.
Не знаю, устал... Мне так много пришлось тогда переделать в то время, за тот день. Я за тот день сделал столько важных дел! Всего просто-напросто и не упомнишь. Ну просто- напросто всего и не упомнишь, как много. Я же очень занятой и важный человек, я очень сильный мужчина и бизнесмен, а потому я так устал тогда, а я все время на связи, круглые сутки на связи, двадцать четыре часа в сутки, поэтому, конечно, мне всегда приходится так вот тяжело себя чувствовать-то. Я важный человек, я бизнесмен же... Ну вот поэтому-то мне и прихходилось не так уж и сладко тогда, я просто пришел и стал тогда весь плакать, потому что мне не так вкусно было. Но мне нравилось, что я плачу, поэтому мне не особо страшно было плакать. Мне невкусно было, но я только сначала поплакал а уже потом стал улыбаться и думать, что как мне хорошо и весело и прекрасно и все такое прочее. Никто меня не слышал, не видел, но мне, конечно, одиноковато было и не так уж и невесело, поэтому я и пошел куда-то мимо всего этого интереса. Я пошел походил по квартире, по комнате то есть, я уже так давно там жил, а все по квартире же ходил и ничего другого не трогал и не понимал. Себя только все трогал, потому что мне это очень нравилось. Мне нравилсоь тогда ходить, и я ходил. Так уж, просто так... И ничего я больше то не пробовал, один раз только попробовал... Так что посторонним ничем я не занимался, а просто ходил да и все. Ну вот как-то так вот, ходил да и все. А потом стал вспоминать, что только что делал, и опять улыбаться, а это было очень и очень уже приятно мне. Так что никто мне особо то не мешал, а сам я себе тоже не мешал, и девчонки никакие мне не снились, а я им не снился, так что все прекрасно было... Не-е-е, я тогда еще спать не ходил, не уходил еще, я так, только дома был. Просто был да и все. Я красивый был, а только трогал себя по животу, поглаживал, и член сразу опять, и я его сразу тоже опять, и прямо на ковер кончал и ходил потом по ковру ногами, да и все. Полная жопа, я знаю... но мне все-равно же приятно было, я был счастлив, а поэтому ничего я не плакал больше, а только рассказывал, как я просто ходил да и ходил да и все... Я очень тогда утомился ходить да и все... Очень-очень... Очень-очень... Но не плакал! Не плакал! Вот... я был абсолютно счастлив тогда просто-напросто, вот как...
Я заснул, по своему обыкновению, а когда проснулся, за окном был серый-серый день, такой темный, что, казалось, ночь не отступала и не пропадала, а только немного повернулась другим боком. Я сел на кровати и стал смотреть в окно.
Я все так же был голый и сейчас, из-за откинутого одеяла, очень чувствовал это, мне даже становилось немного холодно. Там - люди, машины, и видно было, как сильно потеплело - дороги стали черными-черными, а снег - местами очень серым.
Я все сидел, поставил локоть на колено и опер о ладонь подбородок и так сидел и смотрел на улицу. Вчерашний день я вспоминал как-то очень смутно, силился, но получалось очень плохо. В окнце концов я даже отвлекся от окна и посмотрел на пол, все напрягая усилия восстановить то, что должно было быть вчера, то, где я должен был быть вчера, что я вчера должен был делать. Мне теперь стало совсем тепло и сидеть комфортно, а потому я скоро бросил и опять поднял подбородок.
Ничего для меня нового в голову мне не приходило. Мне надо было уже встретиться с родителями, время подошло, я давно уже должен был, но вот все никак не решался. Леша мне как-то совсем пока не шел в голову, я вспомнил только спустя какое-то время и то, как ни странно - для меня самого впервую очередь - с сильным-сильным отвращением. Даже мурашки пробежали у меня по спине, и я скорее отогнал эту мысль.
Мне с чем-то надо было идти туда, а я не мог, конечно же. Я вспомнил, как вчера весь день дико боялся именно этого и именно от этого пытался сам себя защитить.
Ну так вот, собственно, поэтому мне и странно все это... мне странно все это... Как-так - видеть меня, и так вот хреново-хреново ко мне относиться? Это как вообще понять? Это же странно и неправильно само-по себе, что и само по себе тоже неправильно, ведь так? Ведь так? Ну вот, поэтому-то я и отношусь ко всему этому вот так вот странно и непонятно. Я не смотрю на них и не понимаю в принципе, как они там живут, о чем мыслят и чем таким меня-то самого привлекают... Это вещи в принципе понятные и ясные, и никто их не изменяли не применял ни ко мне ни к кому бы то ни было. А само по себе это отношение - оно для меня вполне понятно, оно дял меня ничем новым или странным не является, и потому никто из нас ни туда ни сюда применяться не спешит, а старается только искренне и чище против дела не привлекаться. Вот и привлечение само по себе ничего никому из нас не стоит и не стремится чем-то большим или чем-то более правильным дял нас стать по жизни. Искания или переносы - вещи, конечно же, интересные, но против нас они совершенно бессильны просто-напросто сами по себе как есть. Поэтому принципы важны, важны, они настолько важны, что даже и непраильно было бы просто даже против воли их упоминать, а против воли-то и приходится в основном, вот в чем дело. И истинно так, и никак иначе-то, вот в чем дело. Мне не так уж инеприятно все это, конечно, но противно безусловно, противно и не против ничего я сам не против. Раскрытия тоже бывают, но где же они сейчас, можно же понять, ведь правда? Ну и так и есть... Хотя и против меня-то это все и не противостоит. Искания и потусторонее - вот правила и простота. Это истина. Это истина настолько, что и против ничего не скажешь, и против не возразишь, а сам я и возражать-то ничего не планирую, вот в чем дело. Так оно есть сейчас, так оно было и так будет, пока стоит мир. Мы - лишь дети, лишь маленькие, ничтожные дети, и дорога наша понятна и чиста, хотя и полна всяческих прочих непонятных дополнений. Я - не такой, хоть и стараюсь часто против не возражать, а против есть что возразить как правило.
Детей помню, родителей помню, много, чего помню, это не проблема сама по себе... И игры мне не стали нравиться, но и потому я и не делаю ничего такого, чтоб мне стало что-то нравиться. Я не сам по себе в последнее время, но и не прихожу никуда, куда не хотел бы приходить. Раскрываться я не намерен. Это так же однозначно, как и проигрыш по полной в ту игру, которая остается для меня непонятной до самого своего завершения. Раскрываться - в принципе не в моих правилах, хотя я и люблю это делать, и люблю все чаще и чаще. Мне эти выскочки сами по себе непонятны, и никто их мне не объямнял никогда, а, возможно, и стоило бы. Возможно и стоило бы... да... Тут все в полноте своей пересекается, а никто и не подозревает о том, как неправильны даже простейшие потуги на правильность не только для простых людей, но даже и просто для всяких дебилов. Поэтому я и продаю подороже все, что против меня, а не только то, что за. Ага, и сам принцип не столь оригинален, как принято считать там, где эти принципы становятся лишними. И ничего так не трогает меня, как полный и беспросветный идиотизм моего положения - а ведь я живу, хожу, трогаю себя и чувствую, а и никуда не приводит все это, никуда, ни в одну из интересных историй, ни к одно из интересных местопадов... и я сам не хожу, не предпринимаю и не двигаюсь, не подхожу ни к какому из положений, не предпринимаю никаких движений или телодвижений, не плачу и не дрочу. И это все именно, кстати так, как я говорю, и менные всякие атрибуты лишни здесь, они не представляют никаких историй.
Сердце мое забилось, и я понял, что сидеть, просто вот так вот сидеть и смотреть в окошко, больше не смогу, - и я встал. Я поднялся на ноги, выпрямился и потянулся. Я был гол, и член мой уверенно стоял. Я подергал его немного и подрочил, когда обратил внимание.
Нужно было подниматься, куда-то идти и что-то делать. День уже вполне встал за окном, и теперь я обратил внимание именно на это. На душе сразу же стало противнее и неприятнее, и немного погодя я стал хныкать...
Настроение мое стало портиться окончательно, сильно-сильно, и я, в общем-то, чем только не рисковал, останься я вот так вот, а потому я скорее стал думать о том, как лизать ****у, и чуть погодя уже потянулся к телефону, чтобы позвонить скорее той девочке, которую видел неадвно на улице и которую **** вместе с подругой еще раньше. Я почему-то никак не помнил сейчас ее имени... Но случилось и вовсе по-другому... Вместо девчонки я стал лизать диван, в углу, где сходились боковая стенка и подушки - мне было сухо, невкусно - вкус вообще сам по себе был другим, - но это совсем только поначалу... Дальше, позже, я понял, что все идет точно так же... Буквально прямо точно так же, без малейших, без самомалейших отличий или особенностей, буквально-пребуквально точно так же. Я сам это очень четко, очень внятно осознал спустя только лишь совсем небольшое время спустя... и так и было, я не спорил с собою ни единой секунды, я просто как-то сразу и четко понял, что в конечном итоге в этом и нет и не может быть чего-то неправильного или в принципе не такого, каким должно быть, а потому и, собственно, удивляться-то особо нечему. Я просто приник как тольмог сильнее да лизал - как только мог старательнее и вкуснее...
Еще тогда я, кажется, лизал там где-то пол, а потом еще в ванной нашел смеситель, который если потрогать в месте, откуда должна бежать вода, он побулькивал, пофыркивал и - если резко оторвать палец, подушечкой которого ты водил по отверстию, мог брызнуть несколькими каплями или же даже целым - на пару-тройку секунд потоком, струйкой... Я там - рядом с ним - несколько раз кончил, не касаясь себя причем ни единым пальцем, а просто от того, как круто это было... Вообще я там кончил довольно много раз - до того, что яйца мои совсем заболели, так что я даже немного поплакал от этого... И все это мне, безусловно, очень и очень нравилось... Нравилось настолько, что я плакал, - плакал и вытирал слезы, бегущие по лицу... ладонями и пальцами... Нет, у меня не было никаких историй и никакого интереса продолжаать все это, а я все продолжал сидеть, продолжал ходить по комнате, вздыхать и охать, плакать и вспоминать все то, что так или иначе касалось моей или чьей-то чужой жизни, мне плохо было, а кто-то стучал и под дверью стоял, а я подоходил и слушал сам его с этой стороны. Так оно было, так оно мне и казалось, так мне и представлялось...
Сумерки наступили быстро, а я стал вспоминать все неприятные женские запахи, которые я когда-лиьо чувствовал. Я вспоминал и думал о них - столько, сколько мог. Я понимал, конечно, что никто и ничто больше не вернется, что я не вспомню, не встречу и не увижу, но кровь немного уже шла, и мне мало-помалу, становилось немного больно. Я пока не замечал, а потом увидел капли на полу, и сначала стал пробовать их все слизать, но их как-то больше становилось, а мне - больнее. Да и невкусно это как-то было мне - с пола-то слизывать капли. А потом еще больше стало, и я уже испугался и поше в ванную. Я головой ударился и у меня немного текло - я просто вымылся и зажал полотенцем, а потом посидел в кресле, пока кровь не успокоилась. Но уже стемнело, а я боялся немного свет зажечь - очень боялся. Не знаю, просто потому, что не хотелось, чтоб кто-то видел меня, что я сижу и комнате - вдруг кто-то тогда захотел бы ко мне придти. А никто не хотел ко мне придти, я знал. У меня там телефон позванивал немного, я помню, но я сам-то ничего не делал особо, чтобы подойти и взять его.
Немного я посидел еще, посмотрел на полотенце, то прикладывая, то убирая его от головы, дождался, пока кровь совсем остановится, потом сходил еще раз умылся и лег спать.
Проснулся я, уже засветло, от того, что был очень-очень голоден. Я почти сразу встал с постели и подошел к окну посмотреть на улицу. День был точно такой же хмурый, как и вчера, я и скоро отошел от окна.
Я вымылся, оделся, все пытаясь побороть ощущение подсасывания под ложечкой и стараясь вспоминать прошлый день. У меня не очень это получалось, и я бросил. Я просто решил побыстрее добраться до ресторана, съесть завтрак и выпить простого кофе. Далеко я не пошел - не стал даже одеваться, а потому спустился в гостиничный зал, сел за столик, сделал заказ и стал его ждать... Не то, чтобы я так уж прямо был весь подавлен - нет, я просто сидел, и мне не хотеловсь двигать ни рукой ни головой, потому что казалось, что это отнимет слишком много энергии. Другими словами я сидел уж очень уставший, очень, слишком уставший, даже ятяобф просто поговрорить самом у с собой. И это было правильно, это было правильно, это было очень и очень правильно, и настолько, насколько мои позывы были сильны на сегоднч, сильны под вот этими вот сводами великолепной амфилады комнат и пристенков, которые касались меня лишь весьма и весьма опосредованно, так нестойко и несмело, что и говорить на эту вот тему по большому счету и не стоило совсем даже. А и мне и говорить-то не хотелось, а и я и не говорил ничего, никуда не девался, никуда не трогался, а смиренно и постояно сидел да и все. Мне так приятно было. Мне так приятно было, и я не делал совсем же ничего, не хотел делать совсем же ничего, никуда ходить, никого трогать, ничего делать. Я такой был странный, такой непонятный, накой непредсказуемый, такой неподвижный... и такой красивый прекрасивый! Такой красивый-прекрасивый! Что просто даже уму же непостижимо это все было же, просто непостижимо. Я не жаловался, а сидел. И ничего не делал, ничего не хотел, никого не трогал. Я же просто сидел. Можно, конечно, было попробовать посмеяться, но я не решился как-то, не стал смеяться. Я еще мог себя со стороны оглядеть и прочувствать, как пропыхивается вокург меня покров и красоты. Ну и против ничего я никогда не имел, ничего и не хотел даже противопоставлять кому бы то ни было. Искренность вокруг понимания не концентрируется, я знал это всегда, знаю это и сейчас, и против не имею абсолютно ничего. Опускать себя вот совсем не стоит, я же знаю. Знаю и сам того же желаю, сам то же самое прекрасно понимаю. И пустота то сама по себе меня не особо трогает, не особо задевает, нет во мне ни пустоты настоящей, ни искренности, ни силы. Я слабак, я всегда был слабак. Меня вообще никогда и ничем до глубины-то моей души задеть-то не мог, не представляю, как мог бы даже теоретически... Не представляю, ей-богу! Не представляю... не пустота даже нами владеет - мы пустотой, мы наполняемся и пыхаем и фыркаем, и просто мимо нас проносится какая-то непонятная, ненужная пустота, и пути мои не так уж и неприкрыты ничем, что ржащая рядом телка не могла бы облизать, что не могла бы запихнуть себе в анус или в ****у. Никто и не пытался запихнуть баскетбольный мяч себе в ****у, а я бы посмотрел конечно же, как это делается. Ничто так не привлекает меня как такое вот зрелище... Мне не нравятся женщины, они мне непонятны... Не так приятно... так не так приятно, и потому я и не стану ничего говорить, или что-то такое вот утверждать, потому что и никто из нас не в силах противиться мне, и моей гигантской силе. А член у меня такой, что я почти что могу сосать себе- мне похудеть немного, и я смогу... Я все смогу, я все умею, все хочу! Я все хочу! Я все хочу! Мне не пусто тут, мне не просто тут, но я же не бросаю ничего, не ухожу никуда, просто присутствую и никуда ни кого не притягиваю и не тащу за собой, а пустоты вокруг меня не так и пусты. Меня чморили, но я люблю трахаться, а это просто-напросто главное, просто-напросто. Никто и не спорит, собственно, с этим, никто и не говрит ничего в противоположность этому, никто ничего и не имеет ввиду такого, что пустило бы прочь мои порывы или мои прекрасные и полные, очень женственные и очень нежные руки...
И вдруг я просто остановился, посмотрел, посмотрел вокруг - поозирался, и лизнул скатерть. Она была шершавой. Я сразу улыбнулся. Потом еще посмотрел и еще раз лизнул ее. Я вспомнил, как когда-то я уже делал так, - и теперь, в третий раз еще раз сделал в точности как тогда - я очеь хорошо почему-то помнил, как я тогда делал. И вот мне как нравилось это, что даже спину-то я выпрямил! Вот как нравилось! А никто не видел, а не было никого! А просто не было никого. И я как-то еще силтьнее расслабился, поняв это. Еще больше расслабился, вернее впервые расслабился. Все три раза, как касался, я чувствовал что-то... Что-то совсем,совсем новое, необычное, другое... Такого еще никогда не было. У меня потекли слезы, но я держал себя в руках и сидел пока ровно и спокойно. Но смотрел я на скатерть как только мог внимательно, особенно на то едва-едва заметное пятно от моего мокрого языка. Я не удержвлся и прильнул к нему еще раз, теперь уже даже не смотря предварительно, наблюдает ли кто-нибудь за мной или нет. И опять меня как-то потрясло. А потом, буквально тут же, у меня так закружилась голова, что я едва-едва не свалился на пол, хотя и сидел и держался за стол обеими руками... Так прошиб пот, что я стал словно искупавшийся, словно в воду окунувшийся, словно побывавший под дождем... Я давай вытирать себе хотя бы лицо, но не помогало, мне стало и тошно и совсем странно - было впечатление, что щеки у меня сами собой втягиваются внутрь. И я конечно, тут же уже отвлекся...
Не стал я не стал я ходить никуда, а там и сидел и не думал и не думал и не привыкал и не парил никому мозг или прочие всякие вещи... И притом не ходил и не ходил, а сидел и не двигался и не стонал и не плакал и не прикасался ни к чему чужому или неправильному, не думал ни о чем и не дела никаких странных движений или еще чего-то странного - ничего такого не делал, не хотел и не думал даже так делать... Никто же мне не мешал, и сам себе я тоже не стал мешать, я только сильно пукнул один раз - ну не мог я больше ничего держать, но с просто привстал для этого и немного выпятил назад задницу. Я все пот с лица утирал, а потом приходил Леша и испугался меня и убежал, а я немного посмеялся над ним, хотя он посидел только несколько минут, да и то не сидел, а что-то все трогать меня пытался по-моему, а мне, конечно же, не нравилось, что он меня трогает. Кроме того запах был от него такой неприятный, мерзкий просто... То ли чеснока с потом, то ли еще чего-то подобного. Ненавижу я этого человека. Мерзкий, мерзкий! Прото неприятный просто!.. Потом он тоже немного поплакал, но как-то в голос и очень смешно, со слюной и чуть ли не с соплями, а потом он куда-то делся, так что я даже не очень запомнил, когда он пропал - я думал, он пошел в туалет. Я только сидел очень неправильно, почти в самом углу и спиной к залу, поэтому мне тяжеловато было все время поворачиваться и смотреть, не смотрит ли кто-нибудь, не наблюдает ли за мной... Это и правда было не так просто. Но я все равно остался сидеть и держать спину прямо, а еще смотреть по разным сторонам или еще куда-нибудь. Есть только мне все почему-то не несли, а я очень чувствовал голод и даже сильно так расстроился из-за этого... Мне уже даже не так весело от этого стало, я стал об этом думать, а потом сорвался на пол и стал пол лизать - сколько мог, весь, как можно больше, как можно больше... Я посмотрел сначала, чтобы все отвернулись, и только потом бросился. Меня никто не видел, никто не видел... Это как-то... Как-то... как-то было так потярсающе, что я не сомг удержаться и закричал. Я знал, конечно, что тогда ко мне сразу пойдут, и пошли, а я понимал, что меня, скорее всего просто за наркомна примут, поэтому я и не очень и боялся, ну и просто посмотрел на них да стал подниматься на ноги...
Я сидел в дальнем кафе за столиком и смотрел в окно. Предо мной стояла чашка с чаем и белый, круглый-круглый чайник. Он уже остыл, но выпил я совсем еще немного - чашка передо мной была первая и едва початая. Мне было вкусно и приятно...
Очень спокойно... Никто меня не трогал уже с полчаса, и я опять просто сидел и смотрел в окно. Снова на мне было ощущение, что не могу поднять руки.
Леша тогда и правда подходил, правда ушел очень быстро. Пршел он очень веселым, возбужденным и счастливым, но что-то он увидел, что-то… на мне увидел такое, что заставило его реагировать очень остро и очень болезненно. Он сейчас - вдовершение всего - еще и не отвечал на мои звонки, - я позвонил ему уже раза три. Не то, чтобы меня это беспокоило как-то особенно сильно, но немного беспокоило, и я сейчас сидел и думал именно об этом. Не надолго в мои мысли проникла и Катя, но тут я, вроде как, уже полностью определился - от нее нечего мне было ждать. Какое-то время я ошибвлся - надеялся и ждал, но я был неправ. Она была на самом деле настолько странна, что в последнё время я стал думать чуть ли не то, что она попросту наблюдает за Лешей и в какой-то степени понимает его, но копирует, скорее, его внешнее поведение - которое, кстати, судя по этому, как-то все-таки проявляется или наблюдается со стороны, иначе тяжело или даже невозможно было бы объяснить все это. Она хитрая и злая, очень-очень хитрая и злая, я так иногда боюсь ее! Так иногда боюсь!.. Мне так иногда неприятно! Так иногда неприятно! Но... но... нет, не то, она просто очень развитая девочка, очень развитая, умная, разумная и, да, не без некоторой хитротцы, если можно так стказать, конечно... Вообще, даже и непонятно порой, как-так такая еще довольно молодая совсем-совсем еще девчонка и так себя в какой-то степени изощренно ведет... Ей-богу!.. Отец у нее, конечно, совсем не такой. Не могу сказать, жду ли я еще чего-то от него, и даже был ли я рад вчерашнему его посещению - хотя еще раньше буквально только его и ждал - но теперь, вот сейчас сидя здесь, н-ничего я не чувствовал, н-ничего не ощущал, что хоть как-то затрагивало меня сильнее, чем просто понимание того, что это человек, который бывает иногда приятен мне по запаху - не более... Ей-богу - не более...
Не это сейчас трогало меня, совсем не это... Я не мог себе пояснить, что именно вчера было и что было всего только несколько часов назад - до того еще, как меня попросили выйти и чуть ли не насильно вывели из ресторана моей собственной гостиницы - но в том, что произошедшее действительно, по-настоящему что-то стоит, для меня не было никаких сомнений... Я просто пока не мог понять и разобраться сам для себя, что именно это такое было. Но у самого у меня было такое впечатление, что никто меня особо и не трогает и не задевает и не старается меня как-то по-неправильному затронуть или задеть мои чувства и все такое... Но я и не плачу и не рыдаю и мне не совсем уж так уж неприятно, а поэтому и не и не так неприятно сейчас плакать и пускать слюни, хотя здесь и почти никого и нету, а так и не принято среди нормальных людей, ведь нормальный человек - он должен как-то немного по-другому разговаривать по телефону, он не должен так по-дебильному орать и вякать, как сейчас орет и вякает какой-то неприятный и непонятный дебил - единственный, кто сидит рядом со мной в этом кафе, если не считать еще двух полу-пристарелых женщин в другом углу, которые сидят тихо, и одна из которых так непонятно меня сейчас меня привлекает. А она и правда стала немного привлекать меня, я сам заметил, что стал все чаще и чаще поглядывать на нее...
И никакаие прочие примудрости меня не принимали за серьезную проблему. И я просто продолжал вот так вот ползти да и все... И никто особо меня не видел, я думаю, никто особо мне не мешал, и уж точно не трогал и не касался меня, вот почему я просто продолжал ползти, да и все... Там где-то под коленкой, прямо насквозь моих брюк было мокро, и теперь и у меня на ноге тоже, на колене, мокро, но я мужественно и стойко продолжал ползти да и все, делал да и все, как и должен делать любой нормальный мужик - он должен просто разбивать задачу на множественно более мелких но выполнимых, и выполнять да и все, и я да и все... Я уже сильно продвинулся, сильно-сильно, как только мог, потому что прросто не мог да и все иначе, ведь я был таким сильным человеком, такой скалой, монстром, горой, глыбой! Ничто и никто не мог бы ни тогда меня свалить или заставить что-то делать - я потому то я. И полз сейчас как оглашенный, как сумасшедший, потому что там, в конце, я должен был встретить, увидеть... - хотя нет, не увидеть конечно же... - ощутить, почувствовать, понюхать, понюхать... - а да, и понюхать, ну и что? - ну и понюхать, да - вообще по правде говоря, это и неважно, как именно все это называть, и какое действие или процесс произносить - совершенно неважно это... Не это важно... Важно то, что коленки у меня дрожали сейчас, мурашки по спине бежали, пот тек ручьями, и темнело в глазах, но я все равно знал - и полз, полз изо всей дурацкой своей мочи, полз да и полз да и все...
Не стал я этого делать до конца, понятно... я тогда сильно испугался - одна из тетушек как-то не так или как-то пугающе пошевелилась, и я замер, как был, на коленях, - а потом просто опомнился. Я вскочил на ноги, разыграл как мог какую-то пантомиму для того, чтобы придать хоть какое-то объяснение своим действиям и скоренько, шустренько отправился назад к своему столику. Я быстро-быстро расплатился и скорее убежал оттуда.
Страшно мне было по-настоящему, так что я еще долго шел по улице очень быстро и непомня особенно, куда и как. Дрожь и возбуждение постепенно оставили - но вполне осязаемо остался испуг, сильный-сильный, вязкий-вязкий... Я его все нес и нес, пока не понял, что сам он меня не покидает никах, хоть я уже и принимал какие мог методы борьбы с ним, как мог сильно и как мог упорно... Тогда я остановился и решил постоять пока не замерзну или что-то еще не произойдет интересное или смешное... Мне вдруг - спустя, может, только пару секунд, стало и весело и интересно и даже, как я понял, - смешно. Ну и да, и никто не меншал мне, я помню точно, помню явно и помню изо всех своих, какие были, сил. Искренности все еще не хватало - я помнил это явно и четко, но игры и пустота полноценности уже были и вокруг и внутри меня и по краям от меня и моего языка тоже. Ну и непосредственность, понятно, была прямо тут же, прямо вблизи меня, прямо касаясь и меня и моих ног и ушей, я помню, и даже щек наверное. Я плакал, я опять плакал, я так там тогда много плакал, постоянно, постоянно, что просто-напросто и делать-то ничего уже не хотелось и не моглось, а и сам я, и ноги мои, и руки мои - все все делали и потому не мешали мне ни думать, ни как-то мешать себе думать или просто простодушно переживать расставание и с детством и с пустотой в голове и с интересом разнообразных движений и красот. Ну вот я и бросил это дело, а просто остановился и простоял в близи оказания приставаний около нескольких минут и бросил все окончательно, потому что и делать-то это и бросать-то не нужно было ничего особо серьезно. Бред и умысел не покидали меня, но и не могли покинуть, ведь я знал же и это. А потому не протестовал и не мешал никому ни касаться себя, ни самому касаться чего бы то ни было в близи и себя и своего окружения. Никто и не мешал мне, соответственно. Никто мне не мешал, я знал...
Картофель фри не нравился мне никогда и не причем тут были не интересы ни прочая чушь или бред уже окончательно расстроенных в движении пацанов. Никто и не касался сейчас этой беспросветной и никому ненужной глупости. Я просто стоял и чувтсвавал, как пахнет от каждого из моих людей, проходящих сейчас мимо, их все, все-все, все самые мельчайшие и самые запрятанные и замаскированные запахи... Все просто чувствовал да и все. Но и не только чувствовал но и вдыхал, полной грудью... Полной грудью! Полной-преполной грудью... И особо ничего такого вот прочего. Я и сам-то прост и обычен, прост и обычен, и никто мне поперек и слова-то обычно сказать не может, никто и не пытается, и никто и не против меня попросту потому, что в окружении моем и нет никого настолько вот интересного, что и пустоты нигде и никем не прерывались. Мне негде больше жить и некого больше люби... А пахло оттуда просто сумасшедше! Просто сумасшедше... Она и правда, видимо, то ли приехала откуда-то, то ли изнервничалась вся, но она была сильно вспотевшей и, очевидно, давно немытой... Подруга ее тоже пахла, но не так сильно, конечно, не так... вкусно... именно вкусно - ну а я не знаю иначе, как можно назвать... не знаю... Но она, она - она была просто самая настоящая, самая естественная - и в запахе этом и страх был и прочее всякое... Это просто неповторимо было, просто неповторимо... Я не знаю, как правильно это выдумать, как правильно выразить, но это удивительно и неповторимо было... для ммм… мм… ммм… м-меня меня особенно... Никто мне и не мешал и не делал больше ничего такого, что могло бы помешать мне, а поэтому и никакие прочие места не были для меня обузой, и я вдыхал, я вдыхал, просто полной-полной грудью, всеми силами, всем своим естеством, всем упором своим, всей искренностью, всей красотой своей, всей красотой... смотрел, как она, повернув голову и подняв подбородок, нахмурив брови… и развернув немного плечи, приподняв их, поправив блузку на животе… резко поднимает на свою собеседницу глаза, вскидывает брови и проводит обеими ладонями по своим волосам, поправляя их… Лики их были прекрасны и словно озарены, словно покрыты мерцающей какой-то, потрясающей патокой, красотой и нежностью и притом еще и множеством всех прочих самых распрекрасных деталей, какие только могут попасться на глаза на лице человеческом. Ну так вот и прсто само по себе это явление не оставляло равнодушным ни единой частички, клеточки моего тела, моих мыслей, моего языка, и прочего и прочего... Никто не трогал ни ее ни меня, мы были и свободны и нежны и друг с другом сейчас и с окружающими... Мы никого не касались, но и нас тоже никто не касался, а значит мы мгли просто ходить и пользоваться всем, что было у нас под рукой, всем, что было нам дорого и что помогало нам так, как ничто в этом мире не помогало никогда и никому. Мы, наверное я не совру, если сейчас вот так вот скажу, мы - любили друг друга... Мы любили друг друга... Я почему так уверенно говорю, да просто потому что услышал - каждая клеточка ее тела, каждая точка поверхности потянулась ко мне, когда я подползал... Первые секунды тогда, когда вернуться пришлось, я чуть не зарыдал, как противно мне было - противно и мерзко от того, что не смог я приблизиться и всем лицом упереться ей в пах - я просто конвульсировал, когда думал об этом - но попозже, теперь уже, я и не придумал ничего лучшего как просто рассмеяться и порадоваться этому же обстоятельству - ведь "предвкушение лучше достижения" - и я так и говрил себе, просто не переставал повторять это себе постоянно с какой-то минуты своего похода, и повторял, сколько мог, долго, сколько мог сильно и убедительно. Меня на тот момент уже попросту перестали воспринимать всерьез, да и сам я, откровенно говоря, перестал воспринимать всерьез что либо значимое, а потому никто мне и не мешал, и бросился я на колени опять и посреди троьтуара и плакать стал и прочее и прочее...
Я помню, я смотрел как-то совсем в молодости фильм - и мне нравилось! Мне очень нравилось! И многим еще нравилось - и еще не так нравилось!.. Мне еще под ней просто-напросто хотелось землю целовать, все, чего она касалась, языком потрогать, все, что ее касалось, на руки себе брать, смотреть, разглядывать, пробовать на вкус... Не говоря уже просто о ее теле, о всех неправильностях, всех точках - красных, бурых и других, о волосах, о всем-всем прочем - о морщинах... а запахи ее, а... а вкусы!.. а вкусы!... Мне просто даже показалось, как странно это, как необычно, как непривычно - все то, что касалось меня от нее... Я так любил ее, я прямо чувствовал, ощущал, как люблю я ее, как непотижимо и прекрасно я люблю ее, такого не может просто быть, если не выдумывать никаких каких-то странных и непотребных подробностей... И вся эта кутерьма, вся эта чушь и бред, которые еще и были сейчас со мной, ничто из этого не принималось на веру, не принималось так странно, так неприветливо и однозначно, так крикливо и красочно, и ввысь... и ввысь... И прочь отсюда, и прочь - все дальше и дальше, все круче и круче, и никто из нас, ни один из нас не придумывал еще ничего лучшего, чем то, что касалось меня прямо и непосредственно, а еще правильнее сказать - так, как мне животом хотелось бы...
Все под тем же светом у себя в номере, все так же - я уже не стал ничего трогать. Я, конечно, показался в окне - и при полностью включенном во всем номере свете - но и только - и не надолго. Так что и никто не придрался бы ко мне, и не стал бы и трогать меня, а никто кроме того и не трогал меня... Я не стал думать ни о чем - я просто разделся и опять стал дрочить. И дрочил как сумасшедший, пока не стало очень больно и очень плохо.Никто как-то не пришел ко мне, никто не помог... И да, опять я смел удивляться этому, опять я очень странно как-то подумывал об этом.
Дальше пошло совсем быстро. Новое утро отличалось от всех прочих тем, что как-то не особо хорошо я чувствовал себя. У меня сильно-сильно и как-то не так, как обычно, болела голова. Сильно тянуло затылок и очень давило на глаза - так, что почти совсем я ими двигать не мог. Это меня немного удивило, но не испугало почти совсем. Я даже почувствовал легкую радость от предвкушения того, что не пойду сегодня на улицу и не стану практически совсем двигаться. Вот и все... И никто не стал так думать обо мне, как могли бы подума... Но и просто от тех же простых мыслей и просто от легких движений - самых простых, я почувствовал ту же самую боль еще и практически по всему своему телу. Особенно по позвоночнику - до самого низа, и по рукам - до пальцев, до кистей и пальцев. С трудом я повернулся и лег на спину, вытянувшись и закинув назад затылок. Глаза я приоткрывал ненадолго, но теперь закрыл и постарался расслабить веки. Но и никто в дальнейшем и во всех остальных отношениях... Никто никогда и ни про что никто не против ни меня ни еще чего-то. Так что и касаться этого вопроса больше смысла не было. И я и не стал касаться... Я помню просто, что я весь тот день только лишь пролежал, не двигаясь, не думая, почти не открывая глаз и слушая только то, как я дышу... Это был один из лучших дней, какие я помню.
Ну и слезы прорвались, конечно... Сильно прорвались... Я стал вспоминать девчонок, даже Полишку - ну, видимо, как последнюю... Лейла не была моей, я сам знал, и воспоминания именно о ней сейчас почему-то для меня были неприятны... Сильно неприятны... Жгуче неприятны. Ну и понятно, что я еще плакал. Это все было уже после того, как я проснулся вновь - еще одним ранним и ровно точно таким же хмурым утром. Этим утром я уже решился идти на улицу и искать то, что в конце-концов мне было нужно.
Я там поел и попил хорошенько, сходил в туалет, плотно и хорошо оделся - а кроме того я еще был и вымытый - и ближе уже часам к четырем отправился на улицу. Ориентировочно я планировал пойти в то же кафе - и хотя мне понятно было, что ее я там не встречу, но какие-то люди там, конечно же, будут все равно.
Шел я не очень, - у меня как-то сильно-сильно сбилась походка - если можно так выразиться - но очень сильно, я едва шел просто-напросто... Но все же как-то продивигался и под сумерки, уже под вечер, добрался до места. По дороге я пару раз отвлекался на двоих людей и даже оба раза немного шел за ними, а второго - парня - так даже попытался догнать, уже практически уверенный. Запаха его я, конечно же, не чувствовал, но это было то самое, один в один вчерашнее впечатление, так что не получилось у меня ничего исключительно потому, что я его физически не догнал. Он был молодой, высокий и стройный, наверное привлекательный для женщин, но немного странно одет, - видно потому-то меня и привлек. Краски в этом ощущении - вчерашнем - полутона их по крайней мере - были новыми, совсем незнакомыми, но сильными-сильными, даже не чета вчерашним, такое впечатление, - хотя я на землю не опускался и ни за кем не ползал - шел просто, топал как мог, кое-как... Знобило просто так сильно - просто от взглядов на его спину - как будто я какой-нибудь гомосексуалист. Знобило так, что в прямом самом смысле зуб на зуб не попадал.
А вторая была такая же - очень похожая на вчерашнюю - тетушка, очевидно, я и пошел-то за ней из-за этого сходства. Но шел недолго и быстро разочаровался и отстал, хотя в этом случае, несмотря на походку, догнать вполне был способен. Но было это не то... Не совсем то вернее... Я все прекрасно понимал, что этот предстоящий мне шаг - все же все еще первый мой шаг, а потому искал, конечно, кого-то все-таки получше... Таким образом я добрался до кафе.
На входе я разыграл свою какую-то пантомиму «серьезного бизнесмена» - кафе было не из дешевых, я забыл сказать, и тут же сильно порадовался тому, как сегодня было людно. И хотя время было обеденное, а день - скорее всего будний, а значит тут просто обедали служащие расплжоложенных рядом офисов, с толку меня это не сбило, и я решительно и твердо прошел к столику и уселся за него с идеально прямой спиной - я очень следил за этим последним обстоятельством, и следил первое время еще довольно долго, наверное с минуту или даже две... Я заказал и немедленно, жадно и нетерпеливо уставился на ближайший ко мне занятый столик. Сильно-сильно вдохновлял вчерашний же запах этого помещения, так что почти тряслись икры на ногах. Я смотрел жадно, бросал, переводил взгляды на людей, всех подряд, на новых, только входящих, на старых, поворачивался, выпрямлял спину, передвигал стул... В ушах стучало так, что, казалось, сейчас со мной что-нибудь будет, но - главное - не получалось совершенно ничего... Я, наконец, попытался убедить себя успокоиться, как-то хотя бы перевести дыхание - пот со лба катил так, что попадал в глаза, и хотя я постоянно утирал его просто ладонью или рукавом, избавиться от него это не помогало ни капли. Рубашка промокла, и мне очень хотелость просто сорвать с себя совершенно все, что бы охладиться как можно быстрее. Естественно захотелось пить, и я стал жадно отхлебывать из своей чашки. Нервничал я так, что сильно захотелось заплакать, и удержался я тулько благодаря тому, что, наконец, увидел то, что искал. Парень - тот самый, которого я так хотел нагнать на улице, - сидел у самого окна за маленьким столиком, совершенно один. Он тыкал пальцами в свой телефон и был полностью поглощен этим занятием, а потому еще и приблизиться к нему можно было бы почти беспрепятственно. У меня гулко застучало сердце, но в то же время волны возбуждения - одна, другая, третья - пройдя по спине и животу, успокоили меня и сняли с меня все лишнее нервное возбуждение, и я сосредоточился так, что удивил, по-моему, сам себя.
Перво-наперво я стал смотреть. Я понимал, конечно, что парень скорее всего кого-то ждет, и время для меня дорого, но не мог вот так вот, не подготовившись, сорваться. Мне надо было подготовиться... надо было подготовиться... Это не было так вот просто, я знал это, и говрил себе сейчас. Я начал опять сильно нервничать и покусывал ногти а чашку с чаем, поднося ко рту, чуть не уронил. Я испугался от этого, сильно, что меня немного отвлекло, хотя мгновенно из меня вышло еще столько же воды, как за несколько минут ранее. Я даже ослабел и теперь уже нисколько не сомневался, что заплачу, причем скорее всего прямо тут, за столиком, на глазах у всех, и что самое главное - потеряю при этом все возможности с этим парнем, весь вот этот момент, потому что, что ни говори, а момент был совершенно уникальным - мы сидели прямо в том же самом вчерашнем месте. Но я не мог собраться, не смог бы собраться... да и не стал бы собираться, нареное... не хотел я... не собирался я собираться... Ничто и никто не препятствовали моему полету и притом переменчивость настроения не влияла ни на меня ни на моих лучших и самых близких друзей, а и их родных и билзких людей, дружбой с которыми я так вот дорожил... Мне не было ни пусто, ни глухо, ни грустно - мне просто не было да и все!.. И не нужно было трогать меня, не нужно было касаться моих слез и моего самого нового интереса, которого касались абсолютно все и касались своими приятными, пухлыми пальчиками, которые я так любил. Я не любил. Не любил никого, кто как-то меня бы трогал или мешал мне пустыми и бесполезными досаждениями, которые касались не только меня, причем, но и множества прочих бесполезных, уродливых и пустых, как барабан людей. Рык и рычание мне не нужно было, мешало мне, я так делал, конечно, но никто мне не мешал так делать или не делать вовсе. Расползаться мыслью по древу не пустым таким образом, не мешало мне ничуть, и круг ребят, дорогих мне, тех, кто для меня значил что-то, еще не замыкался и не прерывался притом совсем. Я остановился и перестал так думать о том, что притом полная жопа происходит и так болит голова и говорю тебе, что полна...
Я перестал дергаться, перестал открывать и закрывать рот постоянно, перестал думать о том, как я выгляжу - а этот момент мне тоже не очень понравился, тоже мне сильно мешал... Я выпрямился и стал смотреть. Сердце успокоилось, я немного попил, перестал хотеть плакать и больше ничего не видел и не слышал вокруг себя кроме своей "цели". Слово это я сам себе произнес, почти вслух, шевеля губами и даже на секунду отвлекшись именно для этого. Потом я снова поднял глаза на него и стал смотреть. Смотреть, смотреть, смотреть! Я весь первратился во взгляд туда, весь собрался, выпрямился, голову повыше поднял - мне показалось даже, что зрение у меня резко как-то вот так улучшилось.
Не знал я, что именно мне надо будет делать, когда я подойду. Не знал пока тоже и надо ли подходить конечно вообще. Не знаю... Неувереннность была, конечно же. Сам не знаю, откуда она тогда взялась, но она очень даже была... Я забоялся... И чем дальше, тем больше я стал бояться, даже с какой то минуты и просто смотреть в ту сторону. Сердце забилось снова, но теперь как-то по-новому, по-другому и гораздо противнее. Я пару минут послушал его, посмотрел в стол и старался вновь успокоиться. Потом поднял глаза опять смотреть. Но теперь было больно...
Я сорвался в туалет, долго стоял там и смотрел на себя в зеркало, пока не понял, что могу упустить. Вернувшись уже надо было бы что-то делать, но я так и не мог сорваться - мне страшно было. Страшно было и то и то, и кроме того, от нахождения в туалете и в одиночестве, а еще и от сильнейшего возбуждения у меня просто появилась эрекция, с которой я тоже мгновенно-то поделать ничего не мог... Я захныкал... Там кто-то был, в соседней кабинке, но я все равно захныкал, даже как-то обиженно именно на этого человека. Сколько-то я еще побыл но все-таки вышел и пошел обратно. Тяжело поднимался по ступенькам - туалет был в подвале - и, поднявшись, шел до столика опустив глаза и не смотря туда вовсе. Ну да и не смотрел да и не смотрел, бог с ним... Я стал еще очень напряженный, слезы еще не совсем сошли с моих глаз, и мне надо было, конечно, время, чтобы успокоиться. Ну, что-то я там шептал себе про себя, что-то повторял, ласково, конечно, спокойно... Тихо-тихо но вслух, шепотом, самым-самым ласковым. Я уже взглянул туда и успел заметить, что там все в порядке и по-прежнему. А взглянул так быстро, мельком, что подумал о себе, как о влюбленной в этого парня девушке... Я отвлекся, вздохнул, а потом снова подумал о себе, как о влюбленной в этого парня девушке. У меня сразу задрожали колени - причем так крупно, как никогда со мной в жизни не было. Я сильно удивился и даже немного испугался а потом попытался пошевелиться и пересесть. Это не только не помогло, но и еще больше я весь задрожал, она - эта дрожь - перекинулась на живот и на грудь и превратилась уже в какие-то конвульсии. Я стал оглядываться по сторонам, не наблюдает ли кто-нибудь за мной, и думать одновременно о том, что по ошуущениям я ничего лучшего в жизни не испытывал. Случайно - правда случайно, даже глупо это - я попал взглядом на парня опять и... описался... Глаза мои закатывались, а руки и ноги не чувствовались совсем...
Ну и я и задергался, конечно же... Я так люблю его, я так его ценю и дорожу им! Вы не представляете себе просто даже... Просто не представляете... И стал я себя гладить, по животу, по рукам, по спине, по голове даже - как гладят маленьких-маленьких. Мне так приятно стало! Вообще! Так приятно! Просто само по себе это движение - по голове когда гладят - оно такое приятное мне было. Мне так нравилось! Так нравилось... Я посмотрел опять на парня, но теперь он мне вообще не понравился - такой противный стал, просто брррр... Мне так неприятно было даже и думать о нем теперь! Просто даже и неприятно. Руки у меня еще подрагивали, но уже слушались, и мне надо было уходить, потому что кто-нибудь уже мог скоро почувствовать запах ссаки. Я опустил глаза вниз и посмотрел, не видно ли пятна. Но все это было конечно потрясающе просто. Просто потрясающе. Я опять поднял на парня глаза, и теперь просто целовать его хотел, как родного, как самого любимого, в губы, в глаза, в грудь - руки ему все перецеловать... Ну конечно... Я так и смотрел на него, не мог просто оторваться...
Вдруг парень встал и пошел в туалет. В меня как-будто выстрелили – это я где-то прочитал такое выражение между прочим. Я вскочил и пошел за ним. Шел себе спокойно, он даже не оглянулся, хотя и знал, что я иду за ним. Он прошел в дверь, и я за ним, он пошел к кабинке, и я за ним, теперь уже стараясь ступать тише. Он зашел в кабинку и стал закрывать дверь, но я не дал ему этого сделать. Я изо всех сил ударил его в затылок кулаком - он пошалтнулся вперед, стал падать и упал, сильно ударившись о стену и бачок, и потерял сознание. Я вошел в кабинку и закрыл за собой дверь на защелку. Потом я взял парня подмышками, приподнял, перевернул и усадил на унитаз. Я опустился на колени, расстегнул ему джинсы и стянул их, вместе с трусами с него. Я посмотрел и стал вдыхать то, чем пахло, полной грудью, изо всех сил... Потом я стал тереться, щеками, носом и лбом... У меня встал член... Я стал лизать и лизал, лизал, лизал... Все-все, до самой последней складочки, до самого последнего волосочка - все-все вылизал чисто-пречисто... Мне так вкусно было! Так вкусно было! Но мне не хотелось ни сосать, хотя эта мысль мелькнула в голове, ни брать в рот яйца - нет. Мне просто хотелось, чтобы стало чисто-чисто... Эрекция у меня усилилась, пахло парнем и моими обоссаными трусами. Но я не расстегивал своих штанов, нет. Я потом поднялся с колен и поцеловал его в лоб, а потом пошел домой. Я ни ног ни рук не чувствовал...
Я шел по улице и сильно мерз из-за мокрых джинс. Проходя по двору жилого дома, мимо мусорных бачков, я увидел там бездомного. Я с бездомным сделал то же самое, что и с парнем. Но здесь уже, в процессе, я сам кончил много раз, постоянно, в штаны, не притрагиваясь к себе руками... Я там потом оттуда долго уйти не мог, потому что не было сил просто. А еще и потому, что конвульсировал так сильно, что почти и дышать то не мог. Так вот... Так вот. Да-да...
Дома - я пришел когда - я пописал сначала в унитаз, а потом стал слизывать брызги с его поверхности. Мне неудобно и противно было только в начале. И невкусно было... А потом уже нормально. А еще попозже я опять кончил... И тут я уже испугался немного - уж очень часто стал так делать - да и потом еще и боли или неудобств никаких не было совсем, как обычно бывает, когда так часто так бывает... А тут совсем ничего не было - только очень, очень-очень приятно было... Очень-очень… Выйдя в комнату я бросил взгляд на кресло и тут же, очень резко, очень-очень резко захотел, чтобы это… кресло,... это красивое кресло… этто цветастое кресло, пахнущее кресло… повернув голову и подняв подбородок, нахмурив брови… и развернув немного плечи, приподняв их, поправив блузку на животе… резко … на кого-то глаза, … по своим волосам, поправляя их…
Я стащил, наконец, с себя всю грязную одежду, долго рассматривал ее и вынюхивал. Потом, где смог, там ноги полизал свои а потом уже пошел мыться...
Еле-еле я там справился, под душем, настолько не держали меня ноги, и плохо слушались руки. Особенно пальцы - я там три раза, по-моему, душ ронял. Еле-еле до кровати добрался и лег. Лег на бок и не шевелился как мог долго. По-моему - не знаю - даже и дышал-то, не могу скзать точно, что дышал. Сон не шел, я не был изможден уж настолько, но шевелиться я не мог. Не думал, конечно же, ни о чем, совсем не думал. Это все было просто совсем нереальное, совсем непередаваемое, неописуемое, потустороннее какое-то блаженство... Потустороннее какое-то блаженство... Потустороннее блаженство...
Потом мне немного попроще стало, и я смог поднимать к глазам руки, чтобы стереть сбегающие иногда слезы. Еще чуть попозже я стал вголос охать и стонать, потому что волны проходящих по мне конвульсий не прекращались - они становились слабее, и то едва-едва заметно - но совершенно не прекращались, а если сопровождать это голосом, то было как-то правильнее что ли, как-то лучше было. И так я и продолжал пока лежать и лежать, и стонать и стонать, и дышать и дышать...
Постепенно стало затухать. Я даже смог открыть глаза и посмотреть в свою комнату. Очень хотелось что-то целовать или прислониться, прижаться, потереться обо что-то или о кого-то. Я стал реветь - с конвульсиями, с рыданиями, потом даже поднялся и сел на кровати и рыдал дальше, как женщина, как девушка, как девочка маленькая... Это все было совсем неподражаемо. Я был так счастлив, как не был никогда, никогда-никогда! Я так устал тогда, я уже даже плакать не мог, ничего уже не мог совсем, голова у меня там перестала держаться, я растянулся, положил ее на подушку и уснул. Но прежде чем уснуть, я обратил внимание, что взгляд на что быто ни было, на любую вещь, любой предмет, просто взгляд, - если я сохраню его, если не отведу глаз или не закрою их, приведет к новой дрожи по животу и новому счастью.
Тут можно еще, конечно, что-то такое сказать-рассказать, но я не стану. В этом мире не было ничего лучше и не будет уже больше никогда. Я это точно знаю, на сто процентов знаю... Я целую всех вас и знаю это...
Никогда не говори никогда, и сам я конечно же знал об этом... Знал и понимал и все остальное тоже понимал прекрасно и чисто. Как кристалл, спокойный и честный стоял передо мной, как просто кристалл... я теперь более или менее знал, о чем и речь и все остальное прочее, я все знал уже и все хорошо чувствовал и пон-нимал. Если кто-то может сказать, что я как-то не так все понимал - это ложь. Я конечно все видел. Все и видел и чувствовал и представлял себе и все такое прочее. Нет, никто не представлялся мне, никто не стоял перед глазами, никто не мешал думать, не фонил в моих мозгах... я прекрасно знал, что никто меня никуда не денет, никто никакого вреда не сможет мне принести, и я так прекрасно это понимал и чувствовал, что и говорить даже себе лишний раз об этом не заморачивался, а потому никакие проблемы или прочие всякие недостатки моего положения не смущали меня, не трогали, не мешали. Искренность данного моего положения, моих дум, моего настроения, - ничто из этого не мешало мне нимало. Не мешало мне нимало. А потому и говорить лишнее я не старался. Не было вокруг меня никого - никогда, никогда в моей жизни никто не сопровождал меня, не делал мне ни единой поблажки, никаких проблем, ничего другого. Ни шатко ни валко а двигался я постепенно к своей простой но ясной цели - ясной как слеза ребенка, как дождевые капли, как слюнка в уголке рта. И перемысль этого не смущали ни меня, ни меня сопровождающих - они просто не выдерживали долго, не выдерживали - вот и вся проблема. Они совсем недолго только выдерживали.
Настолько безрезклбтатно, чьо и говорить-то глупо и упоминать-то бесперспективно и тупо, откровенно говоря... Все вокругу и меян и моего бытия как такового - все это настолько неправильно и настолько просто тупо, тупо, тупо, что я проято не выдерживаю, понимаете... Просто-напросто не выдерживаю! И не стесняюсь этого нимало! Совершенно не стесняюсь, понимаете... Часы, часы, аткие круглые настенные часы, о которых и говрить- то хочется с придыханием, шепотом, почти молча говорить - вот как говоритьт о них хочется и никак иначе. Писька, писька, проясто женская писька, маленькая. Иприятная, текущая мылом просто и в рот мой, так текущая, что буквально пить же можно, вот как текущая, поинмаете... Это то, ятяо в моей голове, вечно, вечно, бемспрестанно... Лизать, лизать... Сосать... Хочу просто сосать... Хочу просто себя сосать, понимаете? Понимаете? Нет, нифига-то вы не понимаете... и не можете понять в принципе, просто-напросто... Да... Просто-напросто. Я придумал Дизеля, не было никакого Дизеля, это я вставил для красоты, просто, чтоб было интереснее…
Ну и никаких таких уж особых и прямо неприятных обстоятельств или чего-то еще неправильного или непризнанного не касалось меня в то время. Я не считал ни частей ни параллелей и не придумывал себе каких-то неправильных или странных моментов. Подвигаться можно было в принципе, но я не подвигался. Я знал, что оставался на месте. Не приписсссывал себе ничего неправильного или неприятного, вот так, как это обычно делается там, где и говрить-то об этом не приходится напрямую. История полна сюрпризов, замки закрываются, крючья не прикасаются больше ко мне в тех местах, где больно или неприятно. Я просто стою на месте. Использую, конечно, то, что должен ислопльзовать, но не критично, не постоянно и не так, как мне приходилось бы это делать, будь я немного хуже настроен. Расположение исключений не признает во мне никаких исключений. Их просто нет, и я знаю об этом именно так, как знал всегда. История не повторяется, и сами мы уже не будем теми же, какими были, да? Да? Да, я знаю...
Но и только, понимаете?.. И только! Это все, нет больше ничего интересного, нет ничего, что трогало бы или мени ил-ил-ил-ллли еще кого-то. Мы не звери. Мы все понимаем и все прекрасно и чисто осознаем. Мы многое осознаем, нас многое связывает, мы многое можем и многим можем пожертвовать. Искренность, источаемость, искупление и исчата - все это не приносит нам каких-то облегчений, а мы сами о них не просим никого и никуда и накогда не проникаем за ними, не признаем ни их, ни их признаний ни их постоянств или прояснений. Мы искрении и просты, мы не признаем никаких компромиссов или уступок хотя бы и самим себе. Мы просты и прекрасны, мы парим, мы чисты. Мысли наши не прикасаются к пустотам или призракам. Мы не прзнаем ни капли испражнений, мы не приятны. Но мы искренни. Лики наши светлы, ручки наши чисты, мы трогаем мы не боимся трогать и мы трогаем. Нам, может быть, и тяжело, но мы не ропщем! Нет, нет, мы ни за что не ропщем, никогда не ропщем! Нет, нет! Нам просто так нельзя, мы не просто так, это все надо прямо понимать, вот в чем дело-то. Это нужно понимать, это нужно просто тонко чувствовать, а чувства наши полны всяких историй. История наша полна моментов, когда никто и ничто нас не трогало, не мешало нам, не проникало нам под кожу, не притягивало нас к себе, не прислонялось. Не присссслонялось. Я, может быть, и лег бы сейчас, но не туда, куда предлагается мне, не туда. Человек я мерзкий но красивый, мерзкий но красивый. И я очень это знаю о себе, очень знаю. Мы все это очень знаем о себе. Не признаю я этой чуши, не продвигаю ее, не пристаю к тем, кто это продвигает. Я потерял, но и ладно, в общем-то, я и не надеялся ни на что другое, никогда и не думал ни о чем другом, а потому никаких сюрпризов для меня не было. Не было.; Ну и непонятно... Непонятно, понятно?.. Непонятно... Я часто так и думаю. Никто и ничто меня особо-то не увлекало, не трогало, не мешало мне двигаться в том направлении, которое я считал и правильным и необходимым. Я всегда и любил так делать и делал и переставал делать, переставал думать, переставал поступаться своими принципами, своими проблемами. Никто мне и не мешал, никого я и не ззадевал ни за живое ни за что другое или как-то еще неправильно или нечестно. Искажения тоже же бывают, тоже трогают меня, тоже касаются. Искания перестали быть интересными, перестали преследовать меня по ночам, я слишком много и говорю о себе и думаю, но ничто не вечно под луной, и срок мой близок, я понимаю это. Нет, я понимаю, насколько все то странно, что касается меня. Я понимаю, я чувствую. Я уже не люблю никого, я не думаю... Никто не думает, никто не прикасается и не проникает в эти места, я не прикасаюсь и не проникаю в эти места, не похуй. Меня уже не коснуться, меня уже не затронуть так, как можно было бы еще только какое-то скамое малое время назад, нет. Нет. То есть буквально за считанные дни я вырос так, что просто и непохож на себя еще вчерашнего, еще вчерашнего. И я вполне по праву и вполне заслуженно горд этим, я горд этим, правда... Я и в принципе все больше. И больше горжусь собой, горжусь собой и не стесняюсь этого нимало. Ласковость моего с собой обрашения, конечно, стала гораздо больше, гораздо сильнее... Я стал более ласков с собой, и не стеяняюсь этого и не боюсь этого. Роскошь, к которой я привык за последнее время, меня не трогает больше. Не касается меня. Я воспарил давно, и мне все нравится, конечно же. Я не стесняюсь инкого и ничего. Себя я могу полизать, но вот пока не удается никого другого... мне не так неприятно, мне, наоборот, очень и очень приятно. Искренность всех тех историй зашкаливает, переходит всякие границы, проникает прямо под кожу-у-у, иииине и пппрочим и прррочим. Лизанье для меня не главное, вовсе не главное. Ничто меня так не касается как это вот лизанье и касанье еще головкой члена или анусом - анусом, только если прямо совсес-совсем им - тоже... Именно так, именно так и никак иначе - я миллион раз уже говрил всем об этом, говорил - и вам в том числе. Спрячься там иди! Иди прячься от всех!
Помолчим немного... Мне неприятно, но не смертельно. Не так вовсе, чтоб лечь и сдохнуть, нет. Но время-то близко, время близко, я чуствую, мы все это чувствуем. Все.
Никто и никогда не говорил мне, что преимущества распадаются при первом же дуновении легкого и неспешного ветерка, легкого-прелегкого, который и в принципе то не проникает никуда более того, что не становится для меня напряженностью... Я не сястье имею ввиду, нет. Не сястье. Я не предвижу никаких-таких серьеззззных проблем или прочих препятствий, ничего такого, ничего какого-то более серьезного, более напряженного, более насущного и для меня и не только для меня, ты понимаешь?... Я не так плох, как многим хотелось бы, я не так и плох. Меня многие и любили, и трогали, и сосали, и никакими перепетиями никто из нас не мог бы вот так вот ненапряжно и кощунственно коснуться перевалов, а мы лишь пертя не ветру и никкккакими простодушными происками не воспрепятствовать идеям о проникновении под кожу прочих существ и прочих потусторонних проишествий... Не устается, а только лижется... Но... но... но языком не коснуться света, языком не коснуться ветра - нет, коснуться, но не удержать столько, сколько можно было бы, скрлько нудно было бы для настоящего перепада, для настоящего переноса истины себе под кожу. Мы дети, мы дети наших ветров, наших подтягов, нашего изящества и наших осанок... Мне встречались люди, кстати, которые говрили, что в жизни у них не осталось ничего, кроме осанки и потребности ее держать - и это их спасало, это их спасало для того, чтобы дальше делать. Делать и делать - я наконец-то, похоже, нашел определение того, как стоило бы все это называть. Просто делать. Мои раны кровоточат, но что они по сравнению с ранами старика на лодке, что они? Разве это раны? Разве мне так уж больно - я проста рассасываю свою боль, потому что боюсь, отпустив ее, потерять уже все, я не хочу потерять... Страха все меньше, конечно, и он все проще, все легче. Кто-то еще наблюдает за мной, а я не пугаюсь. Лешка сдался, но нет приметы в этом истязаньи, что простоту нарушить нас зовет, мне просто и легко, и прочие исканья нигде мне не заменять наш полет... Нельзя уж так вот уж прямолинейно и грубо получать резкими скачками проникновения в те места, где против воли переносы противятся моим полетам и пустотам... Ведь не мудрено же и это, нет, не мудрено, отнюдь даже... Вылизав себя, я, возможно, понял бы гораздо большее, но я пока не страмлюсь к этому... Лучшее я оставляю на потом, на попозже, туда, где нет уже никого, нет никого, кто мог бы помешать мне двигаться так, как я хотел бы. Я контролирую свою линию, держу линию, не отвлекаюсь... Да, я могу в этом процессе эмоционировать, и все будет не так уж красиво, как могло бы быть в кино или еще где-то, но сама линия выдерживается, не отходит никуда, не сбивается... Я велик в этом своем мрачном и одиноком познании, я великолепен в нем... Я великий чемпион, я всегда был великий чемпион - и буду им и останусь им, я великий чемпион!.. Я чемприон, я настоящий, подлинный, неподдельный победитель, и я знаю об этом, и все-все знают об этом, все знают об этом, все-все кто меня знал... Дя... Дя... Именно так и никак иначе между прочим... И нечего выдумывать мне тут всякую непотребную, невероятную и пустейшую чушь имя которой ерунда, какой свет белый не видывал не слыхивал... Мы вместе и мы всегда все будем вместе, и нечего выдумывать нам тут... Нечего, мы никто и зовут нас никак, и что я в сравнении с тем, чем все вокруг является, чем все вокруг представет перед всеми нами, я никто и никогда никто из нас так вот непотребно не пытался выставлять всем на показ - не на показ даже а просто выставлял, как баба, как шлюха поставляет - подставлял свой анус, всем, чтоб все или хотя бы кто-нибудь коснулся его, рукой ли, ногой ли, еще чем - просто коснулся меня и все, все, все сразу, немедленно стало бы по-дургому... Они стали орать, и я убежал... Дя... Дя... Именно так! Именно так и никак иначе и надо иметь это ввиду, если вы вот так во просто пытаетесь говорить со мной, как будто я и не я вовсе а какое-то дерьмо ходячее... Нечего пренебрегать вот так вот мной просто-напросто, это невежливо просто-напросто... Невежливо! Это просто невежливо. Да.
Ну и не только невежливо, а и просто некравиво, вот в чем сама суть нашего дела состоит, вот в чем... Ни я ни кто либо другой никак не могли еще сильнее тронуть мои истории, но теперь это именно так и есть. Именно так, и нечего даже в мелочах искать оправдание себе или, что еще хуже, кому-то еще другому... Незачем говорить это. Незачем. Я там ходил, много ходил, я много видел самых разных, самых странных и незатейливых пятен, я помню это прекрасно, прекрасно-прекрасно. Никто мне жизни-то не портил, никто никуда меня не перемещал, не мешал мне, ни протискивал меня ни через что, не учил меня использовать что-то вспомогательное... Нет, не было таких историй, не было таких историй, иначе я помнил бы каждую из них как на духу. Ласточки раскрывали свои клювики передо мной, я сам хватал их за перышки, но не мешал же им тоже никогда, не мешал же. Не мешал. И пустоты не наполнялись вокруг меня, а только падали и проникали за пространства и превозможности. Так оно было, мне так и казззалось,м неликоватость не принятникиватола и пронизнасссть лишниммм прямоговаоривщувания. Мне престановилостонитостатость изззареканиение искания проникаливанитоватость!.. Мне карсным не казалось ничего из вышеобозначенного, мне не казалось ни пустым, ни тухлым, ни проникновенным, мне не казалось... И истина не против меня а за, со мной и с моими переносящими все и вся проблемами, с ними, с ними и среди них, только среди них, не против, не напротив, ни как-то еще и против всех нас и пустота и переносистость и прррррениципиальносистость... мы так и жили, так и жили, знай же это, помни же это, не забывай никогда ни самих переносов, ни путей, ни прочих недостатков и прочих недочетов. Мы лишь одни, никто не плакал так, как нам самим хотелось бы, никто и никогда не принимммммммммммммммммал нас, не принимал нас, не принимал нас... так, как бы хотели бы быть приняты. Мы вот такие, да, мы вот такие... Я лишь протягиваю изо рта язык как можно дальше, как можно больше, как можно сильнее, чтобы достать до тех мест, где и доставать-то не нужно никого, не нужно никого протискивать рассссказами... ПппппппппппПернопатовали простоланомпренвали... Многоли многоли многали... Разметались наши косы, наши глазки по горам по долам, по горам по долам... Крыски прыгали, метались, наших глазок не касались, мы летели, пели, пели, мы простые хлебы ели... Истина касается нас, пустоты нас не затрагивают, лишними не бывают никогда. Раскинулись наши переносы именно там, где и не предполагалось что-то вот такое подобное. Никто и предположить ничего такого не мог ни при каких условиях. Мы летели, пели, пели, мы в большую воду сели. Никто и никогда не говорил мне, что преимущества распадаются при первом же дуновении легкого и неспешного ветерка, легкого-прелегкого, который и в принципе то не проникает никуда более того, что не становится для меня напряженностью... Я не сястье имею ввиду, нет. Не сястье. Я не предвижу никаких-таких серьеззззных проблем или прочих препятствий, ничего такого, ничего какого-то более серьезного, более напряженного, более насущного и для меня и не только для меня, ты понимаешь?... Я не так плох, как многим хотелось бы, я не так и плох. Меня многие и любили, и трогали, и сосали, и никакими перепетиями никто из нас не мог бы вот так вот ненапряжно и кощунственно коснуться перевалов, а мы лишь пертя не ветру и никкккакими простодушными происками не воспрепятствовать идеям о проникновении под кожу прочих существ и прочих потусторонних проишествий... Рассказывать об этом почти что не приходится нам. Почти что никто нас об этом и не спрашивает. Мы не приманок ищем, нет, мы просто исканием прозябаемся, просто распадаемся, раскидываемся, и простота не приходит к нам безвольно, нет. Не приходит безвольно. Мы молчим, мы устаем говрить, мы смотрим и не видим почти ничего. Ласковая ласточка почти раскинула все наши крылышки, легкие, перистые, мягкие и простые. Мы лишь дети на подступах, мы только начинаем. Но хоть Леша и лизал мой унитаз, но никто из нас еще до конца-то не понял, никто и ничего не понял. Мы следующим поколениям оставим... Я может быть и мог бы поехать куда-то, но я боюсь не доехать после первого же поворота головы и первого вновь брошенного взгляда. Не нужно никуда ехать, не поеду я... Это было бы и странно и неправильно и очень-очень глупо для всех нас. Очень.
И понял он, что это хорошо. И понял он, что это хорошо. Мы еще не раз вернемся к этому вопросу, но не проходя изменения, не трогают нас никакие перепетии, ничего нас не трогает. Мы можем закончить в любой момент - когда только захотим. Мы можем и так сделать, да... Никто нас не потревожит, ничто нас не изменит и не собъет с толку, ничто и никогда. Мы слишком одиноки, мы боимся замереть, мы так боимся замереть. Когда нет ничего, все пытаешься выявлять, все пытаешься обдумывать и обмысливать так, как было бы неплохо обдумать и обмыслить позже. Ты не стараешься перекричать кого-то, не плачешь и не лижешь больше - просто смотришь и чувствуешь, как открывается рот и затягиваются в него щеки. Только так и делаешь поросту. Только так и делаешь. А мне пока еще нужно лизать, и это меня сильно напрягает на сегодняшний день. Мне многому еще нужно учиться. Я еще очень молод и очень мал. Никто мне еще ничем особенным не помогал, никто мне еще ничего нового не представил, что помогло бы мне, что сделало бы их другими, нет. Я не становлюсь другим, нет. Не становлюсь. Я ел и ел много, и не помогало - не было никакой разницы. Я просто говрю как есть и не перестаю повторять то, что есть. Не видно никаких особых изменений. Я сейчас едва-едва переставляю ножки, едва-едва… Мне очень трудно идти. Я постоянно кончаю и постоянно писаюсь, я не могу смотреть вокруг себя, едва я перевожу взгляд и вижу цвет, слышу звук, чувствую движение, как выставляется и колеблется мой язык, сокращается мой живот, открывается моя попа. Мы не люди и не звери, не птицы... Мы именно стоим. Я теперь стою, я пришел, дошел, добрался… Я так рад этому, я так счастлив! Слезки текут, я слизываю их, когда могу, проглатываю, когда могу, или выплевываю, когда могу. Я именно стою и вижу перед собой лист. Первый, маленький, зеленый. Первый лист после долгой зимы, первый в этом году. Весна пришла в город, в город пришла, в городишко пришла, мой маленький, мое солнышко, моя кисонька!.. Листик, листик, листик!... Его цвет, его твердость под пальцами, его движения, его просьбы, его презрения… Дрожь проходит по моему телу – я предвкушаю, я предвкушаю, предчувствую, и в тысячный раз возбуждаюсь сегодня. Он трогает меня, он колышется на ветру. Я опускаю глаза, делаю вдох и выдох, я собираюсь с силами, я крещусь. Я смотрю на него сначала быстро и убираю взгляд, потом сразу же смотрю пристально и долго.
И теперь - уже все.
Эпилог.
После защиты диплома Андрей уехал в Москву. Он устроился к своему дяде, у которого была собственнная фирма при крупном госучреждении, занимавшаяся автоматизацией. Андрей стал работать программистом.
Немного погодя к нему приехала Юля. Они сняли однокомнонтную квартиру не особо далеко от центра и прожили вместе в ней три года. Потом у Юли появился новый мужчина, и она ушла от Андрея.
Они продолжали общаться, очень близко, Юля внимательно следила за Андреем, как он живет, все ли у него в порядке, всего ли у него хватает, есть ли у него круг общения, как он одет, что он ест...
Она вышла замуж еще два года спустя, но по-прежнему не оставляла Андрея, познакомила его с мужем, рассказала тому всю историю ее с Андреем знакомства, и они - вместе с мужем - приняли Андрея в круг своих самых близких друзей. Андрей продолжал работать у дяди программистом и жить в той же квартире - хозяин ее оказался очень хорошим и порядочным человеком.
Юля стала надолго отлучаться из Москвы, иногда не появляясь целыми месяцами. Андрей очень скучал, раздражался, нервничал и даже скандалил с Юлей в переписке, которая у них продолжалась, не прерываясь больше чем на пару дней, никогда.
Наконец, после того, как ей исполнилось тридцать, Юля решила, что окончательно готова покинуть страну, по крайней мере на то время, которое может понадобиться для рождения ребенка и его первые годы. Они купили небольшой дом на Крите, и Юля стала готовиться перебираться. Еще задолго до отъезда она стала говорить об этом Андрею.
Тело Андрея из гостиницы на Центральной площади забирал его отец вдвоем со своим старым другом. Спустя пару дней родители похоронили Андрея на городском кладбище. Участок для могилы отец приобрел большой, с расчетом на то, чтобы на нем могли поместиться по крайней мере еще две могилы.
КОНЕЦ
Возвращение. Часть третья. Глава 11-ая. Эпилог
© Copyright: Артём Кино, 2018
Свидетельство о публикации №218123001609
Свидетельство о публикации №218123001609
Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.