Открытое партийное собрание

          Это  было  дымное  жаркое  лето  одна  тысяча  девятьсот  девяностого  года.   Вокруг  города  горели  торфяники.  Над  городом,  вот  уже  три  недели,  висел  смог,  дымным  туманом  заполняя  улицы  и  переулки,    залезая  в  общественные  помещения  и  квартиры  граждан  через  щели  в  закрытых  окнах  и  дверях.  Казалось,  сама  природа  решила  поучаствовать  в  общей  картине  апокалипсиса  царящего  в  обществе.
          Все  надеялись  на  чудо:  на  сильный  и  продолжительный  дождь,  который  загасит  горящие  торфяники,  очистит  воздух,  прибьет  к  земле  висящие  в  воздухе  мельчайшие  частицы  пепла .  И  в  городе  станет  чисто  и  светло.
          Еще  большего  чуда  ждал  народ  в  жизни  страны:  все  ждали  героя  семи  пядей  во  лбу,  который  сменит  бездарного  генсека,   затеявшего  развалившую  страну  перестройку.   Генсека,  который  не  в  состоянии  был  даже  грамотно  выразить  свои  мысли.  Любимой  его  присказкой  было:
          -   Главное,  товарищи,  начать  процесс,   -   с  южнорусским  акцентом  говорил  он,  почему-то  делая  ударение  на  первом  слоге  в  слове  «начать»,  перефразируя  и  выдавая  за  свою  идею,  ленинское  выражение,  высказанное   им  еще  в  преддверии  революции  семнадцатого  года.  В  оригинале  это  звучало  так:
          -   Главное,  товарищи,  ввязаться  в  драку,  а  там  посмотрим.
          Беда  в  том,  что  в  соответствии  с  принципом  Питера,  генсек  достиг  своего  уровня  некомпетентности  еще  на  посту  первого  секретаря  Ставропольского  крайкома  партии.  И  руководить  бы  ему  этим  крайкомом,  развивать  сельское  хозяйство  на  Ставрополье,  так  нет  же,  желание  власти    повело  его  в  Москву,  в  ЦК,  а  потом  и  в  политбюро  ЦК.  А  тут,  кстати,  парад  смертей  кремлевских  старцев,  а  он  молодой,  перспективный,  из  глубинки,  и  биография  не  замарана,  как  у  его  конкурента,  Романова,  первого  секретаря  Ленинградского  обкома  партии,  свадьбой  дочери  в  Эрмитаже.
          Свое  правление  он  начал  с  антиалкогольной  кампании,  которая  принесла  стране,  нуждающейся  в  срочных  экономических  реформах,  шестьдесят  два  миллиарда  рублей  убытков.  Была  вырублена  значительная  часть  виноградников  в  Крыму,  Грузии,  на  Северном  Кавказе.  Началось  самогоноварение.  В  магазинах  пропал  сахар,  а  за  ним  и  другие  дефицитные  продукты  питания.  Пришлось  вводить  карточную  систему  обеспечения  населения.  Модель  социализма,  выстроенная  кремлевскими  старцами,  больше  не  работала.  Вся  страна  понимала,  что,  без  срочных  экономических  и  политических  реформ,  государство  не  выживет.  Очевидно,  понимал  это  и  генсек,  но  не  знал,  что  делать,  как  совместить  прекрасно  работающую  во  всем  мире  рыночную  экономику  с  жесткой  социалистической  моделью  развития.
          Отсюда  и  непоследовательность,  противоречивость  начатых  им  реформ.  Внедрение  хозрасчета,  принятие  законов  о  кооперативном  движении  шло  параллельно  с   борьбой  с  нетрудовыми  доходами,  куда  относили  репетиторство,  торговлю  цветами,  перевозку  пассажиров  на  личном  транспорте   и  аналогичные  мелочи.  Одновременно  с  принятием  законов  о  политических  свободах:  гласности,  свободе  шествий  и  демонстраций,  свободе  печати  и  телевидения,  подавлялись  демонстрации    в  Тбилиси  и  Вильнюсе,  разгонялись  митинги  в  Алма-Ате,  Баку  и  других  крупных  городах  и  столицах  союзных  республик.
          На  местах  партийное  чиновничество  встречало  в  штыки  все  идеи  и  предложения,   идущие  вразрез  с  «генеральной  линией  партии».  Вороватое  партийное  чиновничество,  разворовавшее  государство,   привило  нищему  населению  страны  резкое  неприятие  самой  идеи  социализма,  идеи  в  принципе  хорошей,  хотя  и  утопической.  Это  чиновничество,  судорожно  пытаясь  сохранить  свои  привилегии,  тормозило  на  местах  политические  и  экономические  реформы,  принимаемые  в  Москве.   
          Но  ветер  перемен  уже  вынес  воздух  свободы  из  домашних  кухонь  и  коммунальных  квартир  на  площади  и  улицы  больших  и  малых  городов.  В  противовес  господствующей  в  стране  коммунистической  партии,  точнее  кучки  партийных  функционеров,  разваливших  страну,  народ  стал  объединяться  в  движение,  носящее  название  «Народный  фронт».  Надо  сказать,  что  партийное  чиновничество,  непонимающее  толком,  что  происходит  в  Москве,  прохлопало  зарождение  движения,  а  потом,  когда  спохватились,  было  уже  поздно.  Идеи  движения  захватили  широчайшие  слои  населения:  на  митинги  фронта  шли  и  представители  рабочего  класса,  и  гуманитарная  и  техническая  интеллигенция,  студенты  вузов  и  техникумов,  вместе  со  своими  преподавателями,  милиция  и  сотрудники  госбезопасности,  и  рядовые  коммунисты,  недовольные  деятельностью  партийной  верхушки,  разваливающей  и  разворовывающей  страну.
            В  Ярославле  митинги  «Народного  фронта»    проходили  около  памятника  русскому  поэту  Некрасову,  там,  где  Первомайский  бульвар  вытекал  на  Волжскую  набережную.  Это  было  символично.  На  одном  его  конце   в  начале  двадцатого  века  происходили  первомайские  столкновения  народа,  взбудораженного  большевиками,  с  властями,  с  самодержавием,  от  чего  бульвар  и  получил  свое  название,  а  на  другом   его  конце,  через  семьдесят  пять  лет,   народ  бунтовал  уже  против  большевиков,  представляющих  власть.  Вся  история  большевизма  уложилась  в  два  километра  бульвара.
          Революционная  ситуация  выдвинула  своих,  местных  лидеров,  которые,  поднявшись  на  ступеньки  памятника  говорили  об  острых  проблемах  города,  какие  власть  по  тем  или  иным  причинам  не  решала,  говорили  о  постановлениях  городских  властей,  которые  эти  лидеры  считали  неверными.   На  следующий  день  в  местной  прессе  появлялся  подробный  отчет  о  митинге,  и  власть  вынуждена  была  как-то  реагировать,  порой  меняя  свои  непопулярные  решения.  Так  появлялись  первые  ростки  народного  управления  городом. 
          Но,  стоящие  у  власти  партийные  боссы  пытались  всячески   бороться  с  выдвинутыми  народом  новыми  руководителями:  увольняли  их  с  работы,  распространяли,  через  прессу,  порочащую  их  дезинформацию.  И  это,  несмотря  на  то,  что  еще  год  назад  академик  Сахаров  с  трибуны  первого  съезда  народных  депутатов  призвал  ликвидировать  партийно- советское  двоевластие  и  отдать  всю  власть  Советам.  Несмотря  на  то,  что  состоявшийся  в  этом  году  двадцать  восьмой  съезд  КПСС  (оказавшийся  последним  в  истории),   семьюдесятью  процентами  голосов  поддержал  политические  реформы  Горбачева,  простив  ему  провалы  в  экономике.
          В  такой  обстановке,  в  нашем  проектно-технологическом   и  научно-исследовательском  институте  решили  провести  открытое  партийное  собрание.  Не  знаю,  кто  был  инициатором  его  проведения,  возможно,  теряющие  власть  партийные  боссы  решили  получить  поддержку  низовой  организации.  Как  бы  то  ни  было,  но  слово  «открытое»  позволяло  выступить  на  собрании  с  изложением  своих  мыслей  не  только  члену  КПСС,  но  и  любому  сотруднику  института,  чем  я  не  преминул  воспользоваться.
          Секретарь  парткома  Воронин,  человек  новой  формации,  с  которым  я  был  хорошо  знаком,  поинтересовался,  что  же  меня  подвигло  на  выступление  и  какую  тему  хочу  поднять.  Зная  его,  как  человека  порядочного,  которому  можно  доверять,  я  откровенно  рассказал,  что  меня  достало  воровство  и  хамство  партийной  верхушки  города,  считающих  себя  людьми  высшего  сорта ,  которые  тормозят  внедрение  принятых  в  Москве  законов  и  продолжают  разваливать  страну.  Выслушав  меня,  Воронин  задумался  и,  понизив  голос,  сказал:
          -   Ты  знаешь,  мне  самому  очень  не  нравится  то,  что  происходит  в  стране,  и,  как  человек,  я  с  тобой  полностью  согласен,  но  как  секретарь  парткома  вынужден  буду  выступить  против.  А  ты  хорошо  подумал,  решившись  на  публичное  выступление?  Ты  понимаешь,  что  тебя  отстранят  от  должности  заведующего  лабораторией,  а  то  и  вообще  могут  уволить?
          -   Не  уверен,  что  это  у  них  получится.  Директор  знает,  что  я  уже  два  года  совмещаю  должность  завлаба  в  институте  с  должностью  председателя  кооператива,  и  большая  часть  сотрудников  лаборатории,  помимо  институтских  копеек,  основную  зарплату  получает  в  кооперативе.  И  работаем  мы  не на  устаревшем  институтском  железе,  а  на  современных  персональных  компьютерах  «белой»  сборки,  которые  я  лично  закупал  в  Москве  на  кооперативные  деньги.  За  рабочий  день  на  этих  компьютерах  мы  успеваем  сделать  институтскую  программу  и  кооперативные  задачи  порешить.   Если  я  уйду  и  заберу  с  собой  кооперативные  компьютеры,  а  с  ними  и  сотрудников  лаборатории,  то  институт  может  закрываться,  ибо  без  нашей  топологии  и  фотошаблонов  институт  не  выпустит  ни  одной  микросхемы.
          -   Да…,   -   Воронин  опять  задумался,   -   Ну,  что  ж,  попробуй.  Даже  интересно  посмотреть,  что  у  тебя  получится.
          Перед  собранием  ко  мне  подходили  знакомые  и  малознакомые  люди,  которые  каким-то  образом  узнали,  что  я  хочу  выступить  против  «начальства»,  и  хотели  меня  поддержать.  Собрание  должно  было  состояться  в  актовом  зале.  На  сцене,  на  которой  несколько  лет  назад  мы  играли  в  КВН,  стояла  трибуна  и  столы  президиума,  покрытые  красной  скатертью.  Я  подумал,  что  за  такими  же  красными  столами  в  тридцатые  годы  обсуждались  ставшие  неугодными  лидеры  государства,  только  приговорами  им  была  смертная  казнь.
          За  столы  президиума  сели  секретарь  парторганизации,  две  женщины  из  оргкомитета,  директор  института,  замдиректора  по  кадрам -  седая  дама  предпенсионного  возраста,  бывший  сотрудник  КГБ  в  отставке,  и  инструктор  райкома  партии,  молодой  прыщеватый  парень  лет  двадцати  пяти.  Я  посмотрел  напечатанную  на  институтском  ротапринте  программку  собрания.  Там  было  три  пункта.  Первый – доклад  секретаря  парторганизации  Воронина  об  историческом  моменте.  Второй – выступление  заведующего  лабораторией  Рябинина.  Третий – прения.  Я  подумал,  а  если  бы  я  не  записался  на  выступление,  о  чем  бы  они  говорили  и  что  обсуждали  в  прениях?  Жалко  было  Воронина.  Каково  ему  анализировать  исторический  момент,  учитывая  московские  модификации  линии  партии  и  не  портя  отношений  с  местными  партийными  бюрократами.  Но  он  вышел  из  положения,  отделавшись  общими  фразами  и  до  предела  сократив  свое  выступление.
          Подошла  моя  очередь  подниматься  на  сцену.  Все.  Назад  пути  не  было.  Рубикон  был  перейден.  Я  стоял  за  трибуной,  и  передо  мной,  как  в  тумане,  плыли  сотни  глаз  тревожных,  одобряющих,  ненавидящих,  сонно-безразличных.  Никогда  ранее  мне  не  приходилось  выступать  перед  такой  большой  аудиторией.  Лекции  по  электротехнике,  которые  мне  приходилось  читать  студентам  несколько  лет  назад,  вряд  ли  можно  было  принимать  в  расчет.  Тогда  я  просто  передавал  студентам  знания,  полученные  мной  ранее  в  институте,  и  ни  у  меня,  ни  у  студентов  не  было  сомнений  в  истинности  этих  знаний.  Теперь  же  ни  я,  ни,  тем  более,  слушающий  зал,  не  были  уверены  в  правильности  моих  предложений.  В  техническом  вузе  меня  не  учили,  как  надо  решать  политические  и  экономические  проблемы  общества,  и  мои  познания  в  этой  области  основывались  на  курсе  политэкономии,  научного  коммунизма  и  истории  КПСС,  которые  у  нас  преподавались  как  не  профильные  дисциплины,  но  обязательные  для  изучения.  В  отличие  от  большинства  моих  товарищей,  мне  эти  предметы  нравились,  и  у  меня  были  по  ним  постоянные  пятерки.  Помню,  на  втором  курсе  я  так  увлекся  философией,  что  самостоятельно  изучил  диалектику  Гегеля,  капитал  Карла  Маркса  и  множество  работ  Ленина  и  Сталина.  Эти  знания,  помноженные  на  личный  жизненный  опыт,  позволили  мне  сделать  заключение,  что  наши  генсеки  построили  совсем  не  то,  что  задумывали  классики  марксизма.    Чтобы  спасти  гибнущую  страну,  была  необходима  смелость  признать  ошибки  строительства,  необходим  был  срочный  переход  на  рыночную  экономику,  для  чего  надо  было  снять  идеологические  оковы,  надетые  на  страну  псевдокоммунистическими  князьками.  Это  крайне  медленно  и  непоследовательно,  с  огромным  количеством  ошибок,   пытался  сделать  Горбачев.
          Когда  на  первом  съезде  народных  депутатов  академик  Сахаров  предложил   срочные   меры  по  спасению  СССР,  одной  из  которых  было:  отдать  всю  власть  Советам,  отстранить  от  власти  компартию,  я  подумал,  вот  он,  мессия,  который  спасет  наш  народ.  Но  его  не  услышали,  его  засвистали,  затопали  ногами,  и  Союз  через  два  года  развалился.
          И  вот  я  стою  за  трибуной  и  думаю,  как  донести  до  моих  коллег  то,  за  что  освистали  на  съезде  самого  Сахарова?  Правда,  после  этого  прошел  год.  За  это  время   много  всего  изменилось  в  стране  и  в  сознании  людей.
  Мой  опыт  чтения  лекций  говорил:  чтобы  слушатель  лучше  понял  и  усвоил  материал,  надо  спустить  проблему  на  бытовой  уровень.  На  бытовых  примерах  можно  объяснить  задачу  любой  сложности.  И  я  решил  не  менять  методику  и  начал  выступление  с  рассказа  о  том,  как  на  байдарке  путешествовал  по  реке  Солонице,  отличающейся  самой  прозрачной  в  нашей  области  водой,  в  которой  чудесно  заниматься  подводной  охотой.
  Мы  с  товарищем  поднимались  вверх  по  течению  по  совершенно  безлесной  равнине,  только  по  берегам  реки  наблюдались  небольшие  заросли  кустарника.  Впереди,  километра  через  два,  река  вытекала  из  большого  хвойного  леса,  который,  судя  по  карте,  тянулся  по  обоим  берегам  реки  километров  на  пятьдесят.  Я  знал,  что  километров  через  двадцать,  там,  где  река  входит  в  крутые  берега,  находится  санаторий  «Малые  соли».  Мой  отец,  ветеран  войны,  регулярно,  до  самой  смерти,  ездил   туда  лечить  заработанные  на  фронте  остеохондроз  и  ноющее  простреленное  плечо.  Я  приезжал  его  навещать,  и  меня  поразила  красота  природы  по  берегам  лесной  реки.
           Мы  решили,  не  доходя  полдороги  до   санатория,  встать  на  стоянку  на  красивой  поляне,  разбить  палатку  и  пару  деньков  поохотиться  с  подводным  ружьем  на  щуку,  налима  и  на  изумительно  вкусную  реликтовую  рыбу  бронзового  цвета – линя.  Потом,  в  наших  планах  было  пройти  по  реке  весь  лес,  и,  в  месте  пересечения   с  автострадой,  сложить  байдарку  и  вернуться  в  город  на  автобусе  или  попутке. 
          При  входе  в  лес  мы  обнаружили,  что  по  правому  берегу,  недалеко  от  реки,  проходит  асфальтовая  дорога  очень  неплохого  качества.  Еще  метров  через  сто  стало  видно  шлагбаум  и  сторожевую  будку  дежурного  милиционера.  Почти  одновременно с  этим,  раздался  глухой  удар,  байдарка  остановилась  и  стала  поворачиваться  боком  к  течению.  Зацепившись  веслом,  мы  подтащили  лодку  к  препятствию,  которым  оказалась  металлическая  цепь,  переброшенная  с  одного  берега  на  другой  под  самой  поверхностью  воды.  Очевидно,  рыбнадзор  таким  образом  ограничивал  движение  моторных  лодок,  которые  могли  с  Волги  зайти  в  реку.  Мы  вдоль  цепи  проплыли  к  мелководью,  вылезли  из  лодки  и  на  руках  перетащили  ее  через  препятствие.  Но  не  успели  мы  проплыть  десяток  метров,  как  на  берегу  появилась  фигура  человека  в  затянутой  ремнями  милицейской  форме,  у  бедра  угрожающе  оттопыривалась  кобура  пистолета.  Он  приказал  нам  причалить  к  берегу  и  стал  допытываться,  с  какой  целью  мы  проникли  в  запретную  зону.  Мы  ответили,  что  наша  цель  -  отдых  на  берегу  реки  и  поедание  рыбы,  которую  надеемся  настрелять  из  подводного  ружья  немного  выше  по  течению.  А  насчет  запретной  зоны,  то  никаких  предупреждающих  знаков  не  было,  и,  вообще,  сомнительно,  чтобы  военные  поставили  ракетную  установку  в  двадцати  километрах  от  популярного  санатория.  Тогда  служивый  терпеливо,  как  надоедливым  детям,  объяснил,  что  военные  и  рыбнадзор  здесь  не  причем,  что  немного  выше  по  течению  находится  дача  первого  секретаря  обкома  партии,  товарища  Лощенкова,  и  доступ  туда  разрешен  лишь  членам  его  семьи  и  приглашенным  им  лицам.  По  указанию  товарища   Лощенкова  на  дачу  была  проведена  асфальтовая  дорога  с  установленным  шлагбаумом  и  круглосуточным  постом  милиции.  По  его  же  указанию  было  перекрыто  движение  по  реке.   Да….  Все  было,  как  триста  лет  назад,  в  допетровские  времена,  когда  какого-нибудь  боярина  назначали  воеводой  в  город  «на  кормление».  Полагаю,  что  товарищ  Лощенков  был  не  самым  наглым  из  воевод,  он  только  построил  себе  на  народные  деньги  каменный  дворец  на  берегу  реки,  да  дорогу  к  нему,  лучшую  в  области,  да  речку  прозрачную,  да  несколько  гектаров  соснового  бора  прихватил,  чтобы  людишки  не  мешали  грибочки  собирать  и  думать  об  их  судьбах.  А  ведь  мог  бы  всех  на  барщину  посадить,  и  пороть  по  субботам  на  центральной  площади  особенно  отличившихся  горожан  и  горожанок.  Как  просвещенный  воевода  он  этого  не  делал,  о  чем  теперь  очень  жалел.  Ведь  если  своевременно  выбивать  из  задницы  мятежный  дух,  то  и  митинговать  бы  никто  не  стал.
           Сотрудник  органов  закончил  свою  познавательную  речь  предложением  немедленно  покинуть  запретную  зону  и  вернуться  обратно,  в  противном  случае  он  будет  вынужден  конфисковать  у  нас  и  лодку  и  ружье,  и  для  убедительности  похлопал  рукой  по  кобуре  пистолета.  Спорить  с  пистолетом  было  бессмысленно,  и  мы  вынуждены  были  спуститься  вниз  по  течению  к  автобусной  остановке  -  исходной  точке  нашего  путешествия.  Путешествие  закончилось  не  начавшись.
          Когда  я  рассказывал  о  неудавшемся  путешествии  -  сразу  почувствовал  симпатии  зала.  Зал  меня  поддерживал  одобрительными  выкриками,  смешками,  в  смешных  моментах  рассказа,  и  аплодисментами.  Я  почувствовал  контакт  с  залом,  какой  мне  удавалось  достичь  со  своими  студентами,  и  решил  закрепить  материал,  подняв  тему  поликлиник  и  больниц.  Тема  очень  выгодная  для  моего  выступления.  В   семисоттысячном   городе  было  всего  несколько  поликлиник  и  больниц ,  построенных  от  тридцати  до  шестидесяти  лет  назад.  В  поликлиниках  были  многочасовые  очереди,  больницы  были  переполнены.  Одна  из  больниц  была  построена  еще  во  время  первой  мировой  войны   и  отличалась  тридцатиместными  палатами.  Мне  довелось  лежать  в  такой  палате  после  операции  аппендицита.  Зная,  в  каком  критическом  положении  находится  медицина  в  городе,  коммунистические  князьки  решили  проблему  радикально.  Они  построили  современную  поликлинику  и  больницу  с  импортным  оборудованием,  с  одно  и  двухместными  палатами    на  пару  сотен  человек,  для  сотрудников  обкома,  горкома  и  райкомов  партии,  так  как  на  строительство  медицинских  учреждений  для  всех  у  них  денег  не  было.  История  про  строительство  обкомовской  больницы  ни  для  кого  не  была  секретом.  Об  этом  говорили  с  друзьями  на  кухнях,  шептались  в  курилках  на  работе,  но  дальше  этого  не  шло:  начальству  видней.  Но  не  учли  краснопузые  князьки  ветра  перемен.  И,  когда  с  трибуны  партийного  собрания  низовой  партийной  организации,  прозвучали  слова  осуждения,  зал  взорвался.  Громы  и  молнии  летели  на  головы  коммунистических  воров.  Еще  бы,  если  их  осудили  с  трибуны  партсобрания,  значит  можно  топать  и  освистывать.
          Я  решил,  что  пришла  пора  резолюции,  и  предложил  решение  собрания  из  нескольких  пунктов:
          -   реквизировать  дачу  Лощенкова  и  устроить  там  санаторий  для  детей-инвалидов;
          -   передать  в  общее  пользование  обкомовскую  поликлинику  и  больницу;
          -   лишить  власти  проворовавшихся  коммунистических  вождей,   для  чего  закрыть  обком,  горком  и  райкомы  партии;
          -   всю  власть  в  городе  передать  доныне  безвластным  Советам,  включив  туда  лидеров  «Народного  фронта».
          И  тут  произошло  то,  чего  я  никак  не  ожидал.  Я  перестал  чувствовать  зал.  Как  будто  между  мной  и  залом  опустилась  звуконепроницаемая  стеклянная  перегородка.  Мы  видели  друг  друга,  но  не  слышали  и  не  понимали.  И  только  много  позже,  я   понял,  что  произошло.  Несколько  поколений  советских  людей  были  воспитаны  на  том,  что  партия  -  основной  жизненный  стержень  нашей  страны,  а  Ленин  ее  идеолог.  Партия  ведет  страну  курсом,  завещанным  великим  Лениным.  Мы  говорим  партия,   подразумеваем  -  Ленин,  мы  говорим  Ленин,  подразумеваем  -  партия.  Партия  наш  рулевой.  Ленин  в  твоей  судьбе,  в  каждом  счастливом  дне.  Ленин  в  тебе  и  во  мне.  Эти  слова  кричали  с  плакатов,  пелись  в  виде  песен.  Они  вбивались  в  наши  головы,  едва  мы  начинали  что-то  понимать,  в  яслях,  в  детских  садах,  в  школах,  в  институтах,  на  производстве,  в  армии.  Они  были  запрограммированы  в  нас  на  генетическом  уровне.  В  каждом,  сидящем  в  зале,  члене  партии  сидел  маленький  Ленин,  осколком  кривого  зеркала,  как  в  сказке  «Снежная  королева».  Поэтому  год  назад  освистали  Сахарова.  Поэтому  от  меня  отвернулись  мои  коллеги,  знавшие  меня  пятнадцать-двадцать  лет.  Если  бы  я  предложил  в  решение  собрания  только  первые  два  пункта,  отнять  и  поделить,  то,  скорей  всего,  собрание  их  приняло  бы.  Но  я  замахнулся  на  святое…   
          Я  понял,  что  сегодня  я  проиграл,  и  сейчас  меня  публично  высекут.  В  принципе,  к  такому   сценарию  я  был  готов.  Пожалуй,  сегодня,  надо  было  бы  остановиться  на  первых  двух  пунктах.  Когда  слишком  широко  шагаешь,  можно  порвать  штаны.  А  победа  была  так  близко.  Как  меня  поддерживал  зал,  когда  я  говорил  о  незаконном  отчуждении  реки,  соснового  леса,  о  строительстве   обкомовской  больницы,  воровстве  чиновников!  Пока  я  раздумывал  о  причинах  поражения,  за  трибуну  выскочил  прыщавый  из  райкома  и  начал  орать  на  Воронина,  как  он  допустил,  что  в  партийную  организацию  института,  элиту  советской  науки,  пробрался  откровенный  враг  советской  власти.  Воронин  спокойно  ответил,  что  Рябинин  не  является  членом  партии,  это  собрание  открытое,  и,  в  соответствии  с  уставом,  каждый  сотрудник  института  имеет  право  выступить  и  изложить  свою  точку  зрения  на  происходящее  в  стране.
          Инструктор  понял,  что  промахнулся,  и  угрожающе  обратился  к  директору :
          -   В  программе  вашего  собрания  написано,  что  выступавший   сейчас  человек  является  заведующим  лабораторией.  Как  вы  могли  назначить  на  руководящую  должность  человека  с  враждебной  нам  идеологией?  Завтра  же  на  его  месте  должен  быть  член  партии,  правильно  понимающий  линию  партии  в  настоящий  момент.
          Директор  тоскливо  посмотрел  на  инструктора:
           -   Это  невозможно.  Лаборатория  Рябинина,  и  лично  он,  завязаны  на  разработке  новой  микросхемы,  идущей  по  госзаказу.  Его  увольнение  сорвет  плановые  сроки  разработки.
          Но  инструктор  не  сдавался:
          -   Хорошо,  даю  Вам  месячный  срок,  чтобы  подыскать  ему  замену  и  исключить  из  процесса  разработки.  Беру  это  дело  на  контроль.
          Я  не  выдержал  и  рассмеялся.  Неожиданно,  мне  припомнилась  рассказанная  отцом  история,  как  в  двенадцать  лет  на  школьном  собрании,  по  указанию  старшей  пионервожатой  и  секретаря  комсомольской  организации  школы,   он  «громил»  учителей-троцкистов.  После  чего  их  уволили  и  арестовали.  Это  было  в  начале  тридцатых  годов.   За  шестьдесят  лет  Советской  власти  ничего  не  изменилось.
          На  следующий  день  я  начал  поиск  помещения,  которое  можно  было  бы  арендовать  для  размещения  кооператива.  Целый  день  ко  мне  заходили  коллеги,  из  тех,  кто  присутствовал  на  собрании.  Все,  с  небольшими  модификациями,  говорили  одно  и  то  же:
          -   Ты  прости,  старина,  что  не  поддержал  вчера,  но  у  тебя  кооператив,  свои  компьютеры.  Ты  собрался  и  пошел,  и  плевал  на  этих  партийных  идиотов.  А  куда  мне  деваться?    Да  меня  с  такой  характеристикой  даже  в  дворники  не  возьмут. 
Были,  правда,  и  другие  высказывания:
          -   Эк,  тебя  вчера  занесло.  Отобрать  власть  у  партии,  которая  добыла  ее  в  революционной  борьбе.  Да,  если  б  был  Сталин,  тебя  бы  сразу  к  стенке,  без  суда  и  следствия,  как  врага  народа. 
А  потом  потянулись  какие-то  незнакомые  личности  со  своими  проблемами  и  с  просьбами  о  помощи.  Эти  люди  были  не  из  нашего  института,  но  и  до  них  дошла  молва  о  моем  выступлении.  Я,  сейчас,  не  помню  ни  одного  лица,  из  приходивших  ко  мне  людей,  но,  помню,  что  все  они  были  отмечены  одной  печатью  -  печатью  неудачника.  Усталые  лица,  потухшие  глаза,  и,  хотя  эти  люди  шли   за  помощью,  в  их  глазах  не  было  надежды.   За  несколько  дней  они  так  загрузили  меня  своими  проблемами,  что  я  физически  чувствовал  на  своих  плечах  вес  человеческой  боли  и  страданий.  Но,  чтобы  рассказать  на  митинге  «Народного  фронта»  об  этих  людях,  и,  с  помощью  гласности,  попытаться  им  помочь,  надо  было  сначала  вникнуть  в  каждую  из  проблем,  досконально  изучить  все  документы  по  теме:  может,  еще  не  исчерпаны  судебные  методы  борьбы. 
          И  тут  я  понял,  что  на  двух  стульях  усидеть  невозможно.  Невозможно  было  тянуть  кооператив  и  заниматься  политической  деятельностью.  Надо  было  выбирать.  И  я  выбрал  синицу  в  руках.  На  дверях,  пока  еще  моего,  кабинета,  я  повесил  объявление,  что  принимаю  только  по  вопросам  лаборатории  и  кооператива,  и  начал  готовиться  к  автономной  работе  кооператива  и  завершению  деятельности  в  институте.
          Прошел  месяц.  Мы  продолжали  отладку  различных  вариантов  топологии  злополучной  микросхемы.  Руководство  института  не  подавало  никаких  признаков  жизни:  ни  звонков,  ни  циркуляров,  как  будто  меня  не  было  вовсе.  Я  уже  решил,  что  «прыщавому»  сейчас  не  до  меня,  и  он  махнул  на  все  рукой.  Наконец,  мы  нашли  оптимальное  топологическое  решение,  и  институт  выпустил  опытную  партию  микросхем,  которые  прошли  испытания.
          Поздней  осенью,  когда  мороз  сковал  землю  и  закружились  первые  пушистые  снежинки,  позвонила  секретарь  директора  и  сообщила,  что  он  меня  больше  не  задерживает.  Можно  было  пойти  на  принцип  и  заставить  администрацию  уволить  меня  по  сокращению  штатов,  получив  при  этом  очень  неплохое  выходное  пособие,  но  я  посчитал  это  ниже  собственного  достоинства  и  написал  заявление  по  собственному  желанию  в  связи  с  переходом  на  должность  председателя  кооператива.   Директор  оценил  мой  жест  и  приказал  оформить  перевод  в  трудовой  книжке.  Вместе  со  мной  ушли  несколько  ведущих  специалистов  лаборатории.      После  нашего  ухода  лабораторию  закрыли.  У  института  не  было  средств  закупать  новые  персональные  компьютеры  и  приглашать  высококлассных  специалистов.
          Институт  закрылся  через  полгода,  не  выдержав  конкуренции  кооперативов  и  не  получая  государственных  заказов.  Государство  было  не  в  состоянии  поддерживать  науку  и  производство.  Закрывались  институты,  стояли  заводы  и  фабрики.  Страна  ничего  не  производила,  за  бесценок,  распродавая  то,  что  было  произведено  за  предыдущие  годы.  Через  девять  месяцев,  в  августе  следующего  года,  случился  ГКЧП,  который  народ  не  принял.  Путч  был  организован  так  же  бездарно,  как  и  все,  что  делали  коммунисты  последнее  время.  Он  был  легко  и  быстро  подавлен.  Ровно  через  год,  произошло  все,   что  я  предлагал  на  собрании,  при  этом  еще  коммунистическая  партия  была  объявлена  вне  закона.

                Декабрь  2018 года