Женщины на войне

      Прошло уже почти три четверти века с того времени, как советский народ победил фашистов.

      Мы не можем забыть нищету, голод, холод в те года, не можем забыть отвагу и мужество великих бойцов… Не стоит забывать и самые обыкновенные подвиги. Такие, какие обычно забываются. Такие, которые важно помнить.

      Воспоминания женщин-ветеранов и женщин, которых застало то самое ужасное время.

      «В годы войны я, шестнадцатилетняя девочка, научилась управлять трактором. Мужчин в деревне не осталось — остались только женщины, которые делали всё для победы. Я помню, как мы работали днями и ночами. Я помню, как мы засыпали прямо рядом с тракторами. Спали всего несколько часов и вновь брались за работу. Только представьте: взрослые женщины уходили на фронт, а за старших в семье оставались совсем юные девочки. Уже в одиннадцать лет на тебе висит всё хозяйство, а вместе с ним и все младшие братья-сестры. И вместо сладкой побудки мы вставали в четыре часа, чтобы успеть покормить птицу, выгнать корову на пастбище, приготовить еду и всех накормить, ну, а уже потом следовало бежать на общественные работы. Я помню, как девчонки по несколько человек впрягались в плуг, чтобы вспахать огромное поле. Тогда ведь лошадей не было — всех на фронт переправили. Уже будучи бабушкой, я рассказываю всё это своей внучке — а она только плачет, плачет…»

      «Тебя ничего не может остановить, когда стремишься к цели. А сердце не позволяет. Боится. Боится, что ты нажмёшь на спусковой крючок. И бесчеловечно это, и неправильно. Ничего не может, понимаете? А надо. Никому нельзя позволять умереть за тебя, если ты не смог принести какой-то помощи. Вот и тогда мы не имели права отступать. Приходилось задерживать дыхание, как пловцам! Иначе раскроют, тогда всё пропало. Это было роскошно. Нужно было действовать без промедления. И во второй раз, когда враг появился в поле зрения, я взяла себя в руки. Хорошо его видела через оптический прицел… А это, все-таки человек. И страшно, и мерзко. А приходилось. Правда, не сразу получилось. Не дело это — ненавидеть и убивать. Убеждали себя… Уговаривали»

      «Ценились не только отважные бойцы. Ценились в то время и медики. Приходилось вытаскивать раненых прямо с поля боя. Немцы бьют, огонь не прекращается. Они не мертвы, они живы, ранены. И внезапно из траншеи показывается одна, и затем другая девчонка… Те самые медики, которые и перевязывали, и оттаскивали раненых, и даже немцы потеряли дар речи на некоторое время. К вечеру уже все девчонки были ранены, а спасли они от силы двух-трех человек. И им даже не награды важны были. Чтобы их получить, нужно было спасти бойца вместе с его личным оружием. А в медицинском батальоне сразу так и спрашивали: «С оружием?». И автомат, и пулемет, и винтовку — все приходилось тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один: «О представлении к награждению за спасение жизни солдат»: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием — медаль «За боевые заслуги», за спасение двадцати пяти человек — орден Красной Звезды, за спасение сорока — орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти — орден Ленина. А чего стоило спасти хотя бы одного…»

      «В те времена другие были люди. Другие, совершенно. Таких людей, да и времён, конечно же, не будет… Что же творилось у нас в сердцах! Это и надежда, и вера в свой народ, в наше общее будущее. И как не почувствовать большее, чем просто счастье, особенно когда командир сказал нашему полку ложиться под знамя… Мы стояли и плакали. У каждого, у каждого, были слезы на глазах. А у Ленки, моего боевого товарища, была температура. И вы не поверите! После такого она выздоровела! Уже на следующий день она была совершенно здорова. Вот такое потрясение души…»

      «Тринадцать лет мне было тогда. И впервые началось это женское… Было больно где-то внизу живота. Тянуло… Я не знала, что это. Никто мне не объяснял. Перепугалась и как закричу:

      — Меня, кажется, ранило…

      С нами был фельдшер. Он сразу же побежал ко мне и начал расспрашивать:

      — Куда именно? Где больно?

      — Не знаю, не знаю… Внизу, больно…

      Он осмотрел меня и всё понял. Как отец мне всё рассказал и объяснил. И после войны, знаете, снятся один и те же сны — как отказал автомат или как поражает пуля… И когда проснешься, даже понять не можешь: ты все еще там, или уже здесь?»

      «Только на фронте понимаешь, настолько для тебя ценна собственная жизнь. Насколько она важна, сколько в ней смысла! И мы научились её ценить — дни, часы, минуты. Да что говорить! Секунды! Тогда особенно, когда на твоих глазах убивают товарищей, друзей, любимых… Понимаешь: нужно успеть сделать всё. Нужно, чтобы это не повторилось. Проснулась тяга к жизни… Такая невероятная, что прямо идёшь к своей цели, ничего не замечая на своем пути. Мы научились ценить жизнь… По-настоящему научились…»

      «И вы только можете поверить… Осознать, что главная награда — это не медальки всякие с орденами, и даже не возвращение домой к родным (хотя и этого хотелось сильно), а победа нашей страны на фашизмом. Понимаете? Без этого не было бы и нашего будущего. Не было бы всего прежнего, это было бы не то… Вера укрепляла нас. Давала столько сил! Единственное, ради чего мы и жили. Ничего важнее этого нам тогда не казалось…»

      «Ноги исчезли… Пришлось спасать меня прямо в лесу. Отрезать пришлось в самых примитивных условиях. Меня положили на что-то вроде стола, на какую-ту поверхность. Даже йода не было продезинфицировать. И простой пилой пилили ноги… Обе ноги… За несколько километров в другой партизанский отряд поехали за этим несчастным йодом, я лежу на столе. Без наркоза. Вместо него — бутылка самогона. А вместо обычной столярной пилы ничего не было. Ею и резали. Был один хирург, который говорил про меня, а его слова мне передали другие врачи: «Я кланяюсь ей. Я оперировал множество мужчин… Но не было такого, чтоб не вскрикивали. А от неё — ни звуку». Я не могла себе такого позволить. Я держалась… Я привыкла быть сильной»

      «В двадцать лет я была награждена медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды, в двадцать два — орденом Отечественной войны второй степени. А ребята, когда приходили к нам, только удивлялись. Даже не завидовали, нет. Смотрели так укоризненно, высокомерно, унизительно даже. С насмешкой спрашивали: «А за что ты получила медали?» или «А ты в бою-то вообще была?». Приставали со всякими глупыми шуточками. И одного такого я позже, многим позже, перевязывала под обстрелом, на поле боя, у него была отбита вся рука… Перевязываю руку, и он шепчет: «Сестренка… прости за то, что я тогда тебя обидел».