Девятый всадник-2. Глава 11

Глава 11
Санкт-Петербург, январь 1800 года
«Странно, как какие-то мелочи могут обрушить тебя в пропасть или поднять в горние выси», - записал Кристоф в очередную свою бессонную ночь, когда в царство сна его смог бы проводить только опий. От сего средства он пока старался воздерживаться — и поэтому терпел пытки бессонницей, головной болью и тоской. Хотя и чувствовал, что долго не потерпит.
Мелочи? Действительно ли это мелочи? Речь же все-таки шла о его спутнице жизни. Предполагаемой. И о слове чести, которое он так опрометчиво дал своему собрату по Rose und Kreutz.
Изольда Белорукая вдруг оказывается Изольдой Белокурой, и наносит ему те же раны. Любящая оказывается любимой.
«Она тоже хочет, чтобы я из-за нее умер?» - спрашивал Кристоф себя в полубреду, глядя в зеркало. - «Не много ли эти рыжие ведьмы на себя берут?»
Вера в то, что Бренда и Дотти не имеют между собой ничего общего, кроме полуиллюзорного внешнего сходства, постепенно испарялась. И строки сожженного письма приходили ему на ум. «Не ищи меня», - сказала одна. Другая лишь расхохоталась ему в лицо.   
Стоило забыть об этой глупой девчонке. Правда, Рибопьер уже приходил с извинениями вчера. Кристоф при виде своего «сквайра» и адъютанта слабо усмехнулся.
-Простите, Ваше Сиятельство, я, право, не знал, что нанесу вам этим такую рану...
«Собственно, наверное, правда, что его отец не был никаким швейцарским патрицием, а простым куафером или камердинером — или что там говорят?» - вспомнил Кристоф слухи, которые так любили рассказывать все те, кто гордился знатностью своей крови. Он этим слухам возмущался, но нынче, глядя на смазливое личико юного подчиненного, подумал, что так унижаться может лишь низкорожденный.
-Увольте, - холодно проговорил граф. - Все это мелочи, я вас не виню. Ступайте, вас, верно, дела ждут.
Саша, впрочем, помедлил на пороге, никуда не уходя.
-Простите и мадемуазель Бенкендорф, пожалуйста... - начал он.
-Ступайте вон», - холодно произнес Кристоф. - И впредь не влезайте туда, куда вас не просят.
Рибопьер ушел так быстро, что даже не успел вспомнить, что его, вообще-то, оскорбили, и за такие слова требуется сатисфакция.
Третьего дня, помнится, когда еще были силы, граф Кристоф смог сочинить письмо с просьбой о разрыве помолвки. На сочинение его он потратил несколько часов, стараясь, чтобы ни одна фраза не показалась бы Доротее оскорблением. «Людям со столь несхожими характерами нельзя быть вместе», - упомянул он. Письмо поначалу он не отправил, а подумал, что неплохо бы объясниться лично. И отправился в Смольный. Там, по каким-то причинам, к нему явилась не Дотти, а ее старшая сестра, блеклая тощая блондиночка, чем-то похожая на Юлию Крюденер, невеста графа Шевича, кавалерийского генерала в летах.
- Моя сестра не захотела бы вас видеть, - сказала она уклончиво, после обязательных приветствий.
-Я и не надеялся, - в тон ей отвечал Кристоф. - Не могли бы вы передать ей послание?
 Мария молча взглянула на конверт, но брать его не спешила. Понизив голос и оглянувшись на дверь, она произнесла:
-Ваше Сиятельство, мне хотелось бы сказать вам, что ждать ответа не следует. Взгляд его вынудил девицу продолжать:
-Доротея поклялась, что никогда не перестанет флиртовать и посещать балы. А если ей прикажут вам отвечать, то она напишет вам, как врагу. И вообще, она вас больше не любит и вы нужны были ей для того, чтобы выбраться из монастыря...
-Я понял, - сухо проговорил Кристоф. - До свидания, мадемуазель Бенкендорф.
Последняя фраза, произнесенная сестрой его невесты, его особенно ранила. Нынче он вспоминал ее. «Я всем им был нужен для какой-то цели. Бренде — чтобы выбраться из Вандеи, да еще не эмигранткой, а мученицей. Этой девице — чтобы выйти из опостылевшей школы. Никому я был не нужен сам по себе. Наверное, и впрямь во мне чего-то не хватает...»
Он старался не думать о том, передала ли Мария письмо своей сестре. О том, как восприняла весть Доротея — он догадывался, впрочем, что она наверняка обрадовалась, ведь ей подарили свободу, или, напротив, слегка огорчилась, весь быть брошенной невестой не так льстит самолюбию, как самой отказаться от жениха. О том, что будет дальше. Как на него посмотрит Одиннадцатый рыцарь — ведь он дал ему клятвенное обещание. Не сочтет ли он это отступничеством? Но в письме все прописано четко. И граф был готов объясниться перед своим несостоявшимся тестем с полной убедительностью. Скажет, что его дочь чрезвычайно юна, неопытна, и ей еще требуется воспитание. Даже фразу придумал: «Увы, я не обладаю способностями наставника и не рискну взять на себя ответственность по воспитанию Доротеи...» Потом подумал, что фраза покажется дерзкой и трусливой одновременно. И какому же отцу понравится, когда его дочь обвиняют в легкомыслии? К тому же, довольно непросто будет отменять все за полтора месяца до назначенной даты венчания. Еще и слухи поползут дурацкие, и перед государем ответ держать — что ж он назначенную им невесту отвергает, неужто замышляет против Павла что-то?
«Наверное, опий все же нужен», - подумал Кристоф, уже увидев, как тьма за окном начала медленно развеиваться, небо постепенно серело, впуская позднюю зимнюю зарю. - «Так дело дальше не пойдет».
Перед глазами у него все сливалось и плыло. Смутные тени словно бы выходили из углов. Он прилег на канапе и закрыл глаза, погружаясь в тягостную дремоту — не сон. Из нее его вывел голос слуги:
-Ваше сиятельство, сестрица к вам. Баронесса Катарина.
-Что ей нужно?»- спросонья подумал Кристоф. - Неужели прознала про мои намерения?
-Впускай, - сказал он вслух слабым голосом, даже не подумав привести себя в порядок.
-Боже мой, Кристхен, ты до сих пор в постели? - спросила баронесса Фитингоф.
-Какой же ныне час?
-Уже одиннадцать! - воскликнула она. - Тебе что, не ко службе?
-Сегодня плац-парад. А я от них свободен по повелению Государя.
Катарина принялась по-хозяйски оглядывать кабинет.
-Я не знаю, успеем ли мы здесь с ремонтом, но, полагаю, в твоей половине все может оставаться как прежде...- деловито проговорила она, оглядывая потолок. - Впрочем, здесь можно нанести новую краску и поменять обои.
-Зачем? - спросил граф, подходя к зеркалу. Так как спал он немного и в одежде, то выглядел попристойнее, нежели обыкновенно выглядит только что вставший с постели человек.
-Как же, ты же приведешь сюда жену...
-Возможно, тебе уже известно, Катхен, что никого я сюда приводить не собираюсь, - резко оборвал ее Кристоф.
Сестра посмотрела на него так, что сразу стала напоминать их общую мать. Несмотря на то, что обычно это сходство было не столь очевидным.
-Что произошло? - твердо спросила она. - Всплыл какой-то скандал?
Менее всего Кристофу хотелось рассказывать сестре обо всем произошедшем на балу. Впрочем, она сама все видела. Должна помнить. Об этом он ей и напомнил нынче.
-Я думала, ты гораздо взрослее и опытнее, - произнесла сестра. - Сейчас ты ведешь себя как мальчишка. Ах, обидели, что на тебя не посмотрели...
-Вижу, мадемуазель Бенкендорф настолько обаятельна, что ее чары распространяются и на дам, - усмехнулся Кристоф. Сил злиться на младшую сестру у него уже не было. И прогонять ее тоже.
-Кристхен. Она ребенок. Сирота, - возразила баронесса Фитингоф. - Будь к ней снисходителен.
Ответом ей послужила усмешка. Молодая женщина пришла в отчаяние — брат, оказывается, уже принял решение внутри себя. А когда Кристоф что-то решает, то это раз и навсегда. Ее усилия посредницы окажутся бесполезными.
-Ей же и лучше, - проговорил он деланно-безразличным тоном. - Доучится. Побывает на всех балах, какие хочет. Найдет себе жениха по склонности и нраву...
-Братец! - воскликнула в нетерпении Катарина. - Неужели ты не понимаешь, что своим отказом скомпроментируешь ее? Пойдут разговоры, будто с ней что-то не так...
-О четырнадцатилетнем ребенке? Эти разговоры будут порочить, прежде всего, самих сплетников, - оборвал ее граф. - Кроме того, я предвижу подобное и готов дать исчерпывающие объяснения своему отказу.
-Не забудь, кто устраивает этот брак, - выложила свой последний аргумент сестра, всплеснув руками. - С ними ты как будешь объясняться?
-А это уже мое дело, - Кристоф отвернулся от нее. - К тому же, как ты знаешь, в деле объяснений с государем я имею довольно большой опыт.
-Но ведь все уже устроено... - молодая женщина чувствовала себя растерянной. Она, честно говоря, хотела брака своего любимого брата, и была рада видеть достойную невесту. Пусть и столь юную. Но Катхен сама венчалась в пятнадцать лет, а в шестнадцать уже стала матерью. И в Доротее нынешней узнавала себя тогдашнюю. Поэтому ее ужасало желание брата отказаться от свадьбы с мадемуазель Бенкендорф на том только основании, что девушка, впервые выйдя в свет, решила насладиться им по полной.
-Как устроено, так и расстроится, - пожал плечами Кристоф.
-Если ты так непреклонен, то подумай, может быть, имеет смысл свадьбу отложить? - спросила у него Катарина после некоторого молчания.
Граф ничего не отвечал. Он поднялся с постели, позвонил своему слуге, а потом ушел переодеваться, словно не замечая сестру. Ему казалось, будто бы она должна сама понять намек и уйти. Но забывал о том, что фирменное ливеновское упрямство перепало и этой доброй молодой женщине. Катарина сдаваться не желала.
Через четверть часа Кристоф снова явился к ней, одетый к выезду.
-Не желаешь ли отобедать со мной? - спросил он сестру как ни в чем не бывало.
-Благодарю, я не голодна. Кристхен, - обратилась к нему Катарина. - Повторяю, отложить свадьбу не вопрос, если невеста тебе кажется слишком юной для своих будущих супружеских обязанностей. Конечно, это тоже будет хлопотно, но лучше уж так...
-Катхен, - в тон ей, совершенно спокойно отвечал брат. - Уже поздно. Я написал ей, что расторгаю помолвку со своей стороны.
Повисла длинная пауза. Кристоф спокойно натянул на руки желтые лайковые перчатки, приказал подавать верхнее платье и выжидательно смотрел на сестру, ожидая, что и она нынче соберется уезжать. Но та вознамерилась остаться здесь. «Ну и пусть остается», - решил граф. - «Пусть хоть ночует. Она мне не помешает, если, конечно, будет молчать...»
-Она тебе что-то ответила? - наконец решилась разрушить молчание Катарина. - Или кто-то еще? Государыня? Ее отец?
Он пожал плечами.
-Очень может статься так, что она не читает от меня писем», - проговорил он. - «Чтобы не отвечать мне, как врагу.
-Почему как врагу? - вдруг спросила она.
-Потому как она сама сказала, что я ей потребен только для того, чтобы бросить учебу на законных основаниях. И что ей безразличны мои чувства. Даже более того, они ей смешны, - голос Кристофа внезапно дрогнул.
-Откуда же ты все это знаешь? - изумленно произнесла его младшая сестра, внутренне возликовав: ну наконец-то брат перед ней открылся! Она предвидела это, знала, что стоит проявить настойчивость и непреклонность, как он ей расскажет о своих чувствах.
Графу пришлось поведать ей о Марии Бенкендорф. Катарина спокойно выслушала его и произнесла:
-И ты ей поверил?
-Поведение Доротеи, увы, только подтверждает ее слова, - произнес Кристоф, сам ругая себя за мягкотелость. Он уже сделал то, что должен и что подсказывала ему совесть. Нет, началось женское, липкое участие, под которым скрывалось стремление сломить его волю и навязать свои взгляды. И он поддался этой хитрости как мальчишка.
Опять вспомнилось: тогда он не дослушал Жиля Монтегю, пытавшегося ему что-то про Бренду объяснить. Если бы на месте былого друга оказалась его, Кристофа, сестренка, он, небось, простил ее и понял. Она бы не мытьем, так катаньем заставила бы это сделать.
-Тебе еще не ясно? - Катарина тоже начала терять терпение. - Старшая из девиц Бенкендорф завидует сестре страшно.
-Разве так? - усмехнулся Кристоф, не веря ее словам. - Мне показалось, напротив, ограждает сестру от нежелательного замужества.
-Ограждать-то ограждает, только для того, чтобы заступить на ее место.
-Что за чушь, - грубовато проговорил граф, выходя на порог. - Ты всегда видишь то, чего нет. Сестра передала мне ее слова, только и всего.
-Ты так уверен? - произнесла Катарина. - Я-то думала, что ты менее доверчив. У нее явно есть выгода в том, чтобы так говорить.
-На что же она надеется? Что я возьму в жены ее?
Баронесса Фитингоф надолго задумалась. А потом с легкой улыбкой произнесла:
-Именно на это и надеется.
-С чего бы? У нее же сговор с Шевичем.
-А теперь сравни себя и этого ее жениха, - тихо произнесла Катхен с легкой улыбкой на устах. - Не ручаюсь, что я бы на ее месте не поступила так же.
-Смешно, - Кристоф отвернулся и начал спускаться вниз. Досада на сестру у него только увеличилась.
-То есть, ты так ее любишь и ценишь, что веришь слухам, пущенным каждой встречной о ней? - раздался  голос Катарины у него за спиной, лишь только он был готов переступить порог. Сани уже подали. Он собирался заехать за Долгоруковым и вместе отправиться в какое-то веселое место. Друг его в сих местах разбирался весьма хорошо.
-Мария - не первая встречная, а вообще-то ее сестра, - отвечал весьма досадливо Кристоф.
-Наверное, ты прав и тогда тебе и впрямь лучше на Доротее не жениться, - продолжила Катарина, принимая из рук лакея свою соболью шубу и выходя с братом со двора. - Если ты, вместо того, чтобы защищать ее от недоброжелателей, встаешь на их сторону из-за каждой мелочи.
-Твои сани уже готовы? - беспечно произнес Кристоф. - А то я мог бы тебя подвезти.
-Нет, спасибо, - сухо произнесла молодая женщина, ступая к своему экипажу, который стоял, ожидая ее. Кучер знал, что барыня редко задерживается во время визитов.
...Так они распрощались на время. Настроение веселиться у графа, впрочем, пропало. К тому же, до князя Петра наверняка дошли слухи о размолвке с невестой, и тот будет его допрашивать эдак доброжелательно, а потом скажет, как всегда: «Да забудь об этом». Слова сестры он признал жестокими, но справедливыми. Она права. Дело в его эгоизме. А люди и впрямь готовы говорить про кого угодно, лишь бы опорочить...
Уже подъезжая к дому князя, Кристоф вдруг почувствовал, что зря написал свое письмо. Очень зря. Вспоминая строки из него, он был готов залиться краской следа. Слова достойны, разве что, сопливого мальчишки, ровесника той же Дотти, охваченного первой влюбленностью и внезапно убедившегося, что его чувства не взаимны. Оставалось надеяться, что девушка не показала это послание ни императрице, ни своему отцу. Скорее всего, так оно и вышло, ибо никто из сих особ с ним до сих пор не разговаривал по поводу его намерений.
Час был не поздний — пятый пополудни. Значит, в монастыре уроки уже закончились, но к ужину и сну девиц еще не приглашали.
-Поворачивай к Смольному, - проговорил Кристоф в спину кучера.

CR (1829)
...Что ж, тем, что моя свадьба все-таки состоялась, я обязан своей сестренке. Если бы вмешалась матушка, то, возможно, моей женой стала бы какая-нибудь другая женщина, или я бы повторил путь своего дяди и оставался бы холостяком до сих пор.
Мое явление в Смольном создало такой переполох, что я подумал, будто наша история известна всем и каждому в сем заведении. Старшая из девиц Бенкендорф благоразумно решила не являться мне на глаза, а ее я, помнится, ожидал увидеть первой. Меня провели в какую-то комнатку, не в ту, в которой мы обычно виделись с Дотти. Мадам Лафон, встретившая меня там, поговорила со мной заискивающим тоном, призывая простить юную глупость, говоря, что Доротея вовсе не такова и ныне горько раскаивается, так горько, что уже опасаются за ее здоровье.
Я молча выслушал пожилую даму.
-Конечно же, ей было проще выразить свои мысли на бумаге, - проговорила начальница Смольного монастыря. - Поэтому я передаю вам послание вашей невесты.
Я принял в руки свернутое в четверть письмо, не запечатанное, заметно помятое.
-Где же сама мадемуазель Бенкендорф? - спросил я, не торопясь его раскрывать. - Надеюсь, ваши опасения касательно ее самочувствия не оправдались?
-Признаюсь честно, Ваше Сиятельство, мы покамест не оповестили ее о вашем прибытии. Да и потом, ей нужно подготовиться... - заговорила мадам де Лафон. - Но она непременно придет к вам, если вы пожелаете ее видеть.
-Простите, но я за тем и приехал сюда, - проговорил я несколько раздраженным тоном.
-Конечно, конечно, - засуетилась начальница института, так, что мне стало уже жаль ее. Очевидно, государыня и заодно мой будущий тесть выместили на ней все раздражение поведением подопечной. - Я прикажу позвать сюда вашу невесту.
-Подождите, пожалуйста, - опередил я ее, открывая письмо.
Помню его хорошо. Половина слов была размыта каплями слез, падавших из глаз моей суженой, но общий смысл можно было отлично разобрать. «Впредь я всегда буду вас слушаться...» «Я очень огорчена тем, что нанесла вам такую рану...», «Столь печально...», «Скажите мне, как исправиться, и я вам с удовольствием повинуюсь». Я сам плохо вчитывался в эти слова. Перед моими глазами живо представился образ невесты, которую, очевидно, заставили писать про «безусловное повиновение» под страхом наказания или немилости. Оттого-то и слезы, из-за которых девушка наделала столько клякс. Я снова подумал, что зря вообще сюда приехал. Досада на Катхен сделалась нестерпимой. Все из-за нее... Небось, сейчас ее притащат за руки, вот эта старая дура Лафон, и еще какая-нибудь из местных постных рож, и под двойным конвоем девочка повторит сдавленным голосом все то, о чем писала, не поднимая глаз, дабы никто не увидел, что они красны от постоянно льющихся слез.
Через несколько минут дверь распахнулась. Дотти стояла на пороге, не решаясь пройти далее. Она была одна, без сопровождающих, что обнадеживало. Впрочем, не сильно. И глаз она не опускала, а смотрела на меня внимательно, дожидаясь, пока я что-нибудь скажу.
-Mon Dieu, Christophe, c';tait trop triste pour vous... - пролепетала она, наконец.
Выглядела Дотти и впрямь неважно. Моя жена относится к тем людям, самочувствие и настроение которых можно легко прочесть на лице. И я отлично видел, что ей неважно. Она тоже не спала ночами. Это бледное личико без румянца, эти фиолетовые круги под запавшими глазами и потерявшие свой цвет губы говорили о ее переживаниях более чем красноречиво. Единственно, я не понимал, чем именно они вызваны — раскаянием ли, страхом, принуждением?
-Я прочел ваше послание, - проговорил я, жестом приглашая пройти ее поближе. Она повиновалась, и, зайдя, наконец, внутрь, присела на краешек кресла, словно готовая в любой момент вспорхнуть и убежать. Взгляд ее, вопросительный и наивный, побуждал меня продолжить.
-Скажите, написали ли вы его по своему почину или вам приказали? - спросил я.
-Моя сестра же вам сказала — если бы мне приказали вам писать, я бы писала вам как врагу, -  произнесла она, испугавшись затем, как видно, собственной дерзости.
Я улыбнулся. Мне ее находчивость пришлась по душе и послужила хорошим знаком.
-Так вот, Ваше Сиятельство, неужели мое письмо кажется враждебным? - спросила она.
-Вовсе нет, ma chere, - тихо проговорил я. - Мне оно кажется испуганным.
-Конечно же, - улыбнулась Дотти. - Я очень боялась вас потерять, когда его сочиняла. Право, я была обеспокоена тем, что вы так долго не едете, не отвечаете... Меня здесь уже все этим дразнят.
 Последнюю фразу девушка произнесла шепотом, словно поверяя мне какую-то важную тайну.
-Мадам де Лафон донесла мне, что вы были нездоровы, - с участием произнес я.
-У меня сердце кровью обливалось, - отвечала мне невеста очень серьезно, так, словно говорила не об умозрительном, а о реальном недуге. - А теперь оно обливается еще больше, как подумаю, насколько я вас расстроила.
В ее лице было нечто трогательное. Болезненно-трогательное. Я не мог этого проигнорировать. Лед, покрывший мою душу, начал таять, а всего-то надо было -  посмотреть в эти зеленовато-серые глаза.
Я уж не помню, как, но я совершил дерзость, заключив ее в свои объятья. Доротея вовсе не протестовала. И ей, очевидно, было плевать, если нас в таком положении застукает ее наставница. Еще мгновение — и наши уста соединились, и я почувствовал, что никуда уже ее не отпущу. Как сейчас помню, что пахло от ее волос лавандой, этим сухим, горьковатым, но в то же время нежным ароматом, а губы были упругими и прохладными.  И никаких признаний не понадобилось.
-Вы меня прощаете? - пролепетала девушка, когда мы оторвались друг от друга столь же внезапно, как соединились.
Я кивнул.
-Правда-правда прощаете?
-А вы разве не поняли? - усмехнулся я.
-И... у нас будет свадьба? - Доротею, как видно, действительно запугали. Но в отношении иного — того, что наш брак никогда не состоится. В том, что она все-таки меня любит и письмо сочинила не из-под палки, я был уверен.
-Конечно же.
Сколько за этот вечер я произнес это «certainement»!
От этих слов она кинулась мне на шею еще раз, но я ее аккуратно отстранил, напомнив о бдительности мадам де Лафон.
-Я вас обожаю! - воскликнула она. - Можно я буду называть вас Bonsi?
-Как?
Дурацкие светские прозвища были тогда — да и нынче — в ходу. Не знаю уж, из какого сора они рождаются, но факт остается фактом — и я не избежал участи быть заново окрещенным моей милой невестой. Через пару месяцев исполнится тридцать лет нашему браку, но я до сих пор «Бонси». Даже когда жена мною расстроена или недовольна. Причем Дотти вовсю называет меня так в переписке со своим братом, правда, тот достаточно умен для того, чтобы вслух все-таки называть меня по имени, которым меня крестили при рождении.
-Ну не называть же мне вас всегда si bon? - лукаво проговорила баронесса Бенкендорф.
-Я далеко не всегда бываю bon, - предупредил я ее.
-Не верю, - глаза ее зажглись, как два огонька, сделавшись совсем зелеными. Так зеленеют они у нее в трех случаях — во время восторгов физических и духовных, и во время слез.
-Но с вами, я разумеется, постараюсь почаще показывать себя с хорошей стороны, - заключил я.
-Знаете, я действительно больше так не буду, - сказала Дотти, внезапно задумавшись.
-Забудем об этом, - я произнес эту фразу таким тоном, что девица быстро перевела разговор на другую тему.
Но я-то знал, что никто из нас не забудет. И что рано или поздно выскажет, что причина всех наших проблем — подневольность нашего союза. Доротея припомнила это первой.
...Когда мадам де Лафон наконец-то явилась, она застала весьма идиллическую картину — два голубка, жених с невестой, мило болтают о пустяках, о том, кто будет моим посаженым отцом (конечно же, государь), кто с чьей стороны приедет на свадьбу. Впалые ее уста расплылись в довольной улыбке, и она немедленно проговорила:
-Непременно надо доложиться государыне!
После сей фразы я решил с невестой распрощаться, несмотря на ее бурные протесты, потому что опасался, что и Ее Величество сюда явится, дабы самолично убедиться в покорстве ее подопечной.
… Итак, после всех предшествующих недоразумений и сомнений 12 февраля лета Господня 1800 в приделе Зимнего Дворца я обвенчался с Freiin Катариной Александрой Софией Доротеей фон Бенкендорф.
Женщины любят говорить о свадьбах как о самых знаменательных в своей жизни событиях. Мужчины же обычно забывают о них благополучно. Я не исключение, поэтому буду краток.
Изначально венчание планировали в кирхе св. Екатерины на Невском, но так как на церемонии возжелала присутствовать императорская чета, то в спешном порядке свадьбу перенесли во дворец, привезя туда пастора, довольно скромного малого, настолько пораженного столь великой честью, оказанной ему, что спешно переписал проповедь, которая  получилась несколько нескладной. Из-за этого на самом венчании присутствовало не так уж много народу, в основном, лишь наши ближайшие родственники и члены Высочайшей фамилии, включая цесаревича и его супругу.
В лютеранстве брак не является таинством, поэтому в его обряде отсутствует половина обязательных действующих лиц и моментов.  Нет у нас венцов, шаферов, захватывающего сердце пения или раскатов органа. У православных венчание может длиться и пять часов, у нас все ограничилось получасом, включая проповедь. Далее был свадебный прием, тоже немноголюдный. Моя новобрачная была необычайно весела, всячески демонстрируя свою привязанность и благодарность. Нас, естественно, не обделили всевозможными дарами. Прием плавно перетек в длительный ужин, с кучей тостов за наше счастье и здоровье, и где-то посреди всего этого празднества у меня разболелась голова, я решил выйти на свежий воздух. Шел сильный косой снег, и я не увидел, как к парадной подъезжают сани. Из них вышел никто иной, как Густав-Мориц, который без излишних церемоний полез меня обнимать и поздравлять.
Я уже устал говорить одни и те же благодарственные слова, и Армфельт прекрасно сие понял.
-Не очень-то я жажду представляться твоим родственникам, - проговорил он. - Я тут ненадолго, а то мне не дадут вернуться. Хотел подарок передать твоей невесте...
-Подождите, я позову Доротею..., - отвечал я в растерянности от такой секретности.
Густав-Мориц махнул рукой.
-Право, не стоит, - сказал он. - Она меня не знает, а сейчас я не в настроении знакомиться с юными особами.
Повертев в руках переданную им небольшую коробку, я сдержанно поблагодарил его и еще раз повторил приглашение к столу, как диктовали правила гостеприимства.
-Раньше я не замечал за тобой навязчивости, Кристоф, - отвечал он несколько раздраженно. - И не обижайся. Сам понимаешь, что отказываюсь от приглашения я из необходимости, а не по прихоти.
Действительно, Армфельду было не место в тамошнем Петербурге, ибо он бы нарвался на расспросы, а то и немилости. Император Павел никогда его не жаловал, а нынче, когда дела становились все запутаннее, а намерения государя — все непонятнее, важно было, чтобы никто о нем даже не донес. Среди моих гостей больше половины составляли люди, приближенные к монаршьей особе, которые легко могли проговориться о визите Армфельта. Начались бы и расспросы меня самого: что, мол, делает «этот подлый проходимец и заговорщик против своего государя» на твоей свадьбе?
-Там еще послание, - произнес он, указывая на коробку, завернутую в бархатистую фиолетовую ткань. - Оно уже для тебя. Отвечать не требуется. Главное — постарайся сделать то, о чем тебя просят.
Когда я вернулся в столовую, заняв положенное место рядом с невестой, она сразу же спросила:
-Где же вы были? Пропустили самое интересное! - и затем рассказала о каком-то замысловатом тосте, произнесенном ее московским дядюшкой. Я вполголоса слушал, вертя в руках небольшую коробку. Конверт был прикреплен к ее обратной стороне, можно было нащупать его сквозь ткань. Я поспешно снял обертку с подарка. Обнажилась белая шелковая коробка, которую я спешно сунул в руки изумленной своей новобрачной, а далее снова удалился читать послание, запечатанное столь знакомым мне красным сургучом с изображением розы. Это мне следовало сделать в полном уединении, но еще раз покинуть гостей я не мог. Отвернувшись, я быстро пробежал глазами строки: « Рыцарь — еще не палач, но в определенных обстоятельствах ему приходится становиться таковым. Иначе же казнят его...» Отчего-то я знал, про кого идет речь, впрочем, автор послания счел нужным объясниться: «Человек, который должен быть вместо вас, но оказался дьяволом...» «Анреп», - прошептал я, радуясь, что Доротея моего шепота так и не расслышала. Мне приказывают его убить?! Ну и новости. Я продолжил читать далее, ибо упоминанием о казни послание не исчерпывалось. «Приближаться к нему не стоит. Обстоятельства сами вас столкнут...» После прочтения письмо было приказано сжечь, но я только скомкал его в руке.
-Смотрите-ка! Разве не чудо? - Доротея показала мне красивое колье из синих топазов, выложенных в виде восьмиконечной звезды. Я никогда особо не разбирался в драгоценностях, но понимал, что денег от продажи подобной вещицы должно было хватить на несколько месяцев беззаботного проживания в Петербурге, ни в чем себе не отказывая. А, может быть, даже и поболее вышло бы.
-Спасибо вам, спасибо! - Дотти кинулась мне на шею, но я отстранился и проговорил:
-Тише, моя матушка, похоже, не одобряет.
 Матушка разглядела украшение, которое Дотти сразу же надела, и весьма удивленно взирала на меня. Она еще лучше понимала его истинную цену и готова была спросить: «Надеюсь, ты не влез в долги из-за подобной причуды?» Я хотел было сказать, что подарок — не от меня, но все уже аплодировали, и только тесть мой воздержался от столь бурного проявления эмоций. Он, кажется, догадался, от кого презент. Впрочем, я особо не осматривался. Все мои мысли были посвящены этому письму. Значит, Анреп-Эльмста мне убивать не обязательно. Но, вероятно, очень желательно, чтобы его не стало. К чему это предсказание? Какие обстоятельства и когда нас столкнут? А если жертвой окажусь я?
В первую брачную ночь я, вместо того, чтобы заниматься тем, чем обычно тогда занимаются, предавался раздумиям по поводу следующего задания. Так я пытался избавиться от неловкости между невестой, которой про сей знаменательный момент, судя по всему, Бог весть чего наговорили.
Обычно ханжеские лютеранские обычаи меня злят, но здесь я их благословил. Следуй мы традициям русских князей, гости бы еще наведались наутро проверять простыни, дабы увериться в том, что брак в самом деле консумирован,  а невеста была невинна до свадьбы. Нас никто не потревожил, и даже не обратил внимание на то, что ночь мы провели раздельно. Я бы не простил себе никогда, если бы все прошло иначе. Возможно, я был не прав. Возможно, я должен был с самого начала привязать ее плотской любовью. Но все получилось так, как получилось. Ничего не изменишь. Она в ту пору выглядела сущим ребенком, а меня детские тела не возбуждали никогда (хотя знаю людей с подобными вкусами, по мне так мерзкими).
«...Нынче идет борьба за свет. Рыцари Света против Светоносителей. Истина против того, что истиной лишь притворяется. Христос против Антихриста. Начав с малого, мы предупредим большее».
Из этих туманных слов я так и не понял, что мне нужно делать с Анрепом.
«Вам не стоит искать отступника, он сам вас найдет».
-Теперь-то точно, - подумал я. - И чего он этим добьется, объявившись в Петербурге?
На всякий случай, я перечитал послание еще раз. Снова ничего конкретного не обнаружил. Признаться честно, я уже отвык от общения с Братией, за всеми этими рескриптами, которые писал в великом множестве. Язык донесений по армии не предполагал никакой двусмысленности — все должно было выглядеть предельно ясным, чтобы исключить всевозможные двойные толкования и быть понятным даже наиглупейшему из служивых людей. Поэтому и от Рыцарей я ждал четкого приказания. Здесь же его не содержалось. Меня, помнится, взбесила собственная непонятливость, скорее, нажитая, чем природная — раньше-то мне становилось все ясно с полуслова. На этой службе я вскоре превращусь в такого же тупого чурбана, как и большинство обожаемых императором гатчинцев.
Только на третий раз мне стало все ясно. Верная мысль подобна молнии, прорезывающей тьму тяжелых туч. Так случилось и со мной, когда я между строк прочел — у Анрепа нашлись могущественные покровители, близкие к придворным кругам, он не замедлит показаться в Петербурге, и здесь-то мы встретимся лицом к лицу. Осталось узнать, кто именно окажет подлецу свое покровительство. С сим действовать. Начать вырубать гидру с самого начала.
...Все оказалось куда хуже, чем я рассчитывал. И запутаннее. Я отрубил лишь одну голову гидры, на ее месте выросло несколько других, все они переплелись, и в итоге, попавшись в эту сложную паутину интересов, страстей и партий, пал один мой Государь, а другой вечно замаран неотмываемыми пятнами отцовской крови. Иногда мне остается винить себя, когда особенно паршивое настроение. Если бы я был подогадливее и не так слепо доверял некоторым людям, то все бы пошло иначе.
Письмо я скормил камину и отправился спать. Отчего-то последняя моя мысль перед погружением в объятья Морфея звучала так: «А этого фигляра я все-таки убью...»