Среди Бывших, или Встречи на Ривьере

Увертюра (завертюра) - Посейдоническая.
По дороге мечты или «Прощай оружие»!

  Нас было трое, и мы вышли из метро на Gare Saint Charles.
- Так, здесь разбегаемся. Мне на трамвай, ну, а вам пешком 15 минут ходьбы, - распустил я свою команду, но затем решил подстраховаться и дабавил совсем лишнее, - Валерий Михайлович, пожалуйста, присматривайте за Славиком, как бы он не перевозбудился от впечатлений, первый рейс все-таки, - последние слова были произнесены мной в большое, густо заросшее, с мудрыми мочками ухо старшего бармена, уже немолодого, но еще очень крепкого и энергичного по всем статьям мужчины.
- Это мы запросто, не первого телка в европы выводим,  -  добродушно успокоил меня специалист по горячительным смесям, начинающий отходить от обиды, нанесенной ему первым помощником.
Дело в том, что Валерий Михайлович уже с добрый десяток лет ходил в увольнение на берег старшим группы. Сегодня же «помпа» (первый помощник капитана по политической части), связавший распространение слухов о своих семейных неурядицах с персоналом ресторана, решил наказать всех общепитовцев без исключения. Большинству вообще было отказано от берега, а ни в чем неповинного Валю записали в мою группу.
Сделал это Руслан Казимирович, наш корабельный Торквемада, естественно не без умысла. Докучать младшему комсоставу (особенно судоводителям) вниманием было его наизлюбленнейшим времяпрепровождением.
Валерий Михайлович же, благодаря роду деятельности и заведенному порядку, числился во внештатных сотрудниках «органоидов», что обязывало его время от времени докладывать неусыпно бдящему, вечно во хмелю Руслану.
Однако не учел Казимирыч того, что мы давно с Валей закорешились, сойдясь на почве общего восхищения двигающимся и мяукающим, как мартовский кот, Брюсом Ли. Подобная дружба не ко многому обязывает, но учит прощать своим единомышленникам маленькие причуды.
Сегодня я решил воспользоваться дружеским отношением Валерия Михайловича и осуществить наконец-то, в одиночку (не группой товарищей) свою давнишнюю, детскую мечту  -  посетить остров Иф и его знаменитый замок.
О третьем члене группы я убеждал себя тоже не волноваться, но, тем не менее, спокоен не был. Моторист Вячеслав Симохин, только недавно закончивший мореходку и ранее кроме малого каботажа по Черному морю других рейсов не совершавший, находясь в своем первом (maiden) заграничном вояже, был тих, услужлив и покладист.
Разумеется, что послушность его, сама по себе, ничего не гарантировала, помпа умудрялся раскручивать и бывалых мореманов, а дознаться у салаги, чем он и другие члены группы промышляли во время увольнения, для него было делом не просто плевым, а даже… неинтересным. Будь на то желание первого помощника, на послебереговом собеседовании Славик рассказал бы не только, в каком cinema он был, что смотрел, но и какие сцены ему больше понравились, а какие не очень.
Надежда же моя на удачное окончание самоволки заключалась, во-первых, в том, что после экскурсии, устроенной барменом, молодой специалист по клапанам и форсункам будет стараться больше молчать (тихо мечтая повторить свой опыт), чем говорить, а во-вторых, на психологическое состояние Казимирыча.
  Хоть и не люблю я этого, но ради ясности должен еще раз упомянув, раскрыть истинную причину духовных терзаний бедного Руслана. Вышло так, что благодаря добрым людям с другого парохода под червоным стягом, (стоящего на Марсельском рейде сухогруза), недавно пришедшего от родных берегов, - донеслась до отдельных членов нашего экипажа тревожно-окорбительная для помощника по политической части молва из тихой гавани Одессы о проделках его Людмилы.
   Пустилась, говорят, она, будучи девой молодой и красивой, в самый что ни на есть буржуазный разгул с другим черноморским дядькой, тоже не старым и привлекательно-состоятельным вдобавок.
Учитывая все это, я полагал, что в данный момент у главного борца нашего теплохода за правильный моральный облик советского моряка за границей, полысевшего и спившевся-заевшегося на нервной почве многолетней, изнурительной борьбы со всяческими старорежимными пережитками  (никак не желающими отвязаться от строителей социализма), не будет особого желания дознаваться в подробностях о вольностях, допущенных вверенным ему стадом на марсельских пажитях (бульварах, кафе-шантанах и пятифранковых рынках).
Уповал я на то, что ограничится развесисто оброгатенный корабельный инквизитор правдиво-сухими, не блещущими  ни стилем ни фантазией, к тому же удивительно стереотипными, почти что под копирку, рапортами старших групп.
План мой, занявший  на его описание столько времени и добрый клок бумаги, на самом деле созрел в моей ветренной голове гораздо быстрее, чем я успел сообразить, что это - план.
Итак, к осуществлению задуманного! И впереди замаячило, как название фильма –
 « Это сладкое слово – свобода!», хоть и временная, но от этого еще более желанная.
Обсудив предварительно места и время сбора, мы, как странники, разделившиеся на перепутьи, разошлись, гонимые неугомонными и наиразнообразнейшими человеческими прихотями в разные стороны.
 Двое моих товарищей, представляющие  как никак своим большинством общественную ячейку, по уголовно-процессуальному - преступное сообщество, а просто по-народному - банду, двинулись на северо-северо-запад, а я, всегда предпочитавший более теплые направления, в гордом, но неуютном одиночестве взял курс южнее, на запад-юго-запад к ближайшей трамвайной остановке, повторяя про себя для верности условленные места встреч.
Первое - через четыре часа на улице Джульетты в кафе « у Пьеро» и второе - на случай чьей-либо задержки, за полчаса до конца увольнения в сквере, что в трех кварталах от западных ворот нового пассажирского порта, в котором, как и во всех других местах отдыха, на удивление лихо и беззаботно, несмотря на окружающий их звериный капитализм, играя в петанк, гоняют металлические шары южно-французские пенсионеры.
Вот и трамвай, старый и дребезжащий на все лады, как заигранная шарманка. Говорят, они раньше были открытые, но и в закрытом, перемешивая индивидуальные запахи пассажиров в единый неповторимый марсельский аромат, с преобладанием чесночного духа, гуляет забравшийся в настежь отворенные окна шаловливо-капризный средиземноморский ветерок сирокко, слегка освежая изморенных полуденным зноем людей.
Он, с грохотом катящий под сенью бульварных платанов, казался милым атавизмом, частичкой какого-то более гуманного и доброго прошлого, неведомо как сохранившимся в современном, задыхающимся от автомобилей, мегаполисе. Но транспортные проблемы приморского города в данный момент меня мало волновали, ведь трамвай, несмотря на всю его допотопность, мчал меня со скоростью детского велосипеда к осуществлению отроческой мечты.
Однако, всему свое время, и время тихой радости, когда я, сидя у открытого окна с улыбкой глупейшего самодовольства на устах, наслаждаясь видом проплывавших мимо кафе-шантанов с беспечно сидящими  за вынесенными на улицу опрятными столиками, уставленными едой, прилично одетыми французами с прохладительными напитками в руках, вспоминал классическое: «Сидят в потьмах рабочие и мокрый хлеб жуют..», (говорят что эти строчки вышли из под пера товарища Константина именно здесь, в Марселе) резко сменилось на момент справедливого негодования.
- Тысяча чертей или каррамба, - должен был бы сказать, наверное, стивенсовский или жульверновский бывалый морской волк в подобной ситуации, когда марсельская амазонка арабского происхождения со струящимися из-под мотциклетной каскетки подобно смоляной реке распущенными волосами, подрезав на мотороллере с шутовским названием Piaggio шикарное, длиной в две трети трамвая американское авто, заставила тем самым его водителя выехать на трамвайные рельсы, а вагоновожатого, пытающегося избежать столкновения, экстренно затормозить, крутнув со всей силы рычаг управления вагоном.
Кроме скрежета тормозов, стона и дребезга видавших виды конструкций трамвая, звуков падающих тел и предметов, вагон, до сих пор наполненный тихой и мирной полудремотной речью недавно отобедавших средиземноморцев, в мгновение захлестнуло дикой площадной бранью, как минимум на трех языках и на не определенном мной количестве диалектов.
Не знаю почему, но крепкие выражения, высказанные мной на языке хоть великом и могучем, но представленным одним единственным диалектом (матерным, к сожалению), вызвали нарекания со стороны сидевшей впереди меня пожилой женщины, обряженной под стать антикварному транспортному средству.
- Юноша, вам не пристало сквернословить, подобно биндюжнику на Привозе,- обернувшись, на чистейшем русском языке, невозмутимо, будто ничего не случилось, произнесла старушка, глядя на меня подслеповатыми, до совиного размера увеличенными стеклами архаичных с сильными диоптриями очков, глазами.
Произойди со мной что-нибудь похожее на родимой стороне, я не полез бы за словом ни в карман, ни в другие места глаголохранения. Здесь же, остолбенев не столько от выговора, сколь от самого факта присутствия на этом празднике жизни этакого осколка старого режима во плоти, в чудовищно-нелепой (на мой просвещенный взгляд) шляпке, украшенной обглоданными не весть кем перьями, и когда-то, по-видимому, белых, до локтя, ажурных перчатках (это в такую-то жару!), я взял паузу, достойную самого последнего идиота.
Пассажиры по-тихонечку угоманивались, рассаживаясь по местам, архаичный трамвай возобновил прерванный маршрут, а я все молчал, перебирая в уме подходящие случаю сердитые фразы. Наконец меня осенило, и я выдавил из себя дипломатично-дебелое:
- Извините, я не понял, что вы сказали.
- Вполне может быть. Наверное мой русский от долгого неупотребления стал непонятен для соотечественников. Правда, я иногда говорю на нем сама с собой, но, по-видимому, этого недостаточно для того, чтобы сохранить чистоту артикуляции и ясность произношения, - задумчиво и печально проговорила дама в crep-de-Chine, непонятно к кому обращаясь.
Несмотря на то, что мысленно я окрестил женщину (за ее внешний вид, прикид и просящуюся на чердак парасоль)  старушкой «Шапокляк» и уже готов было по нехорошой привычке разразиться в ее адрес недобрыми словами, остатки проснувшейся в нужное время совести заставили меня поступить иначе. Абсолютно неожиданно для самого себя я придержал за зубами готовые сорваться с языка непристойности и, совсем не покривя душой, слюбезничал:
- Что вы, что вы! Ваш русский намного чище и изящнее, чем мой.
- Вы льстец, однако, молодой человек, - ответила она с легкой, сильно морщинистой улыбкой и добавила, улыбаясь уже во весь рот, демонстрируя при этом преимущества за «занавесного» зубопротезирования.
- Пересаживайтесь-ка ко мне, а то я боюсь, что если еще 5 минут пробуду в таком вывернутом положении, завтра придется идти к Жюльену, костоправу.
- Хорошо, конечно, - согласился я по инерции, безнадежно катясь под гору своей сентиментальной уступчивости, одновременно проклиная и себя за  покладистость, и флиртующую на двух колесах арабскую кобылицу, и не к месту оказавшуюся в «моем» трамвае белоэммигрантку.
Кончилась моя безмятежно-чудесная поездка в «трамвае желание», и жизнь вновь указывает мне на то, что не я в ней хозяин.
- Вы, наверное, я полагаю, с какого-нибудь русского парохода, - заявила моя неожиданная попутчица, когда я пересел на ее ряд, - и направляетесь по всей видимости  а vieu port.
Прозорливость этой мисс Марпл Мценского уезда совсем не вдохновила меня на продолжение знакомства, и я попробовал начать ершиться.
- Не с русского, а с советского, - объявил я с желчной гордостью, живо представив удовлетворенно осклабившуюся от такого ответа физиономию Руслана Казимировича, присутствуй он при этом разговоре.
- Полно вам, милый юноша, - простите не знаю, как вас величать, - все возвращается на круги своя, вернется и Россия. Не та, конечно что прежде, (здесь она позволила себе короткий и полный, хоть и вычухавшейся от давности горечи вздох) но вернется,                беспременно.
 - А теперь, давайте познакомимся. Хотя в мои времена первыми дамам представлялись джентельмены, но сейчас и времена другие и мужчины, к сожалению, тоже, да и дамы, если честно, вполне заслуживают подобных кавалеров, меня зовут Еленой Петровной, - назвалась таинственная незнакомка.
Иван Петров, Сидор Иванов и Петр Сидоров – мутно-расплывчато, бледно-желтым по зелено-коричневому, как в титрах к правильному фильму, снятому на пленке шосткинского комбината «Свема», проплыли перед моим третьим глазом имена-кандидаты, подходящие для дезинформации вражеских спецслужб. Какое выбрать? На каком остановиться? Вот в чем загвоздка, бедный Йорик.
- Кажется, я догадалась, как вас зовут, - пришла мне на помощь чрезмерно любопытная бабушка, похоже усмотрев в моей медлительности признаки клинического кретинизма, и закончила тоном, которым говорят психотерапевты с больными, чей диагноз еще неокончательно установлен, - я буду вас называть капитаном Немо, если вы согласны, конечно.
- Но я еще не капитан, - нашел я беспроигрышный повод для возражения, хотя в глубине души, как впрочем и на ее поверхности незаслуженным псевдонимом остался доволен, даже польщен.
- Это неважно, что пока не капитан, будете, если Бог даст, зато это так романтично! Вы ведь собираетесь навестить Le Chateau d’ If, est ce vraiment, cher capitane Nemo?
«Скорее бы остановка, бежать пора, пока не завербовали», - застучала в сердце пеплом Лазо трезвая комсомольская мысль, а язык, вражина бесхребетная и любопытная при том, сдал меня с потрохами,
- А вы откуда знаете?
- Вы ведь, дорогой капитан, наверное не осознавая этого, идете по пути, уже неоднократно пройденном вашими соотечественниками. Нет и не было, насколько мне известно, ни одного русского, который бы, побывав в Марселе, не посетил бы остров и его крепость.
Учитывая же то, что наша электрическая конка движется в направлении старого порта, из которого и отходят морские трамвайчики на острова, естественно предположить конечную цель вашего путешествия. К тому же у вас на лице вполне соответствующее затеянному вами предприятию выражение.
- А мне известно! - выпалил я в спорщиническом азарте, особо не вникая в дедуктивные методы пожилой дамы и не задумаваясь над характеристикой, данной ею состоянию, в котором пребывали мои фасциальные маслы.
- И что же вам известно? - поинтересовалась моя собеседница, несколько опешив от впервые проявленной мною в разговоре прыти.
- Я знаю немало людей, посетивших Марсель десятки раз и не только не сподобившихся побывать на острове, но даже и не планировавших совершить подобное путешествие.
- По-видимому, это те личности, которых у вас называют советскими людьми. К моему великому огорчению, комиссарам все-таки удалось вывести некую новую породу человеков… - с искренней горечью в голосе проговорила давно уже не прекрасная Елена.
Не могу сказать с уверенностью, когда я в последний раз слышал столько несправедливо сказанного в адрес моей Родины, было это давно, но не позже вчерашнего вечера.
«На такой мякине меня не проведешь и в силок не заманишь, таких охальников совдепии, которые бороздят моря и окияны под серпо-молоткастым даже на радиостанции Deutche Welle днем с огнем не сыскать», - усмехнулся я внутренне жалкой попытке вербовщицы разговорить меня, а вслух заявил со всей ответственностью,
- Советский человек – это звучит гордо.
- Да будет вам известно, бдительный незнакомец, - начала «Шапокляк»  наставительную речь, - человек не барабан, не флейта и даже не какие-нибудь кимвалы небесные, чтобы звучать. Звучать должны поступки его, и чем величественнее деяния тем достойнее и скромнее творящие их.
«Приехали, из огня да в полымя», - затосковал я по-серьезному, вспомнив чего натерпелся на третьедневошной политинформации, когда ППК (в данном случае аббревиатура расшифровывается как – первый помощник капитана) застукал нас с Валеркой за рассматриванием журнала «Black belt».
   «До чего же поучающая мы нация, что бывшие, что нынешние – все едино», - сделал я неутешительный вывод и решил после такого умственного усилия разговор не продолжать, а отмалчиваться до спасительной остановки.
Но наверное из-за того, что мышцы моего лица, работающие сегодня в унисон с серыми клетками, опять выдали тайну мыслительного процесса, нравоучительница изменившимся тоном, подпустив бабушкиной доброты и заботы в голос, проворковала по-ненашему,
-Pardonez-moi, cher ami, вас, по-видимому, уже затюкали наставлениями, а тут еще я со своими устаревшими сентенциями, a propos, вы обедали? Я тут знаю одно маленькое bistro, где все действительно быстро, вкусно, опрятно и недорого, с видом на Лионский залив к тому же. D’accord?
«Какой к черту аккорд, тут целая опера под название «Руслан и серенький козлик» намечается», - забеспокоился я по-поводу принимающего новое развитие трамвайного знакомства.
- Вы  не беспокойтесь, во Франции дамы сами платят за себя, а зачастую и за кавалеров, и я заплачу за вас, mon capitane, - неправильно истолковав мою нерешительность, попыталась она успокоить необремененного весом серебра и злата советского Синдбада.
«Била не била», - решился я про себя почти по-франзуски, а вслух невозмутимо заметил, выдав на гора давно заученную, много раз выручавшую и очень ходовую на нашем пароходе фразу, - Merci, avec plaisir, вообще-то я уже отобедал, но от кофе не откажусь.
- C’est tres bien, вот и славно, там как раз варят великолепный кофе по-турецки, - обрадованно объявила известная мне без году неделю пассажирка трамвая.
Воровато озираясь (только бы никто из наших не увидел), я вышел из трамвая на нужной мне остановке, но не один. Позади меня шурша складками навороченного покроя платья, довольно еще грациозно спустилась по крутым ступенькам, не преминув картинно воспользоваться столь же галантно предложенной мной рукой (с детства приучали уважать старость), моя «Шапокляк».
  Ведомый эмигранткой я поплелся за ней по La Canebiere до Quai de Rive Neuve, словно нашкодивший школяр за заучем в кабинет директора.
- Vоila, - указала она вход в какой-то погребок, очень напоминающий родной для каждого моряка «Гамбринус».
  Когда мы заняли столик у стены под картиной с готовым перевернуться от неимоверно круто заложенного галса чайным клипером с гордым именем Faraon,   «незнакомка в возрасте» деловито окликнув гарсона, тотчас же принялась нашептывать ему что-то для меня кулинарно-невразумительное. Единственное, что я разобрал и разобрал с удовольствием, разместилось в конце ее монолога,
-…la bouteille du vin rouge, et plus vite, s’il vous plait.
«Ладно, - подумал я, - пусть спаивает, после одной бутылки из меня мало чего, кроме матерного, можно вытянуть. Только не подсыпала бы чего-нибудь старая карга».
На столе, за радующим глаз пурпурным цветом Chateau Bessan Segure Medoc, стали появляться украшенные земной флорой трупики обитателей морских глубин, изящно замученные в полном соответствии  традиционным средиземноморским рецептам.
 Есть мне не хотелось, но сработала выработанная долгими и голодными курсантскими годами привычка наедаться впрок. Следуя пригласительному жесту «хозяйки стола», я подналег, не торопясь, но поспешая, надеясь все-таки добраться сегодня до заветной!? (кто ж в места принудительного содержания по свой воле-то стремится) крепости.
Угостительница не отрывала меня особо от процесса насыщения, едва пригубляя отдающее земляникой и смородиной вино из бокала, она только изредка вопрошала, нравится ли очередное блюдо или нет. На что я отвечал односложно утвердительно, не выражая восторгов, но для вящей убедительности качая по-ослиному головой, не прекращая тем временем уничтожать исконно марсельскую похлебку bouillabaisse и расправляться с типично французким блюдом, алжирским кус-кусом.
 Так, почти в молчании мы приближались к концу трапезы и соотвественно к обнажению дна бутылки.
- А вы откуда родом, господин офицер, если не секрет, конечно? - буквально за несколько минут до достижения нами обеих целей задала она  к моему ужасу второй анкетный вопрос.
«Ну вот, уже и в господа записали, берегись, ведь ты же советский человек!» - попыталась предупредить меня самая поверхностная, определенная  правильным бытием, часть моего сознания, но втуне.
 То ли разбуженный вином, то ли растревоженный омаром, во мне заговорил какой-то общий для всей нации, глубоко запрятанный, но не перевоспитанный (в моем случае – пионерскими лагерями, для многих – другими) за прошедшие более чем полвека после Октября дух.
- Питерские мы, - сказал я, подражая какому-то герою из основательно запамятованного фильма.
- Почему-то мне так и подумалось с самого начала, - с ощутимой грустью в голосе проговорила дама.
- Выходит, мы с вами земляки, ну а раз так, примите добрый совет  -  следите за своей речью. Я уверена, что даже в наши времена осталось место для воспитанности и благородства.
Удивительно, что на этот раз, несмотря на мою легкую хмель я даже не попробовал взбрыкнуться в ответ на ее совет. Возможно, мне это показалось, но почему-то захотелось расправить плечи, подтянуться, вообщем выглядеть достойнее, почти как на параде в строю.
- Как там Петербург? - спросила землячка все тем же печальным голосом.
- Летом хорошо, зимой холодно, - ответил я невпопад, как отечественная метеослужба.
- На Невском часто бываете? – задала она вопрос, на который, прозвучи он из других уст и в другое время, я бы точно обиделся.
Кто подсчитает, сколько пыли, грязи и снега сметено моими стопами (и не только моими) с Невской першпективы, чем дворникам оказана была большущая подмога.
- Почти каждый день, когда бываю дома, - признался я, оставив подробности за кадром.
- Завидую вам, - со вздохом произнесла беглая петербурженка.
- А почему не приедете? – задал я свой второй вопрос за время нашего знакомства.
- Рада бы в рай, да грехи... нет, нет, вы не подумайте, я ничего такого не сотворила, и меня никто не ищет, просто знаете, боюсь разочароваться. Хочу умереть со светлой памятью о былом...
- Приезжайте, не пожалеете, я вас в ресторан приглашу. Сейчас много ваших приезжает, даже по телевизору показывают, - глупо, искренне, наивно, Вакха духом размягченный, предпринял я неловкую попытку сделать для нее что-нибудь хорошее.
- Comme il est aimable a vous! Спасибо огромное, милый друг, это очень искушающее предложение. Столько лет минуло с тех пор, когда меня в последний раз приглашал в ресторан мужчина. И если вы еще пообещаете, что будете со мной танцевать, я непременно приеду, - почти пропела бабушка с загоревшимися под очками озорными огоньками глазами.
- Но я не умею, - попытался я тотчас же дать полный назад.
- Что не умеете, приглашать? Но это ни к чему, я могу приехать с группой туристов, - попробовала успокоить меня будущая интуристка.
- Я не умею танцевать, - закончил я прерванную ею фразу.
- Не умеете танцевать!? Вас, не учили, il povero ragazzo, неужели современных гардемаринов не учат танцевать? Какая жалость! Но это ведь такой пустяк, я вас научу в два счета. Вы часто бываете в этом городе, то есть ваш пароход часто заходит в марсельский порт? Вот вам моя карточка, будет время, забегайте без предупреждения, всегда буду рада, – протарахтела возбужденная мыслью о танцах старушенция, вынимая из своего видавшего виды редикюля золотую визитницу с выложенными драгоценными каменьями на ее крышке короной и витееватой монограммой.
«Вот оно, начинается», - определил я бесповоротно в стиле героя любимого фильма, принимая от пережившей свою славу Маты Хари сиренего цвета с серебряным обрезом и тиснением карточку, на которой редкой ныне, кучерявой вязью было выведено:
               
ЕЛЕНА ПЕТРОВНА
                БЕЛЬСКАЯ
княгиня
                Boulevard Charles Livon 33
                Tel. 583-29-17

- Спасибо за приглашение, обязательно навещу вас, при первой же  возможности, - беззастенчиво солгал я вслух, а внутри девятым валом захлестнула меня новая волна сожалений: «Только мне этого не хватало, а ведь до сих пор все было так хорошо: и вино, и рак морской, и беседа застольная». Но несмотря на душевные мытарства советское мое я снова взяло под контроль сорвавшуюся с цепи чувствительность, абсолютно и бесспорно доказав тем самым, что хорошо посеянные семена, особенно давшие всходы, одним обедом и вежливым обращением не потравишь.
Дальше – больше, с каждой минутой трезвеющая мысль моя, снова  облекаемая в привычно-подозрительные формы, нашла, наконец, подходящее оправдание проявленной недостойной покладистости и непростительной разговорчивости: «Наверное все-таки, подсыпала мне что-то прожженая прислужница мирового капитала».
После столь шокирующего  вывода я уже был готов отказаться от только что доставленного в жезве кофе и сопутствующей ему шарлотки и бежать крупной рысью под надежную и спасительную от пагубных проялений буржуазного индивидулизма сень красного знамени, водруженного на самом заднем месте нашего, зафрахтованного от киля до кончика радиомачты для абсолютно чуждых нам развлечений, судна, но будоражащий запах напитка и соблазнительный вид пирожного заставили меня повременить.
 «Семь бед за один обед, а статья-то все равно одна» - позволил я себе очередную вольность в обращении со словесным наследием и бережно, чтобы не обидеть сотрапезницу, убрал визитку в нагрудный карман (с ней в момент же получения решено было распрощаться над пучиной морской),  и принялся за сладкое.
- C’est bon? – продолжая по-преподавательски ликвидировать мою серость, спросила дама.
- Delicious! – пустил я в ход интернациональную мову, чтобы хоть как-то соответствовать, а затем разразился благодарностями, в надежде подвести вежливую, но окончательную черту под нашим знакомством, - все было великолепно, спасибо огромное и добро пожаловать в Петербург, – повторил я заново свое безадресное приглашение.
- Пренепременно приеду, вы меня убедили, милый друг, действительно надо вернуться, хоть на день, навестить могилы родных..., если они остались, а потом и самой можно на «Смоленку» ...
Но и вы не забывайте о своем слове. Трудно мне дается в последнее время коротать свои дни в редко скрашиваемом общением одиночестве, - почти умоляюще напомнила пожилая женщина о легко слетевшем с моего языка вранье.
Еще немного и мне стало бы стыдно самого себя, поэтому, стараясь не смотреть в глаза столь неожиданной просительнице, я непонятно зачем (наверное, захотелось быть добрее, чем на самом деле, или по крайней мере казаться таковым) произнес сурово и несколько торжественно, как слова военной присяги,
-  Обещаю через две недели придти к вам в гости.
- Magnifique, я с нетерпением буду переворачивать листки календаря, - вся осветившись изнутри, опрометчиво поверив обещанию, сказала женщина.
- Пожалуй, мне пора, - добрался я наконец до финальной стадии прощания после того, как отвергнув мое ненастойчивое предложение оплатить обед, княгиня по-местному аккуратно рассчиталась с гарсоном и мы поднялись из «трюма-ресторана»  на  «верхнюю палубу» набережной.
- Конечно, конечно. Я и так вас задержала. Позвольте, я проведу вас до причала, мне здесь все уголки знакомы.
- Мне не хотелось бы вас утруждать... – неубедительная с моей стороны попытка поскорее вернуть себе свободу.
- Что вы, подобный променад мне только на пользу.
- Следую за вами, - с вымученной улыбкой, в очередной раз уступая, предоставил я даме роль ведущей.
Мы пошли в обратную сторону от залива, намериваясь перейти на другую сторону лагуны, приютившей старый порт.
- Что вы знаете об истории Марселя? – спросила, как бы невзначай, по дороге, не забывая о своей миссии просветительности и используя любой предлог для общения на родном языке, Елена Петровна.
- Немного, - признался я без стеснения, - город основали греки, кажется, веков за пять до нашей эры. В средние века благодаря выгодному расположению и интенсивной торговле он получил статус свободного города. Сейчас является третьим по грузообороту портом в Европе и вторым по величине городом во Франции, - оттарабанил я еще не успевшую покрыться в памяти илом и обрасти ракушками информацию с последнего политзанятия.
- Совсем неплохо для приезжего, - похвалила «классная» дама, - а известна ли вам легенда об основании города?
- Нет, легендами нас не балуют, - честно ответил я и неизвестно для чего прибавил, - легенда у нас одна: до 17 года все было плохо, ну а после – лучше некуда.
Оставив такое мудрое наблюдения без внимания, княгиня начала свой рассказ,
- В давние-предавние времена, более шестисот лет до рождества Христова, для лигурийского короля Нана наступило время выдавать замуж свою единственную дочь Жиптис. По этому случаю щедрым и чадолюбивым королем был устроен пир на весь мир, на котором виновнице его и предстояло выбрать себе жениха.
 Случилось в тоже самое время разыграться на море, у берегов Прованса, страшному шторму, и в дельту Роны, спасаясь от непогоды, зашли суда греков-фокейцев. Узнав о неожиданных гостях, Нан, словно по наитию свыше, распорядился пригласить чужестранцев к себе во дворец.
Когда в самый разгар пира в зал, где он проводился, вошли греки, принцесса совершала уже третий и последний круг с кубком вина, предназначенным для ее избранника.
 Богиня истории Клио не без основания, наверное, умалчивает о том, чьи боги, какой или какая именно, вмешались в судьбу молодых людей, но стоило только появиться в дверях красавцу Протису, как Жиптис без раздумий преподнесла ему кубок, приняв его за Апполона в человеческом обличьи.
Свадьбу по законам лигурийцев сыграли тотчас же. Свадебным подарком новобрачным от Нана оказался участок побережья, где спаслись от шторма греческие корабли. По прошествии совсем небольшого времени на нем и был основан молодыми город под названием Массалия.
- Хорошая сказка, но есть в ней что-то слишком и до зубной боли знакомое, вроде поговорки: «с корабля на бал и в принцы попал». Или почти что вариант «Золушки» и «Алых парусов», только с обратным знаком, - прокомментировал я  услышанное вслух  язвительно, а про себя заметил  завистливо : »Свезло же этому Портосису, ну прямо как нашему сухопутному мореману из Мосфлота с Кристиной Онассис.»
- Не нужно так серьезно относиться к легендам, ведь они же, как правило, создаются людьми в надежде хоть чем-то расцветить и приукрасить скучную, вообщем-то, повседневную действительность, - попробовала примирить меня с допускаемой небесами несправедливостью в раздаче «призов»  умудренная опытом изгнания сказительница.
- Читал, слышал. Сказка ложь...  А вот хочется иногда, в реальности оказаться персонажем какого-нибудь увлекательного вымысла, побывать, так сказать, в шкуре сказочного героя, - сообщил я, не таясь, под воздействием неизвестно каких флюидов (может быть, запахов утреннего рыбного рынка, насквозь пропитавших набережную), о своем сокровенном желании почти что совершенно постороннему человеку.
- Вы знаете, дорогой мой Немо, за свою не короткую, слава Богу, жизнь я поняла, что людям почти всегда в той или иной степени дается то, чего они желают.
Зачастую это происходит не тотчас же, иногда при других условиях и обстоятельствах чем хотелось бы, но в принципе в большинстве случаев в соответствии с просьбой. И беда многих из нас заключается в том, что нередко мы оказываемся не готовы к принятию дарованного и не можем, частенько, совладать с просимым и давно желанным... Впрочем не стоило мне затруднять себя поиском позабытых слов и объяснять то, что с предельной ясностью изложено в старой поговорке индейцев чероки: «Beware of what you want, for you may end up getting it».
Помедлив с ответом (нужно было поработать над переводом) я позволив себе не согласиться ни с опытом почтенновозрастой княгини, ни с мудростью уважаемых мной героев германо-югославских фильмов и продолжил откровенничать,
- Я думаю все зависит от самого человека, от того как сильно он жаждет чего-либо, вернее даже насколько страстно влюблен в свою мечту... Мне кажется, что я никогда бы не разочаровался если бы мои грезы вдруг начали осуществляться...
После столь серьезного заявления Елена Петровна чуть отстранилась от меня и посмотрев, как будто первый раз увидела сказала,-
- Припомнился мне вдруг, как раз по этому поводу, один из персонажей популярного в мои лучшие времена романа Уилки Коллинза «Лунный камень» Габриэль Беттередж, всегда в затруднительные моменты жизни консультировавшийся со своим любимым, зачитанным до антикварной затрепанности «Робинзоном Крузо», у которого и на счет страстности человеческой есть по-ангийски скупое, недвусмысленно-незатейливое, но вполне исчерпывающее тему высказывание: «To-day we love, what to-morrow we hate», -  закончила свое последние наставление княгиня необычным для себя, тихим, с едва различимой хрипотцой и полным таинственности голосом Макбетовской парки, именно в тот момент, когда по Quai de Port мы подошли к причалу с начинающим приготовления к отшвартовке морским трамвайчиком, отправляющимся на остров Иф.
- Прошу прощения за несообразительность, но я не уразумел, что вы имеете ввиду, - ставя одну ногу на готовый уже быть сброшенным на берег французским коллегой деревянный трап, поинтересовался я торопливо, заинтригованный не столько ее или дефовской жертвы кораблекрушения умозаключениями, сколько тоном, каким все это было высказано.
- Ничего существенного… Но есть у меня предчувствие, романтический мой юноша, что ваше желание...
- Vite! Presto! Shnell! Quick! Pronto! – заглушил сказанное Еленой Петровной мультилингвистично-призывной рев матроса, обращенный к группе туристов, движущихся скорым, похожим на бег шагом по направлению к готовому уже отчалить утлому суденышку.
Мимо нас, заставив содрогнуться истертые временем и каблуками сходни, а меня, потерявшего из-за этого равновесие, ухватится рукой за леерное ограждение, проскочил на прогулочный катер немолодой, ладно сбитый бородатый мужчина в артистическом берете и таком же пижонском шелковом платке на шее. На одном плече у него висела  кожаная сумка на другом огромный фотоаппарат, весь облик пассажира очень напоминал виденные мной фотографии «старика» Хема, но более крупной стати.
- Я не расслышал, что вы сказали, - обратился я к своей спутнице после того, как вслед за «Хемом» закончил посадку на трамвайчик и разместился у левого борта невдалеке от трапа.
- Ce n’ est pas important , - сказала, маша мне рукой, княгиня, когда катер, приняв на борт еще несколько тучных, одетых в цвета хаки туристическую униформу времен «Rule Britannia» экскурсантов, начал отваливать от причала - в следующий раз договорим, а сейчас Bon voyage et a bientot!
- Спасибо вам огромное за все, - не став настаивать на ответе, я, воспользовавшись возможностью произнести слова прощания последним, еще раз выразил свою благодарность столь неординарной  и таким удивительным образом обретенной новой своей знакомой и, поскребя по сусекам памяти, с неистрибимым советским прононсом и с таким же ура-первомайским энтузиазмом, заявил (совсем не представляя, как мне  удастся осуществить обещанное), - A la prochaine! До новой встречи!
    К концовке нашего расставания, когда носовая часть катера уже отвалила от пирса на несколько метров, на его корму, находящуюся еще не более чем в полуметре от причала, вопреки всем правилам безопасной посадки, ловко и почти одновременно впрыгнуло трое атлетически сложенных, среднего возраста, по-оффисному одетых мужчин.
    Моряк, койлавший швартовачный конец на юте, начал было говорить им что-то сердито-нехорошее, начинающееся с »merde!», но они моментально успокоили его, сунув в измозоленную пенькой матросскую ладонь стофранковую бумажку, а затем прошли в забитый разноязычной толпой туристов пассажирский салон на нижней палубе.
    Пароходик, развернутый умелой рукой почти на «пятачке» (для этого капитан, лихо и безжалостно, вдобавок к работе своих двух дизелей «враздрай» использовал упор раздолбанной подобными маневрами кормой своего трансостровного «лайнера» в кранцы пирса), бойко набирая ход, направился к выходу из лагуны, а я по привычке пошел в сторону мостика, но, на ходу одумавшись, поднялся на верхнюю, непонятным образом оставшуюся свободной от пассажиров, открытую палубу.
    Остановившись у планширя по правому борту, я посмотрел назад, в сторону удаляющегося со скоростью бегуна-марафонца причала, на котором, совершенно неудивительно для меня, в воистину гордом и грациозном одиночестве, несмотря на ее десятилетия назад вышедшее из моды платье и периживший свой век paraplui в руках, стояла поразительно стройная и издали даже молодая и желанная, как девушка с полотна художника серебрянного века, княгиня Бельская.
«Ей Богу, будь она хотя бы лет на десять моложе, точно бы влюбился», - заговорили во мне непонятно зачем отрытые, вытащенные из глубины веков и нареченные комплексом (для всеобщего осмеяния и глумления) любознательно-бесцеремонным сыном бедного австрийского торговца шерстью, страдания царя Эдипа.
От таких сложных, не свойственных мне в нормальном вахтенном состоянии мыслей, столь пристально вглядывавшихся и изучавших свою собственную Психею, словно мисс месяца с обложки «Плэйбоя», меня отвлекло легкое постукивание по моему левому плечу.
«Какого черта?!»  -  невозвратимым воробьем готово было сорваться с моих уст вполне адекватное вторжению в мое privacy восклицание, но трамвайный опыт – «сын ошибок трудных» - приструнил язык и я, овладевая своим гневом, медленно обернувшись, не очень вежливо, но и не совсем по-хамски , спросил,
- What is it?
-Ты русский? – обратился ко мне с вопросом на моем родном языке тот самый, «косящий» под Эрнеста дядька, из-за которого я чуть не загремел с трапа в смертельно опасную расщелину между бортом катера и причалом.
- Ну русский, и что из этого? - ответил я почти со стоном, с одной единственной, болезненно пульсирующей в мозгу и перекликающейся с хорошо известным «never again», идеей: «Больше никогда не пойду в увольнение один».
- Отлично. Ты должен мне помочь, - без обиняков сказал кличка «Хем».
Устав за сегодня удивляться, я, не найдя в себе достаточно моральных сил и антисоциальной энергии на сопротивление, вновь смалодушничал и совершенно аморфно полюбопытствовал,
- Собственно, почему должен?
- Элементарно просто, потому что ты – русский, я – русский и мне требуется помощь, а кроме тебя, к сожалению, мне больше не к кому обратиться, – объяснил свою ситуацию наглый соотечественник.
« А пошел ты...» - очень мне захотелось обратиться к ненормативной, но абсолютно нормальной в данном случае лексике, однако что-то во второй раз остановило меня и, как мне почудилось, это были глаза имперсонификатора знаменитого сочинителя.
- А вы все-таки кто такой? – спросил я по-другому тоже самое что и минуту назад в надежде на этот раз получить более рациональное объяснение притязаниям незнакомца.
- Я думаю, ты мог бы и сам догадаться, - неопределенно, но многозначительно ответил тот.
- Так вы из ... - осенила вдруг снимающая камень с души догадка, озвучить которую до конца не позволил сам виновник овладевшего мной конфуза.
- Не продолжай, об этом не надо говорить вслух, особенно на чужой территории, а теперь слушай внимательно.
 На борту катера по мою душу находятся трое человек. К счастью, до сих пор они не знают точно моих примет. Им известно только, что я один, и у меня должна быть сумка, также они могут приблизительно предполагать мой возраст.
 От тебя потребуется совсем немногое. Первое: тебе предстоит  часа на полтора составить мне компанию, и второе: на это время ты будешь обременен не очень тяжелой ношей, - с последнимими словами инкогнито из СССР снял со своего недюжего плеча коричневой кожи среднего размера сумку, достал из нее немаленький, акуратно сложенный белый рюкзак с логотипом «Air France» и, запихнув в него сумку со всем содержимым, с пожеланием: «Носи на здоровье», - передал мне.
- Нет проблем, - с видом человека, бывавшего и не в таких переделках, принял я эстафетный, наверное, очень нужный Родине груз и водрузил его на спину.
- Да, кстати, еще один нюанс. Ты еще на каком-нибудь языке, кроме великого могучего, изъясняться можешь? – спросил обременитель.
- Ну, по-английски со словарем, - по-анкетному чистосердечно сознался я.
- По-английский это конечно хорошо и похвально, но боюсь, что в данный момент не очень подходит, - совсем не разочарованно, словно заранее не надеясь услышать что-либо другое, отреагировал неизвестный.
- Я вообщем-то неплохо понимаю разговорный итальянский, если говорят не быстро и не на диалектах, правда, сам говорить пока не решаюсь, - захотелось мне доказать, что и мы не лаптем буйабесы хлебали.
- Molto bene, - чуть вскинув густые писательские брови, выразил одобрение мой собеседник, пояснив затем,
-  Решено, будем объясняться по-итальянски. В основном буду говорить я, ты будешь только вежливо поддакивать.
 Если что-то будет непонятно, смотри на мое лицо и наблюдай за жестами, в крайнем случае можно перейти на английский. Ну, а в авральной, как вы моряки говорите, ситуации разрешено односложно, тихо и по-командному быстро, использовать родной язык. Все понятно?
- Да вроде ничего сложного, - с развязной ленцой в голосе подтвердил я, чем по-видимому раздосадовал невесть откуда свалившегося на мою голову «командира».
- Насколько мне известно, на флоте в таких случаях отвечают по-другому. Так, все понятно или вроде? - повторился он, не повышая голоса, но обметалив его.
- Так точно, все понятно! - автоматом сработала за меня шестилетняя казарменная муштра, не оставив даже мгновения для гуманистических рефлексий и интровертных размышлений.
- Вот так-то лучше, коротко и ясно, -  сказал на глазах подчиняющий мою волю матерый specimen мужского пола, улыбнувшись легким прищуром волчьих глаз,
- Теперь давай знакомиться. Коли общаться мы будем по-итальянски, зови меня ...
«Папой Карлой», - успел подсказать я мысленно во время его короткой заминки.
- ...сеньором Луиджи, ну а тебя будем звать...
- Адриано, - пулей вырвалось из меня имя любимого певца, не оставив новоиспеченному макароннику времени на окрещения меня в Буратино-Пиноккио или во что-нибудь еще не менее обидное, чипполино подобного.
- Адриано так Адриано, - совершенно бесстрастно согласился Луиджи и со словами,  -Piacere! Molto lietо, signore Adriano!» - протянул мне руку.
- Piacere! – как и было приказано спопугайничал я, принимая тяжелую десницу и делая мысленную заметку о том, что только за сегодня я получаю вторую кликуху.
Не успели мы поручкаться как следует, как наш трамвайчик, преодолев расстояние не более чем в дюжину кабельтовых, отделяющее материк от крепостной тюрьмы несправедливо обиженного, но по полной воздавшего негодяям литературного коллеги, швартовался к миниатюрному причалу островка.
На берег с нижней палубы без всякого порядка, но и без обычной туристической суеты стали выгружаться восторженные морские путешественники. Наш «итальянский» дуэт сошел на пирс последним.
Оказавшись на земле, мы увидели, что вдоль причала, разместившись на приблизительно одинаковом расстоянии друг от друга, стояло трое совсем не туристического вида мужчин, сквозь зеркальные стекла своих противосолнечных очков сканирующих  (строго по заданным секторам) проходящих пассажиров.
Мы прошли мимо них, оживленно тараторя на la lingua bellissima, то есть неаполитанским соловьем заливался, неся какую-то ахинею, Луиджи, отчаянно жестикулируя и странным образом подволакивая свою левую ногу к тому же, я в свой черед не менее эмоцианально si-siкал.
Через пару минут стало ясно, что наша пара в данный момент не привлекла внимание трех молодцев в черном, потому что они, не сговариваясь, повернулись к нам спинами и ускоренным шагом двинулись вдогонку за уже поднимающейся по ступенькам в крепость головной частью «турдесанта».
- Слушай приказ, - трудно различимым шопотом заговорил командир, одновременно замедляя шаг, когда тройка вороных скрылась из виду, - Сейчас мы войдем во двор форта, туристов поведут осматривать камеры, двое очкастых пойдут со всеми во внутренние тюремные помещения, а один останется снаружи. Когда - и если - во дворе никого кроме нас и третьего черного не останется, ты должен будешь подойти к нему и привлечь на секунду его внимание...
- А  как я это сделаю? Чем мне... - прошипел я, озабоченный тем, чтобы говорить даже тише, чем собеседник.
- Не перебивай, я еще не закончил, - оборвал Луиджи, - вот тебе камера, попросишь его сфотографировать тебя у входа в казематы.
- А на каком языке мне с ним разговаривать? - заинтересовался я деталями.
- Если можешь, то конечно по-китайски, - ответил мой мучитель и так посмотрел на меня, что я все сразу понял и от дальнейших вопросов воздержался.
Во двор, как и было задумано руководителем операции, мы вошли последними. Большую часть туристов уже поглотило чрево застенок. Луиджи, бормоча себе что-то под нос и подволакивая ногу больше обычного, доковылял до расположенного недалеко от входа в узилища каменного колодца и, водрузившись на его стенку, выдохнул с раздражением: «Ne ho abbastanza!»
Я же вместо того, чтобы смотреть по сторонам, запоминать и впитывать в себя атмосферу давно лелеемого в мечтах места, тупо глядел в спину последнему оставшемуся на поверхности черному, судорожно сжимая в потеющих от напряжения и еще от чего-то руках японский фотоаппарат Nikon, являющийся почти недостижимой мечтой большинства советских любителей запечатлевать нецензурируемую (правильно понимающими людьми)  красоту мгновенья.
Час пробил, мой черный человек остался один, и от фонтана, вернее колодца, мне подавали знаки.
- Could you help me, please? – проблеял я жалостно, не узнавая свой голос, неожиданно появившись перед взором стоящего на шухере и всматривающегося в темную внутренность крепости противника Луиджи.
Отреагировал черный на мою просьбу несколько иначе, чем это делают в подобных случаях нормальные, законопослушные граждане. В момент моего появления его правая рука забралась зачем-то под полу пиджака, и лишь после того, как я был с головы до пят осмотрен подозрительно-настороженным взглядом, рука вернулась на место, а губы презрительно произнесли: «What’s up, boy?»
- Would you be so kind to take a picture of me in front of these cells, - протягивая неприятелю Nicon, начал я по-ученически медленно и старательно произносить заранее составленную, наидлиннейшую в моем вокабуларии на эту тему фразу, выполняя заданный отвлекающий маневр.
Впрочем, старался я зря. При первых же словах моего обращения Луиджи, подкравшись сзади к своей цели, набросил ему на шею снятый со своей собстственной шелковый платок бежевого цвета и разворотом вокруг левого плеча, превратив бессмысленное приложение к одежде в мертвую петлю, подсел и, наклонившись вперед, вскинул на спину (как для броска сэ ой нагэ), тело своей жертвы.
Я, наверное, продолжал еще талдонить свою отвлекающую фразу, когда физиономия врага, тщетно пытающегося освободиться от удавки, с выпученными глазами и высунутым языком начала менять цвет с пурпурного на синий.
 Мне стало худо, и я, отойдя в сторону, присел на тоже самое место, где недавно отдыхал удавитель, но зря, потому что и там меня не оставили в покое.
Луиджи (поступивший как заправский представитель индийской секты тхаги – удушителей) подтащил свою добычу к колодцу и без раздумий, с сочным звуком, спустил труп в его пересохший зев.
- One down, two to go, - подвел неутешительный для меня итог душегуб, убирая аккуратно сложенное орудие убийства в боковой карман джинсовой рубашки.
- Тебе нужно на воздух, - сказал он нетерпящим возражения тоном знающего причину заболевания и метод борьбы с ней медицинского работника и, взяв меня под руку, вывел через небольшую дверь в толстенной крепостной стене на примыкающую к замку со стороны материка открытую территорию.
На свежем?! (обязанным своим неповторимым ароматом процессам гниения и распада существ океанской фауны и флоры) морском воздухе мне, конечно же, полегчало, и я, браво (на бис) выдернув руку, самостоятельно и уверенно зашагал по направлению к казавшейся сейчас спасительной воде, естественным образом взяв курс на стоявший на северной оконечности островка маяк.
- Не торопись, успеем освежиться, - поняв мое намерение, мягко (первый раз по-человечески, это после убийства-то!), но как всегда безаппеляционно и убе(ж)дительно, произнес лжеитальянец, - Нам еще предстоит потрудиться немного, потом отдохнем. Их осталось только двое, и они вскоре здесь объявятся.
Головой и сердцем я понимал, что в моем мнении, тем более в моих советах, никто не нуждается, но будучи совет-ским человеком не отказал себе в возможности сказать свое слово:
- А может не надо? – выдал я на гора свое предложение, наверное, не очень мудрено и логично, но в тайной надежде, что и эта неглубокая по мысли речь поможет островному диктатору вспомнить поговорку о преимуществе коллективного решения проблем.
- Надо, Адриано, надо! – отверг со вздохом мое пацифистское заявление суровый муж и, отвернувшись от меня, направился к расположенным на полпути от донжона до маяка сараеподобным постройкам.
«Влип, вот влип, по самые по уши! Бедный я, несчастный и ужасно невезучий, как тот кур, который не только в ощип попал, но и во щи угодил! Теперь всему конец, стал сообщником в убийстве и ни где-нибудь, а заграницей...», - безвольно следуя за моим мучителем, возносил я к небесам очередной внутренний плач (разве что не посыпая голову пеплом), состоящий из сплошных разжижжающих кровь и расслабляющих волю слезливо-сопливых самосожалений.
Тем временем мой, похоже не ведающий такого чувства как сострадание ведущий, подергав все ручки дверей первого на нашем пути подсобного помещения и обнаружив одну из них незапертой, вошел вовнутрь. Спустя считанные секунды из оставшейся приоткрытой двери появились его голова и правая рука. Голова определила мое местонахождение, а рука произвела энергичный и призывный жест.
Без малейшей попытки сопротивления и, что более удивительно, без ничтожнейшего намека не только на внутренний протест, но даже на желание осмыслить происходящее, я ступил за дверь, чтобы услышать то, без чего я относительно спокойно и так долго прожил в своем тихом омуте, вполне уже свыкнувшись с однообразным кваканием престарелых партийных жаб и дурманящим интеллект и разлагающим душу одором загнивания по-социалистически.
- Совсем скоро «черные» месье займутся нами всерьез. Сейчас они находятся – пока - только в начальной стадии тревоги. Не обнаружив на месте партнера, они, естественно, заволновались, но не настолько, чтобы перестать действовать по правилам, а это значит, что в данный момент оставшаяся пара должна, разделившись, начать прочесывание противоположных концов острова. Из этого, carissimo Adriano, следует, что с минуты на минуту мы будем принимать гостя. I hope, you are ready.
- Certo, non problemi, - начиная расслабляться, словно после третьей рюмки, выразил я свою готовность содействовать.
- Вот и здорово, от тебя опять многого не потребуется. Всего лишь оставаться внутри здания, находясь вот здесь, за дверью, ничего не трогая руками, а я выйду, сыграю роль манка, – с этими словами, указав предварительно место моего схрона, Луиджи покинул оказавшееся складом всякого вышедшего из употребления барахла помещение.
Заняв указанное место, в состоянии полупрострации-полуажитации стал дожидаться  я продолжения триллера. События не заставили меня долго томиться.
- Hey, you old man, what are you doing here? Where do you go? Stay where you are, it’s an order! – до неприятного отчетливо донеслись до меня полицейско-киношные, не из моей реальности команды.
- Non capisсo! Scusi, per favore, non parlo inglese! – не своим, каким-то плебейски-извиняющимся голосом запричатала в ответ, находясь вплотную ко входу, человеко-приманка.
Дверь распахнулась, и Луиджи почти бегом, не задерживаясь в дверном проеме, проскочил в самый конец склада.
- Stay and don’t move, I warn you! – прозвучало ему вслед, и в склад вошел очередной man in black, держа в руке пистолет с ненормально длинным стволом.
- Raise your hands up and turn around, slowly! – продвигаясь во внутрь помещения, продолжал угрожающе командирствовать опасновооруженный. Но невзирая на очевидную серьезность приказов, мой напарник не прекращал  ломать комедию в стиле Лучиано Салчевского Fantozzi.
- Egregio signore, vorrei rimanere da solo per alcuni minuti, – очень жалостливо проскулил он, помогая движениями рук, нервно теребящих ширинку и частым переступанием с ноги на ногу, объясниться с «черным».
- Why, in the hell, did you come here for a pee, idiot? There is a neat WC in the castle. – сказал, усмехнувшись (так почудилось), опрометчиво доверившись языку жестов, бандит, начиная опускать свой черный пистолет, но тут, используя меня в качестве своего неловкого орудия, в развитие событий вмешался закон Мерфи.
То ли от напряжения, то ли от жажды действий я чуть-чуть пошевелился (как мне представлялось, весьма бесшумно) и рюкзаком зацепил без особого старания уложенные штабелем какие-то использованные стройматериалы, которые стали валиться на меня, производя при этом (надо полагать совершенно без стеснения) положенную шумовую гамму звуков.
Моя реакция на происшедшее была проста и незатейлива, сродни самой большой и шустрой, но такой же умной, как и меньшие ее сосестры, африканской курице, прячущей во время опасности голову в песок.
Лично я никогда не видел «безголового» страуса, однако это не помешало мне, ища спасения от падающих вещей, «нырнуть» головой вниз и в сторону, одновременно восприняв слуховыми органами, что в звуковую дорожку перемещающихся по своей воле предметов вклинился многократно усиленный и от этого такой неприятно- завораживающий, как бы раздвоенный «чмок»,  неизвестно кем и зачем посланного воздушного поцелуя.
Позже мне было сказано, что уподобление быстробегающей (но не настолько, чтобы взлететь) птице  являлось единственным правильным решением в этой ситуации. Вот уж спасибо рейкам, плинтусам и пр.пр. без чего не обходится обустройство человеческого быта, за спасение живота моего, вернее, головы, потому что дырка от пули 9мм калибра оказалась на том самом мест, где за долю секунды до этого находился мой, еще нераскрытый (всему свое время), третий глаз.
Выстрела в свою сторону я, занятый «борьбой» со строймусором, не видел, но успел разглядеть, что черный, перейдя к активным действиям, уже без разговоров вытянул руку с оружием в направлении груди Луиджи и, по-видимому, нажал на курок ( тоже не видел, а второй «чмок» слышал).
Мой «итальянский» товарищ, возможно из-за того, что даже мысленно нам не удалось сказать друг другу «Arrivederci», уклонившись в сторону от ствола, левой рукой, перехватывая и выворачивая влево от себя правую кисть противника, обнимающую ручку пистолета, и одновременно помогая своей правой рукой, давящей на Beretta 93R в том же направлении, обезоружил атакующего злодея.
В ту же секунду, как только зловещий продукт из города Гардоне-Валь-Тромпия небывало ловким образом очутился в руках его псевдосоотечественника, бывший владелец оружия, пригибаясь и по-заячьи виляя насколько позволяла узость коридора из стороны в сторону, рванулся резко к выходу из западни, вполне возможно вопрошая себя мысленно на ходу:» Где мой черный пистолет?» или печально восклицая вслед за прототипом обезоружевшего его противника: «Прощай оружие!»
 Луиджи же, тем временем, своими нелогичными действиями снова застал меня врасплох. Вместо того, чтобы стрелять без промедления, он, высвободив обойму из рукоятки, взял пистолет за конец надетого на ствол глушителя и с короткого, разворотом плеч замаха запустил его в спину беглеца.
При всем моем уважении к метанию тяжелых предметов, особенно железных, я, не поверив в эффективность подобного рода нейтрализации врагов, решился, в силу своей природной вредности, на более низкий способ ведения «поединка».
Находясь все еще в полуприседе, и вдохновленный, наверное, оригинальной сценическо-эротической трактовкой украинского народного танца «Гопак» в исполнении темнокожей группы «Boney М», с явным одобрением и уважением, в песенно-былинном жанре повествующей на сцене Кремлевского дворца съездов о распутно-безостановочной (на зависть omniимпотентному руководству страны) русской машине любви, я выбросил вперед правую ногу, когда до спасительной двери безоружному, но  далеко не безобидному, оставалось пробежать в два раза меньше, чем четыре шага.
Информацию о себе, если она не имеет отношения к нетрудовым доходам и работает на имидж, следует, как учат профессионалы, подавать без ложной скромности, поэтому я, заметьте, не настаивая на этом, заявляю, что черный свалился на пол в результате моей подножки, а не из-за попадания в его спину железяки весом около полуторакилограммов.
«Those Russians!» - должен был бы, по моему сценарию, пропеть рефрен из знаменитой песни падающий спринтер, но он, очевидно не ознакомленный заранее с сюжетом разыгрываемой на складе сцены, соизволил выругаться по-своему и сделал это, к моему удивлению, совсем не по-английски: - Shaise, - выпустил он со стоном перед тем как грохнуться на пол.
К сожалению, для падшего черного неприятности его на этом не закончились. Не успел он отлежаться как следует после спурта с заячьими скоками, на его спину вскочил несшийся за ним по пятам Луиджи, для того чтобы тотчас же рухнуть на распростертное под ним тело, целя коленями в позвоночник повергнутого: одним между лопаток, вторым в область шейных позвонков.
Хруст, раздавшийся в результате подобного вида мануальной, вернее педибальной терапии, мне трудно передать буквами, и не потому, что был он негромкий, а ввиду его не передаваемой междометиями тошнотворной натуральности, абсолютно не предвещающей поверженному супостату ничего хорошего.
Мне тоже, вторично за такое короткое время, поплохело, словно укачало совсем не страшными на вид, едва даже заметными, но выворачивающими нутро наизнанку похлеще девятых валов, длинно-пологими волнами мертвой зыби.
«Two down, one to go», - успел я самостоятельно подвести итог в затеянной моим безжалостным «напарником» (в то время, когда он обыскивал еще теплое, но уже обездушенное тело) игре из серии «Кот и черные мышки», под названием «Один здоровый и умелый мужик и на острове воин» перед тем, как на меня накатил нешуточный приступ рвоты.
«На волю, на простор тюремного двора!» - кем это было сказано, и было ли это сказано вообще – не суть важно. Значение имело лишь одно – побыстрее покинуть, такой по-нашему мило запущенный и недавно еще безмятежный-покойный сарай, злой человеческой волей в «шесть» секунд обращенный в мертвецкую.
Ветер, не только один он был на свете в тот момент, когда полувыйдя- полувывалившись из полутьмы «покойницкой», оказался я на божьем свету. И не только он - восточный бриз, продувающий островок, который мал и не велик от можа до можа, привел меня в чувство.
Чайки. Труднопереносимый гомон подняли эти вороны морей - такие же бесстыжие и всеядные птицы, как и их земные товарки, учуяв нечто неладное на облюбованной ими территории.
- Курс на маяк держи, моряк, - раздалось за спиной вслед более чем панибратскому подталкиванию.
Из-за нехорошести состояния я, упустив время в натужном выборе подходящего ответа, молча подчинился, предпочтя отдаться на поруки хорошо знакомому и никогда не подводящему во время похождений во хмелю  внутреннему автолоцману, который и пролавировал меня беспроблемно до подножия башни маяка, разместившегося на краю утеса-лилипута.
Присев на травку у основания фундамента морского светильника, я позволил французской пище до желчного (прим. желчь - своя) остатка вернуться во французскую почву, так и не изведав до конца полезности потребленных деликатесов.
- На, глотни, - согласно канонам жанра была мне протянута строгая мужская фляжка, без каких-либо украшений и гордых надписей на суровой голостью своей блестящих, выпукло-вогнутых никелерованных боках.
Не поинтересовавшись, что мне было предложено, по-прежнему на автопилоте, я хлебнул, готовый тотчас же и зажмуриться и закряхтеть от крепости напитка, но то, что попало мне в рот спровоцировало совершенно неожиданную реакцию. Мне захотелось выплюнуть бесплатно доставшееся пойло и только возглас Луиджи: «Пей, пей – это не- вкусно, но полезно!» – заставил меня проглотить маслянисто-рыбье-жирную жидкость.
 Смочившая мое горло, неприятная на вкус влага удивительно быстрым образом притормозила (словно breaking fluid) дальнейшие поползновения желудка проскочить сквозь глотку наружу. Голова же моя, следуя примеру умиротворенного пищеварительного тракта, также соизволила проясниться и была готова задать какой–нибудь умный вопрос стоящему рядом с недостающей ему ранее для полного соответствия выбранному для подражания образа курительной трубкой псевдоэрнесту.
- Откуда чубук? – потянуло меня, незнамо какими путями на давно проложенную классиком вопросительную колею.
Предвиденному мною ответу: «Из кармана, вестимо.» - не суждено было стать озвученным, из-за маяка, без очков, с бледным от напряжения или еще чего-то лицом и «незаглушенным» пистолетом в руке у бедра, крадущимся шагом появился (явно чувствующий себя дискомфортно оставшись в одиночестве), последний из черного братства.
- Hands up! – без лишних экивоков потребовал новоприбывший, мотнув в нашу сторону неприятно коротким стволом своей «пукалки».
- And, why on earth, should we do such a thing? – выражая полнейшее недоумение граничащее по тону с оскорбленным достоинством, спросил русский Луиджи.
- Shut your mouth and do what you have been told, or I shoot your stupid head off! – совсем невежливо ответил «солдат удачи», продолжая настаивать на своем.
- Vous etes de police? – также не переставая донимать gunman’a вопросами, полюбопытствовал тайный агент (сейчас я уже не сомневался ху хи воз), переходя на местное наречие и медленно поднимая руки.
- Correct. We are from Interpol. - выдавил из себя полуправдоподобно, начинающий раздражаться бандюга.
- Нow interesting! –воскликнул, неизвестно чему удивившись, мой «приятель», - If that so, your behavior is outrageous, and I will report it to your superiors, – закончил он с легкой угрозой в голосе.
- O’key, o’key. Do what you like, but first I want to take a good look at your belongings. Take off your backpack youngster and open it up! – скомандовал черный.
- That’s fine with us, we’ll do what you ask - начал отвечать за меня Луиджи, - but before we move a finger you have to show us any ID of yours.
«Международный полицейский», услышав подобное справедливо-вызывающее требование, застыл остолбенело на мгновение в немой позе, как мне показалось, обуреваемый желанием перестрелять нас без дальнейших разговоров и проволочек. Но не сделал этого. Сказалась (бывает такое) излишняя тренированность. Осмотревшись по сторонам, он решил действовать по-инструкции и со словами:
- Well, I got your point, you deserve to see it, - запустил руку во внутренний карман пиджака, чтобы вытащить из него... черного металла цилиндр, который тотчас же стал приторачивать к стволу итальянской волыны.
Qu’est-ce que se passе ? – среагировал на происходящую и не сулившую нам ничего хорошего метаморфозу с оружием интер-половца Луиджи, одновременно с произнесением недоуменно-тревожной фразы носком добротной туристической бутсы нанося удар в середину голени левой ноги горе-жандарма, так и не успевшего подготовить оружие к беззвучной экзекуции.
Ожидаемого мной вопля не последовало – черный человек был приучен терпеть боль, но, по-видимому, не столько и не такую. С негромким, и от этого еще более страшным стоном, выронив от болевого шока пистолет, он, более не поддерживаемый переломанными берцовыми костями левой ноги, вытянув перед собой хорошо развитые руки, стал валиться в направлении стоящего перед ним обидчика в надежде столкнуть того со скалы.
 Однако коварный «итальянец» сделал шаг назад в сторону и, уклонившись от предпринятой раненым бойцом последней попытки поквитаться, выбросил навстречу падающему телу по-прежнему держащую трубку левую руку, вогнав тем самым свой курительный инструмент в левую глазницу нашего несостоявшегося палача на всю длину черенка.
Неживое уже, наверное, тело бандита рухнуло к ногам сериального убийцы. Тот как ни в чем не бывало произвел очередной экспресс-обыск и, облегчив труп своей третьей за неполных четверть часа жертвы на вес записной книжки и еще чего-то черного цвета (что конкретно он смародерствовал, я не успел разглядеть), пинком ноги столкнул его с обрыва проговорив при этом,
- Adieu, inspector Kadavr! - Затем таким же футбольным приемом отправил вслед за обездушенным владельцем не пригодившееся тому оружие.
Как я уже упомянул ранее, в моем бедном желудке не осталось, к сожалению, ничего для адекватного реагирования на просшедшее кроме избыточных запасов желчи, но рвать желчью... Черные были просто недостойны таких душевно-организмических затрат, и я попробовал сдержаться. Благо в помощь мне вновь появилась безликая фляжка с противным, но купирующим рвотный рефлекс зельем.
 К тому же в замордованном последними событиями сознании наметился сдвиг в восприятии действительности. Если в начале ратных подвигов моего жестокосердного знакомца я относился ко всему - как учили и воспитывали - с учетом перспективы: что  мол скажут и подумают люди, особенно те, удостоенные права ношения мышкиного (не путать с князем! )цвета форму, то после взгляда в дуло ствола, готового изрыгнуть в меня совсем незаслуженную порцию упакованного в медь свинца, я почувствовал в освободившейся от продуктов распада утробе своей пробуждение дикого голоса пращуров, настойчиво нашептывающего: «Забудь обо всем, спасай живот свой!»
- Ну что, очухался? - полюбопытствовал изверг не особо заинтересованно, осматриваясь по сторонам, будто бы самочувствие мое никоим образом не могло повлиять на его планы и, окажись я не в силах перемещаться самостоятельно, он, наверное, с одинаковой легкостью или понес бы меня на спине, или спустил бы с обрыва в догонку за телом изувеченного разбойника.
Держа все это в уме и прислушиваясь к наипервейшему базовому инстинкту, пришлось мне ответить по-комсомольски позитивно и по-пионерски бодро,
- Я в порядке, спасибо зарядке.
- Прекрасно. Загостились мы тут, пора и честь знать, а то скоро ажаны заявятся, – поделившись столь приятной новостью, ликвидатор фальшивых фликов сделал мне приглашающий жест, словно позвал на выгул надоевшую и не поддающуюся дрессировке диванную собачку супруги и уверенным своим шагом направился в обратную дорогу к замку.
Упоминание о полиции подействовало на меня не менее мобилизующе и освежающе, чем «тормозная» жидкость из фляжки. Без возражений и вопросов (а в голове роилась десять тысяч «почему?») я потрусил за Луиджи Хемингуэем. Но у стен тюрьмы любопытство, подстегиваемое заботой о сохранении себя как вида (навряд ли исчезающего), взяло верх над дисциплинированной покорностью, и я, нагнав ведущего своего, спросил с виду беззаботно,
- А как мы будем с острова выбираться, следующий трамвайчик придет не раньше, чем через полчаса?
- Надеюсь, что нам удастся покинуть этот малогостеприимный клочок земли, не дожидаясь трамвайчика, - услышал я в ответ не вполне вразумительное объяснение.
«Неужели он собирается смываться отсюда вплавь?», - от подобной догадки у меня похолодело внизу живота и вспотели ладони. «Злоключения Дантеса по полной программе, да и только. Хотелось бы, чтобы трезорная ее часть нас также не минула», - попытался я приободрить себя в предвкушении «марафонского» заплыва, когда перед входом во двор шато внезапно остановившийся «Эрнэст» протянул мне противосолнечные очки и сказал,
- Надень. Когда будем проходить мимо туристов, по возможности пытайся скрывать свое лицо.
- Это, как это? – искренне-наивно и по-простому поинтересовался я и, чтобы не выглядеть совсем безнадежным простофилей, предложил тотчас же собственный вариант конспирации, - Смотреть в сторону, что ли?
- Сойдет и это, но вполне может статься, что и с другой стороны тоже будут люди.
- Тогда как же?
- Носовой платок есть?
- Есть, а что?
- Да ничего особенного, используй по назначению.
- Сморкаться, что ли?
- Если насморк, сморкайся. Ну, а в такую жару и пот промакнуть не будет выглядеть подозрительным.

                В роли Дантеса.

Утираясь и сморкаясь, пересек я двор древней тюрьмы, стараясь держаться точно в кильватере бородатого «письменника», безнатужно рассекающего, словно атомоход метровые льды, немногочисленные групки туристов, разбредающихся по острову после осмотра узилищ.
 Вскоре мы были на пирсе, у края которого мирно покачиваясь на мелко-ленивой послеполуденной волне, был пришвартован не замеченный мной при высадке или причаливший совсем недавно, белый глиссер с бархотным названием «Velvette». Перед не санкционированным никем захватом плавсредства, взявший надо мной власть криминальный элемент достал из кармана две пары шелковых перчаток телесного цвета и, надев одну из них на натруженные душегубством руки, протянул оставшуюся пару мне, жестом предложив последовать его примеру.
 Оперчатившись, мы, не сговариваясь, сделали следующее: Луиджи, спустившись в катер, выверенным рывком шнурка запустил навесной »Kawasaki», а я, сбросив конец с причального кнехта и спрыгнув вслед за ним в глиссер, инстинктивно (работа такая, да и спасаться надо) взявшись за штурвал, придавил рычаг дросселей, срывая тем самым быстроходное суденышко с места очередного (затрудняюсь сказать, какого точно по счету) нашего правонарушения.
- Куда держать? – прокричал я в пароксизме высокоскоростного эскейпизма, когда между кормой угоняемого маломерного судна и берегом покинутого острова образовался разрыв в добрый кабельтов чистой воды.
- Правь на Кассис, если знаешь, где это, - получил я безграмотно сформулированный, совершенно сухопутный приказ.
- Знаю. Это мелкий городишко, вернее поселок городского типа по нашей терминологии. Исторически - место проживания рыбарей и виноградарей. Сейчас место отдыха бездельников из соседнего мегаполиса и иностранных туристов. Расположен у подножия охватывающей его с трех сторон одноименной горы, в пятнадцати морских милях к востоку от Марселя, – ответил я, как на экзамене, и, не сбавляя скорости, по крутой циркуляции повернув вправо почти на 90 градусов, направил глиссер вдоль побережья, в абсолютно противоположную сторону месту рандеву со вверенной мне группой товарищей.
- Неплохо изложено, - положительно отреагировал на мою информированность бородатый угонщик, несмотря на то, что из-за моего пижонского разворота еще секунду назад ему пришлось судорожно цепляться за леера, чтобы не вылететь за борт вслед за выброшенным им красивым движением полупрофессионального фрисбиста беретом.
- Стоило бы еще добавить, - продолжил убивец без намека на раздражение в голосе, - что в переводе с французского Cassis означает черная смородина, - закончил он перевод и небрежным жестом пустил поветру рабочий инструмент южно-индийского фансигара - стильный шелковый фуляр (foulard) использованный им в качестве орудия удушения (garrote).
- Спасибо, постараюсь запомнить. Думаю, будет нетрудно, смородина - ягода мне знакомая, к тому же одна из самых любимых, - поблагодарил я терпеливого «пассажира» не столько за перевод, сколько за молчаливое игнорирование моей неэлегантной попытки самоутвердиться.
Поблагодарил и хотел уже было расслабиться, как меня словно током шандарахнуло... »Смородина, смородина, ведь была уже сегодня смородина... Гамбринус, княгиня... вино! – Точно, княгиня поила меня вином с «букетом» смородины, а не связаны ли они, Бельская и Луиджи? Не заодно ли? – налетел на меня обжигающим самумом сонм нехороших мыслей, но надолго, наверное из-за прыти демонстрируемой катером в голове моей не удержался, «Не может быть! Бред! – отверг я подобную связь и целиком отдавшись чувствами движению позволил тревоге остыть а мыслям улетучиться, раствориться в малосольном бризе Лионского залива.
«Velvette» глиссировал исправно, летя над штилевым морем гладко и задорно, почти как экраноплан, только изредка и невысоко подпрыгивая на случайной волне. Не успели мы полностью насладиться (по-крайней мере я) морской прогулкой, как по носу катера обозначились контуры причальных линий пляжного предместья Марселя.
- Вы свободны, капитан, настало время лоцману приступить к проводке и швартовке, - услышал я за своей спиной голос моего напарника, перебравшегося поближе к рычагам управления с задней банкетки.
Не без сожаления я уступил штурвал: ведь не так часто удается простому советскому моряку гражданского флота «побороздить» просторы мирового океана на скорости под сто километров в час. Далее мне, устроившемуся на пассажирском сиденье, пришлось опять (если честно, то к разочарованию своему) наблюдать за тем, как уверенно и ловко, без лишнего эпатажа справляется Луижи и с морской работой.
Спустя совсем почти ничего, во временном измерении, после смены рулевых наша «вельветовая» посудина оказалась затерянно-пришвартованной среди огромного множества больших и малых аппаратов, предназначенных для увеселительного мореходства, а мы в том же самом привычном порядке – один впереди, другой позади - шагали по длиннющему пирсу в направлении бурлящего развлекательной активностью берега, сдергивая с рук и запихивая в карманы намокшие (хотелось верить, уже ненужные), нелепо-неуместные, на взгляд нормальных людей, в такую погоду перчатки.
    Оказавшись на набережной городка Смородинка, мой первый номер, не сумняшеся ничтоже, направился к ближайшему кафе-шантану, отличавшемуся от соседних общепитовских заведений тем, что напротив него кучковалась немалая группа возбужденно-гомонливых людей (состоящая преимущественно из молодых и крепких парней), одетых в бело-голубые футболки и каскетки той же раскраски. К тому же, все они не по сезону были обмотаны шарфами небесно-морского колера, а впридачу, большинство из них держало в руках мотоциклетные шлемы.
- Заходим во внутрь, и с той поры ты говоришь только по-английски и при нужде подтверждаешь все, чтобы тебе не довелось от меня услышать.
Сказано, сделано. Войдя в кафешку, мы очутились в еще более плотной толпе футбольных болельщиков, но это не смутило (что вообще могло смутить этого лиходея?) Луиджи, почти не замедляя своей статной иноходи, он, умудрившись никого серьезно не задеть и не обидеть, прошел и проложил для меня дорогу в расположенную в глубине помещения комнатку, маркированную двумя нулями.
Как только за мной закрылась дверь, бородатый наставник доходчивым движением руки потребовал от меня запереть ее на щеколду, а затем вновь ввел меня в транс нехорошим шопотом, приказав,
    - Ну, а теперь снимай!
    - Что снимать? - спросил я тоже очень тихо и в какой-то степени даже грустно, напрочь забыв об указании говорить на языке общепризнанного маэстро всяческих печальных историй. И тут (о чудо!), я впервые увидел некое подобие улыбки на лице моего странного знакомого (его полудебелая гримаса в роли Fantozzi не в счет).
- Рюкзак, не штаны же, - получил я снимающий тяжесть с души и оставляющий джинсы на чреслах ответ-разъяснение.
- Это мы запросто, в сей секунд, - заговорил я вдруг по-приказчески возбужденно-угодливо, пытаясь в доказательство своего усердия сбросить обе лямки заплечного мешка одновременно.
Рюкзак же (скотина этакая) не пожелал слезать с моей спины в выделенную ему для этого секунду, поэтому мне пришлось повернуть голову в сторону заартачившейся лямки, чтобы под контролем зрения стащить ее со своего «молодецкого» плеча.
 Когда я, завершив процесс снятия со спины доверенных мне ценностей, довольный собой повернулся к бородатому, протягивая ему требуемый предмет, меня ожидал очередной шок – напротив меня, нагло лыбившись и отвратительно развязно жуя резину, стоял стриженный под полубокс разбойничьего вида красномордый детина, точная копия (в моем представлении) тех, которых соотечественники мастера трагедий величают  «rednecks», а у нас в народе по-простому кличут бандюками.
Немая сцена в моем исполнении продлилась, наверное бы, намного дольше и закончилась бы скорее всего чем-нибудь патрирхальным и давно забытым вроде: Изыди окаянный, изыди..., если бы новое действующее лицо не нарушило тишину знакомым мне уже до судорог голосом,
- Пальцы-то, разожми.
Не тотчас, но достаточно скоро, почти сразу после того, как я почувствовал, что с помощью рюкзака меня куда-то тянут, я осознал, почему была произнесена эта фраза. Пальцы мои, скованные от непонимания происходящего одной, с детства родной целью «!!!» вцепились в ручку рюкзака хваткой оледеневшего на неторной тропе первопроходца белого безмолвия.
«А ты кто такой?» - захотелось мне расхорохориться и крикнуть, вторя рано осиротевшим детям отважного лейтенанта. И я бы, наверно, крикнул, не находись эта зверская рожа в такой опасной для меня близости.
- Спокойно, спокойно. Все хорошо, это я – твой друг Луиджи, только сейчас я выгляжу по - другому, так надо. Понимаешь?
- Понимаю, раз надо... - согласился я безропотно, расслабляя мышцы ладони и одновременно четко осознавая, что лукавлю, говорю неправду. Ведь на самом деле, я абсолютно не понимал (да и не хотел вовсе), на какой хрен мне! все это надо. И от этого настроение мое слегка подмажоренное морской, с ветерком, прогулкой снова стало скатываться в самую что ни на есть низшую терцию.
Синтетический, белого нейлона (или черт знает какого еще материала) вещевой мешок с эмблемой французских авиалиний, выданный мне на хранение не более часа назад, в целости и сохранности вернулся к разнолицому своему владельцу.
- Думаю, на этом моя миссия закончена. Надеюсь, что сейчас могу и честь знать, - проговорил я официально корректно и так же сухо под воздействием минорной минуты.
Ответ на мой высокопарный ультиматум последовал в вещественном эквиваленте – «новомордый» Луиджи протягивал мне вытащенные им из вынутой из рюкзака сумки какие-то тряпки динамовской расцветки.
- Это что? – спросил я несколько вызывающе, с приличествующей происходящему вокруг меня сумасшедшию (с моим участием) долей сарказма, - Плата за помощь?
- Можешь считать что так, если оцениваешь свое усердие подобным образом, но прежде чем начнем обсуждать твой гонорар, тебе придется все это надеть.
«Ля чего, - захотелось мне вдруг поломаться по-польски, но не тут-то было. Передо мной стоял человек, который (и это было абсолютно очевидно) не оценил бы тонкости шутки. Поэтому, взяв предложенные вещи, я через короткое время представлял из себя если не пугало огородное, то как минимум пугало для болельщиков других футбольных команд высшего дивизиона первенства Франции.
Облаченные как братья-близнецы в одинаковые футболки с индуистско-буддийской мантрой ОМ на груди (Olimpique de Marceille), но с разными номерами на спинах: я - в роли либеро под третьим, он – хавбэка под восьмым, с шарфами на шеях и кепками на затылках, мы покинули нашу импровизированную раздевалку, в которую уже ломились досрочно перебравшие пива коллеги-фанаты.
- Запомни, - шепнул мне по дороге от туалета до главного зала многоликий Янус, - ты из Финляндии, давний поклонник марсельской команды. Специально приехал посмотреть их игру на родном стадионе.
- Итальянцем я уже побывал, почему не попробовать, какова жизнь в чухонском обличьи, - по-философски неопределенно воспринял я новое «назначение».
- Правильно мыслишь, - одобрительно отозвался фанат-одноклубник о моих неглубоких рассуждениях, - кстати, - прибавил он, - на всякий случай, сегодня марсельцы принимают футбольный клуб из Монпелье.
- Understood! – дисциплинированно подтвердил я усвоение услышанного, переходя на положенный по роли язык в момент нашего выхода « в люди».
Молча, мы подошли к начинающей пустеть стойке, у которой по-прежнему непривычный, более пугающий в новом обличьи Луиджи взял нам (даже для приличия не поинтересовавшись моими питейными пристрастиями) по стакану грейпфрутового сока. Затем, бросив мне,
- I am going to talk to bikers аnd you, meanwhile, refill yourself with the liquid, - оставил свой стакан передо мной и вышел из кафе.
Я сидел, где мне было указано, одетый в то, что мне было всучено, пил, что мне было дадено, но думал я о своем. Пытался я уразуметь, что все-таки со мной происходит. Явь это или дикий сон, белогорячечный бред запившего морехода или кошмарная быль преступника в бегах. «Проснись и пой, на вахту пора», пробовал я страшными заклинаниями, щипками за мягкие места и хлопками по твердым вырваться из тяжких объятий Морфея, но тщетно. Вместо обыденно-рутинного и вполне безопасного (истории про затонувшие корабли не мешают до авральной сирены почивать спокойно) пробуждения в своей крохотной, но уютной каютке от ненастырного теребения за плечо вахтенным матросом, очнулся я от своих невеселых дум и бесплодных попыток обрести былое в результате негромкого, но бесповоротно лишавшего всякой надежды на чудесное возвращение в родное болото призыва:
- Come on Adri, we have to go!
В дверях кафе стоял обрито-остриженный, помолодевший на десяток годков, дубликат американского классика (military edition) и махал мне рукой. Допив залпом остатки сока из одного стакана, я, вдохнув полной грудью, решительно двинулся испивать до дна из другой, неизвестно кем поднесенной (узнать бы? ) мне сегодня чаши.
- Boys offered us a lift to the city proper. Go and pick your bike, we are leaving at once.
«Интересно, а на воздушном шаре мы сегодня летать не будем?» - спросил я у самого себя, подходя к ревуще-коптящему стаду красочных металлических зверей, вокруг которых суетились одетые как я их, якобы, хозяева, которых давно и правильно назвали «yahoo».
- Hei! – раздалось у меня за спиной. Я обернулся...
- Is that you, who came from Finland to watch a match? – ... чтобы опешить. Первый раз за сегодня в положительно-приятном ключе – передо мной явилась, то есть находилась сама... (как бы сотканная из полупрозрачных и вонючих мотоциклетных выхлопов) Стефания Сандрелли в байкерской экипировке, с распущенной копной темно-каштановых волос и шлемами в обеих руках.
- Yes, that is me,  – подтвердил я с достойной лесоруба размеренностью, продолжая в остолбенении пожирать глазами стоящую от меня на расстоянии вытянутой руки живую кинозвезду, которую, как мне показалось, я уже где-то видел.
- Nice to meet you! My name is Poli and I am your driver, - вежливо представилась девушка, совсем не разочаровав меня тем, что я принял ее за другую. «Ее зовут Поли, и она мой водитель,» - не переставая любоваться ее внешностью, я с удовольствием повторил про себя по-русски сказанное ей и..., только тогда до меня дошло – она мой водитель!!! «На чем же мы тогда поедем?» логично сформировался следующий вопрос, и память услужливо прокрутила запись сценки из поездки на трамвае, с которой все и началось, и где тоже главным действующим лицом была фемина на двухколесном транспортном средстве, предназначенном для детскосадовцев и домохозяек.
- Something wrong? – спросила мотодива, углядев, по-видимому, перемену в моем лице, - and what is your name, anyway?
- Sorry, I was thinking…My name is…- мучительно стал я соображать, как меня зовут по-фински, - A...A...Adri. – разрешился я наконец, к величайшему своему облегчению, от изнуряющего бремени воспоминания неизвестного (третьего, кстати, прозвища за один день).
- O’ key, Adri. Guys are waiting, take your helmet and let’s go for a ride!
- But, why you, not the boys? – не выдержав, поинтересовался я, принимая защитный головной убор.
- What do you mean? Are you against female drivers? – настороженно-подозрительно проговорила она, похоже начиная обижаться.
- Nothing like that, I am not a womenhater, just... curious, - поспешил я опровергнуть предположение своей водительницы, сказав отчасти правду. Потому что на самом деле было очень любопытно, как можно спокойно усидеть на чем бы то ни было вплотную с такой привлекательной мадемуазель.
- Cause today all seats are taken, and I am the only lonely amazon left,- пояснила Поля, останавливаясь у не женского размера (по моим понятиям) мотоцикла с устрашающим своим видом двигателем.
- Is it yours? – полюбопытствовал я, стараясь, чтобы голос не выдал просыпающейся во мне зависти.
- Only for a week. Actually I prefer to ride sportbikes and mine is in workshop now, but this one also will do, specially for a run with a... passenger, – сказала гонщица, изящно-привычным движением одевая броской раскраски мотоциклетную «шляпку».
Как только амазонка запустила двигатель своего девятисоткубового Ducati, вся армада мотоциклов вокруг нас пришла в движение. Парами, тройками, без всякого видимого порядка, но не создавая друг для друга помех, они покидали место стоянки. Одним из первых отъехал  сочно-красный Harley-Davidson Sportster с показывающим мне большой палец Луиджи на заднем сидении.
По команде Поли, - Hop on and keep clouse to me, - я с удовольствием, но немного нервничая, сделал что было велено.
Поехали, выбираясь из города, не быстро, ну, а выехав на автостраду – полетели, и проблема моя разрешилась сама собой: мне стало все равно за кого или за что держаться, лишь бы остаться в седле.
Странная все-таки штука – время. С одной стороны, вроде бы незамысловато оно и просто, как правда (адекватное сравнение?), все в нем одинаково и вечно-неизменно, но почему же тогда, когда вокруг все несется очень, очень быстро, обыкновенно резвые секунды начинают ползти, как ... усохшие на раскаленном асфальте дожевые черви.
За сколько мы домчались до Марселя? Если по моим ощущениям, то за время, достаточное только что отобедавшему вновь проголодаться, а по часам... минут за десять! Еще столько же по времени езды по городу, состоящей из беспрерывных стартов и торможений, отчего я стал напоминать сам себе ваньку-встаньку, и мы (Ducati 900 GTS Поли и Харлеевский Sportster с моим приятелем в качестве пассахеро) остановились у станции метро, а остальная когорта разномастных монстров, грохоча форсированными и не очень моторами, трепеща бело-голубыми знаменами, понеслась дальше, в направлении стадиона на радость коллегам-болельщикам и на головную боль жандармам.
Спешились.
- Thank you for the ride, - поблагодарил я девушку, отдавая шлем и сразу же начиная печалиться.
- My pleasure, you have been a good passenger, I did not have any problems negotiating the curves, - положительно оценила она мое поведение на мотоцикле, словно отметила правильность размещения и закрепления перевозимого груза.
- I just tried, as been told, to stay as close as possible to you, - сказал я с сожалением из-за того, что приходится так рано прерывать столь приятный опыт.
- In fact, I did not notice that you tried that hard, - c опасной улыбкой огласила свое наблюдение француженка и... мое сердце забилось быстрее, чем во время ее сорвиголовского прохождения виражей, и... в это время к нам подошел Луиджи.
- Merci beaucoup, mademoiselle. Votre maniere de conduire le moto est excellente, – с улыбкой до ушей произнес подошедший и далее, обращаясь в большей степени ко мне, добавил,
- It’s time to say goodbye, guys.
«Что за жизнь такая, как что-нибудь хорошее, так сразу говори ему (ей) последнее прости и прощай», вознегодавал я на долю свою, однако скрепив по-привычному сердце, но по-новому скрипя зубами, полез в кошелку вокабулярия за предписанными случаю глаголами и прочими частями аглицкой речи.... чтобы услышать от предмета моего воздыхания,
- By the way, how to say «adieu» in finish?
«Вот так так! Попали... из огня да... в коровий блин» - запаниковала одна моя часть, но другая (честь ей и хвала за это) под тяжелым взлядом моего попутчика вспомнила дорогой и любимый с детства образ Штирлица, выкладывающего в трудную минуту жизни забавных зверюшек из самых обыкновенных спичек. «Думай, думай, что там кричали мальчишки, выпрашивающие резинку у интуристов рядом с «Прибалтийской», понукал я свою память напрячься еще разочек сегодня, уж очень не хотелось провалить легенду, да и девушка такая славная. Как будет «привет» я помню, каждый день можно услышать где угодно «Hei!», а вот насчет «прощай» ....хайя...хийя... точно, там был город, среднеазиатский город... внутри слова разместился город... думай!  Хива! Город – Хива! Давай, давай, думай! «хива, хива,хива....
- Hyvasti, - проговорил я с замечательным чухонским акцентом и, будто бы целый Арарат свалился с моих плеч, так мне стало легко и лепо.
- I have heard that people from your region are slow, but never thought that, that slow and probably now I know the reason why. Because you have to be slow in order to speak your language, - сделала неправильный вывод барышня, но я, тем не менее, был рад, что своим тугодумием некоторым образом отомстил (укрепив расхожее мнение о их медлительности) непокорным соседям за линию Маннергейма и за попорченных наших девок.
- Please, don’t take Adri’s slowness very seriously, he is simply stupefied by your beauty right now. But under normal conditions he is quiet cute boy, - пришел мне на выручку Луиджи, подобрав для этого (редиска такая!) наиболее подходящее объяснение.
- I belive it is so, - великодушно согласилась наездница с предложенным оправданием моей заторможенности и, прибавив, - I hope Adri will have another chance to prove his intelligence, - протянула мне для прощания держащую визитку руку.
- So do I, - поторопился я заверить ее в том, что не совсем пропащий, усердно пожимая предложенную длань вместе с карточкой.
- Take care and see you soon! – cказала моторизованная одалиска, высвободив из горячего захвата руку и садясь на спресованный в два центнера железа стоголовый табун лошадей.
 - Good bye, my… - засовывая смятую карточку в карман почти пропел я вслед за греческим министрелем, но из скромности с купюрами... Good bye and Au revoir,…Poli! – а затем (захотев как лучше) все испортил, пожелав, - Drive safe!
Лучше бы я этого не говорил – ответом мне была огорченно-сочувственная улыбка (видимо, последняя надежда усмотреть во мне хоть что-либо достойное умерла в ней навсегда) и разворот на месте с пронзительным ревом двигателя, визгом насилуемого колеса, облаком дыма и запахом паленой резины.
Когда дым рассеялся, пассии моей и след простыл, и опять я один на один с красномордым мучителем.
- Я уж думал, что ты уже не выкрутишься... – произнес он, стоило мне только отвести взгляд от дороги.
- Что вы имеете ввиду? – растерялся я.
- Ее вопрос.
- А, это-то... Да вот вспомнилось как-то... Финов-то у нас полно, особенно по выходным ну просто, как собак нерезанных, - пояснил я скрывая довольную улыбку, но не  сдерживая стремительно растущую самооценку.
- Вот не чаял, не гадал что ты таким Поли’глотом окажешься, - оценил он мое старание совершенно безобразным образом смещая ударение и коверкая тем самым неругательное вообщем-то слово.
Отвечать на его незамаскированное оскорбление я счел ниже своего достоинства и обиженно отвернулся.
- Ладно, поехали, - без дальнейших намеков на мое желание кого-то глотать (и на том спасибо) сказал он кладя мне руку на плечо.
- Куда? – безразлично и безжизненно спросил я, стремительно и бесповоротно погружаясь в роль то ли юного Ромео, то ли молодого Вертера.
- Туда, куда ходят поезда... марсельской подземной дороги, а точнее к месту твоей встречи с соотечественниками.
- А разве я вам говорил, что у меня назначена встреча? - без особого интереса полюбопытствовал я.
- Это неважно. Говори, где вы условились собраться и во сколько.
Я сказал, и мы поехали. Сначала зачем-то на метро до стадиона. Потом, потолкавшись в толпе до неприличного похожих на нас фанатов, только более жизнерадостных, мы, в какой-то подворотне сняв с себя болельщицкий маскарад, разжаловав себя тем самым в ординарных граждан, сели на такси и покатили от места предстоящего футбольного сражения в сторону моего рандеву.
Как все однако сегодня закрутилось, кино да и только. Печального Ромео (именно аппенинскому страдальцу было отдано мое предпочтение) «итальянский» дядька, теперь в туристической панаме на голове, привез на улицу Джульетты. «Не знаю, как его называть» (устал придумывать ему прозвища) остановил машину в самом начале улицы. Расплатившись, мы вышли, и всезнающий инкогнито чуть ли не за руку втянул меня в ближайшую тратторию (ruе de Juliette, как ни как).
- У нас еще уйма времени, целых сорок минут, - начал мой спутник, только мы уселись за самый уединенный столик в полутемном углу небольшого зала итальянской харчевни, - более чем достаточно, для того чтобы я смог хоть как-то с тобой объясниться, отблагодарить за помощь, а заодно и перекусить.
- Я готов, - по-ученически кладя руки на стол, произнес я с фальшивым энтузиазмом, не уточнив что – перекусывать или проясняться. И был прав, потому что меня никто не спрашивал (не обидно ли, не досадно ли...), меня просто в очередной раз поставили в известность.
- Поступим так, рационального использования времени ради, сначала ты задаешь свои вопросы, и я отвечаю на то, что сочту нужным. Затем дополняю сам, если вдруг ты в чем-то не разберешься или что-то упустишь.
- ... Да ладно, - продалжая лишь чуточку обижаться, в остальном же совершенно без эмоций, - Как скажете, - принял я выдвинутую сотрапезником программу, сам на себя удивляясь. Ведь совсем недавно я был готов погрести его заживо под лавиной своих вопросов.
Прибывшая еда меня (в финале-то такого дня!), мало занимала (хотя люблю я эти длинненькие мучные веревочки, особенно с затвердевшим продуктом коровьих молочных желез и хорошим куском обожженной мышечной ткани того же безобидного возведенного в Индии в божественный ранг животного - Боже! Что мы едим!), как, впрочем, и предлагаемый мне «Апокалипсис от Луиджи».
- Не могу понять, - все-таки разобрало меня, глядя на обстоятельно (как после рабочей смены на живодерне) подкрепляющегося vis-a-vis, - зачем было их убивать?
Вопрос был задан, конечно, чисто риторический, явно напрашивающийся на краткий, но отнюдь не лапидарный и всеисчерпывающий ответ: »Так надо!» поэтому я был удивлен, когда вопрошаемый, дожевав заправленное в рот, отложив приборы и утеревшись салфеткой, снизошел к неожиданно подробному объяснению, начав, тем не менее, с предвиденного,
- К искреннему сожалению, у нас не было выбора, ни у меня, ни у них. Кто-то должен был умереть. С твоей помощью я остался в живых, ну а им, можно считать, сегодня просто неповезло.
- Неужели все так серьезно? – выразил я толику сомнения по-поводу сказанного, хотя вспомнив, как надо мной «просвистела» пуля, был бы рад отозвать свой вопрос, но поздно...
- Странно, мне показалось, что ты самостоятельно осознал не шуточность происходящего, - удивился лишенный выбора.
- Осознать-то я осознал, но не головой, а... шкурой своей... И все равно, не пойму, зачем? Ведь для того, чтобы от них скрыться, вам достаточно было бы их только, к примеру, обезоружить или обездвижить, ранить наконец, вообщем, остановиться на половине уже сделанного, а не лишать жизни, тем более так жестоко... – неуклюже высказал я в конце концов давно мучавшую меня мысль и неуверенно, как бы извиняясь за мягкотелость свою, посмотрел убийце прямо в глаза.
Наши взгляды встретились, и впервые его очи предстали передо мной  не в пронизывающе-холодном блеске обнаженных индийских катаров, а в образе неизбывной грустью словно пеплом припорошенных, едва тлеющих, но еще греющих угольков затухающего костра.
 Мы долго, наверное, секунд десять-двадцать-тридцать, смотрели друг на друга, но наше безмолвное глядение не походило на излюбленную романистами дуэль взглядов, скорее это было что-то вроде месмерического сеанса, в котором я ощущал себя не гипнотизируемым, а равноправным участником какого-то еще неизведанного мной до сих пор способа общения.
Он первый прикрыл глаза, но не моргнул, а медленно смежил веки, будто опустил занавес, за которым осталось еще очень много интересно-непонятного и пока запретного для меня. Открыв их, он возобновил наш диалог следующими словами:
- Когда-то меня тоже преследовали подобные сомнения, но жизнь тогда была другая – жестокая, она и заставила сделать выбор быстрее положенного. Убивать нехорошо – спору нет, но есть люди, которых не пугает ни суд человеческий, не страшит и Божий суд. Вот таких-то подонков мне и пришлось сегодня уничтожить.
- Но может быть имело смысл сдать их в полицию? - предпринял я последнюю попытку остаться в стане гуманистов, хотя и мне на своем недлинном веку довелось уже повстречать немало живых иллюстраций к пословице «горбатого могила исправит».
- Если бы дело дошло до полиции, то они сами, первые, посадили бы меня с тобой в придачу за решетку, чтобы на следующий же день их друзья прикончили нас или в тюрьме, или на свободе, – обрисовал мой собеседник жутчайшую картину капиталистического беззакония, в которой я мог сыграть роль безвинно закланного барана.
После подобных слов воображение мое, подстегнутое вышесказанным, экстренно воспользовавшись в беспорядке хранящимися в кладовой памяти фрагментами из кучи просмотренных на детективную тему французских, итальянских и прочих стран фильмов, смонтировало из них на злобу дня душераздирающий своей графичностью ролик со мной в качестве случайной, но неизбежной жертвы. Просмотрев который, я, не без сожаления, но уже и без отвращения, признал правоту палача, позволив себе, тем не менее, усомнится в верности выбора способов экзекуции.
- Хорошо, положим в этом вы правы, ну а зачем было расправляться с ними так по-изуверски – душить, крушить позвонки, переламывать ноги и... самое отвратительное... трубкой в глаз? Вы ведь вполне могли бы воспользоваться их же оружием? Насколько я понял, отнять его у них для вас не являлось проблемой.
- Беда в том, что эта тройка наемных убийц была не первая и не последняя на моем пути, поэтому разбираясь с сегодняшними, я должен был позаботиться и о будущих соперниках...
- Не улавливаю смысл, - перебил я без стеснения недоходчивое объяснение.
- Все до безобразия просто – с напуганным врагом легче совладать. Нейтрализуя бандитов в подобной жестокой манере, практически без использования оружия, я в некоторой степени деморализую очередных потенциальных противников, что дает мне небольшое, но жизненно-важное и необходимое преимущество, потому что, как правило, я всегда нахожусь в меньшинстве.
- А мне кажется, что следующие, наоборот, будут еще более внимательны и осторожны, - предложил я свое авторитетное заключение.
- Верно, именно так они и будут думать и, соответственно, поступать. Но их старание подстраховаться более обычного должно само по себе дать мне малюсенькое преимущество, что вкупе с элементом неожиданности, да еще при общей малопредсказуемой стратегии ведения поединка применяемой мною складывается уже в половину победы. Впрочем, на самом деле все гораздо сложнее и запутанней, поэтому давай не отвлекаться на академическое теоретизирование, до твоей встречи осталось 20 минут, – напомнил мне  кормилец о стремительно приближающемся времени возвращения в реальность, снова берясь за приборы.
- Тогда так, - заторопился я узнать обо всем за отведенную для этого последнюю тысячу секунд, - я задаю все вопросы сразу, а вы, если можете, отвечаете, если нет, то проехали и двигаемся дальше.
- Великолепный план. Начинай.
- Меня интересует, - приступил я к перечислению, - на кой шут я вам понадобился,  могли бы прекрасно и без меня справиться, - это на первое;
Затем, для чего были нужны эти дурацкие перчатки: если для того, чтобы не оставить отпечатки пальцев, то, по-моему, вспомнили вы о них достаточно поздно, – это на второе; на третье будет смородина, то есть - зачем мы поперлись в Кассис, когда проще и быстрее было высадиться в городе; и на десерт – к чему была нужна дурацкая перемена обличья, а также вся эта возня с переодеванием, игра в болельщиков и прогулка с ветерком на мотоциклах, хотя против самого последнего действия вашего спектакля я лично никаких нареканий не имею.
Завершив таким образом оглашение своего вопросника, я машинально полез в карман за овеществленным свидетельством финального акта остросюжетной драмы, оставившего единственное за сегодня по-настоящему приятное воспоминание.
- Пожалуй, что я смогу ответить на все твои вопросы без, как ты выразился, проездов. – подумав, наверное, что меня этим обрадует, гордо заявил мой сотрапезник и приступил к «саморазоблачению»:
- Действительно, я мог бы обойтись и без тебя, но в таком случае жертв было бы больше. Будь я один, «черные» вычислили бы меня быстрее и не постеснялись бы начать стрельбу в толпе. Мне пришлось бы много перемещаться, и в результате этого пострадал бы кто-нибудь из туристов и, скорее всего, не один. Теперь о перчатках. На самом деле мне перчатки не нужны были вовсе. Обрати внимание, - здесь Луиджи поднял со стола, держа левой рукой за ножку, неиспользованный бокал для вина и плотно обхватил его искрящиеся чистотой стенки правой ладонью.
- Смотри, - протянул он мне бокал через несколько секунд.
Я, положив на стол так и непрочтенную Полину визитку, взял, как заправский дегустатор - одними кончиками пальцев - протянутый мне сосуд для питья и хорошенько рассмотрел его на свет. К удивлению своему, никаких отпечатков, кроме следа испарины или чего-то подобного, я на нем не обнаружил. Далее, ведомый естественной в подобном случае недоверчивостью (не в цирке же) я сам хорошенько полапал пузатые бочки и... получил вполне пригодные для картотеки Surete «пальчики» одного из беглецов с острова Иф.
- И что это за фокус такой? - вынужден был я спросить незапланированно.
- Никаких фокусов – элементарная химия на службе у... - в этом месте он замялся на мгновение, а я не стал добавлять за него про шпионов - ...интересующихся этим предметом людей. Специльный, похожий на клей раствор наносится на руки, когда есть необходимость оставаться инкогнито. Старое и неоднократно испытанное средство. Вот и со вторым покончено, -  подытожил естествоиспытатель-любитель свой краткий экскурс в  занимательную химию, опрометчиво решив, что пора приняться за третье, но я не согласился с ним,
- Не совсем. Для чего вы все-таки вообще надели перчатки в таком случае?
- В основном для того, чтобы показать тебе пример. Да и подстраховаться не мешало: во время поездки на катере пленку на руках можно было повредить и оставить за собой, вследствии этого, нежелательный след.
- Кстати о катере, таким чудесным образом оказавшемся в нужном месте, в нужное время, - встрепенулся я, - о нем вы тоже знали заранее или?...
- С катером нам, в каком-то смысле, повезло. Я предполагал, почти наверняка, что какое-нибудь плавсредство, принадлежащее служителям музея-узилища, на острове имеется, но конечно не рассчитывал на такое резвое.
- Хорошо, с этим ясно, можете приступать к третьему, - соблаговолил я, ощущая себя калифом на получасье, дать добро на продолжение моим «должником»  все более интригующего рассказа.
- В Кассис, - возобновил он свое повествование, не обращая на мое «командирствование» ни малейшего внимания, - мы отправились по причине возможной блокады полицейскими района старого порта. Видишь эту штуку? - достал он из сумки портативное переговорное устройство, - я изъял ее у последнего черного. Думаю, ты знаешь, что это такое. Новая модель, радиус действия до трех километров.
- Отлично знаю. Мы сами используем такие же «walkee-talkee» при швартовке, только наши покрупнее будут, - подтвердил я.
- Они, по-видимому, очень обрадовались, когда загнали меня на остров и наверняка постарались обложить по полной программе, привлеча к этому все имеющиеся резервы. Ведь зверь оказался в западне, и появилась идеальная (почти) возможность рассчитаться с ним за все, но не получилось. Вероятность же моего появления в Кассисе, я уверен, ими учтена не была, поэтому мы там и причалили – чуть более эмоционально, чем обычно, поведал о непонятном мне рассказчик и, убрав транссмитор в саквояж, взял короткую паузу, которую я и поспешил тотчас же заполнить.
- Получается, что вас и полиция ищет?
- Меня многие ищут, но это отдельная, не сегодняшней беседы тема. К тому же,  для освещения своего требующая массу времени и особенного уровня доверия к слушателю. Так что разобравшись со «смородиной», давай займемся состряпанным тобой из футбольной формы и мотопробега десертом.
 Сначала по поводу формы. Как я уже тебе говорил, сегодня в Марселе проводится очередной матч первой лиги французского первенства по футболу, а это значит, и ты сам имел возможность в этом убедиться, что на время главными в городе становятся болельщики Оlimpique de Мarseille. Полиция предпочитает, - если поклонники клуба не выходят за определенные рамки, - с ними не связываться, по крайней мере до матча. Именно это обстоятельство я и планировал (загодя) использовать в свою пользу. Потому что нестройная, агрессивная (по отношению к не своим) толпа одинаково одетых и настроенных людей представляет собой на улицах мегаполиса наилучшую среду (если ты являешься ее частью) для укрытия от преследователей. Это и явилось причиной, из-за которой в моем багаже появилась заранее припасенная атрибутика футбольных фанатов. По той же причине мы ею и воспользовались. Что же касается моего внезапного изменения внешности, то по мудрому правилу китайцев искусство «biаn liаn» - перемены лица, является необходимой частью работы лаз... моей работы.
 По-поводу поездки на мотоциклах, как мне кажется, и пояснять вроде бы нечего. Безусловно, что более быстрого и безопасного способа добраться до города, в смысле преодоления полицейских кордонов (при наличии таковых), мы не смогли бы найти за такое короткое время, а жандармы никогда бы не догадались искать нас среди байкеров-болельщиков. Правда, можно было бы угнать или нанять прогулочный вертолет, но ситуация диктовала необходимость оставаться, как говорят американцы low profile. Вот похоже и все, о чем ты хотел услышать, – закончил свой отчет сидящий напротив меня «суперагент» не вычисленной еще мной национальной принадлежности.
И в самом деле, ответы были даны. Ответы обстоятельные и исчерпывающие, но легче от этого не стало, скорее наоборот. Стало мне даже как-то не по себе от неожиданой такой откровенности, будто, сам того не желая, оказался я посвященным в то, про что в сказках говорено: «Не твоего ума дело, Иван-дурак!». А ведь приберегал я под конец интервью с работником невидимого фронта ключевой вопросец, типа: »Кто вы, доктор Зорге?» И что теперь, спрашивать или...
- Еще интересует что-нибудь? – самым наискусительнейшим образом было прервано мое размышление на тему: «To ask or not to ask?»
Взглянув на часы (до нормальной жизни остался сущий пустяк), я с внутренним, самомобилизационным криком-предупреждением «Полундра!» решился.
- Вы разведчик?
- Вот на этот вопрос я не смогу тебе ответить, – получил я совсем не то, на что рассчитывал.
- Тогда зачем было огород городить и нести всякую околесицу отвечая на второстепенное, - изумился я.
- Но ты же сам задавал такие вопросы, - начал он перекладывать ответственность с «больной головы на здоровую».
- Значит, после всего мне поведанного, вы так и не назоветесь? – суммировал я, помаленьку начиная обижаться.
- Ты правильно понял, сегодня я не назовусь. Но если нам доведется свидеться еще раз…, ты ведь нередко бываешь в Марселе, не правда ли? То возможно, что при следующей встрече я буду более откровенен.
«Jamais, never again, molto mai, no more, no more, no more», - зазвучало в ушах песенно-разноязыкое попурри из всевозможных отрицаний, но вслух я отважился только на классическое,
- Спасибо, лучше уж вы к нам.
- Как скажешь, - оставил он за мной право последнего слова, подзывая cameriere..
Пока он рассчитывался, я, отвлекшись от нашего диалога, наконец перевернул лежащую незаполненной стороной кверху карточку подвозившей меня амазонки и прочел следующее:
               
Polina Belski
Artistе
Boulevard Charles Livon 33
Tel. 583-29-17

Еще не до конца осознав, что происходит, я стремительно вытащил из нагрудного кармана визитку княгини и, как близорукий, поднес ее почти вплотную к глазам (наверное для того, чтобы исключить ошибку). Сравнив адреса на обеих карточках и  вспоминая одновременно о недобром подозрении родившемся у меня во время прогулки на катере я с тихим стоном наследника, сраженного содержанием только что прочтенного завещания, картинно откинулся на спинку стула.
- Можно узнать, в чем дело? – не без удивления выразил свою заинтересованность в происшедшей со мной перемене собирающийся уже вставать так и нераскрывшийся шпион.
- Это тоже ваша работа? – спросил я, эффектно швыряя на стол визитки.
Обстоятельно изучив обе, он, изумленно улыбнувшись, слегка при этом вскинув брови, спросил в стиле допроса без пристрастия, возвращая мне карточки,
- Как и когда ты познакомился с Еленой Петровной?
Я, не таясь, желая заново (для самого себя в основном) восстановить все события этого сумасшеднего дня по порядку, рассказал ему обо всем с самого начала – от момента выхода нашей группы из порта до прощания с княгиней на причале.
- Замечательный у тебя выдался денек! Обедаешь с княгиней, с... со мной совершаешь морскую прогулку, а с княжной катаешься на мотоцикле. Не жизнь, а какая-то хроника бомонда. На востоке, вообще-то, такие по насыщенности дни называют – «Временем открытия дверей» и советуют пользоваться предоставленной возможностью прохода сквозь них, - не преминул потравить душу и поиздеваться надо мной компаньон по «прогулкам».
- Значит, это не ваших рук дело, - вновь напросился я на конкретный ответ.
- Не имею к этому никакого отношения. Честное слово.
- Так что же это тогда? – заклинило меня.
- Называй, как хочешь. Судьбой, случайностью, стечением обстоятельств. Суть не в том, как назвать, а в том, как поступить.
- А как мне поступить? – вчистую потерял я самостоятельность, совсем сбитый фатумом с толку.
- Вот это – дело хозяйское! Поступай, как знаешь. – дал он дельный совет и, показав на часы, изрек голосом швейцара, выгоняющего засидевшихся клиентов из пивной.
- Время, тебе пора.
- Но я хочу ее увидеть, не унимался я.
- Хочешь – увидь! Адрес у тебя есть, телефон тоже. Какие могут быть проблемы?
- Очень большие, - взревел я, удивляясь его бестолковости, - я же советский человек!
- Об этом не нужно кричать, это и так издалека заметно. Советскими людьми рождаются, но оставаться ими совсем необязательно, - произнес он то, о чем давно и по-разному догадывались (вплоть до того, что некоторые вплавь пересекали Финский залив, а другие... чего только не вытворяли) многие из моих соотечественников-сокамер-
ников. Догадывался и я, но в данный момент мне было не до попранных прав на свободу личности, меня сейчас манил call of the wild.
- Наш пароход снова будет в Марселе ровно через две недели, - чрезмерно пассионарно выдал я ни для кого не являющееся секретом расписание заходов в порты своего рабочего места.
- И что из этого? – последовал совершенно бесстрастный вопрос.
«Что, что? Ларису Ивановну хочу, вот что!»  - в очередной раз воспользовался я, рассердившись, не отнятой (слава Богам!) пока еще вольностью на внутренний, свободный от цензуры, требований приличия, политкорректности и прочей дребедени монолог, а вслух пояснил, вторя членам «тимуровой команды»,
- Я постараюсь навестить старую княгиню.
- Очень благородно, старушка будет несказанно рада, - заслужил я неискреннюю похвалу.
- И княжну тоже, - договорил я с вызовом.
- Дело хорошее, - продолжал он подначивать меня.
- К тому же, я хотел бы и с вами договорить, - сделал я вдруг шаг конем и, обомлев от собственной прыти, засуетился мысленно в тщетной попытке поймать вылетевшее слово, но поймано оно было не мной.
- Отлично, через четырнадцать дней жду тебя на квартире Бельских. Portez-vous bien, mon ami! Беги, тебя ждут товарищи!
Не преминув потоком сознания передать ему про тамбовского волка, я побежал неровной иноходью, на ходу бросив через плечо «Hasta luego!»
 Как ни странно, к условленному месту я поспел первым. Мой незнакомец (идиот! я даже не узнал, как его зовут, впрочем имен у него, наверное, легион) умудрился спровадить меня зачем-то раньше времени.
«Ну и ладно, хоть приведу себя в душевный порядок,» - подумал я и, удостоверившись, что никто меня не ожидает, приступил к дыхательным упражнениям. Только я набрал в себя побольше воздуха, раздувшись, наподобие пузыря из басни, как тут - «тук, тук, тук» постучали по моей спине и... после паузы, за время которой я черт знает чего себе навоображал, и в присущей только Валерию Михайловичу разбитной манере и его голосом спросили,
- Ну, что опердил нас, касатик, давно дожидаешься-то?
- Не, я сам только... - вышло из меня невразумительное от испуга вместе с дыхательно-гимнастистическим выдохом.
- Тогда лады. А мы со Славиком припозднились малехо. Уговорил меня малец на второй заход пойти.
- Просто я не понял там... – попытался оправдаться чечако, но был остановлен вялой, но действенной отмашкой старшего.
- Все нормально, нет проблем, – соврал я, почему-то озираясь по сторонам и панически вопрошая самое себе: «Действительно ли у меня все нормально, а если так, то не заболел ли я разумом?
- Ну, на нет и суда нет, - продолжая изъясняться прибаутками проговорил бармен, начиная посматривать на меня подозрительно, и продолжил,  - тогда потопали на наше корыто, а то чего-то есть захотелось.
- Да, да. Пошлите быстрее, действительно жрать хочется, - поддержал Валю моторист.
- Конечно, - согласился я немногословно, и мы пошли. На подходе к подземке немного напряженный, видимо сделавший какие-то свои! выводы Валерий Михайлович приблизился ко мне вплотную и спросил едва слышно,
- На голубятне что-то приключилось?
Отпираться было бессмысленно. Интуиции и опыту бармена завидовали почти все, кто его знал. У меня не было никакой альтернативы, спасти могла только правда, и я ее сказал,
- Ты знаешь, Валера, - начал я печально, почти что скорбно, - повстречался я тут с девушкой...
- Красивая?! – полуспросил, полуутвердил, не дослушав Михалыч, заметно расслабляясь и веселея.
- Очень, - признался я.
- Француженка?
- Местная. – уклонился я от прямого ответа.
- Не горюй, от этих красивых одно зло! Плюнь, выкинь из головы и на всю жизнь запомни: все наши беды через энтих красивых и начинаются, можешь даже у помпы спросить,- с ехидным смешком, даже не представляя, как он был прав, закончил Валя свою женоненавистническую тираду, когда мы втроем садились в поезд.

                Вторая встреча.

Последующие четырнадцать дней жизни моей пролетели-проползли в тревожных снах и не менее беспокойном бодрствовании. Наяву и во сне я бредил лишь о встрече с ней, не забывая однако и о Луиджи, вернее о событиях, происшедших на острове Иф. Чем больше я о них думал, чем изощренне придумывал версии, объясняющие случившееся, тем сильнее запутывался в самим собой сотканной дедуктивной паутине. К концу двухнедельного срока я был так спеленут собственными мыслями-догадками, что из моего псевдо-логического кокона оставалось либо нити вить, либо дожидаться помощи какого-нибудь решительного человека, подобного знаменитому македонцу узлы проблем разрубающего.
Пытка моя закончилась (я так думал), когда наш пароход вновь ошвартовался у Марсельского причала. Для того чтобы осуществить обещанное, навестить Бельских, мне пришлось немало постараться: в увольнение я пристроился в группу старшего штурмана, который под чьим-то «тлетворным» влиянием начал постигать азы такого малоизвестного нам тогда вида спорта как гольф. Зная, что Олег Игоревич проторчит в гольф-клубе вплоть до отхода судна, а третий член нашей группы зубной врач Дергачев просидит с книжкой все увольнение на веранде или у бассейна того же клуба, я мог рассчитывать на семь часов свободного времени.
Расставшись с гольфистами почти сразу за воротами порта, я помчался на встречу со своей... знакомой, вернее со знакомыми дамами. На полдороге к улице, указанной на обеих визитках, мне пришло в голову, что являться в чужой дом с пустыми руками не очень вежливо, и я огляделся по сторонам в надежде приметить поблизости клумбу с цветами. Клумбы не было, а цветов - в изобилии. Правда, все они, очень привлекательным образом размещенные, располагались в цветочном лотке и передавались в чью-либо собственность только за свободно конвертируемую валюту. Хоть и немного франков находилось в заднем кармане моих джинсов, но совершить редкий для советского моряка поступок, спустить мизерную свою зарплату на полумертвую растительность я решился. С букетиком ирисов в руках я продолжил свой путь.
Дом, в котором жили Бельские, мне удалось найти без труда. С колоннами, пилястрами, вычурной формы балконами и эркерами он был именно таким, в котором (по моему представлению) и должны были квартировать княжна с княгиней. Дверь в подобное произведение архитектурного искусства естественным образом оказалась закрытой, и я, слегка растроенный тем, что не предусмотрел этого обстоятельства заранее, принялся изучать надписи над кнопками домофона. В тот же самый миг, когда мои глаза отыскали нужную  кнопку, высоченная, затейливым кружевом бронзовых пластин овитая деревянная дверь, неприятно клацнув запорами, отворилась, и из подъезда,  кряхтя и опираясь на черную с серебряным набалдашником трость, вышел очень пожилой мужчина. Внимательно, снизу вверх, поглядев на меня, старичок сказал чистым и не утратившим былой властности голосом:
- Доброе утро, юноша!
- Доброе утро! – несколько ошарашенно ответил я, не забыв тем не менее подумать об опасности, которую таят в себе встречи с белоэммигрантами.
- Проходите, проходите. Она сама закроется. – произнес жилец, любезно придерживая для меня стремящуюся вернуться в закрытое положение дверь.
Проговорив вежливое и сейчас уже не слишком популярное «Благодарю!» (кратковременное общение с «осколками» старого режима как-то незаметно, можно сказать исподволь, стало на мне сказываться), я переступил порог и очутился у подножия массивно-величественной парадной лестницы. Красота внутреннего убранства дома хоть и не избежала моего внимания, но достойной оценки все-таки не получила. В этот момент мне было не до архитектурных изысков и совершенств. Влекли моряка другие прелести, хоть и не такие долговечные, как произведения искусства, но намного более... молодую кровь будоражащие. Один хороший спурт по низким, но широким мраморным ступенькам и вот я уже перед желанными аппартаментами.
Сделав несколько глубоких вдохов и столько же выдохов, я взялся за до корабельного блеска надраенную пуговку бронзового звонка и уже хотел было скромно крутнуть ее, как откуда-то сверху, из-за моей спины, прозвучало неожиданное и обескураживающее:
- Бельских нет, они вчера улетели в Англию на похороны брата княгини.
Я обернулся и увидел сидящего на ведущих на последний четвертый этаж ступеньках Луиджи, в руках которого был раскрытый, от корки до корки антисоветский журнал Paris Match.
С ответом на это известие я промедлил настолько, что отдыхающему на лестнице для того чтобы разговорить меня, пришлось приложить определенные усилия. Начал он с того, что сказал:
- Возьми, для тебя записка. –  и одновременно протянул мне незаклеенный конверт.
Я, подойдя к нему, принял незапечатанный конверт и достал из него небольшой листок нежно-кремого цвета, на коем размашистыми буквами было набросано:
               
Hello, Adri!
I am terrebly sorry for not keeping my promise and leaving
the city. We need to go to London on a very sorrow occasion -
my dear uncle has died and we have to pay him last respect.
I hope that you will find the oportunity to visit us in near future.
                Sincerely yours. Poli.

Содержание послания не сделало меня более разговорчивым, поэтому Луиджи вновь был вынужден брать в нескладывающемся разговоре инициативу на себя.
- Ты до которого часа сегодня свободен? – как бы невзначай спросил он.
Я машинально ответил, продолжая бездумно рассматривать огорчившую меня записку.
- Ну, тогда поехали ко мне. – решил за меня знакомый незнакомец и стал спускаться вниз по лестнице. Я же, не давая себе отчета «Почему? и Зачем?»,  поплелся за ним, не забыв перед этим (поступить так, как наверняка поступил бы на моем месте Ален Делон)  засунуть ненужный более букетик за изящно изогнутую, бронзовую дверную ручку. На улице мы сели в непривлекательную на вид Lancia и куда-то поехали, куда – мне было все равно. Встреча моя с красавицей-княжной (художницей и мотогонщицей к тому же) сорвалась и сердце мое, еще не оправившееся от жестоко-несправедливого удара судьбы (нашел же время, добрых правил дядя, для того чтобы опрокинуться), стало постепенно заполняться будущими тревогами. Я заранее начал терзать себя тем, что мне предстояло пережить в грядущие две недели ожидания.
Первые слова я произнес, когда не по нормальному урчащая и слишком лихо ускоряющаяся машина Луиджи выезжала за пределы Марселя.
- Мы далеко едем?
- У меня тут в пятидесяти верстах от города маленький домик на берегу озера. – кратко просветил меня водитель, не отрывая глаз от дороги, наверное оттого, что ехал он намного быстрее, чем мне хотелось бы.
Вскоре после короткого, но скоростного пробега по автомагистрали, Ланча съехала на ответвляющуюся от шоссе двухполосную провинциальную дорогу и покатила в северно-западном направлении. Еще через минут десять езды Луиджи повернул налево, и автомобиль зашуршал шинами по грунтовке, идущей в лесной массив. Поездка по лесу тоже оказалось недолгой: сделав в лесу несколько восходящих зигзагов, машина, въехав на вершину холма, остановилась у средних размеров дома, смутно напоминающего финские коттеджи.
Оставив автомобиль неподалеку от двери, мы прошли в дом, сразу за дверьми которого вся схожесть его с известными мне дачными постройками растворилась или точнее потонула в... Востоке, точнее в вещах, вывезенных из «колоний». Чтобы описать увиденное мной без ошибок, нужно было бы быть или ориентологом или на худой конец любителем восточной экзотики, я же ,себя ни к тем ни к другим не причисляющий (карате с Брюсом Ли не в счет), и пробовать не возьмусь. Скажу лишь, что дом был полон диковинных безделиц, из которых (по-началу) мне больше всего понравились многочисленные изображения обезьян, а больше всего разнообразнейшие (в камне, дереве и бронзе) скульптурные варианты Ханумана и Сунь У Куна.
- Пойду приготовлю что-нибудь поесть. – услышал я вполуха сказанное мне хозяином коллекции. – А ты пока познакомься с моим обезьянним питомником. Да, в смежной комнате, кстати, тоже есть интересные предметы.
Оставшись один, я немедленно направился в другую комнату. К моему удивлению и восторгу она оказалась «рыцарской залой». Стены ее были настолько плотно увешаны виденными и невиденными мною ранее образцами холодного оружия, что можно было без большого допущения назвать ее не просто исторической экспозицией, а даже оружейной кладовой. Мечи, сабли, булавы, клевцы, копья, луки и многое, многое вооружение Запада и Востока покоилось бок о бок на стенах, специальных подставках и стеллажах. Бессистемно переходя от одного экспоната к другому, притягиваемый в первую очередь наиболее необычными по форме орудиями убийства и защиты, я остановился у витиеватых, похожих на оленьи рога крюков. Оценив оригинальность оружия, я засомневавшись в его практической полезности (на мой непрофессиональный взгляд пользоваться чем-то подобным в бою было бы весьмя неудобно и затруднительно, за исключением, впрочем, употребления их при абордаже), хотел уже было перейти к стенду с древковым вооружением, как мое внимание привлекло неяркое поблескивание небольших предметов, мирно (но в каком-то дисгармоническом соседстве) покоящихся под крышкой стеклянного стеллажа.
- Обед готов, пошли за стол. – оторвал меня Луиджи от рассматривания своей редкой коллекции.
- Вы это тоже собираете? – поинтересовался я, указывая на поглотившие мое внимание экспонаты, игнорируя слова о еде.
- Нет, такие предметы я не коллекционирую. – сказал собиратель отрицательно, в поддержку словам покачивая головой.
- Тогда откуда это у вас? – продолжил настаивать я на более подробном ответе.
- Вообще-то я не люблю об этом распространяться... Да и время еще не пришло снимать с прошлого запретные печати, но тебе я, пожалуй, кое о чем расскажу, потому что связано это некоторым образом с нашим приключением на острове, – пообещал быть откровенным Луиджи и снова пригласил меня к трапезе.
Мы перешли в столовую, и взору моему предстал стол, накрытый по-китайски. Вместо нормальных тарелок какие-то плошки (для кошки), вместо столовых приборов костяные, немного меньше барабанных, палочки. Уже одна сервировка стола оказала отрицательное воздействие на мой аппетит, ну, а вид яств, украшающих его, вообще, напрочь купировал отделение слюны. Какая-то нарезанная тонкими и длинными кусочками бесцветная полупрозрачная слизь; такие же полупрозрачные, но черного цвета яйца, залитые чернильноподобным соусом; непонятно из чего приготовленные, цвета грязного песка, похожие на клочки аккуратно нарезанной губки кубики; ноздреватые ломтики невиданного мной ранее овоща, видом своим смахивающие на третьего дня сваренный  и забытый в кастрюле картофель и разные другие, неподдающиеся описанию разности.
 Узрев угощение и сравнив его с предложенным сегодня в наших ресторанах здоровым и аппетитным завтраком (от которого мне тоже перепало) для крупных и солидных немецких туристов, я понял, почему азиаты еще до сих пор не подросли. Сделав такой вывод, я решил совместить любопытное с интересным, то есть попробовать всего по чуть-чуть (надо же расширять кругозор желудочного тракта), выслушивая одновременно обещанное хлебосольным, вернее рисосоевым хозяином объяснение. О желании своем я ему без ложной скромности и напомнил.
Луиджи, или как его там, согласился удовлетворить мою просьбу, но только после завершения процесса восполнения калорий. «Разговаривать во время еды вредно для здоровья,» - сослался он на какой-то азиатский медицинский трактат: «В пищевод поступает лишний воздух, который нарушает правильное циркулирование Ци.» После выслушивания подобной галиматьи (нет на мой взгляд ничего более приятного, чем застольная беседа с друзьями, но не за таким столом разумеется) мне ничего не оставалось, как forget for a while about mixing business with pleasure.
Вооружившись палочками (в каждую руку по одной), я сначала попробовал нанизывать на них пищу, но проклятая еда, не переставая соскальзывала обратно в тарелку, на скатерть и на мои колени тоже.
- Вилку принести? – язвительно поинтересовался Луиджи, успевший за время моих мытарств подчистить почти половину посуды.
- Спасибо, не надо. – гордо отказался я.
- Правильно. – одобрил мое решение хозяин необычного коттеджа. – Искусное манипулирование kuai zi оказывает благоприятное влияние на работу головного мозга. – добавил он, отправляя в рот очередную порцию отвратительно подрагивающей слизи.
Переложив, в конце концов, палочки в одну, правую руку, я продолжил мучения по развитию отказывающегося совершенствоваться подобным образом головного мозга, а Луиджи тем временем не прекращал с помощью уже продвинутого сознания набивать свой желудок. Но всему есть предел, не скоро, но и не очень поздно трапеза закончилась, и мы перешли в комнату, оккупированную обезьянним племенем. Мне на выбор был предложен зеленый чай, красное вино, пиво и коньяк. В предвкушении захватывающего рассказа, я согласился на Мартель и, заполучив пузатенькую посудину с горячительно-расслаблящим напитком, устроился в кресле напротив огромного окна, из которого открывался образцово-показательный вид на озеро. «Если рассказ будет скучный, буду в окошко глядеть.» - успокоил я себя, пригубив из бокала. Хозяин передвинул второе кресло поближе ко мне и маленькому столику непонятного предназначения, на который поставил чашку чая с крышкой. Усевшись в кресло, он спросил:
- С чего начинать?
- С самого, что ни на есть, начала. – очень умно, как мне показалось,  посоветовал я, явственно (после пятого глотка) начиная ощущать приятную истому в мышечном корсете.
- Нет, с самого начала не пойдет. Долго и необязательно. Начну я с лета 1939 года, с того времени, когда меня из Харбина в Пекин вызвал германский военный атташе.
- Какой еще Харбин? И причем здесь Пекин, возле которого бродит хунвэйбин, – вынес меня коньяк на стезю недоверчивой подозрительности, оживив одновременно в памяти незабвенные строчки.
- При том, что я с 1918 года жил, учился и работал в Китае. – пояснил терпеливый сказитель. - Итак, прибыв в Пекин, я получил задание немедленно пересечь китайско-советскую границу и под видом едущего в отпуск по ранению командира РККА, принимавшего участие в боевых действиях у реки Халкин Гол, добраться до Москвы, вступить там в контакт с выполняющим особое задание агентом Абвера и поступить в его распоряжение.
«Ничего себе начало, каков же будет конец!» - присвистнул я беззвучно, но вполне озвученно проговорил:
- Может быть не нужно басни рассказывать, я ведь уже не такой маленький... Говорите лучше правду...
- На твое понятное недоверие я отвечу слегка измененной фразой великого потрясателя копьем (да простит меня его тень): «...Я правду расскажу такую, что интересней всякой лжи...» - замысловато ответствовал Луиджи.
- Весь внимание! – совершая  над собой насилие, сказал я, приняв решение выслушать шпионскую брехню до конца.
- Тогда не перебивай! По дороге в Москву мне было поручено заехать в Иркутск и прихватить с собой в столицу местного резидента японской разведки. Вернее, это я должен был сопровождать его в Москву в качестве помощника. Пересечь границу и добраться до Иркутска мне удалось без особых проблем. Встреча с резидентом оказалось не такой безмятежной, как планировалось, но там тоже удалось выкрутиться... правда, из Иркутска за нами потащился хвост, поэтому в Новосибирске мы с моим новым руководителем и, как оказалось, старым товарищем, сменили железнодорожный транспорт на водный. Сделав это, мы произвели тем самым ход конем, что позволило нам благополучно перескочить через расставленные чекистами на железной дороге рогатки, однако времени потратили больше, чем отводилось на дорогу. Поэтому на речной вокзал первопрестольной мы прибыли с существенным опозданием.
Оказавшись в столице, мы, не мешкая, отправились на явку. Встреча с резидентом прошла как по маслу, если не принимать во внимание тот факт, что выходя из дома, где проживал немецкий разведчик, мой старший напарник приметил во въезжающей во двор машине своего давнего знакомого, комиссара третьего ранга НКВД. Чекист же, к нашему счастью, моего коллегу не увидел. Во время беседы со спецагентом Абвера мы договорились о совместных действиях на завтрашний день. Он должен был начаться с проверок других явок. – рассказчик остановился и, взяв со столика одной рукой чашку с чаем, стоящую на блюдце и прикрытую крышкой, умудрился сдвинуть крышку двумя пальцами в сторону и сделал несколько глотков.
Воспользовавшись его молчанием, а значит не перебивая, я запротестовал.
- Нет, так не пойдет. Вы много важного пропускаете ...
- К примеру?
- Ну, мне хотелось бы поподробнее узнать, что произошло в Иркутске, и как вы по рекам добирались до столицы?
- Но это все второстепенные события. Главное произойдет в Москве. Все самое интересное начнется именно на следующий день после нашего прибытия в город.
- Хорошо, только с этого момента в тех случаях, когда мне будет что-то неясно, я оставляю за собой право задавать вопросы. – выставил я Луиджи из Харбина свое чуть ли не ультимативное требование.
- Будь по-твоему. – сдался  рассказчик и, сделав еще один глоток чая, приступил к расширенному повествованию.
Он рассказывал старательно и логично, но на мой взгляд слишком скупо и сухо, а так как мне хотелось узнать побольше, я должен был постоянно прерывать его просьбами растолковать какой-нибудь эпизод еще раз и поподробнее. В результате моих частых вмешательств его стройный и бесстрастный рассказ  превратился в интервью-подобный диалог, передать который в неизмененном виде практически невозможно. Придя к такому выводу, я, неумению своему и манильского каната шершавости языка вопреки, подвиг себя на труд неблагодарный - изложить услышанное мной от Луиджи собственными словами.
Естественно, что из новой версии будут изъяты мои докучные вопросы и вполне вероятно, что в нее просачатся некоторые домысливания пересказчика, которые (если бы не было возбранено, точно бы поклялся кем-нибудь или чем-нибудь) ни в малейшей мере не исказят ни одного факта, а лишь добавят кое-где перца или соли, или какой другой, вообщем-то ненужной и перебивающей натуральный вкус правды приправы.
Слушающий да услышит, читающий да наберется терпения и дотерпит до последней страницы... Продолжу я его повесть с места, где он остановился, прежде чем отхлебнуть (вот уж воистину немало испил человек из чаши своей, даже завидно…) зеленого чая из гайваня.
И последнее, отнюдь не штормовое предупреждение для случайного читателя – имена главных персонажей (по настоянию рассказчика) изменены мной до определенной степени неузнаваемости, что, однако, не означает полную невозможность самостоятельного индентифицирования героев…
    Итак, приступим к безыскусному парафразу услышанной мной истории о чужих подвигах и приключениях.

                Часть первая – Аидическая.

На следующий день все визиты были отменены, пришла новая директива из Берлина: «… срочно задействовать новоприбывших в розыске манускрипта – максимальный срок, отводимый на операцию, - одна неделя.»                                                
Ознакомив «подельников» с частью радиограммы, Померенников, почти что в приказном порядке предложил быть готовыми к спуску сегодня вечером. Колесов поначалу воспринял новость без особого энтузиазма, но поразмыслив (ему трудно было отказаться от запланированной охоты на двуногого зверя), смирился и, даже в какой-то степени вдохновившись, изрек.
- Любое подземелье - родной дом для лазутчика, ну а для человека, скрывавшегося от ГПУ в Одесских катакомбах больше двух месяцев, московский вариант Плутонии, я полагаю, не окажется крепким орешком.
- Помнится мне, - тоном первого ученика, как хорошо зазубренный урок, начал излагать Александр, - само это слово должно быть исключено из лексикона разведчика. Как сейчас вижу ваш  плакат в одном из классов офицерского собрания в Харбине: НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ПРЕДПОЛАГАЙ! ДЕЙСТВУЙ ТОЛЬКО СООБРАЗНО ПРОВЕРЕННОЙ, ЖЕЛАТЕЛЬНО САМИМ СОБОЙ, ИНФОРМАЦИИ. 
- Вы действительно прятались в катакомбах? - не дав молодому человеку развить тему, вступил в разговор до этого молчащий, но внимательно слушающий новых подчиненных резидент немецкой разведки.
- Ровно 66 суток. Просидел там в 22 раза дольше, чем Иов в чреве китовом и Иосиф Прекрасный в колодце, правда, мне наверняка повольготнее было, чем героям иудейским...  да и не один я был, а в очень милой компании...
Узнать, в какой именно компании находился полковник, слушателям на этот раз не довелось, Владимир Анатольевич снова перехватил инициативу, спросив Колесова с легкой укоризной,
- Что же вы сразу не сказали об этом, уважаемый Николай Павлович?
- А кто меня спросил? - довольно бестактно и задиристо, вопросом на вопрос ответствовал Колесов.
- Да,  конечно, вы правы. Я не знал и не предполагал даже, что у вас такой опыт, но, как у вас говорится, все что не делается - все к лучшему...
- А у них говорят, что ни делай - все равно смерть, - вмешался Орлов в словесную пикировку старших.
- Неужели все так грустно и безнадежно? - как будто даже опечалившись, отреагировал на ремарку Александра германец.
- Отчего же, не все так ужасно. Смерть не должна сама по себе являться жупелом. Она так же естественна, как и рождение, и не надо  тщетно пытаться ее понять или определить, нужно лишь использовать то, что, как говорят анличане, »аt hand» и прожить жизнь с полной концентрацией на выбранной стезе.
- Полностью разделяю эту точку зрения и призываю, подчеркиваю, призываю, не приказываю, полностью сосредоточится на выполнении нашего задания.

Вечером того же дня, когда солнце едва пересекло гребенку городского горизонта, а жар, теперь еще более явственно исходящий от саккумулировавших за день солнечное тепло мостовых, не убавил еще своей интенсивности, три темные фигуры, экипированные по-походному, вошли под арку дома № 9, что на Варварке.
Одна фигура отделилась, оставив две другие под аркой и войдя во двор уверенным, почти строевым шагом направилась к находящейся в среднем подъезде дворницкой. Приблизительно через четверть часа из дворницкой с интервалом в пять минут вышли двое, первым был Колесов в туристском облачении, следом дворник в повседневной одежде. Николай Павлович примкнул к своим напарникам, а дворник пересек двор и вышел на перпендикулярную Варварке улицу через другие ворота.
- Как вам удалось его спровадить? - поинтересовался Померенников.
- Le secret de la societe (секрет фирмы), как принято было говорить в эпоху развивающегося капитализма, но для вас сделаю исключение... Отправил я дрожайшего работника совка и метлы выполнять пределикатнейшее поручение...
- И что же это за поручение такое, на которое достанет дворницкой деликатности? - не удержался от вопроса и Александр.
- Что люди la haute societe ou pas (высшее общество или нет) любят делать больше всего, даже если им за это не платят?
- Шпионить, что же еще, - поторопился с ответом Орлов, понимая что вопрос, заданный полковником, был чисто риторическим, а это предвещало начало пространной лекции, на прослушивание которой времени не было.               
- Все ты испортишь, Саша, нет в тебе почтения к возрасту...   
- Можно поконкретнее, Николай Павлович, - наступил черед резидента вмешаться в диалог русских.
- Действительно, Александр прав, кроме оправления естественных надобностей люди больше всего любят подсматривать и подслушивать, - сказал Колесов, решивший хоть в сокращенном варианте, но закончить нотацию.
- Дворницкая служба сама по себе развивает в человеке любознательность, от того дворники всегда были либо лучшими помощниками, либо врагами следствия. Имея это в виду я, изобразив обиженного мужа, попросил моего нового приятеля присмотреть за западными воротами дома, через которые сегодня с 9 до 11 вечера должна пройти молодая особа в такой-то одежде, и сообщить мне: одна ли она приедет и на чем, в какие подъезд и квартиру зайдет.
Возможно однако, предупредил я, что заподозрив неладное, она сегодня не появится, поэтому не в службу, а в дружбу уговорил его не терять бдительность в течение недели. Дружбы и бдительности ради был он снабжен двумя червонцами, которые, надеюсь, сейчас и отовариваются в ближайшей винной лавке. 
- Sehr gut, fangen wir mit der Operation an (прекрано, начнем нашу операцию), -  не выдержал славянского многословия ариец.
 Вслед за этими словами группа Genossiein направилась к третьему подъезду. Благополучно миновав двор, пустынный по случаю нетерпимой москвичами жары, никем не замеченные (так им показалось ) искатели вошли в нужный подъезд, спустились на один лестничный марш вниз и остановились перед подвальной дверью.
- Ключи! - почти потребовал полковник, видимо решивший, что с момента начала активных действий руководство автоматически ложится на его плечи.
- Вот, возьмите, пожалуйста, - протянул Владимир Анатольевич Колесову связку ключей с незаметной в подвальной темноте усмешкой. Однако несмотря на то, что в связке было не менее десятка ключей, бывший гвардеец открыл дверь со второй попытки.
- Позвольте мне пройти вперед, - попытался восстановить status quo Померенников, - я укажу дорогу к лазу.
Орлов с Колесовым молча посторонились, и пвсевдоархеолог (а может и настоящий!) ступил в темноту, за ним последовали его спутники. Только затворив за вошедшими  дверь, резидент включил фонарь на три четверти заклеенный черной бумагой.
 Глаза разведчиков, уже привыкшие к темноте, следовали за рыскающей по подвалу полоской света, наконец она перестала метаться, замерев на лежавшем дверцами вверх платяном шкафу.
- Открывайте,- шепотом, но по-военному распорядился Владимир Анатольевич. Почти синхронно Александр с Колесовым потянули на себя дверки шкафа, но к их удивлению они не подались ни на йоту.
- Извините, забыл вас предупредить, - вывел их из состояния растерянности голос немца, - двери изнутри укреплены чугунными пластинами, поэтому придется поднатужиться.
- Эх, ухнем! - подбодрив себя и упершись ногой в стенку шкафа, поднял свою створку полковник.
 Орлов проделал тоже самое в два раз быстрее и обойдясь без подбадривания, присев и резко со свистящим вдохом выпрямившись. Внутри шкафа они увидели едва отличимую от пола цветом и материалом крышку люка, наполовину  покрытую грязным, рваным мешком.
- Shaise, - выругался резидент, - какая небрежность...
- Не расстраивайтесь, с кем не бывает, -  сделал неубедительную попытку успокоить начальство Александр, - как поднимать будем?
- Вот здесь выведена веревка, - сказал немецкий разведчик, сбрасывая с крышки мешковину и берясь за один из ее концов. Орлов взялся за другой, и они вместе без особого труда подняли крышку и опустили ее недалеко от открывшегося в полу хода.
- Спускаемся!, - прказал немец, - Я - первый, за мной – Павел Николаевич, вы, Александр, - замыкающим. Вам придется потянуть все веревки вниз, таким образом захлопнется шкаф и закроется люк.
Горловина лаза была достаточна узка, поэтому перед спуском им пришлось снять заплечные мешки. Вслед за командой спустившегося вторым Колесова: «Майнай по-малу!» - Александр по очереди, аккуратно придерживая за лямки, опустил вниз три рюкзака, затем сам нырнул в подземелье, не забыв прихватить концы всех веревок. Не успел он сделать нескольких шагов под землей, как сверху раздался страшный грохот.
- В чем дело?- поинтересовался невпечатлительный полковник.
- Похоже я не рассчитал скорости своего спуска и сильнее чем нужно потянул веревки.
- А мне сообщали, что вы можете передвигаться как человек-невидимка-неслышимка, если так можно сказать по-русски.
   - Чаму няльзя, гутарыть всяко можно, язык он ить без костей, как говаривал наш фельдфебель, наставляя  новобранцев из малых народов... - попытался зацепиться за новую тему Николай Павлович, но был бесцеремонно перебит младшим по званию
- Dix mille pardone и столько же самооплеух, - попросил прощения Орлов на непотнятно для него самого откуда взявшейся смеси французского политеса и китайских церемоний. Похоже, что полковничье ерниченье имело вирусный характер.
- Виноват, -  продолжил он, переходя на сухой и запутанный казенный язык, который с детства казался ему похожим на немецкий  и поэтому наиболее подходящим в этот момент для бесполезного самоправдания, - не учел угловой скорости при коротком радиусе с вертикальным смещением, больше не повторится.
- Хочется верить, herr hauptman, -  первый раз  резидент упомянул звание  Орлова,  данное ему немцами, тем самым как бы переводя отношения в плоскость вермахтовской дисциплины, то есть в абсолютное подчинение низших чинов высшим.
 Хотя среди разведчиков всего мира подобная казармщина не приветствовалась, белогвардейцы отреагировали на укол германца спокойно, только каждый прокомметировал ситуацию по-своему и про себя.
Колесов: »Нервничает немчура, слишком уж много у него на кону в этой яме, найдет книгу – кум Фюреру и сват рейхсфююреру; не найдет - так и останется сидеть под носом НКВДэшников до лучших времен, которые для него лично, могут никогда не наступить.»
Орлов: »Не настраивают, видимо, подземелья нордический архетип на безмятежно-радостное восприятие бытия, жертвоприношений, наверное, не хватает...
- Да, и по-поводу вашей абракадабры, я хоть и не специалист, но курс по теории стрельбы прослушал дважды, один раз, кстати, по-русски, так что впредь не затрудняйте себя в измышлении псевдонаучных извинений своим промахам. А теперь, вперед!
Подхватив приготовленный заранее тяжелый инвентарь, - Померенников с Колесовым взяли по кирке, Александру достался лом и скойланная в бухту веревка,-  разведчики гуськом двинулись за мощным лучом освобожденного от затемнения фонаря вдоль кирпичных, крепостной кладки стен, покрытых слизью вековых испарений.
 По-началу продвижение давалось легко, словно шли они по обычному подвалу, но метров через 80-100 ход стал забирать глубже под землю, становясь чуть уже и заметно ниже, так что более высокому Орлову пришлось сильно наклоняться. Еще через метров пятьдесят они уперлись в развилку тоннелей, один уходил круто влево, другой, по которому они шли, забирал более полого вправо.
- Левый рукав, - начал краткий археологический экскурс Владимир Анатольевич,- идет в направлении Лобного места с лазом под ним, затем уходит под Покровский собор тоже с выходами в храмовых кладовых, потом резко поворачивает вправо к боковым башням, проходит под стеной до Безымянной на набережной, а дальше ныряет под реку и выходит на поверхность где-то в Замоскворечье.
- Не где-то, а на территории Кокоревского подворья, - произнес в несвойственной ему манере, вполголоса, полковник, как бы не особо желая быть услышанным. Однако услышан был.
- Откуда вам это известно? – настороженно и подозрительно поинтересовался археолог.
- Довелось мне, еще до холопьего бунта, побывать на лекциях вашего шефа Стеллецкого, там и узнал, - опять не характерно для себя, слишком лаконично ответил Колесов, но дальнейшего дознания не избежал.
- Интересно, - произнес Владимир Анатольевич тоном, не оставлявшим никаких сомнений в его подлинной заинтересованности, - Как мне известно, Игнатий Яковлевич всегда воздерживался от донесения до широкой аудитории конкретной, непосредственно связанной с его работой информации. Он сам неоднократно подчеркивал, что тем самым сдерживает стихийные, непрофессиональные поиски.
- В том-то и дело, что лекции, на которых я с ним познакомился, предназначались для очень узкой аудитории, можно даже сказать уже некуда, потому что состояла эта аудитория из вашего покорного слуги и только.
 Отчего да почему, - объяснять не буду, скажу только, что сошлись интересы нашего ведомства с интересами охранного управления и безотказный Игнат-землероец,  как его тогда называли, согласился помочь.
- Fantastishe, - опять потянуло на родное агента, - с вами, право слово, не со- скучишься.  Жаль, не время и не место для обстоятельного разговора, а так бы, я думаю, у нас нашлось бы много полезной информации друг для друга.
- Будет обед, будет и ложка, - многозначительно подытожил неприятно затянувшийся для него диалог Павел Николаевич, - пора бы продолжить “Treasure hunt”, - закончил он фразу формулировкой-девизом не любимых им новосветских авантюристов, на что получил ответ действием - Померенников резко повернулся и, не сказав ни слова, углубился в правую ветку тоннеля.
 Спутники его последовали за ним, храня такое же неловкое молчание до тех пор, пока самого молодого и менее посвященного из них в подземно-кремлевские тайны не заглодало простительное возрасту любопытство,
- Простите за назойливость, но хотелось бы узнать, куда сия ведет тропинка, - перейдя на фольклорный штиль, полюбопытствовал Александр, к своему  удивлению обнаружив, что после развилки характер  хода значительно изменился: стены в этой части были покрыты глазурованной плиткой, соединяясь вверху сводчатым, серого, похожего на гранит, камня потолком, а ширина и высота хода, значительно увеличились. 
- Мы вступили в так называемую «Кесарскую» часть системы лабиринтов, пользоваться ей могло очень малое и избранное количество людей, буквально единицы кроме членов царской семьи, - с готовностью начал пояснять немецкий разведчик, - Первое, что ее характеризует, как вы наверняка уже заметили - габариты, второе - муравленые стены и гранитные потолки. Работы проводились по чертежам и под руководством Аристотеля Фиорованти, который, как гласит легенда,  до прибытия в Москву обеспечил обитателей Ватикана безопасным ходом к палаццо Чезаре Борджиа,  да и не только их, мне думается, за что и угодил в тюрьму откуда и был вызволен, а точнее выкуплен посланником Иоанна Грозного.
- Какова же протяженность этой части подземелий? - продолжил вопрошать Орлов.
- Сейчас никто точно не знает. Ни записей, ни чертежей, ни схем - ничего не сохранилось, что впрочем и естественно, учитывая, как десь теперь говорят, закрытость объекта.
-  Ну, а ваши исследования? - не унимался молодой человек.
- Наааашии, да плевать я хотел на ваши, простите, совдеповские ковыряния под землей, - вспылил вдруг Померенников, - Ведь чтобы этот наивный Игнат и ему подобные не нарыли, будет вновь закопано в недрах Лубянки и закопано с концами, вполне возможно, вместе с самими копателями.Это же так характерно для вашей дикой страны : использовать людей, выжимая из них все лучшее во имя Святой Руси или первого в мире государства всеобщей справедливости, как сейчас пытаются обмануть наивных, а затем по законам какой-то каннибальской мудрости, совершенно по-изуверски, переламывать и уничтожать их физически, предварительно надругавшись над  праведными и беззащитными их душами, даже не оставив им права и надежды на сохранение доброго имени своего в памяти потомков. И все это делается под хоругвями некой святости и благодати небесной...- оратор замолчал, и тишина, моментально восстановившая свои права в месте, где должно ей царствовать, оставила на мгновение разведчиков наедине со своими мыслями, пока Владимир Анатольевич не продолжил, - Мне нужна рукопись, господа, только она одна и ничего больше. Приношу свои извинения, за возможно обидные для вас высказывания о вашей Родине, право не хотел, устал я от этого норокопания. Жизнь крота не для меня, - сказал и сам же усмехнулся двусмысленности прозвучавшей фразы немецкий шпион, - я же морской офицер хоть и подводник, но мне простора не хватает, чтоб вода от горизонта до горизонта ..., а тут..., если бы не адмирал, никогда бы не согласился... Он, видите ли, заменил мне отца, после того, как тот не вернулся с бездарно и чисто авантюристически спланированной генеральным штабом kriegsmarine кайзеровской Германии операции по уничтожению новейшего и наипрогрессивнейшего в своем классе линейного корабля военно моских сил Великобритании - «Dreadnought»... К сожалению и несчастью для немецких подводников, английские моряки с «Неустрашимого» справились со своими профессиональными обязанностями на отлично, во время обнаружив перископ подошедшей, для верности, чрезмерно близко субмарины,  они пошли на таран и потопили его U-29 – на такой минорно-героической ноте прервал свое признание, неожиданно разоткровенничавшийся списанный в Абвер мореход, затем, видимо сожалея о  том, что сказал лишнее, прибавил, - Да, будет об этом, еще раз простите, - Jetzt shnell vorwarts.
Николай Павлович с Александром, как по взаимной договоренности, молча проигнорировали пассионарный сброс резидентом естественного напряжения, не предприняв попытки вступить в беседу.
О судьбах России теперешней и прежней ими было столько наговорено, что по крайней мере сейчас и здесь, под землей, они не позволили себе втравиться в бесконечный спор о необъятном и от того неразрешимом, и на призыв к движению энергично, но негромко ответили на языке нибелунгов и эльфов.
- Javoll. Herr Fregattenkapitan.
Безмолвно, сопровождаемые только их движением создаваемыми шумами, члены экспедиции дошли до подземного перекрестка, на котором используемый ими ход увеличился до размеров достаточно большой комнаты, вдоль стен которой матовым, луннному подобно, светом, отражая ищуще-вопросительный луч фонаря, стояли мраморные полати.
- Да здесь жить можно! Если бы на кладбище не было бы так похоже, - вырвалось у Александра восхищенно и несколько тоскливо.
- Это – прозванная так специалистами – соборная палата – место сбора и последний рубеж обороны, – вернулся к обязанностям экскурсовода  Владимир Анатольевич, - Есть предположение, что где-то здесь, неподалёку находятся рычаги механизмов, замуровывающих входы в палату.
 По плану, логически восстановленному Стеллецким, здесь беженцы должны были разделяться на группы и уходить в разных направлениях, увеличивая тем самым вероятность того, что кому-нибудь удастся скрыться от супостатов.
 - Дальше куда? К Тайницкой или Собакиной? – спросил Колесов, как только Померенников закончил предложение.
 - Вы поразительно хорошо здесь ориентируетесь, Павел Николаевич, - отозвался резидент и задумчиво добавил,  - Для человека, знакомого с подземельем теоретически – это удивительно.
 - Сам на сэбэ дывлюся! – вспомнилась полковнику служба в Малороссии, - Но не время сейчас диву даваться. Продолжим лучше поиски вашего Талмуда. Итак, куда?
 - Сначала в Собакину! По оставшимся письменным свидетельствам по крайней мере что-то там было укрыто. Естественно, что искали под ней больше, чем в других местах. И в конце концов всё-таки нашли, как говорят ваши любимые французы, cul de sack, в котором ничего, кроме трёх гнилых толобасов с полуистлевшим тряпьём внутри,не было. Однако я, »gluklich», удивлённый необычностью формы помещения, обратил внимание на то, что камера напоминала собой второй отсек  на баке судна, сужающийся по направлению к передней стене, похожей на корабельную переборку, за которой (если согласиться с этой версией) должен находиться самый первый отсек – место для хранения якорных цепей, так называемый цепной ящик...
 - Но причем здесь теория кораблестроения, если подземелье прокладывал архитектор эпохи Ренессанса? – недоумевающе спросил Орлов.
 - Вы почти в точности озвучиваете терзавшие меня по началу сомнения, но потом я вспомнил, что Аристотель, по приказу Ватикана, был арестован в Венеции, а затем препровожден под надзором в Рим через порт Чевитавеккия на португальском барке, где его скорее всего поместили (как это было принято на флоте в те времена) в цепной ящик, служивший подчас временным узилищем для провинившихся матросов, из которого трудно было убежать и вход в него всегда был перед глазами вахтенных матросов и офицеров... Возможно этот факт и объясняет причину геометрической неординарности помещения. Феорованти был человеком с уникальным и абсолютно неординарным мышлением, поэтому я совсем не удивляюсь, что в память о днях, проведенных в заточении на корабле, он и создал это странное на вид помещение.
- Стены вы, конечно, простукивали?- предположил, не сомневаясь в ответе, Александр.
- Безусловно, но почти в большинстве случаев, простукивание особо не помогало. Пустоты за стенами встречались уже неоднократно, однако все, кроме двух, обследованные ранее оказались естественного происхождения. В двух упомятых местах были обнаружены ответвления ходов, но они, к величайшему сожалению, находились в безнадежно заваленном состоянии, так что теперь вся надежда на вас Александр. Может вам удастся что-нибудь нащупать...
Еще не закончив говорить, Владимир Анатольевич к величайшему своему удивлению обратил внимание на то, что его русские коллеги, не переставая слушать, начали постепенно смещаться в сторону тоннеля, из которого они не так давно вышли.
Когда же он, завершив свое повествование, наклонился к каменной скамье, чтобы взять поставленный на нее минуту назад фонарь, полковник, заметивший его движение,  ожесточенно зажестикулировал своеобразным, но понятным семафором, предлагая тотчас же выключить свет.
По страстности движений Павла Николаевича Померенников моментально осознал всю форс-мажорность ситуации и повиновался беспрекословно.
 Тем временем Орлов, перемещаясь какими-то стелящимися, совершенно неслышными шагами углубился в чрево могильной темноты хода. Без света фонаря полковнику сухопутному и подполковнику морскому, быстро стало неуютно. Первым утратил хладнокровие резидент и, бесшумно приблизившись к Колесову, вполголоса спросил,
- Что случилось?
- Александр уверен, что он услышал какие-то звуки, - ответил Павел Николаевич, мучающийся от вынужденного бездействия.
- А я ничего не слышал.- признался удрученный таким промахом немец.
- Я тоже, - успокоил его русский. – У Александра очень острый слух и не только, не- спроста же его направили вам в помощь.... - объяснение Колесова было прервано донесшимся из черной бездны едва слышимым крысиным писком.
- Слышите, сигнал, - продолжил он после минуты напряженного вслушивания, - Он был прав, кто-то решил составить нам компанию. – закончил говорить полковник чуть громче, чем начал, одновременно крепко сжимая предплечье своему немецкому коллеге, хотя тому и без пожатия было ясно, что старый разведчик находится в состоянии предвкушающего открытие створок после пуска зайца грейхаунда.
Спустя еще четверть, а может больше, часа, проведенных фигурально в положении трех в едином известной группы обезьянок с законопаченными гулкой подземной тишиной, беспросветным мраком и нежеланием выдать себя, ушами, глазами и ртами – разведчики услышали ожидаемый, более отчетливо слышимый триписк, означавший подготовку к отступлению, а проще – к бегству.
- Включайте фонарь! – почти не приглушая голоса, скомандовал полковник. Резидент вновь повиновался, не пытаясь отстаивать свое старшинство: манера поведения Колесова, поначалу несколько раздражавшая Померенникова, оказалась не настолько шутовской и беззаботно-наплевательской, чтобы это могло мешать делу. Даже наоборот, под всей этой напускной бравадой явственно ощущалась железо-бетонная субстанция. «Не человек – кремень, и почему его не назвали Питером?» - подумалось Владимиру Анатольевичу, когда он включал свет.
- Какие у вас предусмотрены варианты для отхода, господин капитан второго ранга? – щурясь от света, спросил русский, проявлявший в моменты напряжений лучшие гвардейские качества – твердость воли, гибкость мышления и самоотверженную решительность в действиях.
- Вариантов всего четыре. Три основных, один запасной. Первый, как планировалось, через Угловую Арсенальную – на стену, затем по моим пропускам наружу из Кремля. Второй – к Тайницкой, из нее в Тайницкий сад, на волю. Третий – под Боровицкой, под Манежной площадью, в подвал дома Пашкова. И четвертый – наиболее сложный и непроверенный – спустится в самые старые ходы, времен деревянного Кремля Ивана Калиты, по ним добраться до слуховых нор под южной стеной, а там по водостокам и водоотводам пробится к современной канализации и через какой-нибудь люк выйти на поверхность.
- Все ясно. План отступления подготовлен основательно, но, к сожалению, только теоретически, - коротко и резко резюмировал доклад археолога Колесов, но почему-то не обидно для последнего, и продолжил.
- Кто еще может знать о предполагаемых выходах кроме вас и Стеллецкого, разумеется?
- Члены группы, естественно, и... конечно же НКВД: двое их сотрудников под видом нашей охраны принимали участие во всех спусках в районе Кремля, потому Игнатий Яковлевич и бежал из Москвы в Дьяково. Когда мы с ним последний раз встречались, он и меня звал в Коломенское, говорил: «Заканчивайте вы с Кремлем, Владимир Анатольевич, нет там ничего, приезжайте лучше к нам в деревню, благодать здесь необычайная, настоящая российская пастораль 17 века и никаких партсобраний.
- Молодец Гнат, дурит красных как хочет, - отреагировал одобрительно на сообщенное полковник, - однако, - добавил он, - воспользоваться предложенными вами вариантами – значит добровольно отдаться в их натруженные пристрастными беседами руки.
- Вы уверены, что они успели перекрыть все выходы? - почти со стопроцентной уверенностью предугадывая ответ, спросил для острастки резидент.
- Ну, даже если не все, три из четырех, к примеру, такая арифметика вас устроит? В НКВД конечно немало дураков, но дурак без фантазии и интеллегентских комплексов не всегда наихудший исполнитель, иногда даже наоборот, самолично имел несчастье убедиться... Да и общая хватка организации не уступает жандармской, а уж по травле людей – впереди планеты всей. Навыки им вбивают до уровня подсознательных рефлексов – это вам не павловские собачки, а гиены африканские – подохнут, не разжимая пасти, так что ваши домашние заготовки путей спасения пусть останутся между нами, слишком опасны, особенно для нас с Александром. Вас то, если что, они в конце концов отпустят, еще извиняться будут, ведь ус..., - здесь Колесов опять позволил себе вольность в обращении с родной речью, - ...ссатые вожди пока в дружках ходят. Ну, а нам к ним попадаться, совсем не с руки будет... Так что опять придется попользоваться наследием Великого и Ужасного Ивана, хотя ваш запасной вариант мне по сердцу, - закончил двусмысленной недоговоренностью оценку штабных разработок  Померенникова полковник и тут же, подойдя к полатям у правой стены, начал что-то отмерять шагами у их дальнего края .
- Подойдите, пожалуйста, сюда. Светите! - попросил Павел Николаевич своего коллегу. Сфокусированный и аккуратно направленный немецким военмором в указанное Колесовым место луч фонаря, высветил ничем не примечательный  на первый взгляд камень, один из многих составлявших нехитрую мозаику пола в соборной палате.
Только внимательно присмотревшись, становилось заметно,что два противоположных края почти идеально квадратной формы камня вырезаны в форме зубцов-бойниц крепостной стены.
- Сколько вы весите? – оторвал от разглядывания необычного камня Померенникова странный вопрос полковника.
- Около 70 килограммов, - после паузы, вызванной, как могло бы показаться, детским переводом цифр с немецкого на русский.
- Мало, с моими 80 до требуемых 10 пудов не дотянем, - с сожалением в голосе закончил арифметическое упражнение Павел Николаевич.
- А сколько нужно, я не расслышал? – неожиданно из-за их спин неприятно охолонувшим души сюрпризом раздался всегда по-бойскаутовски любознательно- пытливый голос Александра.
- 10 пудов, - автоматически повторил старший русский, а затем по праву того же старшинства выговорил Орлову обиженным тоном:
    - Ты бы лучше для девиц оставил подходцы свои кошачьи, они страсть как это любят, особенно если еще ущипннуть за какую-нибудь округлость.
- Значит моих 75 приплюсованных к вашим 80 будет достаточно? – предложил свой вариант калькуляции Орлов, не отреагировав на вполне армейскую реплику о взаимоотношениях полов.
- Сейчас проверим! Подойди поближе, сейчас вешаться будем, как говоривал мой денщик Спиридон, перед  медосмотром, - подозвал полковник младшего коллегу.      Александр подошел, куда ему было предложено, и стал на камень, выделенный из других световым пятном фонаря.
- Ну, а теперь присядь немного, оживим картинку «старый осёл молодого везёт» только с точностью наоборот, - не преминул позубоскалить Колесов. Орлов сделал, по-сказанному, и полковник, опершись  на  его плечи руками, взобрался ему на спину, обхватив коленями туловище молодого человека, прибывающего в роли «молодого осла». Александр для облегчения жизни «старого осла» поддержал руками снизу его неокопыченные ноги.
- И что теперь скакать будем ? – придавленным брюшным голосом полюбопытствовал « неосёдланный».
    Вместо членораздельного ответа вопрошаемого раздался тихий неприятно древний скрежет со стороны каменной лавки. Её сидение стало медленно подниматься вверх в то время, как камень под русскими вместе с ними с той же скорость погружался в подпол. Когда ноги Александра почти до колен ушли в подземелье подземелья, он бесстрастно и по мальчишески искренне сказал:
- Я больше не хочу, хватит, наверное. И в тот же миг, словно вняв столь сказочно-бесхитростному пожеланию, камень синхронно со скамьей прекратил движение.
- Кавторанг, блокируйте створку лаза, пожалуйста, - попросил Колесов, комично задирая наверх ноги, во избежании касания ими пола. Померенников действовал без суеты, но с авральной, отработанной в неисчислимых тренировках, точностью и эффекивностью моряка во время работ по эвакуации с тонущего судна. В считанные секунды сиденье скамьи было надежно подпёрто с обеих сторон кирками.
- Прр..., приехали ,- облегченно вздохнул сначала всадник, слезая с имперсонифицированного Александром говорящего, почти аппулеевского осла, затем с еще большей радостью, потянувшись всем своим могучим телом, сделал тоже самое Орлов, легко и с удовольствием выбираясь из каменной ямы.
- Это, что? – по детски просто, но с красочным жестом в сторону зияющего отверстия в скамье, ощущая себя непонятно каким образом, но все-таки одураченным своими спутниками, не сдержал своего любопытства Владимир Анатольевич.
- Все вопросы потом, - не обрадовал его Павел Николаевич, продолжая командирствовать, - Теперь вниз! A propos, Саша, сколько у нас еще времени в запасе?
- Я рассчитываю  минут на сорок  не меньше, - очень деловым, отвечающим за слова тоном, доложил Александр.
- Tres bien, давай веревки!
- К сожалению, половиной пришлось пожертвовать на развилке тоннелей. Чтобы выиграть время и навести преследователей на ложный след, я был вынужден запустить один моток в другой ход, - несколько смущенно объяснил Орлов, отчасти засомневавшийся в правильности своего решения.
- Как тебе это удалось?- с неодобрительной холодцой поинтересовался полковник.
- Элементарно, - выбрал для ответа позитивно-самоуверенную интонацию младший разведчик, - второй ход идет под уклон, а в моих запасах очень кстати нашлась выброска... я привязал к ней конец веревки и спустившись в глубь хода метров на сто, запустил ее как можно дальше. Выброска потянула веревку и та, я надеюсь, вместе с оставленным мною мусором должна хотя бы на время, привлечь внимание идущих по нашему следу  товарищей.
- Молодец, - без теплоты в голосе похвалил старший по званию, - ставлю четверку, но с минусом, потому что с двумя веревками нам сейчас сподручнее было бы... Ну, нет... стало быть действуем так: вы с фрегатенкапитаном держите веревку, первым спускаюсь я, после - очередь нашего немецкого freunde. Тебе же, come sempre, достанется самое интересное. После того, как уберешь подпорки у тебя будет не более десяти секунд до полного закрытия лаза. Веревку на поверхости оставлять нельзя, как впрочем и любое упоминание о нашем присутствии. Перед спуском проверишь все, чтоб ни соринки за нами... об этом ходе никто не должен ни то чтобы знать, даже догадываться.
- Обижаете, Павел Николаевич, - попробовал совсем неубедительно насупиться Александр, прекрасно понимая, что полковник слегка переигрывает перед немцем роль справедливо-заботливого, но требовательного командира – этакого слуги непонятно кому, но бесспорно – отца – подчиненным.
- Ладно, ладно не обижайся, я знаю, что ты знаешь, как тебе надо поступить, но так мне спокойнее будет... - не выдержал до конца строгой линии поведения Колесов, все-таки в данный момент они не являлись строевыми офицерами.
- Как глубоко надо спускаться? – спросил Орлов не без интереса, но достаточно равнодушно, неоднократно уже убеждаввшийся в том, что его старший коллега, никогда, никому не позволит рисковать больше себя и всегда, если возможно, подстрахует.
- Не более четырех метров, - ответил изменившимся голосом, как бы со смешком Павел Николаевич, достоверно зная, что любая высота ниже пяти метров – для Александра, разминочная.
- Mei venti! (нет проблем)– перешел Орлов на китайский, видимо решение проблем, связанное с экстремальной деятельностью, органичнее укладывалось в корневую структуру этого языка, правда где-то в глубине его мультилингвистического сознания воздушным шариком из далекого детства пролетело давно невостребованное, хвастливо-самонадеянный эквивалент - » Pas problem».
   Не совсем запамятовший простой разговорный путунхуа Колесов никак не отреагировал на ответ Александра. Не мешкая, он обвязал себя веревкой и, передав другой её конец Орлову, сел на вертикальный край полатей, перекинув ноги во внутрь отверстия.
- Не упустишь?- спросил он  Александра, заводившего веревку за спину через правое плечо и оборачивая её вокруг поясницы.
- Постараюсь, господин полковник, помню, как вы меня страховали во время наших скалолазаний по горам Цяньшань.
- Позвольте мне помочь, - вышел из затянувшегося интеллектуального ступора Померенников.
- Спасибо. Право, нет нужды, дело обычное. Вы лучше сами готовьтесь,- отозвался, сосредоточенно занимавший наиудобнейшую для удержания и травления верёвки с немалым грузом, Александр. Когда его ноги словно вросли в пол, он скомандовал совсем по-штафирски: Начинайте спуск, Павел Николаевич!
Колесов, наклонившись корпусом вперед и поначалу  удерживаясь руками за край скамьи, медленно соскользнул вниз и, отпустив руки, исчез в дыре. Александр, несмотря на общее напряжение тела, спокойно и глубоко дыша, продолжал стравливать верёвку до тех пор, пока в момент появления в ней слабины его толкнула назад выставленная вперёд и освобожденная от нагрузки нога.
- Теперь ваша очередь, - обратился он к немцу, вытаскивая отвязанную Колесовым верёвку. Через пять минут Орлов, предварительно очистив палату от их присутствия и освободив верхнюю плиту скамьи, повис на руках, в медленно закрывающемся отверстии, примеряясь к высвеченной фонарём площадке для приземления. На выдохе он разжал пальцы и мгновение спустя перекатывался после падения на бок.
 Ещё не поднявшись, Александр по привычке огляделся по сторонам, и то, что он увидел, поразило его намного сильнее, чем только что покинутое рукотворное подземелье.
Они оказались в какой-то сказочно-шехерезадовской пещере со всеми необходимыми сталактитно-сталагмитными аксессуарами, не хватало лишь сундуков с трезорами, но верилось, что и этот наиболее привлекательный атрибут  мифотворного пространства где-то неподалёку.
- Ну, вот и славно, все целы и невредимы,- подвёл итог первого этапа эскейпизма Николай Павлович, - Дальше будет веселее, мамой клянусь, как говорил князь Аджибек, - не упустил возможность подбодрить соратников Колесов.
- Мне уже и так нескучно, - констатировал соотечественник, очевидно не напрашиваясь на увеселение мероприятия.
- А мне грустно, - пожаловался в первый раз стойкий немецкий солдатик, - Мне всегда грустно, когда я не ориентируюсь в ситуации. Объясните, пожалуйста, - Где мы? Что это? Когда и откуда все это взялось?
- Объясню, конечно, куда теперь деваться. Только не сейчас, а чуть попозже. Нам предстоит еще один небольшой марш-бросок, после которого можно будет определенно считать себя в безопасности.
- Avanti comoradi! - призвал полковник и в сердцах прибавил, - Какое, однако, хорошее слово испоганили, сукины дети.
Так в их маленькой боевой единице, уже похоже бесповоротно, произошла смена лидера. Николай Павлович авангардом возглавил колонну, которую теперь представлял собой Померенников, только в арьергарде не произошло изменений -  замыкал строй по-прежнему Александр.
 Двигаясь чуть позади забичеванного морского волка в научной шкуре, он также, как и впереди него идущий,  изумленно-искательно крутил головой, словно какой-нибудь хоггартовский любитель приключений, попавший в копи царя Соломона.
А смотреть действительно было на что, хотя освещения, конечно, не хватало. Колесов направлял луч строго вперед, на манер неутомимо несущегося вперед паровоза, да и вся группа, если бы удалось окинуть ее взглядом издалека, была похожа на состав из двух вагонов, степенно движущийся по проложенной среди блистающих, островерхих гор железной дороге, время от времени скрывающийся в тоннелях, чтобы через секунды вновь оказаться в поле зрения на фоне очередных калейдоскопично красочных, свисающих с «неба» и тянущихся к нему скал.
Не единственным, но определяюще-заметным отличием группы людей, идущих гуськом, от железнодорожного состава, было то, что «вагоны» вели себя достаточно вольно, позволяя себе роскошь не выдерживать равнение.
Их уводило то влево, то вправо, они как бы сходили с рельс, умудряясь однако не съезжать под откос, но в конце концов восстанавливали строй, оказываясь за тендером-рюкзаком, прикрепленным к спине Колесова-паровоза.    
Замысловатыми ходами переходили они из одной пещеры в другую, обходя и уклоняясь от торчащих и висящих геологических экспонатов, с которых им недружелюбно капало за воротники, до тех пор, пока, сначала нежный, как мурлыкание спящего котенка, доносящийся откуда-то издалека прямо по курсу их движения шум не превратился в рев и гул непонятно откуда появившейся подземной реки. Увидев ее, «вагоны» в остолбенении остановились
- Maine Gott! Неглинка?!! – воскликнул отстраненный от командования немецкий кавторанг, – Не может быть?!
- Правильно, не может и не есть, -  не вдаваясь в подробности и не совсем по-русски подтвердил предположения немца Павел Николаевич.
- Тогда, что, Напрудная? – продолжил игру в мини викторину сам с собой Владимир Анатольевич.
- И не Напрудная,  конечно, сами знаете. Ладно, не буду томить, официального названия, к счастью, у этой речки еще нет. Среди же, не многих ее первопроходцев именуется она двояко, я предпочитаю называть ее Кремлинкой,  другим, как я знаю, больше по душе – Подречная.
- А по-моему – это Стикс, - высказал абсолютно лишенное оригинальности суждение Орлов.
- Ну, на брега Стикса, нам еще рановато, по-крайней мере мне,- слегка возбужденно отеагировал на мрачную ассоциацию грубой молодости самый старший разведчик. Он, как и большинство людей в его возрасте, не любил не к месту употребляемые mementos mori.
- К тому же и с перевозчиками здесь непорядок, не завели еще местного Харона, поэтому переправляться будем самостоятельно и не в Аид – царство бесплотных теней, а в братство бездушной плоти, - не смог удержаться полковник от высокопарных сравнений, коли уж была затронута, любимая им греческая мифология.
- Это наше последнее серьезное препятствие на сегодня, я надеюсь. После переправы – привал и обещанные привальные байки, - вернулся он к злобе настоящего времени.
- Нет, это невероятно,- продолжал удивляться Померенников,- мне казалось, что я облазил тут всё сверху донизу и знаю подземелья как никто другой, а здесь, всего лишь в нескольких метрах под первым кругом, - второй, неизведанный, еще более удивительный и загадочный. А нет ли здесь спуска в третий круг? – вопросом, навеянным Аллегьеривскими аллегориями, закончил Владимир Анатольевич свою филлипику подземному царству, впавший во втором круге в свойственный для представителей германских племен философский романтизм.
- На счет спуска не знаю, а сплав – гарантирую,- не совсем внятно пообещал Колесов и жестом предложил следовать за ним.
 Речка-невеличка – и как это нередко случается с одушевленными существами - по характеру – злючка, с гулким неистовством гнавшая свои воды в каких-нибудь неполных десятке метров от ничего неподозревающих москвичей, представляла собой непростую задачу для переправы находящихся на её берегу людей.
   Переправа, переправа – берег левый, берег..., а правого берега-то и не было, то есть им являлась стена пещеры для высадки « библиотекарского» десанта явно непригодная. Придя к подобному заключению почти одновременно,  ведомые,  также, почти синхронно остановились, застыв в неопределенной задумчивости.
- Не дрейфь, братва! – читая их мысли, ободряюще призвал, вновь щегольнувший лингвистической гибкостью, подстроившись под близость воды, Павел Николаевич, - есть у меня заветное местечко, -  тотчас же добавил он обнадеживающе, продолжая движение вдоль стремнины, которая по мере их продвижения вперед все наращивала скорость.
 Колесов, уверенно продвигаясь вперед, непереставая рыскал лучом фонаря, переводя его с одной стороны реки на другую до тех пор, пока световой луч не зацепился своим краем за что-то, по виду немного светлее, но намного статичнее воды.
- Ага! – реакция полковника на этот раз была прапраязыковой, а значит наиболее подходящей к окружавшему их пространству. Вслед за восклицанием ведущий разфокусированным лучом предоставил ищущим взглядам своих основательно и не на шутку заинтересованных спутников - «landing place,» которым оказался плоский валун выходивший из воды, на правобережьи, фактически представляя его собой, под углом градусов в 25-30. Река же, минуя камень, резко опрокидывалась вниз, как бы проваливаясь в абисс или в обещанный Колесовым следующий круг.
- Я не верю своим органом чувств ,- голосом по модуляции близким к стону, признался безнадежно и непоправимо теряющий авторитет археолог с незаконченным образованием.
- Своим органам нужно верить всегда, - сподобился на политически-медицинско- корректную фразу Павел Николаевич, за которую ему кое-где многое скостили бы, но все испортил, добавив армейского перцу,  - А то не ровен час перед дамами можно оконфузиться.
- Сцилла и Харибда, - были отвлечены от своей органической беседы старшие офицеры  замечанием не вышедшего еще из греко-небылинного настроения Орлова, который, обогнув их, дошел по левому берегу до венчавшего его камня - не близнеца, но брата точно, лежащему по другую сторону реки в рассеяном свете фонаря.
- Да, мой юный друг, действительно мало что меняется не только под луною, но и под землею тоже: та же вода, те же камни, такие же ассоциации и предстоит нам такая же непростая переправа, как и много лет назад, - снова упомянул о неизвестном полковник, словно нарочно растравляя любопытство коллег.
- Есть какие-нибудь предложения по преодолению водной преграды? -  продолжил он, либеральничая, уверенный в том, что приемлимых вариантов от его спутников все равно не поступит и естественным образом придется остановится на старом и проверенном, правда только однажды.
Когда пауза, вызванная абсорбацией всего увиденного и пережитого за последнее время затянулась настолько, что в любом мало-мальски приличном театре, как минимум на галерке, начали бы улюлюкать и топать ногами, Орлов, металлического звона голосом прорезая шум низвергающейся в бездну воды, спросил дуплетом, - Там есть за что-нибудь зацепиться и какая глубина реки?
- В верхней трети камня, с правой стороны, - начал объяснение Колесов, для поддержки слов пользуясь, как учитель указкой, лучом фонаря, - была горизонтальная трещина шириной приблизительно в руку и глубиной ...., - здесь он запнулся, но вскоре продолжил менее уверенно и слегка разочарованно, однако продолжая упорно, и систематически, следуя какому-то одному ему понятному паттерну обшаривать светом камень, - Не помню, про глубину не пом... а, попалась! – воскликнул он облегченно, когда неутомимый луч наконец малой частью своей провалился в искомый шрам, изуродовавший верхнюю часть гладко отполированного водой валуна.
- Fei chang hao, (очень хорошо)) – сказал Александр, заметно удовлетворенный увиденным, - с трещиной все ясно – образцовая, а речка? – повторил он свой вопрос в сокращенном варианте.
- Мы вообще-то промеры не делали, но до дна никто не доставал и даже не видел,- сообщил дисциплинированно полковник, напрочь отказывающийся от всяких шуток-прибауток, когда ситуация приближалась к боевой.
- Отлично, значит не менее двух метров, ширина всей реки 8-9 метров, если я, взяв хороший разбег, пролечу над водой метра три, при удаче четыре, мне останется преодолеть под водой последние,  максимум шесть метров, на это, учитывая инерцию прыжка должно уйти не более трех секунд, за которые  при таком течении на поверхности, меня должно снести метров на 15, а может и дальше, - заговорил Александр монотонной скороговоркой, будто заучивая наизусть недающуюся теорему, - придется нырять глубже, правда это – потеря времени, но по всем признакам течение в глубине медленнее, камни  в горловине водопада сходясь основаниями к центру потоку должны подтормаживать нижние слои реки... чем мы и воспользуемся, - прекратил он неожиданно, но оптимистично своё, ни к кому в частности не обращенное, бубнение.
- А дальше? Даже если допустить, что вы пронырнете реку, как вы заберетесь на камень, там же зацепиться не за что. Вода вас просто сметет с него и утащит за собой вниз, это же самоубийство! – намного эмоциональнее обычного, явно неодобряя предложенный вариант, возразил молодому человеку резидент.
- Вы правы, - согласился миролюбиво Орлов, - случись мне появиться на поверхности перед камнем, посередине стремнины, шансов выбраться на сушу не было бы никаких, поэтому я должен вынырнуть с его правой стороны, посмотрите туда, - указал он в сторону своего предполагаемого десантирования, куда Колесов тотчас же направил фонарь, - Видите - там, как бы маленькая бухточка, отличное место бросить якорь, опять неопределенно и незаконченно завершил пояснение своего плана Александр.
- Das ist ferrukt! (Это сумасшествие) Kак вы можете рассчитать прыжок и нырок таким образом, чтобы вас не вынесло на середину и не снесло течением в водопад? - предпринял последнюю попытку в борьбе за здравый смысл аккуратно-педантичный, рационально-осторожный, такой – каким ему и положено было быть – хрестоматийно-безупречным, резидент разведки дружественной страны, безошибочно предчувствуя, что все призывы к логике и трезвой калькуляции обречены в такой компании в лучшем случае на добродушное игнорирование и скорое забвение.
- Все будет хорошо, - упредил ответ младшего коллеги дотоле молча слушавший, скорее всего производивший свои собственные расчеты, командир группы, - мы подстрахуем Сашу, - добавил он, помогая Орлову снять рюкзак.
Предвидевшему подобное продолжение Владимиру Анатольевичу тем не менее стало не по себе от неуместного, на его взгляд, упрямства русских. Однако, вместо того, чтобы последовав мудрому примеру – умыть руки, он, приблизившись к  «ныряльщику-самоубийце», стал вместе с Павлом Николаевичем помогать ему крепить страховочный конец.
 Сначала Орлов, выверенными движениями скалолаза, коротким шелковым шнурком, снятым с талии, обвязал на самурайскии манер плечи андреевским крестом на спине, в середину которого в предварительно сделанную петлю  полковником была вложена кирка. 
Затем наступила очередь немецкого моряка вязать узлы. Беседочный узел, на конце основной страховочной веревки, как нельзя лучше подошел для образования большой петли, закрепленной вокруг талии сорви-головы.
 Далее, когда с веревочными делами было покончено, Александр тщательно проверил, воспользовавшись фонарем, выбранный для разбега участок берега, отбросив в сторону все, что хоть в какой-либо степени могло помешать.
Потом пробежался несколько раз до самого края берега, каждый раз корректируя место старта и толчка, а также координируя движения Колесова, стравливающего веревку.
- Кажется, я был неправ, упрекая их в безрассудности, - подумал Померенников, наблюдая с изумленным одобрением за уверенными приготовлениями русских.
 Тем временем Орлов, закончив подготовку беговой дорожки, находящейся метрах в десяти выше по течению, переставил в ее конец,чуть в стороне от предполагаемого места отталкивания, фонарь, таким образом, чтобы его луч, едва касаясь поверхности воды, упирался световым столбом в наиболее отдаленную от центра стремнины, тихую заводь, образовавшуюся у правой части валуна.
Еще раз проверив веревку, надежно, как на причальных кнехтах, покоющуюся в руках полковника, он, оставив на земле достаточное для преодоления препятствия количество слабины, отошел к началу разбега.
Затем неторопливо, словно время под землей не имело особого значения и струилось намного медленнее, чем азартно, сломя голову, поспешавшая в тартар вода, он произвел небольшую но эффективную разминку: поприседал, попрыгал, покрутил руками, одновременно проверяя, все ли хорошо закреплено и не стесняет ли что-нибудь движения.
- Zhun bei hao la! (Я готов) – сказал он, обращаясь по-видимому только к Павлу Николаевичу.
- Хорошо, Саша, подожди секунду, - откликнулся полковник и, повернувшись к Померенникову, стоявшему в шаге от него, попросил, - Владимир Анатольевич, придерживайте, пожалуйста, конец веревки для надежности, - кто знает, насколько сильно течение.
- С удовольствием, - радостно согласился, жаждой деятельности мучимый, немец.
- Теперь можно, Саша. Ну давай, с Богом!
- Александр присогнул колени, чуть наклонился вперед и с гортанным выкриком «Jia!»  рванулся наперекор забвенью навстречу подмосковской Лете. Пролетел он над водой не менее расчетных трех с лишком метров. Дальнейшее его передвижение, после погружения, происходило невидимо, но несмотря на скоротечность, томительно для его спутников.
Однако в положенное время его, «бобриком» остриженная, голова вынырнула точно в  «десятке» светового пятна. Затем, совершенно немыслимым, но словно многократно отрепетированным образом,  удерживаясь на плаву одними лишь  ногами в вертикальном положении вплотную к камню, он свободными от гребли руками выхватил из-за спины кирку и в темп этому движению, вытолкнувшись из воды почти по пояс, вогнал ее острый край в расселину камня, предусмотрительно отнятую у темноты поднятым со стартовой дорожки и наведенным полковником фонарем.
 Остальное свершилось, куда проще. В каких-то два неполных, обезьянне-кошачих прыжка-скачка, используя ручку кирки вместо лианы, Александр очутился на вершине валуна. Потом он снял  с себя веревку и, поменяв положение кирки в трещине - ручкой вверх, привязал ее к инструменту, предварительно обмотав вокруг его металлической части.
 Лишь закончив эти действия, он, выпрямившись во весь  рост, несколько артистично, словно циркач после успешно выполненного трюка, помахал рукой своим сдержанно-восторженным зрителями и крикнул, перекрывая несколько более обычного экзальтированным голосом гул недовольной, что отпустила его, реки,
- Задание выполнено! Готовьте следующего!
Следующим, на подвиги не напрашивавшийся и особо этого не желавшим, оказался псевдо-историк-археолог, спелеолог-любитель Померенников Владимир Анатольевич.
По плану, не посоветовавшихся с ним русских, резиденту предстояло пересечь водную преграду более простым способом (если не принимать во внимание, беспрестанно толкущийся под боком, постулат Холемна «Все поначалу кажущееся простым, на самом деле, таковым не оказывается»). Используя закрепленную на другой стороне реки веревку, конец которой на этом берегу был вновь доверен обвязанному им «кнехту» Колесову, немецкий разведчик должен был вполуплавь, используя силу рук перетащить себя через речку.
  Для страховки он был обвязан у пояса последней оставшейся короткой веревкой, прикрепленной скользящей петлей к основной. В этом варианте переправы явно недостовало, о чем уже было выговорено Орлову, еще одного конца, того самого, оставленного Александром в тоннеле.
  С наличием третьей веревки задача бы облегчилась, Орлов дополнительной тягой смог бы подсобить переправляемому, но как говориться «на нет и суда нет», поэтому решено было действовать в надежде на вечно живой, всегда под рукой – Русский Авось.
Померенников с покорностью судьбе, достойной Лу Сюневского А Кью, вошел в реку, чтобы подтвердить присутствие и под землей не только постулата Холемна, но и многих других « законов подлости».
 Стремительность и сила, с которой поток подхватил немецкого разведчика, оказалась неожиданной для полковника,  да и правая, незажившая еще полностью после ареста кисть подвела - не выдержав нагрузки на мгновение выпустила веревку, и хотя спина и левая рука полковника не подались, удержав остаток веревки, полутора метров слабины, отвоеванной течением у незванных гостей, оказалось достаточным для реки, чтобы унести Владимира Анатольевича к камню на левом берегу у самого преддверья низвержения воды в пропасть.   
 Однако, видимо, не голословно утверждение, что вода для моряков - родная стихия, кавторанг по пути в бездну умудрился развернуться ногами по течению и, когда они коснулись подводной части камня (здесь все мизантропические законы одновременно взяли тайм-аут, предоставив возможность  ногам терпящего бедствие, обутым в основательно подшипованную горнопроходческую обувь, найти удобную по конфигурации и не очень скользкую опору для толчка),  излукавился, спружинив ими, толкнуться в направлении противоположного берега-валуна, на краю которого, у самой воды, чуть-ли не пританцовавая от возбуждения, ожидал Орлов с протянутой правой рукой, на которую был намотан, свисающей пряжкой вниз, брючный, почти армейского образца,  ремень.
Все произошло быстро и слаженно, как в цирке у гимнастов на трапеции; толчок, прыжок, в струну выпрямленное летящее тело с артистично вытянутыми руками, безупречный захват ремня, только в конце нечеткое и смазанное полуприземление, полуприводнение.
 Сосредоточившись на ремне, резидент не успел как следует сгруппироваться (за что и был наказан вернувшимися к исполнению своих обязазаностей, по издевательству над родом человеческим, законами) и после поимки спасительной кожаной полоски упал на спину на выступающую из воды часть камня, страхуясь одной  лишь левой рукой, чего оказалось недостаточно для успешного завершения « номера».
 Владимир Анатольевич, несмотря на то, что сильно ударился головой, ремня не выпустил, воспользовавшись этим, Александр подтянул немца поближе, схватил его под мышки и оттащил начинающего уже терять сознание разведчика на сухую вершину камня, где тот, улыбнувшись блаженной улыбкой зоново рожденного, промямлив родное,- Danke shoen!, -  нерасслышав орловское: «Bu iao ke qi!« (не за что),- провалился в кратковременный рауш.
- Живой он там? – хрипло, с пересохшим внезапно горлом спросил, неуспевший даже пошевелиться во время этого незапланированного трюка, полковник.
- Думаю, ничего страшного – временная потеря сознания, сейчас я приведу его в чувство,- ответил Александр, присаживаясь на корточки перед «бессознательным» воином третьего рейха и нацеливаясь присогнутым большим пальцем на точку в месте соединения носового хряща с верхней челюстью.
- Погоди, не торопись, пусть отдохнет пока от этого враждебного ему мира. Може, его сейчас какая-нибудь Гретхен шнапсом с зальцем потчует, а может, херувимы гимны небесные на вагнеровский манер исполняют, вообщем, дадим человеку естественным путем вернуться к собственным баранам, а мы тем временем вещи переправим, да и меня впридачу.
- Как прикажете, ваше вскродь, - по-денщиковски ладно, согласился Орлов.
- Тогда, делай так, - начал Павел Николаевич излагать задание, - сначала перебрось мне страховочную веревку германца, затем прижми к камню ногой основную так, чтобы она находилась чуть выше уровня твоих коленей, и принимай рюкзаки.
Без особых проблем вещи, с помощью снятой с талии Померенникова веревки, были переправлены на берег, на котором уже находилось большинство членов экспедиции.
 Только однажды, когда по веревке с одного берега на другой заскользил перегруженный рюкзак Александра воде удалось лизнуть и зацепиться за его край, но добыча и на этот раз была вырвана из влажных лап начинающей сердиться реки.
 Последним над водой проплыл фонарь, представляя собой в фантосмагорическом подземном пространстве киношное светило, преодолевающее  обычно долгий для реального солнца путь, в режиме рапидной съемки, за считанные секунды. 
Когда с транспортировкой неодушевленных предметов было покончено, оставшийся на левом берегу в одиночестве, мало напоминавшем гордое, Колесов, всем своим видом выказывая недовольство и бормоча себе под нос нечто невнятное, но по смыслу сходное с «не люблю нырять, страсть как не люблю эти жабьи упражнения»,  завязал накрепко узел на опоясывающей его веревке, перекрестился и, разбежавшись по использованной уже Александром дорожке с энергично, паровозными шатунам, работающими локтями,  нырнул со всплеском и шумом, сходными,  производимым резвящимся в море-океане Левиафаном.
Вопреки внешнему неприятию водных процедур, плавал Павел Николаевич вполне тюленеподобно, вернее будет сказать, учитывая его габариты - моржеподобно, но осерчавшая предыдущими неудачами река, могла сейчас поквитаться с нарушившими ее покой людьми и, наверняка справившись с массой и напором полковника, утащила бы его с собой как заслуженную и долгожданную жертву (Колесов не поднырнул достаточно глубоко,  чтобы уйти от сильного верхнего течения) если бы не буксиру равное усилие, приложенное его соотечественником, изображавшим из себя счастливого рыбака, умело подводившего к берегу былинную чуду-юду, царь-рыбу.
 Закончилось все даже лучше, чем в сказке, «рыба» участью своей оказалась не менее довольна, чем рыбак уловом, в море – сине обратно не просилась, правда, и злата не сулила.
- Как там немец? – первые слова Павла Николаевича на другом берегу.
- Вы, как настоящий отец солдатам, о подчиненных беспокоитесь прежде чем о себе,- безобидно сыронизировал Александр, затем ответил по-существу,- Все беспамятствует наш барон.
- Ну и пусть себе, поговорить надо серьезно,- сказал полковник, снимая с себя и отжимая верхнее и исподнее, он терпеть не мог пребывания в мокром, как он говорил, в обмоченном состоянии, в отличии от его младшего товарища, предпочитавшего просушивать одежду на себе, рассматривая это, как еще один способ для тренировки по управлению Ци.
- Весь внимание.
- Что ты думаешь о нашем новом знакомом?
- Достойный офицер, по-моему... Немного зануда, но в целом личность, на которую можно положиться... и в физическом плане вполне адекватен профессии, жалко, что не наш человек...
 Оценка, данная резиденту Орловым, явно не устроила Колесова, о чем он и поведал без обиняков,
- Я не о том, Саша. Физические его кондиции, в данный момент, интересуют меня в наименьшей степени, что же касается наш, не наш, то - это настолько условно-субъективная категория, что в определенной ситуации она с удивительной легкостью может перемениться на диаметрально противоположную, поэтому, давай оставим спекуляции на раздражающую своей неизбывностью тему – «свой-чужой» и разберемся в конкретной ситуации - можно и нужно ли, доверить немцу искомую им книгу? - закончил полковник свое обращение к  Александру странной интонации вопросом, будто тот адресовался не только и не столько младшему коллеге, а каким-то еще, невидимо присутствующим здесь силам.
- Если честно, я до сих пор понятия не имею, что это за книга, - с облегчением, давно ожидавший этого момента, признался Павлу Николаевичу его пребывающий в неведении собеседник.
- Об этом чуть позже, - начал почему-то торопливо Колесов, - сейчас главное определиться с конечным результатом экспедиции, достанется немцам книга или нет? – повторил он в другом изложении свой вопрос, на этот раз без сомнения адресованный Орлову, и расширил его, добавив, - Если да, то что это нам дает? Если нет, то чего мы лишаемся?
- А это в нашей власти, определять – достанется, не достанется? – удивился начинающий что-то подозревать Александр.
- В моей и только моей. Заметь, признаюсь в этом без ложной скромности, но и без лишнего эпатажа, - поведал, как о чем-то обыденном полковник, однако Орлову показалось, что щеки старшего товарища, тем не менее, горделиво округлились.
- Тогда, позвольте поинтересоваться, чего вы хотели бы добиться, отдав книгу?- полюбопытствовал молодой разведчик, стараясь не выходить за жестко определенные Колесовым рамки беседы, хотя спросить ему хотелось еще о многом.
- Найти книгу- значит успешно выполнить задание, благодаря этому мы могли бы быть представлены заинтересованному в ней лицу- заказчику, ну, а там...
- Вы же на них работаете... – начал было Александр, но был резко остановлен.
- Во-первых, теоретически, я работаю на японцев, во-вторых, я тебе уже говорил, на кого я работаю на самом деле. Я завербовался к ним, чтобы иметь ресурсы для своей личной борьбы с красными, а не ради уничтожения  своих соотечественников и расчищения пространства под заселение России «высшими» расами.
Нет, Саша – русский я и истреблению или превращению соплеменников в бессловесную рабочую скотину буду препятствовать до смертного одра, во всю меру отведенных мне Богом сил, – вновь подхваченный патетической волной отвлекся полковник от основной темы, – Кстати, ты читал »Меin Kampf?» - спросил он неожиданно.
- Нет,- признался молодой человек без сожаления, - Все не досуг...
- А зря, по-возможности надо быть в курсе намерений врагов и изучать их «труды». Он ведь сам, будучи непонятно каких кровей, полусолдат и недоофицер, тем не менее, ничтоже не сумяшися, определил славян на нижайшую среди европейских народов ступень... Мол, годны мы, лишь для неквалифицированного, рабского труда, за который расплатой будет, сначала стерилизация, а затем полное уничтожение. Хороша перспектива, не правда ли? А ты заявляешь, что я им служу, право, обидно... Можно ли служить такому выродку? – риторически закончил свою, если не гневную, то как минимум возбужденную более обычного речь Павел Николаевич.
Орлов, долгим общением со старшим офицером привыкший к его чрезмерно страстным зачастую речам, отреагировал на последний полковничий спич вполне адекватно и верный одному из своих многочисленных положительных качеств – никогда не утрачивать нить беседы, вернулся к утерянной теме разговора следующим вопросом.
- Что произойдет и чего мы можем лишиться в случае неудачи экспедеции?
- Провалив это задание, мы получим какое-нибудь другое - попроще и покровавие, взорвать что-нибудь, убрать кого-либо, на худой конец отравить водоем, вообщем, что-нибудь диверсионное, на что ни ума ни изощренной подготовленности не требуется, зато результат на лицо, и нашему начальству не придется отдуваться перед Берлином и Токио за зря потраченные на нас средства. К тому же, при таком раскладе  абсолютно очевидно, что мы утратим наш, относительно безнадзорный, статус «вольных стрелков» и будем использоваться, как я уже минуту назад предположил, подобно всем остальным рядовым агентам третьесортной национальной принадлежности.
- Вы, абсолютно правы, господин полковник, - громом среди ясного неба в вызывающем клаустрофобию замкнутом пространстве, где вместо тверди небесной над головами борющихся за выживание людей простерлась земная твердыня, прозвучал с вершины камня вдохновленный голос Померенникова,
- Извините, но я все слышал, - начал далеко идущее объяснение кавторонг, - Старый трюк экзальтированных, своевольно-капризных барышень – падать в псевдо-обмороки и, наслаждаясь охами и ахами обеспокоенной родни, пристально наблюдать, из под полуприкрытых шелковых ресниц, за выражением участия близких людей, пытаясь определить уровень неподдельности или мнимости озабоченности, выказываемой самыми милыми друзьями. Сознание я потерял взаправду... Очнувшись же, я хотел было дать знать об этом, подав признаки жизни, но вы были настолько увлечены беседой, что я решил не мешать, а прислушавшись, позволил себе воспользоваться дамским приемом на полную катушку (похоже профессия уже въедается в душу) и дослушать ваш диалог до конца. О чем, сейчас, несмотря на всю бестактность своего поступка, не жалею, потому что услышанное мной имеет огромное значение для всех нас и дела нас объединяющего. Не случись со мной обморока, мы навряд ли смогли когда-либо поговорить откровенно, по душам, не имеем, к сожалению, на это права, зато сейчас, зная о вас больше, чем мне следовало бы, я обязан и почту это за честь, сам во многом признаться...
Начало исповеди резидента было воспринято русскими без особого энтузиазма, с довольно кислыми минами профессионалов, подловленных любителем на манкировании самоей основой своего ремесла – бдительностью.
Однако, когда резидент заговорил о пользе происшедшего для общего дела, лица их заметно просветлели, сами они приободрились, и полковник, бывший участником и свидетелем еще более драматических ляпов, коими изобилует военная и контрразведческая жизнь в частности, быстро восстановивший душевное равновесие после минутной неловкости (по крайней мере внешне), с нормальным для данного случая процентным соотношением недоверия и настороженности в голосе спросил,
- И, что же такое важное, вы хотите нам поведать, что даже считаете себя обязанным это сделать?
- Поймите меня правильно, господа, находясь в подобной ситуации, мне очень трудно несколькими фразами завоевать ваше доверие, поэтому не судите строго мою речь, она может показаться вам несколько наивной и слабо аргументированной, но даю слово офицера, говорить я буду искренне, - сделал  достойное международного симпозиума шпионов-перевертышей вступление Владимир Анатольевич.
   В виду того, что со стороны малочисленной, с сурово-непроницаемыми лицами, аудитории, никакой реакции не последовало, оратор сразу перешел к «докладу-исповеди».
- Я cам ненавижу фюрера и всю его свору...  И в этом я не один...  Мой шеф тоже... и многие, многие другие, - сразу взял быка за рога Померенников, подобным заявлением, если и не шокировал своих слушателей, то по крайней мере удивил и заинтриговал их еще больше.
-  Вот те на! – не скрыл свох чувств полковник.
- Хорошее дело! – поддержал старшего, Александр, на том же безупречном языковом уровне, когда весь смысл не в словах, а в тоне, тембре, интонациях и прочих звуковых модуляциях, беспристрастно отражающих происходящее в душе, но не выдержав равнения в шеренге, обогнал правофлангового и присовокупил пояснения ради, для любителей английской словесности, – That’s quite a turn around!
- Раз вас так много, почему же вы позволили их банде захватить власть? - последовав примеру младшего товарища, Колесов решился выразить свое отношение к услышанному в более развернутом плане и задал совершенно неумный вопрос. Тотчас же пожалел об этом и хотел уже было попросить, чтобы он был оставлен без внимания, но опоздал.
- В том то все и дело, что у них – банда, за которой чуть ли не в виттовой пляске, разбрызгивая слюни по сторонам, беснуется в предвкушения безнаказанного (как им кажется и хочется) насилия и поживы толпа, а у нас – сплошной хаос мнений, идеологий, путей решения проблемы, помноженный на неуемные амбиции и запросы голубокровых и бронзово-головое  упрямство старого генералитета, - эмоционально ответил немецкий  антифашист, интервьюируемый в русском подземельи и явно затронутый за живое обсуждаемой темой.
- D;j; vu!- подытожил сказанное Колесов, -  Дело понятное и, к сожалению, нами уже пройденное, однако времени на воспоминания и оплакивание упущенных возможностей нет, поэтому быстро собираемся и покидаем негостеприимные брега сурового потока.
- Разрешите мне еще два слова, я не сказал  самого главного, - нетерпением внутренним горя, попросил задержать сборы Владимир Анатольевич. Одобрительным ответом-жестом-приглашением ему послужили разведенные в стороны руки полковника, означавшие, по–видимому: »Вперед! Go ahead! Vorwarts!»
- Я хочу предложить вам свою помощь в любом деле, направленном на борьбу с существующим в Германии режимом и его союзниками, если вы не побрезгуете ею, или исповедуемые вами принципы, а может стиль вашей работы не позволяют вам привлекать непроверенных и незнакомых субъектов к сотрудничеству. В любом случае я к вашим услугам, господа.
- Это дело надо закусить, предварительно обсохнув, - спародировав манеру выражаться своего взводного, вышел из затянувшегося молчания Александр и, показывая пример остальным, начал интенсивно, но без суеты, собирать вещи.
- Правильно мыслишь капитан, задержались мы здесь, пора и честь знать, – согласился Павел Николаевич, впервые указав звание Александра, досрочно присвоенное ему РОВСом за участие в операциих, проводимых белогвардейскими диверсантами вдоль КВЖД и в приграничных районах.
     После сказанного он подхватил свой рюкзак и, возглавив готовую к продолжению маршрута группу « спелеологов», шагнул с вершины камня в направлении стены, где в месте ее соединения с камнем находилась незаметная, если не присмотреться, воспользовавшись для этого начинающим уже слабеть и утрачивать яркость  лучом спасительного фонаря – горизонтальная щель, достаточно широкая, чтобы позволить нормальному взрослому человеку с полудеревянной спиной и малогибкими конечностями (а не цирковой гуттаперчивой «кукле») протиснуться сквозь нее без особых ухищрений и вынимания костей из суставов.
Рюкзак, человек, еще раз таким же образом и в завершении, - человек, рюкзак. В такой последованности произошло проникновение разведчиков сквозь щель в очередную пещеру, которая оказалась на удивление большой и несмотря на близость воды, сухой и теплой.
 И вновь, когда они углубились в пещеру на пару десятков метров, первым из первых, совсем похудевше-истощенным столбиком  фонарный свет уткнулся в нечто подобное становищу первобытных людей, представляющее собой участок хорошо утрамбованной земли - почти идеальной круглой формы с выложенным крупным камнем углублением посередине, где непонятно благодаря каким физико-химическим процессам еще сохранилась неокаменевшая зола.
- Привал! – не по-военному расслабленным голосом, уставшего за день преследования добычи охотника, объявил Павел Николаевич и всем присутствующим сразу стало ясно, что и его кремнеподобной натуре тоже, хоть изредка, но требуется отдых.
- Давай-ка, Саша по дровишки,- совсем уже по-отечески обратился он к Орлову.
–  Бери «светилку» и топай шагов с дюжину прямо вперед, до возвышения справа и там за холмиком найдешь, что требуется.
Коллеги Колесова, давно уже переставшие задавать второстепенные вопросы, пребывая в надежде, что наступит время, когда он, верный своему обещанию, объяснит все сам, выполняли все его пожелания без комментариев и замечаний, не позволяя естественному в подобной ситуации любопытству отвлекать себя и полковника от насущных дел.
 Поэтому Александр, вымолвив в ответ только: «Слушаю и повинуюсь!» – исчез с фонарем в руке в указанном направлении, оставив старших офицеров в состоянии полукромешенной темноты, лишив их на время единственного источника света, но  предоставив им возможность увидеть катакомбу в перспективе, двигаясь и направляя луч в ее глубину.
Не более чем через десять минут спустя, полуголая интернациональная группа шпионов, развесив на натянутой между воткнутыми в землю кирками веревку мокрую одежду, с термосами и открытыми банками консервов в руках, сидела вокруг предысторического очага, также зачарованно (несмотря на  набитые рты), как и их далекие предки, наблюдая неистово-страстную, без малейшего сомнения наполненную каким-то неуловимым и важным смыслом, вакханалию огненных языков.
- Хотел бы я знать, что сия плясовая означает,- произнес безоотрывно смотрящий на огонь, словно прозрачными нитями привязанный глазами к костру Орлов. Отблески пламени в его зрачках, многократно уменьшенные по сравнению с реальными, казались не менее витальными и такими же пригодными для того, чтобы обогреть или уничтожить.
- А, что же по этому поводу сказали бы твои любимые и вельми мудрые китайские шифу, - с подлинным интересом спросил полковник, одновременно не отказав себе в удовольствии подкузьмить младшего товарища.
- К сожалению, мне так и не удалось до отъезда повстречаться с одним вольным даосом, - по-нашему, расстригой, - оставившим в смутную эпоху варварских перемен столичный Байюньгуань. Про него рассказывают презанимательные истории, в одной из которых  повествуется о том, что он, якобы, по пламени костра, разведенного из самшитовых дощечек, предсказал узурпацию власти Юань Ши-Каем и интервенцию японцев,- ответил вполне серьезно Орлов, не обратив внимания на рутинную, когда дело касалось азиатов, подначку Колесова.
- Сюда бы его сейчас,- в который раз нежданно по времени и с неожиданным изломом сюжетной линии, подключился к разговору бесспорно умеющий слушать и слышать, немецкий агент.
- Дей-стви-тель-но не-пло-хо бы-ло бы, - растягивая слова, в мечтательной задумчивости произнес Павел Николаевич, но затем, словно устыдившись несолидности своего высказывания, командирским голосом поправился, - Даосов я вам не обещаю, но предсказания - гарантирую.
 На какое-то время вокруг извечного источника жизни, раболепного поклонения и созидательно-разрушительного вдохновения, восстановила свои попранные права еще более древняя, чем огонь, тишина, частенько однако, документальности ради надо отметить, нарушаемая поскребыванием ложек по опустошаемым консервным банкам и по-купечески смачным прихлебыванием горячего чая.
- Как все-таки немного нужно человеку для жизни – кров, очаг, пища. Зачем все это – навороченное на поверхности? - очередной тривиальной сентенцией напрочь порушил тишину Померенников.
- Вы как-то слишком по-русски мыслите, - демонстрирую свои аналитические способности откликнулся полковник.
- Что уж, теперь нечего скрывать, я родился в России и... - сделав паузу для набора в легкие запаса воздуха, чтобы с его помощью вытолкнуть из себя последнее и унизительное покаяние, будто он находился перед комиссией, определяющей чистоту расы, Владимир Анатольевич решился, - ... у меня бабушка русская...
- Ай, я, я, я, яй, срам-то какой, секретный сотрудник Абвера, доверенное лицо самого Канариса -  русский квартеронец или кем там еще, обозвали бы вас профессиональные генеологи, вообщем, почти славянин... И куда же смотрела Geheime Staatspolizei во время вашего трудоустройства? -  не в меру шутливо и нетактично отреагировал на тяжело давшееся резиденту признание Павел Николаевич и, не упустив возможность, как всегда назидательно, добавил, – Бабушек, любых, не надо стесняться, их надо любить.
- В самом деле, как вам удалось скрыть этот факт от Гестапо, - подхватил дотошный Александр затронутую и оставленную Колесовым, как малозначительную тему, приученный китайцами уделять деталям даже больше внимания, чем объекту в целостном, завершенном состоянии.
- Об этом побеспокоился еще мой дед в конце первой мировой войны. Тогда, во времена великого хаоса и светопреставления он умудрился обрести, частично, до этого казалось безнадежно им утраченный здравый смысл... являвшийся доселе предметом родовой гордости нашей семьи  (первый раз, по словам родственников, он его потерял - по-большому счету, приехав служить в Россию, второй раз – женившись на русской княгине) – и выправить своей жене документы на имя ее погибшей по глупой случайности дальней родственницы, Трансваальской баронессы. На шато которой, упал Фарман французских ВВС, когда его пилот, кружа на бреющем над усадьбой, пытаясь «по-ангельски» с крыльями за спиной галантничать с его хозяйкой, сидящей за завтраком на открытой веранде второго этажа, не заметил по причине понятной возбужденности тонкой стальной антенны-громоотвода, зацепил ее стойкой шасси и рухнул чуть ли не на стол предмета своего внимания, погребя под железно-фанерными обломками французского производства и себя и прекрасную вдову. Со смертью баронессы давно хиреющий род фон Генхеймеров совсем прервался. Барон, ее муж, последний отпрыск известнейшей, особенно в средние века, фамилии,  командовавший гусарским полком в австро-венгерской армии, подобно многим мужчинам военного времени погиб за год до случившегося с его женой несчастья. Детей у них не было, из родни осталась только русская кузина – моя бабушка. Вот таким образом, благодаря использованию паспорта усопшей, позаимствованного моим отцом из оказавшихся никому ненужных  бумаг баронессы  во время последнего печального визита моих родственников в злополучное поместье, связанного  с похоронами, была восстановлена «чистота» мой арийской родословной, - завершил свое чрезвычайно подробное изложение фамильных тайн немецкий разведчик.
- Увлекательная история, - с интересом отметил Павел Николаевич, - А какова была девичья фамилия вашей grandmere, позвольте полюбопытствовать.
- Куракина Ольга Дмитриевна, - без колебаний ответил кавторанг и без ощутимой паузы, похоже не сомневаясь в подходящести момента, наконец, весь подобравшись, с благородным наклоном головы, мысленно, наверное, прищелкнув каблуками (потому, что сидя на земле, скрестив ноги  по-турецки, сделать это в реальности было в высшей степени затруднительно) представился сам, - а меня зовут, Хельмут фон Рауш, звание мое вам уже известно – фрегатенкапитан, капитан второго ранга по-вашему..
- Чудеса, да и только! Это не подземелье, а зазеркалье какое-то, в котором встречаются тени ушедших уже людей и пересекается события давно минувших времен, во истину не исповедимы пути Твои...- по меньшей мере странно и загадочно воспринял финальную часть откровения своего коллеги полковник, еще более оздачив своих спутников очередной недосказанностью, но тотчас же исправился, привстав и как положено мотнув головой, громко сказал, - искренне рад познакомиться, - и чуть слышно прибавил, - братец Рауш.
- Целиком и полностью присоединяюсь, - торжественным тоном, с соответствующим благородным поклоном поддержал Павла Николаевича, Орлов не пропустив однако мимо ушей негромкое, но многозначительное замечание полковника.
После церемонии представления установилась в некотором смысле неловкая пауза, возникающая зачастую в беседах после откровенных признаний, когда главное уже сказано и не хочется возвращаться к малозначительному. Но не в правилах Колесова было прекращать ковать, пока не остыло, поэтому он, поскребя по сусекам своей порядком замусоренной именами и историями памяти, спросил,
- Кстати, генерал Герхардт фон Рауш, командир корпуса выводивший австрияков из окружения в Галиции, не ваш ли родственник?
- Это мой дед, - абсолютно равнодушно подтвердил немец, без малейшего намека на присутствие в его словах,  естественной для большинства, фамильной гордости марсовыми заслугами предков.
- А не воевал ли он на.... - хотел было полковник продолжить допытывать вновь представленного о памятных для себя временах, но его очередной вопросительно-выведывательный порыв был приостановлен и, со сноровкой сортировочного стрелочника, переведен на мемуарно-монологовые рельсы, жаждущим других откровений, Александром,
- Пал Николаевич, а где же обещанные байки?
- Ты же знаешь, Саша, что когда дело касается травли, за мной не заржавеет, будут вам и байки и gu shi и разные прочие des court contes и funny stories, но сначала доложи-ка нам, кого и где ты повстречал в тоннеле? - вновь перейдя на флотский жаргон, отдалил еще на время свое давно ожидаемое публикой выступление гвардейский басносказец, предоставив право на словесную увертюру своему условно-подчиненному ученику.
- Знамо, кого, – начал совсем не по-уставному свой доклад Орлов, нисколько не смутившись неожиданной сменой ролей, когда из вальяжно-расслабленного, полулежащего, опершись на один локоть у костра вопрошающего, он превратился в  привставшего на колени рассказчика, который словами, видом своим и жестами должен был вызывать удивление и восхищение слушателей, - Извечных наших врагов и антиподов, представителей любимого, в кавычках, ведомства. Сколько их было точно, наверняка сказать не могу, рассмотреть успел только троих, но отчетливо слышал четыре голоса. Один  из них был в форме, с двумя шпалами в петлицах, двое других – в штатском. Повстречались мы, - то есть я с ними, они не удостоились такой чести, - в трети пути до развилки ходов.... Из едва расслышанных обрывков их беседы удалось понять немногое, только то, что... – на этих словах Александр как-то замялся в нерешительности, продолжать начатую мысль или нет и, по-видимому, склонившись в пользу второго варианта, решил закончить свой доклад, прибавив, - Воощем, ничего конкретного...
- Нет уж, будь добр всю правду! Не выгораживай старого дурака! – настаивал на продолжении Павел Николаевич.
- Далеко я был и говорили они в полголоса, поэтому не могу поручиться, что расслышал верно, а спекулировать о непроверенном считаю нет нужды. Тем более, что сейчас уже неактульно то, о чем они там говорили.., - вяло и неохотно сопротивлялся дозновательному напору Колесова младший разведчик.
- Очень даже актуально, и всем присутствующим здесь известно, что любой клочок, даже самый ничтожный, дополнительных сведений может оказаться той самой опорой, с коей помощью можно, как говорят соперники-колонизаторы, turn the table. Я, конечно, по-человечески должен  быть тебе благодарен за умолчание о моем промахе и был бы, возможно, будь мы на каком–нибудь другом, менее зависящем от мелочей поприще, но в нашей энтерпризе сокрытие даже во благо может привести, по выражению Антона Павловича, к невосполнимым утратам. Мне уже давно стало ясно (но все хотелось, чтобы пронесло), кто натравил на нас  нквдэшную свору. Узнал он меня подлец,  дворник чертов, а я, старый идиот, обрадовался, что так легко его спровадил... прямехонько на Лубянку.
- Очередной знакомец? - поинтересовался Орлов, заранее настраиваясь на прослушивание пространного объяснения, и не ошибся - ответом на его вопрос прозвучало повествование, охватывающее две войны и  революцию, главным злодействующим лицом которого оказался неприметный на вид и почти непьющий, работник коммунального хозяйства с дворницкой бляхой за нехорошим номером 514 (если прочесть цифры по-китайски wu yao si, то по созвучию, в случае замены пятерки на личное местоименее wo, выходило: «wo yao si - Желаю смерти, а если дословно – Я хочу умереть»).
- Первый раз я услышал о нем в 1905 году, в конце войны Русско-Японской войны ловко развязанной австралийским журналистом Эрнэстом Моррисоным работающим корреспондентом Таймс в Пекине...  Произошло это событие почти сразу после того, как желтолицые выбили нас из Мукдена. Войска беспорядочно, в страшной суматохе откатывались на север. Приказы приходили из ставки с запозданием, иногда на несколько дней, а если и достигали нужную часть во-время, то нередко противоречили либо друг другу, либо боевой обстановке.
 Зачастую из-за неточностей в местных картах «терялись» целые полки. Этим и пользовались наиболее здравомыслящие командиры. Зная, что война уже проиграна и чувствуя настроения нежелающих более воевать непонятно за что солдат, они предпочитали бессмысленному, связанному с огромными потерями, сопротивлению оставаться  на время «потерянными». Справедливо полагая, что гораздо патриотичней (правда, бульварные писаки-журналисты, по-прежнему охотящиеся за любой псевдогероической былью-небылью, назвали бы подобное решение – трусливым бегством) вывести из Маньчжурии людей живыми, нежели положить их всех в боях за никому ненужную сопку, против намного лучше экипированного, великолепно организованного и ведущего убийственно-эффективную, действительно ХХ века войну, противника.
 Японцы, исповедующие новую военную доктрину в спайке со старым самурайским духом и оснащенные наиболее совершенным на тот момент оружием (а главное, использующими для артиллерийских снарядов и гранат, более разрушительное взрывчатое вещество – мелинит) к тому же поймавшие кураж, представляли собой, несмотря на карикатурное их изображение во всех отечественных газетах, непреодолимую силу для армиии с безвольно-некомпетентным командованием и взбудораженным слухами о революции и грядущих переменах низшим составом... Поэтому во время отступления, когда части, пробиваясь к немногим ведшим на родину дорогам, бросали по пути тяжелое вооружение, саперное оборудование и другое «лишнее» снаряжение, никто на это не обращал никакого внимания и не грозился военно-полевым судом, но денежные ящики по-прежнему являлись предметами бдительного внимания и тщательной охраны. Однако, как часто бывает в жизни, о чем большего всего печешься – того и лишаешься. Так и случилось в энском полку, в котором адьютантствовал мой, с кадетских времен, приятель, штабс-капитан Дмитрий Леонидович Карташов. Когда  их полк, благодаря помощи используемых в качестве проводников местных китайцев, счастливо избежав столкновения с обкладывающими со всех сторон японцами, вырвался из маньчжурской глуши на основной тракт, идущий к границе, и, влившись в основной поток движущихся на север войск, смог почувствовать себя в относительной безопасности, молодой и талантливый японский генерал Насимото, обойдя одни, сметя другие заградительные отряды арьегарда русской армии, занял господствующие вокруг дороги высотки и начал поливать огнем своих  «летучих» батарей хаотично, без должного прикрытия, проходящие колонны. Японские шимозы (намного превосходящие по взрывной силе и поражающей мощи используемую нашей артилерией, устаревшую, прошловековую начинку снарядов пироксилином и пулевой шрапнелью), ложились на тракт с дьявольской аккуратностью, превращая и до этого нестройное отступление  русских войск в паническое бегство...
 Один из снарядов разорвался неподалеку от повозки, перевозившей денежный ящик, перебив всю охрану, включая командира. Лошади по непрогнозируемой военной случайности не пострадали, но понесли, обезумевшие то ли от страха, то ли от своей счастливой судьбы...
Никто, скорее всего, не обратил бы на это событие никакого внимания, все были заняты собственным спасением, но поступок рядового солдата, который продемонстрировав чудеса цирковой вольтижировки вскочил на козлы повозки, осадил лошадей, а затем отогнал вновь обретший управление экипаж по гаоляновым полям в небольшую рощицу, расположившуюся у подножия холма невдалеке от дороги, вызвал восхищение страстного наездника адьютанта полкового командира Карташова, носящегося, как собирающая ошалевших от услышанного волчьего воя овец в стадо овчарка, от авангарда к арьергарду полка в тщетной надежде внести хоть какой-то порядок в деморализованное войско.
Дмитрий, оставив свое бесполезное занятие, круто развернул худородную полковую лошадь со странным именем Тараска (челкой своей и манерой бега слегка в развалочку, напоминающая героя легендарной гоголевской повести) и поскакал в сторону приютившей спасенную казну рощи...
Въехав в неказистый маньчжурский лесок он спешился, бросив свою кобылу непривязанной, которая тотчас воспользовавшись предоставленной свободой, подобно многоопытному ветерану, игнорируя грохот кананады, принялась щипать жидкую травенку, восполняя хронический недостаток в фураже. Не умеряя прыти, штабс-капитан на своих двоих понесся к видневшейся сквозь нестройные ряды куцых, по-русским меркам, деревьев повозке, на которой происходило что-то не совсем понятное...
 К сожалению, законопоправную неординарность действий героя-солдата и, как следствие их, смертельную для себя опасность, Дмитрий осознал неисправимо позднее отведенного ему на это богом войны времени. Большую часть дистанции до повозки он пробежал в радостной эйфории, крича на ходу, - Ты молодец, солдат! Георгия получишь за храбрость! Приблизившись же однако к месту предстоящей трагедии, Карташов увидел то, во что по-прежнему отказывался верить...
Солдат, повернувшись к офицеру спиной, вытаскивал из раскуроченного денежного ящика ассигнации и банковские билеты и набивал ими свой вещевой мешок, - Ты, что делаешь, вор? Прекрати, подлец! – проговорил опешевший, гроша единого не умыкнувший за всю свою жизнь, Дмитрий Леонидович.
 Когда же, в ответ на такое по-интеллигентски бесхребетное требование, казнокрад продолжил методично и хладнокровно опустошать сейф, штабс–капитаном овладел справедливый, но самоубийственный гнев, - Сдать оружие! Я беру тебя под арест! – закричал он, вытаскивая из кобуры, обычно такими сильными и умелыми, не одного скакуна укротившими, а сейчас, в такой момент, глупо-неловкими, трясущимися от негодования руками, кольт нового образца.
 Грабитель медленно и степенно повернулся к Дмитрию лицом, на котором во всю свою обидно-естественную уместность, разместилась презрительная ухмылка бывалого каторжанина, вызванная прозвучавшей в его сторону угрозой от безусого школяра.
- Ты меня не стращай ваша бродь, я ужо пуганный, лучше сам помолись, ежели верующий. Недолго тебе еще осталось воздух коптить и измываться над нашим братом...
- Да, как ты смеешь, хам! Я тебя сейчас без трибунала расстреляю,- сказал почти по-детски обиженно и так же необосновано-заносчиво, высвободив наконец из кобуры свое оружие, Карташов и в тот же момент получил пулю в грудь. Со словами, - А это мы поглядим, кто ловчее..., - расхититель казны выстрелил в него навскидку,  из находящегося до этого в левой руке, за спиной, трофейного японского револьвера...
Скончался Дмитрий в передвижном, размещенном в поезде госпитале, на следующий день, только перед смертью не надолго прийдя в сознание.
 По взбалмошности провидения произошло это именно в тот момент, когда в конце концов, после духчасовых одуряющих поисков,  мы с заместителем начальника контрразведки дивизии , нашли его койку в отделении для безнадежных.
- Милька, Милька, как же тебя угораздило нарваться на языческую пулю, - начал я причитать по-бабьи что-то вроде этого, присев у изголовья умирающего, совсем не стесняясь белоглавого подполковника, заплатившего Марсу наитяжелейшую для бранника дань, схоронившего под Шипкой своего сына и с тех пор опекающего, как родных, всех молодых офицеров.
В то время о работе подсознания уже тоже много говорили, не так схоластично и безжизненно как сейчас, но, по-моему мнению, более человечно. Поэтому меня нимало не удивило то, что мое щенячье скуление каким-то образом прорвалось за чуть раньше времени опущенный в сознании Карташова занавес, отделяющий главное от второстепенного...   
После, не берусь сказать какого раза повторенного мной, - Милька! Милька! (кличка,  данная ему в кадетском корпусе, составленная из начал имени, отчества, фамилии, хотя и повторяла на 80 процентов избито-простонародного Митьку, в измененном виде приобретала флер по-юношески мечтательной романтичности) Дмитрий, не открывая глаз произнес с досадой,
- Перестань ныть, Павлуша.
- Очнулся! Очнулся! – заорал я, как ошпаренный, - Значит, обязательно выживет! – загоревшись необъективным оптимизмом, сделал я скороспелый вывод, обратившись ищущим поддержки взором, но с неотступившим теснением в груди, к безмолвно стоящему в ногах раненого подполковнику. Ничего не сказал мне в ответ седой ветеран и не одна жилка не дрогнула на портретно-галерейном лице, только в глазах его застыла готовая излиться слезами вселенская тоска по загубленным, во имя глупейших политических амбиций, юным душам.
- Я только одного никак не могу понять, а тем более принять,- внезапно широко открыв глаза, заговорил Карташов совершенно нормальным, но озабоченным какой-то досадливой мыслью голосом, - почему мне досталась такая нелепая и неблагородная смерть?
- Ты о чем говоришь, - в диссонанс с общей атмосферой отделения для смертельно раненых слишком энергично и громко запротестовал я, - ты непременно поправишься...
- Не суетись, Павел. Не нужно, да и времени у меня осталось немного,- тоном человека, познавшего нечто нам неведомое, вновь одернул меня умирающий, прибавив, -  лучше молчи и слушай...
Вот так и узнали мы с полковником, как все произошло на самом деле и кто был исполнителем главной роли в одной из бесчисленных батальных микродрам, из которых и ткется общее полотно антигуманной трагедии под волнующе-гипнотическим для молодых сердец названием – В О Й Н А.
    В штаб же донесли, что повозка с денежным ящиком после разрыва снаряда и гибели охраны, унесенная  в сторону от дороги испуганными лошадьми,  была разграблена японскими содатами, а адьютант комполка был тяжело ранен при попытке защитить ее от многочисленных мародеров противника...
Закончил свое повествование рассказчик подробным описанием примет преступника и как бы  тем самым исполнив свой воинский долг,  снова впал в забытие, словно отпущено было ему «рассудочного», по-мирским понятиям, времени ровно столько, сколько заняло изложение его печально-поучительной истории.
- Может быть, вы, господин подполковник объясните мне, - на Павлушу  не надеюсь, он не смотря на свои бравые повадки, по-сути такой же несмысленыш в жизни, как и я, -  за что мне судьба такая- погибнуть во время войны не от вражеской руки, а от злой воли родного русского солдата?- как и в первый раз с закрытыми глазами и так же неожиданно заговорил Карташов, обращаясь к старшему по званию, опыту и возрасту, но, едва закочив свой вопрос, позволил себе простительную в его положении слабость потерзать себя неосуществимым переиначиванием прошедшего.
- Лучше бы меня шимозой разорвало в клочья, пусть бы меня самураи порубали на части, на худой конец я бы согласился, чтобы Тараска меня задавила, но от руки.....
- Не мучайте себя этими мыслями, Дмитрий Леонидович, человек выстреливший в вас – враг, к тому же, еще более хитрый и коварный, чем воюющие с нами японцы, от того он и опаснее во много крат, - прервал оглашаемый штабс-капитаном перечень предпочтительных уходов из жизни многомудрый, поэтому, наверное, почти всегда печальный, старший офицер, пытаясь примирить искавшую геройства и подвигов душу молодого человека с нелепостью предуготованной ему доли.
- Только того, что при геройской попытке, в одиночку, предотвратить одно из тягчайших злодеяний вы были ранены, достаточно для предоставления вас к награде. Учитывая же ваше подробное описание злоумышленника, можно сказать, что вы безмерно поспособствовали раскрытию преступления, а это должно быть оценено командованием не менее чем Георгиевским крестом 2-ой степени, - продолжил свою иезуитско-успокоительную проповедь полковник.
- Георгий 2-ой степени! Это, как у моего отца! – на мгновение оживился Дмитрий голосом, так и не разомкнув век,- Жалко, что не дожил старик, не узнает,- прибавил он намного тише и невероятно грустно, будто роковая черта, внезапно открывшаяся внутреннему взору, оказалась намного ближе ожидаемого, и Дмитрий заторопился, но речь его, не взирая на ощутимое волевое напряжение, становилась все более обрывистой и невнятной,- Господа, нельзя ли будет передать орден  Верочке, она будет смотреть на него иногда и вспоминать.....а вы знаете, почему я не могу поправиться... он ведь снял с меня Верочкин потрет и ее ладанку с оберегами.....а она просила никогда с ней  не  расставаться....и я обещал...а вот сейчас чувствую..... что он, наверное, лапает ее своими грязными ручищами.... и мне худо от этого.... будто снова и снова пулей разрывает грудь...найдите его господа.....надо отнять у него ладанку, он не достоин....Храни вас Бог, госпо....
Речь, дыхание и жизнь оборвались одновременно, - Карташов умер.
Сказано,- «В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог», но умолчено, что потом, когда Слово досталось людям,  большинство из нас унизили его до написания с маленькой буквы, определив себя тем самым, в прописные человеки, но к великому счастью, не все.
Дмитрий был одним из тех  немногих и, я, относящий себя к «большевикам»,  у неостывшего еще тела друга поклялся отомстить душегубу,- в этом месте рассказа Колесов взял паузу, совершенно очевидно для слушателей заново, не взирая на прошедшие годы, по-прежнему остро, переживая утрату близкого человека.
- Вы, конечно же доложили командованию об этом инциденте, и оно безусловно предприняло все меры для отыскания и наказания преступника,- сделал вполне логический вывод, явно задетый поведанной историей за живое, фон Рауш.
- Доложили, еще как, доложили!- с редким для себя сарказмом подтвердил Павел Николаевич, улыбнувшись чему-то, ему одному известному, - Только все в пустую, как мне тогда казалось. Молод я был, и по молодости нетерпелив и зол. Вызвавший нас к себе  для объяснения командующий Забайкальской казачьей дивизией, генерал-майор  его превосходительство Павел Карлович Ренненкампф, выслушав рапорт подполковника, спросил,
- Из какого оружия стреляли в штабс-капитана?
- Из штатного револьвера М-26. Этой моделью вооружены все офицеры японской армии,- последовал ответ.
- Кроме вас, двоих, кто-нибудь еще слышал рассказанное покойным,- очередной вопрос генерала.
- В палате размещалось еще трое раненых офицеров, но я полагаю они вряд ли что-нибудь слышали. Все трое находились в это время в бессознательном или в полубредовом состоянии, - ответ подполковника.
- Вы думаете, или вы уверены? Внесите ясность пожалуйста, - с нотками раздражения в голосе, известный своим крутым нравом по отношению к любому проявлению нерадивости и бестолковости, которыми изобилует армейская жизнь, но будучи до самозабвения благодарным и признательным всем подчиненным, знающим и несущим службу по-совести, не взирая на чины, происхождение и связи, потребовал немедленного разъяснения Павел Карлович.
- Уверен, ваше превосходительство. Прошу прощения за допущенную нечеткость в изложении фактов, больше не повториться, - поправился заместитель начальника разведки дивизии, совершенно искренне расстроившись своей, яйца выеденного, на мой взгляд, не стоящей, оплошности.
- Ну что же, тем лучше. Все стало быть останется так, как и было доложено первоначально. Карташов геройски пал в неравном бою с передовым отрядом противника. Я, лично, буду ходатайствовать о награждении его посмертно Георгием первой степени. Вас же, господа, я нижайше прошу, извольте заметить, прошу, на время оставить в тайне правду о происшедшем с Дмитрием Леонидовичем, пусть земля ему будет пухом (здесь генерал перекрестился), пожалуйста, никому ни слова, ни полслова.
    Особенно будьте осторожны с журналистами, только официальную версию, - со вздохом, непохожим на вздох обглегчения, закончил подводить итоги генерал, но, уловив видимо на моем лице перемену, вызванную подобным заявлением, вздохнув, еще раз принялся объяснять то, что я, ни в какую не хотел принимать.
- Понимаю и оправдываю ваши чувства, господа. Этот негодяй заслуживает самой жестокой кары за содеянное, но, увы, наступает время собирать камни...
Вы ведь знаете, что сейчас происходит в столицах. Страна на грани всеобщего бунта. Война бесславно проиграна. Солдаты едва удерживаются в подчинении. Еще несколько лет такого правления и отстрел офицеров, и не только, превратится в общенародную забаву. Так  что сейчас совсем не подходящий момент, чтобы дать этому делу официальный ход.
    Единственное, что я могу сделать для успокоения своей и вашей совести, это поведать по секрету о совершенном злодеянии и передать приметы преступника моему давнему приятелю, служащему в охранном управлении, с просьбой заняться расследованием в частном порядке. Это, к величайшему моему сожалению, не совсем законно, однако я надеюсь на понимание и помощь старого и опытного жандарма.
     - Но ведь вашему знакомому во время розыска придется задавать много вопросов, в армейских кругах в частности, а это может навести на определенные подозрения и не ровен час, стать известным газетчикам – высказал свои опасения подполковник.
- Безусловно. Так оно и будет. Задача не из простых, одна моя надежда на высочайший профессионализм, дипломатическую изворотливость и изощренную  хитрость столичного сыскаря.
- Вот видите, вы даже сами неуверены в положительном исходе предложенного вами способа отыскания убийцы, -  неуспокоенный генеральскими речами, по-прежнему жаждущий безотлагательного возмездия, вмешался я в разговор.
- Да, признаюсь честно, неуверен. Тем не менее я абсолютно уверен, что рано или поздно, душегуб не избежит наказания. Так же я не сомневаюсь в том, что это не последнее, скорее всего и не первое, преступление, совершенное этим человеком, а это означает, что у полиции еще будет повод объявить на него полноценную охоту.
- Из сказанного вами следует, что будут еще жертвы, а мы, оставшись  в стороне, будем спокойно, ничего не предпринимая, ждать пока это чудовище не убьет еще кого-нибудь, - по-студенчески патетически, в нарушение самой элементарной субординации возразил я его превосходительству.
- Жертвы еще будут, молодой человек, и, как мне представляется, самые многочисленные со времен заклания Авеля, - ответил невесело командующий и начал подниматься из-за стола, из чего мне стало ясно, что аудиенция окончена, а жизнь, несмотря на всю ее алогичность и зачастую бессмысленную жестокость, продолжается, абсолютно не реагируя на то, как мы к этому относимся.
- Задержу вас еще на минуту, господа, - сказал генерал, выпрямившись во весь свой, как у знаменитого тезки, значительный рост, -  позвольте мне напоследок на правах старшинства, имею в виду прожитые годы, посоветовать вам, молодой человек, не торопить события и всегда помнить о том, что день грядущий сам о себе побеспокоиться, а настоящие награды и наказания не людьми и не на земле распределяются.
Вас же, подполковник, поучать не буду, вы из своей чаши и так отхлебнули не мало, но прошу и вас, послушать  недавно рассказанную мне, старую китайскую притчу об одном нетерпеливом крестьянине, жившим в эпоху Весен и Осеней, Павел Карлович взял соответствующую паузу и, еще более развернув по-парадному крутые плечи, великолепно поставленным голосом столичного артиста начал свое повествование,
    - В давние – предавние времена, возомнилось как-то одному земледельцу, что ростки риса на его делянке слишком медленно всходят и задумал он подсобить ленивым саженцам. Однажды вечером он вернулся домой намного позднее обычного, страшно уставший. На вопросы домашних утомленный труженник отвечал с гордостью: « Сегодня я сделал благое дело, помог рису расти быстрее!» На следующие утро все семейство спозаранку поторопилось на поле, для того чтобы воочию убедится в помощи оказанной отцом семейства медленно всходящим побегам риса. Каков же был их гнев и разочарование, когда вместо поспевшего к сбору урожая зерновых они  нашли на поле уже увядшие рисовые колосья, предыдущим вечером вытащенные на треть из земли предприимчивым крестьянином, решившим таким образом ускорить их рост и приблизить время жатвы...
    Закончил Его Превоходительство свое, чуть ли не театральное, декламирование фольклорной истории хоть и не прибавив в конце, но явно подразумевая классическое: »В сказке ложь, да в ней намек...»
- Очень поучительная басня. Вполне пригодная для ознакомления с ней многих наших политических деятелей, предлагающих разные ускоренные варианты модернизации империи, - опередив меня словами и слегка потянув за фалду моего мундира рукой, словно удерживая от совершения очередной бестактности, по-своему обычаю, безупречно корректно, прокомментировал генеральское выступление подполковник.
- Рад, что вам понравилось, - совершенно просто и искренне, без малейшего оттенка самодовольства, произнес командующий и следующей фразой распрощался с нами.- Вы свободны, господа. Не забывайте о нашем уговоре – никому ни слова. Честь имею!
Вслед за этими же словами, развернувшись вокруг левого плеча, мы покинули приемную генерала. Оказавшись за дверью, еще ощущая во рту привкус произнесенных  мгновение назад слов, мне вдруг показалось, что вышел я из кабинета командующего с намного меньшим количеством чести, чем вошел в него.
- Зря вы меня остановили, - сказал я с горькой иронией подполковнику, - я не собирался сделать что-либо безрассудное. Мне только хотелось сказать, что я уже слышал эту историю, даже помню, как она звучит по-китайски, в трансформированном в идиому виде : «ya miao zhu zhang», но главное ведь в том, что она, на мой взгяд, совершенно не соответствует и не применима в сложившейся ситуации...
- По-большому счету, в интересах поддержания морали и дисциплины в войсках, Петр Никодимович прав. Трудно себе представить  более неблагоприятную атмосферу, подобную царящей  сейчас в армии, для оглашения факта ограбления казны и убийства низшим чином офицера, - беспристрастно и, от этого для меня мало убедительно, проанализировал  решение генерала подполковник.
- Ладно, пусть генералы считают по-большому, полками там, дивизиями, хоть армиями целыми. За Мильку, рассчитаюсь сам – это я обещаю, - вдруг, неожиданно для самого себя, трезво и хладнокровно, но все-таки со страстью, заявил я.
- Если нужна будет какая-нибудь помощь, Павел Николаевич, обращайтесь без стеснения, сочту своим гражданским долгом оказать любую посильную поддержку. И все-таки, не пренебрегайте советом Ренненкампфа – не торопитесь, и будьте осторожны! Сложилось у меня впечатление, что этот субъект – ловок, дерзок и очень опасен, - с пониманием и одобрением, отозвался подполковник на мое заявление.
- Обещание, которого никто не требовал, вырвалось из моей глотки самопроизвольно, будто бес за язык потянул. Выполнить же его, мне, как вы уже наверное догадались, по сей день не удалось, а предсказание генерала и предупреждение опытного конттазведчика оказались пророческими.
- Вы так никогда  и не  повстречались с этим человеком, и ничего больше не узнали о нем? – спросил, предельно внимательно слушающий рассказываемое, Померенников.
- Как бы он меня тогда признал, если бы вновь не пересеклись наши военные тропы, - продолжил свой рассказ Колесов, - Второй раз я услышал об унтер-офицере Голомзине больше десяти лет спустя, накануне отречения Николая 2. В тот раз ему повезло меньше. Он ограбил, естественно убив перед этим, курьера из ставки, доставлявшего по запросу командующего фронтом деньги на оплату жалования офицерам и солдатского довольствия, но был задержан на месте преступления, в неподходщий  для него момент возвращающейся из рейда в тыл германцам группой разведчиков. Узнав о случившемся, от тех же самых, моего полка, разведчиков, я почувствовав, что это дело рук моего « кровника», понесся сломя голову на гарнизонную гаупвахту, где до военно-полевого суда содержали преступника. Приметы убийцы, так четко описанные Карташовым – глубоко посаженные серо-водянистые глаза под сросшимися на пологом переносьи темнорусыми негустыми бровями, на вытянутом узколобом, заканчивающимся тяжелым, но коротким, подбородком лице и особенно примечательные не по-человечески плоские, как бы растоптанные уши, словно им  довелось побывать на Ходынке и по ним прошлись неисчисленные конечности любителей дармовщины  -  сошлись на сто процентов. К старым приметам прибавились новые,  одна – постоянная (так мне тогда показалось) диоганальный шрам от удара нагайкой на  левой скуле, вторая – временная -                правая нога в лубке, приобретенные заключенным во время оказания сопротивления разъяренным Семеновцам. Первое свидание наше произошло 16 февраля 1917 года и оказалось очень кратковременным, негодяю вновь свезло и свезло по-крупному. Не минуло и пяти минут с момента моего входа в камеру и проведенных нами в молчаливом поединке взглядов (с моей стороны – гневом праведным наполненного, но, к великому моему сожалению, недостаточного, чтобы испепелить эту мразь, с его же – насмешливо-ядовитым, пренебрежением пропитанного; вполне, однако адекватного для выведения меня из, так необходимого в данный момент, состояния равновесия ), как в камеру буквально ворвался рассыльный со словами: « Ваше бродь, комяндант усех господ охфицеров к себе требуют немедля!» Нехотя, очень нехотя, подчиняясь не столько словам приказа сколько какому-то недоброму предчувствию, начавшему охватывать меня еще до появления солдата и которое поначалу  было приписано мною недобрым флюидам источаемых душегубом, я, повиновавшись, покинул узилище. Уже в гарнизонном дворе, еще не перекинувшись ни с кем и словом, по одним только ошарашенным выражениям лиц повстречавшимся мне по дороге в коменданский корпус военнослужащих, мне стало ясно – произошло что-то из ряда вон выходящее. «Неужели конец войне?» - подумалось мне, наверное, простительно с точки зрения штатского человека, сочувственно относящегося к тяготам военных будней, третий год претерпеваемым сотнями тысяч людей. Однако обольститься этой мыслью более чем на мгновение здравомыслие не позволило, ведь оценивая обстановку на фронтах  даже полупрофессионально, ни о чем подобном и мечтать не приходилось. Да и реакция людей была бы иной (еще живы были во мне воспоминания о бесславном конце японской авантюры) – здесь было нечто другое, невиданно-нелыханное, неиспытанное доселе... Умышленно ли, спонтанно ли, или для того чтобы просто перевести дух, а может заново ощущая состояние почти парализующей волю растерянности, пережитое однажды, Павел Николаевич сделал  небольшую паузу, после которой предпринял попытку продолжать менее художественно и эмоционально отчужденней, по-военному, этак - « matter of factly», позволив себе, тем не менее, маленький эпиграф, характеризующий стиль последущего повествования и произнесенный sotto voce, - « Лира прочь!»
- Вы, конечно, поняли господа, что стряслось и практически вызволило Голомзина из петли – О Т Р Е Ч Е Н И Е. Воспользовался мерзавец своим избавлением сначала от смертной казни, а затем и дарованной последовавшей вскоре амнистией свободой, от заигрывающего с народом ( и, вполне естественно, заигравшегося) временного правительства, вполне соответственно духу времени – стал революционером. Правда, здесь он просчитался, поставил не на ту конюшню, притулился  к эсерам. Видимо, призывы большевиков об упразднении частной собственности его, обретшего таковую в награбленных золотых червонцах, не вдохновляли на борьбу за лучший и справедливый мир. Второй раз свидеться нам удалось накануне Юнкерского восстания в Москве, когда спохватившиеся конкуренты большевиков решили срочно повторить Питерский перворот и захватить власть во второй столице, но руками не- трудового народа. Находился в то время мой кровник в окружении небезысвестного господина Гоца, сподобивавшегося с помощью московского городского головы Руднева и его присных, спровоцировать совершенно неподготовленное и изначально (тогда я, к несчастью, этого не понимал) обреченное на провал выступление недоучившихся малолеток и примкнувших к ним, разными судьбами оказавшимися в соборной, фронтовиков. Увидел я Голомзина на митинге. На трибуне выглядел он намного представительнее, чем на нарах гаубтвахты. Вполне возможно, что я и не признал бы его вовсе, если бы не уши и почти сошедший, но все-таки еще заметный, бледным червем выползающий из левой глазницы, ногаечный след...
- Павел Николаевич, мы снова слышим звуки вашей лиры, - донеслось неожиданно до полковника из аудитории.
- Ишь, торопыга какой,- отреагировал оратор незамедлительно, - Ладно, ладно, последнее отступление и далее, уступая нетерпению молодых сердец, обещаю  излагать только факты. Ко стыду своему вынужден признать – представившейся мне великолепнейшей возможностью пристрелить негодяя на вершине его революционной карьеры я не воспользовался, побоявшись, что убийство смогут расценить как  покушение на лидеров социал-революционеров и придать ему политическую окраску. В то время я еще верил в честную политику и в то, что здравый смысл и патриотизм соотечественников помогут выбрать правильный для страны путь. Каюсь, молод был, самонадеян и следовательно глуп. Итак, случай был упущен, другого не представилось и такая вдруг закрутилась карусель, что невозможно было себе представить, не то чтобы спланировать, грядущий день, а зачастую и ночь. О последней нашей встрече вам известно. Этакое напало на меня ребячество, захотелось перед вами отличиться по-быстрому, забыл об азах...,не осмотрелся, не пригляделся, думал никто меня не помнит, никто не знает, и нарваться спустя двадцать лет на знакомого маловероятно. Не пошло мне в прок старому, что только третьего дня сам почти наткнулся в вашем, Владимир Анатольевич, дворе на человека из прошлого. Хоть и изменился он сильно – постарел, обрюзг и опустился, - все-таки заметно было в нем что-то не дворницкое, мирной этой профессии чуждое. Сохранились в нем повадки закоренелого лиходея, бандюги с большой дороги. Ну, а главное, конечно же, опять те же самые уши, которых я и не разглядел. Эта редкая примета поразила меня почему-то, еще во время первого описания Голомзина, сделанное Карташовым в госпитале.
В этом месте рассказа последовала очередная запланированная остановка, имеющая целью, как показалось слушателям, привлечь их к детской  игре в  «угадайку». Возобновил свою речь полковник тотчас же после того, как по загоревшимся глазам коллег понял, что наживка заглочена, интеллектуальный вызов принят и вскоре затраченное умственное усилие потребует хотя бы молчаливых, но заслуженных аплодисментов,
- Долго я мучался над разгадкой происхождения подобного феномена, пока один из моих приятелей не решил эту проблему с легкостью щелчка пальцами...
- Да нечего здесь решать,- клюнул первым, бестактно перебив старшего, Орлов, не устояв от соблазна еще раз блеснуть своей наблюдательностью. – Подобным образом изуродованные раковины ушей – знак принадлежности к определенному роду деятельности...
- Das ist sehr einfach! – оставив нордическую степенность и размеренность предкам, соревновательным пылом сгораемый, буквально вломился в звуковую дорожку «противника» Владимир Анатольевич!
- Naturlich, der franzusishe Ringkampf!
- Catch fransais! – донеслось до полковника одновременно от обоих слушателей, как от первых учеников, соперничающих за благосклонность наставника.
- Молодцы, гвардейцы! Хвалю за смекалку! – рявкнул ни с того ни с сего громоподобно, как на плацу, Павел Николаевич, возможно представив себя принимающим парад воинских соединений, как минимум соответствующих по величине его званию.
- Простите господа, как-то вырвалось непроизвольно, - извинился он стушеванно,   не менее своей немало опешившей аудитории, удивленный происшедшей с его голосом под воздействием эха метаморфозой.
- Да, будет о нем... Даст Бог, доведется еще нам где-нибудь и когда-нибудь встретиться... – так, индифиретно по отношению к месту и времени желанного пересечения путей героя с его антиподом, однако с легко угадываемым по тону возможным исходом подобного рандеву, неожиданно закончил бывалый солдат свою первую привальную байку.
Наведенные пространным изложением полковника на собственные воспоминания и реминисценции слушатели некоторое время сохраняли молчание.
- Чего же вы сидите, други дорогие, будто в рот воды набравши? Не вы ли сами порывались засыпать меня вопросами, а теперь в молчанку играете,- проговорил понарошку обиженно Павел Николаевич, пятиминутным отдыхом явно востановленный и готовый к продолжению своего сказительского марафона-монолога.
Померенников с Орловым переглянулись и Александр, давно и прекрасно усвоивший немудреную науку своих учителей о том, что для того чтобы больше узнать достаточно только терпеливо и молча внимать своему собеседнику, понимающе поддакивать, лишь изредка помогая рассказчику возвращаться к интересующему предмету ненавязчивыми комментариями, обратился к старшему товарищу, сидящему напротив,
- Вы, господин полковник, так занимательно и подробно поведали нам об этом дворнике, что я, увлекшись рассказом, позабыл о чем хотел у вас полюбопытствовать. Мне необходим маленький тайм-аут для приведения своих мыслей в порядок, поэтому, если Владимир Анатольевич не возражает, я с удовольствием уступаю ему право проинтервьюировать вас первым и, - повернувшись к «осчастливленному» таким образом германцу, – произнес ободряюще-напутственно.
- Вitte shoen, Herr Fregattenkapitan.
Поблагодарив Орлова классическим вермахтовским кивком головы и, вероятно,   еще раз мысленно прищелкнув каблуками, фон Рауш, без сомнения давно и обстоятельно подготовившись, сказал:
- Меня интересуют в основном, две темы (если подобное  выражение правомерно в данном случае), первая – сколь много вам известно о книгах и вторая..., - здесь он как-бы для того, чтобы конкретизировать свой вопрос откинув сначала голову назад,  сделал ею круговое движение, помогая глазам в максимальном объеме охватить окружающее их и яляющееся в данный момент «terra incognita», пространство, - что это все такое? Кроме того, у меня есть множество маленьких вопросиков, которые, с вашего позволения, я буду задавать по ходу вашего освещения главных тем.
- D’accord, - согласился, снова щегольнувший заржавевшим французским, полковник и после недолгого раздумья, словно собравшись с мыслями, а может быть и с духом, заговорил вновь, на этот раз, в не присущем ему стиле: как-то отрешенно, но вместе с тем очень проникновенно.
- Эпиграфом к этой истории, впрочем, как и к бесчисленному количеству других, подошли бы гениальные строки поэта про « Дела давно минувших дней...» - (всегда поражался способности Орфеев умещать многовековую мудрость с таким вкусом в считанные строки), так вот – началось все это - очень, очень давно.
   Трудно, наверное, даже подвести какую-нибудь временную черту, от которой можно было бы начать отсчет этой истории, поэтому, не обладая достаточными знаниями и естественно же не претендуя на всеохватность, я начну со дня последовавшего за Тезоименитством.
   Несмотря ни на чьи разумные советы, проявив тем самым какую-то непристойную для императорской четы, шокировавшую большую часть населения страны бесчувственность и порадовавшую многих недоброжелателей России политическую недальновидность, государь с государыней, не взирая на происшедшею на Ходынском поле трагедию, не переменили дня своего восшествия на престол.
Тем не менее, страшно напуганные таким ужасным дебютом (как оказалось пророческим) своего царствования они, чуть ли не на следующей  после коронации день пустили во все тяжкие своих самых доверенных клевретов в поисках разного рода пророков-волхвов, предсказателей-прорицателей, гадалок-толковательнец снов и прочих ясновидящих жрецов и авгуров в надежде разобраться: За что и почему, что день и век грядущие им предуготовляют, и как им жить и править далее..
Вот тогда-то, практически все и началось, для меня по крайней мере, недавно прикомандированному к следственно-разыскному отделу тайной канцелярии. 
Тотчас же, как по мановению волшебной палочки, сыскался один всезнающий мудрец-книгочей. Интересно подметить – естественнейшим образом не из русских (известно ведь, что испокон веков местные пророки в почете не ходили), который и вспомнил, вернее напомнил о библиотеке в нужном контексте. Мол, у них в Кремле, буквально под ногами, покоится сокровищница мировой мудрости, в коей среди великого множества других замечательных книг есть три особенные – можно сказать священные, - по которым, в прямом смысле слова, можно не только предсказывать будущее, но даже влиять на него.
На самом деле, венценосцы российские о книгохранилище этом таинственном никогда, конечно же, не забывали, даже время от времени поискивали, но без особого рвения, больше по привычке, чем по надобности. Не исключено, что и новый самодержец внес бы по традиции свою пассивную, ни к каким результатам не приведшую лепту в поиск кладезя древних знаний, не случись этой беды.
   Сейчас однако, нужда помазанников божьих в чем-то магическом и сакральном была настолько велика, что сколар иноземный был незамедлительно вызван в летний императорский дворец и представлен перед очи владетеля и владетельницы шестой части суши планеты  под названием Земля.
- Che cosa, caro maestro, lei sapere rigardo a questi libri? – вкрадчиво, на языке гостя, спросила, не упускающая ни одной возможности блеснуть своей эрудицией, и полиберальничать с подданными новоиспеченная императрица.
- Не много, ваше величество,- на чистейшем русском языке ответил ученый муж, внутренне усмехнувшись неуклюжей попытке царицы преодолеть свой мелкоудельный швабский снобизм.
- Известно мне только о двух из них, да и то, что давно уже было указано в первых описаниях библиотеки, сделанных Максимом Греком и Ветерманом, а также кое-что из устных преданий, записанных любителями древностей и охотниками за сокровищами.
О первой из них, -  арабском манускрипте «Чудеса природы», попавшем в Иоаннову коллекцию после смерти казанского царя Сефа Гирея, -  сведений сохранилось плачевно мало. Существует лишь запись о том, как ногайский царь Тихменей, став данником Ивана Грозного, обратился однажды с просьбой к своему феодалу отыскать  сочинение «Аджанбу аль-махлукат»  и отдать его ему в знак дружбы и доброй воли, на что получил наивежливейший царственный отказ:» Не сыскать мол книги, пожарами недавними в Москве много добра погублено было.»
Что, касается второй книги, – под названием « Велесова», -  то здесь приходится полностью положиться на достоверность изустных свидетельств. Считается, что оказалась она в царевом книгохранилище вслед за усмирением Москвой строптивого Новгорода.
Многие полагают, что с той поры (вывоза книги) и закатилась счастливая звезда свободолюбивого города, будто душу из него вынули: перестал он быть господином, превратился в служку дворового.
С третьей книгой вообще все неясно, есть только версии, одна фантастичнее другой. Наиболее вероятным мне представляется предположение о том, что ею является тибетский манускрипт. Однако, каким образом и когда он обрел свое место в библиотеке, мне доподлинно неизвестно, спекулировать  же не подтвержденными фактами, ваши сиятельства, не в моих правилах, поэтому на этом позвольте мне завершить свой скромный доклад.
- Большое вам спасибо, что просветили нас,- с ненаигранной добротой и редким среди коронованных особ простодушием, поблагодарил итальянца император.
- Не будете ли вы так любезны, ответить нам еще на несколько вопросов, - попросил Николай 2, не по-монаршески застенчиво.
- С превеликим удовольствием, ваше величество, - без раздумий, глубоко поклонившись, согласился ученый муж, с замиранием сердца подумав:  «Трудно ему будет с таким характером вынести тяжесть шапки Мономаховой!»
- Всегда мне было интересно, почему не сохранилось копий, исконно русской Велесовой книги, ведь она, наверное, должна представлять определенный интерес с различных точек зрения: этнографической, исторической, да и филологической, наверное,- поинтересовался самодержец.
- Бесспорно, вы правы, государь. Интерес к ней в научной среде огромен, - начал с вдохновением гость,- но есть к сожалению мнение, разделяемоего большинством ученого люда, что эта книга никогда не переписывалась, не копировалась, тем более не перепечатывалась.
Причиной тому возможно послужило то, что сначала поляне, первыми владевшие книгой и относящиеся к ней со всевозможным пиитетом, чуть ли не как к живому существу божественного происхождения, даже помышлять не могли о таком кощунстве, как размножение рукописи. Думалось им, более чутким и восприимчивым к природе, чем мы, людям (возможно и справедливо), что с каждой переписью сила книги будет убывать.
После же баптизации Руси Велесова книга, естественным образом попавшая в разряд языческих и волею судеб осевшая в Новом Городе, уже никак не могла получить легального распространения.
Новгородцы книгой очень дорожилии и никому ее не показывали, во владении ею видя залог своего суверенитета и непрерываемого следования традициям предков. Наверное потому, сразу же после захвата московитянами города, она была вывезена в белокаменную столицу.
Иван 4, согласно преданию, не любил Велесову книгу по двум причинам: во-первых,  своим присутствием в городе она придавала слишком много гонору строптивым новгородцам, не желающим интегрироваться в большое государство, ну, а во-вторых, в ней, как было донесено царю, предсказывалась его смерть.
    Несмотря на такое негативное отношение, грозный правитель не отважился уничтожить раздражавшую его древнеязыческую рукопись. По его распоряжению она была схоронена в ряду других редчайших книг с не менее уникальными биографиями, под запретом кому-либо читать, тем более переписывать ее.
- А, что же конкретно предсказывалось Иоанну в книге, знал ли он о содержании пророчества и сбылось ли оно?- сверхзаинтересовано полюбопытствовала Александра Федоровна, дождавшись наконец момента, когда речь зашла о милой ее сердцу мистике.
- Да, да, да, очень интересно, верным ли оказалось предсказание, - не в меру экзальтированно поддержал супругу император.
«Право, как напуганные дети слушающие сказку, боятся, но требуют продолжения»,- еще раз с жалостливым умилением охарактеризовал про себя их величеств мудрый книжник и ответил,
- Молвлено было, что одному шустрому дьячку-толмачу из дознавательного приказа удалось ознакомиться с книгой во время ее перевозки из Господина Великого Нового Города в город на Москве-реке и в общих чертах определить по ее текстам смысл беспокоившего царя пророчества.
По его достаточно нескладному докладу в переиначенном по сравнению с книжной записью виде ( из-за того что написана она была на грубом языке ) выходило – смерть свою великий белый царь примет в родной столице, на поле брани от черных слонов, будет он загнан ими в угол и раздавлен под смех, стоящего рядом владыки слонов.
Выслушав подобное предсказание, Грозный-царь с легким сердцем насмеялся над ним, ведь немыслимо было даже вообразить, что такое возможно– могущественнейшего и богатейшего царя, день и ночь окруженного преданнейшими охранниками,- задавить слонами, которые и водятся только в далеких Африке и Индии, чушь да и только.
Впоследствии, однако, особенно во время приступов желчной меланхолии, с возрастом приходивших все чаще и чаще, царь, как и любой другой правитель земной в подобной ситуации, бременем непомерным безграничной власти облеченный и ею же испорченный, стал задумываться о неизбежной кончине и искать способы ее отдаления.
- Не шли слоны из головы Ивана, проводящего дни в кутежах и в расправах с врагами государства, а ночи в  постах и молениях. Какой ворог такой мог сыскаться на земле, который посмелиться бросить вызов, вошедшему в силу, царю Московскому? Какой супостат, отважиться напасть на столичный град, да еще и слонов с собой приведет?
Не ко времени вспоминались Ганнибаловы слоны, наводившие по-началу панику на римские легионы, бегство Александровской кавалерии от одного вида боевых слонов индийских махарадж.
Грешил царь и на татар и на литвинов, подумывал даже о персах, но никаких тревожных сигналов, связанных со слонами, с границ завидно разросшейся державы не поступало, и Иоанн, отвлеченный местными кознями ущемленного боярства, забыл на время о пророчестве древней рукописи.
Гром ударил не из ясного неба, но эффект оказался не менее неожиданным и, в этом случае, даже фатальным.
Как вам, безусловно известно, 19 марта после  рутинного обсуждения со своими наиболее доверенными сановниками состояния государственных дел, кесарь российский, последнее время себя неважно чувствующий, неожиданно захотел пересмотреть свое завещание. Покончив с важными  бумагами довольно скоро, он, удалившись в свои покои, призвал к себе боярина Богдана Бельского на партию в шахматы.
Начиналась весна, приносящая каждому человеку новые надежды на что-то лучшее и светлое, по крайней мере на теплое и спокойное лето после необыкновенно студеной зимы, но не было ни надежды, ни покоя на душе самодержца третьего Рима.
По-своему обыкновению начал он игру белыми фигурами напористо и довольно быстро добился небольшого позиционного преумущества. Вдруг, не первый раз за день, прищемило сердце, правда быстро отошло, но Иоанн, на время потерявший концентрацию и упустивший нить игры, сделал нескольно необдуманно-опрометчивых ходов, и уже у боярина обозначился значительный материальный перевес.
 Царь, не любивший ни в чем никому уступать, вновь сосредоточившись на игре, подравнял было положение и уже был уверен, что поражения он избежал точно, как снова прихватило, на этот раз сильнее.
Пришел он в себя от сдержанного, но насквозь пропитанного ликованием голоса боярина: «Вам шах, государь!» Грозный, автоматически убрал, из под дерзкой атаки чернопольного слона Богдана, своего короля на белую клетку и, до произнесения своим противником финального шахматного приговора понял, что сейчас последует ход белопольным слоном, еще один шах и....МАТ!!!
Проиграл, играя белыми, получил мат, труднейший в исполнении и редшайший в практике. Мат от человека, никогда доселе у него не выигрывавшего. Мат от боярина. Мат слонами.....и тут ему вспомнилось, что прочел он сам, не доверяясь ни каким толмачам, в ненавидимой им книге, когда  однажды, в период особенного разлития желчи, спустился в одиночестве в свою сокровищницу с целью узнать правду о своей смерти: ПОДОХНЕТ БЕЛЫЙ СОБАЧИЙ ЦАРЬ РАЗДАВЛЕННЫЙ ЧЕРНЫМИ СЛОНАМИ В СВОЕМ ОСИНОМ ЛОГОВЕ ПОД СМЕХ И УЛЮЛЮКАНИЕ ЧЕРНИ.
Третий раз защемило в груди, в голове пронеслось :» УХОДИЛИ   МЕНЯ  ВСЕ-ТАКИ  ДЛИННЫЕ  ШАПКИ, БОЯРЕ  ПРОКЛЯТЫЕ...», онемело лицо и словно бы отсохла левая рука.
Вокруг него уже суетились озабоченная челядь, Бельский что-то говорил успокаивающее,  натужно пытаясь подбадривающе улыбнуться, царю же казалось, что над ним надсмехаются и глумятся. Вскоре онемело все тело, еще одна сильнейшая боль полоснула по сердцу и принесла успокоение.
Итак, в пять часов пополудни девятнадцатого числа месяца марта, лета от Рождества Христова 1584 великий и ужасный царь умер. Боже, царя храни! – так верноподаннически, не являясь, между прочим, российским субъектом, закончил свою печальную повесть соотечественник Ромео и Джульетты.
Тишина, наполнила приемную для аудиенций императорского дворца, долгая и какая-то робко-тоскливая.
- Как вы сами думаете, дорогой профессор, все действительно так и было?-  первой пришла в себя, не взирая на страсть к эзотерике, крепкая духом немецкая женщина.
- Я уже довольно пожилой человек, ваше величество, утративший,  к сожалению, большую часть молодежного романтизма и восторженности в восприятии мира и в связи с этим взявший себе за правило: вынося суждение о чем-либо, доверяться лишь фактам, - выбрал уроженец Аппенин несколько окольный путь для представления на суд монаршей четы своего, наверняка разочарующего слушателей, заключения.
- Фактически, нам доподлинно известно только лишь то, что Иоанн 4 действительно скончался за шахматной партией. Все остальное – спекуляции, по-большей части основанные на довольно сомнительных устных источниках.
Если бы была найдена Велесова книга, наверное, многое бы прояснилось...и вполне вероятно не только в этом деле,... если бы... найти...
- Вот и прекрасно, сеньор Манолли. Помогите нам отыскать ее, пожалуйста, - оборвал задумчиво-мечтательную концовку речи итальянца император, энергично поднявшись, внезапно вспомнив, что кроме неразгаданных загадок прошлого, которое не любит, кстати, быть потревоженным, его еще ждут сотни безотлагательных забот о дне насущном.
- Да, да, сыщите эту книгу, как можно побыстрее и две другие тоже, - добавила его супруга, просительно сложив ладони у груди.
Мужчины улыбнулись. Сеньор галантно поклонился и почти пропел: »Prometto, fare tutto possible, la bellissima imperatrice», успев при этом оценить хваткость просительницы. Николай 2, тоже умилившись хозяйственности супруги, дополнил шутя, чтобы не отстать от своей половины: «Тогда уж лучше всю библиотеку,» - и прибавил уже серьезно:
- Вам будут приданы в помощь лучшие сотрудники тайной канцелярии, а это означает, я надеюсь вы понимаете, что все, связанное с поисками, должно храниться в строжайшем секрете, pro pe nata, и без моего ведома ни при каких обстоятельствах не может быть предано огласке, - здесь  в исполнении молодого помазанника божьего последовала еще сыроватая, до совершенства не доведенная, великодержавная пауза, а за ней напыщенно-торжественное изъявление суверенной воли ( как показалось иноземцу, мало вяжущееся по настроению с его предстоящей миссией ),
- Богом данной мне властью, повелеваю – отыскать, принадлежащую Нам по закону государства российского, библиотеку Ивана 4 Рюриковича! Быть по сему и храни вас Господь!
- На этом аудиенция закончилась, и началась наша работа, но быстро, как говорит народная мудрость, только сказка сказывается.
Энтузиазма, обычного у истока любого необычного дела, хватило не надолго. Продвинуться в поисках дальше предыдущих старателей нашей группе не удавалось и как следствие неудач рвение искателей, проводивших бесчетное количество часов под землей, вдали от божьего света, резко пошло на убыль.
«Не сыскать нам ее во веки веков! Нет и не было никакой библиотеки! В Нижнем он ее запрятал, или в Казани своей любимой, а может в Пскове или в Астрахани! Да нет же, в Загорске, в келье своей!» Вот, далеко не полный перечень высказываний моих коллег «книгокопателей».
    В успех предпрятия утратили веру не только мы, простые ищейки-землеройки, но и сам наш руководитель и вдохновитель, сеньор Манолли. Без устали работающий  внизу, в подземелье, так же, не зная усталости, перерывший наверху, в своем кабинете, горы рукописей своих соотечественников, проектировавших и строивших Кремль, он был близок к отчаянию. Было из-за чего: все его версии оказывались мертворожденными, ни библиотеки, ни даже следов ее не было найдено.
- Questo e il primo volto nella tutta vita mia...il primo volto...- частенько заставали мы его, бесцельно бродившим по лабиринтам подземелья, бурчащим себе под нос одну единственную фразу.
Отпущено, как оказалось, ему судьбой только один раз в жизни не исполнить данного им обещания. В принципе, он даже и не нарушил слова, ведь обещенно было им иператрице – сделать все возможное, и он сделал- мы ему в том свидетели. В чем-то нам не повезло, но мы старались на совесть. Однако старик не выдержал, после трех месяцев пребывания в помещениях с могильной затхлости воздухом слег с пневмонией.
 Всей группой и поодиночке ходили мы навещать не по дням, а по часам чахнувшего историка. В один из таких визитов я имел честь познакомиться со всей его, обрусевшей уже семьей. Видел его супругу – русскую графиню, сына – морского офицера, невестку, очень красивую и благородную (тоже русскую) барышню и даже внука маэстро, пухленького мальчугана развлекавшего деда пением потешных, народных итальянских песен и своими не по-детски зрелыми, карандашными зарисовками московских улиц. Однако несмотря на старания лучших докторов и даже одного лейб-медика, присланного императрицей, а также заботу близких и родных, Манолли не удалось победить болезнь.
После похорон маэстро, обезглавленная группа наша, в виду отсутствия положительных результатов и потери венценосными заказчиками (поглощенными, видимо, своими новыми обязанностями) интереса к неулавливаемым древностям, была расформирована, и дело о поиске сгинувшей без следа книгосборнице Иоанна, в очередной раз положено « под сукно »,  то есть сдано в архив.
    Таким образом завершилось мое первое, теоретическое знакомство с предметом поисков и практическое с Кремлем-подземным, - подытожил несколько утомленно, но не без удовольствия полковник.
- Прелюбопытная история, - энергично, ни на йоту не сомневаясь, что выражает общее мнение слушателей, сказал Владимир Анатольевич, не перемолвившись ни единым словом с Александром и нескрываемо возбужденный развитием сюжета, не замечая или не обращая внимания на явное желание рассказчика передохнуть, спросил.
- Кажется мне странным, да и трудно поверить, что император с императрицей, несмотря на все их государство-придержательные хлопоты, так скоро позабыли о книгах. Особенно удивительна такая забывчивась в Александре Федоровне, как вы сами изволили заметить, она была, царство ей небесное, (здесь резидент сделал даже попытку перекреститься, но вовремя пресек ее) очень решительная и цепкая леди.
- Не в первый раз, наверное, повторюсь, что приятно иметь дело с умным и должным образом внимающим человеком, - непонятно, то ли серьезно, то ли с иронией ответствовал Павел Николаевич.
- Вне всяких сомнений, что ее величество не отступилась бы от поисков сакральных письмен, не объявись в Петербурге (молитвами царицы, наверное), известной теперь всем, личности. Надо же было случиться, что евангелическому правилу о непризнании пророческого статуса местных проповедников, нашлось в России такое изуверско-фатальное исключение.
- Живой же «пророк» оказался намного привлекательнее бездушных, тем более еще   ненайденных, фолиантов.
- Да, конечно, совсем упустил из виду,- проговорил задумчиво фон Рауш, - заиметь своего живого «старца» - действительно большая удача, никаким книгам с ходячей «святостью» не сравниться.
- Очень верно подмечено, - одобрил вывод немца полковник, - так оно и было, закрепился «старец» в августейшем семействе, занял место коренного, и полетела Россия, несомая невиданной светом тройкой, навстречу  своему Армагедонну.
- Павел Николаевич, голубчик, -  не выдержав, почти что простонал Орлов, будто внезапным приступом зубной боли охваченный, - опять вы за старое, мы, конечно, воздаем должное вашему таланту импровизации и имитации, но, пожалуйста, умоляю, давайте дальше без излишнего мелодраматизма.
- Каюсь, каюсь, не удержался. Уж больно подходящей показалась заимствованная у классика метафора. С этого момента беру свою речь под строжайший контроль, обещаю. Тем более, что я уже почти все рассказал,- бодренько и сомнительно, что не слукавя сердцем, извинился полковник.
- Как так, а третья книга? Вы ведь только о ней упомянули, - наступила очередь Померенникова сдержанно возмутиться.
- Третья-то? Да о ней и рассказывать почти нечего, - впервые попытался ускользнуть от ответа, не скупящийся до этого на истории имперсонификатор вещего Баяна.
- Нет, так не пойдет, господин полковник, если уж обещали, то извольте держать слово. Мы ведь теперь вроде  как одним мирром мазаны на одно дело святое, - вступился Александр за ущемленного в праве на правду немецкого коллегу.
- Верно говоришь, благородный та наш «лыцарь»- победитель мужей, ибн Орлов. Слова я своего не забирал, однако же беда моя в том, что не было у меня никогда в союзниках выходцев из германских племен. Ворогами и супротивниками моими всегда они выступали. Не скрою, благородными, зачастую достойными подражания, но как не повороти- недругами. От того и беспокойство мое.
- Оставьте вы ваши фанаберии, Павел Николаевич. Довольно уже определять качества человека по его национальной принадлежности. Что за ребячество такое: русский -  щедро-добрый, душа на распашку; немец – практично скупой, себе на уме; китаец - ...он и есть китаец, совсем неправильное существо о двух коротких ногах, глаза щелочкой, пишет закорючками, а ест палочками, доколе же можно себя обманывать. Вспомните хотя бы потомственных русаков, Голомзина – кровопийцу, Гришку Новых, да мало ли примеров...
- И что ты на меня так навалился, Саша дорогой. Последних иллюзий хочешь лишить на старости лет, азиатская ты душа. Не серчайте, господа хорошие, всю поведаю, без утайки. Дайте только водицы испить, да горбушку хлеба преломить, - опять на былинный лад скатившись, попросил полковник передышку.
- Не соблаговолите ли вы, дражайший барон, просветить нас, пока полковник подкрепляется, чем заинтересовала ваше ведомство либрерия Ужасного Ивана, - взял на себя обязанности ведущего диспутом младший русский разведчик.
- Con piacere,- согласился едва слышимо на языке Петрарки, Владимир Анатольевич и тут же принялся оправдываться, - с детства увлекался историей и культурой Римской империи и словесностью заодно. Сейчас пригодилось, начальство поощряет мультилингвистичность. Знание языков, как врагов, так и союзников ценится высоко...
- Рады за вас, - неискренней похвалой, как топором-колуном вклинился в затянувшееся вступление немецкого резидента Орлов, - так как же  все-таки обстояло дело с вашим заданием. Про себя же подумал раздраженно: «Ох, не уважаю я эту европейскую,  чрезмерно рефлексующую интеллигенцию. Спросишь про одно, услышишь как минимум с три короба больше и обязательно что-нибудь душещипательно- автобиогафическое.»
- Прошу прощения, за казалось бы ненужное отступление от темы, но я хотел только лишь поподробнее обрисовать общую картину событий, на фоне которых и возник у руководителей третьего рейха интерес к вашему национальному достоянию.
- История эта очень длинная и запутанная. Много в ней неясностей, неправильных толкований, искаженных фактов, виртуозных подтасовок, умышленных противоречий и откровенной лжи. Я, к сожалению, не специалист в этой области, не адепт и не поверенное лицо. Мне была поручена чисто ( если уместно такое определение ) ретриверская миссия - «найти и доставить». Сродни функциям охотничьих собак, выполняющих для своих хозяев такую же работу.
Если честно, предмет этот ранее, меня никогда особо не интересовал и не манил. Может быть слегка будоражил в той же степени, в какой волнуют добропорядочного, с тугой мошной и в ладах со здоровьем бюргера сказки про приведения. Учитывая все это, рассказанное мною не может претендовать на всеобъемность и достаточную глубину, однако за подлинность приведенных в дальнейшем фактов, могу поручиться,- закончил со второй попытки интродукцию к своему докладу, Владимир Анатольевич, с легко угадываемым вызовом любому, осмелившемуся усомниться в достоверности излагаемого.
- Валяйте, травите, - по-боцмански вульгарно-развязно и внешне добродушно, но не без легкой, глубоко запрятанной ревности, позволил Павел Николаевич немцу  занять свою «кафедру».
Все, о чем я расскажу, - начал по-абверовски скупо и сухо фон Рауш основную часть своего рапорта,- свидетельствует о том, что Германию, как впрочем и всю предвоенную Европу, не минула общая болезненная страсть сбитой с толку невиданным техническим прогрессом и напуганной постоянными выступлениями рабочих масс интеллигенции к новомодному, хотя малопонятному и весьма запутанно- таинственному, однако обещающему его приверженцам обретение сверхестественных возможностей и абсолютное знание, учению.
   Окрещена же сия «наука» о давно забытых и заброшенных по всему миру ересях  была термином, заимствованным у древних греков – теософией, то есть богопознанием.У истоков нового знания, составленного из восхитительнейшим образом перемешанных религий, культов, магий всевозможных расцветок, в общем, почти всего имеющего хоть какое-то мало-мальское отношение к духовной сфере( как говорят, чтобы избежать нудных перечислений наши общие враги: «you name it»), стояла, естественным образом, женщина, потому что только представительнице прекрасного пола, по ей одной известному рецепту  было по силам создать из несвежих ингридиентов такое привлекательное эзотерическое явство.
 Вот уж действительно – нектар с амврозией, пища богов для не токмо духом богатых. Поварихой-кудесницей, Софией - несравненной оказалась, между прочим, ваша соотечественница – Елена Павловна Блаватская.
- Удивительной широты и глубины ума женщина (кстати на-половину немка, если верить материалам охранки), - не упустил возможности прокомментировать полковник, - вместе с тем очень впечатлительно- чувственная натура и, как водится у таких личностей, чрезвычайно, в контрадикции своему интеллекту, доверчивая.
- Итак, - продолжил кавторанг, не сбитый с магистрального пути повествования имеющей определенную смысловую ценность ремаркой русского, - теперь перейдем к не полной, но важной для нас хронологии.
В середине 80х годов прошлого столетия, можно сказать, что с подачи и по благославлению Елены Павловны, в городе Эльберфельде было создано немецкое Теософское общество под председательством Вильгельма Губбе-Шнейдена. Просуществовало оно недолго и вскоре распалось.
   Однако уже в следующем десятилетии Франц Гартман образует новое, а спустя еще несколько лет появляется еще, вполне может быть, и не одно.
Затем в самый разгар войны, по естественным причинам, в Мюнхене возникает патриотически ориентированный «Germanen Orden», а уже из него в 1918 году благодаря усилиям самозванного барона Рудольфа фон Зебботендорфа вычленяется общество «Thule», названное так по имени описанного Пифеем из Миссимии острова, расположенного на краю земель и населенного высокоцивилизованными, светловолосыми людьми, живущими по законам чести.
- А вы говорили, что не эксперт в этой области, - умудрился Александр воспользоваться мимолетной паузой лектора, сделавшего глубокий вдох, чтобы  выразить свое ложное удивление очередному проявлению немецкой  обстоятельности, - сколько бы нам тогда смог наговорить специалист, уморил бы, небось, германской до(тошностью),- закончил он про себя, пенять на своих великоречивых спутников.
- Не перебивай, Саша, уважаемого Хельмута! Продолжайте, пожалуйста, герр барон, мне очень любопытно, как у вас развивалось это... гм... вселенское умопомрачение.
- Спасибо за поддержку, господин полковник. Я так и думал, что вам, как непосредственному участнику охоты ваших властителей за мистическими письменами, будет небезыинтересно узнать историю возникновения подобного же интереса к эзотерическим первоисточникам и  у лидеров тысячелетнего рейха.
   - Вас, Александр, я тоже понимаю. Во всем этом, на первый взгляд, никакого смысла и практического толку – просто бред обкуренного опием, но смею вас уверить, что, обладая этой информацией, можно использовать оккультоманию этих господ им во зло, а хорошим людям во благо.
- Потерпите чуть-чуть, еще немного осталось, - обнадежив обоих русских, терпеливый докладчик продолжил,
- Существует версия, по которой в 1932 году Гитлер принял предложение стать великим магистром ордена. Так это или нет  большого значения не имеет, потому что звезда общества вскоре закатилась, и ее место на оккультно-мистическом небосклоне Германии  к началу тридцатых годов было занято отличившимся во время «ночи длинных ножей» и стремительно набирающим силу Schutzsaffeln, то есть SS, во главе с Генрихом Гимлером.
При его же содействии, после посещения им в 1933 году выставки Deutche Ahnenerbe  Германом Виртом была создана организация Аненербе, вошедшая в 1937 году в СС и ставшая чем-то вроде оккультного института.
Не могу назвать точную дату, но думаю, что это произошло вскоре после образования, Аненербе было поручено заняться сбором реликвий и  первоисточников, представляющих хоть какой-либо интерес с эзотерической точки зрения.
- В позапрошлом же году, в Берлине объявился некий загадочный тибетец высокого ранга. Он то и поведал кому-то из руководства вторым отделом Аненербе, что в Москве с давних времен находится одна из священнейших книг ламаизма, дубликата которой нет даже в Потале.
 О содержании книги и о том, каким образом рукопись оказалась на Руси, он особенно не распространялся, обронил лишь, что по ней можно не только предсказывать будущее, но и влиять на него. Подобной наживки оказалось более чем достаточно, чтобы подцепить на ламаистский крючок одного из главных «духовников» Гимлера Карла-Марию Виллингута. Прознав про манускрипт последний приложил все свое влияние к тому чтобы убедить самого главного «черного рыцаря» страны в необходимости заполучить рукопись.
 Для решения своих проблем на территории Германии у Генриха – неограниченные возможности, однако для осуществления миссий за ее пределами СС явно не хватает высококлассных профессионалов, поэтому ему пришлось обратиться с просьбой (которой невозможно было ни под каким предлогом отказать) к руководителю Абвера адмиралу Вильгельму Канарису.
- Шеф мой, больше приличия ради, чем всерьез отнекивался как мог, говорил, что у его резедентуры в Москве и так горячий сезон – работы не в проворот, а людей не хватает, но тщетно. Просьба-приказ в конце концов была выслушана с должным вниманием и принята к исполнению.
    В аналитическом отделе Абвера нашими специалистами после скрупулезной проработки задачи, поставленной руководителем СС, был найден достаточно оригинальный способ ее решения. Путем сложнейших манипуляций, меньше чем за три месяца я был внедрен в группу Игнатия Стеллицкого, проводившую в это время (как по заказу) археологические изыскания как на территории Кремля, так и за его пределами.
- Задание мое заключалось в поиске книги – официально, для доказательства реального существования беззаветной дружбы и бескорыстного сотрудничества между войсковой разведкой и СС. По-существу же, Канарисом, не верящим ни во что потустороннее, кроме старых добрых гномов из детских книжек и презирающим черноформенную, - как он сам ее окрестил «похоронная команда в кладбищенских спецовках»,- гвардию Гитлера, мне было поручено тщательно изучить кремлевские подземелья на случай использования их для проведения диверсионно-подрывных операций.
- Вот, пожалуй, вкратце и вся моя история, - закончил резидент свою повесть, по-видимому удовлетворенный внесенной им лептой в составлении общими усилиями целостной картины оккультных интересов «властителей» мира.
- Да, верно сказано, что нет ничего нового в подлунном мире, все уже было и сгинуло лишь на время только для того, чтобы повториться вновь и суетой своей опять томить неокрепшие в вере, изъязвленные гордыней души,- еще раз прибегнув к «высокому» слогу, резюмировал сказанное Владимиром Анатольевичем полковник.
- Вы имеете в виду что-то конкретное?- спросил несколько задиристо у коллеги Александр, давно утомленный представляемыми старшими офицерами на суд друг друга образчиками ораторского искусства.
- Именно-с, конкретнее не бывает, мил друг Саша, - засловоерсничал вдруг Павел Николаевич, переключаясь на покровительственно-насмешливый тон беседы посвященного с профанами.
- По-видимому господин полковник подразумевает предпринимаемую ранее попытку разыскать свиток восточных премудростей, - продедуктировал Колесовское заявление фрегатенкапитан.
- Совершеннейшая ваша правда, фон барон, - не переставая ерничать, согласился белогвардеец и пустился в очередное, обещавшее стать долгим, объяснение.
- Итак, господа, вижу, что отвертеться мне не удастся, поэтому сдаюсь и обещаю рассказать всю правду, как на исповеди.
О третьей книге стало известно на второй год войны. Неудачи на фронтах, обострение проблем внутри страны, ну и, наконец, ошибки тобольского «старца» в своих пророчествах привели к тому, что на свято место объявился новый кандидат.
   Объективности ради следует отметить, что надворный советник Петр Александрович  (Жамсаран)  Бадмаев новым человеком при дворе не был, однако участил свою визиты во дворец, когда влияние Распутина на императора стало ослабевать.
Причиной тому, в первую очередь, послужил фантасмагорический проект, предложенный придворным целителем, по присоединению Китая к Российской империи, под который бурято-монгольский потомок Чингисхана выбивал из казны миллионы рублей.
Второй же целью петербургского наследника вселенских амбиций своих предков –завоевателей являлось оказание помощи представителю далай ламы в России Хамбо Агвану Доржиеву по розыску и возврату в Тибет  священной судьбоведной книги.
Неведомо, какими историческими источниками пользовался достопочтимый лама, только по его утверждению выходило, что сея рукопись нашла свое пристанище сначала в Кремле, а затем в неоднакратно нами упомянутой трезории, благодаря тюменскому хану Ибаку, пославшего книгу в подарок Ивану 3 в купе с головой ее владельца, царевича Ахмата.
 Отличиться беспримерным (но часто практикуемым на востоке) образом хану удалось после великого стояния на Угре, когда последний ордынский правитель Ахмат, предприняв роковую для себя попытку наказать своего улусника Ивана за невыплату выхода, невыдержав напряжения предбоего зуда, бежал и был убит в столкновение с тюменчанами, которых по неазиатской доверчивости принял за союзников.
Вместе с самонадеянной, но не очень дальновидной головой хана отцу Ивана Грозного доставили в Москву и тибетский манускрипт, весьма ценившийся правителями Орды и передававшийся из рук в руки по наследству, от внука самого Темучина  царевича Годана, получившего его в дар от далай-ламы во время своей экспедиции в Тибет.
   После этой фразы Павел Николаевич снова прервал свое повествование, предоставив слушателям время, как он сам мысленно определил, на интеллектульную «сортировку и утряску»  прослушанного.
Первым плодом подобной обработки информации оказался вопрос, заданный немецким разведчиком, продолжающим добросовестно внимать всему сказанному с неослабевающим интересом,
- А по-подробнее известно что-нибудь об этой рукописи, и каким все-таки образом удалось ее заполучить монголам?
- К сожалению, наши мудрецы из «охранки» не сподобились раскопать в архивных записях больше, чем было поведано о книге Доржиевым. Единственным дополнением, да и то косвенным, оказалось упоминание в одной из ордынских летописей о том, что Годан всегда, перед принятием важных решений, обращался к какой-то таинственной книге, которую боготворил и никому не показывал, - с некоторым разочарованием от того, что не может развить тему, ответствовал полковник.
Нарушаемое только потрескиванием головешек и короткими всполохами умирающего костра, черное безмолвие овладело пещерой и ее визитерами.
Трудно сказать определенно, о чем думали в наступившей тишине все трое посетителей подземного мира, но можно было предположить и небезосновательно, что двое из них считали себя уже созревшими для посвящения в «главную» тайну.
Вопросительные предложения давно уже были заготовлены, оставалось их только произнести, но из-за какой-то псевдоблагородной щепетельности каждый из «непосвященных» откладывал момент озвучивания, предоставляя другому право на инициативу.
Всему рано или поздно приходит конец, наступил он и для взаимопроявлений такта и bon ton (или нерешительности, а может, просто боязни разочароваться) в совсем несуразном для подобного поведения месте, под сводами пещеры. Оба заинтересованных лица, отважившись одновременно, уже не в первый раз сегодня, заговорили тоже вместе.
- Господин Колесов...
- Павел Николаевич...
Не берусь утверждать чье обращение прозвучало раньше, однако по записям выходит, что первым отказался от своего слова в пользу коллеги фон Рауш.
- Пожалуйста, пожалуйста, Александр, спрашивайте, - предоставил он Орлову возможность сдернуть завесу, с начинающей подкисать тайны.
- Премного благодарны-с, - вторя полковнику, украсил свою речь буквой-словом второй русский офицер.
- Я, вообще-то, не спросить хотел, а сообщить, что мне известно, если достопочтенной публике любопытно и она позволит, о монгольском принце и о том, как он обзавелся столь милой его сердцу и полезной кочевому народу книгой.
Немая сцена, на которую мог бы расчитывать Александр, не оказалась собственно таковой в реальности, потому что вместо предполагаемой тотальной утраты дара речи, аудитория, нареченная досточтимой, начала издавать совсем не почтенные, но тем не менее членораздельные звуки.
Колесов крякнул: »Гха», как после штофа крепчайшего первача, вдоволь испробованного им на любимой Малороссии; Померенников же, видимо обделенный столь приятно-пробирающе-обжигающими воспоминаниями, по-немецки незатейливо заякал:» Ja, ja, ja», по-нашему выходит – просто задакал.
Многозначительная сия реакция старших офицеров оказалась следствием на орловскую, многими годами тренировок, до уровня рефлексов вбитую привычку поступать вопреки ожиданиям большинства.
    «Пусть теперь меня послушают и поучатся, как надо кратко, точно и понятно излагать факты», - подумал младший разведчик, отчасти сожалея, что не совсем к месту сработал навык вести себя нестереотипно. Ведь поначалу в его планы не входило делиться собственной информацией до тех пор, пока коллеги полностью не раскроют свои карты. Теперь же отступать было некуда, и Александр решил отыграться за свой промах образцовым рапортом.
- Слушаем тебя, дорогой, и с удовольствием, - снисходительно подбодрил нового докладчика Павел Нииколаевич.
- Bitte, wir horen aufmerksam zu. – повторил неизвестно для кого фразу полковника в переводе немец, возможно посчитав, что на его родном языке она прозвучит более убедительно.
- Дело было так, - начал Орлов свой сказ сообразно русской традиции, чем сразу же поставил себя в наизатруднительнейшее положение по сдержанию слова поразить старших коллег краткостью, являющейся по заявлению мудрых людей, сестрой таланта. Далее последовало длинно, занудно и следовательно - бесталанно,
- В разгар правления в Китае династии Юань монголы, неусидчивый народ, даром, что номады, прослышавшие от бесчисленных торговцев, монахов, авантюристов и прочего праздношатающегося по миру беспокойного люда  о богатствах расположенной к юго-западу от Срединного государства страны слонов в золоченых одеждах, махарадж, с верху до низу украшенных диамантами, и их пышнотелых наложниц, с головы до пят обвешанных смарагдовыми ожерельями, не устояв перед соблазном, дети степей отправили на завоевание рая земного экспедиционный корпус под высочайшим командованием хана Годана, чингисханова внука.
«Какой кошмар и меня в краснобайство потянуло», - пронеслось в голове Орлова, занятой составлением красивых предложений, но своротить с творческих рельс уже было некуда и некогда, пришлось глубже полезать в кузов...
- Поход непобедимого доселе монгольского войска продолжался недолго, и вскоре армия царевича ставила юрты на подступах к Лхасе, за которой через Непал, по горным перевалам, открывалась для неутомимых кочевников дорога к ожидающим их богатствам.
Однако судьбе было угодно обратить беспощадных и жестоких завоевателей, перед которыми трепетали многие народы мира, в беспомощных и послушных пленников-рабов, отлитых из бронзы и написанных на шелке ламаистских демонов гнева.
Еще в самом начале продвижения по Тибету, набожный и экзальтированный (в смысле суеверный, возможно травмированный в детстве страшными сказками и битвами родни за дедов престол) внучок Темучинов, посетив все попавшиеся по пути ламасерии, был так напуган щедро представленными в храмах танками с изображениями ламаистского ада, что ему сразу захотелось обратно, если не в родной Ханбалык, то хотя бы в северную китайскую столицу.
Корчащиеся от боли, растерзанные на части всевозможными пытками тела грешников не шли из головы изнеженно-чувственного предводителя скотоводов не в светлое время суток не, тем более, в темное.
 Покой и сон были утрачены, царевич перестал быть самим собой, от прежнего самоуверенно-нагловатого военноначальника, каким он выглядел по выходу из Поднебесной, не осталось и следа. Днем и ночью вокруг него должны были находиться люди, хан панически стал бояться одиночества, ужасные видения преследовали его безостановочно и повсеместно.
И вот в один день в неком большом селении, в двух дневных переходах до тибетской столицы, местные богатеи, прознав про печаль-кручину монгольского принца, решили устроить в его честь пир, дабы разогнать тоску и развеселить молодого хана.
Царевич, в отличии от своего аскетического деда, уже подпорченный изысками  китайской кухни, благодаря ей превратившийся в гурмана, к тому же уставший от однообразия меню походного котла, с удовольствием принял приглашение.
Тибетцы, конечно, расстарались, как могли и своего добились. Их блюдам, естественно, не удалось даже приблизиться по вкусу, форме, цвету и композиции к повседневной императорской срединногосударственной трапезе, однако нашел в них что-то царевич (как ему показалось родное – дико-кочевничье), от чего кровь прилила в голову, ноги пустились в пляс, а из самого номадского нутра хана полились гортанно-многоголосые, широкие как степь и глубокие словно небо над ней, звуки кхуми.
    Только невдомек ему было, что все предложенные хлебосольными ботами деликатесы: каша из цзамбы, баранины и сушеного молока, называемая ятугом, чтатуг-лапша все с той же бараниной, а также местная кровяно-ливерная колбаса с неизменной первоосновой всех тибетских блюд- мукой из прожаренного ячменя, упомянутой уже цзамбой, все было обильно сдобрено нужными, вовремя собранными и правильно обработанными пряными травами и полито соком мухомора.
Эти самые травы, как и задумано было, придавшие по-началу еде неповторимый аромат горных пастбищ, затем в содружестве с безмерно потребленными разгулявшимся ордынцем чангой и араком, отправили невинного монгола в астральное путешествие по загадочной стране Бод-По.
Неизвестно точно, какая часть истории У-Цзана открылась царевичу во время его духовного парения в эфемериях.
Попал ли он во времена тибетского царя завоевавателя Сонгцен-Гампо, сооружавшего пирамиды из отрубленных человеческих конечностей на железном холме в Лхасе, или посетил страну в дни правления Трисонга Децэне, привлекшего в столицу из Удаяны мага-чародея Падмасамбхаву, практикующего тантрический буддизм и основавшего первый монастырь красношапочной секты Ньингмапа.
Также вполне возможно, что ему довелось побывать в древнем царстве перед его распадом, когда прозванный быком цэнпо Дарма, скрывавший согласно легенде под узлом на голове рога, устроил гонения на буддистов, возвеличив  черную религию бон.
Однако, куда на самом деле заносило хана по ходу белогорячечного вояжа, до сих пор остается широчайшим полем для спекуляций. Из его собственных свидетельств известно только то, что последнюю часть мистического опыта, предшествующую началу абстинентного синдрома, он провел в гостях у грозного владыки тибетского ада - Ямы.
Суровый Бог принял царевича, как родного, для этого даже спустился со спины своего энергопитающего быка и поприветствовал хана широким махом руки, рассекающей воздух, как топор палача. Скотина же, в отличии от хозяина, отреагировала на появление незнакомца только тем, что освободившись от тяжести тела господина, нахально, с удвоенной энергией, продолжила терзать лежащую под ним женщину, которая, как показалось гостю, совсем не возражала против такого прилюдного проявления животной страстности.
На какую тему состоялась беседа между двумя владыками, сказать трудно, но видимо царевич чем-то приглянулся инфернальному повелителю, и тот на последок, решив прихвастнуть, пригласил гостя на коротенькую экскурсию по вверенному ему хозяйству.
С гордостью рачительного хозяина, неустанно пекущегося и пекущего своих постояльцев, провел Яма неживого уже, но еще и не мертвого монгола сквозь  восемнадцать разновидностей тибетской преисподни.
Все восемь огненных адов навестил принц. Начал он с ада ожидания, в котором его коллеги воины бились друг с другом до смерти для того, чтобы вслед за падением последнего, по команде супервайзера первого адского департамента воскреснуть и начать заново заниматься самоистреблением.
В одном из последующих - аде черных линий, Годану посчастливилось наблюдать, как тела грешников, поджариваемые на раскаленных пластинах, расчерчивались черными линиями, а затем распиливались по ним пылающими пилами.
   Дальше, было больше, горячее, отвратительнее, изощреннее, злее и безжалостнее. Для общей завершенности и натуралистичности композиции все, помимо истошных воплей и зубовного скрежета, сопровождалось непереносимым запахом прожаренной во всех возможных степенях человечины.
После огненной геенны совсем уже «плохой» ордынец попытался слукавить и не следовать дальше глазами указующей длани вдохновленного заведующего человеческой жаровней, но не взирая на проявленную военную хитрость, зрелище, сменивших пламенные, смежных адов татем беззвучным прокралось под его плотно сомкнутые веки.
    Самым запоминающимся из них, находящихся на нейтральной полосе между горячими и ледяными адами, оказался трясиною, с разлагающимися  до костей, остающихся при этом в живых, телами неправедных людей.
    Далее последовала великолепная восьмерка холодных процедурных, в принципе особо не отличающихся друг друга на взляд полубесчувственного царевича.
    Разница заключалась лишь в том, что синия плоть замороженных, но еще находящихся в сознании, греховодников лопалась и в вывернутом состоянии принимала форму лепестков лотоса.
    В зависимости от заслуг пациента и номера ада, кожа несчастных, трескаясь на 4, 8, 16 и 32 части, превращала тела в разные по цвету и по количеству лепестков священные цветки.
Grand finale показа по замыслу содержателя сего воспитательного учреждения должны были стать - и бесспорно стали таковыми - неопределенные ады.
Внешне они совсем не впечатляли, никаких обработок плоти экстремальными температурами или расчленения тел приспособленными для этого или нет инструментами.
    Не было ни кажущихся  теперь совсем безобидными (опыт, великая штука, даже в преисподней) заколачиваний твердовыйных упрямцев тяжеленными пестами в бронзовые ступки, ни прогонов по заливным лугам с лезвиями бритв вместо травы надменных гордецов.
    Вместо понятных и ощущаемых всей грешной плотью наказаний (и поделом ей) избранным были предложены тщательно подобранные, соответствующие самым глубоко запрятанным индивидуальным человеческим страхам духовные истязания.
Кому-то выпало оказаться лягушкой, запрессованой в известняковой породе, безнадежно мечтающей об освобождении. Кто-то, отождествленный с крестьянским цепом, продолжал беспрестанно выколачивать зерно из ячменных стеблей, сетуя безгласно на нерадивость работников, изредка потешаясь над ними, переправляя удары своей более подвижной части на головы и хребты лодырей и нерадивых работников.
И вот, в момент прохождения по последнему, назовем по-дантевски кругу ада, царевичу, то ли под впечатлением пережитого, то ли кармой ему было так уготовано, а может не обошлось  тут и без вмешательства всемогущего Ямы, вдруг вспомнилась кличка, данная ему китайскими мастерами словотворцами-пересмешниками, любителями переиначивать иноземные имена и фамилии на потешный лад.
Прозван он был ими по созвучию с именем его - Gou Dan, дословно яичком собачьим. Только вспомнил хан постыдное свое прозвище, так и оказался в мошонке лучшего человеческого друга, вполне однако, продолжая ощущать себя полноправным наследником на престол Золотой Орды.
В липко-холодном поту, совсем больным и полубезумным очнулся, далеко после первых петухов, потомок Великого Монгола. Паника охватила приближенных хана, еще бы, не уберегли внучка-то. Личный лекарь хана ничего не мог сделать для облегчения мук своего повелителя, пытающегося выбежать из обложенной коврами полутемной юрты.
 Несчастный предводитель многочисленного воинства бился в припадке и рвался из рук удерживающих его подчиненных, вопя в горячечном бреду во весь голос, что ему, принцу крови, место не в собачьих детородных органах, а в Ханбалыке на ордынском троне. Верные слуги, впервые столкнувшиеся с подобным последствием перепоя, уже отчаялись в борьбе с непонятным недугом, когда пришла нежданная помощь.
В командирский шатер облаченный в зен, бордового цвета накидку, вошел чепонг, представившийся местным врачевателем - специалистом по Джуд-ши. Потерявшие надежду справиться с хворью царевича своими силами, сановники Годана с радостью ухватились за протянутую им соломинку.
Лама по всем правилам осмотревший, ощупавший и обнюхавший страждущего удалился на время за необходимыми для недужного снадобьями. Долго ли он отсутствовал и чем лечил хана, для нас принципиального значения не имеет, важно лишь, что буквально на следующий день после приема лекарств похожих по цвету и форме на козий помет, здоровье главы монгольского экспедиционного корпуса пошло на поправку.
Спустя еще несколько дней в сторону столицы Тибета понеслись наирезвейшие гонцы с богатейшими дарами и письмом Далай-ламе от выздоровевшего телом, но еще по-прежнему угнетенного духом принца, в котором последний униженно просил, умолял, изредка пересыпая просьбы  угрозами (для верности наверное), верховного тибетского жреца смилостивиться и принять пребывающих в язычестве - его, отпрыска хана Чингиза, и весь народ монгольский - в ламаистскую веру и подарить им священные буддийские письмена.
В Лхасе никак не ожидали подобного развития событий. Никто даже в самых смелых мечтах не мог предположить , что простейшая дворцовая хитрость с одурманиванием Годана, имеющая целью в лучшем случае припугнуть и задержать на время почти без сопротивления покоряющих страну  кочевников, сможет привести к таким результатам.
Но надо отдать должное мирской, прямо-таки маккиавелевской хитрости и расчетливости борцов с негативными перевоплощениями. Ухватившись за годанов палец они проглотили всю Монголию, с Китаем впридачу.
Обделано все было виртуозно..., - фраза хоть и вызвала фривольный смешок у «доброй» половины аудитории, но была тем не менее закончена докладчиком в сугубо деловом тоне, - вежливо приняв дары, тибетцы долго отнекивались ссылаясь на то, что не им, недостойным, по силам такое дело, как спасение  великого монгольского народа.
Хан снова попросил и потребовал в более крутых выражениях (чего не сделают правители для любимого народа ), ламы стали размышлять, и после долгих раздумий и череды все менее уверенных отказов «святые» архатоподобные отцы снизошли до просьб и согласились, вытребовав себе однако множество прав и привилегий, которые они по полной программе и востребуют впоследствии с хана Хубилая, полностью покорившего Китай полстолетия спустя.
В знак же проявленной великой благосклонности подарены были царевичу: неизменный тибетский дар-хадах - белый шелковый шарф, фаци - ритуальное оружие отпугивающее злых духов и наисакральнейшая ламаистская Судьбоведная книга Khid yig khar rje.
О книге этой, сведущими ханьцами мне было поведано, что она является тибетским переложением экземпляра И-цзина, привезенного в У-Цзан принцессой Вэнь Чэнь, силой и хитростью высватанной страшным и ужасным Сонцен Гампо.
Копия, по-мнению тех же источников, плагиаторам не удалась, триграмы с гексаграмы из книги были изъяты и заменены на их словесные аналоги. К тому же, неизощренные в абстрактных науках тибетцы, но имеющие уже опыт симбиоза буддизма с религией Бон, решили улучшить книгу Перемен, не только упростив ее, но и добавив в свой вариант две новые главы.
    Одной из них стала глава, в которой они по каким-то своим причудливым высокогорным правилам  вывели параллельные 64 гексаграм формулы воздействия на них, тем самым добившись возможности корректировать будущее.
Третьей частью книги и второй нововведенной оказалась глава, посвященная обучению магическому заклинанию, приносящего знающему его, победу в физической и духовной  конфронтациях с силами зла.
На сем, уважаемая публика, разрешите закончить изложение известных мне фактов, имеющих непосредственное отношение к предмету наших изысканий.
Не успел Орлов договорить, как со стороны его друга, ментора и начальника, прозвучало восхищенно-фамильярное:
- Ну, ты и загнул, Саша! Ты это давно придумал или на ходу сподобился?
- Обижаете, Павел Николаевич! – без обиды упрекнул старшего молодой человек, попробовав затем прояснить ситуацию,
- Вы же знаете, что я своих  не обманываю. Если в рассказанной мной повести и есть вымысел, то внесен он в нее был не вашим слугой, а предшествущими пересказчиками.
Я, же, как говорится, за что купил, за и то и продал, вернее, даром отдал. Со своей стороны могу лишь прибавить, что фабула эта мне самому понравилась своей назидательностью и, по крайней мере, внешней близостью к истине.
- Мне тоже, - донеслось восторженно-одобряюще от второго слушателя, - очень поучительная и правдоподобная история, и вполне, к тому же, корреспондирует со слухами, муссирующимися по поводу книги в кулуарах  Аненербе. Только непонятно, почему тибетцы по доброй воле отдали монголам такую ценную книгу?
- Виноват, мое упущение, - без околичностей извинился Александр и поспешил неторопливо прояснить ситуацию вокруг тибетского подарка.
- Помнится мне, я упомянул о том, что книга не задалась такой, как планировалось ее создателями. Гадать по ней можно, но когда заинтересованное лицо пробует, узнав результаты предсказаний, повлиять на них, все выходит шиворот-навыворот, или практически с точностью наоборот, или в зеркальном отражении – вообщем ничего не получается. Справедливости ради  надо сказать, что нашлись ламы, сведущие в старой вере, разработавшие систему перевода негативных последствий общения с книгой в позитивные. Но так как процедура эта сильно отдавала черной религией, Далай-лама, дабы не быть подвергнутым остракизму со стороны своих противников, приверженцев самой ранней формы хинаяны - тхеравады, решил избавиться от манускрипта таким оригинальным способом, тем самым невольно подтвердив вневременную ценность и актуальность классического предупреждения о врагах, дары приносящих.
- Теперь понятно, лукавый жрец решил убрать книгу с глаз подальше, успокаивая таким образом оппозицию, одновременно осчастливливая своим поступком детей степей и сохраняя за собой право и возможность при нужде снова наложить на нее руки, - первым сделал свой вывод, на этот раз серьезно, полковник.
- Вполне резонный ход, выполненный в духе норм и приемов, используемых повсеместно и испокон веков в придворной практике, - согласился с коллегой фон Рауш.
- Возможно, вы и правы, - сказал Орлов, - но мне, хоть я и не специалист по дворцовым интригам, кажется, что основной целью дара было распространение ламаизма по всей необъятной территории Орды.
 Рукопись сама по себе ничего кроме непонятно-мистического объекта поклонения для монголов не представляла. Пользоваться ею сами они не могли, но знать будущее хотели, поэтому к книге непосредственно самим ринпоче были приставлены два ламы, чтецы-толкователи.
Именно ими и ни кем другим, я думаю, и должен был осуществляться контроль за правильностью предсказаний, благодаря  и с помощью чего, тибетцам представлялась уникальнейшая возможность оказывать воздействие на политику и поступки монголо-татарских правителей.
- Уложил на обе лопатки, - признался, как всегда красочно, в своем поражении  в логическом поединке Павел Николаевич, - твоя версия наверняка ближе к правде, чем мое скоропалительное предположение. А теперь, господа, позвольте мне резюмировать услышанное от вас. Так, на всякий случай, вдруг упустил что, недопонял или истолковал по-своему.
- Naturlich, bitte, - вежливо пригласил полковника снова занять место на «кафедре»  Владимир Анатольевич.
- Сделайте милость, - учтиво последовал за немцем Александр, но на этот раз вполне сознательно прибегнув к любимому приему biаnhua, неожиданно  прибавил, - только не увлекайтесь анализом, пожалуйста, Пал Николаевич, время уже не раннее, а за вами еще главная байка подземных посиделок - «Сказ о том, как...
- Можешь не продолжать, Саша, - не дал Колесов закончить своему младшему товарищу обьявление темы, являющейся гвоздем пещерной программы, - я буду лаконичен, как Cicero.
- Итак, из сказанного вами я уяснил, - на самом деле существует книга, по которой можно что-то и как-то угадывать. Она оказалась во владении монгольских ханов по прихоти или благодаря определенному умыслу тибетских иерархов.
Затем, возможно, эта же самая рукопись попала в руки московского царя. По прошествии неопределенного времени, а может и сразу, слухи о ее местопребывании распространились в среде чернокнижников и других инакодумцев, а спустя почти половину тысячелетия по наущению тибетского эмиссара ею заинтересовалась российская монаршья чета.
Несмотря на то, что попытка поиска книги провалилась, еще через неполных четыре десятилетия, опять же по наводке законных владельцев, за ее розыски принялась нувоэлитарная, напыщенно-гордая от осознания своей собственной важности, братия из СС.
Все вроде бы ясно и просто, но не могу понять, зачем такому серьезному ведомству  далась эта книжная редкость. Не для тибетцев же они в самом деле решили ее найти, прибегая для этого даже к помощи своих соперников из Абвера.
Не могу поверить, что кто-то всерьез думает извлечь из нее какую-либо практическую выгоду в мистическом, так сказать,  контексте, да и на антикварном рынке, навряд ли кто-нибудь из богатых библиофилов выложит за подобное сокровище, несмотря на ее древность, достойную сумму.
Вот и все мое резюме, на этом закругляюсь, посылая камень в ваш огород, уважаемый коммандор.
- В этом-то и заключается беда нашего современного государственного устройства, - без раздумий принял эстафету шпион-военмор, - все, что когда-то считалось пошлым и недостойным, невежественным и безвкусным, сейчас чуть ли не прописано в законах, как единственно правильно-положительно-мудро-эталонное. Они не только во все это верят, но и считают себя правомочными обладателями и управителями сверхестественных сил.
   У Шикльгрубера есть свой персональный астролог, некий Карл Эрнест Крафт, консультирующий рейхсканцлера каждый день, а в замке Вевельсберг, что находится в северном Рейне в Вестфалии близ Падеборна почти ежемесячно устраиваются медиумические сеансы, в которых фюрер сам нередко выступает в роли медиума.
   Кроме того, по заявлению одного моего коллеги из отдела по связям с сепаратистами Северной Ирландии, в Берлин, после прихода к власти национал-социалистов, зачастили темные личности из Ольстера, называющие себя друидами.
   Кто-то рассказывал также и о визитерах с западного полушария, северо и южноамериканских индейцах. О гостях из Азии, в частности, тибетцах, я уже упоминал ранее. Вообщем,- настоящий оккультный шабаш - вальпургиевы ночи по расписанию и под патронажем рейхсминистра Генриха Гимлера.
   Какой процент из черных рыцарей на самом деле верит во всю эту галиматью, трудно определить точно, но пока у власти находятся эти недоумки, все остальные конформисты-карьеристы будут продолжать выделывать под их панову свирель любые кренделя.
   Лидеры же нового ордена, безусловно, находятся в плену чужих иллюзий и готовы немало заплатить за приобретение любых символов, знаков, культовых предметов, первоисточников и любой другой бутафории. имеющей отношение к чему-то над- и сверхчеловеческому.
   Правда, последнее время они все более и более входят во вкус получать им необходимое при помощи силового воздействия (мошна не страдает, да и пара выходит побольше),- последнюю ремарку, перед тем, как его остановил Колесов, Померенников проговорил полувнятно, неуверенный, наверное, в стилистической правильности и соответствия помещенного в скобки ранее сказанному.
- Можете не продолжать, - с грустной усмешкой освободил полковник своего коллегу от пересказа уже известного, - я просто еще раз, наверняка перестраховываясь, хотел удостовериться в том, в чем, если честно, давно и нисколько не сомневался. Да, история повторяется, повторюсь и я.
   Почти-что тоже самое, происходившее не так давно в Российской империи, происходит сейчас не только у вас, но и в этой стране, узурпировавшей земли моей Родины.
   Нельзя тут опять не вспомнить тривиальный анекдот о граблях, на которые человечество не перестает постоянно наступать, причем с каждым разом все с большим и большим остервенением, находя в себе впоследствии довольно беспринципной казуистики, чтобы убедить свой разбитый лоб в том, что это ему на пользу, а уж в следующий раз все выйдет самым наилучшим образом, и грабли удастся перехитрить - наступить можно будет еще сильнее, а ударят они кого-нибудь другого.
- Господин полковник, вы обещали, - совсем сухо, на грани между seco и brut, напомнил Орлов о гарантированной Колесовым словосдержанности.
- Помню, помню, Аракчеев ты мой недремлющий. Сходи-ка ты лучше снова по дровишки,  видишь, священный наш огонь затухает. Мы же, пока ты в отлучке, посплетничаем тут с бароном по-старому, по-доброму, степенно так, без молодеческой суеты и спешки. Bie zhaoji huilai.
- Hao! Minbai la. Ладно, дело хорошее, с удовольствием прогуляюсь и разомнусь, а то засиделся я тут с вами, - без рассуждений и раздумий согласился Александр выполнить просьбу старшего, давно взявший себе за правило подчиняться любым требованиям полковника, как приказам, вне зависимости в какой форме и каким тоном они были выражены.
Отойдя на пару десятком метров от их временного становища, приблизительно на половине пути до топливных запасов, посланный с глаз долой разведчик нашел довольно ровную площадку, вполне отвечающую его нуждам.
На ней, он сначала сделал укороченную, минимально необходимую разминку, разогрев все суставы, а затем откатал 108 форм yi lu yangshi taijiquan.
 Комплекс упражнений Орлов постарался закончить  втрое быстрее обычного, не желая отсутствовать дольше необходимого и не заставлять тем самым старших офицеров ожидать себя. Но, чтобы от занятий была хоть какая-то польза, все формы он выполнил в более глубоких стойках. Через четверть часа с него текло, как после хорошего и долгого бега в гору.
Почти кромешная темнота вокруг (если не считать слабых отблесков потухающего костра, служащего больше ориентиром в пространстве, чем средством освещения) придала занятиям особое направление, заставив его, в помощь зрению, концентрироваться на восприятии окружающей среды всеми остальными органами чувств.
Основную нагрузку и в этом аспекте взяли на себя ноги. Вспомнилась и пригодилась тренировка-испытание, отработка формы lao ba zhang, с завязанными глазами на неровной поверхности, когда-то устроенная для него старыми мастерами ba gua zhang, подчеркивающими абсолютную необходимость умения видеть ногами.
Когда Александр, вспотевший, но не уставший, с ожившим телом и умиротворенным духом, вернулся с дровами обратно, у очага с умирающим огнем он застал своих коллег в середине акта братания российско-германского шпионства.
 Колесов с фон Раушем пили на брудершафт из крышек-рюмочек фляжки армянский коньяк, являющийся обязательным НЗ полковника в любом походе, и который он всегда носил с собой в стальной, дореволюционного златоустовского производства фляге  в левом внутреннем кармане френча или пиджака.
- Откуда дровишки? - приветствовал по-пьяному задорно подошедшего Павел Николаевич.
- С горы Арарат , - с намеком на причину веселья ответил без запинки Орлов, не удившись скорой охмелелости многоопытного лазутчика. Ему было давно известно, что опоить его необделенного природой здоровьем могучего друга, чрезвычайно сложно.
 К тому же, благодаря профессии и выработанной привычке Колесов, будучи даже смертельно пьян, мог заставить себя выглядеть трезвым; если же в трезвом состоянии он изображает из себя крепко подвипившего, значит в процессе вариант проверки союзника алкоголем.
- Nicht verstehen, - удивился действительно по-нетрезвому Владимир Анатольевич.
- Ну, а еще надежда Абвера и бывший мореман. Непонятно, что-ли, остатками ноева ковчега обогреваемся. Вот, смотри на эту деревяшку, - это часть шпангоута, а эта, толстая, на кусок от киля смахивает, - совсем уже по-свойски после родственного распития горячительного обращаясь с немецким аристократом, подхватил полковник с другим умыслом упомятое Александром географическое название.
После минутной паузы, потраченной Померенниковым на серьезно-внимательное ознакомление с предложенными к просмотру кораблестроительными материалами, он, как добросовестно выполнивший работу эксперт, но несколько игриво (воздействие переработанного продукта лозы сказывалось) представил свое заключение,
- Теперь я понял, это была шутка.
- Vivat, немецкой философической мысли в общем и выпускнику Гейдельбергского университета в частности! Каков шельмец, а? Кант, Гегель и Юнг вместе взятые! Без дюжины пива вычленил субъективную выдумку из объективного надувательства, - Колесова уже невозможно было остановить, и Орлов на время самоустранился от беседы, предпочтя пикировке с «легшим на след»  полковником, ненавязчивое наблюдение за бароном.
- Это, наверное, тоже шутка, - спросил уже основательно сбитый с толку Хельмут, втайне надеясь на положительный ответ, потому что в любом другом случае высказывания Павла Николаевича можно было бы расценить как откровенное издевательство.
- Что значит тоже? - огорошил немца полковник строгостью вопроса вкупе со вскинутыми тому под стать бровями,- никаких шуток, обещанное прояснение ситуации по поводу, как вы изволили выразиться «всего этого», - в конце фразы Колесов собезьянничал, сымитировав жест и движение головой Померенникова, которыми тот, не так давно, выразил интерес к месту их пребывания.
- Да, я спрашивал о происхождении этих пещер, это, конечно, очень интересно, но я думал, что вы нам сначала расскажете о библиотеке...- проговорил растерянно Владимир Анатольевич, по-прежнему не определившись, как неоходимо адекватно реагировать на задиристую речь русского.
- Индюк, тоже думал, - перешагнув за последнюю грань приличия, произнес по-мальчишески вызывающе Павел Николаевич, едва скрывая улыбку. В ответ, совсем без паузы раздался громкий смех подвыпившего и довольного этим человека.
- Нас этому тоже учили, только мне никогда не доводилось применять при вербовке спиртные напитки. У вас это неплохо получилось,  герр оберст, еще немного коньяка и я вызвал бы вас на дуэль на булавах, с факелами.
 Жаль только, что у нас был бы один секундант на двоих, ведь моя на три четверти немецкая натура все-таки требует следования регламенту. А в остальном сплошная романтика, представьте себе такую картину: мы с вами, обнаженные по пояс и ниже (шкурами-то не запаслись еще), с дрекольем и факелами в руках гоняемся друг за другом вокруг костра, а господин Орлов, подсчитывая нанесенные и пропущенные удары, выцарапывает их количество скребком на стене пещеры на память идущим за нами. И если я бы пал в подобном первопоединке, прекрасная (настоящего нордического типа блондинка - 90-60-90) дева Валькирия, наверняка отнесла бы мою душу в Валхаллу.
- Браво! Вот это по-нашему, весело и без обид, - принужденно рассмеявшись, одобрил имровизацию чужеземца Павел Николаевич, похоже не совсем довольный досрочным провалом своего плана проверки.
А вы, уважаемый von Raush, не только философ, но еще фантазер и выдумщик знатный, право, третий брат Гринн, инкогнито из Берлина, - произнес задумчиво Александр, не менее полковника удивленный резкой метаморфозе происшедшей с абверовцем.
- Что вы, что вы, это все благодаря господину Колесову. «In spiritus veritas», если позволительно так перефразировать расхожую фразу. В нормальном состоянии, что вы бесспорно уже подметили, я не так быстр в решении проблем, как хотелось бы....
- Будет вам скромничать, - остановил самоуничижительную речь Владимира Анатольевича полковник, восстановивший уровень своего эго до естественного, непререкаемо-авторитетного, - довольно нам переливать из  пустого в порожнее, прав мой юный друг, пора кончать байки травить и за дело приниматься.
Поведаю я вам, терпеливые мои слушатели, сначала в немногих словах о приютивших нас пещерах. Рассказ же мой будет краток не только ввиду экономии  времени, но и по причине моего полного невежества в этом вопросе.
Вы, господа, уже наверняка поняли, что я не первый раз посещаю этот подземный мир и, признаваясь честно для того, чтобы быть полностью откровенным, и не оставлять никаких темных пятен в своем повествовании, скажу - это всего лишь мой второй визит сюда.
   После того, как я побывал здесь впервые и так же, как и вы, был потрясен увиденным, мне захотелось найти хоть какую–нибудь информацию о существовании неведомой первобытной страны буквально под каблуком современности.
Увы, раскопал я немного. Все знают, что история Москвы формально исчисляется с середины 12 века, однако мало известно и похоже не достаточно изучено, кто и как проживал на этих землях тысячелетие и ранее назад. Есть версия, что эти пещеры в зимнее время использовались нашими пращурами еще с каменных веков.
   Одним молодым ученым, страстным патриотом, было высказано предположение, что позднее, уже в более цивилизованные времена, до берегов нынешней Москвы, по рекам из Понта Аквинского доплывали древние греки, и одним из них был даже легендарный предводитель аргонавтов  Язон.
К моему величайшему сожалению, на этом запасы моих знаний  на столь занимательную тему исчерпываются, если кто-то из вас сможет что-нибудь добавить, с удовольствием передам ему слово, -  скромно закончил Колесов самое короткое свое выступление.
- Мне, в принципе, нечего добавить по-поводу рассказанного вами, кроме того, что я слышал или читал где-то о связи всех земных пещер в единую, паутиноподобную сеть, - дисциплинированно внес свою лепту в разговор Померенников.
- Павел Николаевич, - подал свой голос Орлов, тоже явно не намеривающийся оставаться в стороне от обсуждения подземного вопроса, - не могу понять, по какой причине вы не упомянули о теории вашего приятеля Оссендовского.
- Во-первых, друг мой Саша, мы с Фердинандом не были друзьями, служить вместе это еще не значит дружить (для вас дорогой барон уточняю, довелось нам с упомянутым господином в одно и тоже время подвизаться у Колчака).
Ну, а во-вторых я, в отличии от тебя, не сказки рассказываю, а предлагаю вашему вниманию факты, или на худой конец теории, похожие на правду.
- А я сказки люблю, - по-детски непосредственно признался поклонник классической древности Владимир Анатольевич, - и буду премного благодарен, если вы мне расскажите еще одну.
- Понятно теперь, почему Канарис отправил вас рыскать по подземельям: только людям с такой инфантильной тягой к приключениям можно доверять столь неординарные задания, - попробовал Колесов охладить интерес немца к умалчиваему им эпизоду из своей биографии. – Если хотите узнать о фантазиях польского журналиста-авантюриста, именующего себя и ученым и революционером и еще невесть кем, спрашивайте у Александра.
   Он тоже с ним знаком, я же не склонен повторять за человеком, сделавшим немалый вклад в развал империи, были и небыли, которых он понабрался от монгольских лам во время своего бегства из России.
- Будьте добры, господин Орлов, - не заставил себя ждать Померенников, окажите милость, просветите невежду...
- После сказанного Павлом Николаевичем у меня не остается выбора, - начал Александр, вынужденный бесхитростной словесной манипуляцией полковника самостоятельно отвечать на свой же вопрос, - Оссендовского я действительно встречал.
   Было это в начале 20-х годов в Харбине. По приглашению кого-то из его бывших сослуживцев из руководителей РОВСа он прочел в Русском клубе лекцию о своем путешествии по Монголии и северному Китаю. Основой лекции послужили части его новой, еще неопубликованной книги.
На этой лекции я услышал не только о приключениях автора, но и, впервые в своей жизни, о недоступной для простых смертных стране Агарти. Мы с товарищами из группы «медвежат» (я, в соответствии со своей фамилией, естественно, был зачислен к «орлятам», но закадчные друзья мои в основном приписаны были к группе, носящей имя властелина леса, поэтому из-за соперничества двух команд приходилось общаться втайне) после лекции еще целый месяц собирались и обменивались планами и предложениями по-поводу организации собственной экспедиции в легендарное подземелье.
 Эти сугобо личные воспоминания не были бы достойны упоминания, если бы не собранная юными следопытами за время секретных встреч информация.
Узнали мы тогда о многом. Димка Одолин раздобыл даже книги Сент-Ив Альвейдры на французском языке, которые мы с горем пополам прочли, но мало что поняли. Валька Кудрин притащил труды Блаватской, которые нам тоже дались с превеликим трудом. Вообщем, читано-перечитано и смотрено-пересмотрено было не мало.
   Если вкратце резюмировать наши изыскания, то получается, что Агарти или Агартха находится на подземном острове, связанном ходами, туннелями и пещерами, как с внешним миром на поверхности Земли, так и с другими подземными и подводными цивилизациями.
   Подземный град Китеж, Атлантида, безымянный город на дне Ла Манша и такой же под ледяным покрывалом северного полюса, все это части, как очень верно окрестил ее герр Рауш, единой опутавающей планету паутины параллельных цивилизаций, в которую, можно предположить, входят и давшие нам приют пещеры.
- Извиняюсь, что перебиваю, - не выдержал материалистически сегодня настроенный полковник, - но мне кажется, что довольно об этом.
- Не за что извиняться, я уже закончил, сам прошу прощения, если злоупотребил вашим терпением, просто мне хотелось со своей стороны, следуя вашему примеру, господин поковник, тоже быть предельно откровенными и не утаивать ничего, даже имеющего косвенное отношение к предмету разговора, - примирительно произнес Александр.
- Спасибо большое, - поспешил заверить Орлова в своей поддержке немецкий капитан второго ранга, -  мне было безусловно любопытно услышать о том, что в один день, может так статься, будет иметь практичекую пользу.
- Так, теперь я не понял, о чем речь, - пришла очередь Колесову изумиться еще один раз, - О какой такой практической пользе вы здесь толкуете.
- Разве непонятно, на мой взгляд все элементарно просто, - не отказав себе в удовольствии слегка пошатнуть непоколебимое до сих пор самомнение Павла Николаевича, произнес с легким удивлением Померенников.
- Раз спрашиваю, значит непонятно. Я не из тех  индюков, про которых сказано, что важность - это только уловка тела, скрывающая скудоумие. Если что не ясно, не погнушаюсь и у ребенка поучиться, - начиная заметно раздражаться, сознался полковник.
- Абсолютно правильная позиция, особенно верная в нашей работе, дает больше шансов на выживание, - по-колесовски наставительно начал свое пояснение немец,
- Что же касается практической пользы, которую можно извлечь из всего рассказанного про Агарти, то вполне очевидно (даже исключив весь метафизический аспект, как спорный и до сих пор не доказанный), что не все поведанное является вымыслом, примером тому может послужить хотя бы пространство нас окружающее.
Пещеры, в которых мы находимся, не обозначены ни на каких картах, как впрочем и большинство других подземных пустот на нашей планете, и если предположить, что даже ничтожнейшая часть из них соединена друг с другом, представьте, какие возможности открываются для мастеровых нашей гильдии, рыцарей плаща и ...
    - Ну, это уже слишком, - не на шутку возмутился Павел Николаевич, прерывая разглагольствования барона о благородстве лазутнического ремесла, - вы почти слово в слово повторяете сказанное мною еще в начале наших приготовлений к спуску под землю.
    - Sie haben vollkommen recht! - отчеканил без заминки соглашательское Владимир Анатольевич, будто был заранее готов к  подобному выпаду русского офицера, - я специально повторил ваше высказывание и сделал это только для того, чтобы подчеркнуть естественность и простоту моего вывода, который одновременно является и вашим.
    - Черт, - выругался по-литературному Колесов, - запутали и сконфузили меня вчистую. Вы, любезный Хельмут, трубадур шпионский - своей германской, мозги прессующей софистикой, а ты, Александр, друг желтолицых - излюбленной твоей, мысли в морские узлы завязывающей, китайской казуистикой, - раздал он своим коллегам по (на его взгляд, заслуженному) комплименту и затем прибавил неожиданно и малоуместно, но зато с чувством, в котором легко угадывалась ностальгия по временам уже невозвратным,
    - Basta per oggi, как говорила одна известная неаполитанка, утомленная в конце дня вниманием, оказываемым ей офицерами с броненосца «Двенадцать Апостолов». Хватит и вам, насмехаться над стариком.
    - Никто над вами и не думал насмехаться, - решил подыграть своему командиру Орлов, - мы лишь пытались совместно, откровенно и добросовестно разобраться, что к чему...
    - Святая правда, могу даже перекреститься, - на пороге кощунства, призывая в свидетели высшие силы, поторопился на выручку Александра немецкий гражданин, не известно к какой концессии принадлежавший.
- Нет уж, спасибо, - поморщившись отказался от такого, сомнительной в данном случае ценности, доказательства полковник. - Оставьте, пожалуйста, подобные жесты для служителей культа, для меня честного слова офицера достаточно...
- Честное слово офицера, я не хотел вас обидеть, - абсолютно серьезно и даже с определенным оттенком торжественности произнес фон Рауш.
-  и поэтому не обижаюсь, вашу руку кавторанг.
Состоялось трогательное рукопожатие, а Орлов не знал, куда ему деть свои глаза, потому что смотреть на эту комедию было и весело и странно. Взрослые, образованные, многоопытные люди разыгрывают представление достойное тмутараканьского офицерского собрания, где до синевы перепившиеся офицеры энского, расквартированного в самой глухомани полка, начинают мириться после очередного раунда взаимных оскорблений.
- Когда же мы, наконец узнаем... - заставил себя Александр снова напомнить о трижды уже обещанном рассказе.
- А прямо сейчас, - не дал договорить подчиненному Павел Николаевич,- занимайте места в вашей ложе, господа, и устраивайтесь поудобнее. Действие, которое перед вами развернется, заслуживает предельной концентрации, поэтому рекомендую на местах не спать, а по-армейски бдить и тщательно внимать рассказчику и главному герою по совместительству, то есть мне.
 Увертюру и пролог вы уже прослушали, теперь наступило время первого акта, явившегося для многих и последним.
 - Это случилось в семнадцатом, том самом – проклятом и легендарном, когда, призываемые поэтами ветры и бури, вняв мольбам недальновидных мечтателей, объединившись в невиданный по разрушительной силе смерчь  и ратерзав страну в клочья, уничтожили вместе с ней великое множество достойных людей. Судьбы же оставшихся в живых – плохих и хороших, добрых и злых, спущенная с цепей революционная стихия закрутила, спутала-перепутала и завязала так, что неподатливый гордиев узел в сравнении с образовавшимся клубком, казался бы простым «бабским» узелком.
Крохотной частью этого уродливого-замысловатого творения нашей истории, маленьким ее фрагментом, стало событие, тайною своей связавшее в неразвязываемый, разрубаемый только смертью узел судьбы трех офицеров. Произошло это так.
 Я, не бывший свидетелем ни Февральской революции, принесшей надежду на обновление и возрождение России, ни Октябрьского переворота, эту надежду похоронившего, вернулся на родину в начале ноября, когда продолжать дальше разведывательно-саботажную работу в вашей стране, герр командор, было уже незачем и не для кого.
 Уходить из Германии пришлось через Австрию, затем по Румынии в Бессарабию, за ней в Малороссию, оттуда уже в Москву. Пробыть в старой столице я собирался недолго: меня тянуло домой на берега Невы. Хотелось мне не только увидеть, что на самом деле происходит в Петрограде, но и поучаствовать, по-возможности, в восстановлении нормального порядка вещей. Однако до Питера я, в тот раз, не добрался. Случай поквитаться с узурпаторами власти предоставился в Москве.
Эсэры, осознавшие, что удачно проведенным путчем в граде Петровом большевики оставили их в дураках и не у дел, решили срочно отыграться за столичный провал в Москве. О руководителях и организаторах этой бестолковой и кровавой авантюры я вам уже рассказывал и повторяться не буду, мне до сих пор не удается без нехороших слов вспоминать их имена. Ведь то, что произошло – было кошмаром наяву.
 По сей день не могу понять, как мы, профессиональные военные, дали вовлечь себя в подобное бессмысленное и наибестолковейшее самоистребление, не имевшее к тому же ни единого шанса на успех. Юнкерское восстание состоялось, но практически без: организации, должного управления, единых целей, нужного количества боеприпасов. Закончилось это горе-выступление тем, что остатки восставших забаррикадировались в Кремле в тщетной надежде, что на выручку им все-таки подойдет обещенная подмога из Тулы и Твери. Но ожидаемые части до Москвы не дошли (большевистские агитаторы и здесь оказались проворнее социал-революционеров), и после унизительных переговоров большинство из укрывавшихся за стенами крепости контрреволюционеров сдалось, и восстание для них тем самым бесславно завершилось.
 В Кремле, точнее в его подземельях, не доверившись обещаниям «товарищей» не сводить счеты с восставшими, остались отсиживаться трое человек: граф штабс-капитан Ветлов, поручик князь Аджибек и ваш покорный слуга. Не верили мы в объявленную победителями амнистию, вернее в то, что она распространиться и на нас из-за резни, которую устроил  командующий нами полковник Лебедко сдавшимся  практически без сопротивления революционным солдатам кремлевского гарнизона. После ранения, полученного в первый год войны, полковник жить не мог без опия. В тот день, не приняв очередную дозу, он просто осатанел, а мы не успели его сдержать...
Вот так, волею судеб и довелось нам погрести себя на время в московских катакомбах. Товарищи мои по добровольному заточению, узнав в наших «бивуачных» беседах много неизвестного для них о подземной части Кремля, загоревшись азартом охотников за сокровищами убедили меня совместить интересное с необходимым. Следует уточнить - кое-что о подземелье они уже знали благодаря нашим (во время осады) вылазкам за пределы кремлевских стен для пополнения запасов провианта и боеприпасов.
Пользуясь известными мне ходами пробирались мы и к дому Пашкова, и наведывались в кладовые подворья Пассажа. Подобных ходок на счету нашей тройки было не менее полудюжины и все они оказались не безрезультатными, что только раззадорило моих друзей. Поднаторев в перемещениях под землей они вскоре ощущали себя, по выражению графа Ветлова, профессиональными gravediggers и не собирались покидать Кремль без «богатой добычи».
Масла в огонь подлило еще и то, что Аджибек поклявшись всей своей родней заявил, что ему из каких-то его собственных, непререкаемо авторитетных источников,  доподлинно известно о существовании  в лабиринтах подземелий схрона с несметными ценностями среди которых находится клинок Великого Хромца приносящий его владельцу, ни много ни мало, а власть над миром.
Переубеждать горячего князя ни я, ни граф не стали. Каждому из нас тоже хотелось найти Иоаннов тайник. Для Ветлова являющегося наследником немалого состояния и в связи с этим не интересующегося материальной стороной  дела и проведшего к тому же полжизни на туманном Альбионе и его колониях - it was a good sport. Для меня это было... наверное естественным продолжением поисков многолетней давности (с детства был приучен следовать старому фамильному девизу: «Верность делу от начала до конца!») которые необходимо было завершить позитивно.
За время моих занятий в академии Генерального штаба кроме великого множества обязательных и полезных профессиональному военному знаний, я накрепко вбил себе в голову, почти до рефлекторного уровня, что в любом проявлении микро и макрокосма есть своя система. Поэтому приступая во второй раз к поискам древнего клада я постарался, подойти к ним системно, учтя в первую очередь все, что помнил сам (из работ нашей экспедиции), а также слышал и читал о других попытках отыскать сокровищницу.
Последняя такая попытка-розыск была предпринята почти десять лет спустя после нашего фиаско. Проводил и организовал ее молодой, но уже самоуверенный Стеллецкий, недавно возвернувшейся из Палестины где он тоже что-то искал.
Его группа облазила здесь все. В первую очередь они (также как и мы) проверили два наиболее вероятных места размещения тайника. В Тайницкой построенной, как вам известно, Антонио Джиларди, по-русски прозванным Антоном Фрязиным, продолжение хода к сожалению оказалось заваленным и дальнейшее продвижение вперед оказалось невозможным. В Собакиной же, удалось обнаружить упомянутую дьяком Макарьевым палату, возведенную, вернее низведенную под землю Родольфо Фиорованти дель Альберти, но ничего там кроме описанных коммандором сундуков не обнаружили.
О существовании дополнительной камеры никто в то время не догадывался, не нашлось видимо в те времена в группе Стеллецкого такого наблюдательного мореплавателя, как наш уважаемый коллега.
Однако, еще через несколько лет после первой экспедиции Игната в недра Кремля, тоже не принесшей желаемого результата, в Москву из далекой глубинки наведался один из давно и полностью обрусевших потомков выдающегося зодчего. Взбрендило ему, в гражданском порыве, связаться с  чиновниками императорского исторического архива и передать им на хранение чудом сохранившиеся обрывки из дневника Аристотеля от архитектуры.
В одной из частей находки он и описывает то, о чем уже упоминал наш немецкий геноссе – свое подконвойное путешествие из Венеции в Рим. Фиорованти с восторгом пишет о том насколько плодотворными (в интеллектуальном плане) оказались две недели проведенные им в цепном ящике на португальском галеоне.
Замкнутое пространство места заточения, не сильное покачивание парусника на волнах (повезло с погодой) и шум расчленяемой форштевнем воды, странным и благотворным образом повлияли на узника. Маэстро пережил в «морской неволе» редкой интенсивности творческий подъем и там же, на галеоне, поклялся себе (о чем очень четко зафиксировано в дневнике) буде у него возможность, соорудить себе на суше кабинет - точную копию своего корабельного узилища.
В другом уцелевшем отрывке задокументированы уже события его Московской жизни. В разных местах он неоднократно упоминает приблизительно следущее: «Был сегодня в своем уголке, славно поработал и много читал. Не перестаю удивляться древним. Иногда кажется, что они видели глубже - смотря внимательнее, слышали больше – вслушиваясь трепетнее и понимали все намного объемнее и полнее чем мы. Я счастлив, что хоть посредством книг я могу общаться с такими людьми, перед которыми я – просто червь».
Игнат, уведомленный о «даре» и ознакомившись с ним, уже не сомневался, где находится библиотека, но тут... началась война, и розыски были отложены до лучших времен.
- Так все-таки я был прав! – не стесняясь своего ликования, воскликнул фон Рауш. – Потайная комната существует!
- Certainement. – снисходительно согласился Колесов.
- Так почему же Стеллецкий утаил от всех эту ключевую информацию. Почему он сам ищет библиотеку, вообще за пределами города? – почти закипая справедливым гневом, уже прокричал резидент.
- Вы сами догадайтесь. – посоветовал рассказчик и добавил. – А я, дабы не раздражать капитана, продолжу без излишних отступлений в очень спекулятивную область мотивации субъективных поступков.   
- Вход в нее мы обнаружили с противоположной большой палате стороны. И сделали это совершенно случайно, во время возвращения из похода за продовольствием в закрома Пассажа. В тот знаменательный день у нас раньше времени погас факел, и я, чересчур уверенный в своем чутье «крота», решил довести своих соратников до нашего логова вслепую, сохранив в неприкосновенности запасной факел и не прибегая  к помощи ни спичек, ни зажигалок.
 На чутье, однако, я зря понадеялся. По-началу все было нормально, но где-то на полпути, как мне показалось, потянуло сквознячком с правого «борта». Неожидая ничего подобного, я, повинуясь какому-то непонятному зову-предчувствию, повернул в эту сторону и метров через 30 оказался в тупике. Обшарив руками непредвиденную преграду и определив на ощупь, что передо мной не глухая стена, я попросил своих спутников зажечь факел.
Свет подтвердил мое предположение. Мы, сами того не подозревая, уткнулись в давно искомую многими экспедициями дверь, которая и открылась перед нами без всяких магических слов и заклинаний, подавшись под немудреным, но сплоченным усилием трех пар не слабых рук.
За дверью, в свете горящей без особого энтузиазма просмоленной пакли, перед нами открылось помещение, действительно напоминающее корабельный отсек. Стены, пол и даже потолок были обшиты почти не поврежденными временем деревянными досками. Посередине комнаты стоял огромный дубовый стол с соответствующим ему размером и материалом вольтеровским креслом перед ним, а у противоположной двери стене разместились гармонизирующие с остальной мебелью деревянные полати боярского размера, но книг....никаких книг в потайном кабинете Фиорованти не было.
- Как так?
- А где же тогда? – вырвалось разочарованно-удивленно-вопросительное у слушателей, всем долгим, а подчас и занудным повествованием  давно уже подготовленных к счастливому исходу.
- Терпение, друзья мои! – успокоил полковник свою аудиторию. – Мы тоже расстроились, но не очень. Главным для нас было то, что мы нашли безопасное и сравнительно уютное (если попривыкнуть к законсервированному духу минувших веков)  убежище.
Перетаскав весь наш скарб в Аристотелевскую творческую лабораторию, мы приступили к обустройству «спальных» мест. На полатях свободно и без проблем (не будучи обеспокоенными соседством с однополым индивидом) могло разместиться двое взрослых мужчин, третьему доставался стол. Поэтому для того, чтобы обезопасить осужденного спать на столе от ночных падений мы решили переставить сею наиболее громоздкую часть фурнитуры поближе к стене.
Итак, не мудрствуя лукаво и полагаясь больше на силу, чем на ум, мы взялись за его перестановку, но троим здоровым, может немного голодным и порядком измотанным военным людям не удалось оторвать стол от представлявшего собой палубу пола. То, что невозможно поднять, можно все-таки попробовать сдвинуть, пришла нам в головы почти одновременно одна и таже мысль, и мы. не сговариваясь подошли к фундаментальному образчику древнего мебельного искусства со стороны кресла, чтобы передвинуть стол к противоположной стене, толкая в его край в шесть крепких рук. На счет «три» мы налегли, но треклятый стол продолжал держать свои рубежи.
- Вкопан он, что ли? – восклинул в сердцах Ветлов.
- Я его в минуту на дрова порублю, - предложил свое решение проблемы князь и, неоткладывая обещанную расправу с неподатливой мебелью в долгий ящик, отправился на поиски своей шашки.
- А это идея, - провозгласил граф, устало валясь в кресло, - если подрубить ножки, то можно будет не только стол переставить, но и превратить его в настоящую кровать, по высоте по крайней мере. Однако жаль твоего клинка, дорогой Аджибек.
- Посмотрите-ка, кресло тоже не двигается, - объявил он после минутного в нем ерзания, - похоже, что итальяшка и здесь, под землей, опасался качки. – дополнил штабс-капитан и с задорным вызовом: « А ну-ка попробуем, кто кого!», - упершись поднятыми ногами в стол, а спиной в кресло, навалился во всю свою мощь на ни в чем не повинные предметы скупой обстановки кабинета иноземного архитектора. Но, как его светлость не тужилась, не кряхтела и не пыхтела, все потуги сдвинуть с места хоть один предмет меблировки оказались безрезультатными.
- Отойди говорю, я ему сейчас ноги пообрубаю, чтоб не артачился и знал, с кем дело имеет, – как о живом, опостылевшем уже существе выразился, подходя к столу Аджибек,  одновременно совершая шашкой, для согрева и разминки кисти, круговые движения вдоль правой стороны тела.
- Погоди князь, дай последний раз попробовать. – попросил Ветлов, налегая вновь. На этот раз штабс-капитан кроме спины и ног подключил и руки, вцепившись ими изо всех сил в подлокотники кресла. Что-то заскрипело и правая ручка начала отделяться от боковой спинки кресла.
- Так и думал, что сломаешь. – сказал я неодобрительно, приученный в предыдущей экспедиции бережно относится к найденным артефактам вне зависимости от их художественной ценности.
Ручка же, несмотря на такое зверское с ней отношение, не сломалась. Поднявшись вверх до угла приблизительно в 40 градусов, она перед тем как остановиться издала не резкий, но отчетливый щелчок, за которым последовал дикий крик не утратившего и в этой ситуации своего сарказма графа.
- Помогите, я проваливаюсь в преисподню!
Произошло следующее. Упрямый и неподдающийся доселе стол вслед за щелчком, раздавшимся в подлокотнике кресла, резво, как хорошо подтолкнутые салазки на льду, откатился к стене, оттащив за собой крышку тайного хода, обнажив тем самым не малых размеров отверстие в полу, в которое тотчас же неприменули провалиться сорвавшиеся с ускользнувшей опоры ноги штабс-капитана.
- Дэржись, граф! – бросился на выручку к товарищу кавказец.
Ветлов и без призывов держался крепко. В его просьбе о помощи было больше присущего натуре графа артистического мелодраматизма, чем реальной нужды. Поэтому штабс-капитан был в полнейшей безопасности еще до того, как князь успел впиться мертвой хваткой джигита в его плечи, а вскоре все мы трое, стоя на четвереньках и страхуясь как могли, заглядывали с помощью «летучей мыши» в разинутый зев открывшегося у нас под ногами потайного люка.
Единственное, что нам удалось разглядеть отчетливо в не ярком свете керосиновой лампы - это обрывок веревочной лестницы, прикрепленный к дальнему краю дыры в полу. Наличие лестницы могло означать только одно – дно тайного лаза находилось далеко от поверхности-палубы приютившего нас помещения.
Будь в подполе посветлее, нетерпеливый князь сиганул бы туда, не спросясь нашего благословления, но темень кромешная в купе с замкнутостью пространства (напоминавшая ямы для содержания узников на Кавказе) остановили вольнолюбивого горца.
Пришлось нам, с трудом унимая охотничий зуд, воздержаться на время от неподготовленного спуска в «пещеру Алладина» и отправиться на поиски подручных средств, а точнее – веревок. К счастью, все примечающему графу вспомнилось одно из его дежурств, когда он, обходя кремлевские стены, обратил внимание на то, что в Водовзводной башне остались повсюду разбросанные следы восстановительных работ. Там еще по весне начали смену прогнивших труб и деревянных настилов, но в связи с революционными событиями работы были прерваны, а инструменты и материалы, естественным образом, по заведенному в России порядку, брошены гнить и ржаветь под открытым небом.
 Идти подземными ходами от угловой Арсенальной до Свибловой заняло бы не менее часа, поэтому мы, сгорающие от нетерпения, отважились рискнуть и пробраться во Водовзводную по стене.
Энтерприза наша началась во здравие. До нужного места мы добрались быстро и без проблем. Выбрав подходящие веревки, мы, расслабленные легкостью, с какой удавалось затеянное, и слегка одурманенные простором и свежим воздухом, возвращались тем же путем (наземным) обратно восвояси, совсем позабыв, что прогуливаемся по вражеской территории.
- Стой! Кто идет? – раздалось напоминанием об оmniприсутствующем законе подлости, мы носом к носу столкнулись с красным патрулем.
Первым в нашей группе шел князь в своем хоть и грязном, но по-прежнему вызывающе белом, украшенном аксельбантом адьютантском кителе, за ним маршировал граф, тоже в форме и при упраздненных еще весной погонах, последним тащился я, обряженный (Слава Богу!) в черный матросский бушлат и невероятно клешастые морские брюки с клапаном.
- Революциенный матрос Степанюк, - неожиданно для себя, опережая своих опешевших товарищей, ответил я, находу ловя кураж, - конвоирую пленных золотопогонников до штабу.
- Мандат есть? – последовал следующий, вполне закономерный вопрос.
- А как же, имеется. От самого Льва Абрамовича, - продолжил я блефовать, лихорадочно пытаясь найти в карманах листовку с обращением к восставшим юнкерам за подписью Троцкого, которую я подобрал несколько дней назад в смутном предчувствии, что бумага в подземелье может хоть на что-нибудь сгодиться.
- Кажи, - очередное логичное требование патрульных, выраженное солдатом с округлым малоросским лицом.
- На гляди, только грабками своими не лапай, - вытащил я из глубокого кармана широченных штанин аккуратно сложенную вчетверо листовку, развернул ее и, прикрывая ладонью верхнюю часть воззвания, ткнул ею почти в самую физиономию наиболее любопытного солдата так, чтобы перед его глазами оказалась подпись «революционного льва».
- Т..ро..ц..ки..й..., - с натугой сподобился прочесть фамилию подписавшегося патрульный солдат.
- Уразумел, лапотная твоя душа, с кем дело имеешь, - сказал я и, еще не закончив фразы, почувствовал, что перегнул палку в демонстрации флотского превосходства над сухопотным воинством.
- А ты, это - того, не кобенись. Лапотный, не лапотный, теперича все равные, – начиная обижаться, вступил в беседу самый низкорослый, ладносбитый с рязанской рожей дозорный, - чем за зря обзываться лучше бы путем растолковал, что к чему, ежели храматный такой.
После этих слов мне стало ясно, что наступило время братания и шехерезадовских историй.
- Лады братки, извиняйте, коли что не так. А теперь слушайте внимательно - объясняю, как родным. Гадов энтих, приказано доставить непременно живыми и не калеченными в Питер к самому товарищу Ленину, потому что они видели, где николашка со своей немчурой покраденные у народа сокровища заховали.
- Ух ты! И много там добра эти кровососы проклятые попрятали? – заглотил (как ни странно) на удивление быстро мою нехитрую «наживку» третий, наиболее пожилой и на вид самый опытный солдат, являющийся по-видимому командиром патруля.
- Уж немало, мне так думается. Только, други мои революционные, о том, что слышали, чтоб никому...,а то мой командир с меня живого шкуру на ремни порежет. Секрет это покедова. Не ровен час кто-нибудь из их благородиев пронюхает кого конвоирую, не доехать нам тады живыми до Питера. Кумекаете?
- Как не понять, сами люди служивые, знаем, как приказ выполнять и тайну блюсти. Не волнуйся, матросик, о секрете твоем мы никому ни слова. Мы даже и не встречали тебя вовсе, верно, мужики? – перехватывая инициативу у своих сослуживцев, словно подыгрывая мне, ответил первым бывалый патрульный, затем его поддержали двое других солдат.
- Не видели мы никого, акромя шелудивой собаки.
- Ей, ей не встречали ни единой живой души, аж тоска. Словно не в городе на дозоре, а в лесу дремучем по грибах.
- Ну тогда, не поминайте лихом, пошли мы. – сказал я с чувством облегчения и, пользуясь неожиданной поддержкой командира патруля, обозвав своих спутников нехорошими словами, принудил их (по-прежнему в некоторой степени пребывающих в ментальном ступоре) возобновить прерванный маршрут. Но не отошли мы от наших «врагов» и на десяток шагов, как в спину нам, от принятого мной за рязанца солдата, донеслось,
- А чаво это они такое волокут?
- Чаво, чаво, ты гляделки-то разуй, чай не видишь – веревки это - галстуки пеньковые для своих товарищей, вот чаво, - произнес я оказавшейся спасительной остроту, от которой покоробило не только моих спутников, но и меня самого, зато рассмешившую революционных солдат.
- Це гарно.
- Самая подходящая для них одежа.
- Пущай тащут, да пусть не забудут себе по паре аршин оставить, - подытожил комментарии подчиненных командир патруля, явно избегающий излишних разбирательств. Ему, старослужащему, которому давно обрыдла жизнь в солдатчине и побыстрей хотелось вернуться на свои нары хоть в вонючую, но все же согретую телами его товарищей казарму, где его наверняка ждала заранее припасенная краюха черствого, но тем не менее съедобного хлеба, претили (по всему было видно) порядки, введенные в армии временным правительством.
- Гони быстрей своих баранов куда след, морячок, а нам сменяться пора. Пошли, робята, до цейхгаузу. – сказал напоследок бесспорно раскусивший мою  хитрость старый солдат и, повернувшись к нам спиной, бодро зашагал впереди своих подчиненных в направлении арсенала, освобождая для нас тем самым дорогу в подземелье.
Воспользовавшись советом оставшегося лояльным к офицерам командира патруля, мы постарались убраться с наземной территории крепости в наикратчайший промежуток времени. До нового нашего убежища мы добрались в напряженном молчании, не позволив себе по пути обменяться ни единым словом, но стоило нам пересечь порог аристотелевского кабинета, как граф зашелся истерическим смехом, а Аджибек набросился на меня с обвинениями, едва не подкрепив словесные нападки кулаками.
- Как вам не стыдно было, подполковник, унижаться перед этой швалью и кто вам дал право, делать из нас идиотов? Как вы посмели, не получив нашего разрешения, представлять нас вашими пленными? Когда мы выберемся отсюда, я потребую у вас удовлетворения за нанесенное оскорбление. Впрочем, незачем ждать. Здесь и сей...
- Тоже мне очередной кавказский пленник, - вмешался в обинительную речь адьютанта сменивший смех на тихое хихикание Ветлов, - будет вам, князь, благодаря подполковнику мы до сих пор живы и почти на свободе.
- К вашим услугам поручик. – произнес я внешне бесстрастно, прекрасно понимая, что логикой и объяснениями ничего не добьешься, лишь уронишь свой авторитет. Ведь для того чтобы подружиться с горцем по-настоящему,  пренепременно необходимо перед этим с ним подраться. Внутренне же я был слегка раздосадован тем, что из-за неуемной гордыни поручика задерживается момент, которого я так долго ждал. Самого поединка я не опасался. Несмотря на природную силу, ловкость и резкость князя, а так же на его завидное владение клинком, я был опытнее и был обучен кое чему, о чем молодой человек и не подозревал.
- Вы право, как дети, господа. Над нами революция, под нами сокровища Ивана Грозного, а вам все не почем, так нетерпиться поизуродовать друг друга. К тому же, если уж так невтерпеж, то для полноценной дуэли вам не хватает, как минимум, одного секунданта.- продолжил свою миротворческую миссию штабс-капитан.
- Я и без секундантов обойдусь. – заявил продолжающий распаляться поручик.
- Но это против правил...- начал было возражать скрупулезный Ветлов, но я остановил его сказав,
- Без секундантов, так без секундантов. Давайте, пожалуй, начнем, если граф соблаговолит одолжить мне свою саблю.
Сабля была мне одолжена, и мы с Аджибеком разошлись к противоположным стенам мирного доселе пристанища гениального итальянца, чтобы снять верхнюю одежду и остаться в одних рубашках. Штабс-капитан, утративший надежду на наше примирение, полностью переключился на роль распорядителя дуэли.
- En garde!
Мы заняли позиции.
- Etes-vous pret?
Последовало взаимное подтверждение готовности.
- Allez!
Вместе с  последней командой мой нетерпеливо-бесшабашный соперник произвел неглубокий выпад вперед, имитируя ложную атаку в область горла, чтобы затем, когда я, реагируя на его первое движение, подниму по логике вещей свой клинок наверх для взятия защиты, мощным и резким полукруговым движением кисти и предплечья рассечь мой правый бок с еще не тронутой циррозом печенью. Финт, конечно же, был детский, но не из-за того, что Аджибек был неискушенным бойцом, а благодаря его горячей кавказской крови. Ведь ни для кого не является секретом то, что в поединках горцы полагаются больше на скорость и нахрап, чем на техническую изощренность.
Пары шагов назад и в сторону, сделанных в нужный момент, оказалось для меня достаточно, чтобы уйти с угрожающей траектории движения великолепной работы, родовой шашки моего противника (клинок – настоящая гурда, с клеймом в виде двух полумесяцев обращенных рогами, друг от друга; рукоять черного дерева, инкрустированная слоновой костью, бухарской работы так же, как и арабским орнаментом украшенные серебрянные ножны).
В это же время князь, ввиду моей внешне запоздалой реакции на атаку, раньше времени уверовавший в свой успех, потянулся за рубящим пустоту оружием, в попытке догнать мой ускользающий торс дальше и дольше, чем следовало и, так и не встретив клинком искомой мишени, начал терять равновесие. Попав в подобную ситуацию, большинство из известных мне средней руки фехтовальщиков оказывалось на земле, Аджибек же, надо отдать ему должное, хоть и опустился на колени, как в лезгинке, но не упал.  Однако за восстановленное равновесие он заплатил позицией – за время борьбы с инерцией собственного тела его развернуло ко мне спиной. Что произошло вследствии этого, поручик сначала достаточно болезненно ощутил шкурой, а уж затем, к великому своему сожалению, оценил мысленно.
Острие ветловской, ничем не примечательной драгунской сабли (казенного образца), упиралось в начинающую кровоточить подзатылочную ямку на шее поручика, чуть выше уже несвежего, но несмотря на перепетии последних дней еще не смятого и по-прежнему гордо стоящего, словно демонстрирующего несгибаемый дух своего хозяина, воротничка его адьютантского кителя.
- Halte! – закричал истошным голосом штабс-капитан, увидев кровь на лезвии своего клинка.
- Граф, - обратился я к Ветлову, - возьмите шашку у поручика, да и кинжал тоже, полагаю он получил требуемое удовлетворение.
- Можэтэ мэня на куски рэзать, а шашку с кынжалом - нэ отдам, - с вызовом и более явственно проступившим от зашкаливших эмоций акцентом, заявил потерпевший поражение дуэлянт, - и получил я нэ удовлэтворэниэ, а сплошной позор на всю мою жизнь.
- Не надо драматизировать, мой друг, - сказал я примирительно, отводя оружие в сторону от тела поручика, - нет ничего позорного в том, что я знаю на пару приемов больше, чем вы.
- Господа, я надеюсь, что инцидент исчерпан, и я вправе объявить дуэль завершенной, и вы можете подать друг другу руки. – воспользовавшись моей доброжелательностью, встрепенулся щепитильный граф.
- Вот моя рука, князь, - сказал я, протягивая свою десницу поднявшемуся с колен Аджибеку, предварительно сдав оружие его владельцу.
- Простите, подполковник. Вспылил я. Не понравилось мне, как вы с этими предателями разговаривали. – совсем почти без акцента выговорил тяжело давшееся (и это было очевидно) ивинение Аджибек, подавая мне правую руку, левой, одновременно, промокая платком продолжающую кровоточить ранку на шее.
- Как вы заметили, не все из них предатели, - потянула меня за язык не всегда нуждающаяся в афишировании любовь к справедливости, когда я пожимал начинающую деревенеть руку князя.
- Довольно разбирательств, господа, - снова вмешался в наши пререкания штабс-капитан и, уводя беседу в другую сторону, полюбопытствовал с неизбывной своей иронией, вкладывая тем временем тщательно протертую саблю в ножны.
- Где же вы такому коварству обучились, подполковник, не можете сказать? Если это не военная тайна, конечно. Насколько мне известно, в Академии Генерального Штаба подобной технике фехтования не учат?
- Полагаю, что для ответа на ваш вопрос граф будет достаточно упоминания о некогда популярном вальсе «На сопках Маньчжурии».
- Так я и думал, что проделано было вами что-то басурманское, похожее отчасти на танец дервишей. – вынес свое авторитетное заключение штабс-капитан, считающий себя, ввиду того, что провел в детстве несколько лет в русской миссии в Тегеране, а также выполнял накануне войны некое щепительное задание в Османской империи, знатоком как Среднего, так и Ближнего Востока.
- Ерунда, граф. Видел я дервишей и их пляски, у них другой рисунок в движениях, там замкнутые круги, а подполковник сделал что-то другое. – в дурном тоне отверг предложенное Ветловым сравнение поручик, по-видимому злясь на него за неоднократное прерывание нашего диалога.
- Ерунда так ерунда. Спорить не буду. Все произошло так быстро, что я толком и разглядеть ничего не успел. - по-маккиавелевски дипломатично согласился с князем штабс-капитан, похоже решивший во что бы то ни стало разрядить обстановку и продолживший вслед за этим донимать меня тривиальными вопросами.
- А так общаться с нижними чинами, вы тоже научились в Срединном государстве? Я, если честно признаться, едва удерживался от смеха во время ваших переговоров с патрулем. 
- Нет, любезный граф, этому искусству меня обучили в другой части света, точнее сказать не могу, да и вряд ли это важно сейчас. – ответил я нехотя и тотчас же прибавил, не желая быть озадаченным очередной полемической находкой штабс-капитана.
- Мне кажется, что мы зря тратим время на пустопорожние разговоры, так и не узнав, что находится у нас под ногами.
Ветлов отклинулся на мой намек сразу и как всегда позитивно. С доброй долей английского спортивного азарта он принялся распутывать принесенные нами веревки. Я молча к нему присоединился. Только князь остался стоять на прежнем месте в прежней позе стреноженного какой-то трудноразрешимой мыслью скакуна.
Через несколько недолгих минут веревки были размотаны и связаны плоскими узлами в единый десятиметровый канат. Когда один его конец был обмотан и закреплен вокруг ножек несдвигаемого кресла, а второй сброшен в тайный лаз, Аджибек напомнил о себе, разродившись повергшим нас в недоумение вопросом.
- Вы меня научите этому, подполковник?
- Чему, позвольте полюбопытствовать? – спросил я после немалой паузы, потраченной на тщетные догадки.
- Как чему, приему конечно. – ответил поручик тревожным, недоверчиво-подозрительным тоном, сильно замешанным на поразительно детском удивлении.
- С превеликим удовольствием, дорогой князь, - с облегчением пообещал я, теперь абсолютно уверенный в том, что второго раунда у дуэли не будет.
- Благодарю! –  на ходу бросил поручик, пролетая мимо штабс-капитана и меня прямо в открытый люк.
Не успели мы с графом и словом обмолвиться, как из черного зева потайного хода раздалось зычное, с древнейших времен не теряющее своей актуальности, требование князя :
- Огня мне, огня!
Граф и здесь оказался разворотливее меня. Пока я соображал, что лучше - спустить вниз князю летучую мышь или факел, - Ветлов уже привязывал к вытащенному концу веревки снятую им со стола керосиновую лампу.
За лампой в подпол последовал штабс-капитан, он, с юнкерского училища числящийся в заправских гимнастах, слетел вниз с неменьшей ловкостью, чем его холерического темперамента приятель, воспользовавшись однако для скорости и комфорта парой лайковых перчаток, которые он в угоду своему англолюбию дюжинами покупал в галантерее Stocks. Последним нырнул в проем люка я, чтобы на полпути до землянной поверхности пещеры услышать «Эврику», провозглашенную в диссонанс дуэтом моих спутников.
- Chests, chests all over the place. – c придыханием и вполне возможно для придания большей романтичности происходящему бубнил себе под нос граф на языке заморских авантюристов и первооткрывателей.
- Сундукы, вэздэ сундукы, – оторопело, снова сбиваясь на тяжелый акцент, констатировал поручик, ощупывая для верности столько веков ускользающие от искателей сокровищ предметы «старины глубокой».
То, что открылось моему взору в слабом, желтушечном свете «летучей мыши»  представляло собой (на мой взгляд) русский вариант известных иллюстраций к тысяче и одной ночи.
 Сундуки из мореного дуба, палисандра, тика, самшита и других неизвестных мне пород дерева стояли в сказочной пещере стройными рядами, притягивая к себе внимание витееватой резьбой, изощренной инкрустацией, серебряными и золочеными наугольниками, бронзовыми и медными замкам и перехватами.
- Давайте откроем один. – Возвращаясь в лоно родной речи, предложил граф.
- Этот хочу, - указал князь на огромный, лучше многих других сохранивший блеск своей оправы сундук.
- Я не против, - пожимая плечами согласился я, не желая раздражать экзальтированного горца, - пусть будет этот.
- Let it be, - поддержал меня штабс-капитан, похоже движимый теми же чувствами, что и я, хотя мне показалось, что его выбор пал на другой, меньшего размера ларец.
Замок на сундуке оказался открытым, отчего складывалось двоякое  впечатление или - хозяин его отошел не надолго, чтобы принести что-то, убрать во внутрь, а затем уж запереть основательно, или - им так часто пользовались, что в закрывании на ключ нужда отпадала, и замок навешивался больше для порядка, чем как средство для предохранения содержимого.
Под крышкой, открывшейся без предписанного законом развития приключенческого жанра скрипа, мы увидели... и, несмотря на нашу армейскую готовность воспринимать неизвестное хладнокровно... остолбенели... Сундук был доверху заполнен разнообразнейшими книгами в роскошных обложках и драгоценных окладах.
  Все это собрание мировой мудрости столь неожиданно представшее перед нами так явственно и вместе с тем так сюрреально, навело меня на грустную мысль о том, что все это – сон. Не очень крепкий, поверхностный сон, в котором живешь и действуешь, повинуясь его сюжету, но вместе с тем где-то глубоко-глубоко отчетливо осознаешь, что это не явь, и все тревоги и разочарования, хлопоты, радости и восторги, связанные с ним, напрасны,  ведь пробуждение и возврат в реальность – неизбежны и даже могут быть форсированы собственной волей..
Я даже ущипнул себя, проверяя – больно или нет, было больно – значит, не сон – явь! МЫ НАШЛИ ЕЕ, хотелось мне закричать, но я продолжал сомневаться, и тут раздалось отвлекшее меня от подобных мучительных размышлений незамысловато-междометийное восклицание графа, рассеявшее мои последние сомнения и вполне адекватно передавшее наше общее состояние.
- Вот это да!
- Так вы все-таки разыскали ее!? – нарушив долгое молчание зачарованной аудитории, проговорил резидент таким голосом, что было непонятно, был ли это вопрос или подтверждение услышанного.
Имея давний опыт общения с немецкими военными, Колесов заставил себя повториться и ответить более пространно на плохо завуалированный призыв к откровенности без великодержавной самоцензуры. 
- Да, мы отыскали Иоаннову книжницу. Денадцать сундуков, на каждом один из знаков зодиака. Условно 366 томов, условно, потому что некоторые рукописи, свитки, пергаменты, бамбуковые и древянные дощечки томами, в прямом смысле этого слова, трудно было назвать.
- И что же вы сделали со своей находкой? - теперь не удержался от вопроса Александр.
- Думали мы долго. Произойди это событие на пару месяцев раньше, уже на следующий день о находке знала бы вся страна с половиной мира впридачу, но сейчас подобный вариант отпадал сам собой. Дарить национальное достояние России новому, непонятно из кого сформированному, узурпаторскому правительству мы не стали бы даже под угрозой смертной казни.
 Вынести же библиотеку по частям и спрятать ее у друзей и знакомых или перепрятать целиком в каком-нибудь отдаленном и безопасном месте тоже представлялось маловероятным из-за высокого риска быть замеченными. В конце концов, после тщательного обсуждения был выбран, на наш взгляд, самый безопасный и надежный вариант : мы решили оставить сокровищницу до лучших времен почти там же, где она и была, переменив только немного (на всякий случай) ее пространственные координаты.
 На поиск подходящей пещеры ушло около двух суток, на передислокацию библиотеки – сначала приходилось сундуки разгружать и перетаскивать их порожними, затем наступала очередь переноса книг и обратного ими заполнения их проверенных временем хранилищ – потребовалось еще....,попробуйте догадаться сами, господа, сколько нам понадобилось времени на перемещение всей библиотеки? – вновь захотелось Павлу Николаевичу сыграть со своими слушателями в угадайку.
- Еще два дня, - первым, как положено, отклинулся молодой и самый быстрый.
- Не меньше трех, - последовал более пролонгированный вариант от средневозростного среднеевропейца.
- Не угадали, друзья мои, гораздо дольше – целую подземную неделю. – не без удовольствия огорошил своих партнеров ответом Колесов.
- Почему так долго? Ведь вам втроем надо было перенести всего лишь двенадцать сундуков? – удивился Орлов.
- Я, представив себя на вашем месте, кажется догадался, на что вы потратили так много времени,  - опередив полковника, начал фон Рауш излагать свое предположение.
- Продолжайте, будте добры, - снисходительно позволил хранитель тайны.
- Не желая быть упрекнутым в излишней самонадеянности, я, тем не менее, могу почти со стопроцентной уверенностью заявить, что большую часть времени вы потратили на чтение и разглядывание книг, – закончил представление своей догадки немецкий шпион.
- Поздравляю, коллега, попадание в самую десятку. – было похоже, что искренне похвалил Померенникова Павел Николаевич перед тем, как возобновить свой прерванный рассказ.
- Если бы не скудость рациона и долгая лишенность элементарной гигиены, мы, возможно, провели бы в этих пещерах еще не одну неделю. Но голод и порядочная завшивленность подталкивали нас к скорейшему возврату на поверхность, в нормальную жизнь. Поэтому покончив с перепрятыванием книжницы, мы не без сожаления и, как оказалось, на очень долго, покинули наше удивительное убежище.
- Значит, вся библиотека по-прежнему здесь? – без особого старания скрыть свою бьющую в глаза ажитацию задал второй ключевой вопрос Померенников.
- Почти, - молвил рассказчик и, сделав коварную паузу, позволил себе, едва заметно ухмыляясь, пристально, но сквозь чуть-чуть прищуренные веки приглядеться к реакции германского визави на свой несколько провокационный ответ.
- Кроме нескольких книг, - разряжая обстановку, раздалось неожиданно с орловской стороны - Александр пришел Хельмуту на выручку.
- Смотрите, какой догадливый, - проворчал полковник, - может ты и назвать их сможешь?
- Конечно, без проблем. Я еще не совсем забыл то, о чем вы сами рассказывали не более получаса назад, но лишать вас удовольствия закончить самостоятельно такое увлекательное повествование я не буду.
- И на том спасибо, любезный Саша, - тоном обиженной зрелости сказал Колесов, насупливая брови для пущей достоверности.
 - Так о каких книгах речь, не могли бы вы мне прояснить ситуацию, - перевел внимание полковника на себя нерусский Владимир Анатольевич.
- О тех самых трех, мой дорогой барон. Помните о задании полученном несчастным Манолли от безвременно и бесславно погасших их сиятельств?
 - Вообщем, да.
 - Вот и прекрасно, не придется повторяться. Расскажу только о том, как отреагировали Ветлов с Аджибеком на мое признание об участии в строго засекреченной экспедиции многоученого соотечественника иноземных строителей Кремля.
 - Могу себе представить объявший их энтузиазм. – сообщил о широте своего воображения Александр.
 - Нечего особо представлять, - охлаждая фантазию молодого коллеги заметил полковник, продолжая, - после дней, проведенных в повышенной экзальтации в связи с выпавшей нам удачей, ни в ком из нас не осталось излишков энергии на новые восторги. Поэтому известие о наличии в библиотеке каких-то особенных, сакральных рукописей мои друзья восприняли достаточно спокойно, ведь большинство из найденных книг и так рассматривалось нами как священные, по крайней мере, единственные в мире и уже ввиду этого -  уникальные. Однако посмотреть на искомые последней монаршьей четой Романовых книги мы конечно же непременули.
Итак, закончив работу добровольных носильщиков «мудрых слов», мы, переменив сферу деятельности с физической на интеллектуальную, принялись за исследование заранее отобранных и отложенных нами в сторону «чудесных» рукописей.
Начали мы свое ознакомление с манускриптами с Книги Велеса, написанной на совершенно непонятном для нас языке, который мы условно обозвали славянскими рунами, но сколько мы не бились над расшифровкой древних письмен дошечки продолжали  хранить загадочное молчание.
Слегка обескураженные первой неудачей мы с немного поумерившимся энтузиазмом переключились на арабский манускрипт, надеясь в основном на лингвистические способности графа. Мне с Аджибеком досталось самое «сложное» – рассматривание рисунков (повезло еще, что книга была написана в преисламские времена), а Ветлову пришлось напрягать не только зрение, но и память, вспоминая выученное и зазубренное им в детстве из арабского и фарси.
 Граф дейтвительно старался. Не жалея себя он бился над разгадкой арабской вязи и делал это не только до первого пота (до сих пор не пойму, почему люди потеют во время умственного напряжения), мучался Ветлов над книгой почти десять часов кряду. Он сжег практически весь наш запас свечей, но так толком ничего и не понял в «Чудесах природы». Книга была написана в стихах, красивых даже в по-драгунски лихих и напористых переводах штабс-капитана. Один из них до сих пор не забылся. Вот послушайте... -  замер в поиске ускользающей строфы Павел Николаевич.
- А может не надо, -  осторожно посоветовал Орлов, представляя, как его старший товарищ начинает потеть от натуги олицетворяя тем самым собой свой же собственный вопрос.
- Обязательно надо! Подождите минуту, сейчас вспомню, - пунцовея от напряжения, успокоил многотерпеливую публику полковник и спустя полста секунд продекламировал приблизительно следующее:
         
Вручив уму над чувствами бразды правленья,
          Возможно в этом мире и достигнешь ты высот,
          Но потеряешь много в счастье наслажденья
          Расцветшей неприметно розой у твоих ворот. 

Вслед за последней «имяприлагательной» рифмой в подземелье наступила какая-то  неопределенно-аморфная тишина, совсем не похожая на наэлектризованную трагедийными страстями тишину зрительного зала, готовую быть разорванной шквалом аплодисментов.
- Неплохие стихи...в оригинале...наверное, но не очень простые для хорошего перевода. – тактично оценил Померенников финальный аккорд Колесовского выступления.
Александр же, проявив верх бестактности, спросил.
- Вы долго корпели над этим перлом псевдоарабской лирики, Павел Николаевич?
- А знаете ли вы, подполковник, что те же самые, как вы их называете псевдоарабы считают, что мудрым не следует обижаться на злопыхательства невежд и разных прочих ограниченных людей. Поэтому я вас прощаю, но предупреждаю в последний раз, потому что мне надоело бороться с вашим дурным, прямо скажем азиятским, воспитанием.
- Амитофо, умолкаю навсегда. – сложа ладони у груди и склонив голову, ретировался в самоналоженный буддийский эпитимион Орлов после заслуженной отповеди своего старшего друга и наставника.
- Значит у меня появляется возможность закончить свою повесть, не прерываясь? – деланно обрадовался полковник, принимаясь за эпилог.
- Изучение последней из великолепной тройки тибетской рукописи заняло у нас, к стыду своему следует признать, наименьшее количество времени.
С трудом разобравшись, как ее следует держать и с какой стороны открывать, мы тем не менее приступили, однако..... разобраться в ней нам не помогло ни мое поверхностное знакомство с китайскими иероглифами, ни никакие другие лингвистические познания и способности моих друзей.       Воистину, сложилась ситуация, когда смотря в книгу мы видели...,  по-крайней мере, представляли в ее непонятного происхождения, соединенных кожаным шнурком и предохраняемых с обеих сторон деревянными «обложками» бумажных полосках  отражение своих беспросветно глупых физиономий.
При молчаливом и, можно сказать, коллегиальном согласии книга была нами убрана в сундук, но не надолго. Ведь в душе, несмотря на внешнюю нашу грубость и естественное солдафонство, мы оставались неисправимыми идеалистами-романтиками, которые не сомневаясь ни на йоту, верили в то, что в этих книгах скрыта великая истина, так необходимая сейчас нашей Родине, и оставлять их под землей было бы равносильно самому злостному саботажу.
 Поэтому в результате последовавшей за «напряженной» библиографической работой дискуссией было решено (единодушно) изъять оные фолианты из библиотеки и предъявить специалистам, не забыв при этом скрыть их происхождение. 
Каждый из моих друзей выбрал для опеки манускрипт, произведший на него наибольшее впечатление. Ветлову, прикипевшему душой к арабскому произведению, доверили «Аджанбу-ль-махлукат». Никто не сомневался, что ему будет проще, среди своих старых товарищей или коллег отца, найти человека, способного разобраться в загадках книги.
Аджибек вызвался опекать Велесову Книгу: уж очень пришлись ему по душе загадочные древние руны, которыми были исписаны дощечки. Скорый, как все его соплеменники на расдачу клятв, князь поклялся сделать все чтобы прочитать таинственные письмена. К тому же отец его старого приятеля и сослуживца князя Куракина давно был известен...
- Das ist unmoglich! – неожиданно и так нехаратерно для себя перебил полковника резидент Абвера. - Извиняюсь за свое непозволительное поведение, но....не могли бы вы повторить  только что названную вами фамилию, мне кажется, я ослышался...
- Нисколько, уважаемый барон. Вы уже доказали нам сегодня, что со слухом у вас порядок и полнейшее его соответствие многотрудной нашей профессии, а назвал я фамилию Куракиных - ваших родственников по бабушке. – разъяснил добродушно немцу Павел Николаевич, не осерчав в этот раз на очередную заминку.
Удовлетворенный ответом и им же сильно озадаченный Владимир Анатольевич замер на время в своей по-турецки слушательской позиции, а человек, приведший его в такое состояние, как ни в чем не бывало возобновил свою речь с того самого места, в котором она была прервана ...
- ...как истовый славянофил и собиратель русских древностей. Людская молва донесла, что в коллекции старого князя хранился один из самых ранних вариантов «Слова...» -  правда это, или нет, доподлинно известно не было, что в прочем в данный момент особого значения не имело. Наиболее притягательным (хоть и опасным) для нас в этом варианте появления книги в «миру было» то, что у Куракиных, наверняка, были знакомые среди профессиональных славянистов, которым окажется по плечу общение (но только в случае полного уверенности Аджибека в сохранении тайны) с литературно-эзотерическим памятником.
Мне же достался в опеку тибетский манускрипт, аккуратно уложенный нами обратно в непритязательный на вид, почерневший от времени, деревянный футляр.
 Распределив «добычу» и поклявшись не при каких обстоятельствах не выдавать тайны библиотеки, мы крепко задумались над измышлением правдоподобных «легенд» обретения заимствованных книг.
Порешили на том, что в случае чего: Ветлову книга перешла в наследство от отца (ныне покойного); Аджибеку передана на хранение Куракиными, при их на это согласии, конечно (которым ему еще предстояло заручиться); я же приобрел свою за бутылку водки у спившегося монгольского ламы во все той же растреклятой Маньчжурии в конце русско-японской войны.
На следующий день, вернее, поздним вечером следующего дня, просидев еще сутки в осточертевшем нам интеллектуальном приюте Антонио Фиорованти, мы, незнакомой нам до этого дорогой, трепетно оберегая свои (бывшие Иоанновы) сокровища, покинули безмолвно-безразличную страну Плутонию и вышли на Божий, представленный луной и звездами, свет. Тогда мы еще не догадывались, что за время нашего вынужденно-добровольного «погребения» под землей он – Свет – был объявлен безбожным, а страна стала заполняться красными бонзами  –  рабоче-крестьянскими заместителями богов.
Очутившись на поверхности, на одной из по сезону заснеженных и по времени пустынных улиц, казалось, вымершего города, мы торопливо и в следствии этого необстоятельно (а зря!) распрощались друг с другом в надежде на скорое свидание в вернувшейся в прежнее  (святая простота!) русло жизни.
Надеждам этим, как вы сами понимаете, не суждено было сбыться. Мы не встретились боле, хотя, воюя зло и безнадежно за свое безвозвратно, не- весть кем отнятое прошлое, зачастую оказывались то на соседних фронтах, то на постое в близлежащих станицах.
Только гораздо позднее мне довелось узнать кое-что о судьбах своих оставшихся, к счастью, в живых сопещерников.
 Аджибек с первых дней гражданской сражался в Добровольнической армии, сначала под командованием Корнилова, после его смерти - Деникина, потом под монархическими знаменами приемника последнего, моего сокурсника по Николаевской академии генерального штаба, Врангеля Петра Николаевича. Дослужился до полковника, командовал артиллерийской батареей. Вместе с бароном, большей частью штаба армии и меньшей войска, эвакуировался в Константинополь, затем оказался в Сербии, а впоследствии поселился в Бельгии.
Ветлов боролся с врагами по-другому. Сначала он примкнул к Савинкову, организовывал с ним восстание в Ярославле, после подавления которого временно покинул Россию, скрывался в Закавказье. Неоднократно переходил всевозможные границы для участия в диверсиях, актах саботажа и работы в подполье. Дважды был арестован, оба раза бежал из-под стражи и снова уходил за кордон, чтобы вернуться вновь и продолжать терроризировать ненавистную власть. Провал Бориса Викторовича застал графа в Персии...
- А книги? Остались с ними или... – спросил неопределенно, но по-существу Орлов.
- Гарантировать не берусь, но надеюсь, что – да. – без особенной уверенности в голосе сказал полковник.
- Удалось ли им сохранить тайну библиотеки, как вы думаете, Павел Николаевич? – снова прозвучал пронизанный заботой вопрос Александра.
- В этом я абсолютно уверен, - уже бодрее ответил Колесов, - никто из моих друзей по собственной воле не нарушит клятвы.
- Иногда бывает, что секретами приходится делиться и не по собственной воле. – продолжил капитан нагнетать обстановку нехорошими сомнениями и некрасивыми догадками.
- Я думаю, что если бы, кем либо, была проронена хоть половина слова о реальном существовании клада Ивана Грозного здесь, под Кремлем, рыскало бы сейчас столько же народа, сколько бывает по воскресеньям на площади трех вокзалов. К тому же, в подобном случае, за моими товарищами, как и за мной впрочем, давно бы уже охотились многие разведки. – уже совсем уверенно заключил полковник.
- Пожалуй, вы правы. – успокоился наконец-то Орлов, что позволило вступить в беседу отошедшему уже от кратковременно шока Померенникову, и произнесшему следующую, из всех употребленных ранее фраз наиболее  официозно-язвительную.
- Отдавая должное вашему сказительскому мастерству, в первую очередь, умению держать внемлящих вам в напряжении, я хотел бы, проявив некоторое занудство, еще раз поинтересоваться судьбой интересующего М Е Н Я (достаточно суровым образом было выделено немцем личное местоимение) манускрипта. Насколько я понял, этой книги сейчас в поземелье нет!
- Книги, какой книги? - изобразил достойное домашнего театра удивление полковник.
- Я имею ввиду тибетскую рукопись, - едва сдерживая себя, уточнил разведчик.
- Ах, этой! Абсолютная ваша правда, герр коммандор, нетути ее тута. – начиная юродствовать, подтвердил Колесов «страшную» догадку Владимира Анатольевича.
- Так что же мы тогда здесь делаем? – близким к истерике голосом вопросил барон.
- А кто нас затащил в это мрачное царство Плутона? –  последовал контрвопрос от продолжающего веселиться полковника.
- Но я же не знал, что рукопись... что вы...- треснул от обиды стойкий немецкий офицерик.
- Что же вы тогда знали, дорогой мой археолог поневоле, и на что рассчитывали?
- Не знаю, наверное, на удачу.
- Удача – птица своенравная, ее не всем приманить удается.
- Понимаю, но что же дальше? Ведь нам осталось только три дня до истечения срока, отведенного на выполнение задания!
- Кому это – нам, позвольте полюбопытствовать?
- Всем нам троим. Мне, вам и господину Орлову. – с ужасом смотря на истязателя, ответил на последний, убийственно-неожиданный, - как обухом-сзади-по-темени, - вопрос Померенников.
- Это еще вилами, так сказать, писано...
- Но, мы вроде бы уже договорились о сотрудничестве...
- Говорят, конечно, люди, что уговор дороже денег, но, как показывает жизнь, подобная практика давно уже стала не модной.
- Так значит... – попытался было сказать еще что-то абсолютно сбитый с толку фон Рауш, но осознав внезапно абсурдность спора, затих, внутренне, по-видимому, махнув рукой и на книгу, и на задание, и на самодурство русского полковника.
Внезапно вокруг умиротворяюще-теплого костра воцарилось ледяное, недружелюбное молчание и, если бы не слабое потрескивание почти полностью выгоревших дров, то пещерой вмиг бы заново овладела разогнанная пришельцами и затаившаяся по углам, враждебная ведущим дневной образ жизни людям, густая и вязкая подземная тишина.
Нарушить тягостную паузу пришлось любителю активных действий –  Александру.
- Не знаю, может вам здесь и нравится, а мне давно хочется на свежий воздух. Да и одежда уже просохла.
- Не обижайтесь, - подстегнутый ремаркой младшего товарища пошел на мировую с Померенниковым Павел Николаевич, - не простое для меня это дело, передать такую редчайшую, являющуюся к тому же национальным достоянием России рукопись в руки наших потенциальных противников.
- Так она все-таки у вас, - моментально, как под газовой горелкой оттаявшим голосом отреагировал на предложенное примирение Хельмут.
- Нет, у меня ее нет, - словно принимаясь за старое, начал медленно и негативно отвечать полковник, но вовремя спохватившись, поторопился продолжить и закончил фразу вразумительно-положительным образом, - она хранится у одного хорошего и надежного человека, который безусловно должен был разобраться, какие в ней собаки зарыты.
- Пал Николаевич, поясните, пожалуйста, что вы имеете ввиду, - спросил заинтригованный собаками Александр.
- Сейчас не могу, Саша. Это пока из области догадок, но вскоре, надеюсь, расскажу все в подробностях. – уклонился от объяснений Колесов и, вставая, призвал своих слушателей, - давайте собираться, господа.
- Будьте великодушны, уделите мне еще одну минуту, ответьте на последний вопрос, - взмолился по-невзаправдошнему Владимир Анатольевич.
- Ну что с вами сделаешь, спрашивайте, - сказал с улыбкой полковник, опускаясь на свое место у едва теплящегося костра.
- Видите ли в чем дело, уважаемый господин Колесов, - осторожно и несколько приторно-вежливо, облекая свою растерянность в безобидные слова, стараясь не обидеть собеседника, заговорил немецкий разведчик, - я, будучи человеком рационального склада ума, до сих пор не пойму, зачем было, выражаясь по-вашему, огород городить. Какой был смысл во всей этой нашей эпопее с «крысиными», извиняюсь за сравнение, бегами, подземными заплывами и прочими бессмысленными и небезопасными прыжками и ужимками, если вы с самого начала знали, что требуемой мне книги в библиотеке уже нет.
Серьезно и не шелохнувшись, выслушал полковник витиеватую тираду барона, продемонстрировавшего в очередной раз не только безупречное владение языком, но и некоторое знакомство, в рамках школьной программы, с басенной классикой. Ответ свой на несовсем справедливый, по мнению Александра, упрек Павел Николаевич постарался выдержать в более простом и откровенном стиле.
- Не могу не признать, достопочтимый коллега, что во многом вы правы. Действительно, из-за моей оплошности за нами была устроена погоня, и одного этого уже достаточно, чтобы обвинить меня в пренебрежении своими обязанностями. – с последними словами Колесов поднялся и торжественно-искренне, но печально покаялся.
- Господа, прошу вашего прощения за допущенный мной, непростительный старому военному промах.
Неожидавшие подобного поворота в речи полковника партнеры его тоже были вынуждены подняться и, приняв извинения старшего товарища, начали, каждый по-своему, умалять значение допущенной им ошибки.
Ловчее в попытке первым успокоить Колесова оказался только недавно попрекавший его Хельмут.
- Бог с вами, Павел Николаевич, подобная мелочь не стоит даже упоминания! Судите сами, мы на свободе и с нами все в порядке.
- Просто повезло, а я не привык и никому никогда не советовал полагаться на везение, - отверг первую извиняющую его теорию полковник.
- Их всего лишь было пятеро, можно сказать, любителей, против трех профессиональных разведчиков. Я уверен, что у них не было ни единого шанса справиться с нами. – попробовал Орлов свой вариант оправдательной версии.
- Даже в случае успеха под землей нам вряд ли бы удалось выйти на поверхность живыми в месте, где мы спустились. – очередное отрицание предлагаемой защиты.
- Но отсюда еще полно других выходов, известных даже мне. – настойчиво, но несколько недоуменно продолжил свое заступничество немец.
- А если бы их не было? - не сдавался Колесов, все более погружаясь в самоуничижительный раж.
- Прошу прощения, господа, но это уже становится абсурдным. Вы, как хотите, а я пошел на свет Божий. – внезапно, безаппеляционно и дерзко нарушив строй беседы, заявил молодой человек и, не дожидаясь реакции спутников, начал собирать свои вещи.
- Саша прав, пора нам покинуть пещеры. – со вздохом поддержал Орлова Павел Николаевич, также принимаясь складывать свой рюкзак.
Сборы были недолгими, но тщательными, проведенными искателями в молчании. Больше всего времени ушло у них на тушение костра и уничтожение наиболее бросающихся в глаза следов пребывание в пещере людей. После чего, ведомые утратившим присущую ему жизнерадостность полковником они оставили давшую им приют подземную «залу» и, по труднозапоминаемым лабиринтам естественных, зачастую очень неудобных ходов и лазов, переходя из большей пещеру в меньшую и наоборот, дошли до  преградившей им дальнейшее продвижение вперед глухой, фронтальной стены. В правом, образованном с боковой стеной углу которой, стоял на одной из своих граней, прислоненный к ней, плоский, ромбовидной формы камень.
- Полюбуйтесь, господа, - освещая фонарем весь камень, произнес постепенно возвращающийся к  своему обычному нравоучительному состоянию Колесов, - наши ворота из мира теней в мир отбрасывающих тени и их же боящихся.
- И каким же волшебным словом они отворяются? – спросил Александр, вплотную приблизившийся к камню и приступивший к его изучению.
- Волшебные слова, каковым покорится этот камень, мои дорогие друзья, те же самые, с помощью которых человечество на протяжение всей своей истории открывало многочисленные двери. Однако в наше время они, к великому сожалению, сделались чрезвычайно банальными и предельно затаскаными, но, тем не менее, ни в одном хорошом деле без ни не обойтись, это – терпение и труд – господа. – ознаменовал полковник свое полное восстановление в роли добровольного гуру неподдающейся уже учету тривиальностью.
- Понятно, придется поднапрячься, - перевел Орлов на нормальный житейско-практичный язык расширенное толкование Колесовым измочаленной повторами народной мудрости и, перейдя к к концу висящей в воздухе на расстоянии полутора метров от земли верхней грани каменного ромба, спросил, - Можно отворять?
- Тебе одному не справиться, - буркнул неодобрительно Павел Николаевич, направляясь к камню. Подойдя к Александру, он, обернувшись к оставшемуся стоять на прежнем месте Померенникову, сказал:
- Подходите поближе к  нижнему краю камню, коллега, и держите пока фонарь. Вам, будет предоставлено право первому выбраться из пещеры.
- Danke, - сухо поблагодарил немецкий аристократ и прежде чем занять указанное ему место спросил.
- Выходит, что клад Иоанна 4 нам с Александром так и не доведется увидеть, не правда ли?
- В другой раз, друзья, сейчас не время. Да и к чему вам, любезный барон? Рукопись, можно сказать, у вас в кармане, а остальные книги, как вы некогда изволили заметить, вам неинтересны. – ответил Павел Николаевич, берясь за край камня.
- Не говорил я ничего подобного! Я же все-таки археолог в некоторой степени, по совместительству, по крайней мере. – достаточно вяло принялся отпираться самозванный ученый.
- Говорили, говорили, да, наверное, запамятовали, – настаивая на своем, сказал полковник и, скомандовав Александру, - раз, два, взяли! – навалился вместе с капитаном на вершину ромба.
Камень, поупиравшись недолго, поддался объединенным усилиям русских офицеров, и его боковая левая грань под давлением двух пар рук опустилась на землю, а нижняя опорная поднялась вверх, обнажив за собой неширокую щель в стене, казавшейся до этого безупречно-монолитной, непреодолимой преградой.
- Владимир Анатольевич, оставьте фонарь и полезайте наружу, - обратился Павел Николаевич к расстроенному отказом в возможности лицезрения легендарной библиотеки горе-археологу.
Балансировка камня (природная ли?) позволяла легко удерживать его в новом положении одному человеку, поэтому осведомленный об этом полковник, нисколько не беспокоясь об устойчивости «ромба»,  оставив Орлова присматривать за каменными воротами, последовал вслед германцу на выход из подземелья, на ходу говоря Александру:
- Я сейчас подопру нижний край киркой, а ты, когда я окажусь за стеной, по моей команде отпускаешь камень и пробкой из бутылки вылетаешь вон. Камень должен возвращаться в исходное положение медленно, из-за этого нагрузка на кирку в начале не будет большой, и тебе достанет времени без проблем ее выдернуть.
- Будет сделано, - с заметным удовольствием, повеселев от предвкушения начала «настоящей», задействующей меридиан селезенки  (мозговой слой надпочечников – по-нашему) работы, ответил начинающий уже замшевать от долгих разговоров капитан.
Все произошло, как и предсказывал Колесов. Спустя менее чем минуту, все разведчики находились за захлопнувшимися за ними воротами Подземного царства, хранящего сокровищницу предпоследнего из Рюриковичей Российского самодержца.
 Единственное, о чем он не предупредил своих спутников, – это шум, произведенный камнем, и многократно усиленный превосходящей консерваторную  акустикой покинутой ими пещеры.
- Тцамп, - обиженно-презрительно сказал им на прощание каменный ромб-неваляшка, становясь в предписанное штатным расписанием положение и закрывая своим могучим телом крысиную брешь в оказавшейся с изъяном, но на вид неприступной стене.
За стеной пещеры спелеологов-любителей встретили не долгожданный свет Господень и свежий воздух, а узкий земляной тоннель. Прокарабкавшись по нему на четвереньках еще с четверть часа, они уперлись в изрядно проржавевшую решетку, перекрывавшую выход из тоннеля, которую им без труда удалось сбить, чтобы,низвергнувшись затем с двухметровой высоты,  оказаться в одном из коллекторов московской канализации.
Дальнейшее их передвижение навстречу свободе можно было без сомнения назвать самым неромантичным и дурнопахнущим, но достаточно познавательным. Последующие полкилометра пути пролегали по десятилетиями не приводимых в порядок и не очищавшихся трубам, каналам и тоннелям, разнообразнейших форм - от полукруглых до прямоугольных, и от круглых до элипсовидных.
Приблизительно через час после оставления пещеры Колесов дал своим спутникам команду остановиться. Тройка не солоно хлебавших кладоискателей замерла точно под вертикальной шахтой канализационной системы,  венчаемой чугунным уличным люком и расположенным рядом подбордюрным водостоком.
Судя по тому, что свет с улицы в шахту не просачивался, каналопроходцам стало ясно: наступили сумерки. Однако снаружи продолжал, хоть нечасто, доноситься шум проезжающих машин.
- Располагайтесь на привал, господа, придется еще побыть немного в заточении. Через часок все успокоится, тогда и двинем. – сделав приглашающий жест, обрадовал коллег Павел Николаевич перспективой совсем не обязательного и никому ненужного отдыха в обществе спешащих по только им самим ведомым маршрутам, грызунов с облезло-розовыми хвостами.
Ожидание для лазутчиков – дело рутинное, поэтому каждый из задержанных на самом пороге свободы разведчиков, не привыкших терять время понапрасну, занялся наиболее подходящим (на его взгляд) месту и времени делом.
Самый пожилой из них, а значит наиболее утомленный ведением двойной, а подчас и тройной жизни шпион, располажившись подальше от сточной воды, на относительно сухом и чистом пятачке тоннеля в созерцательной позе, принялся перебирать свой вещмешок на предмет оставшейся снеди.
Самый молодой и, следовательно еще не наигравшийся ни в казаков, ни в разбойников (благородных конечно) специалист по приемам тайного ведения войны, отыскав небольшой, но сравнительно ровный участок на «набережной» помоепотока, посвятил временное ожидание отработке ji ben gong ba ji quan.
Третий, являющийся агентом самой мощной и боеспособной на тот момент разведки в мире,  пребывающий в расцвете сил и здоровья, предпочел остановиться (ввиду, по-видимому, излишков калорий) на времяпрепровождении по смыслу и энергозатратам сходным с занятием, выбранным Александром. После активной, безжалостной к своему телу разминки, заставившей его изрядно пропотеть, Хольм отдался без остатка боксерскому бою «с тенью».
 Первым сменить занятие пришлось Владимиру Анатольевичу. Поединок с невидимым оппонентом измотал резидента настолько, что он, тяжело дыша, весь в «мыле» вынужден был присесть от усталости рядом с любезно подвинувшимся полковником, поприветствовавшим его следующей фразой.
- Quelle odeur!
- Entschuldigen Sie bitte! Dass Ich Sie bemuhe.
-И зачем так было надрываться. Со стороны казалось, что вы отбиваетесь от тысячи синеоколышных одновременно. Поверьте мне, положа руку на сердце скажу, что в вашем возрасте подобные самоистязания ни к чему хорошему не приведут. – по-дружески посоветовал Колесов все еще не восстановившему дыхание Померенникову и, услышав очередной притоп в купе с гортанным выкриком, произведенными, чувствовалось только начинавшим начинать обороты Александром, добавил, - Это вот им, молодым и крепким, все пока ни по чем.
- Я тоже в полном порядке, - без хвастовства, но с достоинством заявил не обиженный здоровьем ариец, пытаясь скрыть удивление выносливостью Орлова.
- Все мы в порядке до поры до времени, пока... - начал было Павел Николаевич, но оставив предложение незаконченным, крикнул немилосердно топающему и кряхтящему любителю китайских способов членовредительства:
- Кончай свою бадягу, капитан, слазай лучше наверх, посмотри, как там дела.
Неуставное обращение старшего по званию и возрасту молодым человеком было временно проигнорированно, причем молча. Лишь после того как Александр закончил выполнение второй классической формы самого уважаемого им стиля, он со скоростью хорошо прогретого легкоатлета взобрался по лестнице на самый верх вертикальной шахты.
Очутившись под чугунной крышкой люка, капитан, воспользовавшись щелью в бордюре, предназначенной для стока воды, произвел первичный осмотр улицы. Убедившись в том, что находящаяся в сантиметрах от его головы проезжая часть пустынна, он беззвучно приподнял крышку и, сдвинув ее в сторону, медленно и осторожно высунул голову наружу.
В ноздри лазутчику ударил специфически-терпкий запах раскаленного за день светилом гудрона. Улицу, по-видимому, недавно заново заасфальтировали. Людей и машин на ней не наблюдалось. Вернув крышку в прежнее положение, Орлов «слетел» вниз.
- Наверху ни души! Можно покидать мир нечистот и мрака, - доложил  (совсем не по-уставному) в поэтическом ключе капитан о результатах своей рекогносцировки.
- Не можно, а нужно, - поправил полковник своего подчиненного.
- На этот раз, первым на выход пойдет Алекасандр. За ним, после того, как он обследует близлежащую к люку территорию и даст «добро», выбираетесь вы, дражайший барон. Я иду замыкающим, в арьергарде. Если ни у кого никаких вопросов не имеется - приступаем. – установил порядок финального выхода из подземной Москвы в нормальную наземную Павел Николаевич.

                Часть вторая – Геическая.

Второй и заключительный этап исхода из царства крыс, червей и прочих паразитов прошел гладко, можно было сказать «без сучка и ...», если бы не неприятность, приключившаяся с полковником. Выбираясь из люка последним, он, зацепившись за что-то брючиной, прилично разодрал их на неприличном месте.
- Хорошо, что уже темно, – не переставая изыскивать в любой ситуции позитивный аспект, заметил пострадавший, - а то перед дамами было бы совестно щеголять в таком виде.
- Я думаю, дамы много потеряют, не увидя дефилирующего по Москве с голым задом георгиевского кавалера, – позволил себе зло пошутить Орлов.
- Да не голый он у меня совсем, исподнее-то в сохранности. – уточнил, похоже не обидевшись, старый содат.
- Вы идти-то можете? – с тревогой поинтересовался Владимир Анатольевич.
- Что идти, готов на крыльях лететь к первой белошвейке. – весело ответствовал Павел Николаевич и бодро, придерживая левой рукой порванную штанину, зашагал по Котельнической набережной в направлении Яузского бульвара. Его спутникам ничего не оставалось, как последовать за своим, не по правилам марширующим (отмашки занятой руки нехватало) лидером.
Померенников, воспользовавшись оптимистическим после очередного «ляпа»  настроением Колесова  и тем, что Александр, взявший на себя роль замыкающего колонну, приотстал немного, осматриваясь по сторонам, догнав ведущего, сказал негромко:
- А вы на мой вопрос так и не ответили, многоуважаемый Павел Николаевич.
- Опять вы за свое, коллега! – чуть ли не простонал полковник. - Ну так и быть, отвечу я на ваш вопрос, но только при следующем условии: за накрытым столом в вашей светелке и в обмен на новые штаны, а теперь оставьте меня в покое ненадолго, дайте всласть надышаться свежим воздухом.
Удовлетворенный плодами своей дотошной нордической настойчивости и, гарантировав русскому оберсту обильный ужин и наилучшие брюки из своего гардероба, фон Рауш, замедлив шаг, предоставил Колесову возможность в относительном одиночестве насладиться тишиной и спокойствием ночного города.
 Не позже чем через полчаса из-под деревьев бульварной аллеи, двигаясь от Москвы-реки, на улицу Покровку вышла группа граждан, своим несвежим и неопрятным видом напоминавших заплутавших в лесу туристов, один из которых, оказавшись под светом тусклых фонарей, стал стыдливо прикрывать нижнюю, тыловую часть своего тела. Не успели туристы пересечь улицу, чтобы снова укрыться в продолжении неосвещенной парковой части бульвара, как в их сторону от припаркованной у тротуара черной машины донеслось:
- Товарищи, остановитесь!
Более чем двухсуточное бдение не могло не сказаться на  бдительности утомленных кладоискателей. Машину, из которой раздалась команда, и человека, произнесшего ее, они увидели post factum. В голове у каждого разведчика моментально, тренировкой и опытом сформированные, высветилось по несколько планов реагирования на неожиданную помеху, но до того как кто-то из них успел предпринять что-либо, экстренная ситуция разрешилась сама собой.
- Помогите, Бога ради! – жалобно-просительно обратился к ним, с трудом вылезая из машины, мгновение назад озадачивший их своим окриком, удивительно упитанный, почти круглый, безволосый мужчина в парусиновом белом костюме.
- Что случилось, товарищ? – нейтрально, но с нотками подозрения в голосе спросил, подходя к машине, обогнавший старших офицеров Александр.
- Поломалась проклятая. Только недавно получили и вот на тебе, уже не ездит. – объяснился терпящий «бедствие» автомобилист-любитель и, боясь видимо, что его примут за новичка-дилетанта предложил хоть не совсем уверенно, но быстро свою версию неисправности. - Наверное аккамулятор разрядился, говорил же я этому бездельнику Голубкину, что нужно все вовремя доливать и подкручивать.
- Позвольте мне попробовать, - сказал, отодвигая толстяка от левой двери, Орлов.
- Попробуйте, попробуйте, будьте так любезны, – засуетился вокруг капитана хозяин авто.
Расположившись на водительском месте, Александр, осмотревшись по сторонам, вернул ручку коробки передач в нейтральное положение, затем повернув ключ в замке и выжав педаль сцепления, нажал кнопку стартера – электромотор загудел, как положено раскрутил двигатель, но тот не завелся. После третьего повтора, молодой разведчик с вопросом
- Вы давно заправлялись? - выбрался из автомобиля.
- Простите, что? – недоуменно переспросил незнакомец в белом.
- Бензин, когда в нее заливали? –  жестами пытаясь передать процесс заправки, пояснил добровольный помощник.
- Голубкин заправил ее в среду, перед тем как уехал в свою деревню на свадьбу сестры, - отчитался с облегчением толстяк.
- Это значит четыре дня назад, - произвел за всех нетрудную калькуляцию Колесов, незаметно приблизившийся к машине со стороны капота и прервавший свое молчание.
- Ездить много приходилось? –  пришло время Померенникова озадачить горе-автомобилиста вопросом по-существу после того, как он занял позицию у багажного отделения еще пахнущего заводской краской нового авто.
- Мы тут с друзьями на пикничок махнули в Подмосковье, да и по столице тоже покатались славно. Машина-то новой модели М-11, шестицилиндровая, две недели как из Горького пригнали, таких сейчас в Москве не больше трех десятков наберется, – с гордостью признался лысый автомучитель.
- Да, автомобиль у вас неплохой, но даже хорошей машине для работы бензин требуется, – признав достоинства модифицированной «эмки», напомнил забывчивому водителю Орлов о необходимости заправлять автотранспорт топливом.
- Ой, как это я запамятовал, - запричитал, почти закудахтал человек в парусиновой двойке.
- Это наверное с вами часто случается, - предположил, начиная улыбаться Владимир Анатольевич.
- Не скрою, бывает. С нами со всеми, я имею ввиду служителей муз, такое нередко приключается, но в этом случае я – ей-ей - не виноват. Ведь мне сказали, что когда безина останется мало, должна загорется какая-то лампочка, - нашел чем оправдаться творческий работник.
- Сигнальные лампочки это конечно хорошо, прогресс и все такое, но полагаться на них – дело рискованное, - выбрал полковник новый объект для своих наставлений и, как ни странно, был поддержан, в какой-то степени даже проассистирован, московской энергосетью. Лампочка на фонарном столбе, под которым стояло новое детище Горьковского автозавода, замигала, как задуваемая сквозняком свеча, и погасла так же безрадостно, как сделала бы это ее восковая прародительница.
- Вот видите, я же говорил, - невозмутимо прокомментировал Павел Николаевич происшедшее, словно подобная иллюстрация его мысли была давно и тщательно спланирована, - рано еще вверять человеческие жизни разным там волнам и микроэлементам.
Пока музе (еще было неизвестно какой) служитель потерянно обдумывал многозначительную сентенцию полковника, Александр, сделав по-собачьи несколько быстрых и частых вдохов носом, подошел к багажнику М-11 и, убедившись, что замок закрыт, спросил:
- У вас случайно в багажнике резервной канистры не имеется?
- Право не знаю, - не выходя из своего растерянного состояния, заговорил «молодой» шофер, - правда друзья во время поездки загород жаловались на то, что на заднем сидении чем-то воняет.
- Давайте посмотрим, - предложил «сама любезность» капитан РОВС.
- Давайте, давайте, а вдруг! Чем, как говорится, черт не шутит, - немало вдохновившись, прощебетал интеллигент и колобком покатился открывать багажник.
«Черт», пошутил следующим образом : во вместительном отделении для багажа новой «эмки» к удивлению и одобрению обступивших заднюю часть машины разведчиков «бестолковым» Голубкиным было припасено инструментов и запчастей, достаточных для выполнения почти любого ремонта. Вдобавок, в багажнике покоилась двадцатилитровая бензиновая канистра армейского образца.
- Ну вот и решение вашей проблемы, - сказал Александр, вытаскивая емкость с бензином из багажника.
Вскоре двигатель, заправленной из канистры машины, с удовольствием фыркнув в выхлопную трубу, мерно и весело заработал всеми своими шестью цилиндрами.
- Ура! Я спасен! – необычно зычно заголосил автолюбитель, от творчества срываясь на фистулу, - и вы - мой спаситель. На век теперь ваш должник - последнее было обращено к капитану.
- Это пустяки, и упоминания не стоит, - заскромничал Орлов, изображая доброго самаритянина, одновременно высчитывая, что можно выжать из случайной встречи.
-  Нет, нет, огромнейшее вам спасибо и вашим товарищам тоже. Если бы не вы, я точно бы опоздал. Спешу, видите ли, на съемки. Должны начать ранним утром, пока туман, да то, да се. Да застрял тут посреди дороги, как голова витязя из доброй сказки. Ой, и снес бы мою бедную головушку Епифан Пантелеич, наш режиссер, кабы не вышла из лесу ваша тройка. Он у нас - ух злющий, просто зверь лютый. Настоял же черт, в худсовете, будь ему не ладно, на «натуре», вместо того чтобы, как все нормальные люди на студии «отмоторить», – на языке, непривычном для людей с военизированным мышлением, но не оставляющем сомнений в его определенной причастности к богемному миру, протарахтел творческий муж.
- Так вы артист? - спросил несколько разочарованно Владимир Анатольевич, тоже прикидывающий возможность использования нового знакомства.
- Нет, что вы, упаси Бог! Давно и скоропостижно скончались мои артистические денечки, теперь я больше чем артист. Я - папа и мама всех актеров и мачеха всех режиссеров: я - директор фильмов.
- Не трудно справляться с таким количеством великовозрастных детей? -   полюбопытствовал Колесов с немалой долей интереса, его всегда занимала проблема манипулирования большими группами взрослых людей.
- Вы знаете, очень трудно, но мне как-то удается. Наверное внешность у меня безобидная, да и фамилии под стать. Кстати, забыл представиться: Рябчиков Петр Ильич, бывший тенор тмутараканьского среднего театра, а по правде, бывший артист Псковского театра оперетты.  Да, да не смейтесь, вот такая незавидная фамилия в одной строке с прославленным имя-отчеством. Много раз хотел поменять, но ни как не мог выбрать, какая бы мне подошла  больше: мило-наивная  Рябушкин или гордо-задиристая Рябушинский. Не мистером Иксом же, в самом деле, было становиться. Пока думал да гадал – последний волос потерял, а с ним и голос. Что-либо менять уже было бесполезно, карьера закончилась, да и все равно друзья по гроб будут называть Петей Рябой: это уж такой закон поганый в жизни, что в детстве приклеилось никогда не отдерешь. Из театра, по зову сердца и знакомых, ушел в цирк, но там тоже не сложилось.., ну а потом, потом наступил черед попробовать себя в кино. Попробовал, но серьезных ролей никто не предлагал, а «Ваньку» валять я отказался. Один добрый человек пристроил на директорскую должность – получилось, вот с тех пор и няньчусь с нашими экранными героями и героинями. – с печальным юмором по полной программе, как перед первым отделом представился двух госпожей - Мельпомены и Терпсихоры, служитель в отставке.
- Вполне благозвучная даже фамилия, Рябчиков, ни в коем случае не стоило менять. Звучит, на мой взгляд, гораздо лучше чем, Вальдшнепов какой-нибудь, к примеру. – умилившись трогательной исповеди советского импрессарио, заявил полковник одобрительно.
- Вполне поддерживаю подобную точку зрения, - присоединился Померенников к попытке Колесова поднять настроение владельца автотранспорта.
- Спасибо, товарищи, за добрые слова. Конечно, лучше быть нашим шустрым русским рябчиком, чем неуклюжим немецким куликом. Да и в кулинарном, знаете ли смысле, рябчик птица хоть куда, намного аппетитнее вальдшнепа, – снова успел пройтись по своей фамилии опереточный герой, прежде чем капитан, замученный прослушиванием разнообразнейших монологов, надавив «случайно» на клаксон, оборвал неожиданно прозвучавшим сигналом затянувшееся знакомство.
- Вы можете ехать, дорогой Петр Ильич. Утренний туман ждать не будет, – напомнил он Рябчикову, так и не ставшему Рябушкиным, что время не ждет.
- Еще раз вас благодарю, но даже не знаю, как к вам обращаться, а меня, кстати, для краткости, можете звать просто – Ильич, очень знаете звучит солидно и представительно. – отказавшись напоследок (как от ненужного баласта) от имени и фамилии, начал директор картины задавать персональные вопросы.
- Меня зовут Феликсом, - сказал Александр.
- Редкое имя, но очень знаменитое, - правильно оценил услышанное производитель фильмов, не добавив только, что «Ильич» все-таки знаменитее и выше рангом.
- А чем вы занимаетесь, наверное что-нибудь ...этакое,  мужественное, не так ли? - спросил он, предварительно окинув взглядом свою спасительную троицу.
- Вот так глаз! С первого раза прямо в точку! Сразу видно знатока душ человеческих. – принялся фальшиво хвалить собеседника Орлов, досадуя на себя и на своих коллег за излишнюю самоуверенность и халатность. Не удосужились даже постараться выглядеть, как большинство рядовых и неприметных граждан, и тем самым ввести в заблуждение случайно повстречавшегося им абсолютно гражданского человека. «А если бы на его месте был профессиональный контрразведчик...»
- Мы специалисты по вечной мерзлоте, - не сподобился ни на что умнее капитан, оставив свой внутренний вопрос без ответа, – только сегодня вернулись из экспедиции, на два дня позже срока, поэтому нас никто и не встретил.
- Вы наверное чертовски устали после дороги, так может я вас подвезу и избавлю тем самым от ночной прогулки в Старых Садех... Сдается мне, что вы куда-то в центр путь держите? - с искренней готовностью и неподдельным сочувствием предложил привыкший заботиться о других тезка великого композитора.
- Это было бы, конечно, очень любезно с вашей стороны и очень кстати для нас. Наш руководитель не очень хорошо себя чувствует, но вряд ли мы вправе воспользоваться вашей добротой, ведь вы же торопитесь, -  благородно, на словах, отказался от помощи Орлов, на деле принимая ее.
- Давайте сделаем так, если мое предположение верно и нам по пути – вы едете безо всяких отговорок, если нет, я подброшу вас куда-нибудь поближе к вашей цели, в крайнем случае – до ближайшей стоянки такси, – наглядно продемонстрировав свое желание непременно помочь «исследователям холода», директор перешел к практической стороне вопроса, - я угадал?
В возникшем вопросительном затишьи русские друзья-спелеологи, сосредоточив всю свою внутреннюю энергию во взглядах, принялись буравить глазами своего немецкого коллегу в надежде заставить его взять на себя инициативу.
Хольм отреагировал не мгновенно, но в пределах допустимой хорошим тоном паузы в беседе,
- Вы правы нам действительно в центр, но не к Старой площади, а на Большой Кисловский.
- Ну и отлично, значит по дороге. С улицы Горького для меня прямой путь на ленинградку. Только вы мне должны будете помочь немного своими указаниями. Переулков в столице тьма-тьмущая, всех не упомнишь, да и москвич я не коренной.
- Георгий Иванович сам с удовольствием за руль сядет. Верно ведь, Жора? – окрестив по-новому барона, предложил полковник свой вариант упрощения ситуации.
- С удовольствием. Мне еще не доводилось управлять шестицилиндровой «эмкой», - с деланным энтузиазмом ответил Померенников, за три дня до заброски гонявший на любезно одолженном адмиралом двенадцатицилиндровом Horch-600 из Мюнхена в свою родовую усадьбу под Фридрихсгафеном.
-  Великолепно, как я сам не догадался, - с казалось бы неистощимым восторгом и энтузиазмом уступил Петр Ильич свое место за рулем.
Не мешкая разведчики разместились в оснащенном семидесятитрех сильным двигателем автомобиле, и находящийся на короткой ноге с многочисленными проявлениями технической мысли германец, заставив доверенный ему «аппарат» показать на что тот способен, домчал своих пассажиров до нужного  места за время едва достаточное на выкуривание одной сигареты.
- Вот мы и приехали, - оповестил Владимир Анатольевич притихшую на сиденьях публику, остановив машину на углу Большой Никитской улицы и Большого Кисловского переулка.
- Вы так машину водить по вечной мерзлоте гоняя научились? – с нескрываемым восхищением полу в шутку, полу всерьез поинтересовался, пересаживаясь за руль выдержавшего хороший тест автомобиля, деятель кинопрома, в то время как участники экспедиции из него выбирались.
-  И там тоже, - не вдаваясь в подробности, ответил Померенников и, упреждая дальнейшие вопросы, сам обратился к Рябчикову с указаниями наиболее оптимального маршрута.
-  Поезжайте сейчас прямо. На первом перекрестке поворачиваете направо в Газетный переулок и по нему доезжаете до улицы Горького, ну а там...
- Там, налево и вперед к моим архаровцам... – закончил за Хольма фразу бывший опереточный певец и перед тем как тронуть машину обратился к Александру.
- Феликс, простите за фамилиарность, не знаю как вас по батюшке величать, вот вам мои координаты: телефон и прочее. Если какая нужда или вдруг заинтересуетесь  «кухней» важнейшего из всех искусств, да и вообще, милости прошу – Do not hеsitate to call at any time. I am well connected by the way, – закончил артист на английском, не отличимом от языка измученных туманом альбионцев, и пока от сердец изумленных пассажиров не отхлынула первая шоковая волна, успел сделать им ручкой, проститься, сказав – Ich  wunsche Ihnen eine erfolgreiche Nacht, lieben Freunde! - с гессенским акцентом и, оставив на асфальте часть задних покрышек, сорвать машину в северо-западном направлении.
Стоило только М-11 со своим «опереточным водителем»  скрыться за поворотом, как из самого поверхостного слоя  памяти разведчиков, окруженная пузырями тревоги, всплыла давно знакомая и до изжоги неприятно-раздражительная аббревиатура MI-6.
- Интересный субъект – совладав с потрясением, охарактеризовал отъехавшего Колесов, стараясь придать голосу максимум обыденности.
- Забавный типаж, - рассматривая полученный от сгинувшего кинодеятеля блокнотный листок, почти в унисон «подпел» полковнику Орлов, от неожиданности утративший присущую ему нестандартность в оценке происходящего.
- Пойдемте, товарищи! – призвал друзей Померенников, наиболее разумно отреагировавший на непредвиденную концовку дармового рейса по ночной столице, и сквозь хорошо знакомые ему дворы и подворотни провел коллег к своей легальной квартире. 
Через час, потраченный на гигиену и переодевание, освеженные телом, но с несмытым с души камнем, проходцы канализационных путей расселись в уютной гостиной Померенникова вокруг весящего с полтонны дубого стола, плотно заставленного тарелками со всякой аппетитной всячиной.
- Подкрепляйтесь, товарищи, - напирая на неоднократно повторенное за последнее время существительное, пригласил Владимир Анатольевич гостей начать трапезу.
- Я бы пропустил для затравки рюмочку менделеевской микстуры. – намекнул Колесов на отсутствие на столе алкоголя.
- Простите, запамятовал. Все приготовил, а принести забыл. – хлопнув себя ладонью по лбу, ретировался из комнаты хозяин.
- Кто бы это мог быть, вы не догадываетесь? – шепотом спросил Александр полковника.
- Ума не приложу, но попытаюсь разобраться, - также в полголоса ответил Павел Николаевич, до того как на стол вернувшимся из кухни бароном были водружены два хрустальных графина: один – пузатенький, заиндевевший - с водкой, второй – прямоугольный, на вид очень тяжелый - с коньяком.
- С благополучным возвращением! – не отказав себе в удовольствии покомандовать и за столом, поднял Колесов стопку, наполненную примиряющей с жизненными неурядицами влагой.
- Да будет так! – салютовал своей организатор застолья.
- Присоединяюсь, - без энтузиазма приподнял граненую емкость Александр.
Испив по первой, разведчики замолкли на время, отдав должное деликатесам, принесенным домработницей Померенникова из известного им еще по старым временам магазина братьев Елисеевых, расположенном на противоположной стороне улицы. После третьей, пропущенной под ароматнейший (даже в разогретом состоянии) плов по-бухарски, приготовленный все той же девушкой-помощницей к возвращению Владимира Анатольевича, молчание было прервано, на этот раз гостеприимным хозяином.
- Вы не могли бы показать мне записку, оставленную нашим новым приятелем? – обратился он к Орлову.
- Возьмите, пожалуйста, - протянул Александр листок, - может вам удастся что-нибудь из этого выудить.
 Приняв отрывную блокнотную страницу, фон Рауш вначале внимательно прочел начертанные красивым, со всевозможнейшими завитками, каллигграфическим почерком ФИО директора с адресом и двумя номерами телефонов, затем не менее тщательно обследовал со всех сторон бумагу.
- И каковым будет ваше заключение? - поторопил с анализом коллегу полковник, протягивая руку за листком.
- Почерк вызывающе-красивый, каллиграфический, бьющий в глаза, прекрасное подражание какому-то из средневековых европейских стилей (возможно флорентийской бастарде), из-за чего графологическая экспертиза его по данному образцу весьма затруднительна. Могу лишь предположить очевидное – почерк принадлежит очень дисциплинированному, терпеливому и одновременно решительному, обладающему сильной волей человеку. Все остальное ... довольно ординарно: перо, чернила, бумага... – доложил, пожимая плечами резидент, передавая записку.
- А не может ли так статься, что мы «случайно» натолкнулись на кого-то из Ге....ниного министерства? – высказал  по сути нелепое предложение Павел Николаевич забавно переиначив имя рейхсфюрера Гиммлера, проделывая с блокнотным листком абсолютно ту же самую процедуру.
- Нет, это невозможно. – без размышлений отверг подобную возможность Померенников и, по примеру русского коллеги, не называя имен, пояснил - мой руководитель знал бы, предполагал или, как минимум - догадывался, что в столице у Геннадия работает профессионал такого высокого класса.
- Да, если он тот за кого мы его принимаем, то мне в пору записываться в кружок юных друзей пограничников, кажется имеется такой во дворце пионеров, для повышения квалификации. – уже не опасаясь испортить господам-товарищам аппетит, с горькой усмешкой представил капитан свою последнюю самооценку.
- Ладно, утро вечера, как говориться, мудреннее. Не будем портить себе сон неразрешаемыми в данный момент проблемами! Пойдемте почивать, други мои, авось завтра, с солнышком, что-нибудь и прояснится! – решительно оборвал полковник затянувшееся гадание на кофейной гуще, вставая и по-меджвежьи потягиваясь.
Многими событиями будет ознаменовано (ненавистное большинством школьников) первосентябрьское утро 1939 года: одно навечно будет закреплено в мировой истории, о некоторых будет известно специалистам и другим поклонникам музы Клио, а о большинстве же из них будут помнить только их участники, да вольные или невольные свидетели.
Для историка-археолога, Померенникова Владимира Анатольевича, ответственного квартиросъемщика энской квартиры дома новой постройки, вольготно раскинувшего свой гранитно-мраморный фасад вдоль улицы, носящей несладкое имя великого и неутомимого искателя горькой правды жизни, утро началось раньше обычного с необычного шума, доносящегося из просторной прихожей.
Хотя не столь раннее, как в июне, предосеннее (по старому стилю) солнце еще только собиралось простереть над сонным городом свои дружелюбно-теплые лучи, чтобы поприветствовать ими в первую очередь горожан из породы жаворонков, в жилище немецкого разведчика причисленных светилом к рановстающей когорте утренняя активность давно, похоже, перевалила за свой пик. В чем и имел возможность убедиться ее хозяин, когда настороженный непонятного просхождения шумом, раздающимся из собственных сеней, сняв со стены одну из висящих на гвозде теннисных ракеток «Восток» (так, на всякий случай), он, как и спал в трусах и майке, и босиком вдобавок (для пущей скрытности шага) вылетел из дверей своей спальни в коридор, держа спортивный снаряд в позиции для удара над головой (это на корте, вне его - удар взятой таким образом на изготовку ракеткой можно было нанести по чему угодно..., пыльному мешку к примеру).
Картина, представшая его взору, возможно удивила бы его, доведись ему лицезреть подобное несколько дней назад. Однако последние трое суток, проведенных в обществе прибывших с востока помощников, значительно расширили кругозор чопорного германца и сделали его более толерантным к различным проявлению «культурных странностей».
Сцена, которой он оказался свидетелем, напоминала нечто среднее между объятиями близких родственников, неожиданно встретившихся после долгой разлуки, и попыткой взять на приступ переполненный трамвай, отправляющийся на футбольный матч. Его гости, голые по пояс и босые, в аналогичном хозяйскому, не стесняющем движения ни днем ни ночью исподнем занимались следующим: отступив вначале упражнения на пару шагов, словно беря разгон, они затем, с разведенными в стороны руками кидались друг на друга до сочного соударения телами, при котором возникал звук, сродни производимому свиной тушей, брошенной на мясницкий стол для разделки, и заново расходились в стороны.
- Доброго вам утречка, товарищ археолог, - поприветствовал полковник Померенникова во время очередного «отката» назад, - вы, я вижу, тоже на зарядку собрались. Не пойму только, почему босиком, мне казалось, что в теннис в обуви играют. А может вы ковры по утрам выбиваеть бегаете?
- Нет ковры я не выбиваю, а обувь... так это... не успел еще одеть, - соврал наполовину Владимир Анатольевич, чувствуя себя полнейшим идиотом, стоя в дверях в исподнем, босиком и с поднятой над головой, в замахе ракеткой.
- А вы чем занимаетесь? -  спросил он не выдержав, когда русские, поменяв стойки, вновь сошлись в плотном контакте, произведя при этом особо смачный звук.
- Это называется dui lian, – успел ответить Александр во время отхода на подготовительный рубеж перед следующим наскоком.
- Ясно, - ответил коротко Померенников, поняв только то, что в этом виде человеческой активности третий тоже лишний. Уяснив эту очевидную истину, он поставил деревянную ракетку на пол, прислонив ее ручкой к дверному косяку, и направился в ванную комнату, по пути сказав своим беспокойным жильцам:
- Как закончите, прошу пожаловать на кухню. Завтрак будет накрыт через десять минут.
- Спасибо, приятное известие, – подтвердил полковник, что приглашение принято с удовольствием, не отвлекаясь от садомазохистских, на взгляд барона, упражнений.
Завтрак, приготовленный бывшим субмаринером, отличался характерными для рационов экипажей подводных лодок, летчиков и диверсантов качествами: простотой, легкоусваяемостью, калорийностью, что вполне соответствовало запросам здоровых и неприхотливых организмов гостей. За едой царила, можно сказать, расслаблено-дружественная атмосфера. Шутили все.
- Так вы не только боксер, но и теннисист впридачу, - напомнив хозяину о его явлении в неглиже с ракеткой в руках, спросил Колесов, густо намазывая маслом французскую булку.
- А что, прекрасный спорт, - слишком серьезно восприняв замечание старшего коллеги, бросился фон Рауш защищать достоинства спорта с неясным происхождением. – Развивает координацию, выносливость, глазомер и комбинаторное мышление, - продолжил он в  восторженно-рекламном ключе, вытаскивая из мусорных бачков памяти все, что накопилось в них о пользе физкультуры для здоровья. – К тому же помогает в совершенствовании ударных навыков, – самым весомым и последним аргументом в защиту увлечения аглицкой забавой на лужайке закончил Владимир Анатольевич свой панегирик.
- Дело хорошее. Бегаешь себе этаким жеребчиком в белых штанишках по травке, лупишь по безобидному мячику, лупишь и ничего тебе в ответ – сплошной бенефит. – поделился Колесов своим взглядом на аристократический способ борьбы с лишним весом.
- Вы неправы, доргой Павел Николаевич, опасности подстерегают теннисистов на каждом шагу. – не в первый раз переметнувшись на  «немецкую» сторону, авторитетно заявил Орлов.
- Какие же это? - более чем удивился полковник.
- Во-первых, можно подскользнуться и упасть, во-вторых, можно получить мячом в лоб или в другие более мягкие и нежные части тела, ну, а в-третьих, если очень стараться, можно заработать «теннисный локоть». – перечислил Александр риски, подстерегающие любителей перекидки через сетку шерстяного мяча.
- Какой кошмар! – притворно ужаснувшись, воскликнул старший русский, - никогда не стану играть в теннис!
- Помнится мне, как вы, не больно заботясь о здоровье, сражались с моим отцом в Ливадии, - по-прежнему держа сторону хозяина квартиры, напомнил Орлов.
- Ну, было дело, не знал же я тогда, что это так опасно. Поправляюсь: никогда больше не буду играть в теннис, - произнеся прилагательное в два раза громче, продолжил Колесов подтрунивать над физкультурными пристрастиями Померенникова.
- Хорошо, пусть теннис по вашему мнению и не очень мужественная игра, но, если уж на то пошло, смотриться она гораздно эстетичней того, что вы вытворяли в моем коридоре. –  машинально огрызнулся Владимир Анатольевич, затурканный солдафонскими насмешками полковника, и, не желая оставаться в долгу, а заодно прослыть напрочь лишенным юмора человеком, язвительно заметил, - Кстати в ваших занятиях я вообще ничего примечательного не обнаружил, кроме, разве что, обоюдной склонности участников к самоистязанию.
При молчаливом согласии старшего по званию держать ответ пришлось капитану.
- По-своему вы правы, коллега. Без определенной любви к этому делу трудно заставить себя сносить неизбежные при подобных занятиях шишки да ушибы. Неспроста же сказано Суворовым, что «тяжело в учении, но легко в бою», и не потому ли вторит ему британский генерал, говоря: »More you sweat in training, less you bleed in combat»...
- Все это давно и всем понятно, - перебил рассказчика Померенников, опасаясь, что Орлов и это объяснение превратит в шутку, - меня интересует конкретно-практический смысл упражнений, а не досужие теоретизирования на общие темы.
- Я как раз и собирался вкратце объяснить вам саму суть упражнений, - успокоил коллегу Александр.
- Тогда простите за мою поспешность, - извинился, обуздывая свое нетерпение, Владимир Анатольевич.
- В переводе с китайского на русский, не ручаюсь за научность и филологическую адекватность, подобные занятия можно назвать парными упражнениями. Основной целью которых является  координация дыхания с движением во время физического взаимодействия – телесного контакта с партнером.
- И что это дает практически, по сравнению, к примеру, с джиу-джитсу? –  вопросил Хольм с нарастающим интересом, дав понять, что и он кое-что знает из восточных премудростей.
- Стоп, стоп, стоп! – прервал дальнейшее развитие диалога закончивший свой завтрак третьей чашкой кофе Павел Николаевич, - простите друзья, но время дорого. Пора за насущные дела приниматься, а о нашей утренней разминке вы как–нибудь в другой раз покалякаете. Только должен вас предупредить, любезный барон, что эта тема -  Александров конек, кого угодно до смерти уговорит. А теперь давайте  о планах на сегодня.
- Ссооггллаасснныы, - почти синхронно проговорили увлекшиеся серьезным мужским разговором сотрапезники полковника, а Владимир Анатольевич вдобавок поторопился предварить выступление полковника следующим заявлением.
- Сегодня ночью вся квартира мной проверена, все в порядке. Если не очень громко то можно говорить спокойно.
- Тогда слушайте сюда, - по-одесски начал Колесов одновременно поблагодарив барона за проявленную осмотрительность жестом имитирующим беззвучные аплодисменты, - докладываю о своих планах. В первую очередь я наведуюсь к своему знакомому за книгой: она – наша первая и основная проблема. Кроме того, у меня есть два личных дела, которые тоже требуют времени и определенных усилий, но займусь я ими только в случае и после удачного разрешения книжного вопроса. Вот и вся моя программа на день текущий.
- Моя программа намного  скромнее. Всего лишь пара пустяковых, рутинных визитов. Самым для меня трудным сегодня будет ожидание вашего возвращения, – поведал о своих делах второй по старшинству разведчик.
- Мне же вообще делать нечего, - обиженно заявил капитан и, не желая оставаться не у дел, предложил полковнику, - мне кажется, Павел Николаевич, что я могу взять на себя часть ваших, как вы изволили выразиться, личных проблем.
- Спасибо, Саша, ты сделаешь мне большое одолжение, если  сходишь и посмотришь издалека на моего знакомца. Я имею ввиду человека, наведшем на нас ....
- Можете не продолжать, вам нужна информация об унтер-офицере Голомзине, - закончил фразу за полковника Орлов, - сделаю все в лучшем виде, вам останется только вынести приговор.
- Только не нужно ничего радикального, и будь осторожен, Саша, он хоть и постарел здорово, но по-прежнему опасен. И не забывай так же, что вокруг него и использованного нами входа в подземелье чекисты непременно должны были разместить своих волкодавов. Это их наизлюбленнейшая манера, ловить людей на живца – исходя из самых добрых побуждений, предостерег молодого человека полковник, прекрасно зная что делает это напрасно.
- Не волнуйтесь, я буду предельно внимательным, а против волкодавов у меня всегда найдется быстро бегающая кошка – успокоил старшего товарища Александр.
- Мне право неловко предлагать, я еще не заслужил такого доверия, но может и для меня найдется какое-нибудь занятие. Я бы тоже, с удовольствием,  внес свою лепту в общее дело. Вы ведь практически берете на себя выполнение задания, порученного мне. – поспешил Померенников предложить Колесову свою помощь.
- Вы же знаете, уважаемый барон, что делаю я это не для вас, а за желание помочь - спасибо, пренепременно воспользуюсь и попрошу вас о небольшой услуге, но чуть позже. Сейчас же, когда мы в общих чертах набросали распорядок дня, нам самое время задуматься о дальнейшей судьбе манускрипта.
- Но для чего, все же уже давно решено...-  сильно занервничал хозяин квартиры, вдруг почувствовав, что долгожданная рукопись может выскользнуть из его рук, так в них и не оказавшись.
- Поберегите нервы, дорогой Владимир Анатольевич, если для вас персонально что-то уже решено, то для нас далеко не так, - наиболее умиротворяющим голосом, на какой был способен, попытался успокоить коллегу Павел Николаевич, - я хотел бы с вами вместе по-фантазировать немного и представить, что может произойти, если книга окажется у заказчика. Мне очень интересно, кто от этого и что выигрывает, а кто остается на бобах?
- Разве вам неясно? Мы все выигрываем. –  сказал Хольм недоуменно, не вняв похоже доброму совету беречь нервы.
- Я не о том, дорогой коллега. Как бы грубо это не прозвучало, но вынужден сказать откровенно, мне, по-большому счету, наплевать и на ваше продвижение по карьерной лестнице, и на наше с капитаном тоже.
- Что же вас беспокоит, не могу понять. Ведь абсолютно очевидно, что, заняв более высокие позиции, мы сможем эффективнее бороться с врагом, - представил свое понимание проблемы Померенников.
 - Павел Николаевич, можно я попытаюсь угадать, в чем корень ваших сомнений, - опередив объяснение старшего по званию, сказал Орлов.
- Попробуй, - позволил Колесов.
- Я думаю, что господин полковник вспомнил о том, что при определенной выучке из тибетской рукописи можно извлечь некоторую метафизическую пользу.
- Вы это серьезно? – чуть ли не с отвалившейся от удивления челюстью воскликнул барон, поочередно переводя взгляд с одного русского гостя на другого.
- Молодой человек прав. – грустно признался Колесов.
- Не может этого быть! Только не вы! – продолжил изумляться Владимир Анатольевич.
- Если честно, то я, конечно, не верю во всю эту высокогорную заумь. Все это, на мой взгляд, изощренно-лукавые придумки ленивых бездельников монахов, созданные ими для выколачивания из невежественно-пугливых обитателей сурового, заоблачного края дармового для себя пропитания. Но, я не эксперт и могу ошибаться, а вдруг в этом что-то есть? Вдруг они обогнали науку и нашли какой-то способ управлять временем или еще черт знает чем. That is the question, - могу повторить за датским принцем,- который древесным червем точит мою душу с самого начала нашего похода под землю. – открыл полковник настоящую причину своего беспокойства.
- Ах, вот в чем дело! Теперь мне стало понятно ваше нежелание  отвечать на некоторые вопросы и несвойственная вам нерешительность, проявленная во время определения участи книги, – с облегчением заключил немец.
- Homo sum, humani nihil a me alienum puto. – теперь уже вторя Тиренцию, продолжил Павел Николаевич оправдывать свои слабости,  без стеснения пользуясь всемирно известными афоризмами.
- Ладно, предположим, но только предположим, - существует эфемерная вероятность того, что эзотерической книге действительно можно найти какое-либо практическое применение, что тогда? –  возбужденно спросил германский реалист.
- Тогда плохо, а если начнется война – хуже некуда, – ответил полковник по-простому, будто исчерпал свой лексикон в предыдущих пространных объяснениях.
- Что конкретно плохо? – не унимался Владимир Анатольевич.
- Плохо то, что в этом случае у ваших работодателей может появиться никем не учтенный козырь, который вряд ли кому удастся побить. – растолковал за товарища капитан.
- И что же в этом случае нам остается делать? Я, знаете ли, как-то не приучен мыслить метафизическими категориями, а общаться с сакральными предметами тем более. – неровным голосом заявил растерянный таким поворотом событий барон.
После слов хозяина квартиры кухню внезапно наполнили заглушаемые до этого человеческой речью негромкие звуки улицы. Сидящие за столом примолкнувшие мужчины, наученные без труда по шумам определять марки проезжающих автомобилей, не могли найти верного решения предложенной им обстоятельствами задачи.
Молчание, признанное умными людьми за золото, продолжалось относительно недолго. Вставший со своего места с заново наполненной колумбийским кофе чашкой Павел Николаевич подошел к кухонному окну и, слегка отодвинув занавеску, осмотрел оживающую магистраль.
- Есть у меня идея, -  сказал полковник, повернувшись к товарищам, раздробив монолит золотого молчания на разменное серебро слов, - давно она меня преследует, и наверное неспроста. Не раз уже хотел ею с вами поделиться, но все откладывал, думал не пора еще. От того и с вами, дорогой коллега, пришлось не единожды в кошки-мышки сразиться, за что нижайше прошу меня простить, - не прерываясь, говорящий сделал поклон в сторону немецкого разведчика – Пришло мне старому в голову воспользоваться древним как мир приемом, вернее подлогом, – отдать книгу, но предварительно изменить ее. То есть не совсем, лишь частично. Я думаю, небольших корректив будет достаточно, для того чтобы разрушить ее «магическую силу», ежели таковая в ней имеется, и не выдать себя.
- Но это же... это же...не только невозможно, но... даже не...не...es ist undenkbar. – потеряв над собой контроль в поиске подходящего слова, нарушил конспирацию Владимир Анатольевич, но рефлекторно сделал это едва слышно.
- Что немыслимо? -  быстро пришел ему на помощь с переводом Александр.
- Кто из нас сможет хоть что-то изменить в книге так, чтобы это тотчас не стало очевидным любому тибетологу? – спросил покрасневший от стыда за сорвавшиеся, чужие для этого города слова фон Рауш.
- Я не утверждал, что мы сами будем заниматься «редактированием» манускрипта. – спокойно  ответил  Колесов  снова  занимая  недавно  им покинутое место за столом.
 - Кто же тогда? Не понесете же вы рукопись к ИВАНу? – не упустив случая, по-научному пошутил, продолжив доискиваться правды Померенников.
 - Нет, к Ивану не понесу, потому что не знаю, кто или что это, – подозревая подвох, согласился с Владимиром Анатольевичем полковник, проведший последние годы вдалеке от очагов мировой культуры, - у меня на роль корректора Судьбоносной книги имеется другая кандидатура.
- И кто же этот, с позволения сказать, гений? - язвительно поинтересовался немецкий разведчик, в глазах которого заиграли недобрые огоньки.
- Имею право сказать лишь то, что предлагаемый мною «редактор» лучший специалист по Тибету во всем западном полушарии. Друзья, я прошу вас, доверьтесь мне еще раз, как вы это сделали в подземелье, и не пожалеете. – с не характерной для себя, не командирской интонацией и очень тихо произнес Колесов последнюю фразу. Прозвучало это так, словно сама мудрость обратилась с наставлением к несмышленой, но упрямой детворе.
    Смена ритма, тональности и силы голоса полковником привела к тому, что Померенников пошел на попятную.
- Хорошо, уважаемый Павел Николаевич, поступайте как знаете, только объясните мне, пожалуйста, каким образом вы собираетесь подправлять манускрипт, и что это в конечном итоге нам даст.
    - У меня имеются некоторые соображения по этому поводу и, если никто не возражает, я хотел бы ими поделиться, - не желая по-видимому утрачивать авторитет «местного» знатока Сицзана, вызвался «к доске» Александр.
- А? Что? – ушедший куда-то глубоко во внутрь себя спросил товарищей Колесов. Затем, сориентировавшись в разговоре,с облегчением благославил молодого человека на теоретизирование и заново погрузился в поглотившую его без остатка думу , - Да, да. Сделай одолжение, Саша, избавь старика от лазания в чужие сани.
 - Если делом займется знающий человек, то он сможет найти наиболее подходящий и незаметный способ перетасовать ключи, непосредственно связывающие метафорические эквиваленты гексаграмм с изложенной бытовым языком расшифровкой-трактовкой полученных в процессе камлания комбинаций. – высказал свою версию обработки рукописи Орлов.
 - Возможно ли практическое осуществление подобной... аван... операции?- с начинающим просветляться лицом и, что еще важнее, с заново оживающей надеждой в голосе спросил командор вовремя поправившись..
 - Не знаю как здесь, в Москве, но в Китае нашлась бы пара, а может и другая zhuangyuan, способных на выполнение вполне  «аутентичного» подлога, - авторитетно сообщил капитан.
 - Чего же мы добьемся в результате внесения в манускрипт изменений? - в третий уже раз задал свой вопрос обстоятельно дотошный Померенников о конечном «продукте» предложенной полковником авантюры.
 Бойко, как на уроке по любимому предмету, продолжил Александр развитие своей теории, - Отредактированная таким образом книга даже в том случае, если в первозданном своем состоянии она действительно может использоваться по назначению, будет представлять собой не более как подпорченный букинистический раритет, чье место либо в публичной библиотеке, либо в частной коллекции, либо в лавке антиквара.
- Но тогда лица, заполучившие ее, быстро определят, что это...как бы лучше сказать... - застрял в дебрях русской словесности Владимир Анатольевич.
- Пустышка, - помог барону в подборе нужного слова Павел Николаевич.
- Именно, - подхватил на лету подходящее словцо Померенников, продолжая - и, таким образом, будет утрачен смысл нашей затеи.
- Не могу полностью с вами согласиться, достопочтимый командор. На мой взгляд, главной нашей целью в первую очередь является лишение книги плодотворного содержания, ее выхолащивание так сказать, прибегая к терминологии коновалов. Добиться же требуемого результата нам удастся либо с помощью способа, предложенного и описанного Александром, либо каких-то других, сходных по сути действий. Что же касается раскрытия непригодности рукописи для оккультной практики, то никто не сможет в этом случае пенять на нас. Вам ведь приказано только доставить манускрипт, а не гарантировать его чудодейственность, не правда ли? – представил Колесов собственную оценку планируемой акции.
- Безусловно, и я уже говорил об этом. Меня используют лишь как простую ищейку, с которой и взятки – гладки. Принесет – потреплют по загривку и дадут сладкое, не принесет – пожурят и другую пошлют. –  неглубоко черпанув в закромах словарного запаса, обрисовал вторично свою собачью службу Владимир Анатольевич.
- Ну вот, видите, и волки насытятся и овцы голодными не останутся, - не отставая от хозяина квартиры в пристрастии к фольклору, подытожил полковник и после некоторого раздумья решил уточнить свою позицию, не покидая территории басенных персонажей, – К тому же мы, то есть вы, всегда сможете валить все шишки на непосредственных толкователей рукописи. Во всех несоответствиях между предсказываемыми событиями и реально происшедшими легко будет обвинить толмачей манускрипта – тибетских лам. Мол, они либо не обучены должным образом правильному общению с рукописью, либо вследствии каких-нибудь причин недостойны понимания книжных откровений (из-за служения не тем господам, к примеру). Так что в поиске безобидных ягнят, во всем и вся виноватых, проблем не будет.
- Вы меня убедили, - сдался было на милость победителя сменивший по зову Vaterland командор приключения подводные на похождения подземные, но не надолго. Ложка, а может даже и черпак или половник вместе с поварешкой скепсиса, замаравшего дурно пахнущими сомнениями его сознание, заставили Владимира Анатольевича схватится за последнюю, обладающую близкой к нулевой плавучестью соломинку.
- А если они все-таки догадаются, что с книгой кто-то поработал?
- Тем хуже для них, – сделал непонятный вывод Павел Николаевич, а его младший напарник добавил.
- Тогда придется рядить в стрелочники Ужасного Ивана.
Хоть и забавно было Померенникову представить себе (ох уж эти иностранцы, все дословно воспринимают) грозного самодержца в железнодоржной униформе, но в царской барме, со знаменитым посохом-сыноубийцей и сафьяновых, малинового колера сапогах, расхаживающим по путям и вгоняющим в страх не только станционное начальство, но и мирно дожидающихся отправки пассажиров, однако ситуацию Александровская шутка не прояснила.
- Все, довольно тары-бары растабаривать, пора за дела приниматься, - неoжиданно, но чувствовалось что решительно и бесповоротно подвел полковник жирную черту под дискуссионной частью.
- Zaijian ba. Wo zou lа. – еще более решительно оповестил капитан о переходе к активным действиям и мигом очутился в прихожей, примеряя летний, цвета хаки, щегольской костюм из гардероба предыдущего хозяина квартиры - полярного летчика, без вести пропавшего во время испытательного полета над поразительно притягательным, несмотря на кажующуюся однообразность, белым безмолвием.
Никем с тех пор не востребованные вещи пилота были сохранены Померенниковым из чувства международной солидарности представителей опасных профессий... на случай чуда – счастливого возвращения героя. Но беспортошность гостей, в прямом и переносном смысле, заставила щепетильного германца допустить постояльцев до чужих закромов.
 Нельзя сказать, что все найденное пришлось впору, но вообщем русским разведчикам повезло: им удалось сменить свою изрядно подпорченную в подземных пустотах и нечистотах одежду. Хотя, по правде говоря, если бы какому-нибудь критику-пижону взбрендило придраться к их новому облику, то поводов было хоть отбавляй. Все, что на Колесове выглядело чуть тесным и длинным, на Орлове смотрелось слегка мешковатым и коротким. 
- Зонтик не забудьте прихватить, - порекомендовал вышедший в коридор для осмотра нового наряда Владимир Анатольевич взявшемуся уже за дверную ручку Александру, - стрелка моего внутреннего барометра указывает на грозу.
- Спасибо за совет, пренепременно возьму. Не люблю мокнуть понапрасну, - поблагодарил Орлов, вынимая из специальной подставки огромный классический Fulton, official edition large size темнозеленого цвета с массивной, крепкого дерева рукоятью.
- До скорого, коллега, - едва слышно промолвил капитан на прощание, исчезая за бесшумно отворенной им дверью.
- Удачи вам! – также негромко ответил отправляющемуся на дело разведчику  фон Рауш, но вышло так, что его пожеланию не суждено было долететь до ушей Александра и согреть своей благостью сердце уходящего. Быстро и тщательно прикрытая им тяжелая, по старым образцам сделанная дверь преградила дорогу доброму напутствию.
  Суеверный, как и все подводники, с нехорошим предчувствием возвратился Владимир Анатольевич в кухню.
- Убежал наш сорванец и наверное даже не попрощался с вами, -  встретил в прежнем положении сидящий за столом Колесов приход Померенникова наполовину верной константацией факта.
- Нет, почему же, он простился, только я вот не успел...- счел себя обязанным барон поправить полковника и поделиться своими ощущениями, - Как-то мне неспокойно...
- Оставьте подобные переживания для дам, командор, нам такая чувствительность не к лицу, - сухо порекомендовал Павел Николаевич  «достойную» военного линию поведения, совсем упустив из виду, что его собеседник тоже провел в форме большую часть своей жизни.
 Забыл об этом полковник от того, что в душе проклинал себя за эгоизм. Выходило так, что из-за личных счетов Колесова с негодяем Голомзиным, когда-то давным давно убившим его приятеля по юнкерскому училищу, сейчас подвергался немалому риску последний и единственный товарищ полковника. Являющийся к тому же сыном его самого давнего и дорогого друга детства.
- Я прекрасно знаю, что нам к лицу, а что нет...- с некоторым вызовом начал фон Рауш, но внезапно осекся, проникшись состоянием старшего коллеги.
- Пора и мне в дорогу. - сказал Колесов, поднимаясь.
- Но, как же я? Вы же обещали поделиться со мной вашей проблемой. Я практически свободен и хотел бы быть полезным. – обиженно напомнил немецкий разведчик о данном полковником слове воспользоваться его помощью.
- Простите, ради Бога! Совсем вылетело из головы. Дело вообщем-то пустяковое и совсем не опасное... помните ли вы, что во время нашей первой встречи я интересовался вашим соседом по двору? – сразу оживился  Павел Николаевич.
- Отчего же, очень хорошо помню. Вы проявили интерес к персоне комиссара третьего ранга Выдрина Евграфа Феоктистовича. – с готовностью подтвердил барон.
- А не могли бы вы, Владимир Анатольевич, придумать какой-нибудь изящный способ помочь почетному чекисту достойно завершить его блистательную карьеру? Насколько мне известно, ваше ведомство не имеет себе равных в подобных делах.
- Проще простого, Павел Николаевич. Только меня разбирает любопытство, чем этот товарищ вам насолил? – спросил Владимир Анатольевич,  улыбаясь оценке, данной русским коллегой провокационной работе Абвера.
- Этот мне не товарищ – настоящий выродок. Он собственноручно только во время гражданской перестрелял больше пленных русских офицеров, чем хороший охотник куропаток. Скольких же людей он еще погубил за последующие два десятка лет, я даже представлять себе боюсь. Его мало просто убить, его было бы желательно пропустить через все круги их собственного, ГПУшного чистилища.
- В таком случае я приложу все усилия, чтобы обеспечить комиссару заслуженное им вознаграждение. –  ответственно заверил собеседника мгновенно посерьезневший Померенников.
- Не сомневаюсь, что у вас получится. А сейчас позвольте откланяться. Честь имею! – с широкой и довольной улыбкой на лице уверенно произнес Колесов, направляясь к выходу из квартиры.
- Зонт возьмите на всякий случай: ноют что-то у меня с ночи переломанные когда-то ребра, явный знак к перемене погоды. – повторился заботливый хозяин.
Колесову достался последний из запасов Владимира Анатольевича Fulton, strolling edition, middle size, нормального советского размера и вида зонтик, разве что отличающийся, при ближайшем рассмотрении, добротностью сборки и качеством материала.
- До вечера! – уверенно и энергично, словно в приказном порядке назначая место и время встречи, сказал полковник, выходя из квартиры на лестничную площадку.
- До вечера! – естественной и для Померенникова оказалась выбранная Колесовым форма прощания. « Wohl ist so besser, - подумал он: «приказ, хоть и не особенно внятный получен, его нужно выполнить во что бы то ни стало, а все остальные мысли и заботы побоку».
   Дверь закрылась, оставив хозяина квартиры наедине со своими мыслями и новой заботой.
 
Тем временем облаченный в цивильное с чужого плеча капитан условно существующей армии безусловно более несуществующего, (но по-прежнему вызывающего у его недругов зависть своими просторами и богатствами) государства под именем Russian Empire пружинящим шагом, по-жонглерски поигрывая зонтиком,  внешне беззаботно преодолевал расстояние, разелявшее аппартаменты фашистского агента с домом, из которого началась их плутоническая одиссея.
Однако, несмотря на легкость хода и явное удовольствие, (сравнимое с радостью, испытываемой выпущенным из стойла на свободу жеребцом) которое Александр получал от движения, настроение у него было не из лучших. Виной тому были две причины. Первая  - объективная, связанная с силами, людьми неуправляемыми.
Северный ветер, прорвавшись сквозь бастионы теплого воздуха, толстым байковым одеялом укутавшего Москву, принес с собой с атлантическим приветом долгожданную горожанами прохладу и горы грязно-ватных облаков. Небесные пришельцы, сначала заполнившие воздушное пространство над городом жиденько-серой безобидной массой, постепенно с подходом все новых и новых балтийцев спрессовывались в нечто хмуро-тревожное и осязаемо-мокрое, угрожая столице если не потопом, то по крайней мере тропическим ливнем. Однако хляби небесные отворены еще не были.
Вторая причина была субъективного порядка, Орлов корил себя за проявленную им мальчишескую торопливость, совсем непростительную в его возрасте и сфере деятельности. За то, что перебив Павла Николаевича, он тем самым не позволил своему старшему товарищу высказаться до конца и сформулировать свою просьбу более конкретно. Из-за этого ему сейчас стало казаться, что в задании, полученном от полковника, таился какой-то подвох. «Что значит пойди и посмотри» пытался  он разобраться в словах Колесова, дословно восстанавливая сказанное. Уж очень это похоже на «Поди туда не знаю куда...» самопроизвольно возникла у него в голове ассоциация просьбы Павла Николаевича с часто употребляемой в русских сказках формулой наиболее трудного задания. «Чем неопределенней, тем лучше» - неожиданно сделал он для себя странный вывод (диаметрально противоположный армейскому требованию к приказам, где односложность и краткость считаются главными критериями) и, похоже, остался им доволен.
Ведь невзирая на то, что капитан был потомственным военным в несчетном уже  колене,  сам он не стал приверженцем недвусмысленной воинской определенности в выражениях. Винить или наоборот благодарить  за это свое качество он вполне мог бы своих учителей. Ни один из его менторов не мог являться, да и не являлся ему примером солдафонской упрощенности мировоззрения. 
Все они, волею провидения, принадлежавшие к нациям, в той или иной степени известным своей безалаберностью (в лучшем случае) по отношению к разного рода сводам и уложениям, которые рамками своих якобы необходимых и полезных всем законов пытались регламентировать, а попросту ограничивали, свободное «парение» души и ее оболочки, поощряли и всячески пытались развить неординарность мыслей и поступков своего подопечного.
Итак, освободившийся подобным неконкретным образом от беспокоившей его неопределенности Александр, прибавивший шаг и поприветствовавший начавшийся редкими, но крупными каплями дождь, гулким хлопком английского прорезиненого сукна, вошел вскоре в нужную подворотню.
По случаю начинающегося буйства природы во дворе не видно было ни одной живой души. Не оглядываясь по сторонам, изображая из себя добропорядочного совслужа, по-предательски застигнутого стихией на пороге собственного дома и не желающего замочить выходные штиблеты, Орлов неэститечно-правдоподобно и резво затрусил по направлению к нужному подъезду.
Дверь в парадную была не затворена, и капитан влетел в подъезд со всеми положенными случаю шумами. Громко отряхиваясь и даже  возмущенно отфыркиваясь, он хорошенько осмотрелся вокруг. Никого не было, только из неплотно прикрытой двери дворницкой, расположенной в подлестничном пространстве, пробивалась узкая полоска света, указывающая на близкое присутствие человека.
Завершив естественную для попавшего под дождь гражданина процедуру отряхивания, разведчик, в меру топая ногами,  неторопливо поднялся до последнего этажа. И опять ему повезло, все лестничные марши и площадки были пусты. «Похоже, что полковник переоценил старательность чекистов в выслеживании дичи», - подумал он, начиная бесшумный спуск на первый этаж.
Дорога вниз оказалась такой же бессобытийной, и спустя считанные минуты Орлов появился в проеме резко распахнутой им двери дворницкой с весело и нахально произнесенной фразой, составленной им в стиле чань-буддийского гун аня:
- Дождик идет, а дворник сидит.
- За дождик не в ответе я, мил человек, - абсолютно неудивленный неожиданным появлением Александра произнес крупный, видимо еще очень сильный, но слегка сутулый, словно с надорванной спиной, мужчина, сидящий на простом трехлапом табурете вполоборота к вошедшему и обстругивающий огромным ножом тонюсенькую как лучинка палочку.
- Вы за какой надобностью? Ищите кого, али как? – спросил он без видимого интереса, одновременно почти явственно, цепким взглядом из подлобья, ощупывая стоящую в дверях фигуру незванного гостя.
- По твою я душу, любезный, - продолжая играть роль развязного наглеца, ответил Орлов, неприятно удивленный звериным чутьем своего визави.
- Так я и  думал, - спокойно заметил дворник, закончив превращение лучинки (продемонстрировав при этом виртуозное владение ножом) в подобие деревянной зубочистки.
Если бы не годы тренировок и бесчетные конфронтации с разнообразнейшими противниками, в этой ситуации капитан возможно и растерялся бы. Но на выручку, как не пародоксально, пришла вовсе не какая-нибудь наилукавейшая хитрость из военных трактатов, а обыденная и повседневная забота каждого, вне зависимости от сословия, китайца не потерять свое лицо.
   - Что ты там сейчас себе думаешь, это твое, пока... подметальщическое дело и меня совершенно не колышет. Скоро, если заслужишь, за тебя будут думать другие, а твое дело будет исполнять, а не изображать из себя Спинозу в фартуке и с метлой, – пошел в «лобовую» атаку на Голомзина Александр, приметив на стоящей у изголовья узкой пружинной кровати бывшего унтер-офицера тумбочке пособие по угловному праву, некстати для его читателя открытого на семнадцатой странице.
«Похоже, что негодяй заслужил повышение и собирается сменив одну метлу на другую податься в красную опричнину», - подумал капитан после того,  как закончил свое строгое наставление  и произвел  смысловую оценку присутствия в дворницкой библиотечного имущества с Лубянки.
- А вы кто будете, ежели не секрет? – едва-едва теряя напускное безразличие, спросил дворник немного вежливее,  привычным движением закладывая нож за голенище.
- Вот сюда посмотри и не задавай больше глупых вопросов, - крепко держа за переплет сильно согнутой в локте правой рукой, предъявил капитан поддельное удостоверение сотрудника НКВД.            
- Ивиняйте товарищ, что сразу не догадался откуда вы, - неплохо сымитировав сожаление, попросил прощения Голомзин, однако серые его глаза не утратили волчьей настороженности.
- Нечего тут извиняться, какой же из меня тогда чекист, если даже дворник за пять минуть расколоть может. Я, между прочим, голова твоя садовая, иностранных шпионов ловлю. Вот так вот!
- Ух ты, тем более извиняйте, что никакого уважения вам не выказал. – не особо впечатлившись бахвальством визитера, проговорил хозяин коморки и вслед за своим словами медленно, как бы с удовольствием, тремя пальцами левой руки переломил ту самую палочку, которую с таким тщанием выстругивал.
«Гибель» палочки послужила для Орлова сигналом для перехода от словестной фазы поединка к методам более активного подавления воли оппонента. Без приглашения, по-хозяйски Александр, оставив свою позицию у дверей, вошел во внутрь крохотного жилища работника коммунального ведомства, вступив тем самым в зону возможного физического контакта.
- Что читаешь, служивый, - спросил он, сделав вид, что только сейчас увидел лежащую на тумбочке книгу.
- Это мне от вашего начальника Евгения Феодоровича передали, - необычно быстро для себя ответил дворник.
- Я не знаю, кто такой Вениамин Аркадьевич и кем он там командует, мой  же начальник - Евграф Феоктистович Выдрин, комиссар третьего ранга, и я никогда не слышал, чтобы он передавал кому-нибудь из посторонних книги из нашей библиотеки, - с оскорбленным за начальство видом, полублефуя, отреагировал на провокацию хитрого экс-унтера капитан, благодаря провидение и вместе с ним своего старшего друга за названное тем имя важного чекиста.
И тут свершилось. Произошло то, чего давно добивался Александр. Красная книжечка и вовремя упомянутое имя прорвали плотину дворницкого недоверия и из его нутра неуправляемым потоком понеслась перемешанная с хвастовством правда и подобострастная ложь.
- Ой, еще раз прошу прощеньица, товарищ командир, напутал я чой-то. Книжонку-то мне Никодим Петрович дали, сказамши, чтоб читал внимательно да на ус наматывал, а если помогу поймать вредителей, то он меня к себе в чеку возьмет. Ну, а фамилию-то начальника своего они так быстро протарахтели, что я и не расслышал толком, а переспрашивать забоялся.
- Молодец! Хвалю, что развиваешься, полезная это книга. А на счет службы у нас, так это еще вилами по воде писано. Вредителей-то ты не поймал еще. Что-то не видать их и не слыхать, словно под землю провалились. А может ты с ними заодно? – переходя в одной фразе от похвалы к ужасному обвинению, ускорил Орлов процесс «ковки» дворницкой психики по-горячему, без разрешения присаживаясь на угол кровати и вперивая в хозяина жилища бесстрастно тупой взгляд сытого крокодила.
- Да что вы, товарищ! Я же сам, первый о них доложил. Кабы не я, вы в жисть бы не узнали, что энти подлюки в подпол полезли, - теперь уже по- настоящему задетый за живое начал выгораживать себя Голомзин.
- А может это у вас план такой был - заманить побольше наших товарищей в подземелье, а потом бомбу рвануть? - предложил вполне серьезно капитан, уже не сомневаясь, что боязнь дворника потерять свой последний шанс вырваться в «начальники», заставит его сказать и сделать то, что при нормальных условиях он никогда бы себе не позволил.
- Какой такой еще у меня с гадами энтими план? Да я их золотопогонных еще с японской стрелять начал! – почти закричал от негодования дворник.
«Пора!» - сказал себе Александр и это означало, что ему, пытающемуся совместить в себе одновременно двух дознавателей - злого и доброго, -пришла пора пускать в дело второго.
   - Успокойся. товарищ, чего голосишь-то. Не к чему это, жильцов еще потревожишь. Лично я тебе верю, но ты же знаешь, кругом враги, все проверять нужно. – неожиданно тепло и доверительно обратился он к закоренелому преступнику, когда-то волей случая избежавшего военного трибунала с неминуемым расстрелом впоследствии.
Капитану, непрекращавшему (несмотря на «замену следователей»)  наблюдение за дворником, было отчетливо видно, как после произнесенных им «человеческих» слов, в теле его собеседника заметно спало мышечное напряжение.
- Тебя как зовут-то, отец? У нас тебя все просто дворником кличут, а я считаю, что к своим людям надо по имени обращаться. – задал Орлов  первый  вопрос по-существу, продолжая оставаться добрым.
- Меня-то? Шестой уж десяток, как Антипом, Семеновым сыном прозывают, - глазом не сморгнув, солгал дворник и, почти совсем расслабившись, прибавил с неприятным смешком, -  А то что не по имени зовут – это ничего, я привычный. Нехай себе кличут дворником, по мне хоть горшком прозови, лишь бы в печь не ставили. А вас- то, как звать, товарищ начальник, не разглядел я толком вашу книжечку?
- Кузнецов Григорий Михайлович, капитан государственной безопасности -  официально сухо представился Александр именем, записанным в удостоверении, и, удалив из голоса расслабляющую приятность, обратился к дворнику с новым вопросом.
- Это ты правильно сказал, Антип Семеныч, в печи кроме горшка никому не сладко, особливо человеку живому. А теперь расскажи-ка ты мне еще одну правду, кого ты ожидал, когда я к тебе пришел?
   - Да вас я и ждал, - ответил  дворник, несколько растерянный упоминанием про печь.
    - Как так?
   - Да никто из жильцов такую возню в парадной никогда не устраивал. Они же хоть зимой со снега, хоть весной со слякоти  всегда неотряхиваясь по своим квартирам тащатся. Такую грязищу разводят, а ишо тилигенция. Вы как только дверь в подъезде закрыли, я сразу скумекал, что чужой человек пришел.
    - Но это мог быть чей-нибудь гость?
   - По-первому, я так и подумал, когда вы наверх потопали по-стариковски. Но потом засумлевался, двери-то нигде не отворились. Значится ни в одну квартиру вас не впустили. У меня здесь в коморке слышимость будь здоров, все звуки от лестницы этой проклятой намного слышнее становятся.
- Я мог остаться перед какой-то дверью, дожидаясь хозяев.
- Так ни звонков, ни стука тоже не было.
- А может это злодей какой решил затаится, да  потом напасть на кого?
    - Злодеи такой шум не поднимают, им скрадом все делать надо, чтоб никто ничего не догадался, - не удержавшись, улыбнулся одними глазами Голомзин, произнося последнюю фразу.
- Ну ты молодец, отец, наблюдательный! Нам сейчас такие слухасто-глазастые, как воздух нужны. – похвалил капитан дворника Антипа, а для себя сделал вывод, что впредь надо быть более внимательным по отношению к работникам совка и метлы.
- Так, может вы тоже за меня вашему начальнику словечко замолвите, если говорите, что в таких как я нужда имеется? - попробовал Семенов сын воспользоваться положительной оценкой гостем своих способностей.
- Почему нет, замолвлю. Я всегда готов помочь хорошему человеку. Только вот, не знаю, как у тебя с происхожденим дела обстоят. Ты вроде бы царю-батюшке присягу давал? – вновь обременил капитан дворника тяжелым вопросом.
- Так кто тогда не давал? – несильно возмутился Антип.
- Были люди, который не давали, - продолжил давить Александр.
- Так не по своей же воле, сами должны знать, что силком забривали в солдатчину, - жалостно начал опрадываться Голомзин.
- Ну ладно об этом. Ты что-то говорил про свои подвиги во время японской...- оставив одну тему, Александр бессвязно перешел к другой.
- Да было дело, - неохотно подтвердил дворник, начиная по-видимому сожалеть, что вовремя не удержал язык за зубами.
- Так ты расскажи, как оно было-то, не стесняйся. Мы теперь с тобой, можно сказать,  почти свои люди, товарищи по работе. Так что если это правда, так лучшей рекомендации в органы тебе и искать не надо будет. – по-дружески посоветовал капитан Антипу Семеновичу, представая в роли демона-искусителя.
- Да нечего рассказывать, - без особого энтузиазма заговорил Голомзин, - повадился там один сумасшедший подполковник измываться над солдатами, так я его и порешил во время очередного наступления узкоглазых.
- И всего-то. Тоже мне, Котовский, защитник угнетенных. Небось, в спину выстрелил. Нет, такое самоуправство, да еще во время войны, у нас в зачет не принимается, - презрительно заявил товарищ Кузнецов, в то время как капитан Орлов подумал:» Ишь, какие басни-то героические про себя сочиняет».
- Нет, не в спину, я его японским штыком, как борова, зарезал. – предъявил дворник более мужественную версию справедливой расправы с офицером -негодяем.
- Кто твоим словам теперь поверит? Свидетелей-то твоего подвига, как я понимаю, не имеется. Вот если бы ты мог доказать, что действительно убил этого офицера... да если бы еще и не одного... тебя бы точно взяли - продолжил искушать Голомзина Александр.
- Если докажу, что на самом деле убил и не одного, тады точно возьмут? – словно решаясь на что-то из ряда вон выходящее, спросил дворник.
- Обязательно. –  уверенно подтвердил капитан.
- Ну и ладно. Вы погодьте маленько, я сейчас кой-чего достану, - сказал Антип Семенович, опускаясь на колени и начиная шерудить под своей солдатской койкой.
«Не убить ли мне эту падаль прямо здесь и сейчас, раздавить как гадину ползучую.» -подумал Александр, поднимаясь с кровати и вставая над дворником воплощением дамоклового меча с отвращением наблюдая как тот по-крысиному копошится под своей койкой.
- Вот оно! – с удовлетвореним произнес бывший унтер, поднимаясь с коленей, держа в руках небольшую дамскую сумочку, сделанную из страусиной кожи.
- И что же это такое?- машинально спросил капитан, предчувствуя что-то нехорошее.
- Сейчас покажу, - ответил Голомзин, вытряхивая содержимое сумочки на кровать.
На изрядно замусоленное, но тщательно заправленное одеяло дворницкого лежбища высыпались в основном бумажки: письма, открытки и фотокарточки.
- Раньше у меня ихнего барахла побольше было, да пришлось продавать в голодные времена, - признался Голомзин, удрученный тем, что демонстрация его военных трофеев не производит на гостя должного эффекта.
- Ты где это взял? –  не своим голосом спросил Орлов, огромным напряжением воли удерживая себя от немедленной экзекуции будущего НКВДэшника.
    - Вы ж просили доказать. Вот они энти доказательства-то, вещи убиенных мной охфицеров? – недоуменно пояснил дворник, начиная перебирать бумаги, вынутые им из карманов его жертв.
- Вот глядите, энту картинку я с первого золотопогонника снял. Оправу медальенчика-то с ладанкой, потому как золотые, нужда заставила загнать  одному яврейскому зубодеру за шмат сала, ну а портретик себе пришлось оставить.  Жид-то и картинку хотел себе прибрать, ничего  за нее не прибавив, да я не отдал пархатому, выковырял портретик из рамочки. Вот так при мне он и остался. Думал уж не сгодится никогда, ан нет – пригодился, не зря значит выковыривал, - протянул он Александру портрет молодой девушки на эмали.
   «Здравствуй, Верочка! Вот ты какая! Где- то ты сейчас? Жива ли? Теперь мне понятно, почему твой Милька Карташов и на смертном одре не мог найти себе покоя, ведь от такой мрази смерть принял...» -  мысленно пообщался  Александр с портретом невесты убитого офицера, очень миловидной темнорусой барышни со слегка вздернутым носиком, указывающим на ее независимость, веселую беспокойность и неуемную жизнерадостность характера.
- Еще хотите поглядеть, письмы тут всякие, карточки, энто все от других беляков осталось, -  предложил душегуб, неуверенный в том, что одного его «каннибальского» трофея будет достаточно для зачисления в ряды дьявольской инквизиции.
- Слушай, Антип, нет у меня сейчас времени на долгие разбирательства, поэтому ты, вот что сделай... – начал Орлов, отказавшись от дальнейшего просмотра печальной мемморабилии, приказав себе не вовлекаться дальше эмоционально в чужое прошлое, которого уже не вернешь и не поправишь, - Ты это все снова вместе собери, а я с собой возьму, пусть наши старшие товарищи посмотрят. Они лучше меня определят, что к чему. Лады? – хладнокровно и по-деловому закончил он, внезапно успокоившись, потому что в этот момент с его души как будто спала густая пелена сомнений и нерешительности. В единый миг расплывчатое до этого задание Колесова выкристаллизовалось в четкий и бессловесный, словно потусторонними силами переданный приказ:« К ответу Голомзина!»
- Это конечно спасибо вам, что помочь хочите, но боюсь я, как бы не затерялись где, вещички-то. Контора у вас большая, людей много, а мне за одну энту сумочку барыга знакомый хорошую цену давал. Да и письмы старые с карточками книжники нонче прикуплять стали, а портретик небось и вовсе в цене поднялся. – сказал дворник голосом, напрочь утратившим нотки безграничной услужливости, еще раз доказывая, что жадность порою оказывается сильнее чувства самосохранения.
 - Ты что старый, очумел что ли? Да ты хоть понимаешь, что говоришь, на что пасть свою поганую разеваешь! Кого обвиняешь, рожа твоя бандитская! Чтобы на Лубянке кто-нибудь на мусор твой ворованный позарился? Да у нас там не одной самой малой вещицы не затерялось. Люди, вражины такие как ты, пропадают, это точно, а вещдоки – никогда. – грозно выступил капитан в защиту презираемого им ведомства, уже сожалея о том, что решив сэкономить время, предложил Голомзину добровольно расстаться с награбленным.
- Ой, совсем неправильно вы меня поняли, гражданин начальник...- бросился спасать положение будущий чекист, начиная раскаиваться в обуявшем его порыве хвастливого откровения, но был остановлен новым  тяжелым обвинением Орлов.
    - Прекрасно я тебя понял, не больно ты Антип хитер, как думаешь. Для тебя, буржуйская ты морда, материя дороже хорошего отношения народной власти.
- Ой, не то, не то говорите,  дорогой товарищ Кузнецов. Мне для советской власти ничего не жалко, я все отдам... только хотел я у вас расписочку попросить, слыхал я, что в таких случаях вам их давать положено...- проявив гражданскую сознательность и знание своих прав, согласился Голомзин сдать народной власти под расписку «реквизированные» у ее врагов вещи.
- Так ты, что, хочешь чтобы я тебе бумажку написал? – с так и не сошедшей с  лица после своих обвинительных фраз гримасой отвращения спросил презрительно Александр.
- Премного вам были бы благодарны, коли чиркнете пару строчек, – сказал дворник, не усматривая никакой сложности в выдаче ему товарищем начальником расписки об изъятии вещественных доказательств его собственных преступлений.
- Эх ты, лапоть, совсем видно порядка не знаешь, а еще говоришь, что книгу читаешь! Распиской простой здесь не обойдешься, надо протокол составлять, на специальном бланке с печатью и понятых приглашать. Вот так-то! Хотел я с тобой по-простому, по-товарищески, чтоб для тебя же быстрее было, так ты, дурак, закочевряжился, ну теперь сам и расхлебывай, - с максимальной долей ехидного злорадства в голосе озадачил Александр сложностью бюрократической процедуры раздираемого двумя пороками одновременно Голомзина.
 - Как же мне быть-то? – наивно-искренне, так, как  не спрашивал наверное с самого детства, попросил у Кузнецова совета совсем растерявшийся дворник.
 - Ладно, помогу я тебе, отец, еще раз, а то смотреть на тебя противно, жалок ты больно. Пошлю-ка я к тебе ребят из своей группы, они у тебя здесь все чин-чинарем  оформят, запротоколируют и заберут твои трофеи к нам для официального разбирательства. Только группа моя сейчас твоими «подельщиками» вполотную занимается, так что раньше чем через неделю не жди, - неприминув зло пошутить,предоставил Александр дворнику еще один, последний шанс, побыстрее избавиться от «кровавых» свидетельств своих злодеяний.
 Однако жадность и настороженность закоренелого преступника взяли верх над проявленной им только что минутной слабостью.
 - Не знаю, как и благодарить-то вас, заступник вы мой просто. Пущай все так и будет, как вы сказали, все путем, по закону. – отложил  дворник на неопределенное время момент расставания с повышающимися в цене предметами коллекционного интереса, проклиная себя за излишнюю словохотливость: «Эх не надо было ниче говорить, стольки годов прожил спокойно, нихто не об чем не догадывался, а здеся, у... старый козел, словно дитя малое, проговорился, яки бес меня какой попутал...»
- Вот и ладно, на том и порешим. – в меру дружелюбно подвел итог затянувшимся переговорам товарищ Кузнецов и тотчас, как ни в чем не бывало, перешел к своему главному делу.
   - Я ж к тебе, Семеныч, не только для того пришел, чтоб биографию твою героическую послушать. Задание мое посложнее да поответственнее будет. Послали меня посмотреть, как в вашем дворе дозор получше усилить и западню похитрее устроить. Появились, понимаешь ли, проверенные сведения, только об этом ни гу-гу, что шпионо-диверсанты эти опять должны здесь объявиться. Так что ты меня сейчас должен будешь со всем твоим хозяйством хорошенько познакомить, особливо с местами, где спрятаться можно. Ты, кстати, не забыл-то, где наши посты расставлены? – поинтересовался Александр у Голомзина расположением противника,  предварительно поделившись с ним, как с коллегой, своей производственной тайной.
- Как забыть-то, коли я между ними замест живого телефона. Кажный час проведываю сначала одного, апосля другого. Вот через двадцать минут опять идтить надоть. Один здеся в подполе сидит, а другой в корпусе напротив, в третьем подъезде на леснице караулит, оттудова в окошко обе арки хорошо видать. Обещали еще третьего прислать, так это, наверное, вы и будете. – польщенный доверием, с заметным старанием доложил дворник товарищу начальнику все, что знал, явно довольный тем, что неприятная часть беседы осталась позади, и появлялась возможность выслужиться заново.
 - Верно скумекал, отец. Поздновато немного, но чего с тебя возьмешь, дворник ты пока еще...Ну, а теперь веди меня Сусанин по вверенной тебе народом территории.
- С чего начнем-то?
 - Да давай с твоего подъезда и начнем. В подвал, к моему товарищу я напоследок наведаюсь, так что полезли, друг Антип, на чердак, поищем хорошее местечко для наблюдательного пункта, если, конечно, ты дверь открыть сможешь.
 - Так у меня ж все ключи, за милую душу открою.
 - Тогда, чего ждем, потопали. – сказал Александр, и развернувшись вокруг левого плеча вышел из дворницкой не забыв прихватить оставленный в углу коморки на просушку зонт.
 Голомзин заставил себя ждать. Даже отойдя к началу лестничного марша, капитан обостренным долгими тренировками слухом смог уловить суетную возню в покинутой им коморке. Дворник перепрятывал свою добычу.
- Извиняйте, товарищ начальник, ключи проклятые за шифонер завалились, - соврал Антип, появляясь из своего логова со связкой ключей в руке, позвякивая ими для вящей убедительности.
- Это бывает, - миролюбиво принял дворницкое оправдание товарищ Кузнецов, возглавляя восхождение на чердак.
Голомзин молча последовал за капитаном. На последней лестничной площадке дворник обогнал приостановившегося начальника и, находу подбирая ключ, первым подошел к чердачной двери, закрытой навесным замком.
Дверь, сидящая на хорошо смазанных петлях, открылась легко и бесшумно. «Отходной путь для себя держит. Предусмотрительная сволочь.» - подумалось Орлову, когда он, слегка пригнувшись, входил в просторный, но запущенный и из-за плохой погоды полутемный чердак, сквозь достаточно чистые оконца которого на фоне свинцового цвета московского неба были видны верхушки деревьев.
- Да здесь роту автоматчиков разместить можно! - сказал он, лишь для того чтобы не молчать, а отвлеченным разговором продолжать поддерживать психику убийцы в расслабленном состоянии.
- Ваша правда, чердаки здесь знатные, хочь на квартиры дели, да людей заселяй. Я, к примеру, первый бы вселился, - заметил горько Семеныч с нескрываемой досадой на  очевидную непутевость городских властей, как и большинство его соотечественников, измученный квартирным вопросом.
- А ты за других-то не переживай, у нас в стране принцип-то какой - каждому по труду, верно ведь. Стало быть не долго ждать тебе осталось, одной ногой, можно сказать, в органы ты уже вступил, так что скоро получишь заслуженную площадь. – непозволительно прозрачно в подобной ситуации пошутил Орлов, подходя к чердачному окну и выглядывая из него в орошаемый редеющим уже дождем двор.
- Эх, кабы так...- вздохнул мечтательно Голомзин, в первый раз позволив губам сложиться в некое подобие улыбки. - Дальше-то чего глядеть будем, - спросил он безынициативно и вяло, словно голова его по-прежнему была полна квартирными грезами, приближаясь к рассматривающему двор Александру.
- Что посоветуешь, Антип, где лучше наблюдателя разместить? – вдруг совершенно безотчетно для себя заинтересовался мнением бывшего военного капитан.
- Я бы тута солдата поставил, - указывая на крайнее правое чердачное окно, оживился Голомзин, - отселя весь двор как на ладошке и обе арки хорошо видать. Ежели бы сюды одного человека с «максимом» посадить, так он бы с такой позиции мог больших делов натворить.
- Правильно мыслишь, отец, - скрепя сердце, вынужден был признать добротную выучку и сообразительность поправшего присягу и пошедшего своим путем унтер-офицера, - А как ты думаешь, Семеныч, могут эти вредители обратно тем же путем вернуться?
- Да, что они, рехнутые что ли. Я еще третьего дня Никодим Петровичу говорил, что за зря он товарища у хода держит. Даже у зверей самых малых и глупых нету таких нор, чтобы только один выход был. А энтот, который ко мне заходил, зверюга матерый, из самой царской контрразведки, уж он так просто в капкан не полезет. У него, я так кумекаю, не один, да и не два выхода про запас имеется, – вновь чрезвычайно трезво оценил ситуацию наблюдательный дворник.
- Как же он с тобой прокололся, коли опытный такой? – не удержался Александр, чтобы не узнать от первого лица, в чем крылась причина Колесовского промаха.
- Так не изменился он почти, хочь уже двадцать с гаком годов прошло. Постарел конечно, не без того, но все такой же, сволочь беляцкая, прямой и гордый. Сам в спецовку одет, а ходит так, будто до сих пор при золотых эполетах. – с ненавистью описал Голомзин своего давнего врага.
- А как же он тебя не признал? - по инерции продолжил допытываться капитан.
- Так они ж, энти охфицеры, на нас солдат всегда как на быдлу какую глядели, куда ж ему меня признать. Да жизня моя дворницкая тоже, чай, не сахар. Метешь этот проклятущий двор и в стужу лютую, и в жару, а они все гадют и гадют... Поизносился я здорово...- с самосожалением поведал Антип о трудностях почетной профессии.
- Слышь, Антип, дождик-то кажется закончился, - неожиданно сказал Орлов, давно прислушивавшийся к затихающей барабанной дроби дождевых капель.
- Мне, товарищ начальник, вот что очень любопытственно, где энта вражина все время ховался, что выглядит так, будто вчерась из санатории возвернулся, - спросил, не обращая внимания на метеорологическое наблюдение Кузнецова, дворник, сильно по-видимому раздраженный завидным физическим состоянием Павла Николаевича.
- Где он ховался, я не знаю, а выглядит хорошо наверное из-за того, что совесть его не мучит. –  вновь небезопасно для себя ответил Александр.
- В заграницах, небось, ряжку отъедал, - уверенно заключил Голомзин, не обращая внимания (или только делая вид) на странное замечание Кузнецова.         
- Я вот что думаю, Семеныч, не выйти ли нам на крышу, пока дождя нет. Кажется мне, что диверсанты могут сюда верхами заявиться, крыши-то здесь смежные, как я вижу. Надо бы изучить там все хорошенько, вдруг придется за ними по крышам бегать, – поделился товарищ начальник с дорником своей новой заботой, почесывая в затылке.
- А чего не выйтить, очень даже хорошо можно выйтить, ключик и от энтой дверцы у меня имеется, - с пионерской почти что готовностью согласился Антип на прогулку по мокрой крыше, вытаскивая из кармана дворницкого фартука большую связку ключей.
-Ну, тогда иди отворяй, - желая поторопить дворника, скомандовал Кузнецов, но понапрасну. Голомзина, похоже, не нужно было подгонять. Живо найдя требуемый ключ, он моментально открыл внутренний замок и сквозь небольшую дверцу споро выбрался на крышу. Орлов же, в свою очередь,  не торопясь оставил чердак только после того, как  убедился в том, что Антип находится на безопасном расстоянии.
Воздух был свеж и очень плотен. Было очевидно, что затишье кратковременное, и дождь вскоре хлынет с новой силой. Выйдя на крышу, Александр, не задерживаясь в дверях, спустился вниз к самому ее, ничем не огороженному краю и остановился у венчавшего козырек горизонтального водостока.
- Ну что, Семеныч, рад ты, что скоро новая жизнь для тебя начнется? – спросил Александр, резко обарачиваясь к своему противнику и чувствуя, что пора.
- Да покедова не знаю, чаму радоваться-то. – ответил дворник осматриваясь, но продолжая оставаться в безопасном месте.
- Как это чему? Ведь каждый божий день будешь за людьми охотиться, - с деланным удивлением спросил Орлов, начиная открыто провоцировать Голомзина.
- Охота - дело опасное, хороша она, когда добыча великая, а я слыхал, что у вас зарплата, не больно-то... – чуть присогнувшись и избегая смотреть собеседнику в глаза, сделал дворник по мокрой крыше два коротких, осторожных шага по направлению к капитану.
- Что тебе зарплата, Голомзин, ты же, мерзавец, столько золота награбил, что не на одну твою поганую жизнь хватит. – может быть и эффектно, но абсолютно неэффективно открыл свои давно уже полупрозрачные карты Александр.
- Вся беда моя в том и твоя энта беда теперича, ваша бродь, что много уж годов минуло, как сгинули червонцы-то мои. Шалава одна, чтоб ей ни дна ни покрышки, опоила меня сука каким-то зельем, да обокрала, как сосунка последнего.- приблизившись еще на два небольших шага, теперь уже с ножом в руке поделился, как в старые «добрые» времена, бывший унтер-офицер с офицером своей жизненной неудачей, ни на йоту не удивившись ужасному разоблачению.
 - Вот те на, прямо как в присказке: вор у вора украл. Так ты стало быть с тех пор и нищенствуешь, несчастненький... - презрительно усмехнувшись, «посочувствовал» дворнику Орлов, стараясь вывести соперника из психологического равновесия.
- Полыбься, полыбься напоследок, беляк недобитый. Чуял же я, нутром своим чуял, что знакомец мой не оставит меня в покое, а ты совсем не тот, за кого себя выдаешь. Да на дешевку купился, на ксиву липовую, да на имя комиссарское, – воспринимая своими изуродованными ушами, но не реагируя сердцем на словесную «обработку», сказал Голомзин, не очень сетуя на свою ошибку, потому что давно вычислил, что фальшивый нквдэшник был без оружия, делая очередной шаг навстречу ее быстрейшему и кардинальному исправлению.
- А что же ты меня не арестовываешь, в таком случае, чекист недоделанный? -  спросил капитан в последней и бесполезной уже попытке раздразнить убийцу, одновременно со словами перенося правую ногу вперед на линию стального навершья придерживаемого там в наклонном положении  английского зонтика, оставляя основную часть собственного веса покоится на расположенной сзади, присогнутой в колене, подобно пружине заряженной, левой ноге.
- Мне тебя арестовать не с руки будет, вашбродь, да не твоя энта печаль. Ты лучше побыстрей решай, сам прыгнешь или я помочь должон. – сделал убийца своей предполагаемой жертве щедрое предложение, позволяя  Кузнецову самостоятельно произвести выбор между самоубийством и самозакланием, более решительно продвигаясь вперед и вступая тем самым в роковую для обоих классовых врагов зону.
 Давно ожидавший этого момента капитан, не позволив Голомзину закончить шаг, произвел атаку «стрелой», «вонзив» кончик массивного Фултона в двухглавую мышцу держащей нож правой руки дворника. Нож выпал и почти бесшумно, санкоподобно, соскользнул в горизонтальный водосток на краю крыши. От боли, временно почти парализовавшей руку, Голомзин издал негромкий, злою своей волей приглушенный, полный ненависти стон и, присев на корточки, принялся здоровой рукой потирать травмированную плоть.
- Все, хана тебе, вашбродь, кажись, отфыхтовалися, - просипел он по-змеиному, чуть отойдя от болевого шока и, как в свой последний бой, не поднимаясь, из приседа, бросился на по-прежнему стоящего к нему в полоборота Александра,  до сих пор не поменявшего свое положение после удачного эспадронного выпада.
 Ловко изменив по ходу движения направление, стараясь на этот раз держаться в стороне от неожиданно представившего немалую угрозу зонтика, Антип моментально оказался за спиной неадекватно себя ведущего капитана. Где, воспользовавшись явным промедлением соперника, решился произвести  свой излюбленный, никогда его не подводивший захват, надежный (и практически, для плохо подготовленного физически человека, смертельный) двойной Нельсон, но, как только его руки, утратившие былую силу и скорость (одна из них ушибленная к тому же), начали проникать под руки Орлова, капитан, мгновенно блокировав предплечья дворника у себя подмышками до того, как они успели протиснуться вглубь и наверх, для того чтобы позволить кистям соединиться на его затылке в мертвый замок, сделал резкий и глубокий шаг вперед левой ногой, одновременно скручивая корпус вниз-вправо-назад.
Не сталкивающийся ранее ни на арене цирка, ни в реальных стычках с подобными маневрами, дворник сначала попытался, по привычке, бороться за равновесие измением стойки, но предательски скользкая крыша не позволила его ногам в яловых сапогам с металлическими набойками обрести на своей мокрой наклонной поверхности надежную опору.
Чувствуя, что спасти положение одними борцовскими навыками не удается, а инерция собственного тела несет его в пропасть, Антип, буквально следуя попытке утопающего спастись, хватаясь за соломинку, побробовал хоть как-нибудь зацепиться за одежду соперника. Однако, к его несчастью, долею секунды ранее капитан, отпустив руки обреченного убийцы, отскочил в сторону, и Голомзин в запоздалой и тщетной уже попытке ухватиться (чтобы хотя бы утащить вместе с собой) за перехитрившего его Орлова, с нечленораздельными проклятиями, обнимая вместо врага воздух,  рухнул с крыши на недавно подметенный им дворовый асфальт.
Александр, даже не полюбовавшись на рук своих трупотворение, подобрал, воспользовавшись носовым платком, дворницкий нож и, убрав его в один из вместительных внутренних карманов позаимствованного у Померенникова пиджака, быстро покинул крышу. Также в темпе энергичного латиноамериканского танца капитан пересек чердак, абсолютно не беспокоясь об уничтожении возможно оставшихся следов (он заранее позаботился о том, чтобы их было недостаточно для его идентификации), и бесшумно вышел из чердачной двери на лестничную площадку. На лестнице никого не было, и во всем подъезде царила безмятежно-сонная тишина.
Не забывая об осторожности, но тем не менее поспешая (приближалось время Голомзинских визитов к бдящим на своих постах чекистам), спустился Александр на первый этаж.
Несмотря на то, что основная,  теоретически единственная его цель была благополучно достигнута и, следуя здравому смыслу, нужно было бы побыстрее убираться с места успешной экзекуции преступника по добру по здорову, Орлов решил задержаться.
Не в первый раз сегодня нарушая все предписанные для подобной операции правила, не смог Александр позволить себе беспрепятственно скрыться, оставив чекистам на надругание и трогательно-нежные письма возлюбленных убитых душегубом Голомзиных офицеров, и, тем более, портретик невесты поручика Мильки Карташова, Колесовского друга.
«Это займет не больше минуты», - успокоив таким образом свою профессиональную совесть, вошел капитан в неожиданно трагической потерей своего нелюдимого жильца осиротевшую, не так давно оставленную им дворницкую.
Поиск сумочки однако затянулся. Подозрительно-предусмотрительный Голомзин и в последний час своего мерзкого существования, не отступив от главного правила всей своей жизни - «Никому нельзя верить», не вернул печальные трофеи на прежнее место. Даже ползание Орловым под кроватью по-пластунски не дало результатов – сумочки не было.
Но, когда для кого-нибудь другого наступило бы время впадать в отчаяние и прерывать затеянное, капитан вспомнил фразу, произнесенную дворником после выхода из своей каморки :»...ключи за шифонер завалились.» Александр вылез из под кровати и, не выпрямлясь в  полный рост, полез за платенной шкаф. Непроизвольный вздох облегчения, вскоре вырвавшийся из груди капитана, просигнализировал о том, что искомая, спрятанная в щели между стеной и шифонером вещь, найдена.
 - Руки на верх, гад! И повернулся ко мне лицом, быстро! – раздалось, истошным голосом выкрикнутое в спину еще не выбравшегося из-за шкафа со своей находкой Орлова, приказание.
Мало кому приходятся по душе подобные требования, тем более вместо приветствия, при первой встрече, произнесенное незнакомым человеком, да еще таким псевдогрозным и несерьезным, просто тявкающим голосом. Частично не понравилось оно и Александру, но только частично. Бесспорно, что не пришлось оно ему по вкусу своей нарочитой, но очевидно что трусоватой грубостью (Орлов считал, что и в подобной ситуации необходимо вести себя тактично), однако понравилось тем, что кроме сквозящей в голосе говорящего неуверенности, профессиональная некомпетентность его обладателя была проиллюстрированна неверно занятой им позицией по отношению к задерживаемому.
 Светло-коричневая сумочка из прекрасно выделанной кожи африканского страуса, маленьким солнышком вылетевшая неизвестно откуда, снесла сначала находившееся на ее пути оружие, затем на крошечный миг предстала перед глазами чекиста вместо ожидаемого им лица диверсанта, а в следующее мгновение ослепила его трудно переносимой болью.
 Следом же за ней в довершение всех неприятностей, обрушившихся на проводящего оперативное задержание незадачливого сотрудника органов, носок левой ноги капитана, развернувшегося по траектории движения своего снаряда, вонзился в область мочевого пузыря чекиста, чуть повыше места, которое на картинах с обнаженным телом художники неоклассицизма стыдливо прикрывали фигового размера листочком. После такого неэстэтичного и коварного, но очень эффективного, можно сказать даже - coup de grace, нквдэшник скошенным сорняком рухнул на пол.
 Осторожно переступив через падшего, скорченного в три погибели и болью, и не в меньшей степени обидой рыцаря со страхом и с упреком, запихивая запазуху выручившую его сумочку, капитан во второй уже раз сегодня вышел из явно обладающей человеконенавистническим feng shui каморки.
Во дворе, несмотря на возобновившийся дождь, было  уже не так тихо и спокойно, как во время «высотной дуэли» Орлова. Вокруг тела безвременно ушедшего (улетевшего) дворника, распростертого на дорожке ничком во всей своей мертвецкой беспомощности, за время второго, «камерного поединка» Александра, успела уже собраться приличная толпа граждан-зевак и других, более ответственных, не «зевающих» в рабочее время товарищей.
Не останавливаясь на выходе из подъезда, капитан более чем бодрым шагом  проследовал к издалека казавшейся спасительной арке, куда он вскоре полу-вошел, полу-вбежал с готовым к открытию зонтиком, а вслед ему из толпы, окружившей труп его жертвы кричали, начинающим колебаться от бега голосом,
- Стой! Стой, тебе говорят!
От улицы Варварки, представлявшейся беглецу рубежом, за которым воздаяния за его дворовые «проделки» окажутся чьй-то доброй волей отмененными, Александра отделяла всего лишь какая-то жалкая дюжина хороших шагов и...неожиданно появившийся на противоположном конце подворотни мужчина бульдожьего телосложения.
 Их встреча посреди арки была неизбежна, и Орлову оставалось только молиться о лучшем (чтобы некстати оказавшийся на его пути прохожий не проявил излишнего гражданского рвения), а готовиться к худшему.
И, оно, худшее, не заставило себя ждать. Встречный мужчина, заслышав все ближе и ближе приближающиеся крики с приказом немедленно остановиться, уверенным движением вытащил из-за пояса штанов именной  парабеллум и, направив его ствол в грудь живо сокращающему между ними дистанцию капитану, уверенно и спокойно, словно посоветовал, сказал,
- Остановились, гражданин, и предъявили документики.
-Капитан государственной безопасности Кузнецов, третий отдел первого управления НКВД. Приказываю немедленно убрать оружие! –  в меру агрессивно представился Орлов, продолжая сближаться с вооруженным прохожим, глядя при этом на наставленный на него пистолет и вспоминая наимудрейшее и такое же древнее, как мир, предупреждение: «Si vis pasem, para bellum».
Война, вернее бой местного значения, начался по команде запыхавшимся голосом данной вбежавшим под арку со стороны двора чекистом, находившимся до низвержения с небес тела своего будущего коллеги в засаде на лестнице третьего подъезда.
- Вали его, Кузьма!
       Кузьма же, впечатленный званием и принадлежностью субъекта, приказанного валить, к котрразведке, замешкался на то самое мгновение, во время которого перед ним раскрылся купол крупнобуржуазной защиты от небесной влаги, закрывая собой своего владельца.
- Кламп! - сказал зонтик, резко распахнутый Орловым, абсолютно не осознающим, какую технику в данный момент он применяет: combat avec parapluie du Savate или китайское san fa, но прекрасно ощущающим стремительно приближающуюся со стороны спины угрозу.
Несмотря на свое замешательство, Кузьма был матерым чекистом, относящямся к той категории правоохранителей, которые считают, что лучше иметь на руках мертвого подозреваемого, чем улизнувшего от них преступника, поэтому, придя в себя, он без задней мысли и малейшего намека на сожаление нажал на курок.
    - Чамп! – благодаря относительной замкнутости пространства ответил звучнее обычного парабеллум, выплюнув из своего 7,65 миллиметрового жерла в  самую середину темнозеленого, но кажущегося в подворотне черным зонтика  убийственную порцию свинца.
Трудно сказать, услышал ли Кузьма раздавшийся за произведенным им выстрелом вопль раненого человека и увидел ли он за упавшим к его ногам  зонтом свалившуюся на землю, как подкошенную, фигуру его товарища. Дело в том, что в тоже самое время он сам, теряя сознание, падал на землю от мощнейшего удара по шее, нанесенного ему неизвестно как очутившимся у него за спиной вслед за падением зонтика Орловым.
К несчастью же для поверженного наземь, того самого, посланного, как и говорил Голомзин, на помощь третьего чекиста произошло следующее: в момент открытия зонтика, Александр, удерживая его правой рукой перед собой, блокируя  тем самым противнику обзор, сделал, убирая свое тело с линии огня, шаг левой ногой вперед-влево. Затем, произведя без задержки еще два шага  (позволяя тем временем упасть прикрывавшей его »ширме»), правой - скрестно вперед, а левой – по-широкому полукругу влево-вперед, оказался за спиной уже нажавшего на курок Кузьмы, нанося тому, пользуясь инерцией своего центростремительного движения, хлыстообразный удар обратной стороной ребра ладони по шее, в область сонной артерии.
Товарищу стрелявшего чекиста досталось хуже. Нарушив инструкцию, категорически запрещающую располагаться на предполагаемой линии дружественного огня, он поплатился несмертельным, но неприятным ранением в правую, верхнюю часть тела.
- Живите, если не стыдно... – сказал негромко капитан,  ни к кому конкретно не обращаясь, осматривая тела раненых им, находящихся в бессознательном состоянии оперативников, и оценивая урон понесенный нападающей стороной.
- Даст Бог, быстро оправитесь, впрочем, есть ли Ему до вас, нехристей, дело...- не закончил он фразу, похоже удовлетворенный произведенным осмотром (незамедлительная помощь ни одному из пострадавших не требовалась), подобрал уже дважды за неполный час выручивший его и тоже «раненый» Fulton и, раскрыв его, вышел на улицу под припустивший уже во всю силу дождь, который смоет все следы.
На улице Александр повернул в обратную сторону той, с которой пришел. Ему необходимо было походить, подвигаться. И не только для того чтобы попетлять, по-заячьи сбивая след, но и для восстановления  своего внутреннего покоя. В голове капитана вновь роились мысли, уже неоднократно подрывавшие его с таким трудом воспитанную уверенность в себе и в правоте своего дела.
Если бы вся его вылазка ограничилась только казнью одного Голомзина, у него не было никакого повода для глубоких рефлексий: справедливость восторжествовала – преступника постигла заслуженная кара, но помимо этого капитану снова пришлось вступить в конфронтацию со своими соплеменниками (как ни крути, а выполнявшими свой долг), по отношению к которым он, по чьей-то злой воле, находился сейчас во вражеском стане, и его в связи с этим можно и должно было травить и уничтожать, как бешенного пса.
Последнее время, правда, полагаясь на экклезиастову мудрость своего старшего друга, для которого не было ни плохих, ни хороших наций или государств, а были лишь люди, их представляющие и вольные в выборе, какими им быть, Орлов заставлял себя меньше думать о причинах злобы, захлестнувшей его Родину, но удавалось ему это не всегда. Вот и сегодня ему пришлось пройти не один километр, изрядно при этом промокнув, прежде чем приутихла в его душе жалость к покалеченным им чекистам и раздражение от того, что не мало еще найдется на Руси людей, готовых за усиленный паек и кровавого цвета корочку, выполнять их омерзительную работу.
На обратном пути в аппартаменты Владимира Анатольевича, капитан избавился от большей части своих трофеев. Утопил в Яузе сумочку, освобожденную от писем и утяжеленную осколком кирпича. Чуть подальше по течению, в месте впадения притока в главную реку столицы, уронил в его темные воды дворницкий нож. Напоследок и с явным сожалением, Орлов расстался с зонтиком, который он «погреб» в Москва-реке, отдав ему, как боевому товарищу, все возможные в его положении воинские почести: вместо венка на воду, недолго перед этим прокружив в мокром воздухе возлег  засушенный лепесток незабудки, чудом сохранившийся в одном из писем; салют был заменен барабанной дробью, исполненной Орловым на мостовой баллюстраде, а гимном прозвучало напутственное слово: Спасибо тебе за службу, бессловесный мой товарищ. Спи спокойно, и пусть тина и ил речные будут тебе мягче пуха лебяжьего.»
Покончив таким образом с остатками улик (кроме писем, разумеется, о которых никто кроме канувшего в «бездну» дворника не знал), связывающих его с чрезвычайными событиями, свидетелем и непосредственным участником каковых он являлся, происшедшими во дворе дома № 9 что по улице Варварке и, сделав немалый крюк по городу, насквозь мокрый и страшно голодный капитан РОВС, Александр Орлов, вернулся на явочную квартиру.

Параллельно во времени и почти что параллельно картографически по местонахождению, однако в диаметрально противоположном по происшедшим с ним перепитиям в биомеханическом и эмоциональном аспекте развивались события с участием старшего друга и наставника Александра, Колесова Павла Николаевича.
Практически всегда перед посещением этого дома полковник, не взирая на всю свою бывалость, ощущал себя (чего страшно стыдился) робким гимназистом, идущим на экзамен к профессору, который знал не только, что выучил, а что нет, тестируемый им ученик, но также, в общих чертах, мог предсказать ожидающее того будущее.
 Сегодня же, - мало того что хотелось, - войти в нужную квартиру было необходимо. Но до самого последнего шага, пока носок какой-то ноги не коснулся дверного косяка, Колесова подмывало плюнуть на книгу, на шпионский зуд барона, на Гиммлера с Гитлером вместе взятых, развернуться и уйти от дверей странного жилища, прозванного особо избранными его посетителями «Purgatorium», не солоно хлебавши.
Возможно полковник так и поступил бы, успей он постоять у двери подольше и поразмышлять как следует, но Фортуна, заговорившая хорошо ему знакомым голосом хозяина квартиры, приняла решение за него.
- Заходи, Павлуша! Заходи, нечего на пороге околачиваться.
Полковник, не дожидаясь повторного приглашения, зная, что таковое не последует, вошел в по обыкновению этого дома незатворенную дверь. После рутинных процедур, проделанных им в окутанной лампадным полумраком и фимиамным дымком, струящимся из пасти бронзового shizi  прихожей, где по обе стороны двери бдили грозные храмовые стражники wei tuo трехметрового роста, Павел Николаевич, набрав в грудь побольше уже не свежего воздуха, сделал несколько шагов вперед льющимся ему на встречу печальным звукам струнного инструмента и оказался в гостиной.
В обширной, дореволюционного метража зале, также как и прихожая, освещенной неровным, постоянно колеблющимся и отражаемым бессчетным количеством разнообразнейших зеркал сиянием всевозможных лампад и светильников, наполненной запахами тропических благовоний, размещалось достойное по размеру и содержанию областного музея религии и атеизма собрание numina многих культов, верований и всевозможных конфессий.
Посреди всего этого буйства духовного «опия» на lo han chuang (монашеской лежанке), скрестив ноги, в просторной льняной робе сидел, казалось не принадлежавший ни к какому определенно времени и месту (тем более к нынешнему) хозяин коллекции (за глаза называемый гуру) и энергичными движениями пальцев правой руки ударял по струнам guqin.  Рядом с ним, на специальной подставке, дымилась трубка похожая на опиумную, а над его головой, слегка колыхаясь под воздействием свободно бродившего по квартире фимиама на слабо различимых струнах висела тибетская танка с изображением мандалы Ваджрадхату.
- Здравствуйте! – автоматически поприветствовал музыканта Колесов, забыв на мгновение, что тот, по его заявлению, давно предпочитает «духовные приветствия» вместо бессмысленного сотрясания воздуха пустопорожними пожеланиями.
- Я знаю, Аnikitos, что ты желаешь мне здоровья и всякого другого человеческого добра, мог бы об этом и не говорить, а то подумаю, что тебе от меня чего-нибудь надо…,- сказал махасидха таким же печальным, как и звуки издаваемые его инструментом, голосом и махнув рукой в сторону громоздкого самшитого кресла, заваленного разноцветными шелковыми подушками, которое гость тотчас же оккупировал ответил на приветствие.
- Salve!
- Привычка-с, – зачем-то со словоерсничал, устраиваясь покомфортнее, полковник, внутренне покорежась, представляя себе, как будет требовать тибетскую рукопись обратно.       
- А, как вы узнали, что это я пришел, ведь мы уже несколько лет не виделись, и никто не знает, что я в Москве, то есть почти никто... - спросил он, оставляя трудное дело напоследок и решая вместо этого сразу же разрешить загадку, загаданную ему практически на пороге дома.
- Ну, как же, очередная и величайшая началась сегодня повесть о прении живота со смертью, а Аника-воин на печи лежит, да быть того не может. – ответил музыкант, откладывая в сторону инструмент и протягивая руку к глиняному сосуду, вылепленному в форме тыквы-горлянки.
- Я не совсем понял, о чем вы говорите, - скромно признался Колесов, на самом деле вообще ничего не понимая.
- Война началась, мой друг, - пояснил, похоже любящий озадачивать гостей собеседник полковника.
- Какая война, с кем? Я ничего не слышал. – спросил безмерно удивленный Павел Николаевич.
- Конечно, это вполне в их стиле, до последнего момента играть в молчанку. Вечно думают, что самые умные, и общая беда их не коснется, обойдет стороной. – вновь загадочно ответил музыкант и позволил себе сделать несколько глотков из терракотовой емкости.
- И все-таки я не…, - начал было Колесов в третий раз повторять свой вопрос, но его тревожное любопытство было удовлетворено исчерпывающим ответом.
- Сегодня ночью, первого сентября 1939 года в 4.45 по среднеевропейскому времени войска германского вермахта пересекли границу Речи Посполитой Второй, положив тем самым начало самой, возможно, страшной войне в истории человечества.
- Но почему об этом ничего не сообщают по радио? -  вырвалось у полковника.
- Да потому что они договорились разодрать Польшу общими усилиями. – последовало простое разъяснение.
- А может им это сойдет с рук? - предположил гость, сам не веря в подобное развитие событий.
- Не сойдет! Англичанам давно уже поперек горла как и немецкие колониальные притязания, так и коммунистические призывы к пролетариям всем стран к уничтожению частной собственности. – отверг колесовскую идею хорошо информированный хозяин квартиры.
- А вы абсолютно уверены, что это действительно произошло? Может это еще не война, а какие-нибудь маневры или нечто похожее, – заколебался гость, но лучше бы он этого не делал, потому что вместо нормального ответа услышал...
- С каких-то пор, Павлуша, ты стал сомневаться в моих информантах? Что-то не припомню я ни одного случая, когда сказанное мной не подтверждалось жизнью и тем, что вы любите называть реальными фактами. Насчет же начала войны, можешь не сомневаться, ведь вестник ее, бог- посланник - Ermhz, уже пролетел над миром, и вскоре вступит она и на нашу землю.
- С кем же тогда война, если коммунисты с национал-социалистами вместе старушку Европу потрошить начали? – для очистки совести спросил Павел Николаевич, ожидая, что предвидение гуру совпадет с его собственными умозаключениями.
- Сам знаешь с кем, нечего Иванушку-дурачка из себя разыгрывать. Располагайся лучше поудобнее на своем табурете, и давай-ка я тебя по эфемериям выгуляю, а то уж больно ты заземлился за те три года, что мы с тобой не виделись, хоть прямо сейчас вместо громоотвода используй. Смотреть на тебя больно, право слово. – с искренней заботой, как сестра милосердия к тяжело больному, обратился хозяин дома к своему гостю, меняя тыкву-горлянку на трубку.
- Не вредит ли это вашему здоровью? - с не меньшей искренностью, словно вчера узнавшая на лекции институтка, что капля никотина убивает лошадь, поинтересовался Колесов у гуру, пытаясь, как обычно, максимально оттянуть предложенную тем «прогулку».
- Чтоб здоровью не вредить, лучше вовсе бы не жить, – срифмовал по-детски курильщик и, также как ребенок, звонко и наивно рассмеялся, радуясь своей собственной шутке.
Полковник тоже хотел подхихикнуть для приличия, но у него не получилось, потому что нутро его, настраиваясь на предстоящее над ним измывательство, начисто утратило чувство юмора.
- Вы все шутите...- с укоризной домработницы, обиженной на постоянные подтрунивания барина, побормотал Павел Николаевич.
- Напротив, друг мой, совсем не шучу, а пробую уместить все учение царевича Сиддхарты всего в несколько фраз, это – была первая. – серьезно ответил гуру, выпуская изо рта один за другим похожие на бублики колечки дыма.
Не находя других способов затягивания беседы, Колесов решился пойти ва-банк.
- Я собственно пришел...
- Знаю я, за чем ты пожаловал, за книжицей, и не просто отобрать у меня, старого, ее хочешь, но и попортить намериваешься, - перебил его сердито курильщик, - И, заметь, ты уже не первый, кто заявляется за тибетскими письменами.
- Как? Это невозможно! Никто кроме меня не знал и даже не мог предположить, что книга у вас! – ошарашенно проговорил полковник, пропуская мимо ушей первую часть фразы.
- Ты уверен?
- Абсолютно!
- А твои товарищи, с которыми ты нашел библиотеку, не могли ли они догадаться каким-нибудь образом?
- Исключено. Несмотря на то, что доверяю им, как самому себе, я не то чтобы не сказал, даже не намекнул, на возможное место хранения манускрипта. Кроме того мы дали клятву никогда и никому не рассказывать о нашей находке.
- А может быть тебя кто-нибудь выследил?
После такого вопроса для полковника наступило время серьезно задуматься, и ответил он на него предельно честно, постаравшись предварительно восстановить в памяти до мельчайших подробностей события студеного декабрьского вечера 1917 года.
 - Затрудняюсь отрицать подобную возможность на сто процентов, но хочу надеяться, что это маловероятно. Я, как сейчас, помню, что по дороге к вам постарался принять все необходимые меры предосторожности... Хотя, учитывая мое состояние: крайнее  физическое переутомление и истощение с одной стороны, и непривычную для меня чрезвычайную душевную экзальтированность с другой, можно допустить, что я не заметил «хвост»..., но только в том случае, если слежка велась очень профессионально.
- Всегда меня радовала и удивляла твоя откровенность, Павлуша. Никогда ты не пытаешься выгородить себя и переложить вину на кого-нибудь другого. Порой твоя честность идет вразрез с главной заботой всего живого – инстинктом самосохранения. – сделал неожиданный вывод гуру после чистосердечного признания полковника.
- Если бы я вас не знал, я бы имел хороший повод обидеться на ваше сравнение полковника русской армии с нашими братьями меньшими, однако, учитывая давнишнее наше знакомство, я лишь, не в перый раз повторясь, напомню вам, что нет и не должно быть ничего удивительного в моей откровенности, абсолютно естественной для каждого дворянина и офицера, выполняющего свой священный долг  служения Отечеству. – высокопарно по смыслу и слогу, но от чистого сердца заявил Павел Николаевич.
- Пора, мой друг, пора. – заторопился вдруг куда-то хозяин квартиры после торжественной тирады гостя, откладывая на время трубку и снова пригубляя из глиняного кувшина.
- Так кто же приходил за книгой? Что это за люди? И как все-таки они узнали, что манускрипт у вас? Даже если допустить, что меня кто-то выследил, как они могли догадаться о существовании рукописи? Ведь никто, мне так кажется, и предполагать не должен был о ее существовании. Я, к тому же, принес ее к вам под полой шинели тщательно обернутой в плотную суконную ветошь. – разразился полковник каскадом вопросов, делая вид что не расслышал странный призыв гуру.
- Ну, что с тобой, неугомонным, поделаешь. Не успокоишься ведь, пока правды не добьешься. Так и быть, слушай. – уступил настойчивости полковника его собеседник.
- Каким точно образом просочилась информация о твоей находке, я, Павлуша, пока тебе не скажу, пока, но поведаю для начала о явлении ходоков из 13 отдела НКВД. Около двух лет назад, за несколько месяцев до мартовского Anschluss Австрии, зашли ко мне, по-дружески, двое сотрудников «чеки», один - мой давний знакомый, господин-товарищ Смирнитский, ты по-моему  встречал его у меня дома и не раз, второй – узколобое существо с гипертрофированно-развитыми мускулами, прихваченное, наверное, первым товарищем в качестве демонстрации potenza их учреждения. Пришли они предварительно, самым цивилизованным образом, обусловившись о встрече по телефону и притащили с собой целую кучу всяких деликатесов, давая понять тем самым, что ведомство их не единой идеей живет и кормится.
Крепкий товарищ был отправлен Смирнитским на кухню, сооружать что-то из принесенных продуктов, а мы с Леонидом Аркадиевичем погрузились в презанимательнейшую беседу. После положенных, хорошим тоном, воспоминаний о былом, товарищ чекист вдруг неожиданно спросил, что мне известно о месте хранения Копья Судьбы...
- Это копье Лонгина, что ли? - перебил рассказчика безмерно удивленный полковник. – И что же вы ответили на этот вопрос?
- Именно, – подтвердил гуру и, нискольно не смущенный неожиданной помехой, продолжил. – Естественно, что на этот вопрос мне пришлось ответить то, что знают все. Наконечник копья Гая Кассия находится в столице Австрии Вене, в бывшей резиденции Габсбургов дворце Хофбург, нынче музее.
Услышав от меня общеизвестное, Смирнитский, не скрывая своего разочарования решил  поделиться со мной своими сомнениями по-поводу этой версии местонахождения копья. Внимательно выслушав его бредовые теории, расчитанные только на то, чтобы разговорить меня, я позволил себе полюбопытствовать, чем вдруг вызван такой интерес к копью. Он признался (то есть сделал вид), что руководство давно уже требует от их спецотдела немедленного розыска и изоляции всех известных святынь мировых религий, по-прежнему, якобы, отвлекающих сердца многих представителей мирового пролетариата от объединения под материалистическим знаменем Ленина-Сталина. Поэтому он, ввиду сложности поставленной задачи, уполномочен своим начальством предложить мне (учитывая нашу старую «дружбу») стать внештатным сотрудником НКВД и помогать им в их благородном деле.
- Как же вы отреагировали на такое откровенное признание и столь заманчивое предложение? - вновь  поторопился с вопросом Колесов, раньше времени начиная улыбаться в предвкушении достойного продолжения.
- Плохо я отреагировал. – не так, как хотелось бы слушателю, начал свой ответ гуру. – Сказал я, чтобы забирали они свой чекистский харч и проваливали отсюда к чертовой бабушке, пока она сама за ними не прилетела.
- Провалили? – широко осклабясь от удовольствия, спросил Павел Николаевич.
- Еще как! Но сначала, очень расстроенный моим нежеланием сотрудничать, Леонид Аркадиевич, чтобы не возвращаться к своим хозяевам с пустыми руками предприняв последнюю попытку хоть что-нибудь выведать, спросил не завалялось ли у меня каких-нибудь священных тибетских рукописей, которые, как он слышал, мы с Георгием Ивановичем привезли из Тибета. На такую наглость мне пришлось отвечать по-другому, не успел я сделать... ну, ты знаешь что, как Смирнитского с компаньоном и дух простыл. – тоже с улыбкой, но боддисатвовской, сказал хозяин дома.
- Мне думается и я надеюсь, что предметом их интереса не могла являться принесенный мной манускрипт. – с явным облегчением вздохнул полковник.
- Вероятно, что ты прав. – не стал гуру оспаривать предположение гостя.
- А с копьем, это была проверка, или они действительно начали охоту за западнохристианской атрибутикой? - вернулся к визиту чекистов Павел Николаевич.
- И то и другое. Вернее будет сказать, что охота никогда не прекращалась. Тебе, как я помню, тоже пришлось принять участие в нечто подобном.
- Было дело... и оно, вы не поверете, продолжается, - подтвердил полковник.
- Каким образом, если не секрет? – ненастойчиво полюбопытствовл собеседник.
- Какие могут быть от вас секреты, расскажу с удовольствием, но сначала....
- Ты хочешь услышать ответы на свои вопросы, не правда ли? – снова проявил свой дар «прочтения» чужих мыслей хозяин дома.
- Жажду! - признался гость без стеснения. - И первый мой вопрос опять о копье, зачем оно совдепам, да и Адольфу, по большому счету, тоже? Ведь насколько я помню, обладание священным копьем Оттона 3 позволит его владельцу стать предводителем Германии, а Гитлер стал рейхсканцлером, то есть практически главой немецкого государства, еще за пять лет до присоединения Австрии, не обладая в то время сомнительной (даже археологической) ценности железякой.
- С Адольфиком, дорогой Аникушка, все просто. Забитенький с детства мальчик уверовал в сказки, которыми полнится земля германская, и возмечтал заиметь священные предметы, которые помогут ему стать властелином мира, чтобы показать своим обидчикам, где проживает кузькина мать, запомни, кстати, это имя, ты его еще услышишь сегодня. – отвлекся на секунду гуру от вольного изложения биографии Шикльгрубера.
- Какое имя? – спросил полковник в полнейшем недоумении.
- Ты правильно заметил, что практически для Гитлера овладение, - продолжил рассказчик так, словно не прерывался, -  только одним наконечником ничего не давало – Германия и так распласталась перед ним, как никогда ранее и ни перед кем другим, но  3 рейх по его планам - это не одни лишь немецкие земли, а многие и многие другие тоже. А это означает, что для достижения главной цели -  carpe mundum - под пару копью требуется чаша Грааля.
- Но это же средневековый бред?! Неужели в двадцатом веке можно руководить государством и делать мировую политику, веря в сказки ....братьев Гримм, - тяжело вздохнул Павел Николаевич, прекрасно понимая, что вопрос его чисто риторический.
-  Бред не бред, а вокруг этого куска железа давно суета идет. Все человекам неймется, все идолопоклонничеством занимаются. Хоть и сказано в писании «не сотвори себе кумира», непременно хочется людям перед собой какую-нибудь «материю» водрузить, чтобы было приятнее лбы себе в поклонах разбивать. Да, давно ли ты сам, Павлуша, по высочайшему повелению лазал на четвереньках под Кремлевскими стенами в поисках «священных письмен». – напомнил гуру об экспедиции Манолли.
«По высочайшему повелению их сиятельств - давно, а вот по нижайшему приказу канарисовского протеже -  совсем недавно», - подумал Колесов, а вслух напомнил о первой части своего вопроса.
- Предположим, что с Фюрером все ясно, а большевикам-то на кой ляд сдалась эта железка? – используя, как ему показалось подходящую теме фразеологию нижних чинов спросил полковник.
- Все дело в том, что Коба, несмотря на свою известную прагматичность и показной материализм, на самом деле достаточно суеверный человек. Особенно это проявляется в нем в редкие минуты растерянности и потери физического контроля над ситуацией. – пояснил «провидец».
- Неудивительно. Вполне даже нормально для выросшего в горном захолустье недоучки семинариста-террориста. – вкратце резюмировал полковник истоки мистицизма главы СССР.
- Безусловно, что плохая образованность сама по себе является питательной средой для развития всевозможных суеверей, но в жизни Иосифа был случай, когда предсказанное ему событие сбылось один к одному, и с того дня, невзирая на впоследствии проповедываемый им и его соратниками материализм, он вынужден был смириться с тем, что перед многими проявлениям метафизики любой, даже облеченный великой властью человек бессилен.
- И что же, любопытно узнать, послужило толчком к развитию сталинского фатализма? – неприминул Павел Николаевич заинтересоваться подробностями.
Гуру, ожидавший подобного проявления интереса со стороны гостя, изложил вкратце Колесову следующую историю.
- Когда Сосо было шесть лет, он попал под фаэтон. Мальчика с серьезными повреждениями левой руки отвезли в больницу. Возвращаясь оттуда домой, они с матерью повстречали старую, известную во всем Гори гадалку Щирку, к которой Кеке Джугашвили, перепуганная болезнями и злоключениями своего сына, поспешила обратиться с просьбой предсказать будущее Сосо. Цыганка начала с того, что, даже не взглянув на ладонь мальчугана, сказала матери, что сын ее - большим хозяином будет. По ладони  же она прочла, что жизнь его ожидает долгая  и не простая, в которой будет у него много недругов, особенно надо опасаться людей со стеклышками в глазах, но до этого, еще мальцом ему снова суждено под коляску попасть  и ножки покалечить... Дальше мать слушать отказалась и прогнала старуху, не дав ей положенный бакшиш, на что гадалка, видимо обидевшись, прокричала им  вдогонку «Все равно отравят твоего  Залбазана криворукенького...».
- На мой взгляд, ничего особенного сказано не было, обычная цыганская смесь из плохого и хорошего. Женщина же, только что пережившая шок от происшедшего с сыном, услышав о новых предрекаемых ребенку несчастьях, не выдержала, прервала гадалку слишком рано, так и не дождавшись второй и главной части предсказания. Не заплатив ей, к тому же  она оскорбила Щирку, чем и была вызвана последняя, недобрая фраза старухи – «по-научному» проанализировал прослушанную информацию полковник.
- Твоя формулировка техники прочтения судьбы вполне адекватно характеризует большинство гаданий, но в случае с Сосо практически все предсказанное оказалось правдой. Меньше чем через пять лет он вновь угодил под фаэтон и сильно изувечил ноги. Как он потом признавался одному своему другу по Тифлиской духовной семинарии,  за мгновение до наезда на него экипажа, перед его глазами появился беззубый образ цыганки. Старуха прошамкала ему какое-то невнятное предостережение, из которого он сам разобрал только ее первую часть: «последний раз телом страдаешь, милок», а вторую, семь лет спустя, ему удалось восстановить с помощью единственного своего, на то время, доверительного лица... – поведал хозяин квартиры очередной малоизвестный эпизод из личной жизни «Отца всех народов».
- Давайте закончим о частной жизни этого... субъекта. – попросил неожиданно Колесов, до сих пор болезненно воспринимающий тот факт, что Российской Империей правит полуграмотный деспот, сын сапожника и прачки. – Оветьте мне, только покороче и попроще, пожалуйста, зачем ему конкретно, понадобились: копье, тибетские книжки и вся прочая эзотерическая дребедень.
- Хорошо. Отвечу, как ты просишь, без излишних реминисценций, но имей в виду, что все мною сказанное – лишь моя, персональная, точка зрения. Наконечник необходим был Сталину (нужен он впрочем и теперь) для того, чтобы иметь возможность во время нового передела границ восточноевропейских государств выторговать что-нибудь за него у своего буйнопомешанного на фетишах германского коллеги-диктатора.
- Вполне естественная для такого искушенного интригана мысль. – оценил полковник замысел предсовнаркома шантажировать фюрера куском железа. – Что же он так промахнулся, заранее не послав своих клевретов выкрасть копье из музея или подменить его? Впрочем, сейчас уже бессмысленно об этом говорить. Копье Судьбы у Шикльгрубера, и Кобе остается только уповать на то, что Адольф не доберется до заветной Чаши.
- Ты не совсем прав в этом случае. У Иосифа Ужасного, как и у любого политика маккиавелевского типа, есть в запасе немало спосособов подпортить праздник своему contrepartie. Можно, к примеру, расстроить фюрера тем, что донести до его ушей противоречащие друг другу вести о том, что настоящий наконечник копья находится в Ватикане или в Кракове или, что занятнее всего, на территории Советского Союза в алтарной сокровищнице Эчмиадзинского храма в Армении.
- В Армении, каким образом? С ковчега вместо якоря сбросили,  что ли? -  предположил полковник полным сарказма голосом.
- Откуда сбросили я не знаю, но то что какой-то наконечник там хранится об этом мне доподлинно известно. – уточнил гуру.
- Ладно, будет о холодном оружии. – утомленным голосом сказал Павел Николаевич, решая не вдаваться в подробности о действительном месте пребывания начинающего множится подобно амебе наконечнике. - Расскажите мне, пожалуйста, о других реликвиях, а самое главное, объясните и подоходчивее по-возможности, как вы догадались, что целью моего визита является манускрипт. – наконец-то отважился полковник на самый главный вопрос.
- Элементарно, Павлуша! Так, мне помнится, говорил самый знаменитый «дедуктор» из англичан, обращаясь к своему менее сообразительному кнехту Санчо Панса из медиков. Элементарно! Слушай внимательно, и ты сам увидишь, что два твоих вопроса на деле оказываются одним, и именно благодаря этому вычислить причину твоего появления для меня не составило большого труда. – предварив таким образом свое пояснение, хозяин дома снова смочил горло неизвестной гостю жидкостью из глиняного кувшина и приступил к изложению существа дела.
- Еще с начала тридцатых годов Тулльцы, так я называю членов общества Тулле, пустились (на крупповские деньги, заметь) во все тяжкие в поисках всех им известных предметов, в которых по преданиям были сосредоточены мистические силы. Это и упомянутые нами неоднократно сегодня - копье и чаша, и неупомянутые - мечи Тамерлана и Эксакалибур Артура, плащаница Туринская, зуб Будды, Соломонова печать и, конечно же, книги  - Египетские книги живых и мертвых...
- Не надо больше, я все равно не запомню, – взмолился жалостно Павел Николаевич.
- Извини, увлекся. Вынужден только добавить, что принесенная тобой рукопись, тоже попала в их реестр. Итак, экспедиции тулльцев разъехались и разлетелись по всем сторонам света. Некоторые из их участников действительно верили в чудодейственность реликвий и книг, другие хоть и сомневались, но в тайне надеялись на что-то необычное, третьи же использовали поездки с более прагматичной, но не менее увлекательной целью - посмотреть мир и сделать это на средства общества. К последней категории исследователей загадочного относился мой давний приятель (еще по Гельдейбергу) и собутыльник, ужасный циник, но добрейшая душа и еще более светлейшая голова граф Гюнтер фон Дюррхов, который и посвятил меня в грандиозные проекты по поиску Атлантиды и ее обитателей, разрабатываемые в его обществе для возрождения духа Нибелунгов на затурканной ее соседями, после Версальского соглашения, родине.
- Ну, а какое это имеет отношение к моему приходу? -  вклинился в небольшую паузу полковник, недвусмысленно предлагая рассказчику сократить общую часть.
- Прямое, друг мой нетерпеливый. – нисколько не смутившись, ответил московский оракул, слегка смещаясь к краю китайского дивана. – Сегодня для Гитлера, этого арийского сыны Иблиса, наступил день, которого он так давно ждал, но к которому еще окончательно не готов. Закончилась пора парадномаршевых аншлюсов и и таких же победных освобождений. Война началась нешуточная, придется не только нести потери, что абсолютно естестественно, но и принимать важнейшие и не простые решения. Вот здесь-то и зарыта самая страшная для Фюрера собака. Не привыкший, вернее приученный своими лизоблюдами не считаться ни с чьим мнением, что роднит его с местным высоковскарабковшимся горцем, а полагаться исключительно на свою «сверхинтуицию», Адольф должен будет в ближайшее время определиться в конце концов, с кем и когда ему воевать, а с кем постараться подружиться.
- По-моему, он и так этим занимается все последние годы. – вновь перебил хозяина квартиры не любящий долго молчать Колесов.
- Верно. Однако сейчас, с наступлением войны, время на его шахматных часах побежит быстрее: не ровен час – цейтнот, несколько поспешных, неверных ходов -  и флажок со свастикой рухнет с купола рейхсканцелярии. – шахматной ремаркой отвлекся на замечание беспокойного слушателя рассказчик.
- Все это интересно конечно, но до сих пор не улавливаю связи с манускриптом. – продолжил подгонять гуру полковник.
- Связь проста и очевидна. Гитлеру, мучимому непониманием того, что вещает ему его daimon, как воздух необходим посредник для общения с ним, своеобразный медиум, которой должен взять на себя функцию перевода и трактовки указаний высших сфер. Людям, как известно, он доверяет мало, особенно в вопросах, связанных с мистикой и эзотерикой. На привилегированном положении находятся только тибетцы из секты Агарти, вот по их-то наущению (это известно мне со слов графа фон Дюррхов) и возжелал Адольф заиметь Си-цзанский манускрипт, чтобы максимально исключить ошибки в единоличном своем принятии  судьбоносных для мира решений.
- С этим я согласен и даже, волею случая (есть, наверное, какие-то высшие силы), знаком с непосредственным исполнителем фюрерского заказа. – частично признался в знакомстве с Владимиром Анатольевичем Померенниковым Павел Николаевич, почувствовав, что развязка долгой и нудной истории приближается.
- Вот и прекрасно! Следовательно и объяснять тебе нет нужды, для чего всего лишь несколько месяцев назад в группу нашего общего знакомого Стеллецкого был зачислен новый археолог, якобы приехавший на стажировку в столицу из Архангельска и любящий в свободное время украдкой почитывать стихи Шиллера или Гейне в оригинале. Стеллецкий, знающий чуть ли не всех археологов страны в лицо (кстати, фамилия, под которой был внедрен «поисковик», действительно значится в научных «святцах»),  хотел было сначала донести куда следует, но вспомнив на кого работает, передумал и не пожалел впоследствии. Новичок оказался с головой и очень старательным. – в свою очередь поразил гуру своего гостя неожиданным заявлением.
- Значит Стеллецкий с самого начала знал...
- Именно. С самого что ни на есть начала мы с Гнатом, сопоставив одно с другим, догадались, откуда и зачем протянулось очередное щупальце к Иоанновой библиотеке, а точнее к священному наследию Годанова семейства.
- Ну хорошо, убедили. Предположим, что вы знали, что по заказу Гитлера ведутся интенсивные поиски книги, но каким образом еще до того как я постучался в вашу дверь, вы определили, что это я пришел. Я ведь даже подумывал...
- Не развернуться ли тебе и не уйти...- не отказал себе в удовольствии провидец еще раз шокировать гостя своим талантом.
Нельзя сказать, что после услышанного Колесов застыл в позе городничего, но что-то общее в выражение его лица с физиономией литературно-классического персонажа прослеживалось очевидно.
- Эх ты, а еще лазутчик! Так и быть, Павлуша, открою свой секрет, чтобы не мучал ты себя понапрасну, а то не дай Бог, перетрудишь головушку. Сюда лучше подойди и посмотри на этот экранчик. – без насмешки сказал оракул, приглашая гостя присесть на свою лежанку.
То, что полковник увидел, заняв предложенное ему место на хозяйском лежбище, с одной стороны, сняло тяжелый камень сомнения с его привыкшего к рациональной оценке бытия сознания, а с другой - разочаровало. На  так называемом «экране», оказавшимся обычным, но старой австрийской работы восьмиугольном зеркале, закрепленном на изменяющем, по желанию, угол наклона штативе, Колесов увидел отражение входной двери необычной квартиры, перед которой он не так давно в нерешительности топтался. «Картинка» лестничной площадки передавалась на экран с помощью цепочки специальных зеркал, расположенных под разными углами по всей квартире и замаскированных в ряду других своих собратьев, выполняющих кроме отвлекающей и чисто орнаментальную роль, создающих на потолке эффект переливающегося разными цветами панциря дракона.
-Теперь понятно зачем у вас над входной дверью зеркало прикреплено. Эх, дал маху, мог и сам догадаться. – вполглоса пробубнил сконфуженный гость.
- Не казни себя, дружок, а мотай на ус. В следующий раз прежде чем доверится авгурам, хорошенько осмотрись по сторонам. – участливо посоветовал «провидец».
- И кто же все это придумал? – не скрывая своего расстройства, спросил полковник лишь бы не молчать, на самом деле не очень интересуясь именем изобретателя хитроумного приспособления.
- Это придумано так давно, что сейчас мало кто осведомлен о существовании «зеркальной дорожки». Насколько я знаю, во дворцах и храмах древнеегипетских фараонов использовалось нечто подобное для двух целей: наблюдения за перемещениями визитеров (во дворцах) и для бесед с ушедшими в загробный мир духами предков (в храмах). – с непонятной усмешкой объяснил происхождение своего подглядывательного устройства его загадочный владелец, превращающийся в глазах полковника из  благородного и просветленного junzi в ловкого уличного факира.
- И все-таки что-то у нас не сходится, – снова потянула Павла Николаевича за язык профессиональная его дотошность. – С зеркалами я конечно здорово опростоволосился, не спорю, но вряд ли вам достаточно было меня увидеть, чтобы тотчас же определить для чего я пришел. К тому же, всего лишь трое суток назад я сам не думал и не гадал, что сегодня окажусь у вас в гостях, и целью моего визита будет книга. Кроме того, если я правильно уловил, вы не только догадались о том, зачем я объявился на пороге вашего дома, но и намекнули на то, что мне не просто нужно забрать рукопись, но и попортить ее. А уж об этом вам не могло поведать ни одно «свет-мой-зеркальце».
- Правильно мыслишь, чувствуется военно-академическая подготовка. Логика железная и никаких скидок на фольклорную атрибутику и на родное, любимое всеми сказочниками и мной тоже «если бы да кабы...» - похвалил гостя иллюзионист-любитель, делая упор на первой части сложного слова, прежде чем продолжил свои объяснения, но уже с «другой» стороны.
– Внимай, Аника-воин, растолкую тебе, как я мыслил и действовал, а ты не перебивай! Поймешь – хорошо, не поймешь – тоже не плохо. Сказ мой будет хоть и бесхитростен, но без всякой вашей трехмерной солдатчины. Начну же я с того, что напомню тебе, дорогой мой hidalgo don Paolo, присягнувший давно забытой всеми сеньоре - Человеческой справедливости,  не вчера судьба твоя была предсказана. Говорил я уже и не раз, что не дадут тебе звезды, под которыми ты родился, до конца дней твоих успокоиться, все будешь носиться по белу свету в служении своем благородном, но по-большому счету, тщетном.
 Увидев тебя мнущимся в нерешительности под моей дверью я, будучи знаком с тобой не один десяток лет, сразу понял, что заявился ты не по простому делу. Весь твой облик и, как говорили римляне corporis linguam, указывали на то, что ты чем-то очень сильно озабочен. Чем может быть озабочен профессиональный разведчик твоего уровня накануне войны? – спросил я себя. Сбором информации или предоставлением противнику дезинформации – ответить было несложно. Не скрою, что информацией полезной любой стране, участвующей в начавшемся сегодня  мировом сумасшествии, я владею с избытком, но навряд ли ты примкнул к какой-либо из сторон. - пришел я к такому выводу. Ты же волк-одиночка. Стало быть тебе нужно от меня то, о чем ты знаешь наверняка, что у меня есть, а это может быть скорее всего то, что ты сам принес. Книга! Мелькнуло у меня в голове, ему нужна тибетская рукопись. Почему именно она, да потому что если в магазине каким-нибудь определенным товаром за короткое время интересуется несколько покупателей, то хозяин может сделать вывод, что на эту вещь появился спрос, и ее могут потребовать опять. Так и случилось с манускриптом. В начале нашего разговора я уже обмолвился о том, что ты не первый, кто проявил интерес к книге. Историю о посещении этого дома  местными ходоками ты прослушал, теперь узнай о недавнем визитере. Не больше месяца назад навестил меня очень важный на вид иностранец, этакий господин из Сан-Франциско. Назвавшись господином Соберлинком, представителем шведской фармокологической компании в Москве, он передал мне привет от Гюнтера. Одав дань формальностям, швед не особо маскируясь, начал выпытывать у меня о моей коллекции (о которой он якобы узнал от графа) древних книг, более чем прозрачно намекая, что есть заинтересованные лица, готовые хорошо заплатить, если я решусь расстаться со своей библиотекой. По ходу беседы я проверил гостя на знание шведского языка, которым, как оказалось, он владеет не намного лучше меня, а с акцентом у него вообще беда, не может человек избавиться от заокенской манеры произнесения бувы «r», и все тут. Знакомство же его с фон Дюррховым, как выяснилось, совсем шапочное, - если допустить, что это не легенда, и они когда-либо встречались. Пообщались мы с ним с часок, и он откланялся, напоследок почти точь-в-точь повторив вопрос, заданный мне чекистким «библиофилом», товарищем Смирнитским..
- А как он выглядел, ваш заокеанский скандинав-книголюб? - не удержался от вопроса сидящий последние минуты как на иголках слушатель и сразу же, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, предложил свое словесное описание заморского гостя.
 - Среднего роста (приблизительно 168-170см), средних лет (между 35 и 45), полного телосложения. Голова обрита наголо (хотя признаков раннего облысения я не разглядел), лицо округлое, глаза голубые, нос небольшой, прямой, губы средней припухлости, подбородок на удивление крупный, значительно выдвинутый  вперед. Обладает приятным баритоном (по его словам, бывший солист Псковского театра оперетты) и очень подвижным, холерическим темпераментом, говорлив. По психологическому типу - экстраверт, характер гипертимный, если все это не искусная и до мелочей продуманная маскировка. Владеет (возможно на уровне носителей), как минимум двумя иностранными языками кроме русского, английским и немецким, водит машину как гонщик, однако в начале разыгрывал из себя перед нами самого что ни на есть зеленого новичка. – оттарабанил полковник приметы так удачно подвернувшегося им на безлюдных улицах ночной столицы нового знакомца.
- Нет, это не мой «швед», но личность безусловно интересная. – не в первый уже сегодня раз разочаровал гуру своего гостя.
- Может, вы когда-нибудь видели или слышали что-нибудь об описанном мной субъекте? – с гаснущей надеждой снова попробовал Колесов узнать хоть что-то о ночном извозчике. – Да, вспомнил еще. Записка, которую он нам оставил была написана удивительно красивым почерком, в каком-то неизвестном мне, но кажется очень знакомом староитальянском стилем...
«Провидец» задумался, и даже наверное для того чтобы лучше сосредоточиться, закрыл глаза. Но вспоминал он не долго.
- Нет, не приходилось мне с ним встречаться, и не слышал я ничего о шустрых лысых толстяках-автоспортсменах, подпевающих к тому же в оперетте и увлекающихся каллиграфией. – убивая последнюю надежду полковника, отрицательно ответил хозяин дома, но затем, как бы смилостивившись, прибавил. – Нет, и не было никогда в Пскове театра оперетты.
- Это точно? –  моментально оживился гость.
- Можешь проверить. У меня на кухне, на антресоли среди прочего совиздатовского мусора должен лежать каталог всех театров и прочих культурно-просветительских учреждений Советского Союза. Если сомневаешься в моей справке, милости прошу, слазать самому. – весело посоветовал оракул своему гостю забраться под потолок, еще раз неудачно украсив свою речь.
- Что же он соврал так неудачно? – вслух подумал Колесов.
- Ты все того же cantatore имешь ввиду? – догадался махасидха.
- Да, да. Не идет он у меня из головы, особенно после того, как вы рассказали о ваших визитерах. – не скрывая своей озобоченности, подтвердил полковник.
- Не стоит ли тебе посвятить меня в подробности...- ненавязчиво порекомендовал гуру.
- С удовольствием облегчу свою душу! – громче и резче обычного сказал, как выпалил, давно ожидавший момента выговориться Павел Николаевич и поведал своему собеседнику обо всем, начиная с момента их с Александром прибытия в Москву.
Хозяин квартиры оказался благодарным и в меру эмоциональным слушателем. Он прослушал всю Колесовскую повесть о людях в подземелье, ни разу не перебив гостя. Сам же во время рассказа сдержанно и достойно реагировал на каждый захватывающий эпизод, как подобает мудрому аксакалу (только белой бороды не хватало), покачиванием головы и поцокиванием языком.
- Занятная у вас выдалась плутониада, даже завидно. -  сказал гуру, не скрывая удовольствия, полученного от рассказа гостя, когда Колесов закончил свое повествование.
- И что вы думаете по-поводу всего этого? – с некоторым трепетом (уж очень высоко он ценил мнение своего собеседника) поинтересовался полковник.
- Я полагаю, ты хочешь узнать, одобряю ли я вашу, точнее твою авантюру, связанную с манускриптом? – спросил провидец гостя, но ответил за него сам. – Как ни странно – одобряю. И не только словом, но и делом. Вот  мы и добрались наконец с тобой до ответа на самый, как мне показалось, важный для тебя вопрос о том, каким-образом я догадался, что манускрипт нужен тебе в измененном виде. Дело в том, что я уже испортил рукопись, вернее, подкорректировал в нескольких местах.
- Зачем? – начиная смутно догадываться, спросил более чем приятно удивленный Павел Николаевич.
- По той же причине, что заставила тебя открыть тайну библиотеки  потенциальныму противнику, малоизвестному вам немецкому разведчику и придти сюда с намерением уговорить меня совершить кощунственный для любого библиофила акт - надругаться над раритетом. А  по-простому - для того, чтобы использовать необходимую злым силам рукопись против них же самих. – бальзамом чудодейственным пролились на душу гостя слова московского провидца, предвосхитившего Колесовский план по «эзотерической дезинформации».
- Когда же вы на отважились на «надругательство»?
- На следующий день после визита заморского купца.
- Получается, что вы угадали о цели моего прихода, представив себя на моем месте.
- Если честно, то при всем моем старании я не могу вообразить себя в твоей «шкуре», да и не к чему это вовсе. Считай, что с моей стороны это была, как любят выражаться соотечественники моего последнего визитера, «lucky guess».
- Никогда раньше не слышал от вас признаний в том, что вы хоть когда-либо позволили себя сделать что-нибудь, расчитывая лишь на госпожу удачу.
- И не услышишь, потому что и в этом случае я, используя вашу терминологию, оставил для себя отходные пути. Если бы ты захотел забрать книгу в ее «девственном» так сказать виде я мог бы: либо с непринужденной легкостью умолчать факт ее «переделки», либо с небольшими затруднениями убедить тебя в целесообразности «обработки» рукописи.
- Не сомневаюсь, что с этим у вас больших трудностей не возникло бы.
- Не обижайся, Аникушка. Сегодня тот день, когда я могу повторить за тобой, что одному делу служим. Хотя, если откровенно, не нравиться мне этот глагол.
- Безмерно рад! – с чувством проговорил Павел Николаевич и даже сделал попытку встать и протянуть руку «товарищу по оружию», но вовремя удержав себя от подобной, неприветствуемой в этом доме «фамильярности» позволил себе вместо этого задать (начиная краснеть) новый, редкий по невразумительности вопрос.
- А эта рукопись, она вообще... как... ну... это... действительно ли по ней гадать можно или...
Но вместо ответа, расставившего бы по местам все упущенные точки и другие необходимые препинательные знаки, Колесов услышал.
- Все, довольно! В дорогу! Оставляем на время мирские заботы, дорогой мой Аникушка, чтобы отдохнув в горних высотах, revenos a’nos moutons с чистым сердцем и покойным сознанием. – не терпящим возражений тоном призвал гостя хозяин квартиры, завязывая свои сухие, но изрядно подвижные в суставах, аскетические ноги в грязеотталкивающий цветок, отодвинув перед этим от себя подальше и терракотовую тыкву-горлянку, и эбеновую, в серебрянном окладе трубку.
Прекрасно понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и желая побыстрее пройти непреложный для избранных гостей гуру процесс духовной инициации, Павел Николаевич с горем пополам заставил себя принять некое подобие нужной позы, с замиранием сердца ощущая, что  сознание его, непривычно долго балансировавшее на аморфной (в этой квартире все было таким – запутанно-неопределенным) грани между рациональным и  иррациональным, и «отравленное» к тому же густотой и силой пропитавших квартиру фимиамов, начинает куда-то плыть, мало обращая внимания на неудобства, испытываемые собственным телом.
Действо началось как всегда с произнесения оракулом приличествующих случаю мантр или чего-то в этом роде (полковник никогда не решался полюбопытствовать, что собственно бормочет, покачиваясь из стороны в сторону сидящий с прикрытыми глазами в позе лотоса, московский йог).
Затем последовала наиболее неприятная, в эстетическом и ассоциативном планах, часть коллективной медитации. Махасидха медленно поднял веки, и карие его зрачки, двигаясь вслед за начинающими уже седеть ресницами, исчезли в подлобье крупной головы, будто бы очи провидца утомленные видом суетного мира повернулись вовнутрь, оставив зиять в глазницах, подобно сваренным в крутую и очищенным яйцам белки немолодых глаз. Это свидетельствовало о том, что хозяин квартиры достиг состояния Самадхи.
Если бы дело было только в эстетической стороне восприятия облика гуру, Колесов смог бы заставить себя вообразить, что из-под широкого Сократовского лба хозяина дома на него «пялится» не непонятно зачем туда засунутый и готовый к употреблению (желательно с сольцой) пищевой продукт животного происхождения, а две близняшки луны, представленные в глазницах во всей своей незапятнаной земной тенью полноте. Однако память старого вояки каждый раз напоминала ему о давнишней истории, приключившейся с ним незадолго до первой империалистической.
Случилось ему в то время «охотиться» на одного матерого германского шпиона, мастера перевоплощений, которой, заполучив исключительной важности схемы укрепительных сооружений, должен был переходить границу у одного польского местечка. В последний раз немецкого лазутчика видели в Ополе в облике преуспевающего венгерского скототорговца, сорящего деньгами направо и налево. В каком обличье и где он находился сейчас было неизвестно. О предполагаемом  же районе, где разведчик собирался рвать нитку, контрразведке донес информатор из местных контрабандистов, но ни точного места, ни времени, а также имени или примет возможного проводника узнать не удалось.
Почти по всей южной части польско-германской границы были расставлены засады. Павел Николаевич, несогласный с руководителем операции в определении наиболее вероятного участка перехода кордона германским разведчиком, выбрал (исходя из собственного шпионского опыта), для своей группы  местом засады старое, давно заброшенное кладбище, расположенное почти у самой границы, но довольно далеко от населенного пункта подсказанного контрабандистом .
Всенощные и вседневные бдения на кладбище продолжались несколько суток. Жандармы из Охранного управления, бывшие в подчинении у Колесова, свыкшиеся уже с кладбищенской обстановкой, перестали вздрагивать по ночам от ухания сов и неживого скрипа ветвей убитого молнией старого дуба. Но на пятую ночь кладбищенский покой был нарушен сильнейшей грозой. Погода испортилась не на шутку, и сидящим тихо в засаде людям, невесть кого караулящим, начало казаться, что стихия, разыгравшаяся над погостом, непременно должна разбудить лихо.
Все вышло как по писанному. Злоумышленники, их было двое, появились в середине ночи, под конец ненастья. На команду остановиться они среагировали с их точки зрения правильно, принялись палить сразу из четырех стволов и разбегаться в противоположные стороны. В результате этой навряд ли прицельной, но густой пальбы, один жандарм был убит наповал, второй скверно ранен. Единственное, что успел на ходу, припустив за более ловким стрелком, крикнуть Колесов последнему своему помощнику было: »Бери второго!». Бежать было неудобно, стрелять наверняка тем более. Преследуемый, уже не отстреливаясь (израсходовал патроны, наверное), на приличной скорости, лавируя как заяц, несся посреди полуразрушенных памятников и постаментов, умудряясь не подскальзываться и даже не терять равновесие на осклизлых надгробных плитах.
Полковник, тогда еще штабс-капитан, упал два раза, но преследование продолжал, желая взять шпиона живьем (необходимо было выяснить, откуда утечка информации). Дождь закончился, ветер нет, благодаря чему в разрывы уже неплотных, обезвоженных туч то и дело с любопытством заглядывал кругломордый спутник земли. Когда до леса оставалось не более двадцати метров, Колесову удалось перехитрить беглеца, выбравшего слишком путанный маршрут вокруг чьего-то фамильного склепа, и, бросившись ему наискосок, настичь его. За мгновение до того, как пути охотника и его добычи пересеклись, Павел Николаевич, только разогревшийся от хорошего бега, оттолкнувшись правой ногой от на его удачу песчаного участка тропинки,  синей молнии подобный (польский кунтуш ему достался синего цвета) бросился на плечи беглеца.
Удержаться на спине нарушителя границы Колесову не удалось. Мужчина оказался сильным и ловким. Рывком вперед и в сторону он вырвался из объятий контрразведчика, но поплатился своим заплечным мешком. В обнимку с рюкзаком штабс-капитан упал на спину, но тотчас подняшись и отбросив мешок в сторону, в два прыжка вновь оказался за спиной давшего ходу врага.
- Стой! Стреляю! – скомандовал он.
Беглец остановился в шаге от штабс-капитана и стал медленно поворачивать к нему голову. В этот момент то ли ветер, решивший вмешаться в человеческую драму, то ли тучи, пожелавшие собраться над одной головой, позволили луне плеснуть своим мертвецким светом на потревоженное суетой временно живых кладбище. Спутник нашей планеты, не скупясь, осветил обе фигуры. В этот момент лицо шпиона закончило свой поворот и .... Павел Николаевич увидел таращийся на него из обросшего волосами черепа белый, луноподобный, напрочь лишенный зрачка глаз.
Во второй раз в своей армейской жизни Колесов растерялся. Не надолго, на мгновение. На ту самую милисекунду, на которую и рассчитывал противник. Ту, что должна была оказаться предпоследней в жизни русского военного разведчика, потому что в следующую ему был нанесен сильнейший удар финкой в живот.
Павла Николаевича спасли: поясной ремень из толстой воловьей кожи, вернее его пряжка, и подоспевший навыручку коллега. Острие ножа, соскользнув с пряжки, попортило кожу ремня, но до «шкуры» Колесова не добралось, а не любивший бегать за мелкими правонарушителями жандармский офицера, двумя выстрелами уложив проводника, не долго думая, поспешил на помощь преследующему главную «дичь» штабс-капитану. Германский лазутчик, увидев приближающегося на всех парах второго противника, решил не искушать судьбу и, отказавшись от неравной схватки – нож – против револьвера, скрылся в чаще леса.
Колесов пришел в себя еще до того, как его товарищ достиг места бесславно проигранного им поединка (так он думал после пребывания в кратковременном нокауте), но худо, по предписанному народом порядку, оказалось не без добра. В сорванном Колесовым со шпиона заплечном вещевом мешке находились пропавшие схемы.
За возвращенные документы группу наградили, раненый к счастью быстро оправился, а штабс-капитан сделал в своей памяти, в графе невозвращенных долгов, очередную зарубку с подписью «бельмоглазый». С тех пор прошло немало лет, а долг по-прежнему был не оплачен, и каждый раз, когда Павлу Николаевичу встречались люди с подобным дефектом зрения, руки его начинали чесаться. Это происходило помимо его воли, несмотря на то, что он был почти уверен – бельмо на глазу шпиона было не настоящее.
Все это пронеслось в голове «медитировавшего» за компанию полковника в промежуток времени, недостаточный гуру для того, чтобы закончить один цикл дыхания. После воспоминаний (вызванных бесстыжим видом глаз провидца) о давней стычке на границе империй, Колесов хотел занять свою голову более насущными проблемами, подумать о кинодиректоре, к примеру, но сознание его уже перестало ему подчиняться, а с телом начало твориться вообще что-то неладное.
На плечи гостя неожиданно навалилось что-то мягко-тяжелое и теплое, словно он попал в дружеские объятия какого-то огромного и нежного существа. В объятие этом не было ничего чувственно-возбуждающего. Наоборот, с этой тяжестью постепенно и медленно, как ртуть, стекающей вниз, на полковника снисходило немирское спокойствие, не испытываемое им с прошлого сеанса медитации.
Колесов самопроизвольно, не предпринимая к этому никаких усилий, погрузился в транс. Чужая воля вела его в запредельное, расчищая перед ним дорогу, щедро заваленную демоном Марой всевозможными «завлекалочками», и безжалостно обрывая цепляющийся за «духовные одежды» репейник «реальной» - «настоящей», жизни.
Душа Павла Николаевича, по-младенчески чистая и наивно-доверчивая, без оглядки устремилась за своим ведущим на горние пажити в страну эдельвейсов, фиалок и васильков. Ощущения, испытываемые Колесовым, были простыми и восторженными, вполне определяемые одним словом - «Лепота!»
Чувство времени, в той или иной степени тяготящее большинство людей с момента их вступления во взрослую жизнь, оставило полковника. Ему было все равно, сколько минут или часов он, «одурманенный» хозяином квартиры, безмятежно прохлаждается по заоблачному пространству.
 Но простая «прогулка» у порога Шамбалы не являлась конечной целью гуру. Из горных долин, как промежуточного стартового полигона, Колесову предстояло, совершив определенное «насилие» над своим подсознанием, еще подниматься и подниматься (в предыдущие разы он уже забирался немного выше). Однако сегодняшнее «восхождение» застопорилось, как только душа его, оторвавшись от горных лугов, покрытых нежной весенней зеленью, очутилась nella paese di Tranquilla.
 В этой стране абсолютного спокойствия полковник должен был расстаться с последними человеческими мыслями и ощущениями, чтобы не обременямый далее телесной сенсуальностью воспарить... куда-то… туда… где... очень, очень хорошо, наверное.
В этот раз место конечного «очищения» предстало перед Павлом Николаевичем в виде полутемной залы музея изящных искусств. Развешенно-расставленные экспонаты представляли собой изображения моментов из его жизни, запечатленными на холстах, отлитыми из бронзы и изваянными из мрамора.
Душа полковника с завидной индиффирентностью парила мимо хорошо ему известных, омертвевших экспонатов. Ничего не брало Колесова за живое (славную провел анастезию оракул): ни картинки детства, ни военные приключения, даже новая авантюра, связанная с тибетским манускриптом, представленная в набросках карандашом (из-за своей новизны, по-видимому), не растревожила его начинающую оледеневать чувствительность.
«Еще один круг», подумало то, что от него осталось, «и можно представать перед «Глазами Истины».» Круг, похожий на круг почета победившего плоть разума, уже заканчивался, когда из середины галерии образов до него донесся, совершенно неуместный здесь, девичий смех.
«Что за чер... помехи?», удивилось его, не так давно забывшее, как это делается, сознание и полетело проверять. Шум, привлекший его, исходил от написанного сочными, щедрого украинского лета красками полотна. С него на полковника смотрели... синие очи, но не те бесстрастно-умиротворенные,  что встречают «пиллигримов духа» на пороге Великого Предела, а наоборот, очень чувственные, полные лукавства и насмешки. На картине очень натурально (аж потрогать захотелось) была запечатлена малоросская девушка (в доме у ее родителей довелось Колесову квартировать), с которой он так и не успел познакомиться поближе. 
- Забули ви нас зовсiм, пан хороший! – укоризненно покачивая головой, произнесла полнокровная красавица, не прекращая хихикать. – Лiтаэте соби де хочете, а чаровiчки менi новi принести i подарувати не бажаете.
- Що ти тут робиш, бiсова дiвчина? – неожидавший такой подлости от своей собственной памяти с чувством спросил только начавший входить во вкус путешествия в тонких мирах полковник и в сей же момент очнулся в кресле необычной квартиры с ломящими от долгого пребывания в по-азиатски изуверской позе суставами и ноющей от непривычного напряжения поясницей.
- С возвращеньецем! – поприветствовал его провидец с нехорошей улыбочкой.
- Я не хотел, она сама туда забралась, - донес на красавицу проснувшийся в Колесове сконфуженный, осеребренный годами мужчина, чуууть, чуууть старше среднего возраста.
- Это ты не по адресу. Застрял ты, голубчик, в Сидпа Бардо, что неудивительно и даже в некоторой степени для человека твоей физической конституции простительно. Зигмунд мог бы помочь тебе разобраться в твоих проблемах по-нашему, по-европейски, но он давно уже не практикует, да и болен старик безнадежно, нежилец, одним словом. А я...
- Да нет у меня никаких проблем, -  оскорбленно перебил провидца снова железный воин.
- На нет, как говорится, и медитация не помогает. Не настроен был ты, Павлуша, по-настоящему на полноценный выход, озабочен вкруговую, и скепсиса в тебе уж больно много, словно в Пирроновых учениках пришлось походить, – не щадя безнадежного «пациента», произнес свой диагноз вслух доктор душепромывательных наук.
- Ни с какими там Пирронами, Антисфенами, Протагорами и разными другими парапитетиками я, лично, не знаком. Если вам в ваших астральных вояжах и удавалось с ними пообщаться, то мне, как вам хорошо известно, не доводилось еще далеко от настоящего оторваться, но не это суть важно. Вы мне так и не ответили по-поводу манускрипта – «работает» он или нет? – почти потребовал полковник ответ на свой вопрос.
Долго и печально смотрел на жаждой деятельности горящего гостя московский оракул.
- Что вы на меня так смотрите, будто я вашу лошадь украл? - не выдержав, спросил совсем непохожий на конокрада Колесов.
- Ты не у меня украл, ты своего собственного Сивку-Бурку цыганам  ни за понюх табаку отдал. – опять по-былинному молвил провидец. – Про рукопись говорить ничего не буду, надеялся я, что сам до правды докопаешься.  Сегодня не судьба значит, но ты не печалься, Аникушка, придет время сам все поймешь, если выберешь момент, чтобы приостановиться в своей жизни на мгновение. А сейчас извини меня, пойду схожу за писанием сицзанским.
Лихо, без опоры на руки, поднявшись на своей лежанке, хозяин дома также ловко «вступил» в домашние персидские туфли с загнутыми носами и вышел из кумирне-подобной комнаты, оставив Павла Николаевича наедине с многолико-многорукими божками и богинями и расхристанными своими мыслями.
«Больше никогда! Вот заберу книгу и больше сюда ни ногой!», думал неизвестно на что обиженный гость. «Обязательно ему поиздеваться надо, нет чтобы по-человечески. Откуда я мог знать, что хохлушка вдруг привидится, а он мне сразу Фрейдом в морду тычет, будто я маньяк какой-то. Ну, не способен я к «просветлениям», ни к чему это мне. Пусть они там в высших сферах обитают, а мне и на старушке Земле есть чем себя занять. Здесь и так большинству добра и счастья не хватает, кто же им поможет, если все порядочные люди в эфемерии существовать отправятся. Да и не променяю я ни ту же украинскую ночь, ни взгляд лукавых глаз, ни застольную беседу с друзьями, ни дело, которому служу, на холодную и безжизненную чистоту запределья. К тому же,» если здесь, на бренной земле мы можем грезить об утраченном Эдеме, то о чем же тогда мечтать в раю», вспомнилась кстати Павлу Николаевичу когда-то оброненная графом Ветловым сентенция по-поводу всяческих попыток преждевременного проникновения в высшие миры.
Финальной и наиболее изящно-проникновенной частью отповеди досрочному бегству от тягот и забот мирской юдоли, память Павла Николаевича выбрала известные и любимые им строки:
                Если кликнет рать святая,
                Кинь ты Русь, живи в раю
                Я скажу, не надо рая
                Дайте Родину мою.
Недолгим ожиданием заставил томится своего гостя гуру. Вернулся он (держа под мышкой  тибетскую «книжку-раскладушку») еще до того, как полковник во второй раз, ему хотелось верить - более объективный, закончил анализ провалившегося эксперимента над своим подсознанием.
- А вот и мы! – по-императорски анонсировал свое прибытие хозяин квартиры.
- Вы что, ее тоже на кухонной антресоли держите? - произнес гость с аурой очевидно восстановленного конфиданса в голосе и легкой усмешкой в уголках губ.
Гуру, проигнорировав вопрос Павла Николаевича, снова взобрался на свою «монашескую лежанку».
- Полезай сюда! – пригласил он полковника, предварительно убрав с оттоманки древний музыкальный инструмент и отодвинув подальше дурманящие предметы.
 - Что ты знаешь о происхождении рукописи? – спросил провидец, когда гость, не церемонясь, с ногами водрузился на хозяйское ложе.
 - Не много, – признался полковник и рассказал все, что он выведал о манускрипте Khid yig khar rje сам и услышал в пещере от своего младшего товарища.
 - Не так уж и мало для не специалиста! – заключил хозяин квартиры и в его устах это прозвучало похвалой. – Твой молодой друг неплохо информирован, однако в его изложении чувствуется китайское пренебрежение своими юго-западными соседями.
 - Это неудивительно: у него же были китайские учителя. – подтвердил Колесов догадку собеседника.
 - Да, есть в китайцах эта черта, неуважительного отношения к тем, кто не представляет для них в данный момент непосредственной физической опасности. – проговорил задумчиво провидец, поглаживая себя по гладко выбритому подбородку.
- Согласен с вами. Не зря же легистами в Тан люй шу за самую малую провинность правонарушителям из своего жестоковыйного народа были предусмотрены  достаточно суровые наказания, – продемонстрировал гость свое знакомство с древнекитайским уголовным установлением.
- Достаточно адекватная сноска, Павлуша, но не будем отвлекаться на необъятное, давай лучше вернемся к вот этому манускрипту. – сказал гуру, подвигая к полковнику тибетскую книгу, – Александр был прав, сказав, что книга была написана по образу и подобию И-цзина, но не только. По-видимому, китайские шифу твоего товарища, забыли или не пожелали поведать ему о том, что в Тибете еще за несколько столетий до появления самой известной за его пределами книги - Бардо Тхедол, существовало немало священных манускриптов, среди которых особое место занимала гадательная система Мо, издавна относящаяся тебетцами к разряду сокровенных книг – gfer-ma. Она, конечно, не была такой изощренно-философской как И-Цзин, но с функциями своими справлялась возможно не менее успешно, чем ее северо-восточная «сестрица».
- Для чего же было тогда огород городить и переделывать Книгу Перемен, если уже своя имелась? – вынужден был спросить любящий ясность полковник.
- Наверняка я сказать не могу, но у меня сложилось впечатление, что авторы плагиата надеялись создать не только банальное (на их взгляд) пособие по гаданию, а трактат, с помощью которого можно было бы управлять предсказанными событиями. – пояснил хозяин квартиры и стал переворачивать листы лежащей у него на коленях рукописи, словно искал нужную страницу.
- Опять вы меня путаете: то упорно отказываетесь ответить на мой вопрос о реальных возможностях книги, то намекаете, что она наделена  силой волшебной палочки или лампы Алладина. – мягко упрекнул Колесов провидца.
Упрек был принят молча и оставлен без комментариев. Гуру продолжал листать рукопись.
- Heureka! – сказал он и протянул гостю книгу. – Посмотри сюда, посреди манускрипта, между 32 и 33 главами запрятаны две дополнительные, которые доводят общее число разделов книги до сакральной цифры 66. Главы эти посвящены и предназначены только и специально для хранителей и толкователей рукописи. Как видишь, они очень маленькие, всего лишь в одну страницу. Обе главы имеют огромную практическую ценность. Первая обучает специальной мантре, прибегая к которой посвященный человек напрочь утрачивает чувство страха. Вторая предлагает набор фраз, служащих, при правильном их использовании, средством intoxicatio verbalis собеседника.
- Вы это серьезно? – вскинув брови спросил полковник, еще не определившись, как ему следует относится к услышанному - начинать смеяться или продолжать обижаться.
- Более чем! – с окаменевшим от важности момента лицом ответил библиофил.
Резко осаженный тоном гуру Павел Николаевич предпочел воздержаться от продолжения пикировки.
- Я так и думал, что у тебя достанет здравого смысла выбрать путь знания, – сказал провидец, по-своему оценив молчание гостя. – Подвигайся поближе и слушай внимательно! Хотелось бы, конечно, чтобы «наука» эта тебе не пригодились, но времена наступают лихие, и всякое может приключиться на тропе войны.
Колесов сделал как ему было велено, и посвящение в  сакральные премудрости началось.
На протяжении последующих долгих часов объяснений основных принципов гадания по «исправленной книге» и обучения тайным приемам сицзанских жрецов говорил в основном хозяин дома, гость только поддакивал, согласно кивал головой и, часто спотыкаясь на непривычном для русского уха сочетании согласных, повторял на тибетском языке труднопроизносимые для него заклинания.
- Ты все запомнил? – через три полных часа непристанных повторений спросил гуру для проформы.
- Так точно! – уверенно ответил полковник, старательно проговаривая про себя последнюю фразу.
- Вот и ладушки! – удовлетворенно сказал учитель, потирая руки. – С рукописью мы покончили, теперь осталась самая малость – позаботится, на всякий случай, о... – финальная часть предложения была произнесена почти в самое ухо  наклонившего для удобства говорящего голову, Павла Николаевича. Некоторое время собеседники перешептывались, причем ученик тоже что-то горячо втолковывал учителю и делал это так энергично, что гуру пришлось от него даже отодвинуться.
- Не знаю, как вас благодарить. Вы, наверное, все предусмотрели... –  проникновенно проговорил в полный голос Колесов, когда провидец дал ему понять, что «секретничание» закончились.
- Не надо благодарностей, Павлуша, и не порть меня лестью, пожалуйста. Не кажется ли тебе, что даже Сам Господь Бог не все предусмотрел, вдохнув жизнь в прах, перемешанный с водою? – скромно отказался от заслуженной похвалы хозяин квартиры, намекая на неисповедимость путей Творца.
- Я постараюсь быть внимательным. – пообещал полковник, демонстрируя, что намек для него оказался достаточно прозрачным.
- Сделай милость, и друзей своих поостереги от скороспелых решений и необдуманных действий, особенно молодого человека. – посоветовал провидец.
- Обязательно, пренепременнейшим образом, – с тревогой принимая к сведению замечание учителя, касающееся Александра, заверил Павел Николаевич и, чувствуя, что пора и честь знать, спросил. - Позволите еще один вопрос, напоследок?
- Только один, –  разрешил гуру с подобающей благородному мужу улыбкой.
- Что вы думаете по-поводу нашей с Орловым идеи об устранения ефрейтора? – буквально выдавил из себя на суд провидца последний вопрос Колесов, практически не сомневаясь в том, каков будет вердикт. Отповедь последовала незамедлительно.
-  Я понимаю, что спрашиваешь ты об этом для очистки совести. – начал хозяин дома. – Ну что ж, придется взять на себя отвественность за категорический запрет даже думать о чем-либо подобном. И дело здесь не в том, что я закоренелый противник всяких экстраординарных мер на физическом уровне, экзекуций в частности, а в необходимости сохранить у руля нового военного монстра, в который за последние годы превратилась Германия, самовлюбленного и не критически мыслящего художника- любителя Шикльгрубера. Лучше иметь в противниках чрезмерно увлекающегося антуражем, демонического романтика, чем приземленного и практичного злодея. Альбионцы никогда не пойдут на союз с Гитлером, особенно пока у власти чревоугодник Черчиль. Я надеюсь, ты понимаешь почему.
- Значит вы думаете, что сговор между ними невозможен? – выходя из позволенного лимита, поинтересовался полковник.
- Sine dubio. Единственный его возможный союзник, кроме уже имеющихся, конечно, отдыхает сейчас на своей даче в Кунцево, но рейхсканцлер, давний почитатель Британского империализма, слишком большой сноб для того чтобы брататься (даже во имя мирового господства) со славянами. И помяни мое слово, не сегодня, так завтра Англия вступиться за поляков, и тогда все начнется по-настоящему. Так что фюрера не ликвидировать, а охранять надо, только он  в сложившейся сейчас в мире обстановке, как ни странно это может прозвучать, предварительно уничтожив, к величайшему сожалению, несметное количество людей, может помочь России (желая на самом деле обратного) сохранить территориальную целостность. – сделал странный вывод провидец.
- Вот так так.. – выразил таким малоцивилизованным образом гость свое удивление.
И не забывай, что мы тоже постарались, приготовили для него знатный, навряд ли нужный какому-либо другому политику подарок. Feci quod potui, fariunt meliora potentes. – подытожил свое участие в начинающейся авантюре хозяин дома, передавая полковнику уложенную им в обычную хозяйственную сумку книгу.
- Теперь дело за нами. Мы должны выполнить его если не лучше, то хотя бы также хорошо как вы. –  решительно встав и вытянувшись почти по стойке смирно, сказал Колесов, принимая от провидца «эстафетную» рукопись. – Спасибо за все. Теперь разрешите откланяться.
- Может отобедаешь со мной? И стопочку на посошок! Неизвестно, когда теперь свидимся?! – совершенно неожиданно гуру предложил гостю задержаться.
- Я даже не знаю, удобно ли это? – засомневался Павел Николаевич, до этого ни разу не удостаивавшийся в этом доме чести быть приглашенным на обед.
- Насколько удобно вместе со мной принимать пищу, ты можешь узнать, только попробовав. Оставь свое сокровище, и шагом марш на кухню, там на полу, у окна, корзинка с фруктами. Будь добр, помой что понравится. А я приберусь тут мигом и сразу к тебе на помощь. – в шутку приказал провидец.
- Слушаюсь! – также шутливо приказ был принят, и Павел Николаевич, положив сумку в кресло, вышел из комнаты. Спустя минуту из кухни донесся шум струящейся воды, что послужило для гуру сигналом к действию.
Совершенно беззвучно спустившись на лежащий перед оттоманкой тибетский коврик с изображением плывущих по темно-синему небу разноцветных облаков, провидец стал на колени и, засунув руку глубоко под лежанку, достал оттуда еще одну сицзанскую книгу, внешне идентичную лежащей в кресле. В следующее мгновение также бесшумно «новая» книга заняла место «старой» в оставленной Колесовым сумке.
Совершив подмену, хозяин квартиры запрятал приготовленную для вождя немецкого народа рукопись под монашескую лежанку и как ни в чем не бывало отправился накрывать на стол.
Обед удался на славу. Все было не то, чтобы очень вкусно, но по утверждению хлебосольного хозяина, чрезвычайно полезно. Даже водка оказалась, опять же по его заявлению, лечебной, что, тем не менее, не избавляло ее от резкого сивушного запаха. Однако, несмотря на некоторую неординарность меню, на Павла Николаевича, как человека военного, привыкшего к разным вариантам пищевого довольствия и еще в начале века познавшего вкус китайского bai jiu, сделанного из гаоляна, стряпня и горячительное, предложенные гуру, произвели самое благоприятное  впечатление и не менее положительное воздействие.
Согретый и расслабленный едой и не единственной выпитой стопкой  Колесов был готов продолжать угощаться, но почти ничего не евшему провидцу по какой-то, одному ему известной причине, наскучило выполнять роль гостеприимного кормильца, и он, подняв едва пригубленный стопарь, прочел.
               
             Беседе мудрых довелось не долго длиться.
             Не одному плоду, висевшему дотоле прочно,
             За это время с жизни древа вдруг
             На землю роком было суждено свалиться,
             Средь них во прах был сбит досрочно
             Давно изъеденный червем порока фрукт.

- Не понял. Я вроде бы еще никуда не упал... – поерзав для уверенности на стуле, отозвался Колесов на хозяйский стишок.
    - За успех! – произнес свой первый тост гуру, пропуская мимо ушей замечание гостя, и опорожнил стопку.
- За успех! – с готовностью повторил полковник и сделал со своей тоже самое.
- Если возникнут какие-нибудь проблемы, не стесняйся оторвать меня от одинокого блуждания по необжитым еще пространствам. – сказал хозяин дома, вставая и направляясь в комнату.
- Надеюсь, что не придется вас больше беспокоить. – заверил, следуя за гуру, Павел Николаевич.
- Надежда в Бозе, а крепость в руце – правому делу конец. Не так ли, Аникушка? – напомнил провидец вторую часть гетманского девиза, поднимая из кресла сумку с книгой.
- Так точно. – разгоряченный спиртным, громче необходимого рявкнул полковник, протягивая свою могучую руку за сумкой.
Передача эзодезы состоялась во второй раз и со всех сторон ублаженный Павел Николаевич, поклонившись и напомнив, что честь он по-прежнему имеет, прихватил Померенниковский зонтик и покинул странную квартиру, оставив на ее пороге невесело глядящего ему во след провидца.
- Честь-то ты имеешь, Павлуша, а вот... – скомкав конец фразы, сказал он в спину спускающемуся вниз гостю и, прикрыв за ушедшим дверь, по своему обыкновению не заперев ее, вернулся на лежанку.
Оказавшийся же на более чем свежем воздухе (снова припустил дождь) визитер крепко зажал у себя под мышкой вожделенную рукопись, открыл зонтик и, направил свои стопы в сторону центра столицы бодро, но на два тона ниже выводя:

                Ревела буря, дождь шумел
                Во мраке молнии блистали
                И беспрерывно гром гремел
                И ветры в дебрях бушевали

Оставшись один, капитан второго ранга барон фон Рауш не поторопился покинуть квартиру вслед за своими русскими колегами. С гардемаринских времен приученный все держать в порядке и надраивать до блеска, будь то пряжка ремня или судовой колокол, немецкий разведчик расположился в своем кабинете и, вооружившись письменными принадлежностями, приступил к «полировке» полученной им от Колесова полупросьбы, полуприказа.
...придумать какой-нибудь изящный способ помочь почетному чекисту достойно завершить его блистательную карьеру.
Слово в слово записал по памяти на чистом листе бумаги Владимир Анатольевич «пожелание» полковника. Затем начал вычеркивать из совершенно гражданской по строю фразы Колесова лишние слова, получилось:
 ...помочь ... чекисту… завершить... карьеру
В таком варианте просьба Колеса выглядела немного понятнее, но все-таки недостаточно по-военному, что снова не устроило Померенникова. Опять вступил в работу карандаш, и вскоре на бумаге появилось громоздкое, но по-родному конкретное:
   Es ist en Befehl: Verhaflung des Komissares zu provozieren.
«Совсем другое дело», улыбнувшись, сказал себе фон Рауш, сжигая бумажку: «Теперь можно заняться судьбой чекиста».
Схема дискредитации высшего комсостава противника была отработана в Абвере-2 до мелочей. Существовали различные ее варианты, Померенников выбрал один из самых простых, но неоднократно проверенных. Для осуществления задуманного ему вначале необходимо было посетить запасные явочные квартиры. Владимир Анатольевич споро собрался и, переодевшись в самую неброскую свою  одежду, поверх которой надел брезентовый плащ с капюшоном, отправился на «дело».
Дождливым поздним вечером, «когда пилотам делать нечего», разведчики, закончив выполнение своих миссий, собрались в не по-холостяцки (во всем чувствовалось присутствие женщины Востока) уютной квартире Владимира Анатольевича.
Первым вернулся хозяин. Некоторое время спустя заявился мокрый и возбужденно-голодный Орлов. Последним пришел довольный, сытый и слегка навеселе Павел Николаевич. Едва за полковником закрылась дверь, двое его «подельников» наперебой спросили.
- Все в порядке?
- Успешно сходили?
- Успешно ходят старики на горшок. – по-нетрезвому сострил Колесов и продолжил с нескрываемым чувством исполненного долга. – А я еще не на столько стар, чтобы не выполнить такое пустячное задание. Вот она – родная, полюбуйтесь! – потряс он сумкой перед смотрящими на него с любопытством товарищами.
- Поздравляю! – едва сдерживая улыбку, сказал Померенников. – Раздевайтесь и сразу за стол, мы только закончили с Александром разогревать ужин.
- Это я, вас поздравляю! Кому была нужна эта, извиняюсь за словоковеркание, паганская книга. Не вам ли, дорогой мой археолог-самоучка? – возмутился полковник, распознав в глазах друзей насмешливые огоньки.
- Павел Николаевич, пойдемте поедим сначала, wo e si la. – с китайской прагматичностью (еда во главе всех углов) призвал Александр старшего товарища.
- А я не хочу. Меня уже накормили. Причем очень вкусно и питательно. – заупрямился Колесов, по-прежнему стоящий в прихожей с сумкой в одной руке и английским зонтиком, с которого продолжали стекать капли дождя, в другой.
- Ну вы хоть посидите с нами за компанию, а то мне как-то неловко оставлять гостя в коридоре. – как можно вежливее попросил полковника хозяин квартиры.
- Отчего не посидеть?! Посидеть посижу, да вас послушаю, – согласился Колесов, оставил зонт в подставке, сменил свою промокшую обувь на хозяйские тапочки и, не расставаясь с книгой, удалился в место общественного пользования.
Орлов с Владимиром Анатольевичем, молча переглянувшись, вернулись на кухню.
С приходом за стол Павла Николаевича в помещении почти полностью восстановилась утренняя картина, только вместо дневного света кухню освещала висевшая над столом лампа, сделанная в форме старого керосиного фонаря.
Первые пять минут своего присутствия полковник тактично молчал, искоса поглядывая на аппетитно насыщавшихся коллег. Следущий, аналогичный промежуток времени он уже смотрел на них с деланным удивлением (мол, сколько можно есть). На одиннадцатую (приблизительно) минуту он, не выдержав, спросил.
- Сами расскажете, как вы провели день, или ждете пока я потребую от вас официального доклада?
В ответ раздалось мычание, производимое Орловым, пытающимся сквозь непроглоченную пищу, заверить старшего офицера в своей готовности начать доклад немедля.
- Ладно, подожду, смотри не подавись только. – махнул безнадежно рукой полковник, без доклада догадываясь, что если у Александра не испорчен аппетит, значит все прошло гладко.
- Могу я начать. – сказал барон, запив компотом последний кусок коврижки и тщательно вытерев после этого салфеткой губы.
- Конечно, дорогой Владимир Анатольевич, начинайте, ради Бога, а то этот «китаец» пока все не съест не успокоится.
-  Дело мне было поручено простое, никакого героизма не требующее, поэтому заранее извиняюсь за...
- Ну, как не уважать Европу, еще не начал, а уже извиняется. Учитесь капитан. – перебил в воспитательных целях барона Колесов и, молча попросив у него прощения, положив одну руку на сердце, другой рукой призвал продолжать.
- Вообщем, я... - с пробуксовкой возобновил свой доклад Владимир Анатольевич, сбитый с колеи заранее приготовленной речи, - ...если по-существу, то мне  всего лишь пришлось отправить два письма, сдать  полупустой чемодан в камеру хранения и положить некоторые бумаги в абонентский ящик на центральном почтампе.
- Кому же продался наш заслуженный дзержинец, если не секрет? – ядовито ухмыльнулся полковник.
- Знамо кому, трижды проклятому английскому колониализму. – выпалил Орлов поперек немецкого «дядьки».
- Александр прав. – дружелюбно подтвердил Померенников догадку Орлова.
- А авторы писем кто, безымянно-бдящие товарищи? – продолжил дознаваться Колесов.
На этот раз Владимир Анатольевич не позволил себя опередить. – Не просто товарищи, а недремлющие патриоты, озабоченные накалившейся международной обстановкой старые партийцы.
  - Достаточно ли будет двух писем? – спросил капитан.
  - Теоретически достаточно и одного «правильного» сигнала, но  я решил подстраховаться и отправил два. – пояснил профессиональный доносчик.
  - Не вызовет ли подозрений, что «телеги» отправлены в один день. – снова капитан.
       - Первый донос пошел прямиком на Лубянку. Вполне возможно, что уже завтра ему будет дан ход. Второй поспеет туда через несколько дней. Я отправил его из дачного поселка, там выемку писем производят раз в три дня. –  удовлетворил  немецкий разведчик любопытство коллеги.
  - А письма эти вы сами сочиняли? – поинтересовался настороженно полковник.
  - Ну что вы. Я бы не решился. Этим занимались специалисты. Свежая партия компроментирующих материалов, полностью соответветствующих политическому моменту, прибыла в Москву по дипломатической почте в прошлую среду. Мне оставалось только переписать «болванки» с нужной фамилией и позаботится о доставке адресату. – успокоил Померенников полковника, но взволновал Орлова.
  - Вы отправили два письма написанных одной рукой?
  - Обижаете Саша, вы не против, если я буду вас так называть..., - Александр отрицательно покачал головой. –... я же не единственный агент Абвера, работающий в Москве, но зато в самом высоком звании. У меня в подчинении... вы понимаете - это служебная тайна. Короче, доносы были написаны разными людьми. Я к ним даже руками не прикасался. – доложил не без малюсенькой толики тщеславия капитан второго ранга.
 - А компромат серьезный? – не унимался капитан.
 - Настолько, что если он будет у кого-то найден, оправдаться жертве фальсификации вряд ли удастся. – уверил барон своих друзей в надежности подготовленных германской разведкой подлоговых документов.
 - Классно работаете коллега. – искренне похвалил немца Павел Николаевич.
 - Спасибо, еще не время для похвал. – расцвел на мгновение Померенников и, не прерываясь, продолжил. - Сделано мною было только полдела. Отсталось самое сложное. Необходимо, как можно быстрее, подбросить нашему «клиенту» багажную квитанцию и ключи: от чемодана и почтовой ячейки. Надеюсь, что нам вместе удастся придумать, как это осуществить наилучшим образом.
- Ключей у вас один экземпляр? – сразу включился Колесов в решение проблемы.
-Нет. У меня давно готовы дупликаты.
- Отлично. Стало быть у нас имеется две пары ключей и квитанция, ожидающие своего законного владельца. – резюмировал полковник. – Неплохо было бы разместить их в разных местах и, по-крайней мере, одну связку ключей пристроить на квартире чекиста.
- Можно навестить клиента под видом работника Мосгоргаза или какой-нибудь другой коммунальной службы. – предложил Владимир Анатольевич.
- Не пойдет. Все визиты, совпадающие по времени с доносами, непременно вызовут подозрение и будут проверяться, так что этот вариант не годится. Нужно попасть в квартиру незаметно. – решительно отверг Орлов предложение Померенникова.
- Верно, соваться в квартиру под прикрытием любого официального ведомства нельзя. Без проблем вычислят, что сотрудник был липовый и догадаются, что доносы – провокация. – поддержал младшего коллегу полковник. – Только сомневаюсь, что нам удастся побывать в жилище комиссара никем не замеченными.
- Это действительно непросто. На первом этаже круглосуточно сидит дежурный, чердачная дверь закрыта, окна находятся далеко от пожарной лестницы. – дополнительной информацией подтвердил барон Колесовские сомнения.
- Напомните мне, пожалуйста, точное расположение и планировку квартиры. – с практическим вопросом обратился Александр к немецкому разведчику.
- Комиссар живет один во втором подъезде левого крыла дома, на третьем этаже в квартире № 7, расположенной с левой стороны лестничной площадки. Во двор выходят окна его кабинета и спальни...
- Достаточно. – остановил Александр Померенникова, поднимаясь из-за стола. – Я вас оставлю ненадолго, а вы пока поразмышляйте, куда еще можно подбросить улики.
Оставшись вдвоем, старшие офицеры добросовестно последовали совету младшего по званию.
- Вы случайно не знаете, где несемейный чекист бывает в неслужебное время? – спросил полковник своего коллегу без особой надежды на положительный ответ.
- Именно случайно знаю одно место, где комиссар проводит почти каждое воскресное утро. – обрадованно признался немец.
- Надеюсь, он не на заутреннюю ходит, – с опаской предположил Колесов.
- А разве это изменило бы что-нибудь? – наступило время удивиться Померенникову.
- Пожалуй нет, но знаете, было бы как-то ... Нет, не верю. Я его рожу недавно видел, не похоже, что эта мразь покаялась, –  жестко пресек свои сомнения полковник.
- Естественно, что видел я его не в церкви. Каждое воскресенье по утрам он два часа играет в теннис на кортах ощества «Динамо», – сообщил Владимир Анатольевич.
- Вот это да! Не СССР – страна рабочих и крестьян, а Англия какая-то клубно-аристократическая, все играют в теннис, – поразился рассказанному собеседником Павел Николаевич. – Впрочем, этот ручеек тоже на нашу мельницу льет. Если чекист в теннис играет, значит он потенциальный англофил, а это прямой путь к измене, и ни кого не удивит, что Выдрин продался империалистам.
Во время последней фразы полковника на кухню с веселой физиономией вернулся капитан.
- Он еще и в теннис играет. – подхватил вошедший произнесенные Колесовым слова.
- Это наш шанс, Саша, добраться до его личных вещей, – без колебаний наметил Павел Николаевич новое направление для раздумий.
- Хорошая идея! – уважительно проговорил капитан второго ранга. – Так рано в раздевалке почти не бывает людей, а замки на шкафах самые примитивные.
- Он один на корты приходит? – обратился к немецкому коллеге за деталями Орлов.
- Привозит его шофер, конечно, но он всегда рядом с машиной. – ответил фон Рауш.
- Партнер у него постоянный или раз от разу меняется? – спросил полковник в свою очередь.
- Вот этого я не знаю. Я сам всего лишь несколько раз играл на «Динамо», поэтому о его партнерах мне ничего неизвестно. Впрочем, помню, что один раз он тренировался с чемпионом их спортивного общества. – расстроенно поведал Померенников, сожалея о том, что не может более подробно ответить на вопрос Колесова.
- Это не важно. – снимая с немца бремя неполного ответа, авторитетно заявил капитан. – Какое имеет значение, с кем комиссар играет. Гораздо важнее, где находятся раздевалки. В пределах видимости с кортов или нет.
- К сожалению, достаточно близко. Вход в них просматривается со всех площадок.
- Остается надеятся на то, что в пылу теннисного поединка он не обратит внимания на присутствие постороннего человека. – заключил Александр.
- Как бы то ни было, в воскресенье рано утром мне необходимо ехать на «Динамо». – без сомнений взял на себя ответственность за продолжение операции барон.
- Не лишайте нас, пожалуйста, удовольствия от принятия участия в благородном деле. – просительно сказал полковник. – Мы тоже поедем. Я, по крайней мере.
- Вы правы, Павел Николаевич, в том, что Владимиру Анатольевичу может потребоваться прикрытие. Вам же лучше там не показываться, не ровен час комиссар узнает, потому ехать на корты придется мне. – выразил Орлов свое мнение.
- Маловероятно, что он запомнил меня в лицо. Мы с ним виделись всего лишь один раз и то мельком, да и был я после допросов не в лучшем виде. – отверг предположение капитана Колесов.
- Я думаю, что лучше не рисковать. Не вышло бы, как с дворником. Мы с Александром прекрасно справимся вдвоем. – из лучших побуждений, сам того не желая, наступил полковнику на «больную мозоль» Померенников.
Услышав плохо замаскированный упрек в свой адрес, Павел Николаевич насупился и замолк на время. Пришлось его коллегам самостоятельно продолжать планирование дальнейших действий.
- Будем считать, что с одной парой ключей и квитанцией мы, условно, разобрались. Как поступим со второй? – спросил Александра неловко себя чувствующий фон Рауш.
- Есть у меня на этот счет одна идейка. Какая – пока говорить не буду. Нужно еще уточнить кое-что. – ответил Орлов неопределенно.
- Не могу ли я чем-нибудь помочь? – сказал Владимир Анатольевич, как всегда готовый разделить проблемы своих товарищей.
- Сможете, если скажете, когда в квартире чекиста открывают окна для проветривания. – не отказался капитан от предложенной помощи.
Померенников задумался не надолго и ответил коротко, но обстоятельно.
- Утром, после девяти часов, во время прихода домработницы и вечером, в хорошую погоду, когда комиссар вовращается со службы.
- Окна открываются полностью или только форточки? – продолжил Александр допытывать немца.
- Если нет дождя, полностью. – удовлетворил любопытство капитана наблюдательный кавторанг.
- Вот и прекрасно! Можно считать, что и со вторым комплектом ключей мы, выражаясь по-вашему, условно разобрались. При поддержке хорошей погоды, разумеется. – произнес, загадочно улыбаясь, Орлов.
- Уж не собираешься ли ты лезть в его квартиру через окно? – нарушил свое молчание Колесов.
- В данный момент я надеюсь обойтись без верхолазания, но если не получится задуманное, тогда возможно придется. – уверенно, но не вдаваясь в подробности, ответил капитан.
- Лучше бы, чтобы обошлось. – озабоченно пожелал Владимир Анатольевич.
- Ну, коли такой самостоятельный, мы с бароном можем повторить за шестым прокуратором Иудеи: «Mi lavо le mani». – пробурчал для острастки сердито полковник, не приветствующий самодеятельность своего младшего товарища.
- Не беспокойтесь понапрасну, я сам не хочу на потеху всему двору... карабкаться по стенам. – успокоил коллег Александр, запнувшись перед определением действий, которые могли бы рассмешить московского обывателя.
- Я думаю, Павел Николаевич, мы можем положиться на профессионализм капитана и не настаивать на том, чтобы он делился с нами своим секретом. – обратился в к старшему по званию Померенников, начинающий привыкать к неформальной манере общения своих гостей.
- Выходит так, что вы решили закончить проведение операции без моего участия. – прохладно константировал Колесов.
- Мне кажется, вы бы вполне могли удовлетвориться тем, что и так выполнили самую главную и трудную часть нашего задания – раздобыли рукопись. А с мелочами мы с Владимиром Анатольевичем постараемся разобраться самостоятельно. Кстати, не пора ли вам рассказать нам о том, как прошло ваше свидание с тибетологом. - польстил полковнику Александр, скривив губы в наивно-глупой улыбке.
- Больно ты шустер, капитан. – потеплевшим голосом ответствовал Павел Николаевич. – Не только от дела меня отстранил – моего, заметь, дела - так еще и приказывать мне вздумал. Нет уж, дудки. Сначала ты нам поведаешь о своем рандеву с унтер-офицером Голомзиным.
- Да, да. Расскажите, Александр, пожалуйста, как прошла ваша встреча с этим негодяем. – проявляя достойную выдержку, с энтузиазмом поддержал Колесова немецкий разведчик, пожелавший бы, будь на то его воля, выслушать в первую очередь историю полковника.
- Как прикажете. – пожав плечами, согласился капитан и, извинившись, снова покинул уютную кухню.
Не успели его коллеги обменяться недоуменными взглядами, как Орлов вернулся обратно с небольшой пачкой пожелтевших от времени писем и вынутым из оправы медальоном в руках.
Сам рапорт капитана (он умышленно, во избежание «погрязания в несущественных мелочах» предпочел сжатую, военную форму доклада) длился не более десяти минут, но благодаря постоянно сыпящимися от его слушателей вопросам его рассказ растянулся на добрый час.
- Плюнул, значит на мое предупреждение, отправил дворника к праотцам и устроил чекистам посреди Москвы Варфоломеевский день. – непонятно, то ли осуждающе, то ли одобряюще подытожил полковник действия младшего разведчика. – Ты хоть не сильно их изуродовал?
- Да, нет. Временно обезвредил в щадящем режиме. Тому, кто в подполе нас караулил, придется, наверное, первое время по-малому походить чаще обычного. Второму, с огнестрельным ранением, пары недель в госпитале будет достаточно. Ну а, Кузьма, я думаю уже оправился...
- Постой, постой, - прервал капитана Колесов, - как ты сказал, Кузьма?
- Ну да, Кузьма. Так зовут самого расторопного из них, того, кто успел в меня выстрелить. –  пояснил Орлов, удивившись неожиданному вопросу полковника.
- Он же меня предупреждал, что я еще услышу сегодня это имя. – произнес задумчиво Павел Николаевич, обращаясь к самому себе.
- Кто предупреждал, о чем? – недоуменно спросил Александр.
- Попозже объясню. – пообещал Павел Николаевич и прибавил с сомнением. - Может не стоило все-таки убивать дворника...
- Поначалу и я не хотел, думал, пусть доживает свое старик, но как только он рассказал мне о своем чекистском будущем и похвастался вот этими трофеями, - сделал капитан жест в сторону лежащих на столе писем, - я не сдержался.
- Зачем было на крышу его тащить?
- Думал инсценировать несчастный случай.
- Индюк тоже думал...., а мне кажется, не стоило устраивать из казни  цирк на открытом воздухе.
- Так получилось. Карма у него выходит такая – упасть смертью подлеца. – беззастенчиво свалил Орлов вину за убийство дворника на судьбу-индейку.
- Все сходится. И про плод червивый, досрочно на землю падший, не зря он мне вирши свои запутанные прочел. – снова проговорил вслух свои непонятные коллегам мысли полковник. – А из-за этой кармы твоей или из-за никому не нужного вашего гусарства, капитан, нас сейчас каждый милиционер страны разыскивать будет. – уже более определенно выразился Колесов, обращаясь к виновнику экстраординарных событий, происшедших в тихом московском дворике.
- Я же вам говорил, что лица моего никто, кроме трагическим образом преставившегося унтера, не видел. – устало напомнил Александр.
- Верю, но мою-то физиономию Голомзин должен был описать на Лубянке во всех подробностях. И сейчас благодаря твоей самочинной экзекуции дворника и издевательству над сотрудниками органов искать начнут меня и не просто искать, а травить с помощью всех доступных нквдэшникам средств. – заметил Павел Николаевич без малейшего намека на упрек.
- Полагаю, что охота за нами не прекращалась чекистами со дня нашего спуска под землю. – не в первый раз сегодня встал на защиту капитана барон.
- А не полагаете ли вы, любезный Владимир Анатольевич, что после устроенной Александром на Варварке бойни искать нас будут намного тщательнее? – с редким по ядовитости сарказмом полюбопытствовал полковник.
- Это безусловно... – согласился никогда не позволявший себе пойти против очевидной логики Померенников  и хотел было что-то добавить, но был опережен капитаном, решившим взять защиту самого себя в свои (в прямом смысле) руки.
- Павел Николаевич, дорогой, вы мне по дороге в Москву обещали, что в столице мы вам непременно изменим внешность. Поступи вы по-моему еще на пароходе, не было бы у нас лишней проблемы под кодовым названием «дворник». Видит Бог, сейчас – самое время. Завтра уже может быть поздно. Полчаса терпения и вас не то что Голомзин какой-нибудь, мы с бароном за своего не признаем.
- Опять Саша, ты за свое. – проговорил Колесов с таким видом, будто у него вдруг заболели все зубы.
- Великолепная мысль! Действительно, ситуация складывается такая, что без чего-нибудь подобного обойтись сейчас не представляется возможным. – вновь поддакнул немец.
- Bon, je suis pr;t, – с тяжелым вздохом сдался по-французски полковник и покорно склонил голову. – Уродуй меня, жестокий ты человек.
В квартире ненастоящего археолога Померенникова Владимира Анатольевича началась несвойственная позднему часу суета. Суетился в основном хозяин квартиры, выполняя требования запершегося в ванной со своей «жертвой» Александра.
Ровно через 28 минут (по утверждению капитана) Орлов появился из ванной комнаты один и попросил у хозяина квартиры разрешение провести дружественную ревизию его гардероба. Подобрав нужные ему вещи, Александр вернулся к безмолвно ожидающему его в ванной комнате полковнику.
Еще через несколько минут из места общественного пользования состоялся вывод живого прототипа: то ли репинского персонажа со знаменитой картины «Запорожцы пишут письмо турецкому солтану», то ли гоголевского героя из « Тараса Бульбы».
Павел Николаевич был представлен оторопелому Померенникову в осовремененом виде вольного казака. Для полной идентичности с представителем Сечи лихой эпохи полковнику недоставало: оселедца, золотой серьги в ухе, красочного кафтана, атласных шаровар с мотней по колено и набора оружия, все остальное присутствовало.
Выбритый наголо, с распушенными, поставленными торчком и подчернеными бровями, наклеенными пышными усами, облаченный в украинскую сорочку (рубашку-вышиванку, оставшуюся от сгинувшего летчика) и просторные холщовые (того же хозяина) штаны, Колесов, лишенный вышеперечисленных атрибутов обитателя запорожской вольницы, походил сейчас на дебелого председателя образцового малоросского колхоза, приехавшего в столицу делится с москалями передовым опытом разведения племенной скотины.
- Как вы находите полковника в новом облике? – вопросом, обращенным к Владимиру Анатольевичу, прервал капитан напряженное молчание, наступившее в квартире после явления хохляцкого батьки.
- Ich verstehe es auch nicht werter Herr Oberst, – почти шопотом проговорил фон Рауш, восхищенный происшедшей с Колесовым метаморфозой.
- Если пожелаете и вас могу переделать в кого-нибудь, – пообещал Александр, довольный произведенным эффектом.
- Ну, гаразд хлопцi на мене баньки вирячити, пiшли назад за стiл, розповiм вам про своi пригоди. – густым басом произнес новоявленный «хохол» малопонятную для коллег фразу и первым вернулся на кухню.
За столом вошедший в образ полковник потребовал от хозяина квартиры самогона, сала, маринованных грибов и соленого огурца.
Получив вместо спрошенного: водку, ветчину и овощное рагу, скривив нос от неудовольствия, Колесов тем не менее с хохляцкой обстоятельностью подналег на продукты. Покончив с трапезой, новое «лицо», издав свидетельствующие о плотном насыщении звуки, сказало.
- Сотворили из меня пугало огородное – несите бремя последствий.
- Никакое вы не пугало, вы их – радяньский украинец. – возмутился капитан такой негативной оценке своего труда.
- Бiс з вами прощаю, а тепер слухайте уважно. – еще раз икнув, добродушно сказал «запорожец», покручивая свой фальшивый ус.
- Умоляю вас говорить по-русски. – подал свой голос нерусский сотрудник Абвера.
С измененным внешним видом претерпела изменения и манера повествования Павла Николаевича. Фразы его стали более округлыми, под стать обритой под ноль голове, а экспрессии в выражениях поприбавилось, чувствовалось, что identite neuf и потребленный алкоголь полностью развязали ему язык.
На протяжении всего рассказа слушатели хранили зачарованное молчание даже несмотря на то, что трезвые их рассудки неоднакратно порывались прервать рассказчика гневными возражениями. Только когда Колесов, поставив в своей избирательно поведанной истории последнюю, больше похожую на многоточие, точку,  достал из сумки тибетский манускрипт и положив его на стол спросил у примерных слушателей, все ли они поняли, наступило время тысяч «почему».
- Почему вы думаете, что ваш знакомый не согласился на сотрудничество с НКВД? – Померенников.
- Потому что я хорошо знаю этого человека. Захоти гуру сотрудничать с Совдепами, он мог бы это сделать еще в начале двадцатых, когда Бокий упрашивал его возглавить оккультный спецотдел ГПУ.
- Почему вы рассказали ему о наших планах до того, как он отдал манускрипт. - Орлов.
- Он мне первый рассказал о моих, то есть наших, планах.
- Почему вы согласились на эту дурацкую медитацию. – Владимир Анатольевич.
- Такое у него правило – хоть чуть-чуть очищать старых друзей от мирской скверны.
- Почему вы уверены в том, что тибетские ламы не смогут определить непригодность книги в тот же момент, когда ее увидят. – Александр беря рукопись в руки и начиная пристально ее рассматривать..
- В этом и заключается весь смысл многолетней работы моего знакомого. Он переделал рукопись так хитро, что гадать по ней по-прежнему можно, и немало предсказаний, полученных с ее помощью, сбудется. Однако, когда гадатели будут пытаться повернуть результаты предсказаний в свою сторону, книга неизменно будет воздействовать на события с точки зрения мирового блага. – с трудом подбирая слова, объяснил полковник своим товарищам замысел гуру.
- Mir gehlen die Worter! – развел руками немецкий шпион.
- А у меня есть и очень много...- запальчиво начал Александр.
- Не тратьте слова попусту, капитан. – сухо оборвал полковник младшего коллегу, произнеся фразу официальным тоном. – Дальнейшее обсуждение действий моего знакомого считаю непродуктивным. Книга получена. Наша задача доставить ее заказчику целой и невредимой. Считаю целесообразным заняться рассмотрением вариантов перехода через границу.
- Почему не воспользоваться для этой цели дипломатической почтой. – хоть и на другую тему, но все-таки потратил Александр излишек своих вокабул.
- Нет, нет , это невозможно. При успехе операции мне было приказано самому доставить книгу адмиралу. Если отправить ее с дипкурьером, неизвестно, в чьих руках она окажется, попав в Берлин. – бескомпромиссно отверг барон идею капитана.
- Тысяча извинений, дорогие коллеги, так увлекся нашими частными проблемами (полковник бережно погладил себя по голой голове), что забыл сообщить вам о новости мирового масштаба. – Колесов встал и печально объявил. – Сегодня началась война.
- Польша? – спросил изменившийся в лице фон Рауш.
- Так точно. – подтвердил полковник.
- Значит, скоро и здесь начнется. Из Речи Посполитой до России рукой подать. – представил свой прогноз Александр, продолжая листать манускрипт.
- Польша не Чехословакия. Поляки будут драться, и через день, другой зашевелится Великобритания, и... бойня станет мировой. – высказал свой взгляд на развитие событий немец.
- Ясновельможные паны долго не продержаться. Время лихих кавалерийских атак закончилось, а сражаться на равных против броневой мощи Вермахта им нечем и это должно нас только подстегнуть. Необходимо сосредоточиться на скорейшем выполнении нашей миссии. – снова вернул беседу в практическое русло Павел Николаевич.
- В связи с войной все усложняется. Я должен связаться с центром для рапорта об удачном завершении поисков и получения новых вариантов отхода. – задумался вслух барон.
- Я бы не советовал вам до поры до времени докладывать о нашем успехе. Может случиться так, что кто-нибудь из завистливых и могущественных конкурентов вашего шефа захочет опередить его, и, перехватив ценную рукопись, сам преподнесет ее фюреру. – высказал капитан давно беспокоющую разведчиков мысль, кладя книгу обратно на стол и как-то при этом неопределенно пожимая плечами..
- Получается, что переправляться через границу нам придется собственными силами... – без особого энтузиазма вывел из вышесказанного Померенников.
- Не дрейфь, моряк, прорвемся. – на редкость фамильярно позволил себе Колесов поддержать упавшего духом капитана второго ранга. – Я вам еще не все сказал. В ближайшее время части РККА вступят на территорию восточных польских областей, что должно облегчить нашу задачу прорыва через границу.
- В основном я осведомлен о предстоящем разделе Речи Посполитой между Германией и Советским Союзом, только не понимаю, каким образом это может нам помочь. – без обиды, но так и не приободрившись, сказал Владимир Анатольевич.
- Позвольте молвить слово. – попросил Александр у старших офицеров разрешения высказать осенившую его догадку.
- Кали ласка. – позволил «запорожский» полковник.
- Bitte sehr. – повторил Колесова на родном (в отличии от полковника) наречии немецкий разведчик.
- Если Советы собираются выдвигать свои западные рубежи на территорию Польши, то в результате этого должна возникнуть ситуация, когда граница как таковая временно перестанет существовать. – изложил свое соображение Орлов.
- Совершенно верно. И это означает, что в районе «старой» границы в данный момент будет происходить массированное передвижение войск и хаотичное перемещение гражданского населения, чем мы и неприменем воспользоваться. – заключил Павел Николаевич.
- Какие надо готовить документы? – сразу перешел фон Рауш к решению конкретных проблем едва наметившегося плана.
- Неплохо было бы иметь несколько комплектов: ГБэшный, армейский и пару гражданских. – произвел капитан солидный заказ. - Да и форма нужна будет, соответствующая документам.
- Это не просто...- призадумался Померенников.
- Но возможно. – закончил за него полковник.
- Будем работать. – обыденно сказал резидент Абвера в Москве.
- Мы нас вас надеемся, дорогой Владимир Анатольевич, но и сами плошать не собираемся. Завтра, Саша, нам с тобой предстоит, вооружившись картами, разработать, учитывая складывающуюся в районе границе обстановку, несколько наиболее приемлемых и безопасных маршрутов перехода. Хотелось бы конечно знать поточнее направления развертывания частей Красной Армии на территории Польши, но такую информацию можно заполучить только в генштабе или в штабе Белорусского Особого Военного Округа. – с нескрываемым сожалением в голосе закончил свою тираду Колесов, хитро поглядывая на сосредоточившегося на чем-то своем барона.
- Я попробую раздобыть необходимые данные. В нашем посольстве должны быть люди, осведомленные в деталях о пакте Молотого-Риббентропа, то есть о германо-советском переделе границ восточной Европы. – скромно пообещал Померенников.
- Похоже, что ваши ресурсы неистощимы. – уважительно заметил Александр.
- Неистощима только человеческая глупость. – по-резонерски, в Колесовском стиле, заявил немецкий разведчик, вызвав удивленные взгляды своих гостей.
- Ну, тогда, если ни у кого не осталось невыясненных вопросов, можно закругляться. Сделано за сегодня немало, и все добросовестно заработали полноценный сон. – в кратце подвел итог насыщенному событиями дню Павел Николаевич.
Вопросов не поступило. Разведчики дружно встали из-за стола и неторопливо занялись приготовлениями к заслуженному отдыху.

Раннее субботнее утро 2 сентября 1939 год в квартире Померенникова ничем необычным для Владимира Анатольевича ознаменовано не было. Началось оно также, как и предыдущее, - русские мутузили друг друга в коридоре, а он смотрел за ними и пытался копировать их движения. После не классического советского завтрака разведчики занялись своими делами. Немецкий шпион, обремененный больше других, передав один комплект ключей капитану, ответственному за их «внедрение»   ушел первым. Спустя полчаса вышел из дома еще не привыкший к своему новому облику и из-за этого каждые пять минут пытающийся разглядеть хоть в чем-либо свое отражение полковник. Александр остался в квартире за хозяина.
Задачи на второй день войны у разведчиков были разные : старшие офицеры решали проблемы, связанные с подготовкой к переходу границы, а капитан взял на себя ответственность за то, чтобы один комплект ключей - от чемодана с документами, инкриминирующими связь комиссара с British Intelligence Service и от почтовой ячейки, содержащей подобный же компромат, - побыстрее оказался в квартире чекиста.
На взгляд Орлова, дело ему предстояло не сложное, но требующее аккуратности и определенной везучести. Способ, выбранный Александром для осуществления задуманного, был настолько прост и незатейлив, что он даже постеснялся поделится им со своими коллегами.
«Сначала сделаю, а потом доложу об исполнении», - подумал он, напоминая себе о золотом правиле не говорить «гоп» досрочно, и приступил к подготовке необходимого снаряжения.
Что портить свои вещи нехорошо, а портить вещи других людей еще хуже, каждый человек уясняет с первых лет жизни. Истина эта с детства была хороша знакома и Александру. Неоднократно доставалось ему от своих воспитателей за рано пробудившееся в нем желание узнать, что находится внутри самых разнообразных предметов. Разбирал он в свои молодые годы почти все попавшееся ему под руку, особо не заботясь о том, удастся ли вернуть вещам прежний вид. И вот сегодня, предоставленный самому себе в просторной квартире немецкого разведчика Орлов, вспомнив детский грех, снял со стены велосипед, когда-то принадлежавший полярному летчику, поставил его в прихожей на попа и, вооружившись инструментами из прикрепленного к седлу футляра, принялся откручивать переднее колесо. За этим занятием его и застала открывшая своим ключом дверь девушка восточной наружности, помогающая Померенникову по хозяйству.
- Вы кто такой? Что вы здесь делаете? – грозным голосом спросила одетая в простое ситцевое платьеце василькового цвета бравая комсомолка, берясь за ручку висящего на стене телефона.
- Здравствуйте! Меня зовут Александр, я гость Владимира Анатольевича. – представился капитан с самым добродушным выражением лица, на которое был способен. – А вас как зовут?
- Гюзель. – назвалась вошедшая, с интересом разглядывая Орлова и протягивая ему руку. – Так вот вы какой! Я вас совсем не таким себе представляла, вы  больше похожи на.... артиста, чем на археолога. Мне Владимир Анатольевич о вас много рассказывал. Вы только что вернулись с раскопок скифских курганов...В каком кстати месте вы копаетесь, я что-то забыла? – мимоходом задала комсомолка очень не простой для Александра вопрос.
- Мы вообщем-то в разных местах ведем работы, но основная часть раскопок приходится на долину курганов. Там находятся самые большие  воинские захоронения. – излукавился Орлов обойтись без конкретного географического названия места и застыл во внутренней тревоге, ожидая дальнейших вопросов.
- Они ведь были не только хорошими воинами, но и искусными ремесленниками... – подхватила девушка там где Александр закончил. - Я видела на фотографии их женские украшения, очень красивые... А вы сами, нашли что-нибудь ценное или только... черепки разные. А что вы делаете с велосипедом? – звонко протарахтела она еще целый ряд бессвязных вопросов на почти не испорченном акцентом русском языке.
     Имея возможность в выборе вопросов для ответа разведчик предпочел последний из них, самый, по сути, безобидный,
- Хотел прокатится по городу, так оказалось, что камера прохудилась. Нужно латать.
- Ну ладно, не буду вам мешать. У нас говорят, что женщина в мужском деле под рукой, что складка на портянке, чем дольше ее терпишь, тем хуже становится. Пойду на кухне прибираться, а потом вы мне про скифов расскажете, ладно? – жизнерадостно сказала знающая свое место восточная девушка и оставила капитана наедине с «техникой».
- Обязательно расскажу. – с липовым энтузиазмом пообещал ей вдогонку начинающий напрягать память Орлов.
Пока Гюзель гремела на кухне кастрюлями и тарелками, капитан вытащил из-под наполовину снятой им с обода велосипедного колеса покрышки камеру и быстро порезал ее на длинные полосы. Затем, нацепив на обод обескамеренную покрышку, заново прикрепил колесо к вилке, убрал в кожаный футляр инструменты и водрузил испорченный велосипед обратно на стену. Следующей его заботой было избавление от остатков изуродованной камеры, которые он без долгих раздумий запихнул в нижний выдвижной ящик вешалки для верхней одежды. Завершив таким образом акт вредительства чужого имущества, Александр, спрятав в карманы вырезанные им резиновые жгуты, ретировался со своей неказистой и непонятно для чего ему нужной добычей в комнату, которую он делил с полковником.
- Можно войти? – спросила кареокая голова Гюзель, просунутая ею в приоткрытую дверь сразу же за предупредительным стуком.
- Конечно, конечно, проходите. Присаживайтесь. – пригласил   девушку Орлов, галантно придвигая ей стул. – Так, что бы вы хотели узнать о скифах?
- Меня все интересует. – кокетливо призналась любознательная узбечка.
- Хорошо, попробую удовлетворить ваше любопытство. Скифы – это общее название, данное историками многим кочевым народам, населявшим восточноевропейские степи с V11 века до рождества Христова по 111 век нашей эры. – начал капитан издалека, надеясь по ходу рассказа вспомнить что-нибудь позновательное из когда-то давно пройденного и хорошо забытого, в крайнем случае присочинить немного. - Скифы разделялись на несколько крупных племен...
- Так вы раскопали какие-нибудь украшения? – не дав рассказчику набрать обороты, остановила его слушательница, решившая пропустить вводную часть.
- Вы знаете, дорогая Гюзель, иногда для археологов простая глиняная плошка доро....
- Понятно, значит не нашли. – вновь оборвала на полуслове разглагольствования Александра догадливая девушка.
- Это только в книжках и в кино герои находят полные сундуки сокровищ. – попытался оправдаться Александр за свои вымышленные неудачи на археологическом поприще, но лучше бы он этого не делал, потому что после упоминания им о наиважнейшем из всех искусств эмансипированная столицей азиатка утратила над собой последний контроль.
- Ой, обожаю кино. Вот закончу рабфак, обязательно пойду в ГИТИС на артистку учиться. Скажу вам по секрету, я хочу стать узбекской Любовью Орловой или Мариной Ладыниной. Обрежу косы, сделаю прическу... вы не подумайте, я не фантазирую, я серьезно говорю.  Я уже полгода как записалась в кружок народных танцев и еще хожу на занятия по вокалу. А вам кто больше нравится Любовь Петровна или Марина Алексеевна?
И начались для опытного разведчика самые трудные часы в его непростой биографии – актеров советского кинематографа он знал плохо. На первый вопрос ответить было несложно – Александр естественно предпочел свою однофамилицу.
- Мне больше нравится Любовь Петровна.
- Да, она просто фея. Как поет, танцует, - заглядение. Не забыли, как она в «Цирке» на пушке чечетку выбивала, а в «Волге-Волге» - на пароходе поет или в «Веселых ребятах» - скотину из дома выгоняет... А как она одевается – мечта! Но Ладынина тоже прекрасная актриса, помните, как здорово она во «Вражьих тропах» сыграла батрачку Фешку, а в прошлом году колхозницу Марину в «Богатой невесте». Как она там пела, прелесть. А, как вы думаете, какой из партнеров ей больше подходит, пастух Роман или тракторист Павло? – добралась киноманка до своего второго, загнавшего капитана в глухой тупик, вопроса.
- На мой взгляд, Павло ей больше подходит. – сделал Александр ставку на тракториста, надеясь на то, что в охваченной техническим прогрессом стране девушке предпочтительнее иметь в женихах механизатора, чем представителя патриархальной профессии.
- Да что вы!? – безмерно удивилась девушка. – Вы, наверное, забыли или перепутали. Федор Курихин, конечно...
- Вы знаете, нам в экспедициях нечасто удается смотреть новые фильмы, поэтому я ошибся. Естественно вы правы, что Федор ей больше подойдет. – поторопился поправить положение капитана и снова невпопад.
- Я хотела сказать, что Курихин конечно очень хороший актер, но...а кто кстати играл пастуха Романа? – очередной вопрос на засыпку, и долгое молчание в ответ.
- Если честно, то я не помню. – с обезоруживающе наивной улыбкой сознался Александр, вынужденный задействовать все свое мужское очарование, для того чтобы достойно выбраться из дурацкого положения.
- Понятное дело, мужчины только имена актрис запоминают. Так вот, слушайте и мотайте на ус, пока я добрая: Романа играл - красавец Борис Тенин.
- Да, да я вспомнил. Бесспорно Борис был бы ей подходящим мужем. – как в омут головой кинулся в матримониальные спекулирования начинающий потеть от напряжения однофамилец знаменитой советской актрисы.
- Вы смеетесь, какой муж?! Она уже два года как замужем за Пырьевым. Надеюсь, что вам хоть известно, кто такой Иван Александрович. – с чувством близким по накалу к негодованию поведала будущая узбекская кинозвезда о втором браке известного режиссера.
- Извините, я сегодня действительно какой-то...рассеяный. Вчера пришлось до поздна работать. Не доспал, наверное. От этого такой сегодня заторможенный. Да и голова отвратительно работает. – уклонился от прямого ответа капитан, прибегнув к последнему своему ресурсу - надежде на женскую жалость.
- Странные вы какие-то, товарищи археологи, точно как в стишке Самуила Яковлевича - рассеяные с улицы Бассейной: старое откапываете, а о новом ничего знать не знаете и знать не хотите... Мне и с Владимиром Анатольевичем пришлось немало помучиться, пока он всех наших советских артистов не запомнил. Я ему всю свою коллекцию фотографий на время одолжила... Погодите я сейчас к нему в кабинет сбегаю и сюда альбом принесу. Вы у меня быстро все вспомните. – смягчившись, пообещала киноактивистка и выбежала из комнаты за своим сокровищем.
«Попал, ну попал, как кур в ощип», - вскочил со своего стула Александр, только Гюзель оказалась за дверью. «Тоже мне разведчик хренов, на чем и перед кем провалился...», -  приблизительно так - осуждающе и немного по-паникерски говорила одна, обыденная часть Орловского сознания, в то время как другая,  вытренированная годами самоконтроля, призывала его возможно следующим образом: «Len ding! Len ding! Ничего страшного не произошло, это не твоя вина, тебя просто этому не учили. Успокойся и начинай мыслить рационально. Она всего лишь молоденькая девчонка, придумай что-нибудь. Ее не сложно будет обмануть».
Но ничего толкового капитану изобрести не удалось, в дверях появилась сияющая комсомолка с огроменным альбомом в руках.
«Надо бы сказаться занятым и уйти куда-нибудь по-неотложному делу.» - промелькнула у капитана спасительная мысль, когда девушка подойдя к нему с открытым посередине альбомом спросила, указывая на фотографию долговязого мужчины в очках и смотрящейся на нем комично одежде латиноамериканских аборигенов.
- Ну уж фамилию этого артиста вы не можете не знать!
Сначала Александр напрягся, словно пытаясь с помощью контракции всех мышц выдавить из своей памяти хоть какую-то артистическую фамилию. Не получилось. Тогда он расслабился и уже готов было признаться, что и этот артист ему не знаком... как прозвучал дверной звонок.
- Ой, Владимир Анатольевич вернулся, а я еще уборку не закончила. – роняя свою драгоценность на колени капитана, встрепенулась восточная красавица и побежала отворять.
«Вот уж действительно: молчание – золото. Хорошо, что не успел опять чего-нибудь сморозить.» - подумал, переводя дух, Орлов, быстро вытаскивая предложенную ему на опознание фотокарточку из прорезей альбомной страницы.
         
Николай Черкасов в роли Паганеля.
«Дети капитана Гранта.»
Киностудия мосфильм 1936 год.

Предстала перед его глазами легкая карандашная надпись.
«Слава Богу! Есть еще шанс выкрутиться.» - мысленно перекрестился капитан даосского вероисповедания и, вставив фотографию Жюль Верновского героя обратно, методично и ловко принялся проделывать тоже самое с другими фотокарточками знаменитых актеров, не забывая при этом прислушиваться к происходящему в коридоре, а оттуда уже доносилась по- командирски громогласная речь Павла Николаевича.
- Ассалому алейкум, гузал киз! –  по-узбекски приветствовал вошедший «запорожский» полковник открывшую ему дверь и во второй раз за день опешившую от неожиданности Гюзель.
 - Вуалейкум ассалом, амаки! – машинально ответила «украинскому дядьке» на родном языке растерявшаяся комсомолка.
- Ах шельмец, Владимир Анатольевич, настоящий шельмец. – забыв по-видимому о своем новом облике, перешел на чистейший русский по-прежнему стоящий в дверях с рулоном карт под мышкой Колесов, с любопытством разглядывая смущенную девушку. - Какую однако себе помощницу подыскал и спрятал. Все обещал – познакомлю, познакомлю, а сам...
- Вы тоже археолог! – догадалась помощница Померенникова, возвращая себе временно утраченную напористость. – А как вас зовут?
- Величают меня Павлом, Николаевым сыном. – витеевато назвался полковник, не удержавшись от заигрывания с юной особью противоположного пола, заходя наконец-то в квартиру.
- Меня зовут Гюзель. – протянула ему руку девушка. – А вы где научились по-нашему говорить?
- Не научился я, к сожалению. Был когда-то случай поучиться... да упустил, всего несколько фраз-то и помню. – с искренним раскаянием признался Колесов об упущенной возможности, осторожно пожимая предложенную руку.
- Наверное, вы у нас в экспедиции были. – продолжила девушка удивлять «археолога» своей догадливостью.
«Ох, если бы ты знала, что это была за экспедиция...» - пронеслось в голове полковника, вспомнившего о событиях 29 года в Ферганской долине, а вслух он признался о другом. – Вы правы, Гюзель, пришлось мне в свое время, заниматься в Самарканде... исследованием Гур–Эмира. А теперь барышня, позвольте мне полюбопытствовать,  куда вы моего младшего товарища подевали. – перехватил «вопросную» инициативу Колесов, по собственному опыту знающий, как иногда бывает непросто удовлетворить женское любопытство.
- Он в вашей комнате альбом смотрит. – с готовностью ответила Гюзель и, приблизившись к полковнику, шопотом добавила. – Вы знаете, он какой-то странный – ни одного нашего артиста узнать не может.
- Да, он у нас такой. Все время только о работе думает и ничего его кроме древностей не интересует. Скажу вам по секрету, что у него даже девушки нет. – также вполголоса выдал Колесов «страшную» тайну своего коллеги.
- Ну это же хорошо! – сделала неожиданный вывод узбекская комсомолка.
- Что хорошо? Что у него девушки нет? – позволил себе удивиться полковник.
- Да нет, я не об этом. – внезапно зардевшись, отвергла бестактное предположение собеседника Гюзель. – Хорошо, когда человек так любит свою профессию.
- Это правильно. Я тоже люблю свою работу, но это не помешало мне проголодаться. – соврал Павел Николаевич, не более получаса назад отметивший свою новую ипостась вторым завтраком (ланчем, как он его обозвал) в ресторане гостиницы «Москва», отправляя чрезмерно любознательную девицу к плите.
- Конечно, конечно, извините. Совсем я в Москве наши порядки забыла, гостя сначала надо накормить, напоить, дать отдохнуть, а уж потом с вопросами приставать. Идите отдыхайте, через десять минут все будет готово, я вас позову. – вспомнила  осовремененная рабфаковка об историческом предназначении женщины на своей родине и ушла на кухню, а вздохнувший с облегчением Колесов направился в свою комнату.
- Как вы вовремя, еще немного и она бы меня раскрыла. – едва слышно сказал Александр, после того как полковник тщательно прикрыл за собой дверь.
- Что это у тебя? – спросил Павел Николаевич кладя принесенные им карты на стол и кивком головы указывая на альбом.
- А она где? – опасливо поинтересовался Орлов прежде чем ответить на вопрос.
- Готовит нам обед.
- Значит есть еще время. – вновь заторопился капитан проверять надписи на фотографиях. – Она мне тут экзамен устроила по советскому кино. А нам, как вы знаете, в Харбине большивистскую пропаганду не показывали и ничего о их синематографе не рассказывали. Вот я и влип в пренеприятную историю. – пояснил он, запоминая подпись на  очередной фотокарточке, на этот раз - Сергея Столярова из фильма «Аэлита».
- Можешь не стараться, у нее уже сложилось вполне определенное мнение, что ты никого из здешних артистов не знаешь. – безжалостно охладил Колесов тягу младшего коллеги к знаниям.
- Она вам сама сказала  или..
- Никаких или, к твоему сожалению, сама сказала и была этим очень удивлена.
- Почему была?
- Потому  что есть такой Павел Николаевич Колесов, который только и занимается тем, что то выполняет чужие задания, то исправляет чужие промахи. – слегка выпятив грудь, скромно напомнил о своих заслугах полковник.
- Представляю, что вы обо мне наговорили. – усмехнулся своему воображению капитан, внезапно освобожденный от казавшейся ему не так давно неразрешимой проблемы.
- Обед готов, товарищи, прошу к столу. – торжественно объявила на этот раз вошедшая вообще без стука узбечка.
Обед прошел под знаком Водолея, вернее Словолея, то есть под знаком полковника. Сытый Колесов так заговорил молоденькую комсомолку, что к концу трапезы она навряд ли могла припомнить (он на это очень надеялся), с чего и как началась беседа.
Орлов же в это время ел, застенчиво улыбался и очень часто утвердительно мотал головой, вообщем подыгрывал Колесову на уровне фарфорового китайского болванчика.
Когда все насытились: Павел Николаевич болтовней, Гюзель слушанием, а Александр вкусно приготовленной едой, и принялись убирать со стола, девушка совершенно неожиданно спросила у полковника.
- Вы откуда сейчас приехали Павел Николаевич?
Вопрос ее хоть был и обыденный, но тем не менее застал Колесова врасплох.
- Как откуда, разве вам Владимир Анатольевич не сказал? – выбрал выжидательную тактику Павел Николаевич, пытаясь по лицу коллеги определить, что тем уже было сказано на эту тему.
- Конечно, он мне говорил, но я как-то не запомнила. – с лукавой улыбкой созналась девушка, приступая к мытью посуды.
Уловив, посылаемые стоящим за спиной Гюзель коллегой знаки (капитан очень красноречиво: глазами, руками, губами дал понять полковнику, что он ничего не говорил), Колесов, сравнительно недавно читавший в газетах об экспедиции Гракова, беспардонно решил разделить заслуги выдающегося археолога..
- Мы все по-прежнему прочесываем Каменское городище.
- А где это? – не отрываясь от тарелок, поинтересовалась комсомолка с незаконченным рабфаковским образованием.
- Оно находится недалеко от города Каменка-Днепровская. – с профессорской солидностью пояснил полковник.
- Это, наверное, где-то на Украине? –  быстро сориентировалась узбечка по названию реки.
- Правильно. В Малороссии, в Запорожье. –  с удовольствием уточнил Павел Николаевич.
 - Ну, теперь мне понятно, почему вы внешне на запорожца похожи. – не оборачиваясь, сделала Гюзель очередное, тревожное для разведчиков умозаключение.
- Смотри, какая догадливая! Действительно, это мои украинские товарищи уговорили меня голову обрить. И знаете, что я вам скажу, с лысой головой переносить их жару гораздо легче, да и мыться проще. Там не Москва, ни ванных тебе, ни душевых. – добродушно снаружи подтвердил опасную догадку собеседницы полковник, у которого от ее наблюдательности на душе начали скрести большие кошки.
- У нас тоже многие мужчины летом головы бреют. – с пониманием отнеслась азиатская красавица к вранью Колесова.
- Чому ти подумала що я лише зовнi схожий на украiнця? – захотел выяснить причину догадки зоркой комсомолки Павел Николаевич на соответствующем его новому облику языке.
- Вы по-русски правильно говорите. – поняв вопрос полковника, сказала девушка, отходя от раковины и снимая с себя фартук. - У нас в общежитии много живет ребят с Украины, и хотя многие из них уже давно приехали в Москву, им все равно не удается также чисто как местным говорить на русском.
- Я i по-украiнски добре говорю. – похвалил себя Колесов, чтобы выведать мнение быстро соображающей узбечки о своих лингвистических способностях.
- Хорошо говорите, но все равно, чего-то в вашем украинском не хватает. Напевности, что ли... – вновь продемонстрировала свои незаурядные способности Гюзель и заторопилась домой. – Заболталась я с вами, а мне уже бежать пора. Сегодня вечером репетиция, а я еще должна в общежитие заскочить.
- Мы были очень рады с вами познакомиться. – вполне искренне сказал Колесов (которому на самом деле понравилось общаться с бойкой  девчонкой), но с нехорошим, от необходимости постоянно обманывать собеседницу, осадком на душе.
- Да, весьма приятное знакомство. – вторя полковнику, добавил  вежливости ради Александр, думая о незапланированной встрече диаметрально противоположное.
- Мне тоже было очень интересно. Я столько нового узнала, словно на лекции в обществе «Знание» побывала. – любезностью на любезность ответила комсомолка и, подхватив с вешалки свою летнюю сумочку, спросила. – А вы еще надолго в Москве задержитесь?
- На неделю, а то и  на другую. Надо дождаться, пока все требуемые для экспедиции материалы будут полностью готовы. – ответил Колесов, не намного отступая от истины.
- Значит, мы с вами еще увидимся, я во вторник снова приду. – обнадежила девушка разведчиков.
- Будем считать часы до встречи. – улыбнулся во весь рот немолодой хохляцкий ловелас.
- А альбом, когда посмотрите, снова Владимиру Анатольевичу отдайте, хорошо?! Если какого-нибудь артиста забыли, можете посмотреть на обороте фотографии. Я все карточки специально для товарища Померенникова подписала. – сказала Гюзель, обращаясь к капитану.
- Спасибо большое. Я обязательно посмотрю и все вспомню. –  не совсем честно пообещал Александр.
- Ну, тогда до свидания. – проговорила несколько неуверенно молодая узбечка и потянулась к дверной ручке.
Ее опередил Павел Николаевич, который распахнул перед девушкой дверь и сказал на прощание.
- Хайр, жонон.
- Хайр лашмок, жаноб. – не удержалась та, чтобы вежливо не повторится на узбекском.
- До встречи, Гюзель! – Александр стал последним, кто произнес прощальные слова.
Разведчики вернулись к себе в комнату только тогда, когда загудел электромотор лифта, увозившего бойкую девушку на первый этаж.
- И что ты обо всем этом думаешь? – спросил младшего коллегу Колесов, грузно присаживаясь на кровать.
- Ничего я не думаю, по крайней мере ничего хорошего. Да и времени сейчас нет на осмысление происшедшего. Я ведь из-за ее визита еще не закончил подготовку к операции по «внедрению» ключей. Вы извините, Павел Николаевич, я должен выйти ненадолго. – ответил Орлов, сосредоточенный на чем-то своем.
- Ладно, поступай, как знаешь, а я, пока суд да дело - в объятия Морфея. Самый лучший способ привести голову в порядок. Если вдруг помощь от меня какая-нибудь потребуется – буди не стесняйся, но лучше не надо. – сладко потягиваясь, проговорил полковник, начиная снимать верхнюю одежду.
- Постараюсь вас не беспокоить. – пообещал Александр с понимающей улыбкой и, оставив своего старшего товарища одного, покинул жилище Померенникова, не забыв прихватить с собой обрезки испорченной им камеры.
Вернулся капитан в квартиру, сотрясаемую переливами богатырского храпа полковника, через час с небольшим с каким-то предметом, который он прятал под полой куртки. Заглянув на минуту в комнату, наполненную звуками и запахами добротно спящего старого вояки за какой-то своей надобностью, Александр взял затем хранящийся в стенном шкафу в коридоре ящик с инструментами и со всем этим хозяйством уединился на кухне.
Ко времени пробуждения Павла Николаевича Орлов, давно закончивший ремесленничать, перешел из кухни в кабинет Владимира Анатольевича, где, воспользовавшись советом и альбомом Гюзель, продолжил изучение фотографий наиболее популярных членов актерской гильдии Советского Союза.
- И не жалко тебе время тратить на это занятие? – спросил посвежевший после хорошего сна Колесов, заходя в кабинет.
- Жалко, но лучше потратить время сейчас, чем снова попасться на своем незнании. – рассудительно ответил Александр, не отрываясь от своего дела.
- Лучше было бы тебе фильмы полностью посмотреть. – предположил полковник, признавая правоту заявления Александра.
- Вот уж на это у меня точно никакого времени не хватит. – отверг пожелание Павла Николаевича капитан и, отложив коллекцию Гюзель в сторону, спросил. – Как вы полагаете, донесет или нет?
Прежде чем ответить, Колесов крепко и надолго задумался, словно хотел перед ответом прокрутить в уме все возможные варианты развития событий, а затем неуверенно проговорил. – Трудно сказать определенно, но мне кажется, что не донесет. Девушка-то она несмотря на ее говорливость и современную раскрепощенность хорошая и правильно воспитанная. Ты помнишь, как она меня назвала перед уходом?
- Вы же знаете, что я в узбекском ни ухом, ни ... органом речи хотя кажется мне, что последнее сказанное ей слово, чем-то на жабу было похоже. – не удержался от детской шутки Александр.
- Сам ты, жаба китайская и трехлапая притом, учить языки надо, особенно народов, населяющих пределы империи. – беззлобно, но наставительно отшутился полковник. – Назвала она меня словом, которое сейчас не приветствуется на ее родине - «Жаноб» - что по-узбекски значит господин.
- Значит догадалась! – сделал капитан единственно правильный на его взгляд вывод.
- Навряд ли она догадалась о чем-либо определенном. Все ее умственные спекуляции не должны выходить за рамки самых смутных подозрений. – в самоуспокоительном тоне поправил Колесов младшего коллегу.
- Не уверен. – отрицательно покачивая головой, не согласился с полковником Александр. - Я думаю, она прекрасно поняла, - и это как минимум -  что мы не те, за кого себя выдаем.
- Скорее всего, ты прав. – вынужден был согласиться с капитаном полковник,  аккуратно расправляя свои бутафорские усы, утратившие во время сна запорожскую лихость. – И что ты считаешь нам нужно предпринять?
- В первую очередь, дождаться Померенникова. Полагаю, что он должен лучше нас знать свою помощницу. Послушаем, как он отнесется к происшедшему, а потом уже будем решать, как нам жить дальше после моего провала. – едва Орлов закончил изложение своего плана, как из прихожей донесся звук открываемой двери.
- Lupus in fabula. – приветствовал Павел Николаевич появление фон Рауша.
- Долго жить будете, мы только о вас вспоминали. – с более приятными для вошедшего словами обратился к нему капитан.
- Ваши слова да Богу бы в уши! – подобающим образом отреагировал на сказанное капитан второго ранга, прежде чем поздоровался со своими гостями. – Добрый вечер, господа!
- Здравия желаю! – продолжив им же начатую тему, ответил Орлов на приветствие немца.
- Добрый, если новости у вас хорошие. Признавайтесь-ка, любезный, со щитом к нам вернулись или... – с деланной строгостью обратился полковник к Померенникову, очень надеясь услышать добрые вести.
- Как вы видите сам пришел, а не на щите принесен, то выходит - с ним, а точнее с ними, потому что щитов у нас теперь не один и не два, а целых четыре, как было заказано, на каждого. Все прошло очень гладко: удалось не только выведать об основных направлениях перемещения войск РККА в западные районы Белоруссии и Украины, но разузнать номера частей и подготовить соответствующие документы. Теперь дело за вами, нужно срочно фотографироваться. – с удовольствием доложил Владимир Анатольевич о своих успехах.
- Субханаллахиль. – Поблагодарил Всевышнего Колесов, до сих пор не отошедший от общения с представительницей мусульманского мира и не переключившийся еще полностью на родную речь, а затем добавил, повернувшись в сторону Александра. – Вот как работать надо! Учитесь, капитан! За один день успеть узнать планы Генштаба о развертывании войск и подготовить, вдобавок, по четыре комплекта абсолютно разных документов на человека - это вам, дорогой мой, не подписи на фотографиях за спиной невинного ребенка подсматривать!
- Gluckwuncht! Ausgezeichnetes Arbeiten, Baron! – поздравил Орлов фон Рауша с образцово выполненным заданием, оставляя без внимания  нравоучительно-ехидное высказывание полковника в свой адрес.
- Что-нибудь случилось, пока меня не было? – обеспокоенным тоном только что вернувшегося домой родителя (оставившего ненадолго без присмотра несмышленных детей) спросил Владимир Анатольевич своих жильцов.
Постояльцы, как два отпетых школьных хулигана, приведенные за содеянное в директорскую, переглянулись в бессловесном режиме, определяя чья сейчас очередь отдуваться за учиненную проказу и..., после вздоха, целью которого было еще до первых слов намекнуть об искреннем раскаянии провинившихся, полковник приступил к объяснению.
- Мы тут с вашей помощницей познакомились...
- Извините, пожалуйста, Павел Николаевич, за то, что перебиваю, но не позволите ли вы мне первому рассказать о встрече с Гюзель. Во-первых, так вернее будет в хронологическом порядке, ну, а во-вторых, мне на воздух надо выйти... – попросил Александр Колесова уступить ему первенство в докладе о недавних событиях, не уточнив, однако, зачем ему понадобилась вечерняя прогулка на свежем воздухе.
- На здраве, как говорят наши болгарские братушки. – позволил Павел Николаевич, которого все не отпускал мультилингвистический зуд.
Поведал капитан о визите узбекской девушке коротко, умышленно оставив несущественные подробности вне своего изложения (нехорошо было  лишать полковника возможности еще раз поиграть в его любимую игру -  «словесные кубики»), но предельно ясно. Померенников выслушал коллегу молча и очень внимательно, ни разу не остановив его. После того, как капитан закончил свой рассказ, Владимир Анатольевич прокомментировал услышанное самым неожиданным для русских разведчиков образом, вместо того, чтобы хоть как-то, но выразить им свое недовольство, он вдруг сам принялся извиняться.
- Простите меня, господа, это мое упущение. Я должен был вас предупредить о разговорчивости и любознательности Гюзель. Я сам чуть было не опростоволосился, оказавшись абсолютно некомпетентным в определении фильмов и ролей, в которых снимались ее любимые артисты.
- Как же вам удалось отвертеться? – сделалось Колесову любопытно в то время, как выполнивший свою миссию Александр напомнил старшим офицерам о своей нужде.
- Вы не будете возражать, если я вас покину?
- У меня нет никаких возражений. Можете считать себя свободным, капитан. – неодобрительно позволил полковник, утомленный непоседливостью молодого человека. Капитан же второго ранга отнесся к просьбе младшего по званию более лояльно.
- Я думаю, что мы  с Павлом Николаевичем сможем без вашего участия проанализировать положение дел. Идите куда вам нужно, но будьте осторожны. Перед нами еще дальняя дорога, и лишнее внимание со стороны органов нам абсолютно ни к чему.
- Вас понял. Клянусь быть тише воды, ниже листвы. Честь имею, господа! – переиначенным фразеологизмом пообещал Александр вести себя хорошо и с тем откланялся.
 Выйдя из кабинета, в котором остался заседать совет «старейшин», капитан прошел в свою комнату, взял там нужные ему вещи и, почти бесшумно открыв дверь, вышел на лестничную площадку.
- Вы, случайно, не знаете куда молодой человек направился? – не удержался от вопроса Померенников, стоило только Орлову скрыться за дверью.
- Ни малейшего представления не имею. – ложным заявлением, подкрепленным нужной гримасой, огорчил Павел Николаевич хозяина квартиры. На самом же деле, Колесов имел вполне определенное представление о цели вечерней прогулки своего товарища, но из-за старого армейского суеверия не хотел до поры до времени посвящать кого бы то ни было в обстоятельства предпринимаемого коллегой дела.
Выражение лица полковника и тон, каким он произнес свое отрицание, объяснили немецкому разведчику достаточно, чтобы он смог сделать правильные выводы: первое – оставить на время эту тему и второе – дожидаться возвращения капитана. Стреножив таким образом на время свое любопытство, барон вернулся к разговору о женщинах, для начала об известной и «проблемной» особе.
- Хотелось бы теперь узнать ваше мнение, Павел Николаевич, как вы нашли мою помощницу?
- Умная, симпатичная и очень витальная барышня. Мне на самом деле было приятно с ней общаться. – почти пропел узбекской комсомолке восторженный дифирамб стареющий Дон Жуан и принялся в подробностях рассказывать Владимиру Анатольевичу о состоявшемся знакомстве.
Тем временем Александр Орлов завершал свой второй круг по двору приютившего его дома. Двор, к приятному удивлению барражирующему по нему с разведывательной целью капитану, был тих и пустынен, а в нужной ему квартире были настежь открыты окна в двух комнатах – света не было. По исходу третьего круга Александр подошел к могучему каштану, намного отличающемуся от других деревьев двора высотой и раскидистостью кроны, растущему как раз напротив коммисаровского подъезда, и с ловкостью, достойной четырехлапых существ, забрался на него. Оказавшись в гуще листвы, надежно укрывавшей его от взглядов случайных прохожих,  Орлов приостановил на время свое восхождение, сориентировался по направлению и, выбрав нужную ветку, пополз по ней в сторону жилища чекиста. Когда середина широкой и разлапистой ветви дерева осталась далеко позади, а сама она, мягко подпружинивая, начала слегка прогибаться под его весом, Александр замер и, сдав немного назад, начал аккуратно и по-возможности не шумя расчищать перед собой пространство для лучшего обзора. Покончив с этим, он обнаружил, что во время его хлопот с маленькими веточками, листьями и колючими каштанами окно в одной комнате (спальне - по утверждению Померенникова) закрылось, отворенной осталось только форточка. Это заставило капитана поторопливаться, если закроется и второе окно, операцию можно будет считать проваленной.
Закрепившись на ветке понадежнее, он вынул из внутреннего кармана куртки dan gun – обычную самодельную рогатку, которую мастерил весь день, а из заднего кармана брюк пару ключей, тщательно обернутых клочком бархотной тряпицы. Однако после недолгого колебания он снова убрал в карман ключи, на этот раз в нагрудный и, повесив рогатку на руку, сорвал несколько плодов укрывавшего его дерева. Обломав затем с горем пополам шипы каштанов, Орлов произвел ими два пробных выстрела из своего смехотворного на вид, но практически бесшумного и довольно опасного оружия, целясь в стену между окнами соседней квартиры. Удовлетворенный результатами испытания рогатки он вновь достал бархотку с ключами и, вложив ее в кожаное седло, предназначенное для удерживания снаряда, начал, вместе со  вдохом, растягивать тетиву и одновременно прицеливаться. Но не успела его левая рука выйти на линию стрельбы, как в являющемся его целью окне загорелся свет. «Ma dе!» - выругался про себя Орлов, едва успев удержаться от выстрела. «Сейчас закроют окно, и на сегодня все сорвется!» - предположил он наихудшее на его взгляд следствие причине, которой являлся зажженый свет.
Произошло же совсем не то, чего опасался капитан. К окну действительно подошел мужчина (Александр без труда узнал в нем Выдрина), но не закрыл его, а включив  дополнительно к верхнему освещению настольную лампу с классическим зеленым колпаком, стоящую на расположенном у окна письменном столе, уселся за него. «Принесла же его нелегкая!» - приготавливая себя к долгому ожиданию, подумал капитан, с трудом удерживаясь от детского соблазна запустить из своей метательной «машинки» самый крупный и шипастый каштан в узколобую голову «мыслителя» из устрашающих органов.
Сколько раз пришлось Орлову менять позицию на ставшей уже для него родной ветке, он не считал. Минутная же стрелка на капитанских часах успела за время его томления на ветке уже почти полностью пробежать два круга по фосфорицирующему циферблату, а комиссар все продолжал сидеть за столом памятником самому себе.
По исходу второго часа маеты на дереве Орлову стало ясно - пассивно дожидаться ухода чекиста бесполезно. По всему было видно, что советский инквизитор не только твердолоб, но и задним местом крепок. Александр уже достаточно отчетливо представлял себе, что произойдет дальше. Досидев до определенного часа или до окончания разбирательства с неотложными бумагами, комиссар затворит окно и, выключив свет, покинет кабинет, лишив таким образом разведчика последнего шанса «внедрить» ложную улику,  заплатив за успех «малой кровью» (ободранными коленками и поломанными ногтями). «Надо его поднять.» - через 128 минут ожидания сообразил по-азиатски терпеливый капитан РОВС. И, как часто с ним бывало ранее, приняв решение, даже не приняв, а только наметив его, Орлов начинал действовать так, словно план поступков был составлен им давно и досконально. Вот и сейчас без малейшего намека на сомнение и на присутствие хоть какой-то сдерживающей «задней» мысли Александр «перезарядил» свое оружие последним, оставшимся от пристрельной серии каштаном и, практически не прицеливаясь, лишь совместив умственный образ цели с посылаемым снарядом (пригодились уроки по стрельбе из лука, преподанные ему в Харбине японским коллегой), выстрелил в центральную часть рамы соседнего с коммисаром закрытого окна.
 Звук, раздавшийся после выстрела, не был к счастью русского Робин Гуда звоном разбитого стекла. Каштан блестяще выполнил свое миссию: славно приложившись к самой толстой части рамы, он отрекошетировал от нее на землю, минуя жестяной слив наружного подоконника.
Выдрин встрепенулся по-животному быстро, по поступкам - профессионально – тотчас после произведенного выстрелом шума его голова, до этого хорошо видимая Орловым, исчезла под столом и... уже не появлялась оттуда, но настольная лампы тем не менее погасла, а через пару минут в комнате была выключена и люстра. «У, сука осторожная.» - отдавая должное выучке нквдэшника, прошептал капитан, похолодев внутренне от мысли, что перестарался. Дальнейшие действия комиссара также соответствовали ситуации. Спустя еще некоторое время крохотная часть его едва различимого силуэта появился у правого края окна – чекист внимательно прочесывал глазами двор, держа в руке почти не видимый в темноте безотказный браунинг.
«Все...» - хотело подвести жирную отрицательную черту под неудавшимся предприятием поверхностное сознание Александра, «...кончилось. Полнейший провал. Он сейчас закроет окно и всему конец...» - должен был Орлов признать свое физическое поражение, но вместо этого, непоколебимо уверенный в том, что вне или за пределами физических явлений (мета та) существует другой мир, капитан, сосредоточившись на глазах чекистах, продолжающих методично, сектор за сектором осматривать дворовое пространство, голосом опытной медсестры, успокаивающей проснувшегося от приснившегося кошмара больного, чуть слышно запричитал:» Спокойно, Евграф Феоктистович! Спокойно, все в порядке. Не стоит волноваться, никто на вашу жизнь не покушается.»
Вняв ли «мольбам» разведчика или доверившись своему собственному положительному анализу обстановки, комиссар, не забывая о поговорке про береженого (держа оружие на изготовке), высунул из окна голову и еще раз хорошенько осмотрелся, не забыв окинуть взглядом «слепые» зоны – под окном, над ним, справа и слева от него. Убедившись в отсутствии чего-либо подозрительного, успокоившийся Выдрин включил настольную лампу и к полнейшему разочарованию пожирающего его глазами капитана заново водрузил свою откормленную спецпайком тушу за стол, положив перед собой пистолет.
 Не будь Орлов закален медитативной практикой, без всяких сомнений можно было предположить, что с его уст сорвались бы в адрес «непробиваемого» чекиста потоки крепких выражений и возможно даже на разных языках. Однако, хоть и разочарованный, Александр не переставая уповать на метафизические силы, начал талдонить себе под нос новое предназначающееся для Выдрина заклинание: «Проверь другую комнату, проверь другую комнату, проверь другую комнату...»
Каким-то все-таки образом это маленькое происшествие подействовало на комиссара. Усевшись вторично за стол, он уже не смог с должным усердием отдаться трудам на благо соцотечества, концентрация чекиста была полностью нарушена. Глаза его бесцельно шарили по столу, а мысль беспристанно возвращалась к невинному на первый взгляд инциденту. »Большое дело.» - подумал бы любой нормальный гражданин. «Ну, шлепнулось где-то что-то. Невелика беда.» Евграф Феоктистович в отличие от охраняемых им (от самих себя в первую очередь) сограждан думал, наверное, как-то не так. Скорее всего комиссар не то чтобы размышлял иначе, чем большинство затурканных с его помощью строителей светлого будущего, а чувствовал по-другому, по-звериному. Вот это животное чутье-то и не позволило ему полностью расслабиться. Выдрин встал и, прихватив с собой вороненый  бельгийский браунинг, вышел из кабинета, включив по пути старинную люстру-плафон, прикрепленную под самым потолком.
 «Shandi, ganxie nin!» - отправил небесам заслуженную ими благодарность дождавшийся наконец-то своего момента Орлов, быстро и не в первый уже раз заряжая рогатку ключами. В этот момент в соседней кабинету комнате тоже загорелся свет. «Пора» - сказал капитан, медленно растягивая  велосипедную резину, поднимая рогульку, вдыхая и мысленно сливаясь со своей целью. Одновременно с началом выдоха пальцы правой руки капитана разжались, тетива сократилась и, катапультировав снаряд «возмездия»  сквозь начинающую жухнуть листву плодовитого дерева в направлении открытого окна, не очень больно, но чувствительно стеганула стрелка по левому запястью.
И этот выстрел удался великовозрастному «хулигану». «Подарочная бандероль» с ключами, пролетев всю комнату, ударилась (сравнительно беззвучно) о дальнюю стену и отразившись от нее: либо упала на стоящий у стены книжный шкаф, либо завалилась за него, что, впрочем, для «почтальона» существенного значения не имело.
Выполнив намеченное, капитан не поторопился срываться с места «преступления». Убрав рогатку, он продолжил наблюдать за квартирой комиссара.
 Чуть позже чем стрелок убрал свое оружие, подозрительный чекист открыл окно в своей спальне и произвел из него такой же осмотр околооконного пространства, какой он не так давно проделал из кабинета. Ничего не обнаружив и на этот раз, Евграф Феоктистович плотно затворил раму, закрыл форточку и тщательно (не оставив ни одной щелки для любопытных) задернул шторы. Вскоре в спальне погас свет, и одинокий хозяин крупногабаритной жилплощади перешел в соседнюю комнату, где посидев без дела несколько минут за столом и так по-видимому не оседлав своего Пегаса, решил, как говорят его (неведомые ему еще) хозяева: »Call it a day». В точности повторив процедуру закупоривания жилища и обесточив световые приборы, Выдрин удалился в недра своей квартиры.
  «За микстурой пошел, сволочь». – беззлобно, даже с пониманием подумал капитан (живо представляя себе, какой вид лекарства будет принят комиссаром на сон грядущий), пускаясь в недальнюю, но медленную дорогу вниз.
Возвращение перепачканного корой, листвой и смолой Орлова в квартиру Померенникова старшие офицеры отметили одобрительными восклицаниями и приглашением за стол.
- Иди сюда, соколик, садись, выпей с товарищами по оружию. – призвал коллегу нетрезвый полковник, разжаловав его почему-то в более мелкую птицу.
- С удовольствием! –  в миг согласился капитан, не принимая близко к сердцу орнитологическую неточность Колесова. – Только умоюсь и переоденусь сначала.
- Не забывайте, завтра рано... – хотел предупредить Александра барон, но вовремя остановился, вспомнив, что подъем в 6 часов утра для гостей не считался ранним.
Десять минут спустя чистый и свежий капитан поднимал свой первый штоф вслед предложенному полковником тосту за успешный переход границы. Опустошив емкость, Орлов между закусочным делом, точнее сразу после ломтика соленого огурца и перед шляпкой мариного гриба, доложил «высокому» собранию.
- Первая партия ключей благополучно доставлена адресату.
- Примите мои поздравления. –  уважительно сказал вежливый немец. – Каким образом, если это не тайна?
- Какие между нами могут быть тайны. – ответил, продолжая закусывать, Александр и, достав специально для этого случая захваченную на кухню рогатку, пояснил.- Вот этим до Потопным приспособлением.
- Diese originelle Auflosung des Problems, Herr Hauptman! – сказал капитан второго ранга, с забавным выражением лица рассматривая переданное ему капитаном оружие дворовых хулиганов.
- Да...- многозначительно оценил Колесов «находку» Александра. – Голь на выдумки хитра.
- Чем богаты, тем и рады. – В том же фольклорном ключе произнес Орлов, явно удовлетворенный тем, что выполнил свое задание к установленному им же самим сроку.
- Благодарю за службу, господа. Еще один успешный день. Выполнено  вами было практически все, что мы вчера наметили. На завтра по плану осталось: посещение кортов для внедрение второй пары ключей и квитанций; завершение подготовки документов – фотографии, печати; ну, и последнее, финальные приготовления к отъезду из Москвы – военная форма, штатское, сухой паек и прочая, прочая. – на правах старшего по званию и абсолютно трезвым голосом поустоявшейся уже трехдневной традиции одновременно подытожил полковник результаты дел разведгруппы за минувшие сутки и наметил программу на день грядущий (оставив в сторону не только шутки, но и развязно-хмельную манеру общения в целом). – А теперь, господа, настоятельно рекомендую - незамедлительно отправляться отдыхать, вам вставать спозаранку.
- А вы, Павел Николаевич? – спросил, поднимаясь, Орлов, давно созревший для отдыха.
- Я...я должен наверстывать упущенное за день. – вновь поглаживая себя по уже не такой гладкой как вчера голове, невесело сообщил товарищам Колесов.
- Может быть с утра наверстаете, утро ведь  вечера мудренее, так кажется у вас говорят? – предложил сердобольный фон Рауш, поддавшись на грустную нотку в голосе полковника.
- У нас много чего хорошего говорят, а делают почему-то по-другому. – воспользовался Павел Николаевич последней за день возможностью сказать что-нибудь умное и полезное. – Мне по ночам сподручней работается, дорогой барон. Сейчас возьму карты и постараюсь с помощью добытой вами информации разработать для нашего «побега» из столицы несколько наиболее приемлемых  путей.
- Ну что же, дело ваше. Кабинет в вашем распоряжении. Схемы перемещения войск на столе. Да, не успел доложить – наши армейские документы будут оформлены на членов наблюдательно-инспекционной комиссии Генерального штаба, так что мы будем иметь полное право свободного перемещения по всему участку продвижения армейских соединений. Желаю вам плодотворной работы. – сказал  Владимир Анатольевич, вставая из-за стола.
- Вот за это громаднейшее вам спасибо, вы намного облегчили нам задачу, уважаемый командор. Доброй вам ночи, господа. – не поскупившись на очередную благодарность в адрес немецкого коллеги, попрощался с товарищами Павел Николаевич и, гонимый чувством неисполненного долга, первым направился к выходу из кухни.
Не долго мешкая, Орлов с Померенниковым также  разошлись по своим комнатам.
Некоторое время спустя в московской квартире, по подложным документам оккупированной резидентом немецкой разведки и двумя его гостями - заклятыми врагами советской власти - офицерами РОВС, воцарилась подобающая столь позднему часу тишина.

Начинающийся день обещал быть ясным и погожим. Дициплинированно выполняющая свою вращетельную работу и равнодушная к страстям населяющих ее тварей планета в положенный ей кем-то срок подставила лучам обогревающей ее звезды один свой бок таким образом, что жители столицы СССР, не глядя на часы поняли,  наступил седьмой день недели – Воскресенье. Многие из населявших город людей помнили то время, когда в этот день, празднично одетыми ходили они со своими семьями в соборы. Теперь же времена были другими и места собраний тоже.
В семь часов утра интернациональная группа шпионов в составе двух человек, одетых по-спортивному, пружинистым шагом атлетов, начинающих втягиваться в предстоящие нагрузки, прогуливалась по территории стадиона «Динамо», держась в визуальной близости от теннисных кортов. К 7.30 приблизительный план действий разведчиками был составлен, и Александр знал о месте проведения операции все, что ему требовалось. За четверть часа до восьми Померенников, оставив Александра одного, пошел проверять раздевалку. Ровно в восемь  Владимир Анатольевич, согласно его роли (наблюдателя изнутри) начал свою активную разминку в огороженном проволочной сеткой «загоне», где находилась тренировочная стенка, и в тоже время к кортам подрулила машина комиссара - черный ЗИС-101 с тремя хромированными клаксонами расположенными на правом борту, впереди запасного колеса.
Не со спортивной ловкостью выбравшийся с заднего сиденья персонального авто Евграф Феоктистович выглядел неважно. Похоже было, что минувшем вечером ему либо пришлось принять на ночь лишнего, либо смутное предчувствие заговора оставило его без крепкого сна.
Хмурясь на весело светящее ему на встречу солнце и не обращая внимания на подобострастное приветствие стадионного служки,  явно находящийся не в духе комиссар неспешно проследовал во внутрь помещения для отдыха и смены одежды. За ним потрусил его водитель, уважительно неся на плече нелегкую «хозяйскую» сумку, напичканную теннисными причиндалами.
Пока Выдрин переодевался, немецкий разведчик, изрядно размяв свое масластое тело, приступил к упражнениям с мячом и ракеткой.
Cпустя энное количество минут на лучший корт спортивного общества бело-голубых, расположенный по-соседству с тренировочной стенкой, состоялся выход вельможного тела.
На площадке  комиссара  в полной боевой готовности дожидался его личный спарринг-партнер, младший лейтенант НКВД, несущий свою нелегкую службу в органах не под пулями шпионо-диверсантов, а под обстрелом покрытых шерстью мячиков с надписью «Ленинград».
Тренировка началась рутинно, но только началась... Спарринг, стоя в районе линии подачи с берестяным лукошком, наполненным мячами, старательно накидывал их генералу, а Евграф Феоктистович вместо того чтобы направлять мячи в отмеченные мишенями сектора корта старался, вкладывая в удары всю свою недюженную силу, попасть в своего партнера. Младший лейтенант, не понимающий, что происходит, пытался отбивать летящие в него «снаряды»  (это ему иногда удавалось), но направить их снова в удобную для комиссара зону у него получалось редко. Так продолжалось минут с пять, после чего Выдрин, нашедший на ком выместить свое дурное настроение, приказал.
- Хватит дурочку валять, отходи на заднюю линию!
- Слушаюсь, товарищ комиссар! – ответил по-уставу чекист от спорта, почувствовав нешуточную угрозу в голосе начальника, и чуть ли не строевым шагом выполнил приказание.
Тем временем всего лишь в нескольких метрах от разыгрывающейся на корте спортивной драмы, в тренировочном «боксе», увлекшийся любимым делом Владимир Анатольевич устроил с непробиваемо-спокойной и никогда не ошибающейся, всегда возвращающей мячи обратно стенкой настоящее сражение. В ход им были пущены все технические приемы, известные в этом спорте – начиная с подач с различным вращением и плассировкой, вплоть до деликатных, укороченных ударов слета и зверской силы смэшей.
Но на территории теннисного комплекса находился один человек, мысли которого в данный момент были далеки от спортивных амбиций и забот остальных посетителей стадиона. Обремененный вторым комплектом ключей и необходимостью подкинуть их в вещи продолжающего издеваться над своим партнером комиссара, Александр, по вовлеченности Выдрина в вывоволочку подчиненного определив, что время пришло, с беззаботным видом никуда не торопящегося физкультурника зашел в раздеваку.
Открыть ячейку для хранения одежды капитану, обученному справляться даже с несгораемыми шкафами, было пара пустяков, поэтому входя в комнату для перемены одежды, он был уверен, что долго там не задержится. Однако совсем не предполагал Орлов, что выскочить из раздевалки ему придется быстрее пробки, покидающей бутылку с газированным виноградным вином. На скамеечке, у шкафа, в котором хранились генеральские вещи, верным псом чинно восседал его водитель и читал передовицу внутриведомственной малотиражки.
«Чтоб тебя...» - не уточнив конкретно, пожелал капитан чего-то нехорошего мирно сидящему в душном помещении работнику баранки – ладно скроенный вражескими лазутчиками план «внедрения» ключей и квитанций треснул (из-за шоферской преданности начальнику) по всем швам.
 Микротрагедия, происшедшая с капитаном, оказалась не единственной предуготовленной и доставленной в этот час индейкой судьбы на сдобренную кирпичной крошкой землю, предназначенную для ограниченной правилами физической суеты и «культурного» томления тела.
На корте, занятом комиссаром и его напарником, вялотекущая драма переродилась в трагикомедию. Очень похожий в гневе на птицу, связанную народным творчеством с фортуной малюсенькой черточкой, Евгаф Феоктистович от «отеческого» распекания младшего лейтенанта перешел к незавулированным и очень обидным оскорблениям последнего (которые ввиду их высокохудожственной усложненности будут переданы с упрощениями).
- Слушай ты, спортсмен хренов, если ты сейчас же не начнешь играть нормально, а не как обделанный, я отправлю твою толстую задницу на Соловки проветриваться.
От подобного обещания игра несчастного спортсмена-чекиста, как он ни старался, окончательно расклеилась. В голове младшего теннисного лейтенанта понеслись печальные образы самого себя, убивающего свою молодость и спортивный талант на охране труда врагов народа, в удивительно неуютном и суровом (для взращенной в цивилизованных условиях столицы личности)  краю.
- Товарищ комиссар, разрешите обратиться! – неуверенно произнес штампованную фразу пунцовый от устроенного ему разноса динамовец во время паузы, связанной с собиранием мячей.
- Чего тебе надо, урод? – презрительно откликнулся, подспустивший пары и тем самым заметно поправивший свое настроение комиссар.
- Я...- робко начал теннисист, - я, кажется, приболел...
- Вы тут все, паразиты, от безделья приболели. Зажрались на дармовых харчах, еще и жалование за звезды получаете, а толку от вас, как от дохлых мух. Честное слово, отправлю я вас когда-нибудь для поправки вашего гнилого здоровья в полярную санаторию. А теперь, собирай свои манатки и катись отсюда, чтобы духу даже твоего я не чуял.- отпустил с миром Выдрин хворого спортсмена.
Младший лейтенант сделал, как ему было велено, а оставшийся на площадке в одиночестве Внутренне-Дельный генерал, подойдя к решетке, отделяющей корт от тренировочной стенки, обратился к продолжающему «резвиться» Померенникову.
- Товарищ, хватит долбо...стеночьем заниматься! Я вижу вы без партнера, переходите-ка  лучше на корт. Посмотрим, на что вы на площадке способны.
- С удовольствием. –  оставив без внимания не совсем вежливое обращение чекиста, не раздумывая, согласился Владимир Анатольевич и перебрался на соседнюю площадку. Побудило его к тому не столько желание поиграть по-настоящему, сколько потерянный вид бродившего невдалеке Александра, по которому барон догадался, что их несложная задумка по какой-то причине сорвалась.
После нескольких минут передкидки мяча в среднем темпе, Евграф Феоктистович, будучи сам игроком посредственным, но очень гоношистым, не распознав в новом партнере серьезного противника, предложил тому сыграть на счет.
Померенников вновь пошел на поводу у генерала. Срочно нужно было придумывать другой способ подбрасывания улик, а для этого требовалось время.
Сет начался для Выдрина катастрофически. После трех сыгранных геймов (двух на его подаче к тому же) он не выиграл ни одного очка. Немец, замаскированный под русского, бил по мячу не очень сильно, но надежно и разнообразно. Заставляя тем самым соперника бегать больше обычного и постоянно гадать о том, куда полетит следующий мяч.
Начиная с четвертого гейма, раздраженный комиссар, предвидя чем может закончиться сет, прибегнул к знакомой всем безмерно амбициозным и нечестным игрокам тактике «зажиливания» мячей. Во время очередной, удачно проведенной Владимиром Анатольевичем комбинации, когда мяч после его завершающего удара в открытый угол площадки лег под самую заднюю линию, Евграф Феоктистович, не терпящим поправок голосом, объявил его в ауте.
Фон Рауш, уверенный в обратном, спорить не стал и продолжил игру почти в автоматическом ключе, озабоченный не счетом, а все не приходящей в голову идеей о решении их с капитаном проблемы. Как следствие его толерантности и не сосредоточенности на поединке немецкий шпион тоже проиграл три гейма кряду.
Воспрявший духом генерал продолжал наглеть. Но во время следующей попытки Выдрина выиграть геймбольное очко на словах, Померенников заупрямился. Мяч, посланный комиссаром оппортунистическим обратным коротким кроссом справа под бэкхэнд Владимира Анатольевича, явно приземлилися за боковой линией, чему имелось вещественное подтверждение – след на грунте, на который и указывал немец.
Несмотря на неопровержимость доказательства, чекист уперся, уж очень ему хотелось выйти вперед в сете. Он нашел на площадке другой след (благо на площадке их было много – корт перед матчем не разметали), хоть и далеко от настоящего, но зато внутри линии, и с пеной у рта настаивал на своей правоте.
 Капитан второго ранга хотел было продолжить дискуссию, но тут его взгляд приземлился на находящегося за оградой корта со стороны комиссара и отчаянно жестикулирующего Орлова. Смысл движений Александра Померенников уловил моментально. То, что языком жестов ему втолковывал капитан, барону уже приходило в голову, но до сих пор не сформировалось в решение.
- Не попросить ли нам кого-нибудь посидеть на вышке и посудить... – следуя подсказке Александра, предложил своему бессовестному сопернику Владимир Анатольевич компромиссное решение.
- Может быть вам еще на каждую линию судей пригласить? – с издевкой парировал генерал, осматриваясь по сторонам и обдумывая резонное предложение противника.
- Эй вы, молодой человек! –  неожиданно крикнул он в сторону отошедшего на несколько шагов от проволочного ограждения Александра. – Подойдите-ка сюда!
- Вы мне?! – вполне достоверно изобразил удивление капитан.
- Тебе, кому же еще! – с начальственной бестактностью, а вернее хамством, подтвердил Выдрин.
- Слушаю вас! – сказал Орлов, вплотную подходя к ограде.
- Ты что здесь все время околачиваешься, я за тобой давно наблюдаю?! – по въедшейся уже в его плоть и кровь привычке, в подозрительно-угрожающем тоне начал комиссар свой диалог с посторонним человеком.
- Вы извините, конечно, что я не попросил разрешения... - проблеял в ответ Орлов, потупив глаза долу, -  я ....смотрел, как вы играете... Дело в том, что я только недавно начал учиться теннису..., а наш тренер говорит, чтобы мы почаще смотрели на игру мастеров большой ракетки.
    - Ага, понятно. – потеплевшим голосом сказал комиссар, польщенный причислению к гильдии мастеров. – Учишься значит, это хорошо – одобряю. Сам-то, динамовец?
    - Так точно. – браво подтвердил капитан, оставляя роль пристыженного скромника.
    - Служишь где?
- Лейтенант Костиков, водная милиция. – назвался капитан, не рискнув воспользоваться своей нквдэшной «липой».
Узнав о месте службы начинающего теннисиста, Выдрин скривился, выразив тем самым свое отношение к блюстителям порядка на водных магистралях столицы, но вслух произнес.
- Все равно, наш человек. – а затем после небольшой паузы вроде как не заинтересовано спросил. – А ты, лейтенант Костиков, правила-то теннисные выучил?
- А как же! Это – первое, чему нас научил Борис Петрович. Мы же милиция – нам без правил никак нельзя. Мы все правила лучше других знать обязаны. – бойко ответил самозванный правоохранитель.
- Ага, для того чтобы потом легче было из граждан взятки выколачивать. – с провокационной ли целью или просто смеха ради заметил вдруг генерал.
«Au ihnen geht ein Talent verloren!» - подумал фон Рауш, когда из-за спины комиссара увидел, как после последней произнесенной Выдриным фразы изменилось лицо его русского коллеги.
«Водный милиционер» позеленел, глаза его прищурились, а изо рта, уголки которого надменно опали вниз, раздалось официально-холодное:
 - Документики у вас имеются какие-нибудь, гражданин?
- Ты чего, лейтенант, белены объелся, что ли? – удивленно и тихо, спросил комиссар, опешивший от такой наглости.
- Документы предъявите, или я сейчас вызову наряд. – набычившись, продолжил добиваться своего лейтенант Костиков.
«Ой, не переиграл бы!» - забеспокоился Владимир Анатольевич, чувствуя нарастающее напряжение.
- Да ладно, лейтенант, пошутил я. – неожиданно пошел на попятную Евграф Феоктистович, понравилось ему что-то в настырном милиционере (может себя вспомнил в молодости). – Ну, а теперь слушай с кем разговариваешь и трепещи. Комиссар государственной безопасности третьего ранга Выдрин, а документы я с собой уже десять лет  как не вожу. Если сомневаешься - топай в раздевалку, там мой шофер сидит, он тебе растолкует что к чему, только смотри, чтобы потом на больничном не оказаться...
Заглядение да и только было Померенникову наблюдать, как зеленая маска злости на лице Александра медленно заменялась пепельно-серым выражением смертельного испуга. Нижняя челюсть капитана задрожала и из уст его посыпались заискивающе-просительные слова.
    - Извините, пожалуйста, товарищ комиссар! Я же не знал... Я даже предполагать не мог...да,  и  пошутили вы тут... , а я подумал...
- Ладно, ладно, хватит извиняться, проехали и закрыли тему. Свои люди сочтемся... Ты лучше мне вот что скажи, лейтенант, - счет в теннисе вести тебя тоже научили? – остановив поток лейтенантской несуразицы, спросил генерал «убитого горем» Костикова.
- Лучше всех в нашей группе. Меня даже собираются на курсы теннисных судей направить. – с едва наметившейся улыбкой и слегка выпяченной грудью сообщил о своих талантах понемногу отходящий от пережитого шока охранник водного порядка.
- Врешь небось, смотри, проверю. – пугнул собеседника на всякий случай Евграф Феоктистович.
- Ей-ей, как на духу. – чуть ли не замахал руками Александр.
- Ты еще перекрестись, тогда точно поверю. – съязвил комиссар.
- Я же комсомолец. – полуудивился, полуобиделся «милиционер»
- Хорошо. Дам тебе возможность доказать свои слова, но гляди, коли соврал, вовек тебе старшим лейтенантом не бывать. Проходи на площадку и занимай место судьи. У нас тут с товарищем игра напряженной получилась... - здесь Выдрин повернулся и спросил у безмолвно наблюдающего за общением представителей разных правоохранительных организаций барона, - Как вас звать-то, величать, незнакомец?
Владимир Анатольевич представился по главной легенде.
- А вы тоже динамовец? Я что-то вас раньше никогда здесь не видел. – попросил уточнения генерал.
- Вы правы, я обычно играю на Ширяевом поле, но сегодня у нас соревнования, и все корты заняты, поэтому я приехал сюда поразминаться. Я когда-то играл тут у вас с одним товарищем, думал не ровен час повстречаю. – обстоятельно и дружелюбно объяснил Померенников.
- Спартаковец, значит. – безапеляционно приписал Выдрин своего соперника к красно-белым. – Слышал, Костиков, какой у нас матч принципиальный – Органы против Профсоюзов. Так что давай, дуй сюда по-быстрому и суди честь по чести.
Александр «дунул» быстро как мог и через пару минут, проходя в любезно отворяемую для него немцем калитку в ограждении корта, успел шепнуть сообщнику: «Струну порвите.»
«Зачем, а как же я играть буду?» - чуть было не сорвалось недоуменное с уст бережливого германца, но приученный за последние дни к алогичности поступков капитана фон Рауш  воли языку не дал. Вместо этого он стал думать о том, каким образом выполнить указание Орлова.
Chair umpire из водной милиции занял место на вышке, и после технической паузы теннисный матч «Спартак» - «Динамо»  возобновился (с этого момента следить за спортивной частью происходящего на корте вызвался профессионал, мастер художественного-спортивного, так сказать, слова. За что преогромнейшее ему мерси!!!)
                3-4
0-0          На подаче динамовец. Первая подача не проходит,
мяч после сильнейшего удара застревает в сетке.
Спортсмен, искоса посматривая на соперника,
готовится к выполнению второй..подает,
резаная, не сильная, но очень косая подача
выбивает спартаковца далеко за пределы корта,
но он каким-то чудом дотягивается до мяча
и возвращает его на сторону противника.
Мяч приземляется в пределах линии подачи
бело-голубого, он набегает – изо всей силы бьет...Аут!!!
0-15
Какая досада, стопроцентная возможность
            выиграть очко... нет, нет,... погодите... динамовец
настаивает на том, что мяч был верный, спартаковец же
указывает на метку за пределами задней линии,
в спор вмешивается судья. Он спускается с вышки и
инспектирует заднюю линию, находит внутри нее след
от мяча и... изменяет счет в пользу динамовца.
Вот так так, но как говорится, с судьями не спорят.
15-0!
Спартаковец недоволен, но рефери непреклонен.
Подходит вплотную к спортсмену и что-то быстро
Говорит ему, наверное, делает устное предупреждение.
            Судья возвращается на свое место, игра продолжается.
            Бело-голубой подает во второе поле. На этот
раз мяч в игре после первой, пушечной подачи,
поданной по центру, но не надолго.
Спартаковец,угадав направление подачи,
ловко подставляет ракетку и... динамовец только
провожает глазами мяч, с хорошим запасом
приземлившийся в правом от него «кармане» площадки.      
15-15
             Снова подача в первое поле, и очередной блестящий
прием красно-белого!
15-30
             Динамовец медленнее обычного готовится
             к вводу мяча в игру... Да, у него есть о чем
             задуматься. Подает, неудачно, мяч очень сильный,
             но улетает на два метра за боковую линию.
             Вторая подача...для бело-голубого наступает
             очень ответственный момент, надо подавать
             и подавать хорошо, ведь еще одним классным
             приемом соперник может заработать себе два
             брейк-бола. Подает...ну, это было что-то из ряда вон,
             мяч попал в самый низ сетки! Двойная! В такой
             неподходящий момент!
15-40
             Снова раздумья бело-голубого, его легко понять,
             от этой подачи может зависеть исход сета.
             Наконец динамовец решился, подача – не сильная,
             (он предпочел силе  точность), под лево спартаковцу.
             Тот принимает глубоким «резаком» в ноги сопернику
             и, применив неожиданную тактику, выходит к сетке.
             Бело-голубой, вместо того чтобы смотреть на мяч,
             удивленно глядит на несущегося вперед соперника,
             из-за этого удар у него получается судорожный
             и нечеткий, мяч без силы, этаким «тюфячком», медленно
             и высоко перелетает через сетку, где становится
             легкой добычей для спартаковца, которой буквально
            сметает его с площадки ударом слета. Брэйк состоялся!
                Счет в партии сравнивается.
 4-4
             Динамовец явно недоволен, почему-то все время
             смотрит на арбитра. На линию подачи выходит
             спартаковец.
0-0 
             Начинается девятый гейм. Каждая ошибка
             может оказаться роковой. Спартаковец высоко
             подбрасывает мяч и бьет по нему со всей мощью.
             Сумасшедшей силы подача, но к счастью для
             динамовца, путь мячу преграждает трос сетки.
             Вторая подача... красно-белый вытворяет что-то
             непонятное, он лупит по мячу с такой же силой
             и естественно промахивается, к тому же попадает
             по мячу самым краем ракетки...так не долго
             и струны порвать. В результате двойная –
             подарок динамовцу!
0-15
              Спартаковец снова подает изо всей силы и...
              попадает!!! Вот это да, вот это подача – на вылет!
              Динамовец  даже пошевелится не успел,
              и опять вопросительно смотрит на судью.
15-15
              Очередная зверская подача, и мяч-снаряд
              приземляется на центральной линии, поднимая
              за собой меловое облачко. Второй эйс подряд!
              Расподавался спартаковец! Бело-голубой удрученно
               меняет позицию на корте.
30-15
              Красно-белый не успокаивается. Вновь сильнейшая
              подача –аут! Спартаковцу необходимо взять себя
              в руки и играть рационально...нет он не хочет, опять
              устрашающей силы удар по мячу, и очередная двойная.
              Две двойных, две подачи навылет. Похоже, что он
              решил играть сам с собой, и присутствие на корте
              динамовца совсем не обязательно.
30-30
              Неужели представитель профсоюзов не изменит свою
              губительную тактику и продолжит подавать
              так же безрассудно? Продолжил – третья двойная
              ошибка в одном гейме! Не много ли!? Правда, мне показалось,
              что после второй подачи мяч зацепил боковую линию,
             но подача была в бокс рядом с судьей, и тот четко определил
             ошибку подающего. Брейк-бол у динамовца, который
             тот заслужил ни разу не коснувшись мяча ракеткой.
             Смотреть матч становится грустно.
30-40
             Проигрывающий второй ключевой гейм спартаковец,
             вспомнив, по-видимому, о счете, то есть о том что перед
             ним скрытый сет-бол ,стал готовится к подаче более
             тщательнее и медленнее. Наверное, сейчас подаст послабее...
             Ничего себе.... такого я еще никогда не видел...
             После невиданного по резкости маха ракеткой
             мяч со скоростью пули зацепил край сетки и, подпрыгнув
             от нее высоко-высоко, опустился.... в квадрате.
             Вновь первая подача, но кажется мне, что красно-белому
             это не поможет. Ну нельзя так подавать, нельзя.
             Нет, это безнадежно, опять лупит, что есть мочи...
             Ну вот, говорил я порвется и порвалась, во время второй
             попытки лопнула струна. Мяч, правда, попал в поле подачи,
             и динамовец чуть было не ошибся от неожиданности,
             но все же кое-как «перековырял» его на другую сторону,
             однако спартаковец, играя порванной ракеткой,
             умудрился ошибиться в простейшей ситуации, и поделом
             ему! Обратный брейк! Странно, мне кажется, что
             бело-красный улыбается, показывая ракетку судье ...
             будто  это он выиграл гейм, странно, но как бы то ни было,
             мой совет спартаковцу побыстрее менять не только ракетку,
             но и свое отношение к этому прекрасному виду спорта.
             В счете опять повел динамовец, и после короткого отдыха
             и смены сторон он выйдет подавать на сет.
4-5
             Технический тайм-аут.

 - У вас есть запасная ракетка? –  заинтересовано спросил у представителя «Спартака» судья.
  - Вы знаете, не думал, что понадобится, поэтому захватил сегодня только одну. – не правдиво ответил официальному лицу Владимир Анатольевич (у которого в его сумке, в раздевалке, находились еще две идентичные ракетки), довольный тем, что удалось порвать струну и начиная догадываться о замысле Александра.
- Если игрок не в состоянии продолжить матч из-за невозможности заменить вышедшую из строя ракетку, встреча, по правилам, будет считаться этим игроком проигранной. –  сухо процитировал Орлов, неизвестно где подхваченную им выдержку из теннисного «закона».
- Но я хочу продолжать и имею право на пятиминутный перерыв, не так ли? – отказался «спартаковец» добровольно сниматься с матча.
- Не думаю, что вам удастся за пять минут заменить струну. – бесстрастно заметил ампая.
- Я попробую занять у кого-нибудь ракетку на время. – сказал красно-белый, внимательно всматриваясь в игроков на соседних кортах. – В крайнем случае я буду играть порванной ракеткой, насколько мне известно - это не запрещено.
- Ваше дело. – безразлично согласился милиционер. – Время пошло.
- Ну будет, будет, лейтенант, человеку на психику давить правилами своими... Ишь, законник какой болотный нашелся. – вступил в беседу отдыхающий на своей скамейке комиссар. – Отдолжу я товарищу из профсоюзов  ракетку, пусть не думает, что все динамовцы жлобы непроходимые. Только не эту! - любовно погладил Выдрин по струнам из жил свою имортную английскую (подарок друзей из Внешторгтреста): «Campbell and Lowe. Scholastic». – Давай-ка Костиков, не в службу, а в дружбу, сгоняй в раздевалку,  скажи моему водиле, чтобы сходил в машину и принес из багажника отечественную мухобойку.
- Так и сказать – мухобойку? – переспросил мигом слетевший с судейской высотки Александр.
- Да ракетку, болван... – рявкнул раздраженно генерал, а когда милиционера как ветром сдуло, повернувшись к Померенникову, пояснил. – Хорошие у нас ребята работают в органах, крепкие и исполнительные, но вот с чувством юмора у них...туговато.
«Хотелось бы мне посмотреть, как тебе будет весело, когда эти  крепкие парни будут тебя за срамное место подвешивать». – проскочила в сознании капитана второго ранга негуманная мысль и непонятно почему на русском языке. Вслух же он отделался простеньким, но подходящим. - Молодо-зелено. – и присел в ожидании на пустую скамью.
Ворвавшись на полных парах и птичьих правах (Орлов все-таки) в помещение для перемены цивильно-форменного на спортивно-физкультурное и обратно, «водный» милиционер, успев во время «осадить» самого себя почти перед самым носом вздрогнувшего от неожиданности шофера генеральского лимузина, скомканно поздоровавшись, сказал.
- Здрасте! Товарищ комиссар приказал принести ракету из машины.
- Чего!? Какую еще ракету? А ты, собственно, кто такой, чтобы со мной так разговаривать. – обретая свою обыденную спесь, возмущенно проговорил возитель высокопосаженного чекиста.
- Я, лейтенант милиции Костиков. – опустив на этот раз свой водный статус назвался Орлов и пояснил. – Теннисную ракету.
- Теннисную, говоришь? Ну-ка, пошли со мной лейтенант. – грозно поднимаясь, приказал водитель и, подталкивая Александра в спину, вышел с ним на крыльцо.
- Евграф Феоктистович! –  зычно прокричал он через два корта, отделявших раздевалку от площадки, предназначенной для дорогих гостей. – Тут какой-то хмырь прибежал и говорит, что..
- Отставить разговоры, Федор, делай что тебе говорят и пошевеливайся поживее. – оборвал генерал своего «денщика».
- Слушаюсь. – подчинился Федор, тотчас уразумев, что генерал шутить не склонен и, посмотрев на стоящего рядом Костикова, обратился к нему в совершенно противоположном тоне, почти по-свойски.
- Ты вот что, лейтенант, посиди-ка здесь в раздевалке вместо меня, я мигом в машину слетаю, возьму ракетку и обратно.
- Нет проблем. – по-граждански безмятежно ответил Александр, соглашась временно занять пост по охране генеральского барахла.
К моменту возвращения Федора, «черное» дело было сделано Александром по всем правилам шпионского искусства: открыв отмычкой шкаф он достал спортивную сумку Выдрина, и сделав в ее подкладке (у самого шва) крохотный надрез перочинным ножем, имплантировал через едва заметное отверстие компроментирующие комиссара государственной безопасности третьего ранга улики.
- Держи! – предупредил Костикова шофер генерала после того, как войдя в раздевалку бросил в его сторону видавшую виды теннисную ракетку «Восток». Орлов, чинно занимавший насиженное Федором место на лавке, успел, отклонившись в сторону, поймать летящий в него спортинвентарь отечественного производства за конец изрядно потертой ручки. Осмотрев внимательно ракетку, а затем неодобрительно взглянув на шутника он сказал.
- Спасибо! Ну, я пойду.
- Давай, топай, только не упади по дороге. – сердечно напутствовал милиционера чекист, такой же хамоватый, как и его начальник.
- Постараюсь. –  с шутовской улыбкой на устах пообещал лейтенант, оставляя генеральского водителя продолжать в одиночестве «чахнуть» над чужим добром.
С доставкой водным милиционером ракетки на корт матч, прерывавшийся уже два раза, продолжился. Остывшие во время незапланированно долгого технического перерыва спортсмены возобновили игру вяло и даже как-то апатично.
По-всему чувствовалось, что интрига в матче лопнула вместе со струной на ракетке спартаковца. Однако динамовец нашел все-таки волевые ресурсы, взял себя в руки и довел затянувшуюся партию до победы. Представитель профсоюзов, также нарыл достаточно сил, чтобы достойно проиграть (во время получения ракетки от Орлова ему было рекомендаванно «слить» сет по-возможности без задержки, но не так, чтобы это бросилось в глаза).
- Может еще одну партийку? – предложил расхорохорившийся комиссар своему битому сопернику, пожимая тому руку у сетки.
- С удовольствием бы, но нет времени. Я и так сегодня полностью выбился из графика. – сетуя на занятость, отказался (к вящему удовольствию генерала) «спартаковец» от продолжения игры.
- Ну, тогда в другой раз. Вы заглядывайте к нам. Я тут весь сезон  по воскресеньям играю, если конечно работа позволяет. – благодушно пригласил комиссар Померенникова почаще наведываться на корты «Динамо». – Мне с вами интереснее играть было, чем со спортсменом этим, придурочным.
- Пренепременно. Мне тоже было очень интересно, а самое главное – полезно. – абсолютно искренне и в некоторой степени рискованно-правдиво ответил на признание соперника барон, попрощался и, забрав свою порванную ракетку, покинул пределы корта.
На площадке остались представители правоохранительных ведомств разных уровней – низкого и высокого.
- Ну что ж, лейтенант, судить ты умеешь. – признал высокий чин Наркомата Внутренних Дел, обращаясь к чину малому. – Не стоило тебя, конечно, напрягать, могли бы сами прекрасно справиться, но профсоюзник этот  заартачился – судью ему вишь, подавай. А ты, Костиков, продолжай учиться в теннис играть, в судейство же, дружеский мой тебе совет, не лезь, забудь ты это дело – оно для тех, кто сам играть не умеет. Ну, а теперь можешь идти по своим делам, свободен. – отпустил Евграф Феоктистович своего «меньшого брата», даже не подумав поблагодарить его за более чем пристрастное судейство.
- Есть идти по своим делам! – четко подтвердил правильность уразумения генеральских слов лейтант, развернулся на пятачке и чуть ли не строевым шагом промаршировал на выход с территории кортов.
Без остановки и без оглядки Орлов вышел из главных ворот спортивного комплекса «Динамо» на Ленинградский проспект, где примостившись за газетным киоском, в тени начинающей желтеть листвы тополей стал дожидаться своего напарника.
Буквально через пять минут мимо киоска, смотря строго перед собой, прошел Померенников. Судя по-времени, которое понадобилось Владимиру Анатольевичу для переодевания, он обошелся без освежающей водной процедуры. Александр последовал за бароном, только тогда, когда расстояние между ними перевалило за половину длины беговой дорожки. Объединение разведчиков произошло глубоко под землей на одноименной стадиону станции метро.
- Все прошло удачно? –  уже в полупустом вагоне спросил коллегу фон Рауш для очистки совести, практически не сомневаясь в положительном ответе.
- Для меня это было сделать проще, чем вам порвать струну на ракетке. – ответил капитан, вспоминая о мучениях «спартаковца». – Вам бы стоило повредить струну чем-нибудь металлическим.
- Я бы с радостью так и сделал, но поверьте, в карманах не нашлось ничего подходящего, даже ключи оставил в чехле для ракетки. Но вам не стоило беспокоиться, струну до конца сета я все равно бы порвал. После подачи у меня в запасе оставались еще сверхкрученые удары – нескольких из них достаточно, чтобы размочалить даже новые струны – дело проверенное. – наиподробнейшим образом разъяснил немецкий разведчик способ превращения хорошей ракетки в негодную.
- А я вот всегда с собой многофункциональный складной нож ношу. Неоднакратно выручал. – не отставая от коллеги, и Александр поделился полезным советом.
- Вы знаете, я тоже. – чуть приоткрыв ладонь, предъявил Померенников сидящему рядом Орлову никелированный перочинный ножик Mertz Solingen, ловко извлеченный им из брючного кармана.
В таком дружеском обмене профессиональным опытом и доехали они до нужной им станции Площадь Свердлова, не поленившись несколько раз сменить поезда, сделать пересадку на Охотном ряду и снова вернуться обратно.
На квартире археолога уставших, но довольных своими успехами физкультурников встречал запорожский по... кухар в фартуке и поварешкой в руке.
- Ласкаво просимо до столу, борщ хлебтати.
Было похоже (практически все решения принимались разведчиками за столом), что кухня Владимира Анатольевича с вселением русских гостей в его квартиру превратилась в некое импровизированное подобие штаба подпольщиков или глубоко законспирированного на вражеской территории центра по планированию проведения секретных операций. Вот  и сейчас, отдав должное кулинарному таланту полковника: Feichang hao chi! Sehr schmackhaft, Delikatesse! - (Павел Николаевич в самом деле расстарался на славу - собрав в свое варево, окрещенное им  борщом, все, что нашел в немалых запасах барона) русский капитан с немецким капитаном второго ранга вежливо дополняя друг друга, поведали своему кормильцу о перипетиях, происшедших с ними на стадионе.
- Нда, досталось вам от мерзавца на орехи за мои огрехи! Не нужно было мне затевать эту бадягу с комиссаром. – с сочуствием отнесся Колесов к рассказанному коллегами.
- Отчего же, мне это задание по душе пришлось. – возразил немецкий разведчик, вспоминая ошарашенную физиономию проигрывавшего в начале партии генерала.
- Мне тоже было забавно поприсутствовать и даже секундировать в столь гротескном поединке. – поддержал барона Александр, представляя себе, как при обыске вещей комиссара будут обнаружены «подброшенные» им ключи и квитанции.
- В таком случае, будем считать, что произошло не так часто встречающееся в нашей профессии совмещение приятного с полезным. – с облегчением заключил из сказанного товарищами Павел Николаевич и перешел к злобе дня. – Сейчас самое главное побыстрее закончить с документами.
- Собираемся и едем! – тотчас же продемонстрировал свою пятиминутную боевую готовность хозяин квартиры.
- Поехали! – хором согласились «приживалы». И «братья по цеху» молча и неспешно принялись готовиться к выходу из дома.
- У вас там... из гримерной мастерской найдется что-нибудь? – вдруг неожиданно и негромко полюбопытствовал Орлов, когда тройка шпионов, закончив приготовления, собралась заново в прихожей.
- Кое-что у меня имеется, но самый необходимый минимум. – ответил несколько удивленный вопросом фон Рауш. – А зачем вам макияж?
Прежде чем ответить на вопрос германца, капитан взял его за локоть и, отведя подальше от входной двери, прошептал на ухо.
- Есть у меня предчувствие, что придется всем нам, в скором времени, менять внешность, поэтому было бы лучше, если фотографии на документах будут соответствовать нашим новым обликам.
- Как же быть? У меня действительно с этим не густо... – проникся новой заботой Владимир Анатольевич, говоря так же тихо, как и его конфидант.
- Ничего, как-нибудь обойдемся. Я на всякий случай остатки из своего набора прихвачу. – тоже шепотом успокоил германца сам же его озаботивший Александр.
- Хватит вам там секретничать, время не ждет! – осерчал Колесов на держащих его в неведении коллег.
Пара «шептунов» вернулась в прихожую, и Орлов, вместо того чтобы одевать уличную обувь, весело спросил полковника.
- Не надоело ли вам носить это мочало под носом, Павел Николаевич?
- Не просто надоело, а опротивело! Были бы свои – еще можно было потерпеть, а так - все время думаю, из какой швабры ты эту щетину понадергал. – чистосердечно признался Колесов.
- Вот и отлично. Пойдемте-ка, я вам их быстренько отклею. – с энтузиазмом сказал Александр, распахивая перед старшим офицером дверь в ванную комнату.
- Ты что, капитан, на мне тренироваться вздумал? Вчера приклеиваешь, сегодня отклеиваешь – и не совестно тебе издеваться над пожилым человеком?
- Во-первых, не вчера, а позавчера, ну, а во вторых, мне показалось, что вам понравилось щеголять по Москве в образе вольного обитателя Сечи.
- Сказал бы я тебе, что мне понравилось, да не хочу смущать нашего гостеприимного хозяина. – угрюмо произнес Павел Николаевич и прошел в брадобрейную.
Спустя полчаса гладковыбритый, безусый полковник в напяленной по самые уши парусиновой панаме сгинувшего без следа предыдущего поселенца занимаемой сейчас шпионами квартиры, следовал вверх по улице Горького за двумя своими (условно подчиненными) неброско одетыми товарищами.
Первым делом лазутчики посетили еще одно «лежбище» матерого абверовца. Где предварительно пройдя гримерную обработку, обеспеченную им личиноменятельным мастерством Александра, и неоднократно переодевшись, они сфотографировались на уже подготовленные для них немецкой агентурой документы.
После нелегальной фотосессии русские разведчики оставили барона в его шпионском логове доводить вместе с помощником (специалистом по подделке всех видов Papiere) до «ума» фальшивые ксивы, а сами, прихватив справленную для них экипировку, отправились решать оставшиеся на повестке дня проблемы.
На долю капитана выпала простая, по сути своей, интендантская задача. Александру было поручено заняться заготовкой провианта. Павел Николаевич взял на себя более ответственную миссию : ему предстояло обеспечить их боевое звено железнодорожными билетами в соответствии с разработанным им самим планом «Durchbruch nach Westen».
Место встречи трех «рыцарей плаща и кинжала» изменено не было. К закату дня они, выполнив намеченное и являясь по одному, вновь собрались все в том же просторном и комфортабельном жилище Померенникова. Таким образом общими усилиями подготовка разведчиков к отъезду была завершена, и им осталось лишь «ночь простоять да день продержаться» до отправления с Белорусского вокзала скорого поезда «Москва-Минск», на который полковником были приобретены плацкартные билеты.
Наскоро отужинав, на этот раз поодиночке, они, следуя старому унтер-офицерскому афоризму «чистить обувь с вечера, чтобы утром надевать ее на свежую голову», упаковали все необходимые в путешествии вещи в армейские рюкзаки, распределили  между собой новенькие документы (уложив их в предоставленные предусмотрительным абверовцем непромокаемые пакеты) и, оставив собранные в дорогу заплечные мешки в коридоре, разошлись по кроватям. Только Владимир Анатольевич по дороге  в свою спальню зашел в кабинет, где в телеграммном стиле набросал своей помощнице по хозяйству коротенькую записочку.

ВЫНУЖДЕНЫ СРОЧНО ВЫЕХАТЬ В ЭКСПЕДИЦИЮ. О ВРЕМЕНИ ВОЗВРАЩЕНИЯ СООБЩУ ДОПОЛНИТЕЛЬНО.  ПОМЕРЕННИКОВ.

Первым проснулся чуткий, как дикое животное, Александр. Его часы показывали 2.11. пополуночи.
- Они приехали. – тихо сказал он, теребя Колесова за плечо.
- Кто? – резво, будто не спал вовсе, вскочил полковник.
- Чекисты! – пояснил капитан, споро одеваясь.
- За комиссаром? Уже? Так быстро? – удивился его старший товарищ, проделывая тоже самое.
- Похоже, что за нами. – ответил Орлов и направился к выходу из комнаты, но дверь распахнулась перед ним сама, и на пороге появился уже одетый по-уличному хозяин квартиры с двумя цилиндрическими предметами в руках, напоминающими консервные банки с тушенкой.
- Какой план отхода? – встретил ночного гостя более чем актуальным вопросом Павел Николаевич. – Хотелось бы обойтись без стрельбы.
Никак не отреагировав на слова полковника, Помереников подошел к Александру и передал ему металлические цилиндры.
- Капитан, вот вам дымовые шашки и ключ от чердака: одну - срочно на второй этаж, вторую - под крышу, к слуховому окну. Как выполните, немедля возвращайтесь в квартиру. Да, имейте ввиду, что в состав шашек входит небольшой процент хлорацетофенола, так что после активации старайтесь не дышать и держать глаза по-возможности закрытыми. Бегом марш! – не церемонясь, приказал капитан второго ранга Орлову (капитан без слов подхватил «банки» и бросился исполнять) и продолжил действовать с авральной эффективностью спасающего людей командира тонущей подводной лодки. - Полковник, быстро хватайте наши рюкзаки и ждите меня в конце коридора у стенного шкафа.
Хоть и довелось Колесову побывать за свою жизнь в самых различных передрягах, на идущем ко дну корабле ему находиться не приводилось. Однако он знал точно, что в подобных случаях, на терпящих бедствие судах от всех пассажиров, вне зависимости от их чинов, социального положения и благосостояния, требовалось бесприкословное подчинение командам экипажа. Поэтому, не взирая на свое «старшинство», Павел Николаевич поторопился выполнять приказание немца.
Обременив своих насельников разными по сложности заданиями, Владимир Анатольевич поспешил в кабинет. Там он открыл окно, выходящее на улицу, достал из-под книжного шкафа скойланный в бухту длинный и хорошо использованный гимнастический канат с прикрепленным к одному концу стальным гаком и, зацепив крюк за батарею парового отопления, выбросил другой конец веревки в окно. Проделав все это буквально в считанные мгновения, он скорым шагом двинулся навстречу ожидающему его в указанном месте полковнику.
Как только он подошел к шкафу, с лестничной площадки донеслись приближающиеся к их квартире истошно-панические (издаваемые им на разные голоса), вопли Александра:» Горррим!!!  Пааажар!!!  На помощь!!!»
С последним призывом и шумами пробуждающегося по пожарной тревоге дома капитан влетел в приоткрытую дверь Померенниковской квартиры и, не обращая внимания на отчаянно машуших ему коллег, пронесся в ванную комнату. Когда он вышел оттуда несколько секунд спустя, отфыркиваясь и с полностью мокрой головой, его друзей в квартире не было, то есть почти не было. Только из глубины стенного шкафа, наполовину скрытая висевшей в нем одеждой Орлова призывно манила бледная, обрамленная в черную ткань длиннопалая рука.
Александр без колебаний (в открытую дверь жилища, пресмыкательно распластавшись по полу заползала коричневая струйка дымовой завесы) последовал за «мистическим» зовом бароновой длани. Пробравшись сквозь плотные ряды зимней и демисезонной одежды и пройдя через потайную дверь, являющуюся задней стенкой шкафа, он вошел в аналогичную покинутой им квартиру, но находящуюся в соседнем подъезде.
- И к кому же в столь ранний час  мы пожаловали в гости? – не утратив от воздействия «слезоточивого»  газа  присущей ему любознательности и чувства юмора, спросил капитан, удивленно осматриваясь по сторонам слегка прищуренными, по-кроличьи красными глазами, когда фон Рауш задвинул за ним беззвучно скользящую на шарнирах, служащую и стеной и дверью горку-сервант, наполненную фарфоровой посудой.
- Практически ни к кому, а фактически, по юридическим  документам, мы находимся в оффисе, принадлежащем турецкой компании, занимающейся экспортом из СССР ценных пород древесины. –  разъяснил Владимир Анатольевич, скрупулезно проверяя тщательность закрытия потайного хода.
- Вы полагаете, что оставаться в этой квартире безопасно? – разобрало и полковника тревожное любопытство.
- Ни в коем случае, это лишь... точка отрыва, если можно так сказать по-русски. Пойдемте, надо выходить отсюда побыстрее, пока паника, поднятая капитаном, не перекинулась на весь дом. – ответил Померенников и, сделав знак следовать за ним, бесшумными шагами приблизился к входной двери. За дверью было тихо.
Опять вместе, снова крадучись, вновь одетые по-походному и с рюкзаками за спинами  шпионы спускались по лестнице мимо начинающих просыпаться квартир. Впереди, аккуратно ступая на носки, шел капитан второго ранга, за ним с неменьшей скрытностью ступал Колесов, замыкал шествие и делал это абсолютно беззвучно Александр, который в отличие от старших офицеров продолжал (начал он производить эти манипуляции еще в квартире Померенникова) делать руками какие-то странные и совершенно бессмысленные на вид движения, словно сеял что-то.
На втором этаже Владимир Анатольевич приостановился, прислушался и, только убедившись, что никого в поле зрения нет, достал связку ключей и быстро отворил ими квартиру, находящуюся на левой стороне лестницы. Приглашать своих коллег вовнутрь ему не потребовалось: двумя пролетами выше раздался шум открываемой двери - под него тройка лазутчиков вмиг испарилась с лестничной площадки.
Очень многозначительным оказалось произнесенное Павлом Николаевичем «Мда...!», когда беглецы, приняв необходимые меры предосторожности, расселись в темной, насквозь пропитанной духами, пудрой и другими дамскими ароматами комнате.
- Абвер - солидная фирма, наверное, даже одна из самых лучших в мире на данный момент. – таким образом решил прокомментировать барон междометие полковника.
- А в чьем оффисе мы находимся сейчас? – принюхиваясь к окружающим его запахам, спросил Орлов. – Должно быть, эта компания имеет отношение к парфюмерной промышленности.
С ответом на этот вопрос капитану второго ранга пришлось повременить. Сначала из-за дверей укрывшей их квартиры стал доноситься тяжелый топот полусонных людей вперемежку с их встревоженно-испуганными голосами.
- Ай, товарищи, горим! Горим, батюшки, горим!
-Воду, воду наливайте, куда можете!
- Пожар! Пожар! Вызывайте пожарных!
- Граждане, спасайся, кто может! Уже крыша занялась!
- Иван, звони в 01, соседний подъезд горит!
- Вот он, конец света! Дождалися, христопродавцы!
- Ой, беда, родненькие мои! Беда! Я ж только стены побелила...
А затем стихия страха вместе с высыпавшими из дома чихающими и кашляющими от едкого дыма жильцами, заполонила весь двор. Наконец, снизойдя мольбам «горельцев», со стороны Новоманежной площади донеслись сирены машин несущейся на выручку попавшим в беду москвичам столичной брандкоманды.
Разведчики один за другим подходили к окну и сквозь крохотную щелочку в тяжелых портьерах наблюдали за происходящим во дворе. А там, снаружи, посреди огромного количества советских граждан, вырванных «красным петухом» из теплых постелей и демонстрирующих из-за этого скудное однообразие отечественного нижнего белья, едва прикрытого тем, что попалось под руку, с призывами расходится по домам и что нету никакого пожара, неприкаянно метались одетые, как на службу, растерянные личности, чем-то очень похожие друг на друга.
Вот из-под арки, пронзительно воя, вылетела первая  машина - Газ- АА-пожарный, будя последних, забывшихся летаргическим сном обитателей двора, и призывая обывателей с соседних на ночное зрелище. С подножки машины на ходу соскочил брандмейстер в «огнем горящем» шлеме и, угрожающе жестикулируя, начал разгонять зевак с проезжей части. Красная машина остановилась у Померенниковского подъезда, с ее открытого кузова ловко «ссыпались» облаченные в брезент бравые пламеукротители и споро принялись раскатывать пожарные рукава и развертывать лестницу.
К старшему пожарному подлетел один из чекистов и, предъявив свою «корочку», стал что-то втолковывать ему на ухо. Огнеборец внимательно выслушав гэбэшника, приостановил слаженную деятельность своих брандкнехтов и, открыв кабину машины, достал из-под сиденья бежевую сумку с противогазом БН-Т5. Одев затем его на голову, он обвязался страхующей веревкой и, отдав ее конец самому дюжему пожарному, осторожно вошел в изрыгающий клубы светло-коричнего дыма подъезд.
- Похоже, что устроенное вами, господа, представление скоро закончится. –  заметил Колесов, наблюдавший последним за происходящим во дворе.
- Тем лучше, мне что-то спать захотелось. – сказал капитан, с усилием сдерживая зевок, но не удежавшись от прямого упрека в адрес Гюзель и косвенного в сторону Померенникова. – Все-таки сдала нас ваша восточная помощница –красавица.
- Я не... – собирался возразить что-то капитан второго ранга, но его опередил полковник.
- Извиняюсь, барон, это мое упущение.  Я так и не удосужился рассказать Саше о нашем с вами разговоре, состоявшемся во время его лазания по деревьям. – принес он свои извинения немцу, а затем, повернувшись к Орлову, начал пересказывать ему главную суть поведанного фон Раушем. – Дело в том, Александр, что у Гюзель есть подруга...
- Неужели!? Редкая удача! -  ехидно воскликнул капитан, на которого, как последствие адреналинового всплеска все более и более наваливалась сонливость.
- Не перебивай, как друга прошу! – по-кавказски потребовал Павел Николаевич товарища помалкивать и продолжил. – Так вот, эта девушка взяла узбечку в такую опеку, что бедная Гюзель теперь и шагу не может ступить, предварительно не посоветовавшись со своей «дуэньей», и каждый вечер вынуждена докладывать ей обо всем, что произошло с ней за день. Однажды эта барышня заставила Гюзель привести ее в дом нашего коллеги... Чем этот визит закончился, я думаю, уважаемый барон расскажет лучше меня.
- Да вообщем-то нечего рассказывать. – неохотно подхватил повествовательную эстафету Померенников. – Не понравились мы друг другу, с первого взгляда не понравились. Редкой стервозности, хитрости и подозрительности дамочка – предостойнейшая кандидатша в любую тайную полицию, хоть к нам в Гестапо, хоть к вам....простите, обмолвился, к ним в НКВД. Не мог я никогда с такими общаться и даже в разведшколе не научился.
- Значит, вы полагаете, что вернувшись в общежитие, ваша помощница доложила своей наперснице о встрече с нами, и та, сделав свои выводы, донесла... – проанализировал ситуацию сонный капитан.
- Совершенно верно, именно так я и думаю. – подтвердил Владимир Анатольевич.
- Все-таки было бы лучше, если бы вы нас заранее предупредили о «женской угрозе». – мягким репримандом старшему по званию закончил Александром свое микрорасследование причин ночного визита чекистов. – С дамами всегда выходят осложнения. – подвел он черту, подавляя очередной запрос организма к глубокому вдоху.
- Ich ansuht Begnadigung! GroB nicht zurekapitulieren. – торжественным голосом признал свою вину капитан второго ранга и пообещал исправиться.
Колесов же тем временем снова подошел к окну и, скрытно обозрев идущую на убыль суету во дворе, вернулся на свое место на белой с розовой обивкой софу, выполненную в густавианском стиле, на другом краю которой расслабленно полусидел, полулежал Александр. Чинно (в назидание молодежи) усевшись на антикварной мебели, он, желая сменить тему и дать немецкому разведчику шанс «отличиться», напомнил ему о первом, оставшемся без ответа вопросе капитана.
- Так где же мы все-таки находимся?
- Может попробуете догадаться? – робко предложил друзьям Владимир Анатольевич проявить свои дедуктивные способности, все еще чувствующий себя виноватым и из-за этого неестественно-напряженно сидящий в мягком и удобном кресле того же бело-розового гарнитура.
- А что тут догадываться?! Все проще пареной репы. – вяло начал капитан, лениво вращая головой и цепко оглядывая своими вернувшими кошачью зоркость глазами интерьер неосвещенной комнаты. – На этой жилплощади проживает почтенного возраста дама, как здесь принято говорить, - из бывших, проводящая большую часть времени в бесплодных попытках вернуть давно ушедшую молодость. – продолжил он фантазировать.
- И это все?! – разочарованно и одновременно удивленно проговорил Колесов с несомненно присутствующей, хотя и плохо различимой в темноте ухмылкой собственного превосходства.
- Нет, далеко не все. Женщина эта, вполне возможно, ваша ровесница Павел Николаевич. – прибавил капитан серьезно.
- Да ну тебя... – обиженно произнес полковник, не захотевший иметь ничего общего с особами, подподающими под разряд почтенных. – Устал я от твоих глупых шуток!
- Как вы догадались о ее возрасте? –  заинтересовано полюбопытствовал фон Рауш.
- Дух. – просто сказал Александр, но молчание, последовавшее за односложным ответом капитана, заставило его продолжить пояснение. – Вы знаете, у каждого возраста есть свой odore, но если следовать условному  разделению человеческой жизни на три основные части, то каждому периоду  можно присвоить более или менее подходящее словесно-обонятельное определение. Молодость - ароматна, зрелости – свойственен запах, а уделом старости является – дух, который впоследствии из тела – вон. Так вот, именно этот дух, несмотря ни на какие парфюмы и кельнские воды, и подсказал мне возраст хозяйки квартиры, так, кстати, пахло в доме моей бабушки.
- Занятная теория. – настороженно оценил сказанное Орловым капитан второго ранга, дано утративший юношеский «аромат».
- Отчего же в твоей гипотезе не нашлось места таким существительным, как вонь и смрад. – придрался к классификации капитана Колесов, обиженный на него за неприятно звучащую «духовитость» мудрого возраста.
- Я имел ввиду лишь живые существа. Упомянутые вами слова более подходят к уже отмучившимся Божьим тварям. – вполне серьезно уточнил капитан, не обращая внимания на скрытый в вопросе Павла Николаевича сарказм. – Помните, старца Зосиму, который после смерти, по-выражению Ракитина, «провонял»,- к неподдельному горю Алеши - несмотря на всю его прижизненную «святость». Но хватит о грустном, расскажите-ка лучше,  барон, как неведомая нам, но гостеприимная дама оказалась в тенетах Auslandnachrichten – und Abwehramt.
- Точно я не знаю, у нас ведь тоже иногда хранят «врачебную» тайну, но мне кажется, что хозяйка этой квартиры является давней и принципиальной оппоненткой советской власти, а заодно и добровольной сотрудницей нашей контрразведки. Хотя от материального вспомоществования она никогда не отказывалась. – рад был Померенников переменить и эту тему.
- Где же она сейчас? – с интересом спросил полковник, будто захотел познакомится с русской Мата Хари.
- Она до первых снегов живет на своей даче в Серебрянном бору. – ответил барон.
- Каким образом ей удалось заиметь там дом? – изумился Колесов. –  Насколько мне известно - это достаточно привилегированное место.
- Ее второй, ныне покойный, муж дослужился в Красной Армии, до звания командира корпуса. Валерия Михайловна унаследовала и дачу мужа, и его квартиру, в которой мы сейчас и находимся. – перечислил фон Рауш недвижимость агентши.
- Павел Николаевич , это шанс! Вдовушка-то с приданным! – опять некрасиво пошутил капитан.
- Я на замечания отравленных газами еще со времен первой мировой не реагирую, так что, капитан, приберегите свое язвительное острумие для более тонкокожих персон. –  достойно парировал полковник колкость младшего товарища.
Наступила очередь Владимира Анатольевича выглянуть из окна. Двор затихал. Пожарные, нейтрализовав дымовые шашки, уехали. «Пострадавшие» и ротозеи были разогнаны чекистами по домам, а они сами, проформы ради, приступили к поиску иголки в стоге сена. Разыскать следы беглецов после происшедшего во дворе толпытворения было никак невозможно. Ни днем, ни с огнем, ни с тем и другим вместе.
Окончательно успокоенный увиденным (довольный тем, что удалось одержать хоть маленькую, но важную победу над противником), германец  вернулся на свое место и обратился к русским со следующими словами.
- Господа, если я удовлетворил ваше любопытство, можно мне перед тем, как мы отправимся досыпать, тоже задать пару вопросов.
- Оставьте свои церемонии, уважемый коллега! Спрашивайте, что хотите! – ответил за двоих полковник.
- Благодарю. – не вняв совету Колесова сэкономить время на хороших манерах, начал ариец. – Первый вопрос Александру: Что вы все время, с момента нашего бегства из моей квартиры, разбрасывали?
- Hun la jiao –  красный сычуаньский перец, измельченный в порошок. Отличная приправа от собак. – с готовностью объяснил Орлов, начиная просыпаться.
- Интересно. Помню, нас учили чему-то подобному. Но наши инструктора уверяли, что табак для этой цели годится лучше всего.
- На безрыбье и рак, конечно, сгодиться... А вы лучше сами попробуйте,  возьмите-ка на понюшку. – достал Александр из кармана маленький кожаный мешочек и начал развязывать его.
- Саша, перестань. Даже не думайте, дражайший барон, а то вы своим чихом весь домом на ноги поставите, и чекистов тем самым на нас наведете. – уберег Колесов немца от китайского перца.
- Хорошо, не буду. Принимаю на веру и беру на заметку. Теперь вопрос к вам, Павел Николаевич: Как вы думаете, резонно ли нам, после случившегося по моей вине форсмажора, продолжать следовать плану отъезда из Москвы, используя железную дорогу, тем более завтра?
- Не то что не резонно, а абсолютно исключено. – самым категоричным тоном заявил Колесов. – Если бы у нас было достаточно времени, я настоял бы на том, чтобы мы, последовав старому и доброму правилу, отлежались бы пару недель где-нибудь на «дне». Но учитывая нашу ситуацию, я надеюсь, что нам достаточно будет ограничиться несколькими днями; однако поезда, как и впрочем и другие виды публичного транспорта, для нас заказаны, и я полагаю, надолго. Наилучшим для нас вариантом было бы исчезнуть из Москвы, воспользовавшись имеющимися у нас документами офицеров Генштаба, но для этого нам нужен автомобиль с соответствующими номерами. – закончил полковник развернутый ответ на вопрос капитана второго ранга и выжидательно посмотрел на него, как на человека, у которого либо волшебная палочка в кармане, либо, по крайней мере, «раб лампы» в приятелях.
- С номерами, я думаю, проблем не будет, Ганс сделает – для него это пустяк. – начал рассуждать вслух Померенников. – А вот с машиной сложнее. Ведь насколько я понимаю, автомобиль нам нужен не на день и не два... Весь посольский автопарк под наблюдением... Можно, конечно, было бы занять в какой-нибудь иностранной компании, но их машины тоже наверняка засвечены... так что придется угонять, другого выхода не вижу...
- Я раздобуду машину! – вступил в разговор Орлов. – А вы занимайтесь номерами, Herr Fregattencapitan.
- Отлично. Стало быть так и порешим: капитан занимается транспортом,  вы, барон, - номерами к нему. А сейчас, извините меня, я прикорну немного, прямо на этом замечательном диванчике. Надеюсь, вдова на меня за это не обидется. – сказал полковник и, не мешкая, начал устраиваться на софе.
Александр быстро вскочил, уступая старшему товарищу место, но не устоял... перед соблазном и прокомментировал последние слова Колесова.
- Что вы, Павел Николаевич, она только счастлива будет, что такой мужчина на ее мебелях возлежал.
- Вот это  ты правильно сказал, а теперь изыди и не мешай мне почивать. Gute Nacht, baron! – раздав коллегам по заслуженному ими пожеланию доброй ночи, полковник повернулся лицом к диванной спинке и сделал вид, что уже спит.
- Приятных сновидений! – ответил Владимир Анатольевич и, махнув  капитану, вышел из комнаты. Свой ночлег Померенников, на правах «близкого» знакомого хозяйки обустроил в спальне Валерии Михайловны на ее несоветского размера ложе в стиле Луи Филипп, а Александру досталась скромная кровать доработницы в комнатке для прислуги.
    Проснулись «новоселы» около полудня. После водных процедур, принятых с максимальной скрытностью, они по-туристически позавтракали, единогласно решив не пользоваться удобствами современной кухни, и «пошли» на разведку, то есть принялись рассматривать из всех окон двор и улицу. В результате более чем часового наблюдения их опасения подтвердились – чекисты (на всякий случай) оставили во дворе как минимум два поста. Сколько их было выставлено на улице, точно определить не удалось, но в том, что они там были, никто из шпионов не сомневался.
    - Что будем делать? – спросил старших офицеров капитан.
- Сидеть тихо и ждать. – ответил полковник.
- Ждать, чего!? – удивился деятельный Александр.
- Пока не снимут оцепление. Это, как на подводной лодке, загнанной на дно противолодочными кораблями. – привел капитан второго ранга не самую вдохновляющую аналогию из своей другой жизни.
- Ну, мы же не на морском дне и не в подводной лодке. У нас масса вариантов выбраться отсюда. – возразил сухопутный офицер.
- К примеру? – оживился Колесов.
- Ну, во-первых можно... – с энтузиазмом начал капитан, приготовившись загибать пальцы, но был остановлен полковником, так и не согнув мизинец.
- Только, Саша, без сумасшедших проектов, пожалуйста. Я даже со второго этажа не буду спускаться с помощью зонтика или на самодельном парашюте из простыней Валерии Михайловны. Так что, если можешь, предлагай что-нибудь реальное, по возможности без беготни по крышам и уличных боев с перестрелками, если нет, то наберись терпения, и жди пока чекисты сами не уберутся восвояси.
- Обещаю вариант без рукопашных схваток, стрельбы и лазания по крышам. Предлагаю выйти из дома, как это делают все нормальные люди, уверенно и целеустремленно. – заверил капитан старших разведчиков.
- То есть, ты образумился и понял, что остается одно – ждать. – недоверчиво предположил Павел Николаевич.
- Я давно образумился, но ожидание в нашем случае считаю бессмысленной и непродуктивной тратой времени. Я намериваюсь покинуть эту квартиру завтра утром – мне машину искать надо, а вы, как знаете. – сказал Орлов, вновь показывая характер.
- И как же вы это собираетесь осуществить, не столкнувшись во дворе с нквдэшниками? – проявил наиживейший интерес не устающий учиться капитан второго ранга.
- Воспользовавшись гардеробом и запасами косметики хозяйки квартиры. – совершенно не смущаясь, ответил капитан.
- Ну конечно, как я не догадался! По стопам тезки собрался пойти, незабвенного Александра Федоровича. Есть что-то схожее в людях, имеющих общего ангела. Но смотри, капитан, я думаю, они повнимательнее стали с тех пор, как их председатель одурачил. –  серьезно предупредил младшего коллегу Колесов.
- Вот это  я завтра и проверю. – успокоил таким образом заботливого товарища Орлов.
- А вы, Павел Николаевич, не хотите попытать счастья и вырваться из западни пораньше? – к несказанному удивлению русских спросил полковника барон.
- Куда мне торопиться, с диваном мы подружились, еды надолго хватит, да и горшок за собой выносить не приходится. Хозяйка еще не скоро заявится, так что еще не одну неделю здесь просидеть можно. – иносказательно отказался Колесов рядится в женскую одежду.
- А я попробую. Ни разу еще не приходилось в дамском платье ходить, даже интересно. – со странной улыбкой сообщил о своем решении благовоспитанный лютеранин, представляя себе как эту идею оценил бы его патрон.
- Вот уж верно сказано про тихий омут... Бросаете, значит, меня... Хороши товарищи, нечего сказать! – беззлобно забрюзжал поставленный перед трудным выбором старый контрразведчик.
- Вот и прекрасно, вот и замечательно! Выходит все согласны, а это означает, что мне пора проинспектировать закрома Валерии Михайловны. – одной фразой разрешил Колесовскую диллему капитан и тотчас же начал выдвигать ящики из туалетного столика орехового дерева.
Инспекция, устроенная младшим разведчиком во владениях не первой уже свежести дамы, затянулась надолго, не менее чем на пару часов. Когда товарищи пришли пригласить Орлова на обед, тот сидел на покрытом ковром полу в спальне Валерии Михайловны и с профессионализмом галантерейного приказчика сортировал набросанные горой вещи хозяйки по трем кучкам.
- Помощь не требуется? – предложил свои услуги капитан второго ранга, с интересом наблюдая за работой Александра.
- Пренепременно понадобится, но чуть позже. – ответил «барахольщик», не отвлекаясь.
- Ну и когда же ты нас обряжать собираешься и во что? –  хоть и с гримасой отвращения на лице спросил Колесов, однако стопки одежды, сложенные капитаном, он разглядывал не с меньшим любопытством, чем его немецкий коллега.
- Сразу после ужина, если вы не возражаете. – сказал Орлов, докладывая последнюю вещь, газовую косынку нежно-желтого цвета, в крайнюю правую стопку.
- Но будет уже темно. – напомнил Померенников.
- Я думаю, что ничего страшного не произойдет, если мы включим свет в ванной комнате.
Отужинав, разведчики приступили к подготовке костюмированного выхода в люди. Первым зайти в примерочную, в которую превратилась ванная комната, вызвался Владимир Анатольевич. Полковник же остался дожидаться своей очереди на любимой софе.
 С немцем у капитана особых хлопот, по-началу, не возникло - высокому и статному кригмаринеру пришлись впору вещи следящей за своей фигурой дамы. Поэтому ему хватило всего лишь двух предварительных примерок для того, чтобы,  приняв совместное с «моделью» решение, остановится на длинном, эффектного синего цвета с разводами, шелковом платье с рукавом до локтя. Шляпка, косынка и сумочка подобраны были тоже с не меньшей легкостью. Настоящие проблемы начались, когда дело дошло до упаковывания больших ступней морехода в женскую обувь, и хотя в связи с возрастом хозяйки беспарданно узурпируемой шпионами одежды обувь ее была достаточно свободной, не особенно фасонистой и на умеренной высоты каблуках, на ногу барона она налезать никак не желала.
- Кажется, это неразрешимая проблема. – высказал наконец свое мнение фон Рауш, немало уже претерпевший от упорно продолжающего напяливать на его ноги женские сандалии капитана.
- Если бы все проблемы были такими, скучно было бы жить. К завтрашнему утру эти сандалии будут вам по ноге. – обрадовал германца Орлов. – А сейчас, будьте так добры, пригласите Павла Николаевича на примерку.
- А как же грим и ... все остальное? – спросил жаждущий побыстрее увидеть себя при полном дамском параде фон Рауш.
- Тоже завтра. После того, как вы начисто соскоблите свою двухдневную щетину. – отложил капитан самое интересное на потом.
- Понятно. – легко согласился Владимир Анатольевич с логикой гримера-любителя и, удовлетворенный сравнительно гладко прошедшей примеркой, вышел из ванной комнаты.
Уже во время «работы» с капитаном второго ранга Александр понял, что с переодеванием полковника возни будет намного больше, и он не ошибся. Колесову все было узко, тесно и мало. Правда в одну юбку и блузку ему удалось заправить свое все еще крепкое тело, но выглядел он в этом наряде, как...
- Не в обиду будет сказано, уважаемый коллега, но в этой одежде вы похожи на вольной профессии даму с гамбурской панели. – с ужасом заметил Померенников, с детским интересом наблюдавший в слегка приоткрытую дверь за процессом перевоплощения бравого вояки Колесова в проженную женщину портовых кварталов.
- Я ни на йоту не сомневался, что друг мой и товарищ, (это было сказано Павлом Николаевичем с болью в голосе) таким образом попытается отплатить мне за все...
- За все хорошее смерть! – закончил за Павла Николаевича Александр его грустную фразу и, не объяснившись, покинул примерочную, оставив полковника одного снимать ненавистную одежду.
Вернулся Орлов с непривлекательного вида униформой и словами извинения.
- Прошу прощения, дорогой полковник, но придется вас из броской дамы полусвета разжаловать в тускло-невзрачную работницу домашнего хозяйства.
- Ну, показывай, какую очередную пакость ты для меня приготовил! – по-диогеновски безразлично к жизненным невзгодам сказал Павел Николаевич и махнул рукой.
Приготовленными Александром для Колесова оказались: темно-серое трикотажное платье с такого же цвета жакетом и в меру цветастый белый шерстяной полушалок. Как ни странно, неброская эта одежда не только подошла полковнику по размеру, но похоже даже пришлась ему по душе. Особенно понравился ему платок, который он все время пытался, несмотря на протесты его торментора, повязать на голове на пиратский манер. Вместо туфлей хозяйки капитан, помня о проблемах, возникших при переобувании  большеногого германца, решил надеть на Павла Николаевича белые матерчатые теннисные туфли Владимира Анатольевича, что не должно было очень сильно нарушить ни стиль, ни цветовую гамму одеяния новой домработницы.
- Не жмут? – спросил он полковника, когда тот выпрямился во весь рост, закончив завязывать шнурки.
- Нет, даже велики немного. – ответил тот, отрицательно покачивая головой и прохаживаясь взад- вперед по ванной комнате.
- Ну и отлично! Можно считать, что генеральная репетиция, без грима, проведена, и вы можете отдыхать, господа, а я должен еще посапожничать немного. – подвел капитан итог маскарадным приготовлениям.
- А во что вы оденетесь? – изумленно и опять из-за двери спросил фон Рауш.
- Завтра увидите, пусть это будет для вас сюрпризом. – устало ответил Александр.
Утро началось со сборов. Рюкзаки разведчиков были уложены в два чемодана, экспроприированных у (к ее счастью) не догадывающейся о разграблении квартиры Валерии Михайловны. Единственным исключением оказалась книга, которую было доверено нести Померенникову в дамской сумочке.
Уладив проблемы с вещами, незваные гости, пропустив по-военному закону завтрак, занялись бритьем. Покончив с обезволосиванием своих нежно-женских в будущем лиц, они дружно прошли в спальню, где после переодевания в подготовленную вчера одежду первым за туалетный столик, уставленный фотографиями хозяйки и ее супруга, обрамленных серебрянными рамочками, был приглашен Павел Николаевич.
Лишенный не так давно своего редкого волосяного покрова на голове, сейчас Колесов был награжден сторицей за понесенную утрату. Три дня назад обривший его Александр водрузил на потемневший от новой поросли череп полковника пышный парик, который вкупе с костюмом домработницы  тотчас же превратил Павла Николаевича в дородную, ширококостную бабенцию послебальзаковского возраста. Много косметики, кроме пудры, густым слоем нанесенной на физиономию Колесова для скрытия следов мужской растительности, капитаном на «домработницу» потрачено не было - чуть-чуть туши на глаза и немножко румян на до нездорового вида отбеленные щеки. Венцом превращения оказалаясь умело повязанная Орловым вокруг до неузнаваемости измененного лица сторого воина красочная полушаль. Когда капитан связал ее концы чуть ниже затылка Павла Николаевича и тот, поднявшись, покрутился перед зеркалом, осматривая себя со всех сторон, в спальне раздался неожиданный вздох. Так отреагировал на происшедшую перед его глазами метаморфозу настоящий ариец.
- Где вы всему этому научились? – с завистью спросил он у гримера-любителя.
- Мне посчастливилось иметь в учителях актера Beijing jinjiu, то есть Пекинской оперы. – с удовольствием пояснил Александр и пригласил на освободившуюся перед зеркалом мягкую банкетку любознательного капитана второго ранга. – Ваша очередь, барон.
- И что же это за опера такая, где учат менять внешность людей? – продолжил допытываться Владимир Анатольевич, присаживаясь к туалетному столику.
- О, это долгий разговор, но если вкратце, то Пекинская опера представляет собой квинтэссенцию всей китайской культуры. – ответил капитан, осторожно одевая уплотнительную сеточку на волосы немецкого разведчика.
- А поподробнее нельзя? – захотелось Померенникову узнать побольше о молоизвестном ему искусстве.
- Можно, но только в другой раз. – неопределенно пообещал Александр и полностью отдался своей работе.
Не более чем через четверть часа из зеркала на русских разведчиков надменно, но чуть испуганно смотрела важная дама, чем-то смутно напоминающая Валерию Михайловну.
- Ich selbst komm nicht dahinter.  - шепотом проговорил фон Рауш, будто боялся громкими словами спугнать  свое новое отражение.
Вслед за ним не выдержал молчавший на протяжении всей гримерной сессии Павел Николаевич, который сказал.
- Ну, Саша, похоже, что ты переплюнул самого себя.
Орлов, проигнорировав скупую похвалу, легонько постучал по плечу застывшего в самосозерцательном раже Владимира Анатольевича и, сказав: - Женщина, получите вашу обувь. - передал ему (ей) сандалии с надставленными им ночью ремешками. Померенников примерил –  по-прежнему было тесновато, но на короткую прогулку должно было сгодиться.
- А сейчас, дорогие дамы, покиньте, пожалуйста, комнату ненадолго, мужчине надо переодеться. – попросил Александр о минуте уединения.
Женщины послушно вышли в коридор, оставив капитана наедине с его музой перевоплощений. Спустя минут десять из спальни Валерии Михайловны вышла спортивного вида молодая девушка в белом пиджачке поверх веселой расцветки сарафана, простенькой косынке на голове и...  белых теннисных туфлях, одетых поверх длинных белых носков.
- Комсомолка! – без раздумий окрестил барон представшее перед старшими офицерами...существо.
- Кимовка! – поправил его полковник.
- Ну что, присядем на дорожку. – улыбнувшись реакции коллег, произнес(ла) барышня и первая уселась на чемодан. Дамы в возрасте последовали ее примеру, только им пришлось присесть на стоящие в коридоре кожаные табуреты.
Устроившись на пуфе, интеллигентного вида женщина в шляпке сказала голосом немецкого разведчика.
- Не сочтите меня педантом, господа, но я считаю себя обязанным перед выходом спросить, помните ли вы адреса запасных явок?
- Конечно. – подтвердила молодка.
- На какой встречаемся, если придется разделиться? – в свою очередь спросила домработница.
- Думаю, что целесообразнее всего будет навестить профессора Федулова. Живет он один. Квартира у него большая , да и гости к нему часто наведываются. – поделился своими соображениями Померенников.
- Пусть будет так. – выразил Орлов обоюдное согласие русских разведчиков, Павел Николаевич молча и утвердительно кивнул, но спустя мгновение проговорил, обращаясь только к Орлову.
- В случае каких-либо непредвиденных обстоятельств, Саша, делаем все, чтобы барону с книгой удалось уйти. – закончив таким образом начатый капитаном второго ранга последний инструктаж, Колесов со словами: »Ну, с Богом!» – встал и взялся за ручку доверенного ему чемодана.
- С Богом! – вторя полковнику, проговорили его коллеги, тоже поднимаясь.
Из подъезда разномастная женская группа вышла, не встретив по дороге ни души. Так же без проблем дамы прошли двор и повернули под арку.
Сквозь противоположный проем арки хорошо была видна одна из главных улиц пробуждающейся столицы. Проход был свободен, и женщины прибавили шаг. Но не успели они пересечь воображаемую линию, отделяющую двор от улицы, из-за угла дома вышел долговязый молодой человек в бекеше и не очень вежливо спросил.
       - Вы куда, гражданочки?
       Женщины остановились. Александр, шедший первым, поставил свой чемодан на землю и с немым вопросом, запечатленным на его лице, повернулся к коллегам. Мимо него вперед решительно прошел Померенников.
       - А вы собственно кто, товарищ? - неприятным фальцетом, совершенно неожиданно для своих спутниц и очень высокомерно задала встречный вопрос дама в шляпке.
       - НКВД. – не смутившись от женского напора, ответил мужчина, показывая удостоверение. – А вы кто будете?
       - Я - вдова героя революции, легендарного комкора Гузкова Филимона Севастьяновича, это моя племянница Александра, а это моя домработница Фекла. А едем мы на курорт, в Гагры. Вам должно быть известно, младший лейтенант, что там сейчас бархотный сезон начинается. –  умудрившись разглядеть в удостоверении звание чекиста, представила на повышенных тонах свою свиту Валерия Михайловна.
       - Документы и билетики покажите, пожалуйста. – уже повежливее обратился к женщинам младший лейтенант.
       - Фекла, где наши паспорта и билеты? – раздраженно спросила вдова генерала.
       - Я в чумадан засунула, а то ведь спереть могут. – ответил Колесов, на ходу подстраиваясь под новое для него имя.
       - Ну, так доставай быстрее, не копайся, поезд ждать не будет, а если мы из-за тебя опаздаем, я тебя... –  оставив угрозу недосказанной, еще резче и взвинченнее приказала Валерия Михайловна.
       - Завсегда вот так, сложишь чево, уберешь, опять-он разгребать просют, а потом сызнова, все собирай-перекладывай и все ровно виноватой будешь, ну не жизня, а каторга какая.... – забубнила под свой крупный нос несчастная Фекла, кладя чемодан на асфальт и начиная «колдовать» над замками.
       - Подождите, я вам помогу! – бросилась на помощь домработнице племянница - добрая душа.
       - Оставь ее, Александра, пусть сама! – почти что завизжала нервная дама, останавливая свою родственницу. – А вы, молодой человек, лучше бы остановили нам такси, пока эта клуша с чемоданом возится.
       Младшему лейтенанту давно надоело наблюдать за этим пережитком старого режима. Была бы его воля, он тотчас отправил бы эту истеричку куда-нибудь подальше на трудовое перевоспитание, однако она была, хоть и вдовая, но генеральша. А по своему небольшому, но личному опыту он знал, что и у многих его непосредственных начальников были точно такие же жены, которые очень часто не только дома крутили своими мужьями как хотели, но и вмешивались в их служебные дела. Он, конечно, не боялся, что из-за этой мымры у него могут быть какие-то неприятности, но продолжать присутствовать при ее издевательствах над пожилой женщиной и симпатичной племянницей младшему лейтенанту дольше не позволило его рабоче-крестьянское происхождение. «Да и зачем я вообще с ними связался...» - подумал сотрудник отдела наружного наблюдения, «ведь мы же мужчин разыскиваем.» - Ладно, гражданочки, не трудитесь. Поезжайте-ка на вокзал побыстрее, а то не ровен час действительно на поезд опаздаете. – по-человечески участливо сказал он вслух, обращаясь непосредственно к Фекле и племяннице. – А такси вы сами себе ловите! – неприязненно добавил молодой человек в сторону Валерии Михайловны и быстрым шагом прошел под арку.
       - Спасибо, милок, избавил от мороки.
       Услышал работник органов заслуженную похвалу от домработницы, а затем, когда он уже был на середине арки до него донеслось неприятно- пискливое.
       - Александра, маши быстрее, такси идет.
       Машина остановилась, и в открытую форточку тем же громким и отвратительным голосом (чтобы далеко было слышно) было заявлено: »Нам на Курский вокзал, товарищ водитель».
       Оказавшись на вокзале, женщины продефилировали несколько раз по залу ожидания, а затем вышли из него через противоположные двери на привокзальную площадь, где снова взяв мотор, отправились с визитом к профессору Федулову.
       Из машины дамы вышли за пару кварталов до нужного им адреса. Дальнейшую часть пути они преодолели пешком по дворам. Валерия Михайловна налегке, сопровождающие - с чемоданами в сильных женских руках. Во дворе необходимого им дома группа товарок разделилась: хозяйка и ее домработница присели на скамейку, а племянница, оставив с ними чемодан, прошла в требуемый подъезд.
Дверь Федуловской квартиры после короткого и уверенного звонка гостьи открыл сам пофессор медицины.
- Вам кого, красавица? – спросил он довольно игриво, приспуская на нос очки, предназначенные для людей, вошедших в возраст старческой дальнозоркости.
- Здрасте, мне доктора надо.
- Добрый день! Я доктор.
- Ой, доктор, помогите, на Прасковью опять падучая напала. – произнес капитан первую фразу пароля.
- Это какая же Прасковья, не Марковна ли? – сразу посерьезнев, проговорил медик начальную часть отзыва.
- Нет, не Марковна, а Маркеловна.
- Вспомнил, вспомнил, Ухваткина Прасковья Маркеловна. Проходите в квартиру, рассказывайте, что там у вас стряслось.
- Вы один? – спросила визитерша, когда Федулов затворил за ней дверь.
- Один, как перст...- ответил профессор, стараясь выглядеть спокойнее, чем он был на самом деле.
- Тогда, подойдите к окну, на подоконнике которого стоят цветы, откройте его и начните поливать свою герань. – мужским голосом повелела нежданная сегодня, но всегда ожидаемая посланница из бурного прошлого профессора.
Федулов выполнил, что было приказано и вскоре количество людей в его квартире удвоилось.
Первым делом Валерии Михайловны в гостях стали короткие переговоры tet-a-tet с профессором, после которых хозяин дома, заметно повеселев, отправился на кухню, а женщины, заняв отведенную для них комнату, принялись возвращать себе обличье представителей сильного пола.
- Не ожидал от вас такой убедительной импровизации. – с чувством признался Колесов, снимая с себя осточертевший ему парик.
- За эти несколько дней, проведенных вместе, я у вас многому научился. – скромно ответил барон на замаскированный комплимент.
- Роль стервозной истерички удалась вам на славу, но я не помню, чтобы мы вас этому учили. – дополнил капитан признание полковника и высказывание немца.
- Этому не нужно учить. Мне достаточно было вспомнить тетю Гильду. – полураскрыл фон Рауш еще одну семейную тайну.
Переодевшись в мужское, разведчики навестили столовую профессора от медицины. Прием пищи прошел спокойно, сопровождаемый немногословной беседой на самые обыденные темы. Посвящать в свои дела Федулова шпионы не собирались. Покончив с обедом, гости вернулись в свою комнату: доктор, вежливо отказавшись от предложенной ему помощи, принялся убирать со стола.
- Мне кажется, наше присутствие смущает профессора. – заметил полковник, когда разведчики, расположившись в мягких креслах, приготовились наверстать недоспанное.
- Естественная реакция любого, давно незадействованного агента. – сказал капитан второго ранга. – Но мы не станем его долго обременять, завтра же переберемся на дачу к генеральше и будем у нее, на свежем воздухе, дожидаться, пока Александр решит проблему с транспортом. Там спокойнее, да и природа...
- Полагаю, что долго наслаждаться дачным бездельем вам не удастся. Осталось (капитан посмотрел на часы) 58 минут до того момента, когда я приступлю к поискам автомобиля. – ознакомил товарищей со своими планами Орлов и смежил веки. Давая тем самым понять, что его отдых уже начался.
Открыл глаза Александр за три минуты до истечения отведенного на восстановление сил времени. Бесшумно, стараясь не потревожить сон мирно почивавших коллег, он вышел из комнаты и, сменив в коридоре обувь, оставил профессорскую квартиру.
Сентябрьский день, с утра обещавший быть погожим, не обманул ожиданий горожан. По практически безоблачному небу степенно прохаживалось, утратившее уже свою летнюю жгучесть дневное светило, весело и задорно освещая огромный город и наполняя его приятным, домашним теплом.
Для Александра, двадцать лет не бывавшего в Москве, прогулка в такой замечательный осенний день по первопрестольной была праздником. Ему хотелось, позабыв о своем задании, ходить и ходить по бульварам, скверам и переулкам столицы, подниматься на ее холмы и спускаться вниз к набережным рек, любоваться старинными церквями и заброшенными монастырями.
 «Здесь Русский дух, здесь Русью пахнет!», припоминалось ему сегодня уже не раз из далекого и жестоко оборванного революцией детства, но когда он, переходя Малую Лубянку, уткнулся в строгое и невысокое здание «Eglise Saint-Louis des Francais a Moscou», Орлов вынужден был поправиться и прибавить: «и не только...» Возможно, что он вспомнил бы что-нибудь еще из самой светлой в человеческой жизни поры или сделал бы какие-нибудь оригинальные выводы, касающиеся эклектичности столичной архитектуры, если бы не увидел ее.
Она стояла у тротуара, напротив высокой лестницы католического собора, блестя своей новизной и отливая ухоженностью. У Орлова не было никаких сомнений (он ее хорошо запомнил, пока с ней возился) – это была машина советского кинопродюсера. «На ловца и зверь бежит», - подумал капитан, достаточно стереотипно, но вполне подходяще определяя неожиданную на первый взгляд встречу. Дело в том, что свидания с их «ночным извозчиком» Александр подсознательно и осознанно давно искал сам.
Там, в квартире, сказав коллегам, что он только собирается приступить к поискам автомобиля, капитан немного слукавил. На самом деле уже не один день назад, после долгих размышлений он склонил себя к мысли о том, что грешно было бы не воспользоваться любезным предложением (...если какая нужда...) их странного знакомца, Петра Ильича Рябчикова, и не обратиться к нему за помощью.
Если судить строго, то решение Орлова снова (без жизненно важной  на то необходимости) вступить в контакт с так сильно озадачившим их человеком полностью противоречило все азам разведовательной деятельности. Но Александр очень часто отступал от писанных и неписанных правил своего ремесла, и делал он это не потому, что считал себя умнее или опытнее своих собратьев шпионов, а от большей чувствительности, что ли. Орлов, в какой-то степени от природы, в какой-то - благодаря знаниям, переданным ему потомственными членами тайного общества Tian di hui (не одно поколение проживших, исполняя роли абсолютно не тех людей, кем они были на самом деле), обладал уникальнейшей и необходимейшей для людей его профессии способностью предугадывания событий и бессознательного (благодаря этому) принятия правильных (в большинстве случаев) решений.
 К тому же, капитана всегда тянуло загадочное, особенно, если разгадка тайны была возможна и в хоть в какой-то степени зависела от него. Не хотел он уезжать из Москвы, не выяснив, кем был экс-солист никогда не существовавшего Псковского театра оперетты, и действительно ли  случайной оказалась их встреча у Чистых прудов. Поэтому, увидев в таком неожиданном месте автомобиль Рябчикова, Александр, еще более заинтригованный, остался дожидаться его владельца, а может быть и водителя.
Ожидание Орлова не затянулось. Вскоре после его заступления на «вахту» на паперть храма вышел сопровождаемый епископом Петр Ильич, одетый в строгий черный костюм. Получив благословение настоятеля прихода, Рябчиков приложился (согласно католическим правилам) к его руке, а затем истового перекрестившись (по русскому обычаю) на кресты собора,     «колобком скатился» со ступенек и энергично прошествовал по направлению к своему авто.
- Добрый день, товарищ директор! – резко выходя из-за багажника машины, приветствовал богомольца Александр, желая проверить какой будет реакция опереточного певца на его неожиданное появление.
Петр Ильич отреагировал, как и ожидалось. Еще до первых слов произнесенных капитаном он успел распахнуть дверь Газ М-11 так, что она прикрыла его от подходящего сзади человека.
- День добрый, Феликс! – ответил он, моментально (сразу как только распознал незнакомца) нацепив на круглое свое лицо маску приятного удивления. – Однако вы не только ездить быстро на вечной мерзлоте научились, но и ходить бесшумно, как... волк.
- А вы, как я вижу, тоже человек разнообразных талантов. – принимая комплимент Рябчикова, сказал капитан намекая, на завидную подвижность кинодеятеля.
- Эх, кабы ваша правда я, вместо того чтобы опекать докучливых артистов, сам бы стал сниматься в главных ролях. – пожаловался на бесталанность Петр Ильич и, сделав приглашающий жест, предложил. – Может вас подвести куда? Я сейчас свободен, если хотите и не заняты, могу устроить вам экскурсию по Москве. Вы, кажется, давно не были в первопрестольной? Все ведь по экспедициям, по дальним краям...
- Очень заманчивое предложение, но... право, неудобно вас отрывать от дел, вы должно быть очень занятый человек... – счел неообходимым поломаться капитан, в действительности очень желавший познакомиться с неординарным гражданином страны Советов поближе.
- У меня сложилось впечатление, дорогой Феликс, что вы не принадлежите к той категории людей, которые считаются с неудобствами, неважно - своими или чужими... – сделала откровенное заявление тезка знаменитого творца слуховых иллюзий, садясь на водительское место. - Перестаньте капризничать, полезайте в машину...
Александр послушался и, не переча нелестно, но точно его охарактеризовавшему владельцу нужного ему транспортного средства, забрался в автомобиль, где устроился на заднем сиденьи. Машина тронулась и плавно покатила в сторону от центра города.
Маршрут, выбранный «обделенным» талантами Рябчиковым, еще раз подтвердил пасажиру, что его гид обладал не популярной ныне привязанностью к старине. За три часы автопрогулки Петр Ильич «напомнил» туристу почти все наиболее (из сохранившихся) примечательные архитектурные постройки столицы. Закончил он свою обзорную экскурсию на Малой Грузинской улице, как раз напротив (по непонятному совпадению ли, или по известной только ему причине) величественного строения римско-католического собора Непорочного Зачатия Девы Марии.
- Не могли бы вы объяснить мне, если это не служебная тайна... – начал Александр, спровоцированный местом остановки автомобиля и делая акцент на определении «служебная тайна». – ...не идет ли во вред вашей карьере посещение храма, тем более католического, расположенного к тому же в такой близости от Наркомата...
- Во-первых, никаких между нами тайн, а во вторых, - вы не поверите, абсолютно никакого вреда не приносит мне пение в воскресном хоре, даже наоборот. Хор – это ведь тоже коллектив. Какая разница, что вы поете, церковные ли гимны, или мирские хоралы, главная цель совместного пения это – объединение исполнителей... – очень запутанно ответил хорист по воскресеньям
- На мой взгляд, вы выбрали достаточно опасную тему, вокруг которой в наше время имеет смысл объединяться. – не менее сложно высказал капитан свое отношение к «невинному» увлечению опереточного певца и, решив прекратить разговор недомолвками, отдал должное воплощенному в камне неоготическому проекту Богдановича-Дворжецкого. – Замечательное строение!
       - Да, удивительный собор! А какая акустика!... Представляете, еще год назад мы здесь пели... а теперь вот, полюбуйтесь – общежитие... – вернулся к хоровой теме Рябчиков.
- А чем вас общежитие не устраивает, оно ведь тоже предусматривает определенную соборность, хотя более телесного нежели духовного порядка, но все же... – непонятно зачем выступил Александр в защиту мест общественного проживания.
Петр Ильич призадумался и прежде чем ответить, внимательно, через зеркало, посмотрел на своего пассажира и, не отрывая глаз от капитана, очень серьезно сказал.
- Теоретически совместное проживание меня бы устроило, но только при условии, что я имел бы право сам подбирать своих соседей.
- Такое право многого стоит, но редко кому дается. – согласился Орлов, посредством того же зеркала возвращая испытующий взгляд водителя.
- Может, отобедаете со мной? – переводя глаза на лобовое стекло, спросил Рябчиков таким тоном, что легко можно было догадаться, на какой ответ он рассчитывает.
       - С удовольствием бы, но к сожалению, дел по горло. Скоро опять в командировку. – не оправдал своим отказом капитан ожиданий Петра Ильича и, чтобы смягчить произведенный его словами эффект, «рассыпался» в благодарностях и похвалах. - Спасибо вам огромное за прекрасный тур по городу, думаю, что ни с одной экскурсионной группой невозможно было бы увидеть так много интересных мест за столь короткое время. Еще раз благодарю, эта поездка запомнится мне надолго.
       - Жаль! Я знаю хороший ресторан, где соплеменники председателя Совнаркома готовят восхитительные шашлыки по-карски и подают к нему домашнее вино «Маджари», положительно некогда оцененное нашим Вождем. – попробовал кавказскими деликатессами соблазнить пассажира деятель искусств.
       - От такого предложения, конечно, трудно отказаться, но честное слово – не могу. Работа, да и товарищи ждут. – не поддался на уговоры певчего Александр.
       - Ну, что же! Работа - это хорошо, это то, что по выражению немецкого товарища Фридриха, сделало нас людьми,  но не позволяйте ей, любезный Феликс, сделать из вас своего бесправного вассала. Ведь коренится что-то антигуманное в этом слове, не правда ли? – по-философски принял отказ капитана Рябчиков. – Тем не менее мое приглашение остается в силе, как только будете свободны, звоните...
       - Пренепременно. – пообещал Орлов и замолк на мгновение, подбирая наиболее подходящие слова для изложения своей просьбы.
       Пока он думал, к нему, насколько позволяло кресло, повернулся Рябчиков и, прерывая возникшую в диалоге паузу, с лукавыми огоньками в небесного цвета глазах сказал.
- Не влюбились ли вы случайно, Феликс?
- Шутить изволите, Петр Ильич... – автоматически начал отнекиваться от такого предположения Александр, но затем, увидев в оброненном киношником замечании свой шанс – ведь большинство мужских проблем связано со «слабым!?» полом, спросил.
- С чего вы взяли?
Рябчиков ответил ему в духе классических трагедий.
- Я вижу, вас мысль какая-то, давно снедает.
- Вы, не в шапито ли,  научились читать человеческие души? –  вспомнив о цирковом эпизоде из трудовой биографии киноадминистратора, поинтересовался неприятно удивленный разведчик, считавший до встречи с Рябчиковым, что он хорошо умеет скрывать свои мысли и намерения.
               «Да, я шут, я циркач, так что же.
               Пусть меня так зовут вельможи...»
Очень чувственным тенор-баритоном пропел в ответ Петр Ильич две начальные строчки из своей, наверное, самой любимой арии и добавил речитативом. – Не  надо меня опасаться, а стоит мне признаться. Выкладывайте, молодой человек, что вас гложет, не стесняйтесь.
 «Если хочешь заслужить доверие собеседника и расположить его самого к откровенности - говори то, что он хочет услышать.» Так, или приблизительно так, звучит одно из правил ведения шпионского диалога. К нему и прибегнул капитан решивший все свалить на прекрасную половину человечества.
- Вы угадали. У меня в Москве невеста...
- Поздравляю! – перебил пассажира водитель с лицом, расплывшимся в мечтательной улыбке.
- Спасибо! – поблагодарив собеседника, Орлов продолжил свое признание. – Она такая же любительница древностей, как и вы... Так вот, хотел я во время моего пребывания в столице сделать ей подарок – прокатить по Золотому кольцу. Уже давно договорился с нашим автопарком, чтобы они арендовали мне на время отпуска машину, но вышла накладка. На приготовленном для меня автомобиле, по ошибке, уехал в командировку начальник отдела, и вернется он только в день моего возвращения в экспедицию...
 Петр Ильич сделал останавливающее движение рукой и быстро проговорил.
- Можете не продолжать, все понятно. Вам нужна машина. Когда и на какой срок?
- Чем раньше, тем лучше, конечно... и хотя бы... дня на три... если возможно, конечно. – изображая, как ему неловко, озвучил наконец свою просьбу специалист по тундре в краткосрочном отпуске.
Владелец автотранспорта наморщил на мгновенье лоб, словно высчитывал в уме что-то очень сложное и по-бухгалтерски точно и неоспоримо изрек.
- Сегодня не могу. Только завтра после обеда и самое позднее до семи утра понедельника. Таким образом, автомобиль может находиться в вашем распоряжение более четырех с половиной суток. Устраивает?
Радость и умиление, восхищение и облегчение – вот чувства сотворившие паточную гримасу на физиономии капитана.
- Вы даже не представляете, как меня выручаете... – начал Орлов благодарственную речь, но был прерван своим спасителем.
- Отчего же, вполне так сказать, могу вообразить, тоже молод был... а теперь назовите, пожалуйста, место, куда нужно подогнать машину.
- Не стоит вам беспокоится, я сам подъеду, куда скажете. – все с тем же глупо-счастливым выражением на лице выразил Александр свою готовность ехать куда угодно лишь бы не затруднять благодетеля.
- Тем лучше. – после ничтожной заминки проговорил Петр Ильич. – Давайте встретимся у какой–нибудь станции метро. Вам какая ветка удобнее?
- Мне удобнее всего было бы у Охотного ряда. – назвал по инерции Орлов станцию, где можно было сделать пересадку на другие линии.
- Вы по-прежнему живете на Большом Кисловском? – застав врасплох капитана, спросил неожиданно Рябчиков, не запамятовший название переулка, до которого подбросил шпионов.
- Все там же. – малоубедительно подтвердил Александр.
- В таком случае мне было бы проще подъехать туда. – снова предложил Петр Ильич подать машину к месту проживания пассажира.
- Извольте, если вам так удобнее. – уступая настойчивости тенор-баритона, отказался от дальнейшего сопротивления Орлов, не видя особой беды в том, что автомобиль придется принимать невдалеке от места недавнего побега.
- Значит, договорились, завтра в половине третьего жду вас на углу двух больших - Кисловского и Никитской. – по-директорски обстоятельно назначил встречу Рябчиков и подал Александру свою хоть и холеную, но дюжую руку. – До завтра, Феликс!
Орлов пожал протянутую длань, попрощался. – «Всего доброго, Петр Ильич! Еще раз благодарю!» - и открыв дверь, начал выбираться из автомобиля.
- Завидую вам... - раздалось из машины, когда капитан собирался захлопнуть дверцу. – Молоды, любимы, вся жизнь впереди, а я...
              Живу без ласки, боль свою затая,
              Всегда быть в маске – судьба моя.
Закончил водитель арию из знаменитой оперетты Имре Кальмана и проделал это так проникновенно и громко, что заставил своим пением остановиться и замереть редких прохожих.
Дверь М-11 захлопнулась сама, когда мистер Икс резко, будто пытаясь наверстать потерянное с малообщительным пассажиром время, рванул машину вперед по Малой Грузинской.
На квартиру Федулова Орлов вернулся поздно вечером после многочасового и бесцельного блуждания по городу. Александр, казалось, передумал абсолютно все, что касалось нового знакомого, но так и не решил для себя определенно: имеет ли он право рискнуть и отправиться на завтрашнюю встречу, или стоило бы позабыть о шестицилиндровом Газе и не ломать себе больше голову над розысками в уравнении с непонятно сколькими неизвестными значения столь загадочного аргумента, каким оказался товарищ Х.
Друзья встретили «блудного» коллегу не откормленным теленком, конечно, но вполне достойным ужином, с медицинской скрупулезностью приготовленным немногословным доктором-агентом.
Сразу определив настроение младшего товарища, старшие офицеры тактично повременили с распросами. Лишь когда капитан, отужинав, прошел в их комнату, Владимир Анатольевич позволил себе похвастаться и показал раздобытые им за день поддельные номера.
- Обратите внимание, – сказал он,  - умница-Ганс - золотые руки, успел сделать два комплекта: один генштабовский, другой - ГБэшный.
- Нашел, на что их нацепить? – спросил как бы мимоходом полковник, рассматривая свои нуждающиеся в маникюре ногти.
«Европейская» часть Александра призывала его рассказать всю правду о состоявшейся  у католического храма встрече, а затем совместно обсудить с напарниками, как лучше действовать дальше; вторая же часть его натуры – «азиатская», всячески, даже наперекор здравому смыслу, старалась «сохранить лицо» (особенно после демонстрации старшим коллегой его успехов). Победила «китайская часть» сущности капитана и, напустив на себя форсу,  он сказал.
- Dangran le! Завтра к вечеру транспорт будет к вашим услугам.
- Прекрасно. Следовательно, послезавтра рано утром мы можем начать наш прорыв на Запад. – заключил Павел Николаевич.
- Тогда завтра, как и было запланировано, мы, чтобы не докучать более профессору, переберемся на дачу Валерии Михайловны. Во-первых, оттуда до Минской автострады ближе, ну, а во вторых, следует предупредить вдову о нашем вторжению в ее квартиру и вернуть заодно позаимствованные без спросу вещи. – проявил заботу об абверовских агентах капитан второго ранга.
- Если вы не возражаете, господа, я прилягу, притомился что-то  сегодня. – внимательно выслушав старших товарищей, усталым голосом сказал Орлов и, не дожидаясь разрешения, растянулся на диване.
- Нам тоже вроде не мешает хорошенько выспаться перед дорогой. – поддержал младшего разведчика Колесов, следуя его примеру. – Всем приятных сновидений!
Владимир Анатольевич, ничего не сказав, подошел к двери, выключил свет, а уж затем пожелал своим напарникам.
- Доброй ночи, господа.
В два часа пополудни, в среду, 6 сентября Александр, двигаясь по дворам и прячась в подворотнях, изучал район, где должна будет состояться передача автомобиля. Все было спокойно. Никаких засад, постов наблюдения и секретов он не обнаружил.
Капитан выглядел свежо и бодро, хотя полночи не спал – мучался над решением самим собой взваленной на свои плечи проблемы. Основным поводом для беспокойства было не то, что от всей его затеи разило первостатейным дилетанством, замешанным на юношеском романтическом авантюризме (с этим он мог ужиться), больше всего волновала Александра неосведомленность, в которой он держал своих коллег. Это было не только непростительно, но и смертельно опасно. В их сфере деятельности каждый ничтожный, недополученный клочок информации мог оказаться роковым. Все это Орлов прекрасно знал и помнил, поэтому до последнего момента был готов к тому, чтобы сыграть отбой и отменить встречу. Ночью он додумался до того, что представил себе, как устроившись в каком-нибудь скрытом месте,  понаблюдает за приездом Рябчикова, его ожиданием и в конечном счете недоуменным отъездом, так и не показавшись из своего схрона, а потом пойдет и угонит другую, подходящую машину. Но все произошло иначе.
Петр Ильич был на месте за пять минут до назначенного времени. Остановив машину у тротуара, он преспокойно выбрался из нее, взглянул в манере делового, ценящего время человека на часы и, небрежно облокотившись о крышу М-11, принялся дожидаться просителя. Никаких «хвостов» - ни на машинах, ни на своих двоих - кинодеятель за собой не притащил. Конечно, если бы Рябчиков был связан с органами, можно было ожидать, что наблюдение ведется из окон прилегающих к переулку домов, но подобную связь Петра Ильича капитан, полагаясь на свою интуицию, отрицал. Поэтому, а может еще по какой-то другой причине, он вышел из своего укрытия и ровно в 14.30. приветствовал своего благодетеля.
- Здравствуйте!
- Добрый день, Феликс! – ответил Рябчиков, сверяясь с часами, - Вы пунктуальны – это хорошее качество.
- Наша работа требует точности. – потянуло ни с того ни с сего Орлова на откровенность.
- Тем лучше. Чувствуешь себя все-таки спокойнее, когда незаконно передаешь доверенную тебе государственную собственность в надежные, хотя и чужие руки. – напомнил Александру Петр Ильич, что серьезно рискует, удовлетворяя его просьбу, и сделав широкий жест в сторону автомобиля, добавил. – Пользуйтесь, ключи в машине. Жду вас на этом же месте в  7.00  в понедельник. Да, Феликс, чуть не забыл, подойдите сюда, пожалуйста. – с этими словами кинодиректор вынул ключи из замка зажигания, прошел к задней части автомобиля и стал открывать крышку багажного отделения, что удалось ему после заметного усилия. Открыв багажник, часть которого занимал картонный ящик среднего размера, он, мимоходом указав на него, сказал.
- Это Голубкина заначка – какие-то нужные и редкие запчасти, надеюсь, вам не помешают и не понадобятся. А самое главное – обрати внимание - замок в багажнике барахлит, поэтому вещи лучше храните в салоне, а то не ровен час крышку совсем заклинит.
- Мы вполне и без багажника сможем обойтись. – отмахнулся от такой ничтожной проблемы на все готовый (лишь бы заполучить колеса) «автопутешественник».
- Ну и славно! Вот вам ключи, желаю приятно прокатиться, но не забывайте о безопасности на дороге. До скорой встречи! – попрощался Рябчиков и, не дожидаясь благодарности, целеустремленно двинулся в направлении Центрального телеграфа.
Приблизительно через два часа капитан, совершив все предназначенные для отрыва от возможной слежки маневры и на всякий случай продублировав их, с полным баком горючего остановился у ворот комкоровской дачи на третьей линии Хорошевского Серебряного бора.
Из дома на звук подъехавшей машины вышел Владимир Анатольевич и, разглядев за рулем Александра, без слов, только приветственно махнув рукой, открыл чугунные, художественной ковки ворота.
Орлов загнал машину во двор, выбрался из нее и быстро поднялся по невысокому крлыльцу в городскую дачу Валерии Михайловны. Померенников, заперев ворота, проследовал за ним.
В доме капитана ожидала идиллическая картина. В гостиной у стола, расположенного неподалеку от выходящего в сад французского окна и накрытого к классическому английскому полднику с русским дополнением в виде разноообразной формы графинчиков с ягодными наливками, чинно восседали генеральша с полковником и оживленно о чем-то беседовали.
- А вот и наш младшенький! – увидев вошедшего, весело сказал Павел Николаевич и, повернувшись к хозяйке, тожественно проговорил. – Имею честь, мадам, представить вам Александра Орлова, боевого моего товарища и сына лучшего друга.
- Рада встрече, молодой человек. – важно произнесла генеральша, вставая и протягивая капитану руку. – Наслышана о ваших талантах.
- Взаимно, сударыня. – коротко ответил на приветствие пожилой женщины Орлов, галантно прикладываясь к уже сморщенной возрастом, но по-прежнему изящной руке. Барон же тем временем вернулся на свое место за столом.
- Assoyez–vous Alexander et ayez du the avec nous. Вы, наверное, устали в своих шпионских хлопотах. – пригласила Валерия Михайловна капитана к трапезе, внимательно рассматривая его.
- Volontiers, je meurs de la soif. – с радостью присоединился к чаевничающим немного перенервничавший разведчик, занимая последний пустующий стул.
Как только он уселся, за столом уставленным мейсенским фарфором, возобновилась прерванная его появлением беседа.
В эту же самую минуту во дворе генеральской дачи произошло ни кем непредвиденное. Крышка багажника пригнанной Александром машины самопроизвольно, всего лишь на сантиметр, приотворилась. Спустя короткое время крышка поднялась еще выше, потом, после небольшой паузы еще и в конце концов открылась полностью, и из багажника проворно вылез... крохотный пассажир-инкогнито. Оказавшись на земле, лилипут нырнул под машину и вытащенным из кармана сапожным шилом, ловко проколол (вогнав его в канавку между протекторами) заднее левое колесо. Затем карлик снова заглянул в багажник, достал оттуда небольшую картонную коробку, продырявленную во многих местах, и, максимально беззвучно закрыв крышку багажного отсека, пошел к воротам. С территории дачи маленький человечек вышел через незапертую (по советскому благодушию), такую же изящно-витееватую как и ворота, чугунную калитку.
На улице первым делом лилипута было выяснение адреса, по которому его доставил, сам того не подозревая, арендатор директорской машины. Определив свое местоположение по криво прибитой к телеграфному столбу жестяной табличке с названием линии, он отправился на розыски телефона-автомата. Что поиски общественной телефонной связи будут безрезультатны, карлик понял, когда еще сидел в багажнике, за некоторое время до остановки машины - по не городским звукам, доносящимся извне, и мягкому шуршанию шин по грунтовой дороге. Тем не менее маленький человек быстро обошел (ему нужно было торопиться) прилежащие к даче улицы и, только наверняка убедившись, что автоматы отсутствуют, сошел с грунтовки и, устроившись в жиденьких придорожных кустах, присел на корточки и начал что-то писать на вырванном из карманного блокнота листке. Картонная коробка стояла перед ним и иногда слегка подергивалась, словно живая. Закончив писать, лилипут вложил аккуратно сложенный и скатанный в рулончик листок в крохотный деревянный цилиндрик с продетой сквозь него веревочкой. Затем открыл коробку и достал из нее черного с зеленоватым отливом гонного голубя, турмана-грача. Привязав цилиндрик к лапке тотчас же начавшего ворковать «почтальона», карлик вышел на середину дороги и сильным движением маленькой, но очень развитой руки запустил своего посланца в курьерский полет.
Освободившаяся из человеческих рук птица быстро поднялась вверх и, сделав на высоте несколько залихватских кувырков, легла на нужный ей курс. Одно дело было багополучно и своевременно (голубь должен был достичь нужной цели засветло) начато – древнейший способ оповещения был в действии, теперь маленькому человечку оставалось побеспокоиться, на всякий случай, о резервном варианте связи и ждать, наблюдая за ничего не подозревающими и непростительно беспечными обитателями генеральской дачи, все продолжающими мило беседовать, «балуясь» чайком и не только...
- Не выйти ли нам на воздух? – предложил напробовавшийся домашнего приготовления наливок Павел Николаевич. – Хорошо посидели, теперь неплохо бы и размяться! Заодно посмотрим, какого коня Александру удалось умыкнуть.
Мужчины, поблагодарив хозяйку за угощение, встали из-за стола и вышли во двор. Газ М-11 стоял на прежнем месте, немного накренившись «кормой» на левый бок.
- Черт, кажется, колесо спустило! – заметив неладное, подбежал к машине «конокрад». – Неужели гвоздь «поймал» по дороге?
- Ничего страшного, сейчас запаску поставим. – благодушно успокоил капитана Померенников, тоже перебравший в «теплой» компании сладенького алкоголя.
- Нет, здесь запасного колеса. – удрученно объявил Орлов, уже открывший багажник (совершенно без труда) и безнадежно осматривающий его содержимое.
- Что-то мне этот автомобиль напоминает... – сказал полковник, трезвея и приближаясь к Александру. – Отойди-ка в сторону, позволь мне на номер взглянуть... Ну, конечно! Машина деятеля искусств. Ах, Саша, Саша – горе ты мое луковое. Неужели ничего другого угнать нельзя было?
- А я и не угонял, он мне сам ее дал. – с видом нашкодившего гимназиста признался капитан.
- Сам!? Каким образом!? Когда!? Ты  что, с ним встречался, и нам ничего не сказал!? –  с вопросами, заданными убийственно-презрительным тоном, набросился Колесов на сына своего лучшего друга.
- Ну встречался, и что из того? – неохотно продолжил свою исповедь провинившийся разведчик.
- Когда и где? – в допросном порядке потребовал ответа старший по званию.
- Вчера - в центре города, сегодня - на Большом Кисловском. – не вдаваясь в подробности, назвал места встреч Орлов. – Но все было чисто, он не привел ни души... я все проверил... и за машиной, по дороге сюда, не было даже намека на хвост.
- Дай Бог, дай Бог! – тихо, словно самому себе, проговорил Павел Николаевич, а затем громко приказал. – Срочно чинить колесо, капитан. О своих приключениях доложите позднее. А мы с вами, Владимир Анатольевич, займемся сборами и заменой номерных знаков. Уходить из Москвы будем с Гбэшными.
 - Слушаюсь. – сказал Александр и чуть ли не с головой забрался в багажник в поисках инструментов.
- Думаю, что будет рациональнее и быстрее, если я тоже займусь починкой колеса. – как всегда логично и своевременно заметил немецкий разведчик, тоже вмиг протрезвевший.
- Вы правы, дорогой барон, так будет лучше. – согласился с германцем полковник. - Нужно было бы наказать этого разгильдяя, но нет сейчас, к сожалению, времени на педагогику... Работайте вместе, а я займусь всем остальным...
- Домкрата нет! – во всеуслышанние заявил о своей очередной неудаче Александр.
- Ерунда! Пара хороших бревен заменят любой домкрат. – для Колесова, вставшего на «капитанский мостик», не существовало неразрешимых проблем.
- Ни ключей, ни монтировок, ни насоса тоже. – продолжал докладывать «негатив» Орлов.
- Ищи лучше, я помню в прошлый раз у него багажник ломился от инструментов и запчастей. – настоял на продолжение поисков Павел Николаевич и сам заглянул в багажное отделение.
- Все просмотрел, ничего нет. – уступая место старшему офицеру, сказал капитан.
- Что в этом ящике? – ткнул пальцем Колесов во временное убежище незаявленного в рейс пассажира.
- Он сказал, что здесь какие-то запчасти, припасенные его водителем, но на самом деле ящик пустой. – ответил Александр.
- Значит, он тебе сказал, а ты поверил? – язвительно полюбопытствовал  Павел Николаевич. – Есть еще оказывается доверчивые люди в нашей профессии. – добавил полковник, обращаясь к подошедшему капитану второго ранга.
- Да, это... иногда бывает, когда хочется кому-то верить. Кажется, по-русски такое состояние называется наваждением... – начал не совсем доходчиво оправдывать капитана фон Рауш.
- Стоп, стоп, стоп... Наваждение, вы говорите... –  вдруг мудрой совой встрепенулся, видавший виды полковник. – Это не простое наваждение – это похоже на гипноз...
- Дорогие гости, я вижу у вас затруднения какие-то возникли. – прозучало с крыльца дома.
- Да вот колесо спустило, а инструментов для починки нет. – обыденным голосом поведал хозяйке о проблеме Померенников.
- А вы в гараже посмотрите, машину у меня забрали, а весь остальной автомобильный хлам оставили. – посоветовала глупым мужчинам Валерия Михайловна.
- О, женщина, мудрость твоя  красоте не уступит... – продекламировал с душой Колесов, вспомнив или сочинив на ходу начало оды женскому уму, обернувшись лицом к генеральше. А затем сквозь зубы «младшенькому». - Бегом марш в гараж, капитан!
Автомобильного, как выразилась хозяйка дачи, хлама, в гараже было столько, что можно было бы собрать если не автомобиль, то хотя бы самоходную тележку. Работа закипела. С поддомкраченной машины быстро было снято спущенное колесо, и началась морока с бортованием покрышки.  Вокруг колеса в гараже хлопотали Орлов с Владимиром Анатольевичем, полковник занимался в доме сборами к срочному отъезду.
Никто из них не придал особого значения проехавшему мимо ворот дачи и завернувшему за угол легковому автомобилю. Однако, когда пару минут спустя по улице проехала и повернула в ту же сторону вторая машина, капитан с бароном, отвлекшись от ремонта, с монтировками в руках вышли во двор и, не сговариваясь, подошли к воротам и выглянули из калитки.
Капитан второго ранга посмотрел направо, в сторону скрывшихся за углом машин, а Орлов - налево. Немец не увидел ничего, а проштрафившийся разведчик узрел то, что предчувствовал последние двое суток.  К воротам дачи с выключенным двигателем, по инерции (линия, на которой располагался дом, имела небольшой уклон), производя тем самым еле слышный шум, подкатывала темно-коричневая эмка, на переднем пассажирском сидении которой, широко осклабясь, сидел Петр Ильич Рябчиков  собственной персоной.
Не успела машина остановиться, как из нее по-каскадерски легко выскочил кинодиректор, а за ним, с заднего сиденья высыпало еще трое крепких молодцов уголовного вида, каждый из которых держал одну руку либо в кармане стильного пиджака, либо внутри его нагрудного выреза.
- Добрый вечер, Александр, или как там у вас говорят в Китае Wan shang hao! Guten Abend, baron! – уверенно подходя к приоткрытой калитке, поздоровался c потерявшими дар речи шпионами мистер Икс.
– Понимаю, что вы не надеялись на такую скорую встречу, а может, вообще не рассчитывали больше со мной увидеться, но  ведь я  при нашем прощании  сказал вам, что мы расстаемся не надолго..., а мне - следует верить, да и вслушиваться в мои слова  тоже  нужно внимательнее..., но теперь это уже, пожалуй, неважно... Давайте пройдем в дом, а то Павел Николаевич додумается до каких-нибудь глупостей... Вам, кстати, тоже не советую изобретать что-нибудь героическое. Две машины, проехавшие перед моей, вы, надеюсь (здесь кинодеректор ехидно улыбнулся), заметили, в них еще десять человек, которые уже наверняка обложили дачу. Все мои люди вооружены автоматическим оружием и гранатами Ф-1, и все они забубенные к тому же душегубы. Так что и не мечтайте! Пойдемте, господа, поговорим по душам в милом гнездышке Валерии Михайловны.  Что-то зябко на улице становится, а я, грешным делом, люблю тепло и домашний уют.
В дом первыми, оставив свои монтировки у крыльца, поднялись Владимир Анатольевич с Орловым. Миновав прихожую, они вошли в гостиную, незванный гость проследовал за ними, держась от разведчиков на расстоянии лагерного конвоира, его люди рассредоточились по двору.
В комнате на расположенном у дальней стены диване вальяжно, настоящей матроной, сидела генеральша. К ней и направился, переступив порог гостиной, Петр Ильич. Но не успел он сделать и трех шагов, как из-за открывающейся вовнутрь двери комнаты вышел облаченный в форму млашего майора НКВД Колесов с пистолетом Токарева в руке и ледяным тоном скомандовал.
- Поднимите руки, гражданин! Вы арестованы!
Рябчиков замер на мгновение после приказа, а затем начал медленно поднимать руки, говоря при этом.
- Ну вот, я так и знал, что полковник что-нибудь придумает. Можно хоть повернуться, Павел Николаевич.
- Повернитесь. Только медленно и без глупостей. – позволил полковник, успешно скрывая свое удивление тому факту, что вошедший знает его звание  и имя.
Петр Ильич медленно, очень медленно начал поворачиваться и, только когда закончил полный оборот на 180 градусов, добродушно улыбнулся и сказал.
- Вам не идет эта... роба, полковник, в форме выпускника Академии Генерального Штаба вы выглядели намного импозантнее.
- Откуда вы знаете...? – не удержался Колесов от непрофессионально заданного вопроса, продолжая держать у бедра пистолет, направленный стволом в грудь нежданного пришельца.
- Che peccato! Lei, Non conoschiuto mi, zio Paolo. – грустно и неожиданно спросил опереточный деятель полковника по-итальянски и, опустив руки, вдруг задорно, по-мальчишески запел.
                Era nato poveretto
                Senza casa e senza tetto
                Ha veduto i suoi calzoni
                Per un piatto di maccheroni.
 Во время вокального выступления незнакомца всем присутствующим в комнате могло показаться, что Павел Николаевич, уподобясь жене Лота, превратился в соляной столп. Колесов словно оцепенел, заслышав песню, потом его рука с оружием опустилась, и он прохрипел не своим голосом.
- Mio, Dio! Questo, e non possibile! Giorgino, e tu?
- Si, caro colonello. Sono, Giorgino.
- Еще один знакомец... – неодобрительно покачивая головой из стороны в сторону, тихо проговорил Орлов, ни к кому непосредственно не обращаясь.
- Знакомьтесь, господа, Георгий Викторович Манолли, внук моего руководителя и наставника. – с трудом выговорил Колесов.
- Piacere! – первой нашлась генеральская вдова. – Mi chiamo...
- Не утруждайте себя, сеньора. Я знаю, как вас зовут. Molto lieto, Валерия Михайловна. – не церемонясь, оборвал даму сам набравший «дедушкин»  возрастной ценз внук маэстро, подчеркивая тем самым, что сейчас он распоряжается в этом доме.
- Присаживайтесь ко мне, Георгий. – пригласила нетактичного визитера на диван Валерия Михайловна, не желающая отказываться от роли хозяйки.
- Mille grazie, mia donna! – на самом обольстительном на этой планете для женского уха языке откликнулся Манолли на приглашение вдовы и комфортабельно устроился на диване.
- Ну, а теперь рассказывайте, за чем пожаловали. – перешла в наступление многоопытная салонная дама. – Вы, господа, тоже садитесь, довольно из себя оловянных солдатиков изображать.
Трое разведчиков разместились, где могли, но, сменив свое положение в пространстве со стоячего на сидячее, они, тем не менее, не смогли заменить сформированное на их лицах неожиданным визитом кинодиректора чугунное выражение ни на что более одухотворенное.
- Зачем я пожаловал, уважаемая сеньора, господа уже по-видимому догадались, поэтому говорить пространно о цели своего визита я не буду. Скажу лишь, что вы можете считать мое появление здесь актом доброй воли. Предлагаю вам добровольно расстаться со своим сокровищем, и тогда я буду иметь полное право доложить своему начальству, что между нами заключено дружественное соглашение. Вам от этой сделки - одна выгода. В вашей жизни практически ничего не изменится, по-прежнему работая на своих хозяев, вы лишь иногда, не часто, будете делиться известной вам информацией и изредка, очень редко, выполнять мои задания. Все, заметьте, абсолютно без риска и за хорошее, разумеется, прямо-таки щедрое, вознаграждение. – тоном заправского лектора изложил Георгий Викторович немецким шпионом свое предложение по перевербовке.
- Можно полюбопытствовать, кого вы представляете? – резонно спросил фрегаттенкапитан.
- Я представляю силу, которая неизбежно, в скором будущем, будет править в этом погрязающем в материализме мире. – уклончиво ответил Манолли.
- Когда же это будущее настанет? – заинтересовался самый пожилой разведчик.
- Не беспокойтесь, дорогой Павел Николаевич, доживете. Недолго осталось. Наступит это время вскоре после того, как будут уничтожены последние полусумасшедшие романтики. – обнадежил полковника «внучок».
- А нельзя ли  поконкретнее назвать стоящую за вами силу? – спросил капитан, любитель определенности.
- Конкретнее будет тогда, когда вы отдадите то, что мне нужно, и дадите свое принципиальное согласие на сотрудничество. – отказался распространяться о своих хозяевах незванный гость.
В комнате наступила тишина. Разведчики думали о возможных путях спасения, а хозяйка о том, как сделать так, чтобы обошлось без перестрелки.
- Время на размышление у нас есть? – попытался оттянуть развязку Колесов.
«Посланник будущего» проконсультировался с часами и сказал.
- У вас есть четверть часа и ни минутой больше. И имейте ввиду, что и это время я даю вам только лишь в память о старых временах и, в первую очередь, о моем деде, который всегда ставил мне вас в пример, полковник, а не моего непутевого отца.
- Спасибо, Giorgino! Я даже не догадывался, что маэстро упоминал когда-либо обо мне в семейном кругу. – растрогался Павел Николаевич.
- Не только упоминал, а всячески превозносил ваши таланты! – дополнил сам себя Георгий.
- Ну, раз так, может ответите в память о тех же добрых временах на несколько моих вопросов? – оставаясь несмотря на душещипательность темы разведчиком, решил полковник хоть что-то выведать, пользуясь сентиментальностью момента.
- На некоторые обязательно отвечу, caro zio Paolo, но не на все. – согласился Петр Ильич, по внешнему виду не  очень глубоко задетый воспоминаниями эмоционально.
- И на этом спасибо! А теперь скажите, откуда вам известно о нас. – начал полковник интервью с человеком из своего далекого прошлого.
- У людей длинные языки и алчные сердца. – многозначительно ответил на первый вопрос Манолли.
- Ты имеешь ввиду, что кто-то проболтался? – попробовал Колесов зайти с дугой стороны.
- Многие, colonello. В Харбине, в Берлине и в Москве тоже. – грустно улыбаясь, перечислил Рябчиков места утечки информации. – Магия денег действует на людей одинаково, несмотря их вероисповедания, цвет кожи и партийную принадлежность. Не очень я люблю тяжеловесную музыку Гуно, но к лирике Гете всегда был неравнодушен, поэтому в дополнении к своему ответу разрешите мне вкратце вам напомнить:
               Люди гибнут за металл,
               Сатана там правит бал, там правит бал...
- Ну что же, это не ново. – признал правоту певца Павел Николаевич и продолжил. – А как тебе удалось подгадать место и время нашего выхода из подземелья. Ведь ни в одном из перечисленных тобой городов никто даже  и предполагать не мог, что я выберу именно этот маршрут?
- Вы правы, в этом деле мне никто не мог помочь. Можно сказать,  мне здорово повезло, что я оказался на вашем пути. Но в этом везении немалая заслуга моего деда. Да, да, не удивляйтесь! Дело в том, что последние полгода своей жизни nonno был одержим своей idee fixe – выполнить задание их сиятельств, найти библиотеку Иоанна Грозного. Он замучил всю семью ежедневными рассказами об успехах и неудачах своей экспедиции. Домашние бегали от него, как от чумного. Дед пытался сначала их догонять, потом плюнул на взрослых и взял меня в свои конфиданты. Все, что происходило у вас под землей, я слышал из первых уст и не по одному разу. Одержимый погоней за своей мечтой историк познакомил меня со всем устройством подземного Кремля. С той самой поры я и знаю, как свои пять пальцев, все входы и выходы из давно заброшенного города. Много раз я уговаривал дедушку взять меня с собой под землю, но он все отнекивался, говоря, что я еще мал да слаб для такого путешествия. Я начал тренироваться – залезать подо все что было в доме. И вот однажды меня угораздило – помните, я с детства отличался полнотой - застрять под сервантом. В квартире никого не было, и мне пришлось поэтому проторчать под чертовой мебелью около часа, вплоть до возращения с рынка прислуги. С тех пор я и страдаю слабовыраженной клаустрофобией - даже в кабине лифта чувствую себя неуютно. Именно из-за этого, будучи посвящен в подземные кремлевские тайны как никто другой, я никогда не отваживался забраться туда сам и заняться поисками сокровищ. Но знание пригодилось. Благодаря дедовой дотошности мне не сложно было предположить, где вы можете выйти из-под земли. Когда наш человек на Лубянке разузнал, что группа диверсантов углубилась под землю в районе Варварки, я, просчитав все возможные варианты вашего появления на поверхности, разделил своих помощников на группы и отправил их на патрулирование определенных квадратов. Для себя я выбрал Покровку и прилегающие к ней бульвары. Вы появились, когда заканчивались вторые сутки моей вахты. – обстоятельно рассказал о своей удаче деятель искусств, страдающий боязнью замкнутого пространства.
- А не скажете ли вы, если, конечно, и на нас с капитаном второго ранга распространяется ваше разрешение задавать вопросы, как вам за мной удалось проследить. Ведь я на все сто процентов был уверен, да и сейчас тоже, что не привел хвоста. – задал  давно свербящий его вопрос Орлов.
- На это, Феликс, мне кажется, капитан, что это имя вам больше подходит, я отвечу с превеликим удовольствием. Вы действительно не привели за собой хвост...
- Так, как же тогда? – поторопился уточнять Александр.
- ...Вы привезли его...в багажнике.
- Кого? – широко от удивления раскрыл глаза капитан.
- Гулливера. – спокойно ответил Петр Ильич.
- Какого еще Гулливера? – не переставал удивляться Орлов.
- Конечно же не свифтовского, подожите секунду, сейчас увидите. – с последними словами Манолли подошел к выходящему во двор окну и крикнул в открытую форточку.
- Дрын!
 За окном моментально выросла фигура долговязого детины, чем-то в самом деле напоминающего неотесанную палку из изгороди, и сказала.
- Здесь я.
- Позови Гулливера и скажи ему, чтобы Черныша с собой прихватил. – отдал приказание своему кнехту Георгий Викторович и вернулся на диван.
Спустя всего ничего в гостиную маленькими, но уверенными и энергичными шажочками вошел карлик. У него на плече сидел черный с зеленоватым отливом голубь и нашептывал своему другу прямо в ухо последние небесные новости.
- Ну, просто библейская картина - Лука со своей голубкой. – не удержался от неточной параллели полковник.
- Только евангелист-то  слишком маленький, а голубь-то – черный. – внес капитан коррективы в оценку полковником появления лилипута, который и являлся той самой, нужной и редкой запчастью, уложенной в коробку аккуратно-запасливым Голубкиным.
Стоило русским разведчиком закончить язвить, как Рябчиков встал и голосом и тоном циркового конферансье объявил выход карлика со своим питомцем.
- Огромная честь, для меня господа, познакомить вас со старым моим другом, товарищем и партнером по арене - Гулливером Давидовичем Атлантовым и его воспитанником Чернышем.
Маленький человечек артистично раскланялся и тоже самое, не отрываясь от плеча артиста, проделал голубь.
- Привет достопочтимой публике. – сказал лилипут, а турман-грач прогулькал что-то вслед за ним.
- Красивая и гордая птица! – безапеляционно, словно вынесла последний приговор, заявила не равнодушная ни к каким проявлениям красоты Валерия Михайловна.
- Благодарю, мадам! – вновь, еще более учтиво поклонился лилипут, на этот раз только в сторону хозяйки дома и, обращаясь к ней со счастливой, но несколько печальной улыбкой, сказал. – Черныш не только красив и горд, он к тому же добр и умен.
Умильная эта сцена так подействовала на донельзя раздосадованного своим ротозейством Александра, что он решил чуть подпортить триуфаторам настроение.
- Не укачало ли вас в багажнике? Если да, то приношу свои извинения. – спросил он у своего, так бездарно просмотренного пассажира, намекая на то, что во время отрыва от несуществующих преследователей позволил себе не один крутой вираж.
- Да нет, что вы, наоборот. Мы с Чернышем отлично прокатились. Мы же акробаты. Он в воздухе такие кренделя выделывать может, что у вас смотреть на него голова кругом пойдет. Так что не извиняйтесь, вполне комфортабельная вышла поездочка. – очень дружелюбно ответил Гулливер на  неумную подначку жителя страны Бробдингнег, и следуя разрешающему кивку Петра Ильича, покинул со своим пернатым товарищем комнату.
- Итак, господа, время, отпущенное вам на раздумья, подошло к концу. Я жду ответ. – напомнил Манолли своим «узникам»  о необходимости на что-нибудь решиться.
- Какие у нас альтернативы вашему предложению? – продолжил тянуть время Колесов в тщетной надежде на то, что его более молодым и резвым коллегам удастся что-нибудь придумать.
- Альтернативы всегда найдутся, но в вашем случае выбор невелик  - либо вы отдаете рукопись по-хорошему, либо я забираю ее у вас... по-плохому. – с упором на последней части предложения ответил Георгий, по праву занимая по отношению к проигравшим позицию Победоносца.
Проявление Викторовичем подобной спеси не пришлось по нраву Орлову, и он снова попытался поставить победителя на место.
- Зачем вам книга, вы же профан в тибетском и все равно ничего в ней не поймете?
- Я, дорогой Феликс, как и любой другой здравомыслящий человек давно уже согласился с многократно повторенной незабвенным Козьмой аксиомой, что нельзя объять необъятное, поэтому ваше зачисление меня в профаны принимаю смиренно и безропотно. Манускрипт же, лично мне, нужен как собаке пятая нога, но, служба, господа, есть служба. – спокойно сказал Рябчиков, абсолютно незадетый словесным выпадом капитана.
- Но у нас же остается право на защиту нашего имущества, не правда ли? – немного перефразировав и объединив вторую и четвертую поправки из Bill of Rights в одном предложении, вступил в беседу германский кавторанг.
- Это да. Это конечно. Как таким отважным и подготовленным не захотеть повоевать?! Вполне могу представить, как у вас чешутся руки. Можете даже попробовать, но я не советую, ни к чему хорошему для вас это не приведет. – не хватило у артиста духа отказать разведчикам в праве на самооборону.
- Но ты умрешь первым, Giorgino. – ледяным голосом объявил Колесов, поигрывая своим ТТ - штатным оружием чекистов.
- Душа Giorgio Manolli умерла еще в 1917 году, Павел Николаевич, так что уничтожение моей телесной оболочки ничего ровным счетом для вас не изменит. Моим архаровцам дана команда: если со мной что-либо случится, в перестрелку с вами не вступать, а просто забросать дом гранатами. Можете убедиться - под каждым окном и у дверей находятся готовые к выполнению приказа люди. У вас нет шансов, господа! Расставайтесь лучше побыстрее с книгой, и давайте дружить. – похоже, что последний раз предупредил Петр Ильич о бессмысленности сопротивления.
После такого заявления у разведчиков совсем опустились руки. Конечно, можно было попробовать пострелять, но против гранат в замкнутом пространстве действительно было мало шансов уцелеть. Вполне могло статься, что им удалось бы прикончить нескольких бандитов, но сохранить рукопись и выбраться всем из западни живыми и невредимыми не представлялось возможным. Такая игра явно не стоила свеч, и поэтому полковник на правах старшинства, решив пожертвовать манускриптом в обмен на жизни своих товарищей, обратился к Манолли со следующими словами.
- Ну, хорошо, Георгий Викторович, давайте поступим так. Мы, отказываясь от вашего предложения о сотрудничестве и отдаем вам книгу, а вы тотчас же убираетесь отсюда с вашей бандой и докладываете своему начальству, что рукопись вы розыскали сами, или она попала к вам от... вообщем, придумывайте, что хотите, только ни одного намека, даже полунамека о нас – четверых. Если вы мне дадите честное слово, что поступите именно так, как я сказал, рукопись будет вашей в ту же минуту.
- У вас есть мое честное слово, colonello, и мне право жаль, искренне жаль, что мы находимся с вами по разные стороны баррикады. – не задумываясь, дал свое согласие Манолли. – Книгу... и через две минуты нас здесь не будет. – театрально протянул руку опереточный артист.
Павел Николаевич встал и, убрав пистолет в кобуру, подошел к своему рюкзаку и достал оттуда старый тибетский манускрипт, аккуратно запеленутый в новые солдатские портянки.
- Берите! – сказал он, передавая книгу Рябчикову. – И пусть она принесет вам то, что вы заслуживаете.
- Благодарю! – с поклоном принял долгожданную вещь Петр Ильич, пропустив мимо ушей пожелание кумира детства, и начал прощаться. – Честь имею, мадам, господа, не поминайте лихом, и не забывайте, что мое предложение остается в силе. Все равно, рано или поздно вы поймете, что не на ту лошадь поставили, а теперь прощайте. – сказал победитель и пошел на выход.
- Хоть машину нам оставьте! – удержал его на пороге Александр.
- Хорошо. – не колеблясь, согласился Георгий Викторович. – Можете пользоваться, но в понедельник утром я должен буду заявить о ее пропаже.
- Это понятно. Может еще запаску вернете? – продолжить выцыганивать капитан.
- Я вижу, вас в Китае не только разным разностям успели обучить, но и дух восточного негоцианта привить не поленились. – Манолли снова подошел к окну и еще раз позвял долговязого.
- Дрын, возьми в моей машине запасное колесо и принеси во двор. Да... и новую камеру тоже прихвати. Удовлетворены? – спросил Александра внезапно расщедрившийся узурпатор древностей.
- Вы не можете представить, как... –  внутренне скрипя зубами, по крайней мере так это выглядело, ответил Орлов.
- Ну тогда, до свидания, есть у меня предчувствие, что свидимся мы еще с вами и не раз... – возобновил прощальные формальности тезка великого композитора.
- Типун вам на язык, господин хороший. – едва слышно вставил капитан в заключительную речь потомка древних римлян припомнившееся ему вдруг любимое заклинание своей няни.
Петр Ильич либо не расслышал недоброе пожелание повергнутого соперника, либо не придал ему значения.
-  Arrivederchi signori! – сказал он напоследок и вышел из дома.
Менее чем через обещанные две минуты три машины с бандитского вида людьми и их лидером впридачу покинули третью линию Хорошевского Серебряного бора.
- Сколько у вас людей в Москве барон? – спросил полковник стоило только затихнуть шуму отъехавших машин.
- Порядком, а зачем вам? – удивленно ответил немец, всматриваясь в старшего по званию. – А, я понял. Вы хотите устроить в городе маленькую войну, на манер сицилианских сведений счетов..
- А, что, неплохо было бы устроить этому четвертьитальянцу, корсиканскую вендетту. – браво и нахраписто заявил Павел Николаевич.
- Это невозможно. Я не имею ввиду, что нельзя попытаться сквитаться с вашим очередным знакомым, мы можем побровать это сделать сами, но центр никогда не даст разрешения подвергнуть опасности всю сеть. Особенно в мирное время. – жестко отверг бредовую идею полковника немецкий резидент.
После его слов в гостиной повисла тягостная тишина. Трое облапошенных шпионов застыли на своих местах в полном упадке психофизической деятельности, именуемом в народе маразмом. Хозяйка дачи сохраняла солидарное с понесшими невосполнимую утрату коллегами молчание. Первым не усидел на своем месте капитан, наверное чувствующий себя во всем виноватым. Он встал и пошел во двор проверять, что принес и оставил Дрын.
Рядом с водительской дверцей Газ М-11 лежала запаска, а на ней, новая, сложенная вчетверо, пересыпанная тальком камера. Орлов, давно знающий, что в некоторых ситуациях физический труд является лучшей панацеей от плохого настроения, сплина и хандры вместе взятых, приступил к замене проколотой камеры на целую.
Вскоре к нему молчаливо присоединился Владимир Анатольевич. А еще минут через десять из дома вышел полковник. Когда же накачанное колесо заняло свое место на левой полуоси, а запаска была положена в багажник вместо выброшенного оттуда (сыгравшего столь роковую роль в судьбе манускрипта) злосчастного ящика, во двор важной павой выплыла генеральская вдова.
 - Не забудьте прихватить в дорогу нужные инструменты! – любезно позволила Валерия Михайловна гостям взять необходимое. – Они мне все равно без надобности.
Павел Николаевич поблагодарил хозяйку, а капитан с Померенниковым загрузили в машину все, что сочли нужным.
- Вы что, прямо сейчас собираетесь отправляться? – слегка изумленно спросила генеральша у молчаливо работающих мужчин.
- Наверное, так будет лучше. – начал объясняться Колесов, потупясь долу. – Мне жутко совестно, мадам, что благодаря нашей халатности (здесь полковник оторвал взгляд от земли и  очень выразительно посмотрел на  копошащегося в багажнике «младшенького») вы стали свидетельницей столь унизительной для русских офицеров сцены. Поэтому я считаю, что нам не следует далее злоупотреблять вашим гостериимством. – горько заключил свое признание опытный разведчик.
- Нонсенс, полковник! Я не считаю, что мне довелось присутствовать при чем-то унизившем русское офицерство. Я думаю, что вы вели себя очень достойно, профессионально и даже благородно. Да, вы потеряли какую-то книгу, кстати, я до сих пор не представляю ее ценности, но вы приняли на тот момент самое мудрое решение - сохранили людей. И отрадно то, что никто из ваших товарищей не ослушался и не стал, уподобившись несмышленому теленку бодаться с дубом. Я много пожила, дорогой Павел Николаевич, оттого имею полное право заявить, что ни одна книга не стоит того, чтобы проливать из-за нее кровь. И не мне вас учить, что временные неудачи в вашей службе так же естественны, как перемены в погоде, поэтому стоит ли отчаиваться из-за одного поражения. К тому же противник у вас был совсем не простой и очень, как я поняла, хорошо информированный и совсем не стесненный в средствах. Так что, давайте вернемся в дом, отужинем, время уже позднее и заодно обсудим, вернее, вы обсудите, а я только поприсутствую, чем можно помочь делу. Ну, а завтра с утра, после нормального отдыха вы двинитесь в путь. – произнесла Валерия Михайловна свою самую длинную за весь день речь и, как оказалось, самую толковую.
- Генеральша, ей Богу, генеральша. – восхищенно проговорил Колесов, на которого монолог хозяйки произвел такое же воздействие, какое укол инсулина оказывает на диабетика. –  Я как офицер младший вас по званию, вынужден, с превеликим удовольствием, вам подчиниться.
Фрегатенкапитан и капитан, еще более уступающие в ранге генеральскому чину, совсем безропотно согласились проследовать в дом для принятия пищи и, на взгляд трезвомыслящего немца, размахивания кулаками после вчистую и безнадежно проигранной драки, которая так и не началась.
 Начало застолья, несмотря на подоживленный оптимизм Павла Николаевича, прошло в напряженном молчании. Разведчикам очень хотелось выговориться, но никто не решался начать первым. Наконец не выдержал испытание тишиной полковник и ни с того ни с сего, вопреки приподнявшемуся было настроению, ляпнул.
- Плакал ваш крест, дорогой барон. И вообще, проситесь обратно во флот. Да и нам с капитаном похоже пора подумать о какой-нибудь гражданской специальности. Немало ведь моих старых сослуживцев давно работают таксистами в Париже и других центрах мировой культуры. Так что без работы не останемся...
Подобного начала не ожидал никто, в первую очередь фон Рауш, от того он и не нашелся, поначалу, что ответить. Лишь после неловкой паузы кавторанг обрел дар речи и сухо заявил.
- В данном случае награда волновала меня в наименьшей степени.  Жалею же я больше всего о том, что, упустив книгу, мы потеряли хорошую возможность подложить Гитлеру свинью. А насчет флота, это вы правильно заметили, пора возвращаться. Не мое это дело – шпионские страсти. Не получается у меня – не могу я все время врать, притворяться и не иметь права быть самим собой.
- Вот это вы зря. – вступился непредвиденно Александр на защиту шпионских талантов немца. – Прекрасно у вас все получается. Стоит только вспомнить, как вам удалось комиссара обложить компроматом и на стадионе его одурачить. А уж о том, какое вы в женском платье для чекиста устроили представление, прикрываясь заслугами мужа Валерии Михайловны, и говорить нечего – это было первоклассное зрелище.
- А почему я ничего об этом не знаю? – с обиженным видом спросила вдова комкора. – Расскажите уж мне, пожалуйста, о том, как всуе вами было упомянуто и использовано незабвенное имя моего покойного муженька!
Конечно, Владимир Анатольевич, верный своей лютеранской скромности, отказался от самовосхваления, поэтому посвящать генеральшу в его подвиги пришлось русским разведчикам.
Орлов поведал о событиях, происшедших на кортах «Динамо», а Павел Николаевич подробно рассказал о сцене, имевшей место на выходе из-под арки известного дома на улицу Горького. В разговорах о времени недавних успехов и побед, когда всем казалось, что Фортуна всерьез и надолго повернулась к ним лицом, настроение сотрапезников заметно улучшилось, и они перестали смотреть на мир сквозь крохотную щелочку очков, предназначенных для полярных исследователей, – перспективы перед ними  развернулись, а горизонты расширились.
Валерия Михайловна, будучи терпеливой и опытной слушательницей, по-женски умело, ничего вроде незначащими вопросами смогла быстро распутать клубочек, состоящий из шпионских секретов и недоговоренностей. Получилось так, что вскоре полковнику пришлось рассказать не только о дозволенном, но и коснуться запретной темы. Спустя полчаса вдова знала и о книге и о гуру. Единственное, что удалось придержать Колесову за зубами, было место откуда рукопись появилась. Тем самым табу на разглашение тайны библиотеки нарушено не было.
- Ехать, сейчас же. – скомандовала генеральша, едва заслышав о таинственном учителе.
- Куда, зачем? – недоуменно спросил Колесов.
- Как, куда? К вашему гуру, разумеется! Он, как мне кажется, единственный человек, который хоть что-то толковое может посоветовать. – ответила вдова таким тоном, будто полковник задал наиглупейший в мире вопрос.
- Нет, что вы, я не поеду. Нет, нет, нет, ни за что не поеду, мне... стыдно! – снова стушевавшись, отказался последовать мудрому приказу женщины Павел Николаевич.
- Да прекратите вы, совестно, стыдно. Не разведчик, а институтка какая-то, право слово. Ехать и не медля! – грозно заявила Валерия Михайловна, поднимаясь, напомнив еще раз гостям о непереламываемой силе слабого пола.
Капитан тоже встал и, обращаясь к прозванному институткой старшему офицеру, сказал.
- Я думаю, что в словах нашей хозяйки кроется истина. Даже если нам не удастся получить достойный совет, мы, по крайней мере, обязаны доложить вашему знакому о случившемся.
- Я целиком согласен с капитаном и поддерживаю предложение Валерии Михайловны. – отдал свой голос в защиту большинства кавторанг.
Оставшись в меньшинстве, исчисляемом наименьшей цифрой, Колесов вовремя вспомнил, что один в поле не воин, и заставил себя задуматься и пересмотреть занятую им позицию. И, как часто бывает, размышление пошло на пользу.
- А, вы правы, господа, ведь он мне сам, перед моим уходом сказал, чтобы я, если возникнут какие-нибудь проблемы, не стеснялся его от чего-то там, простите не идет в голову от чего точно, оторвать. – припомнилось полковнику после интенсивного поскребывания в затылке.
- Вот видите! – воскликнула с триумфом хозяйка дачи. –  Я так и знала. Едем!
- Надо ехать. – поддержали вдову Орлов с Померенниковым.
- Вы все хотите ехать? – у Колесова полезли глаза на лоб.
- Почему нет? Это дело всех нас касается. – более чем резонно проговорил Владимир Анатольевич.
- Но мне, но я... должен предупредить учителя заранее о вашем визите. Он терпеть не может в своем доме посторонних...
- Нет времени, уважаемый Павел Николаевич, ни на вымаливание у вашего знакомого аудиенции, ни на другие светские формальности. Поедем без предупреждения. Чувствую я, что гуру простит нашу бесцеремонность. – твердо стояла на своем хозяйка дома.
- Эх, семь бед – один ответ. Ваша взяла, поехали! – беспечно махнул рукой полковник, и вся четверка разом снялась с места.
Поздним вечером, когда в гости друг к другу в столице ходят только друзья-собутыльники, представители богемы и разные прочие пережитки старого режима, в незапертую дверь квартиры московского авгура вошло четверо человек. Хозяин встретил их в своей похожей на врата в другой мир прихожей следующей фразой.
- Я ждал вас два часа назад.
- Павел Николаевич  все упрямились. – «сдал» полковника Орлов, не дав тому даже открыть рта.
- Вы, как я понимаю, Александр. – скорее утвердительно чем  вопросительно сказал гуру, оборачиваясь в сторону капитана.
- Так точно. – подтвердил младший разведчик.
- Извините, сударыня, старого бобыля, за то что держу вас до сих пор на пороге. Проходите в мое капище, там хоть и не совсем уютно, но зато присесть есть на что. – обратившись к даме, пригласил гостей в комнату провидец.
Расположившись кто в креслах, кто на диване, пришельцы на время забыли (кроме полковника, разумеется), зачем они пришли. Окружающая обстановка делала свое дело. От запахов благовоний и пытливых глаз многочисленных богов никуда невозможно было скрыться. Визитерам быстро стал понятен смысл как бы случайно оброненной гуру фразы про неуютность его жилища.  Постоянно находиться на виду у высших сил и возможно быть ими исподволь оцениваемыми требовало от мирян немалого напряжения.
- Я пришел. – просто сказал полковник, давно усвоивший, что в этом доме детская чистосердечность ставиться выше вымороченной зауми.
- Я вижу. – также просто ответил ему хозяин.
- Книгу у меня забрали. – продолжил Колесов.
- Я знаю. – не удивившись, сказал провидец, и самое интересное, что его признание тоже никого не удивило.
- Значит, все было напрасно? – абсолютно хладнокровно вопросил Павел Николаевич.
- Все произошло так, как и должно было произойти. – еще более бесстрастно проговорил гуру и, свесившись со своей монашеской лежанки, достал из- под нее холщовую авоську. – Вот настоящая Судьбоведная книга. – произнес он чуть теплее. – Возьмите и извините меня за подлог. Так надо было.
Колесов взял протянутую ему сумку и, достав оттуда тибетский манускрипт,  спросил.
- Выходит, вы с самого начала предполагали такое развитие событий?
- С самого. Еще до твоего прихода я был уверен, что Манолли не успокоится, пока не обретет рукопись.
- А нельзя было меня предупредить об этом? – как-то устало, по-стариковски, будто перепитии последней недели состарили его не на один год, поинтересовался полковник.
- Никак нельзя было, дорогой Аникушка. Ты, несмотря на весь твой контрразведческий опыт, не смог бы его переиграть. У него есть одно качество, которому и научиться невозможно и с годами оно тоже не приобретается. Я как-то раз был на его выступлении в цирке, - он там выступал пару лет с разными номерами, в основном с месмерическими глупостями, - и видел его в деле... так вот, должен вам сказать, что Giorgio очень сильный экстрасенс. Дурачить обычных людей для него так же легко, как кошке ловить мышей со связанными лапками. К счастью однако, он сам еще не в полной мере осознает свою внутреннюю мощь, и у него до сих пор не было достойного его таланта наставника. Но если он раскроется в полную силу - это будет очень и очень... опасно. – удовлетворил гуру пассивное любопытство Колесова.
- Не может ли он раскрыть обман? – раздалось из кресла, пригревшего капитана.
- Tu quoque Brute! – опередив ответ хозяина странной квартиры, обвинил полковник Орлова в предательстве. – Ты тоже знал.
- Я не знал, но подозревал что-то подобное. – начал оправдываться невинно-виноватый. – Я начал сомневаться сразу после того, как в первый раз увидел рукопись. По моей оценке, ей никак не могло быть более пятисот лет, а Судьбоведная книга дожна быть почти в два раза старше.
- Вы же не археолог и не историк, как вы могли определить возраст манускрипта? – заинтересовался деталями дотошный германец.
- Дело в том, и Павел Николаевич не даст мне соврать, что в свое время мы с полковниками в качестве военных советников провели около полугода в разных бандах хунхудзов. Так вот, в одной из этих банд я познакомился и подружился с профессиональными расхитителями гробниц, у которых и научился более или менее сносно определять принадлежность вещи к той или иной эпохе. – коротко объяснил Александр истоки своих экспертных возможностей.
- Значит, вы подыгрывали мне, основываясь только и единственно на этом несовпадении? – полюбопытствовал гуру.
- Фактически, да. Но персона Манолли начала меня беспокоить еще со времени нашей счастливой встречи на слиянии бульваров. Я многое передумал, но все мои измышления были чисто гипотетическими, и поэтому я решил, как был научен, пустить все на самотек и продолжать наблюдать, как бы со стороны, ничего серьезного самостоятельно не предпринимая.
- То есть заняли позицию: У вэй - недеяния. – прокомментировал провидец для непосвещенных.
- Ну, вроде того. Только абсолютное недеяние вряд ли приблизило бы меня к пониманию вашего замысла, поэтому я сделал определенные шаги навстречу неизбежному и, к счастью, не ошибся. – с блаженной улыбкой подтвердил Орлов.
- Вы оправдали мои ожидания, но чрезмерно радоваться и расслабляться вам еще рано. – тревожно заключил хозяин дома.
- Это почему? Неужели он действительно может догадаться, что его обвели вокруг пальца? – озабоченно повторила Валерия Михайловна оставленный до сих пор без ответа вопрос капитана.
- Безусловно может. К нашему счастью, Георгий Викторович далек от восточной культуры, поэтому определить возраст книги сам он не сумеет, а консультироваться с кем-либо скорее всего поостережется. Временно он будет почивать на лаврах своей победы, ведь твое искреннее разочарование, Павлуша, было для него лучшим доказательством того, что книга подлинная. Но вскоре, как человек с повышенной чувствительностью, он догадается, что рукопись не несет в себе заряда священного писания, и тогда он бросится в погоню. Поэтому рекомендую, нет настаиваю на том, чтобы вы тотчас покинули Москву и побыстрее пересекли границу. Для вашего, конечно же, блага, потому что  вторая встреча с ним, наверняка, закончится для вас намного драматичнее. – серьезно предупредил гуру своих гостей.
- С таким же успехом он может понять, что за всей этой схемой стояли вы и... – с искренней заботой начал барон, но был остановлен слегка растроганным провидцем.
- Можете не продолжать. Сюда он не явится. Он меня боится, пока. Надеюсь, что кто-то из нас умрет раньше, чем расцветет его демонизм. Не задерживайтесь далее, господа, уезжайте. Валерии Михайловне тоже нельзя возвращаться домой. Вам придется взять ее с собой. Вы сейчас куда?
- Сначала в Минск. – ответил полковник.
- Отлично, я назову вам адрес моих друзей, живущих там. Они будут рады такой гостье. – моментально решил гуру проблему вдовы.
- У моего мужа есть родственники в Белой России, я могу у них остановиться. – вновь продемонстрировала свою независимость генеральша.
Провидец улыбнулся предложению гордой женщины и, отрицательно покачав головой, отверг его, как детский лепет. – Даже не думайте ни о каких родственниках и знакомых! Для Манолли розыскать человека по родственным или лично-служебным связям сущий пустяк. У него люди в госбезопасности. Запоминайте адрес и на выход!
Визитеры, каждый по-своему простившись с человеком из другого мира, один за другим выходили из странной квартиры на лестничную площадку. Последним покидал языческую кумирню Павел Николаевич. Гуру задержал его на секунду в прихожий и очень тихо спросил.
- Ты не забыл, Анкушка, что я тебе в прошлый раз говорил на прощание?
Полковник сосредоточился (больше никаких ошибок, дал он себе слово, сидя в комнате, полной идолов и фимиамов) и как на духу сказал. - Все помню, слово в слово, вот вам крест святой.
- Ну, это совсем необязательно, а то, что помнишь – это хорошо, это славно. А теперь, прощай, Павлуша! Служи, как тебе на роду написано, и не забывай старого отшельника. Будешь в Москве, заходи, и друзей своих приводи, не стесняйся. Иди, не заставляй судьбу дожидаться тебя. – сказал гуру и слегка подтолкнул своего доверчивого ученика к выходу.
Через час квартет обманщиков с выстраданным ими манускриптом, упакованным в хозяйственную сумку, был далеко за пределами столицы.
Намного менее суток спустя мосфильмовская (со снятыми номерными знаками) машина кинодиректора Рябчикова, едва пробежавшая свою первую тысячу километров, была в глухом и безлюдном пригороде белорусской столицы, в месте, где к воде имелся легкий доступ, отправлена на малой скорости на дно реки Свислочь. Исполнителем этого акта вандализма был капитан РОВС Орлов, облаченный в штатское. Но прежде, чем таким образом схоронить, вернее утопить транспортное средство, Александр довез своих коллег до центра Минска, где и высадил их по очереди. Первыми из автомобиля вышли Павел Николаевич в форме генштабовского полковника и Валерия Михайловна. Чуть позже и на другой улице Газ М-11 покинул Владимир Анатольевич, одетый в гражданское. Колесову предстояло проводить даму по указанному провидцем адресу и, убедившись, что генеральша нормально пристроена, отправиться на железнодорожный вокзал, где у разведчиков был назначен сбор. Померенников должен был тем временем проверить одну явку и к положеному сроку тоже явиться к месту встречи. Капитану (похоже это уже становилось традицией) было поручено побеспокоиться о новом средстве передвижения.
Кто чуть раньше, кто чуть позже, но в отведенные для прибытия на вокзал сроки разведчики собрались в зале ожидания на минском железнодорожном вокзале и установили друг с другом визуальный контакт. Убедившись, что все в порядке, и никто никаких знаков о возможных неприятностях не подает, первым, как и было условлено, навстречу с немецким кавторангом двинулся капитан. Коротко переговорив с Владимиром Анатольевичем, Александр прошел в буфет и взял себе стакан чаю с пирожком. Вскоре к его столу с тем же набором снеди подошел Павел Николаевич.
- Не занято? – спросил полковник флегматично жующего пирожок молодого человека.
Ответом военному послужило невнятное мычание и неопределенное пожатие плечами.
- Куда путь держит молодежь? – продолжил общение полковник, прихлебывая из граненого стакана в аллюминиевом железнодорожном подстаканнике отнюдь не темно-янтарного цвета жидкость.
- Да в Борисов, деда навестить надо. – нехотя ответил парень.
- Это, правильно, о стариках нельзя забывать. А я в Осиповичи. Один едешь? – не оставлял военный в покое молодого человека.
- Один, конечно, один. Ну, мне пора, скоро поезд отходит. До свиданьица вам, товарищ полковник. – сказал парень, проглотил последний кусок пирожка и, запив его остатками чая, отошел от стола.
Направление дальнейшего продвижения было сообщено, и Колесов, закончив перекусывать, отправился в кассу для военнослужащих, где приобрел билет до станции Осиповичи на поезд, следующий по маршруту Минск-Гомель. Его товарищи сделали тоже самое, но в обычной кассе для гражданского населения. Когда до отхода поезда оставалось около 30 минут, в мимолетный и практически неприметный стороннему наблюдателю контакт с Павлом Николаевичем вступил Померенников и подтвердил приобретение билетов. Еще минут десять спустя Колесов быстро покинул вокзал и в кустах ближайшего городского сквера совершил затрудненную колючими ветками процедуру переоблачения. До станции назначения шпионы добирались порознь. Объединение разведчиков произошло на перроне Осиповичей, как только красный хвостовой фонарь привезшего их состава померк в ночной дали. С недовольным видом осмотревшись по сторонам, задал Александр  давно терзавший его вопрос.
- Ну и зачем мы забрались в эту глухомань?
- До перехода войсками БОВО и Киевского Особового Военного Округа русско-польской границы остается чуть больше недели, поэтому нам лучше обождать, пока существующая на сей день пограничная линия будет упразднена. Тогда нам будет легче и безопаснее перебраться на территорию, контролируемую Вермахтом. –  напомнил полковник о том, что всем уже давно было известно.
- А почему мы должны делать это здесь, разве нельзя было в Минске перебиться недельку? – попросил уточнения барон.
- Я думал, что мы должны серьезно отнестись к предупреждению моего московского друга и постараться побыстрее исчезнуть из пределов досягаемости Манолли. Поэтому я, посоветовавшись с друзьями гуру, решил, что для нас безопаснее будет использовать запасной вариант отхода  - вместо маяченья на глазах у чекистов в столице отсидеться до начала массовой переброски войск в Бобруйском лесном массиве.  В местном лесо-охотничьем хозяйстве служит в егерях мой старый сослуживец. – прояснил картину Колесов.
- Вы уверены, что это надежный человек ? – с некоторым недоверием спросил немецкий разведчик, еще раз подозрительно осматривая опустевший уже перрон.
- Настолько, насколько позволяет ситуация. – скромно ответил полковник.
- Что же, ведите нас тогда, Сусанин! – за себя и кавторанга согласился Орлов на неделю отдыха в лесу и, закончив на этом обсуждение планов на ближайшее время, разведчики покинули территорию станции.
На ночлег им без особого труда удалось пристроиться у путевого обходчика, который был рад обществу городских товарищей-биологов, а более всего наличию у них нескольких бутылок (прикупленных в Минске догадливым капитаном) белорусской горилки. На утро хорошо ублаженный за ночь горожанами железнодорожный работник, припрятав не початую еще бутылку спиртного под свой топчан, пристроил ночных постояльцев на попутную полуторку, шофер которой за подобное же вознаграждение обязался довести добрых товарищей до деревни Кайминово. Оттуда до лесничества было рукой подать. К середине дня шпионы добрались до сторожки бывшего жандармского ротмистра, а ныне лесничего и егеря по-совместительству – Ануфтия Леонидовича Удальцова.
Старые приятели узнали друг друг не только без слов, но и с довольно не близкого расстояния. Еще когда тройка беглецов была метров за сто до хижины лесника, из нее одетый в серо-зеленую егерскую форму вышел коренастый мужчина и упругой кавалерийской походкой направился им на- встречу.
- Сколько лет, сколько зим! – приветствовал он Колесова еще издалека, предусмотрительно не называя того по имени.
- Здравствуй, дорогой! – по–медвежьи облапил товарища Павел Николаевич. – Извини, что заявился без предупреждения, но... сам понимаешь... Ты один?
- Как перст! Какие еще предупреждения, я тебе всегда рад. Проходите в дом, там и познакомимся. – пригласил Удальцов спутников полковника.
Аккуратно сложив свою поклажу в один угол на деревянный пол сторожки, коллеги Колесова представились егерю. Официальное знакомство состоялось и вполне естественно для русского образа жизни завершилось прилашением к столу.
Беседовали в основном старые друзья, даже не беседовали, а просто предавались воспоминаниям. Александр с фон Раушем хоть и прислушивались, но не сосредоточенно, их больше занимало угощение лесника. Свежекопченый кабаний окорок, жаренная лосиная печенка, приправленная духовитыми травами, маринованные грибы разных сортов, мед, свежие ягоды и прочие, прочие дары леса, попадая в их благодарные за такой праздник желудки, невольно сформировали в их умах законные вопросы: Почему мы не едим так каждый день? Зачем было людям переселяться в эти сумасшедшие города?
Застолье, как и все хорошее, длилось не вечно. Настало время оставить стол и выйти из хижины. Но и там, на природе, во всей осенней красе, представленной смешанным хвойно-лиственным лесом, разведчиков не покинула мысль о скудости городского существования. Наоборот, во время неспешной прогулки по владениям лесничества тоска по утраченному раю еще больше и глубже проникала в души гостей.
- Я теперь понимаю, почему ты здесь остался. – с нескрываемой завистью сказал старому товарищу полковник, стараясь дышать глубже обычного.
- Я не сомневался, что ты поймешь, поэтому и объяснять не стал. – улыбнулся в ответ егерь. – Стар я стал ратовать за имперские интересы, пора уже и о душе подумать.
Возражать Ануфтию Леонидовичу никто не стал и, побродив молча по лесу до наступления сумерек, все возвратились в его неказистый, но ладно сложенный деревянный дом.
Со следующего дня для гостей лесника началась необычная, можно сказать первобытная жизнь. Единственным, что не изменилось в расписании русских разведчиков, была утренняя разминка. Только здесь, в лесу, к упражнениям коллег, позабыв ложную городскую скромность, присоединился агент Абвера. Колесов, увидев такую тягу немца к знаниям, по доброте сердечной взялся обучать его основам тайцзицюань. Владимир Анатольевич учился усердно, постоянно пытаясь подыскивать новым для него приемам аналоги из техники дзю-дзюцу, с которой он был в шапочном порядке познакомлен в разведшколе под Мюнхеном. Павел Николаевич оказался настолько хорошим пропагандистом китайской гимнастики великого предела, что сутки спустя, на втором занятии проводимом им с бароном, количество его учеников удвоилось – тряхнуть стариной отважился бывший офицер охранного отделения.
Остальное время разведчики помогали леснику по-хозяйству. Любимыми занятиями Александра были: колка дров и хождение по воду к маленькому лесному озерцу. Воду егерь запасал в бочках для поливки своего скромного огородика, лес, к сожалению, не давал привычных и необходимых для человека овощей. Орлов носил нужную в сельском хозяйстве влагу в ведрах на коромысле, тренеруя неупотребляемые в городе частый и мелкий шаг кули и скользящее перемещение адептов Ба Гуа Чжан. Полковник с кавторангом занимались более ответственной работой. Лесник брал их с собой на маркировку под вырубку  больных и усохших деревьев, а также на разборку излишних бобровых запруд. Дни лесного обитателя были наполнены заботами с утренней зорьки до вечерней. За три дня нехилые по природе и по роду деятельности разведчики, подпитавшись соками от матери-земли и небесной энергией, пронизыващими весь лес, еще более окрепли и стали являть собой поистине достойное связующее звено в триединстве – земля-человек-небо.

                Часть третья – Ураническая.

На четвертый день почти идиллического существования (чего-то все- таки не хватало мужчинам, может быть присутствия элементов иньского происхождения, а может других каких-то проблем им недоставало) к Павлу Николаевичу, греющемуся после обеда на завалинке перед сторожкой, подсел егерь и, как о чем-то обыденном, полюбопытствовал.
- Вы когда думаете рвать нитку?
- Через три дня, семнадцатого. – ответил Колесов, щурясь на солнце, как сытый кот, и совершенно неудивленный проницательностью старого друга.
- Окно подготовлено?
- В этот день вся советско-польская граница будет одно сплошное, открытое настежь окно.
- Неужели Совдепы тоже собираются воевать с Польшей?
- Думаю, что воевать им не придется, за них швабы все сделают.
- Как я, старый дурак, сразу не сообразил! Сколько времени уже наблюдаю переброску красных частей к границе, да так и не сподобился догадаться! Все думал,  учения они затевают, чтобы немцам показать, что у них стрелялки тоже не заржавели. А ведь совсем недавно видел, как они новые санитарные самолеты на наш аэродром перегнали. И не хватило же мне мозгов додуматься, что для обычных учений столько санитарной авиации не нужно.
- Хотелось бы мне сказать, что все это тебя не каснется, но не могу. Будь готов к большой войне, Ануфтий! – сбросив с лица беспечное выражение, предупредил друга полковник о приближающейся беде.
- Сведения точные? – спросил егерь после недолгого раздумья.
- Точнее не бывает.
- И когда?
- Через год, от силы через два. Гитлеру надо торопиться, пока красные не переворужились и не подготовили новых командиров вместо репрессированных.
Вновь возникла пауза, и после нее последовал неловкий вопрос жандармского офицера, поддержаный поворотом головы сначала в сторону заката солнца, а затем к месту его восхода.
- Ты с кем, Пал Николаич..., с теми или... с этими?
Прежде чем ответить товарищу полковник привстал и, вперившись своими серо-голубыми глазами в карие очи лесничего, спросил, переходя на «вы».
- А как вы думаете, ротмистр Удальцов?
Егерь призадумался серьезно и только через пару минут, приняв официальный тон полковника, ответил.
- Не знаю. Вы всегда, насколько я вас помню, воевали за что-то свое. Даже тогда, при царе-батюшке, когда было все ясно и просто, вам чего-то не хватало. Всегда вы чего-то большего и от себя и от своих подчиненных требовали. Думаю, наверное и сейчас вы на каком-то особом положении.
- В частностях ты прав, Афнутий, я действительно на особом положении. Не понял ты, к сожалению, главного: никогда я за свое не боролся, как делали и продолжают делать многие наши с тобой соратники, да и коммунисты тоже. Наши воюют за белую идею, совдепы за красную... Я же всегда за самое общее для всех бился, за Родину нашу. Ее надо защищать, а то пока братья между собой дерутся, супостаты их дом по частям растащат. – горестно проговорил Колесов.
- Где она, Родина-то эта, про которую вы говорите?! – в сердцах воскликнул задетый за живое ротмистр.
- Да вот она! – сделал широкий жест рукой Павел Николаевич. – Она здесь - везде, в сторожке твоей, ручье, из которого воду мы пьем, деревьях этих, небе над этим лесом... везде, везде... Ее я должен защищать и буду, пока жив, несмотря на то, что может это показаться кому-то слишком старомодным...
Оба замолчали. Молчание продлилось долго.
- Вы как конкретно собираетесь прорываться в Польшу, может моя помощь понадобится? – вернулся к началу разговора лесничий.
- Детального плана у нас нет. – вынужден был признаться Колесов. – Было у меня подготовлено два варианта, но в последний момент пришлось от них, в виду одного непредвиденного обстоятельства, отказаться. Думаю, что наилучшим для нас выходом было бы влиться в общий поток продвигающихся на запад войск. С документами у нас все в порядке, да и формой мы обзавелись с запасом.
- Не может ли это обстоятельство, о котором ты упомянул, создать вам новые проблемы? – заинтересовался догадливый жандарм.
- Вот это меня больше всего и беспокоит. Теоретически это маловероятно, но не хочется допускать малейшую долю риска особенно, когда до благополучного завершения операции остается последний шаг.
- Что же произошло?
 Понимаешь ли в чем дело, перешли тут мы дорогу одному фрукту... – решился посвятить (без подробностей) товарища в суть дела полковник.
- Один фрукт?! Разве для вас это непреодолимое препятствие? – удивился егерь.
- В том-то и дело, что фрукт не простой. Если бы был обычный, не было бы этого разговора, и, ты уж прости, не приехали бы мы сюда вовсе...
- Не извиняйся, я понимаю. Так что это за дуриан-то такой? – вспомнилось офицеру охранки название палицеподобного, и страшно вонючего плода, увиденного им впервые много лет назад в Сингапуре, во время бесславного возвращения с проигранной войны на Родину на корабле тихоокеанской эскадры.
- Ты знаешь, даже говорить стыдно – месмерист, гипнотизер, экстрасенс – вообщем, черт знает что.
- Ты это серьезно, не шутишь?! – перешел от удивления к изумлению ротмистр в отставке.
- Нет, к сожалению, на собственной шкуре проверено.
- Ну и дела!
- Вот именно, что дела, а не делишки. – с нелегким вздохом продублировал Павел Николаевич старого сослуживца.
- Чем же я могу помочь? – снова предложил свои услуги жандарм.
- Спасибо тебе, но помогать нам не надо... А вообще, было бы неплохо, если бы ты вывел нас каким-нибудь коротким путем к магистрале, идущей на запад.
- Это запросто. Знаю я одну тропку через лес, да вдоль болот, которая выходит на шоссе. Правда, проходит она недалеко от аэродрома, но никаких постов и застав там нет, так что пройдем незамеченными.
- Постой, постой. Ты уже что-то говорил про аэродром сегодня? – зашевелилась в уме Колесова какая-то новая, еще не совсем ясная мысль.
- Я сказал, что много самолетов пригнали. – недоуменно повторил сказанное егерь.
- Какие же самолеты на аэродроме?
- Да почти что все их старье! Истребители: И-15, И-16, бомбардировщики ТБ-3,СБ-2, да кукурузников с десяток.
- Кукурузники – это что, как выглядят?
- Это - У- 2, которые на РАФы похожи.
- А, летающая учебная этажерка. Но они же двухместные, или я ошибаюсь?
- В санитарном варианте они рассчитаны на трех человек – пилота, медработника и раненого бойца.
- Так, так, так... – почти дятлом заговорил полковник, заставляя, возможно, таким образом свою голову работать быстрее. Пока он это делал, лесничий высказал то, к чему Павел Николаевич только готовился.
- Пожалуй, что для  решительного и умеющего пилотировать аппарат человека, угнать кукурузник не должно быть очень сложно. Охрана на аэродроме чисто формальная. Чувствуют они себя здесь в полнейшей безопасности, оттого и соблюдают минимальные меры предосторожности.
- Слишком быстро ты соображаешь, ротмистр! – с шуточным упреком сказал Колесов.
- Прошу прощения, если мысль перебил.
- Да ты что! Шучу я. Никогда не забуду, что твоя быстрота мне жизнь спасла. Помнишь, тогда ночью, на кладбище, когда князя румынского брали?
- Помню, но не стоит все время вспоминать об этом, вы уже не раз со мной поквитались...
- Не могу не вспоминать... Ну, будет об этом... Значит, ты говоришь, что охрана на аэродроме слабая.
- Не просто слабая, а отвратительно халатная.
- Надо бы посмотреть... – подумал вслух Павел Николаевич и позвал равлекающегося у кладки дров с топором-колуном капитана.
- Александр, подойди.
Орлов, лихо расколов очередное полено, подошел к держащим совет бывшим царским офицерам.
- Скажи-ка нам, Саша, какая дальность полета У-2? – проэкзаменовал дровокола полковник тоном гимназического учителя.
- 450-500 километров, если я не ошибаюсь. – без задержки ответил экзаменуемый. – А что, намечается воздушная прогулка?
- Да вот, наш хозяин говорит, что можно заполучить самолет в бессрочно-бесплатную аренду, если хорошенько попросить, конечно. – пояснил шустрому капитану Колесов.
- 400 километров – это дальше чем до Буга, вам вполне хватит. – прокомментировал егерь услышанные цифры.
- Это было бы здорово, перепрыгнуть через головы красноармейцев и приземлится на территории уже занятой войсками третьего рейха. – выразил одобрение новой идее Померенников, незванно присоединившийся к беседующим.
- Сначала нужно сходить в разведку. – в очередной раз проявил капитан свою извечную готовность к действию.
- Как ты думаешь, Ануфтий, если сейчас выйти, можно до темна до аэродрома добраться? – спросил полковник.
- Для меня туда два часа хорошего ходу. Ну а... непривычному человеку, наверное, на час больше потребуется. – ответил лесничий.
- Тогда, в дорогу! При удаче до заката солнца обратно вернемся. – заключил Колесов и поднялся.
- В дорогу! – тоже вставая, согласился егерь, принимая слова полковника как приказ.
 - Может я один с Ануфтием Леонидовичем схожу, так быстрее будет. – предложил Александр.
- А молодой человек по лесу ходить умеет? Или он только дрова колоть обучен? – с сомнением отозвался бывший жандарм на заявление капитана, смотря на него так, будто в первый раз увидел.
- Приходилось и по лесу походить. – не обидевшись, ответил Орлов, а полковник, придя на помощь младшему коллеге, прибавил.
- Доводилось нам с Александром длинные рейды по Приамурью совершать, так что с лесом он хорошо знаком.
- Да, леса там славные, даже позапутаннее здешних будут! – согласился ротмистр. – Так может нам действительно вдвоем смотаться? Меньшей компанией оно скрытнее будет.
Павел Николаевич вопросительно посмотрел на барона, фон Рауш ответил ему тем же, а затем сказал.
- Мне было бы интересно прогуляться, но целесообразности ради я могу отказать себе в таком удовольствии. Полагаю, группы из двух человек будет достаточно для того, чтобы провести качественную рекогносцировку.
Колесов снова присел на завалинку, и всем без слов стало ясно, каким будет его ответ, но возможности высказаться полковник не упустил.
- Вот так всегда, что хорошее не придумаю, обязательно кто-то другой за меня сделать это вознамерится, а я сиди, да жди, да переживай. Ладно, идите, но только в разведку, самолет я сам угонять буду. Не хочу Саша тебе поручать, а то не ровен час, ты нам еще какую-нибудь Карлу на хвосте привезешь.
- Конечно, конечно, только разведка. На роль пилота я не претендую. – успокоил старшего по званию капитан и отпросился в дом на минутку.
Управившись в сторожке со своими делами за отпущенную ему минуту, он, выйдя оттуда с рюкзаком за плечами, приблизился к ожидавшим его коллегам и доложил.
- Я готов.
- Тогда мы пошли. – скупо сказал жандарм, и, получив разрешающий кивок и напутственное благословление полковника, новая разведовательная группа, отказавшись от прощального слова, углубилась в лес в юго-западном направлении.
Павел Николаевич и Владимир Анатольевич, присевший рядом, еще долго и молчаливо смотрели в ту сторону леса, которая поглотила их недавно ушедших товарищей.
Жандармский ротмистр с капитаном тоже не разговарили. С первых шагов в лесной чаще Удальцов, испытывая напарника, взял максимально возможный темп, при котором сохранялась относительная беззвучность (не от кого было пока хорониться). Александр не отставал и шумов больших, чем его ведущий, не производил. Через минут тридцать такого хода, Ануфтий Леонидович, довольно улыбнувшись, сбросил обороты.
- Не притомился? - спросил он, поворачиваясь к своему ведомому.
- Только начал согреваться. – с небольшим преуменьшением заявил о потраченных усилиях Орлов.
- Отлично, если так будем идти, за два часа точно уложимся. – сообщил егерь.
- Можно и прибавить, если нужно. – вполне серьезно отклинулся капитан.
- Ни к чему это. Лес – спешки не любит. – слегка подохладил пыл молодого человека лесничий и, чуть прибавив шаг, оторвался вперед.
Таким образом короткая беседа их завершилась, и в избавленном от человеческих голосов осеннем лесу воцарилась обычная для этого времени года какофония звуков. В первую очередь была слышна деятельность птиц: где-то куковала кукушка, где-то долбил дерево дятел, а где-то на поляне шелестел и свиркал глухарь. Животные вели себя более осторожно, хотя по следам легко было угадать присутствие кабанов, оленей и даже здешних гигантов - лосей. Александр благодаря невысокому для него темпу ходьбы заимел возможность посматривать по сторонам и наслаждаться природой белорусского полесья. Лес, через которой они шли, в полном смысле этого слова был смешанным. Кроме сосен и елей в нем росли береза, липа и ольха, на опушках раскинулись вересковые и брусничные боры. Встречались на пути торопящихся по своим непонятным и чуждым для окружающей их природы делам людей и дубы, и клены, и проклятое дерево - осина. А у болот, иногда даже на них, гордо высились черные стволы ольховых тополей, презрительно, сверху вниз, поглядывающих на карликовые сосны. Не успел Орлов как следует заново познакомиться с уже забытой им флорой, как лес стал редеть и наполняться звуками ревущих моторов. До аэродрама оставалось менее километра.
Последнюю часть пути лазутчики прошли скрадом. К их счастью, лесная полоса подходила к проволочному ограждению аэродрома почти вплотную. Приблизившись к колючке, они залегли в пожухшей уже, но еще густой траве, в которой разглядеть их было практически невозможно. Однако скрывшая  разведчиков трава также закрывала от них и интересующий их объект.
Орлов подполз к леснику и сказал.
- Вы отдыхайте тут, а я сверху на их летное хозяйство погляжу.
- Валяй! – перевернувшись на спину, сказал егерь, с интересом посматривая на непоседливого капитана.
Вскоре Александр сидел на невысокой, но очень разлапистой сосне и квадрат за квадратом прочесывал взглядом аэродромное пространство. То, что его интересовало, он нашел быстро, но заставил себя пробыть на дереве почти час для того, чтобы убедиться в маршрутах солдат охранения и дождаться их смены. Когда смена часовых состоялась, капитан спустился с дерева и, теперь уже не прячась в траве, подошел к лежавшему на том же месте ротмистру и поведал о своих впечатлениях.
- Вы были правы, охрана аэродрома организована на удивление безалаберно. Такое ощущение, что товарищи на самом деле уверовали в доктрину о том, что громить противника они будут на вражеской территории.
- Тем лучше для вас, не так ли? – невозмутимо вывел егерь из сказанного древолазом.
- Верно. – поддакнул Александр. – Вы меня подождите еще немного, я хочу к ним в гости наведаться. Если ровно через час меня здесь не будет, возвращайтесь обратно один.
- Это приказ? – неопределенным тоном полюбопытствовал жандарм.
- Безусловно нет. Я не могу вам приказывать, я только хотел...
- Тогда делай, что задумал, а я сам разберусь, куда и когда мне возвращаться. Я могу чем-то помочь? – резко оборвал лесничий   гражданские словоизлияния напарника.
- Спасибо, пока не надо. Дожидайтесь меня. – отказался от помощи Орлов и, достав из рюкзака форму капитана НКВД (он полагал, что в таком «камуфляже» его вряд ли кто остановит), начал переодеваться.
На территорию аэродрома капитан проник сквозь неплотное проволочное огорождение за огромным ангаром, стоящим так близко к лесу, что шишки с сосен падали на его гофрированную крышу. Вокруг ангара не было не души, огромные двери его были закрыты заржавленным амбарным замком, а перед ними буйно разрослась трава. Не трудно было догадаться, что помещение давно заброшено, но сам аэродром был полон наземно-небесной активности. Самолеты взлетали и приземлялись, их откатывали в ангары, заправляли, ремонтировали.
 От ангара Александр, пригнувшись, чуть ли не на всех четырех конечностях перебежал к другим строениям, оказавшихся ремонтными мастерскими. Пробравшись к ним с тыла, капитан НКВД, обогнув угол ближайшей мастерской, вышел в «люди». Через открытую настежь дверь он увидел, как авиационные механики, одетые в черные комбинезоны, готовили к запуску на стенде двигатель М-25-А от истребителя И-16. Заприметив синюю фуражку офицера-чекиста мотористы вытянулись по стойке смирно, Александр козырнул им и, сказав: «Продалжайте работать, товарищи,» - пошел дальше. Метрах в ста от мастерских, располагалось то, что интересовало капитана и его коллег. Там, перед другим, действующим ангаром, стройным рядком стояли новенькие, недавно из сборочного цеха, У-2 С-2 – санитарный вариант учебно-тренировочного биплана Поликарпова. У одного из самолетов суетился авиатехник, осуществляя его после полетный осмотр и уборку.
- Это что-то новенькое похоже? – спросил Орлов, тихо подойдя к рыжему парню, увлеченному протиркой мотора кистью, смоченной в керосине.
Техник недовольно обернулся, наверное с намерением сказать что-то неблагозвучное, но, разглядев три шпалы на краповых петлицах любопытного, замер с открытым ртом представив себе, что могло бы произойти если слова успели бы сорваться с его языка.
- Я говорю, что модель самолета новая... – очень вежливо и спокойно повторил свой вопрос капитан НКВД.
Но похоже было, что предельно корректное обращение со стороны чекиста, оказалось для военнослужащего еще большим жупелом, чем грубый крик и похабные выражения. Приземленный авиатор в отличие от его летающих собратьев свалился не в смертельный штопор, а впал в глубокий ступор.
- У тебя керосин за рукав затекает. – сменил тему Александр, надеясь таким образом вернуть техника к нормальному состоянию, ему надо было  кое-что выведать у самолетной обслуги.
Рыжий оторвал взгляд от чекистских знаков различия и посмотрел на свою застывшую у самолетного двигателя правую руку с кистью, с которой  за обшлаг рукава его комбинезона капля за каплей стекал авиационный керосин. 
- Спасибо. – промямлил техник и, вновь обретя контроль над своим телом, опустил натруженную руку вниз.
- Не видел я раньше такого кукурузника. – вернулся капитан к своему вопросу.
- Это новая модификация У-2 С-1, только недавно с завода перегнали. – с готовностью доложил приходящий в себя парень.
- Многое переделали? – продолжил Александр втягивать воентехника в разговор.
- Да не очень. Отсек под носилки немного увеличили и сделали поудобнее, да форму гаргрота чуть изменили. – перешел специалист на профессиональный жаргон.
- А технические характеристики такими же остались?
- Конечно. Двигатель-то все тот же М-11 Д.
- А в управление тоже ничего не изменилось?
- Все тоже самое – просто и надежно. – сказал техник с гордостью за вверенное ему детище конструкторского бюро Поликарпова.
- А можно мне в кабину забраться, я ведь аэроклубный. До службы в органах  немало полетать довелось. – признался по секрету чекист.
- Вообще-то, посторонних к технике подпускать запрещено... – начал вспоминать устав представитель наземного персонала, но был перебит обидевшимся нквдэшником.
- Какой же я посторонний, мне больше тебя за порядком следить положено...
- Я понимаю, но... – замялся на мгновение парень, но затем, решившись, произнес. – Ну, полезайте, только если что...
- Ладно, ладно. Я скажу, что ты действовал по моему приказу. – снял грех с души военнослужащего Орлов и быстро забрался в кабину.
За десять лет прошедших со времени появления первого учебного самолета У-2 в его кабине мало что изменилось. Практически те же самые - приборная доска и рычаги управления. Все выглядело, как и сказал авиатехник, простым и надежным, но вместе с тем... безнадежно устаревшим. Да и сама конструкция самолета недалеко ушла от его прототипов времен первой мировой, в частности от аэроплана разведчика Сикорского - С-10. Летательный аппарат был по-прежнему наполовину обшит фанерой, а вторую его половину для борьбы с излишним весом стыдливо задрапировали полотном. В общем – летающая этажерка. Но Александру с его товарищами летательное средство было нужно не для воздушного боя, поэтому простота аппарата, его непритязательность, достаточная для их целей дальность полета,  короткая дистанция разгона и пробега сторицей окупали его медлительность и архаичность.
Капитан просидел в кабине недолго – там было все ясно. Спустившись на землю, он поговорил еще минут  пять с рыжим техником о том о сем, разнузнав между прочим часы начала и окончания полетов и время, когда технику заправляют. Теперь Орлову можно было уходить, но сделать это нужно  было так, чтобы о его визите никто не узнал. Не хотел он этого, но пришлось Александру применить к откровенному военнослужащему чекистскую тактику запугивания.
- Представьтесь, боец. – очень холодно, так  что карцером повеяло от его слов, приказал капитан НКВД.
Техник назвался и стал медленно бледнеть.
- Ну что будем делать, Сеня? – спросил чекист. обращаясь к рыжему по имени. – Вот уже 15 минут, как ты мне тут военную тайну выбалтываешь...
- Так вы же из НКВД... и вы сами сказали, что...
-Ну в форме я, ну сказал... и тебе этого достаточно. Ты, находясь на военном объекте, даже не подумал у меня документы спросить...
- Ваши документы! – уцепился за позднюю подсказку парень.
- На, смотри! – с усмешкой позволил капитан взглянуть на свое удостоверение.
Замороченный чекистом воин прочел написанное в красной корочке и его лицо из бледно-зеленого медленно стало превращаться огненно-пунцовое.
- Так ведь все правильно, вы из органов, выходит...
- Со мной-то, все правильно. – не позволил капитан закончить рыжему свою мысль. – А вот с тобой все наоборот. И выходит ..., что придется мне тебя... арестовать.
- Так я ж..., товарищ капитан, я... – Семен был близок либо к слезам, либо к обмороку. Ни первое, ни второе Орлову было не нужно.
- Брось, не конюч. На первый раз прощаю, но смотри у меня, еще раз поймаю на болтовне - пойдешь под трибунал. – пригрозил чекист.
- Да никогда больше, ей-ей, чем угодно могу поклясться.
- Ты мне побожись еще... – жестко оборвал капитан приступ клятвенности авиатехника. – И чтобы о нашем разговоре никому, ни гу-гу. Мне тут еще многих не сдержанных на язык проучить надо. Понял, Сеня?!
- Так точно! Все понял! Никому, ни гу-гу. – по-гренадерски рявкул рыжий, не веря пока в то, что на этот раз пронесло.
- Ну, тогда бывай, но помни, что я на слово никому не приучен верить, буду присматривать за тобой... До скорого Сеня! – наобещал напоследок всего хорошего капитан и, пошел своей дорогой, а натерпевшийся страхов Симеон позволил себе наконец-то фразу, с которой все и должно было начаться, но в несколько измененном виде. – Чтоб ты с чертями скоро встретился и они за тобой приглядели, сука гэпэушная...
Назад возвращался Александр той же дорогой мимо ремонтных мастерских. Там уже во всю гоняли двигатель «Ишачка», только кроме механиков вокруг неистово ревущего и изредко постреливающего в выхлопные патрубки мотора важно расхаживал летчик в гимнастерке и, что-то орал в уши мотористов, давая им по-видимому какие-то ценные указания. Судя потому, что его аккуратно сложенная кожаная куртка и летный шлемофон лежали на табурете перед входом в ремонтное помещение, Орлов догадлся, что летун только что вернулся из полета. Рев двигателя был великолепен, в нем как в царской водке, которая вчистую разъедает все металлы, напрочь растворялись и исчезали посторонние звуки. Запросто можно было расстрелять пистолетную обойму, и никто бы ничего не услышал. Стрелять капитануу, к счастью, нужды не было, но не воспользоваться таким шумовым прикрытием оказалось выше его сил. Александр не удержался и, помятуя о родном русском правиле, что в хозяйстве все пригодится, умыкнул летную экипировку.
Под шумок «больного» мотора и, пользуясь опускающимися на аэродром сумерками, лазутчик спокойно перебежал за заброшенный ангар, пробрался сквозь колючку и через десять минут был под сосной, не так давно сослужившей для него службу смотровой вышки. Жандармского ротмистра на месте не было.
«Ушел, наверное» - подумал, слегка расстроившись, разведчик. С каждым днем, прожитым в лесу, немногословный и умелый егерь нравился ему все больше и больше. «Ничего, как-нибудь сам выберусь» - успокоил он себя и стал переодеваться (его рюкзак висел на самой нижней ветви сосны). Не успел он переменить обувь, как в той же стороне, откуда он минуту назад пришел, появилась плохо различимая фигура человека. Александр насторожился, готовя себя к отпору, но это оказалось излишним. Бесшумно приблизившись, неопознанная издалека фигура приняла знакомые очертания. Перед Орловым стоял лесничий.
- Ты зачем форму у человека украл, ему же влетит за это? – спросил бывший защитник законности, и благодаря этому вопросу капитан сделал для себя замечательный вывод, что эксжандармов не бывает.
- Нечего где попало вещи разбрасывать. – сначала недовольно буркнул любитель порядка Александр, а затем пояснил. – В летной форме проще будет в следующий раз к самолетам подобраться. А вы откуда про форму знаете, неужели за мной ходили?
- Надо же было посмотреть, какую нам смену Пал Николаич подготовил. – в свою очередь просветил коллегу сотрудник охранного отделения.
- Ну и какое у вас сложилось мнение? – заинтересовался капитан.
- Да никакое. Дурить крестьянских парней в мирное время, прикрывшись к тому же чекистской формой и документами, не велика заслуга. Вот сделал бы ты тоже самое без такой мощной поддержки, тогда я бы имел полное право сказать, что смена нас достойна. – огласил лесничий свою спартанскую оценку поступкам разведчика другого поколения.
Капитан принял полученные баллы с неприметной в уже наступившей темноте разочарованной улыбкой и негромкими словами.
- Хорошо, что вы так сказали, спасибо вам. Действительно, заслуга не велика, спасибо за откровенность. Я и сам в последнее время стал замечать, что благодаря этому прикрытию слишком уверенным становлюсь. А  подобное состояние большой недостаток в нашей работе, верно ведь?
- Молодец, что нос не задираешь, значит есть шансы на исправление. – обнадежил жандарм молодого человека и, увидев, что тот завершил переодевание, по-отечески скомандовал. – Потопали обратно, воришка.
Обратная дорога в сторожку была не только медленнее и сложней, но и абсолютно сюрреальна. Ночной лес, слабо освещаемый упрятанной за  плотной занавесью облаков луной, показал себя Александру с неожиданной стороны. Стволы, ветви, листва разных деревьев отчетливо видимые днем, утратив в полумгле свою индивидуальность, переплелись и перемешались таким образом, что лес, перестав казаться местом случайного и хаотичного собрания разных видов растительности, предстал перед капитаном в виде какого-то исполинских размеров существа, распластавшего свое тело  на равнинах Западно-Белорусской низменности. Лес был живой. Он дышал и о чем-то все время нашептывал. Орлову хотелось бы знать, о чем говорит лес, но Александр понимал, что он здесь чужак, а посторонним даже люди не доверяют свои тайны. Тем не менее, идя за человеком более него посвященным в лесные секреты, он не переставал, в надежде понять что-нибудь, вглядываться, прислушиваться и принюхиваться. И как ни странно, именно его нюх первым уловил то, что гораздо позднее зафиксировали глаза. Сначало сильно запахло багульником, затем перебивая дурманящий дух болотного растения, до ноздрей капитана добралась какая-то сладковато-пряная вонь, которой Александр не мог найти определения.
- Что это за запах такой? – тихо, опасаясь потревожить спящий лес, спросил Орлов.
- Сейчас увидишь. – так же негромко ответил лесничий.
«Как же можно увидеть вонь?» - подумал капитан, но торопиться с повторным вопросом не стал и правильно сделал, потому что буквально в ту же секунду перед ним, неизвестно как, очутились... два огромных темно-сиреневых глаза. По крайней мере ему так показалось, что это были глаза... Однако очень скоро эта иллюзия сменилась другой: расстояние между глазами изменилось, сначала до невозможно малого, а затем, они, поменявшись местами, разлетелись в разные стороны.
- Светлячки. – определил капитан с облегчением, не подумав о том, что светящихся жучков такого цвета и размера он никогда не видел и, поступая абсолютно неправильно, со словами: «Сейчас я его поймаю...» – бросился в погоню за ускользающими огоньками. Егерь не успел удержать прыткого молодого человека ни словом, ни делом. Не успел Александр сделать и трех шагов, как земля под ним провалилась, и он по грудь провалился в трясину. Свершилось по-сказанному – черти приглядели за обидчиком симплициссимуса.
- Руки в стороны и не шевелись. – скомандовал жандармский ротмистр и всем телом навалился на стоящую на краю болота чахлую березку. Дерево подалось, корни его обнажились, а верхушка опустилась в полуметре от затянутого в болото уже по шею Александра. Орлов, схватившись за тоненькие, но выносливые веточки погубленного ради его спасения дерева, начал потихоньку подтягивать себя к берегу.
- Извини, что  заранее тебя не предупредил о подходе к болоту. – попросил прощения лесник у отжимавшего одежду капитана, когда ночное  купание Орлова благополучно завершилось.
- Как вы можете извиняться после того, как спасли меня? Я сам во всем виноват. Черт меня дернул погнаться за этими светляками. Теперь я по гроб жизни ваш должник. – сказал Александр, снова облачаясь в мокрую одежду.
- Это не светлячки. – поправил жандарм несостоявшегося утопленника. – Это – ignis fatuus.
- Еще лучше, дурацкий огонь, как раз для таких полудурков, как я. – вполне самокритично воспринял новость Александр. – Теперь понял - запах это болотные газы, а светлячки – это явление фосфоресценции.
- По-научному, наверное, это так. Но местное население считает, что запах этот - дух русалочий, а огоньки зажигают водяные, чтобы путников на болото завлекать. – предложил Ануфтий Леонидович фольклорную трактовку феномена.
- Вы этому верите? – удивился Орлов.
- Поживешь в лесу с мое и не только в это поверишь. – несовременно ответил лесничий и заторопился в дорогу. – Пойдем, пойдем, а то тут такое скоро разыграется, что до утра застрять можно.
- А что... – шепотом недоспросил молодой человек, поворачиваясь лицом к болоту, из середины которого один за другим начали появляться языки синего пламени. Оторвавшись от затянутой ряской поверхности воды на метр-полтора, лоскутья холодного огня превращались в маленьких человечков, которые сбивались в группы и начинали кружиться, словно хороводы водить, над местом своего появления.
- Иди за мной и не оборачивайся! – приказал Удальцов.
С трудом оторвавшись от представшего перед ним зрелища, капитан повиновался и, завороженый увиденным, поплелся за егерем.
В сторожку Орлов вернулся продрогшим и в состоянии очарованного странника. Переодевшись в сухое и приняв настоенное на травах согревающее своего спасителя, Александр завалился спать. Таким образом пространный доклад о рекогносцировке, ввиду его состояния, был отложен на завтра, а познакомить «домоседов» с результатами разведки вкратце пришлось ротмистру, что он и сделал с присущим всему жандарскому корпусу пристрастием к точности в изложении.
На утреннем совете разведчиков капитану потребовалось ответить всего лишь на несколько незначительных вопросов полковника и кавторанга с целью восстановления для них полной картины происшедшего на аэродроме.
- Из вашего рассказа можно заключить, что пробраться на военный объект не представляет никакой сложности. – подытожил Колесов доклад своих коллег.
- Выходит что так. –  подтвердил лесничий. – Только неизвестно, как откликнется на посещение аэродрома Александром Особый Отдел. Если военнослужащие поведут себя как предписано уставом: техник доложит начальству о своей встрече с неизвестным офицером, а летчик  о пропаже обмундирования, и их заявления дойдут до чекистов, то охрана на интересующем вас объекте может быть удвоена, а то и утроена.
- Техник ничего никому не расскажет. – виновато заявил Орлов, начиная понимать, что его вчерашняя бравада может привести к отмене их воздушного путешествия.
- Вот я, старый осел, хотел же сам сходить в разведку, да опять доверился молодежи... – принялся публично казниться Павел Николаевич, но его воспитательного характера самобичевание было пресечено трезво- практичным высказыванием педантичного барона.
- Я считаю, что преждевременно считать операцию проваленной. Полагаю, что наиболее разумным будет еще раз приблизиться к аэродрому и проверить на месте, произошли ли какие-то изменения в режиме работы охранения или количестве задействованных в нем солдат.
- Владимир Анатольевич дело говорит. – живо согласился с немцем жандармский ротмистр.
- Я уже пошел. – сказал на ходу Александр и, пока его старшие товарищи обдумывали свои ответы и запреты, выбежал из сторожки и скрылся в лесу.
- Подожди меня, заблудишься... – крикнул ему в догонку егерь в открытое окно.
Ответа от нарушителя дисциплины и субординации не последовало, лесная чаща уже поглотила молодого человека.
- Пойду, присмотрю за ним. – сказал лесничий, направляясь к двери, а то опять во что-нибудь вляпается...
- Не надо, Ануфтий. – удержал друга полковник. – Сам кашу заварил, пусть сам и расхлебывает. И не бойся, не вляпается он никуда. Александр быстро учится, хотя зачастую сначала делает, а уж потом думает. Ты нам вот что лучше скажи – как по-твоему, сможем ли мы втроем на аэродром пробраться, в самолет погрузиться и взлететь незамеченными, естественно при условии, что охрана объекта останется такой же халатной.
- Я уже думал об этом. – потирая лоб, сказал Удальцов. – Теоретически это возможно, но только в том случае, если вам повезет, и вы будете действовать очень слаженно и быстро. Неплохо бы для этого потренироваться на той же модели самолета, но это...
- Исключено. – закончил за товарища Колесов и задумался над его ответом. Заминкой в разговоре воспользовался Померенников и очень вежливо полюбопытствовал.
- Что бы вы нам посоветовали, дорогой Ануфтий Леонидович.
Лесничий ответил сразу, и по его словам чувствовалось, что размышлял он на эту тему немало.
- Я бы посоветовал вам поступить следующим образом: отправить на аэродром одного человека, который угоняет и доставляет самолет до места, где его ожидают остальные члены вашей группы.
- Я так понимаю, что ты и место знаешь, где можно посадить аэроплан. – с одобрительной ухмылкой высказал свое предположение Павел Николаевич.
- Ты прав, мой друг.
- Неужели в лесу найдется место для посадки самолета? – засомневался фон Рауш.
- Найдется. И не одно. – успокоил немца лесничий.
- Но ведь для того чтобы совершить посадку в лесу нужен очень опытный и хорошо знающий местность пилот. – начал тревожиться капитан второго ранга.
- Асом быть необязательно, но хорошая ориентация пилотом на местности желательна.
- И кто же этот не ас, но знающий местность летчик. Уж не ты ли, Ануфтий? – задал, не переставая улыбаться, полковник чисто формальный вопрос.
- К вашим услугам, господа. – встал и поклонился жандармский офицер.
- Спасибо тебе огромное, конечно, ты нас здорово выручишь, но нужно ли тебе это? – посерьезнев, спросил Колесов.
- Ну, во-первых, с этим делом прекрасно может справиться капитан, стало быть никого я не выручаю, а во-вторых, спасибо должен сказать я, потому что благодаря вашему появлению мне пришлось вспомнить, что я  по-прежнему русский офицер и гражданин, а не леший лесной. – отказался ротмистр от благодарности авансом.
- А вы какие аэропланы пилотировали? – не позабыл германец поинтересоваться летным опытом лесничего.
- Да на многом пришлось полетать, я же во время гражданской войны в Добровольнической Армии Деникина в разведке служил. Вот там и пришлось новому делу – воздушной разведке обучиться. Полетал и на нашем Сикорском, и на Фармане, и на Ньюпорах, даже вашим Фоккером удалось попилотировать... –  скромно поведал жандарм о частичке своей военной биографии и прибавил. – Есть еще один момент, который меня беспокоит. Вполне возможно, что за украденным аэропланом будет организована погоня, и если красные поднимут в воздух несколько истребителей, то вам далеко улететь не удастся. Конечно, можно попробовать угнать самолет ночью, но тогда возникнут проблемы с посадкой. Поэтому наиболее целесообразным, на мой взгляд, будет не только сделать посадку в лесу, но и, укрыв аэроплан,  переждать несколько часов. Так, на всякий случай, пока совдепы не потеряют ваш след. А уж потом, спокойно продолжить полет в западном направлении.
- Чтобы мы без тебя делали! – снова впадая в патетику, выразил свое отношение к сказанному Павел Николаевич.
- Есть еще какие-нибудь вопросы, касающиеся моей летной практики? – спросил своих гостей жандарм.
Дальнейших вопросов не поступило, и Ануфтий Леонидович, утвержденный молчаливым согласием старших офицеров на роль авиаугонщика, предложил своим гостям сходить посмотреть на лесной «аэродром» и подготовить его заодно к приему самолета. Разведчики предложение приняли, и вскоре все трое стояли в центре огромной поляны, к которой с северной стороны прилегала широкая, но не очень глубокая просека.
- Насколько я разбираюсь в авиации, это практически готовое к посадке самолетов летное поле. – выразил полковник свое удовлетворение увиденным.
- Верно подмечено, Павел Николаевич, здесь красные не так давно собирались еще один аэродром оборудовать, даже вырубку леса начали, но потом забросили почему-то. – подтвердил Колесовскую догадку лесничий.
 - Это в связи с тем, наверное, что с присоединением западных областей они от поляков достаточное количество взлетно-посадочных полос унаследуют. – высказал кавторанг наиболее объективное объяснение прекращению строительства.
Побродив немного по полю, не ставшему аэродромом и, по-видимому, не сожалеющему по этому поводу, разведчики занялись подготовкой места для укрытия самолета и сбором камуфляжа, которым должны были послужить ветки деревьев. В домик егеря они вернулись с вечерней зорькой. В сторожке сидел Александр и гонял чаи с черничным вареньем.
- Докладывай, сластена. – присаживаясь за стол, потребовал по-домашнему Колесов от своего подопечного.
- Во время наблюдения за объектом с 10.17 до 18.00 каких-либо изменений в его охранном режиме мной не обнаружено. – звонко оттарабанил капитан, не забыв предварительно облизать деревянную ложку, которой черпал варенье.
- Везет дуракам... – негромко сказал полковник и, взяв чистую ложку, тоже отведал сладкого, а потом рассказал капитану об изменении в планах и назначении ротмистра в пилоты. Орлов воспринял решение старших спокойно, но как только Павел Николаевич закончил говорить, попросил разрешения высказаться.
- Просидев полдня на дереве, я пришел к выводу, что забраться в самолет с горячим двигателем вряд ли удастся, а это означает, что...
- Одному человеку не справиться... – дополнил капитана летающий лесничий.
- Так точно. – по-военному подтвердил Александр и продолжил излагать свою мысль. – И вам нужен будет помощник для выполнения функций моториста.
Продолжения никому не потребовалось, старшие офицеры достаточного быстро для своего возраста и ранга догадались, чья кандидатура наиболее подходит на роль авиатехника.
- Хорошо. – сказал Павел Николаевич, обращаясь к капитану. – Пойдешь  помощником. Но до этого тебе еще придется пару дней погулять вокруг аэродрама. Надо убедиться, что никаких изменений на объекте не произойдет вплоть до операции по угону кукурузника.
- Есть, пойти помощником и продолжать наблюдение за аэродромом до угона аэроплана. – повторил Орлов полученный приказ,  на этом их трудовой день закончился. Произвести угон самолета было решено 22 сентября. Раведчики полагали, что за пять дней вторжения части Красной Армии максимально приблизятся  к своим немецким союзникам, и им не придется рисковать, пересекая территорию, защищаемую польскими войсками.
Операция началась в ночь на пятницу. Ротмистр с капитаном были в расположении объекта в три часа пополуночи, до рассвета оставалось около трех часов. На аэродроме наблюдалась непривычная для этого времени суток активность. По-всему чувствовалось, что аэродром зажил в военном режиме. Из открытых дверей, освещенных внутри ангаров, на летное поле наземным персоналом выкатывались самолеты, но в небо не один из них еще не поднялся. Было абсолютно очевидно, что авиаторы дожидаются восхода солнца.
В районе пяти часов утра суета на аэродроме усилилась. На некоторых самолетах приступили к прогреву двигателей. Злоумышленники решили воспользоваться наступавшими утренними сумерками и царящим на летном поле ажиотажем. Выйдя из своего укрытия, из-за заброшенного ангара, они деловым, но поспешным шагом направились  к месту стоянки санитарных самолетов. Во время своего ожидания угонщиками пришлось в виду новых обстоятельств слегка подкорректировать план. Нынешняя версия захвата аэроплана была в духе капитана, более авантюрного из двух разведчиков, поэтому главная роль в новой схеме досталась ему.
Удача благоволила врагам советской власти. Еще на подходе к летающим этажеркам Орлов узнал своего недоброжелателя, пожелавшего ему скорой встречи с нечистой силой.
- Здорово, Семен! –  зычно приветствовал авиатехника Александр, снова облаченный в непопулярную в народе униформу. – Какой самолет заправлен и подготовлен к полету?
- Здравия желаю, товарищ капитан! – на словах пожелал Семен чекисту здравствовать, подумав же иначе, он указал на ближайший к нему аэроплан и ответил на вопрос синефуражечного. – Вот этот готов.
- Срочное донесение в Особый Отдел штаба Военного Округа. Разворачивайте машину и готовьте двигатель к пуску. – приказал капитан госбесопасности.
- Но, почему наш самолет, ведь есть специальный самолет связи... и я сам не могу... нужно разрешение руководителя полетов... и летчик еще не пришел...
- Отставить разговоры! Выпоняйте приказание, техник Кочергин! – повысил голос чекист. – У меня свой пилот.
Из-за спины Александра в кожанной куртке и летном шлемофоне вышел ротмистр. Несколько по-старомодному отдав честь техперсоналу,  он подошел к самолету и, не проронив ни слова, забрался в кабину пилота. Пока жандарм располагался в кабине и пристегивался ремнями, к авиатехнику Кочергину подошел моторист и спросил шепотом.
- А кто это такие, Сеня?
- Это капитан из первого управления НКВД, он летит со спецдонесением в Особый Отдел округа. – пояснил товарищу техник.
- А почему из наших никого нет?
- Почем я знаю, если тебе интересно, поди сам спроси...
- Да я что... мое дело маленькое, масло залить да винт крутнуть... А ты документы у них спрашивал?
- Спрашивал, спрашивал и больше не хочу...
Разговор между наземной обслугой возможно продолжился бы и дальше, но чекист, садясь на место медицинского работника, расположенное позади кабины пилота, оборвал их беседу, скомандовав.
- Моторист, запускайте двигатель!
 Техник с мотористом подошли к У-2 и развернули его носом на восток, против ветра. Затем перешли к двигателю и по инструкции одновременно спросили у незнакомого летчика: «Выключено?»
Лесничий ответил утвердительно. – Выключено. Моторист провернул винт по ходу вращения, пилот залил двигатель, поставил винт на компрессию а угол опережения зажигания на поздний, крикнул: «От винта!», и включил магнето. Мотор запустился с первого раза, летающий жандарм перевел сектор дросселя на малый газ и закрыл заливной краник. Прогрев мотор пару минут на малых оборотах, лесничий плавно увеличил их до 750 в минуту, дав полный угол опережения зажигания, и стал внимательно следить за температурой выходящего масла. Когда она достигла 40 градусов, «летчик» в нарушении всех правил - без предполетной прогонки двигателя на разных оборотах – убрал до половины угол опережения зажигания и порулил аэроплан к месту старта. Техник с мотористом сначала растерянно посмотрели друг на друга, а потом разбежались в разные стороны. Кочергин понесся к ангарам, а моторист за самолетом, в надежде во время его остановки на старте выразить пилоту свое недовольство по-поводу отступления тем от инструкции по эксплутации двигателя. Однако выразить ему ничего не удалось, по крайней мере пилоту. Удальцов, переведя сектор дросселя на полный газ, а угол опережения зажигания опять на полный, пошел на взлет без остановки.
Рычаг управления слегка от себя – хвост отрывается от земли... скорость достигает 70 километров в час - самолет просится в небо... Ручка на себя, и вот они уже летят навстречу первым лучам подкатившего к горизонту солнца.
Полетать долго угонщикам не пришлось, через четверть часа после взлета, жандармский ротмистр, не взирая на неважную еще видимость,  мягко, на три точки, посадил санитарный У-2 на поляну, предварительно сделав над ней два круга и один пробный заход на посадку. К остановившемуся в центре поляны самолету, не скрывая своей экзальтации, подбежали полковник с кавторангом, одетые в форму старшего командного состава РККА.
- Принимайте аппарат! – перекрикивая рев невыключенного мотора, обратился к подбежавшим деникинский авиаразведчик, оставаясь в кабине. – Быстро разворачивайте самолет, и как только я выключу двигатель, толкаем его к лесу.
Из кабины медработника вылез капитан и, и подойдя к хвосту аэроплана, стал помогать поворачивать аэроплан носом в направлении его скрытной парковки.
Дав поработать мотору положенное время на малых оборотах, пилот выключил магнето и выбрался из самолета. Разведчики, вчетвером, легко откатили санитарный У-2 к кромке леса и, быстро укрыв аэроплан заранее подготовленным камуфляжем, спрятались под деревьями. Несколько минут спустя в подтверждение предположения жандарма над поляной на бреющем полете пронеслась «Чайка», истребитель И-15. Самолет-биплан пролетел над «лесным аэродромом» только один раз, из чего угонщики вывели, что летчик ничего подозрительного не заметил.
После пяти часовой паузы, во время которой разведчики еще раз наведались в сторожку лесничего, когда угнанный самолет снова был готов к полету - вытолкан к месту старта, развернут против ветра и мотор его запущен - наступило время для последних слов.
- Спасибо тебе за все, Ануфтий. – обнял друга на прощание, одетый уже в кожанную куртку и шлемофон Павел Николаевич.  – Даст Бог, еще свидимся!
- Нечего меня благодарить, Павел, мы же с тобой как одна семья... Обязательно свидимся! – отвечая на объятие объятием, заверил Колесова лесничий.
- Я тоже вас благодарю! Знакомство с вами для меня большая честь. – подошел к егерю с прощальным словом Владимир Анатольевич.
- Взаимно. Надеюсь, еще доведется встретиться. – поклонился Померенникову жандармский офицер и спросил у полковника. - Куда полетите?
- Думаю, в район Бреста. Как завидим немцев, сразу приземлимся.
- Ну, с Богом! Пора вам. – сказал Ануфтий Леонидович и стал отходить от самолета, но его удержал Орлов.
- Прощайте, и помните, что я вечный ваш должник. – сказал он, протягивая лесничему руку.
- До свидания, Александр, удачи во всем! – пожал протянутую руку бывший жандарм и позволил себе сделать капитану первое и последнее наставление. - Приучай себя больше думать прежде чем действовать, и не считай зазорным лишний раз отмерить прежде чем отрезать.
- Спасибо, буду стараться! – пообещал Орлов и пошел укладываться в отсек для перевозки раненого.
Померенников занял место врача, и пассажиры были готовы к полету. Павел Николаевич, опустил очки на глаза, еще раз обнял Ануфтия Леонидовича и направился к кабине.
- Павел! – крикнул ему в догонку егерь. – Обороты держи в пределах 1400. Ну, с Богом! Ни пуха, ни пера! И мягкой посадки!
- К черту! – с подступившим к горлу комком, сказал полковник, пристегнулся и перевел сектор дросселя на полный газ.
Самолет побежал по поляне, слегка покачиваясь на ее кочках и других неровностях. Метров за 50 до начала просеки аэроплан оторвался от земли и стал полого набирать высоту, одновременно разворачиваясь и ложась на нужный, юго-западный курс. Еще при наборе высоты Колесов перевел режим работы двигателя в крейсерский, а достигнув высоты в 2000 метров, открыл высотный кран. Взяв по компасу курс 260 градусов, полковник, сбросив стартовое напряжение, приготовился ждать, до цели было около трех часов безмятежного полета.
Из-за сильного встречного ветра самолет с разведчиками был за Бугом намного позже предполагаемого времени. Снизившись с двухкилометровой высоты до пятисотметровой, полковник увидел то, на что и расчитывал – по дорогам, ведущим к Бресту, двигались колонны немецких войск, но  двигались они только в противоположную городу сторону. На этот важнейший нюанс Павел Николаевич не успел обратить внимания - его отвлек начавший давать перебои двигатель. Колесов круто развернул аэроплан и, набирая высоту, направил его к Брест-Литовскому аэродрому, расположенному неподалеку от городской цитадели.
 На подлете к аэродрому мотор заглох - кончилось горючее, но удача была по-прежнему на стороне разведчиков: высота приличная, летное поле близко и биплан планировал образцово. Полковник, слегка выведенный из равновесия неожиданной остановкой мотора, немного не рассчитал время касания с землей, и в результате его просчета аэроплан при посадке разок скозлил, но со второй попытки приземлился на три точки и бодренько, словно считая, что выполнил свою работу на отлично, покатился по аэродрому. Навстречу совершившему аварийную посадку самолету бежали многочисленные свидетели происшедшего, люди в военной форме – обмундировании бойцов РККА.
Крушения самолета его пилоту и пассажирам удалось избежать, чего нельзя сказать об аресте. Через несколько минут после столь драматичного приземления разведчики были арестованы и препровожены в казематы, только что переданной красноармейцам немцами Брестской крепости. Пока их везли на машине к месту заключения, Павел Николаевич беспристанно требовал встречи с высшим комсоставом группировки войск Красной Армии, занявшей город.
- Вы срываете проведение секретной операции. – говорил он сопровождающему их лейтенанту-особисту. – Советую вам немедленно сообщить о нашем задержании вашему начальству и в Москву, иначе   неприятностей не оберетесь.
Подействовала ли на лейтенанта речь человека в летной кожаной куртке или большее впечатление на него произвела открытая угроза своего старшего по званию (Орлова с тремя шпалами в петлицах) коллеги, который по примеру комиссара Выдрина пообещал отправить чекиста на Соловки, но совету арестованных он последовать неприменул и, не откладывая, доложил о их требованиях по инстанции.
 В помещении, выделенном для содержания задержанных, места было более чем достаточно для не тесного размещения целой роты. Но бежать оттуда можно было только через дверь, окон не было – каземат находился в подземелье.
- Во-первых, я извиняюсь, что по моей вине вы оказались в застенках, но извинениями делу не поможешь. Нужно действовать, и у меня есть план, поэтому слушайте внимательно. – негромко заговорил полковник, когда охрана, заперев толстенную дверь, ушла. – На допросах, если будут вызывать по отдельности, ничего конкретного чекистам не рассказывать и по возможности тянуть время. Говорите только о том, что выполняете задание особой секретности и не имеете права разглашать детали. Валите все на старшего группы, то есть на меня. Все должно решиться в течение нескольких часов, но коли моя задумка не удастся, вам, Владимир Анатольевич, придется назваться. Я думаю, что при нынешнем состоянии советско-германских отношений, и если  вам удасться предоставить достаточно безобидную легенду, вас должны отпустить. Книгу, конечно, вам вряд ли удасться вытащить, но по-крайней мере сами в живых останитесь...
- А вы!? – выразил свою заботу о коллегах барон.
- Мы... мы с Александром, даст Бог, вырвемся как-нибудь...
Не успел Колесов закончить давать указания своим сокамерникам, как дверь каземата отворилась, и вошедший красноармеец с трехлинейкой на перевес скомандовал.
- Старший группы на выход!
Колесова привели в комнату, расположенную в здании над Холмскими воротами, которая еще совсем недавно принадлежала польскому коменданту крепости. В ней, раздраженно похаживая из угла в угол, арестованного дожидался командующий 29 легко-танковой бригады, Семен Моисеевич Кривошеин.
- Вы кто, и почему настаивали на встрече со мной? – жестко спросил генерал, как только Колесова ввели в комнату.
- Я бы хотел поговорить с вами наедине. – сказал полковник, намекая на присутствие сопровождающего солдата.
- Красноармеец, ожидайте за дверью! – приказал комбриг.
Конвоир вышел из комнаты, и Павел Николаевич тотчас же принялся говорить.
- Я так и думал, что вы не испугаетесь остаться со мной один на один...
- А мне есть чего бояться? – удивился генерал не столько смыслу сказанного, сколько позе, с которой держал себя незнакомец. За последние два года танкисту довелось видеть немало арестованных коллег, среди которых многие были боевыми командирами, и все они, находясь под арестом, выглядели, если не сломленными совсем, то по-крайней мере растерянно-подавленными. Вид же разговоривающего с ним человека был диаметрально противоположен. Задержанный вел себя таким-образом будто его жизни никто и ничто не угрожало и он был хозяином положения не в меньшей степени, чем командующий бригадой. Подобная манера держаться вызывала одновременно и уважение, и доверие к словам неизвестного.
- Это зависит от того, как вы себя поведете. – уклончиво ответил Павел Николаевич.
- У меня абсолютно нет времени на эту... дипломатию, что ли. Через 15 минут я должен принимать парад, потому для вас же будет лучше, если вы сразу начнете говорить по-существу. – нетерпеливо посмотрел на часы Кривошеин.
- Это не дипломатия – это открытое предупреждение о том, что если вы не поступите так, как я вас прошу, вы, из-за своей... нерешительности, станете пособником врагов Родины. – еще раз пугнул собеседника полковник, и перешел к изложению, недалеко ушедшей от истины легенды. - Мы выполняем особо секретное задание. Случилось непредвиденное, на  нашем самолете из-за встречного ветра горючее закончилось раньше, чем ожидалось, и в связи с этим нам пришлось приземлиться на пару километров восточнее, чем требовалось. На аэродроме нас задержали..., остальное вы знаете. И вот теперь, успешное выполнение задания не в малой степени зависит и от вас тоже. Поэтому прошу вас, срочно сообщить о происшедшем Председателю Совета Народных Комиссаров и получить от него указания, как вам следует поступить с нашей группой...  – без дальнейших экивоков заявил арестованный, одетый в летную куртку поверх кителя старшего командного состава.
- Вы полагаете, что я могу, вот так, запросто, снять трубку телефона и позвонить товарищу Сталину? – внешне изумился наивности задержанного Семен Моисеевич, а внутренне крепко призадумался - на что можно было рассчитывать, оказавшись в пособниках, он хорошо знал. – Да и что я мог бы сказать, если даже такая возможность и представилась бы?
- Вы должны будете произнести всего лишь одну короткую фразу. – простодушно ответил Колесов.
- Но... кто вы? Как мне о вас докладывать? – вернулся к своему первому вопросу торопящийся на парад командующий 29 ТБР.
- Вы доложите, что задержана группа, выполнящая спецзадание предсовнаркома. Для представления этого будет достаточно. А пароль я вам назову тогда, когда вы мне дадите слово офицера, что позвоните в Кремль.-
- Хорошо, я подумаю. А сейчас мне пора уходить, когда я вернусь, мы с вами продолжим наш разговор. – сказал Кривошеин и быстрым шагом вышел из комнаты, бросив на пороге караульному. – Отведите задержанного на место... Да, и передайте дежурному по крепости, что я распорядился,  поставить всю группу на пищевое довольствие...  из офицерского котла...
К ожидающим его с нетерпением друзьям Павел Николаевич вернулся в приподнятом настроении.
- Появилась небольшая надежда на то, что нам удастся выкарабкаться отсюда мирным путем. – сообщил он коллегам, войдя в каземат.
- Как я понимаю, ваш план вступил в действие!? – высказал  догадку фрегаттенкапитан, сделав шаг навстречу вошедшему.
- Пока частично. Все зависит от комбрига. Если он действительно окажется тем человеком, за которого я его принимаю, план начнет осуществляться по-полному. – пояснил полковник, по-прежнему не снимая покрова тайны со своей задумки.
- Поесть бы! – мечтательно произнес Орлов, сознательно не подключаясь к беседе старших офицеров. «Без меня разберутся». –  по-солдатски оценил он ситуацию, в которой оказались разведчики, и по-солдатски же стал прикидывать, где бы поудобнее разместиться на отдых – ведь если нет возможности «подзаправиться» калориями, то это дело нужно переспать.
- Я слышал, как генерал распорядился, чтобы нас накормили... – успокоил полковник уже не растущий, но еще и не начавший усыхать, и следовательно требующий подпитки, организм Александра.
Едва Колесов упомянул о кормежке, как огроменная дубовая дверь, вдоль и поперек укрепленная металлическими полосами, отворилась, и совершилось по-сказанному – в темницу заключенным доставили скатерть- самобранку, а точнее - то, что в полевой кухне осталось от праздничного обеда.
В 17.15 за полковником пришли во второй раз. В том же самом кабинете, расположенном прямо над воротами в крепость, его ожидал заметно повеселевший с момента их встречи комбриг. Однако на этот раз в комнате присутствовал еще один человек с одним ромбом в петлицах и суконными звездами на рукавах гимнастерки.
- Знакомтесь, это бригадный комиссар. – представил танкист новое лицо. – Вот он не верит, что может, даже теоретически, быть такое задание, в существование которого никто, кроме товарища Сталина, не посвящен.
- Да, не верю. Непременно должны быть люди, разрабатывающие операцию и отвечающие за ее успешное осуществление. – хмуро подтвердил политработник.
- Вы абсолютно правы, но все дело в том, что люди, отвечающие за выполнения задания предсовнаркома, находятся у вас под стражей. И я еше раз хочу напомнить, что из-за этого срывается сверхважнейшая операция. К великому моему сожалению, я не вправе даже намекнуть вам о ее цели. Поэтому прошу вас не откладывать дело в долгий ящик и поторопиться с докладом. – очередную просительно-требовательную каплю уронил полковник на камень военной бюрократии.
- Я не советую тебе, Семен Моисеевич, брать на себя ответственность. Самое правильное будет передать товарищей в Особый Отдел, там специалисты быстро докопаются до истины. – вновь подал трезвый, политически выверенный голос бригадный комиссар.
- Думаю, ты прав, Никодим Петрович, негоже мне беспокоить товарища Сталина по такому неясному делу. Пусть чекисты сами с этим вопросом разбираются. – послушался генерал политрука и собрался уже пригласить конвоира, как Колесов пустил в ход свой очередной, на этот раз оскорбительный довод.
- Чекисты безусловно разберутся, но будет упущено время, и в конечном итоге в срыве операции будете виноваты вы, потому что я буду вынужден и обязан доложить о вашей непростительной боевому командиру трусости.
- Вы мне угрожаете? – с изменившимся лицом спросил один из руководителей исторического парада.
- Да перестаньте, генерал, гоношиться. В данной ситуации не место личным местоимениям. Ни вы, ни я, ни мои товарищи, ни ваш комиссар не имеем абсолютно никакого значения, речь сейчас идет о безопасности Отчизны. Рекомендую вам, как офицер офицеру, поступить так, как я прошу...
- У нас нет офицеров... – подловил арестованного на слове комиссар, - Срочно вызывай особистов, Семен...
- Да погоди ты, Петрович, пусть договорит. -  позволил танкист задержанному закончить его речь.
Полковник продолжил, стараясь дожать комбрига. -  Даже если я солгал, то вам ничего, даже при самом худом раскладе, кроме устного выговора не угрожает, ну а меня вы можете тотчас же расстрелять...
- Устный выговор от Председателя Совета Народных Комиссаров иногда пострашнее расстрела может быть... – колебался генерал.
- А вы не пробовали себе представить, что может произойти, если правда окажется на моей стороне... – бросил Колесов на весы свой последний аргумент.
- Ладно. Пойдемте в соседнюю комнату, через пять минут у меня сязь с Москвой. – подчинился здравому смыслу командующий 29 ТБР. - Но глядите, если это обман или какая-то провокация, вы об этом очень сильно пожалеете...
Генерал сделал жест рукой, предлагая арестованному первому пройти в смежную комнату, и сам направился за ним. В дверях к Кривошеину подошел бригадный комиссар и шепнул на ухо.
- Не делай этого, Семен. Есть у меня какое-то нехорошее предчувствие... Да и не нравиться мне этот спецагент, уж очень он ведет себя не по-нашему... Как-то... слишком независимо, что ли...
- Разве это важно, как он себя ведет. Важно лишь одно – врет он или нет. – отмахнулся танкист от доброго совета.
- Всю карьеру себе этим звонком испортишь, о семье хоть подумай. – уже видя, что это бесполезно, но все-таки попытался политработник удержать сослуживца от безрассудного поступка.
- Странно слышать от тебя в такой момент о карьере, комиссар. – разочарованно сказал генерал. – Неужели ты не понял, о чем он говорил... Если все правда, то это дело государственной важности. Мы ведь солдаты, Никодим Петрович, и присягу давали за Родину жизни не жалеть, а ты... карьеру испортить... – отвернулся от комиссара Кривошеин и подошел к столу, на котором находился телефонный аппарат.
- Связь с Москвой обеспечена, товарищ комбриг. – доложил стоящий рядом с аппаратом лейтенант-связист.
- Хорошо. Вы свободны, лейтенант. – отпустил генерал связиста и, подняв трубку, произнес.
- Соедините меня с Кремлем, пожалуйста...
В приемной главного кабинета всей страны, находящегося в Кремле, на втором этаже здания Сената зазвонил правительственный телефон. Трубку снял маленький лысый человек в генеральской форме. Внимательно выслушав говорящего, он воодушевленно произнес: «Сейчас доложу», а затем быстро, но бесшумно прошел в кабинет.
- Брест-Литовск наш, товарищ Сталин. –  торжественно объявил Александр Николаевич, останавливаясь у двери. – Докладывает комбриг Кривошеин, только что закончился прошедший на улицах Бреста совместный советско-германский военный парад. С германской стороны парад принимал командующий 19 танковым корпусом генерал-лейтенант Хайнц Гудериан. После парада немецкие войска покинули город.
- Ну, наконец-то... – проговорил с заметным облегчением Вождь, отрываясь от бумаг. – Двадцать лет..., двадцать лет пришлось ждать, пока не вернули свое...
- Так, что мне ему сказать, Иосиф Виссарионович? – вполголоса спросил Поскребышев у предавшегося воспоминаниям хозяина и кабинета, и всей огромной страны.
- Пошли, Саша, я сам с ним поговорю.
- Ну, как там у вас парад прошел? – спросил Сталин у заждавшегося ответа комбрига.
Кривошеин хоть и надеялся, что Сам возьмет трубку, но слегка растерялся, заслышав мягко-вкрадчивый говор Вождя.
- Парад прошел успешно, товарищ Сталин. Немцы вели себя по отношению к нам очень тактично, можно сказать, дружественно...
- Ну, а вы?
- Мы отвечали тем же, старались... – продолжил рапортовать танкист, но Вождь его уже не слушал, он думал вслух: «Да, дружба скрепленная кровью..., чужой кровью... будет ли она долгой, такая дружба...
- Алло, алло, вы меня слышите, товарищ Сталин? – забеспокоился на другом конце провода Кривошеин, когда в трубке наступило молчание.
- Слышу, слышу, комбриг. – вновь заговорил Вождь. – Спасибо тебе за хорошие вести, начинайте советскую власть в городе восстанавливать, ну, бывай танкист...
- У меня еще одна новость, товарищ Председатель Совета Народных Комиссаров... – неуверенно проговорил Семен Моисеевич до того, как Сталин повесил трубку. –
- Ну, что там еще? Говори!
- На Брестском аэродроме за час до парада в городе была, после аварийной посадки самолета, задержана группа неизвестных лиц, переодетых в форму старшего командного состава. Самолет, на котором они приземлились ранним утром, был угнан с Бобруйского аэродрома...
- Кто такие? Шпионы? Свои или... англичане? – живо заинтересовался новостью предсовнаркома.
- Еще не выяснили, Иосиф Виссарионович. – назвал Вождя по имени-отчеству Кривошеин, перед тем  как перейти к самому главному. – Дело в том, что...
- Не выяснили... тогда зачем ты мне об этом говоришь. – недовольным голосом перебил Кривошеина Вождь. – У вас  что, Особый Отдел в отпуске? Или ты думаешь, что я сам буду с преступниками разбираться?
Набравшись храбрости, комбриг сдержал слово офицера и закончил начатую фразу. - Дело в том, товарищ Сталин, что старший из арестованных утверждает, что группа выполняет ваше личное задание, и он требует немедленной встречи с вами...
- Что за ерунда, какое такое мое задание... Никаких я никому личных заданий не давал... И как ты сказал, требует? Это интересно! –  не по-хорошему удивился услышанному Джугашвили. – А я и не знал, что в этой стране еще остались люди, которые имеют на... смелость от меня что-то требовать.
- Простите, товарищ Сталин, я так и думал, что это провокация. Извините, что вас побеспокоил... – сказал генерал просительным голосом и с грозным лицом повернулся к стоящему за ним Колесову.
- Пароль, назовите пароль. – делая финальную и отчаянную попытку выправить положение, прошипел в затылок танкисту стоящий за его спиной полковник.
- Ладно, на первый раз прощаю тебя комбриг, но смотри, чтоб больше с пустяками ко мне не совался. Передай арестованных особистам, пусть они друг с другом по душам потолкуют. Все на сегодня. – закончил Вождь разговор, но командующий легкой бронетанковой бригадой позволил себе неслыханное – прекрасно осознавая то, что в следующую секунду он может остаться не только без генеральского звания, но и сам оказаться под стражей, Семен Моисеевич тем не менее сказал. – Иосиф Виссарионович, он назвал мне пароль...
- Ты что от грохота в танке с ума сошел Кривошеин? Было у меня хорошее настроение, и вот... ты его испортил... Какой еще пароль, что за чушь ты несешь?!  – возмутился Коба.
Но комбрига действительно понесло, и он уже, не зная почему, не мог остановиться.
- Князю Нижарадзе завещание от Щирки. – выпалил генерал, как выстрелил из танковой пушки.
На обоих концах провода повисло тяжелое молчание. На одной стороне, в Брестской крепости комбриг нервным движением отирал пот со лба и мысленно прощался с ромбами, на другой, в Московской цитадели,  Отец всех народов лихорадочно вспоминал свое далекое прошлое.
- Повтори, что ты сейчас сказал, по буквам повтори. – сдавленным голосом приказал Вождь, легко раскопав в памяти названные докладывающим имена.
Кривошеин, заставив себя собраться, по-военному четко продиктовал в трубку слова пароля по буквам.
- Так, слушай внимательно, комбриг. – уже без паузы отреагировал Сталин на слова генерала. – Всю группу срочно в Москву, первым самолетом. Сам с ними полетишь, и чтобы их никто не видел и в контакт с ними не вступал! Абсолютная секретность и срочность! За безопасность группы отвечаешь своей го... шеей, понял Кривошеин?! В столице тебя встретят. Выполняй!
- Слушаюсь, первым самолетом в Москву! – с отлегшим сердцем рявкнул в трубку танкист, но его вокальное усердие так и зависло не отмеченным где-то на подступах к главному кабинету всей страны, Вождь повесил трубку.
Комбриг послушал какое-то время короткие гудки, затем аккуратно положил трубку на рычаг и, обращаясь к находящемуся по другую сторону стола бригадному комиссару, сказал.
- Подвело тебя твое предчувствие, Никодим Петрович. А мое понимание долга от больших неприятностей меня уберегло... вот так-то комиссар. Вообщем, срочно вылетаю в Москву, думаю не надолго. А вы тут пока без меня порядок начинайте наводить... - Затем Семен Моисеевич повернулся к сияющему, как только что надраенный судовой колокол, задержанному и объявил.
- Мне приказано доставить вас в Москву. Ступайте, предупредите своих товарищей и будьте готовы к немедленному отправлению.
Колесов был отконвоирован обратно к месту заключения, а Кривошеин приступил к организации скорейшего отъезда.
Спустя полчаса разведчики с возвращенными им вещами и в сопровождении комбрига вновь оказались на том же самом аэродроме, на который не так давно аварийно приземлился угнанный ими санитарный У-2. На летном поле с уже разогретыми четырьмя моторами их компанию ожидал высотный бомбардировщик ТБ-7. Экипаж самолета вручил пассажирам  летные комбинезоны и, разместив их в пустом бомбовом отсеке стал готовиться к взлету. Вскоре огромная тупорылая машина была в небе, а через три с небольшим часа приземлилась на военном аэродроме Кубинка.
Вождь не поскупился. За «завещанием от Щирки» он прислал начальника личной охраны Николая Власика в своем бронированном  Packard 12. Разведчиков с комбригом повезли на ближнюю дачу Сталина в Кунцево, о чем они, конечно, не знали и не догадывались. Поздним вечером, без задержки миновав двойной забор и проехав с сотню метров под корабельными соснами, черный Паккард остановился у дверей одноэтажного, невзрачного на вид дома. Генерал Власик провел пассажиров в скромно обставленную залу-кабинет, единственным украшением которой был искусно выложенный паркетный пол. Во главе длинного стола для совещаний с курительной трубкой в левой руке сидел руководитель самого большого государства в мире.
- Проходите, товарищи, садитесь. А ты, Николай, пойди погуляй пока и танкиста с собой прихвати, он свою задачу уже выполнил, – сказал Вождь начальнику охраны, продолжая сидеть и попыхивать трубкой.
Разведчики молча заняли места с противоположной хозяину дачи стороны стола. После того, как из кабинета вышли генералы, ни Сталин, ни его гости в течение нескольких минут не проронили ни слова. Внешнему наблюдателю (если бы такой присутстствовал) могло показаться, что стороны производят безмолвную оценку друг друга.
Давно не приходилось грозному диктатору принимать у себя людей, которых не снедал животный страх от одного его присутствия. Нельзя было сказать, что посетители, подобно несмышленым детям, были полностью расслаблены и безмятежны. На их лицах тоже легко читалась определенная настороженность, но настороженность контролируемая – этакая психо-физическая готовность ответить на любую угрозу контрдействием. Джугашвили становилось все любопытнее и любопытнее, но приученный десятилетиями грязной политической борьбы к почти маниакальной осторожности он все-таки подумал: «Оружие хоть у них-то отобрали...».
Вопрос, заданный Сталиным самому себе, конечно же, был риторическим – входить в его кабинет вооруженным дозволялось только его личной охране, но тем не менее ответ на свой вопрос он получил.
- Мы не вооружены, господин Председатель. – прервав долгую тишину, успокоил грузина Колесов, заметив знакомый ему рыскающий взгляд, с которым их визави осматривал гостей.
Сталину не понравилось не только, что незнакомец столь наблюдателен, но и собственный промах. Сначала он хотел сказать что-нибудь резкое, чтобы сразу поставить визитера на место, но сдержался и решил немного повитийствовать.
- А ведь у нас, товарищ, не знаю как вас называть, с господами уже двадцать с лишним лет как покончили.
- Колесов Павел Николаевич, полковник военной контрразведки русской армии. – назвался догадливый гость и продолжил удивлять хозяина кабинета своей откровенностью, а своих коллег маккиавелевской изворотливостью. – А мне думается, что покончить с феноменом господства в природе не представляется возможным. Правда, состояние это переменчивое – сегодня в господах одни, а на завтра  другие, как это в вашем Интернационале поется «Кто был никем тот станет всем», но то, что страсть хоть к какому-то уровню повелевания себе подобными испокон веков пребывает в крови человеческой в этом у меня нет ни малейших сомнений. Отменяй не отменяй слово, а господа всегда были, есть и будут.  И лучшим, на мой взгляд, примером тому может являться ваше пятнадцатилетнее господство в этой стране.
Ничего в принципе нового для вождя Колесов не сказал (хотя угодил бесспорно). То, что его за глаза называют если не господином, то хозяином, Сталин знал давно и никаких мер по пресечению лакейско-старорежимного поведения своих подчиненных не предпринимал. И не только потому, что это не малым образом тешило его кавказское самолюбие, но и от того что понимал, а точнее, знал и чувствовал – без хозяйской руки не то что со страной, с домом одним управиться невозможно. Тем не менее предсовнаркома, хоть внутренне и согласный с заявлением царского полковника, вынужден был дать отпор его идеологически неправильным словам, и произнесенным к тому же в присутствии руководителя первого в мире государства рабочих и крестьян.
- Мы в партии, считаем, что господство среди людей - это атавизм, пережиток так сказать прошлых исторических эпох, который со временем будь изжит из наших граждан также как и...  любовь к деньгам, к примеру, и к другим материальным ценностям, – вразумил гостей коммунист номер один, давно вытравивший из своей души мелочные запросы и уразумевший, что тотальная власть является наивысшей приманкой на не такой уж разнообразной, как представляется, шкале человеческих страстей.
- Кстати, о материальных ценностях. – ухватился Колесов за последние слова Вождя, чтобы сократить вступительную часть. – В одном из наших рюкзаков, которые нас заставили оставить в сенях, находится тот самый предмет, появление коего вам когда-то предсказала цыганка.
Вождю нетерпелось увидеть столь давно интриговавшую его книгу, но выказывать свою заинтересованность он не торопился.
- Ваши товарищи, полковник, еще не представились, а мне любопытно узнать о посланниках Щирки побольше. –  хитровато спросил Сталин.
- Фрегаттенкапитан Хельмут фон Рауш, первый отдел Абвера.
- Капитан РОВС, Александр Орлов.
Спутники Павла Николаевича последовали его примеру и в порядке старшинства назвали себя настоящими именами. На этот раз хозяин дачи не сдержал своего удивления.
- Интересно получается, все трое моих гостей - заклятые враги советской власти, впрочем, товарищ из Абвера сейчас может считаться союзником, если, конечно, шпионам можно доверять...
- Временным союзником, господин Председатель Совнаркома. – поправил Вождя германец.
- Вы уверены? – не упустил Джугашвили случай разузнать побольше, что в стане немецких друзей о новом союзе думают неофициальные лица.
- Абсолютно. – ответил барон без раздумий, чем заставил призадуматься рябого Иосифа.
- Может объясните мне, как и почему вы оказались вместе, и что побудило вас встать на нашу сторону? – после небольшой паузы увязал Сталин многие вопросы в один.
За последующие двадцать минут Вождь был введен (с определенными купюрами, естественно) разведчиками в курс дела. Джугашвили слушал визитеров с нескрываемым интересом, иногда даже что-то восклицал по-грузински. Ему, несмотря на классовый антагонизм, было легко общаться со своими неожиданными гостями – не было нужды изображать из себя всемудрого, всезнающего и всемогущего. Когда же Колесов, подводя итог рассказанному, еще раз упомянул о востоковеде, переиначившем книгу, Сталин остановил полковника и, продемонстрировав, что он ничего никогда не забывает, спросил.
- Я припоминаю, что контрреволюционер Бокий хотел в свое время привлечь этого специалиста к работе в ГПУ, но он тогда, насколько я знаю, отказался от нашего предложения. Отчего же он сейчас решился помогать нам?
- У него точно такие же мотивы, как и у нас. Ученый помогает не Вам лично, господин Председатель, он делает это в целях защиты Отечества от неминуемой в ближайшем будущем интервенции. – без прикрас растолковал Вождю полковник позицию гуру.
- Ну что ж, лучше иметь в союзниках чистосердечного и принципиального оппонента, чем лукавого и беспринципного конформиста в друзьях. – сформулировал Джугашвили очередной непартийный тезис и нажал на кнопку, пристроенную на внутренней стороне стола рядом с его стулом.
На неслышимый гостям звонок в кабинет вошел Власик.
- Принеси нам вещи товарищей, дорогой. – по-домашнему распорядился вождь.
Генерал выполнил распоряжение молча и эффективно. Спустя секунды армейские вещмешки разведчиков были доставлены в залу.
- Ну показывайте, что там у вас... – оторвался вождь от стула и с курьезной улыбкой приблизился к развязывающему рюкзак полковнику.
Павел Николаевич достал рукопись и, освободив ее от свежих портянок, передал деревянный футляр с рукописью Джугашвили. Диктатор положил свою погасшую трубку в бронзовую пепельницу и бережно, двумя руками  принял манускрипт.
По прошествии почти пятидесяти лет в его руках была книга, о которой в последнем своем явлении Щирка так невнятно предупреждала маленького грузинского мальчика Сосо. Ни в ту секунду, когда на него во второй раз в жизни налетел фаэтон и перед его внутренним взором появилось иссохшее, что-то шепчущее лицо старой гадалки, ни в лечебнице в Тифлисе, куда его вынужден был отвезти отец, ни во время продолжения занятий в Горийском духовном училище Сосо не смог разобрать смысла всей фразы, произнесенной цыганкой. Запомнилось лишь первое предложение. Остальное удалось понять лишь много лет спустя, когда он уже учился в Тифлисской православной семинарии. Тогда, за год до исключения, Иосифу были расшифрованы последние слова Щирки. Сделано это было его старшим товарищем и некоторым образом духовным наставником Георгием Гурджиевым. «Будет в жизни твоей книга басурманская...  шибко поможет она тебе... пекись о ней и о людях ее принесших...» - попытался в максимальном приближении к слогу гадалки восстановить ее последнее пророчество суффист-семинарист. Много воды утекло с той поры, много событий произошло, но предсказание цыганки и трактовка его Гурджиевым: «Не могу сказать точно, какая книга встретится на твоем жизненном пути, Иосиф, но чувствую, что немалую роль она может сыграть в предстоящем великом противостоянии народов... Жди и надейся на ее силу...», - не выветрились из головы Джугашвили.
И вот манускрипт был в руках Вождя. Хотя Сталин давно уже не был тем наивным юношей-семинаристом и автором детских стишков, в правдивость пророчества он не перестал верить. Ведь сбылось практически все, что нагадала цыганка: и сумасшедший фаэтон, и то, что станет он большим хозяином, и про человека со стеклышками в глазах она не ошиблась, значит и про книгу - правда. Предсовнаркома отодвинул деревянную крышку футляра и достал рукопись.
- Выходит, что теперь книга будет обманывать тех, кто ею пользуется? – недоверчиво полюбопытствовал Вождь после кратковременного переворачивания страниц.
- Если применить терминологию, используемую в контрразведке, можно сказать, что книга будет поставлять потенциальному противнику эзотерическую дезинформацию, то есть просто-напросто вводить пользующихся ею в заблуждение по поводу предстоящих или планируемых ими событий. – передал полковник своими словами сказанное гуру.
- А не пойдет ли это нам во вред? Я имею ввиду, что не может ли книга спровоцировать нежелательные для нас поступки ее будущих владельцев... – озабоченно поинтересовался Джугашвили.
- Я понимаю ваше беспокойство, но меня уверяли, что подобное, если и не исключено полностью, то весьма маловероятно. – сообщил Колесов. – И еще, мне было доверено передать Вам, что бы Вы не принимали всерьез заявления Гитлера о дружбе. Вспомните историю – у  России никогда не было и не будет долговременных и надежных союзников – слишком лакомый кусок представляют ее богатства и территория не только для стран-соседей, но и для других государств тоже.
Сталин не любил, когда его поучали, но в нем хватало здравого смысла и прагматизма, чтобы прислушиваться к высказаниям, хоть в какой-то степени созвучным его собственным мыслям. С немалой долей скептизма на лице выслушав наставление, переданное гостем от якшавшегося с потусторонними силами загадочно-мистического лица, Иосиф, сын Виссариона, изрек.
- Знать и помнить историю всем полезно, ну а с кем нам дружить, а с кем враждовать мы, я думаю, сами разберемся.
Павел Николаевич никак не отреагировал словами на самоуверенное заявление предсовнаркома, он лишь пожал плечами, как бы говоря тем самым: «Ваше дело, поступайте как знаете...»
Джугашвили вложил рукопись в футляр, закрыл крышкой и, возвращая ее полковнику, спросил, тщательно стараясь скрыть свой неподдельный интерес.
- А вы сами, товарищи, верите в то, что эта книга действительно способна на такие... чудеса?
- Мне не приходилось видеть рукопись в деле, и я не специалист в этой области и не мистик, но я верю знаниям и словам моего знакомого, силу и правдивость которых я неоднократно проверял на себе... – поспешил полковник уверить Вождя в дееспособности манускрипта.
Несмотря на то, что Сталин отвернулся от них, возвращаясь на свое место во главе стола, разведчики успели заметить, как лукавая гримаса исказила черты его лица.
- Ну что же, - начал Вождь, заняв свой председательский стул, - нет, наверное, ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться в борьбе с мировым империализмом таким... необычным оружием. Продолжайте свою миссию, товарищи, и помните, что наше государство не скупится на награды своим верным союзникам вне зависимости от их мировоззрения.
Понимая, что аудиенция подошла к концу, гости поднялись.
- Как вы собираетесь действовать дальше? Нужна ли вам какая-нибудь помощь с моей стороны? Может, нужно пригласить Наркома Внутренних Дел для оказания вам содействия? – предложил Сталин свою неиссякаемую поддержку.
- Спасибо за предложение, но я полагаю, что будет целесообразнее максимально ограничить количество лиц, посвященных в операцию. Что же касается дальнейших действий, то мне кажется, что нам имеет смысл вернуться в Брест и оттуда продолжить прерванный полет. Для этого вполне будет достаточно участия в операции уже знакомого нам генерала Кривошеина, который должен будет позаботиться об аэроплане для нас и о том, чтобы через некоторое время факт об угоне самолета стал известен немцам. – поделился Колесов с Вождем своими соображениями по поводу дальнейших действий разведчиков.
- Пусть будет по-вашему, но я думаю, что вам следует пару часов отдохнуть перед дорогой. – после короткого раздумья согласился Джугашвили. – Ну, а ранним утром вас из Москвы отправит Николай, так что новых лиц задействовано не будет. Ну что, удачи вам, или как раньше говорили:»С Богом!» – поднялся Сталин со своего стула.
- Прощайте, господин Председатель! – откланялись гости, направляясь к наполовину стеклянным дверям.
- Да, в случае непредвиденных обстоятельств связь поддерживайте со мной напрямую или через генерала Власика. Пароль оставим прежним:  «Завещание от Щирки.»
- Согласны. – ответил за всех полковник и, сказав напоследок: «Честь имею!» - последним вышел из дачного кабинета Вождя.
Позволив визитерам покинуть залу, в нее по зову хозяина для получения последних инструкций быстрым шагом вошел начальник личной охраны главы Советского государства.
На отдых гостей, включая комбрига, разместили в помещении для охраны, а через три часа, когда ночное небо только начинало сереть, разведчики вместе с генералом-танкистом, после обильного чекистского завтрака погрузившись на этот раз в ЗИС-101, отбыли с ближней сталинской дачи на Ходынское поле. Кроме них и шофера в машине находился только Николай Сидорович Власик.
На главном аэродроме страны для них на этот раз был подготовлен гражданский аэроплан - пассажирский АНТ-35. Автомобиль остановился у левого борта самолета, не выходя из машины, Николай Сидорович повернулся к пассажирам и, обращаясь к комбригу, приказал.
- С момента взлета самолета генерал вся ответственность за ту часть операции, которая будет проводиться на нашей территории, целиком ложится на вас. Вы обязаны выполнять все требования и пожелания членов спецгруппы.
- Есть. – коротко ответил танкист, после чего все, кроме шофера, вышли из машины на летное поле.
К начальнику сталинской охраны шустро подбежал невысокого росточка летчик и доложил, что самолет к вылету готов.
Власик пожелал своим подопечным мягкой посадки, приложил руку к козырьку фуражки и отошел от фюзеляжа самолета к автомобилю, откуда продолжил наблюдать за отправлением спецгруппы. Разведчики с комбригом поднялись по убираемому вовнутрь самолета трапу в его несколько низковатый, но вполне комфортабельный салон.
Поднимавшийся в аэроплан последним Павел Николаевич задержался на самой верхней ступеньке трапа,  обернулся назад и, окинув взглядом хорошо памятное ему с конца прошлого века поле, подумал: «Проклятое место, была бы моя воля никогда бы отсюда в путь не отправлялся... Да ладно, даст Бог пронесет!» - Отмахнувшись от невеселой мысли, как от докучливого слепня, полковник сделал финальный шаг и оказался на борту самого быстрого пассажирского воздушного судна СССР.
Пока пассажиры поудобнее устраивались в креслах у прямоугольной формы окон-иллюминаторов по разные стороны салона, в самолет поднялся второй пилот, встречавший их на летном поле, убрал трап и, тщательно заперев бортовую дверь, прошел в кабину, где его напарник уже приступил к пуску двигателей. После кратковременного прогрева моторов самолет начал рулежку к месту старта. В наступивших уже утренних сумерках пассажирам спецрейса была хорошо видна болтающаяся на мачте полосатая аэродромная колбаса, своим кончиком развернутая на северо-восток. Взлетать ПС-35 должен был в сторону противоположную, расположенной на юго-западе от Москвы цели их полета.
Когда самолет при почти полностью открытых дросселях взлетел и, степенно набирая высоту, скрылся из поля зрения невооруженного оптическими приборами человеческого глаза, генерал Власик сел в ЗИС-101 и отбыл с территории военного аэродрома. Его часть в сверхсекретной операции «Завещание Щирки» теоретически была завершена, но Николай Сидорович, как человек приобщенный ко многим тайнам, по опыту знал, что удачное начало не всегда является гарантом успешного завершения дела. Поэтому он решил  не расслабляться и ничего не докладывать Вождю до тех пор, пока не придет рапорт Кривошеина о благополучном переходе (перелете) спецгруппой  новых рубежей родины. Что произойдет с исполнителями задания за пределами СССР Власика тоже волновало. Но помочь им там он уже был не в состоянии и не потому, что не мог, а ввиду своей непосвященности в детали операции. С одной стороны, ему было немного досадно, что на этот раз он в какой-то степени был обделен доверием Вождя, ну а с другой, практической, генерал, был рад этому, потому что ответственность за выполнение задания была прямо пропорциональна вовлеченности в него. Его вовлеченность ограничивалась границией, следовательно, начальник охраны предсовнаркома может почувствовать себя выполнившим свой долг только в тот момент, когда она будет пересечена разведчиками. До той поры придется поволноваться – аэропланы ведь, несмотря на то что летают, намного тяжелее воздуха и в соответствии с большинством есстественнонаучных законов должны иногда падать на землю и... разбиваться...
Но за летательное средство генерал волновался зря. Аэроплан держался в воздухе образцово, безропотно подчинясь законам сравнительно молодой науки - аэродинамики. Оба 1000-сильных двигателя воздушного охлаждения самолета слаженно гудели, уверенно крутя трехлопастные винты изменяемого шага, а пассажиры, устроившись в креслах, пытались додремать недоспанное. Минут через двадцать пребывания летательного аппарата в воздухе Александр, время от времени посматривавший на свои часы, в ремешок которых был вделан маленький компас, и за окно самолета, начал подавать признаки беспокойства.
- Мне кажется, мы летим намного более северным курсом, чем нам следует. – сказал он полковнику, перебравшись к тому поближе.
Павел Николаевич сверился с точно таким же компасом и жестом пригласил комбрига приблизиться к нему. Кривошеин немедленно выполнил просьбу Колесова, за ним, не отставая, к полковнику подошел и Померенников.
- Господа, у нас возникли сомнения по-поводу курса самолета. – негромко поделился Колесов с коллегами наблюдениями капитана.
- Что вы имеете ввиду? – озабоченно спросил комбриг.
Александр опередил своим объяснением полковника.
- Наш нынешний курс почти на восемьдесят градусов отличается от необходимого, по моим расчетам выходит, что мы летим в сторону Балтийского моря.
Следствием слов Орлова стало то, что все пассажиры кроме него, словно сговорившись, перевели свои взгляды на ближайший к каждому из них иллюминатор. День обещал быть ненастным, и напрямую восходящего солнца не было видно, но его присутствие легко угадывалось за плотной грядой кучкующихся вдалеке по правому борту самолета облаков. Если бы АНТ-35 летел в направлении Бреста над Бугом, светило должно было бы находится со стороны его хвостого оперения.
- Как я сразу не обратил внимания? – вполголоса спросил сам себя Владимир Анатольевич и сам же себе ответил. – Расслабился раньше времени.
Вслед за ним хотел сделать какое-то признание и Кривошеин, но не успел – из нежданно открывшейся кабины пилотов раздалось сколь жизнерадостное, столь и ехидное.
- Что желают уважаемые пассажиры на завтрак?
У перегородки, отделяющей пассажирский салон от кабины, слегка заслоняя собой вид на остекленение фонаря и приборную доску, перед в буквальном смысле слова остолбеневшими разведчиками и ничего не понимающим Семен Моисеевичем, в форме летного состава гражданской авиации (которая, кстати, ему совсем не шла и явно была тесна) стоял Рябчиков-Манолли.
- Однако, вы обманщики, господа. – продолжил циркач, не теряя своего праздничного настроения. – Никогда в жизни меня так жестоко не надували. Недооценил я вас, за что и был справедливо наказан. Но как говорится, хорошо смеется тот, кто...
- Вы кто такой?! – не выдержал генерал развязной манеры поведения летчика. – Вы что себе позволяете?! Возвращайтесь немедленно к исполнению своих обязанностей!
- Вы лучше бы помолчали, генерал, и не злили меня. Вы вообще здесь лишний, и я в любой момент могу вас выбросить за борт, как ненужный баласт, к примеру... – отмахнулся Манолли от комбрига, как слон от Моськи.
Кривошеин от такой наглости сначала обомлел, а затем приступил к угрозам. - Я вас после приземления под арест отдам! Нет, сейчас же... – на ходу передумал он, решив от слов перейти к активным действиям. Семен Моисеевич поднялся со своего места и, выйдя в проход между креслами, начал нервным движением расстегивать кобуру...
- Алле ап! – скомандовал Манолли, крепко хватаясь за перегородку, и почти одновременно с его словами аэроплан, повинуясь резкому взятию пилотом штурвала на себя, неожиданно задрал нос, и Кривошеин в тщетной попытке ухватиться руками за воздух кубарем полетел по коридору в хвостовую часть самолета, так и не успев достать из кобуры свой именной Люгер. Тяжело приложившись спиной и затылком к двери, ведущей в туалет, комбриг так и остался лежать там без движения.
- Отличная горка получилась, Веня. – похвалил пилота Рябчиков, когда тот выровнял машину. И, обращаясь к разведчикам, предупредил. – Категорически не советую предпринимать что-либо безрассудное, иначе в следующий раз мой коллега всех нас угробит, отправив аппарат в последнее пике, – Ознакомив своих - уже во второй раз - пленников с такой печальной перспективой на будущее, Георгий Викторович подошел к падшему танкисту и обезоружил его.
- Он жив? – спросил Колесов воздушного террориста.
- Кратковременный нокаут. Скоро очухается. – откатив веко поверженного генерала, вынес свой диагноз Манолли.
- Куда мы летим? – раздался конкретный вопрос с левой стороны салона – фон Рауш приступил к активному осмысливанию ситуации.
- Вам разве не все равно, барон? Единственное, что могу сказать, это то, что приземлимся мы там, где на помощь вам рассчитывать будет не от кого. Там, куда грязно-волосатые руки ни Московских узурпаторов, ни Берлинских полудурков еще не дотянулись. Впрочем, если будете паиньками, то скоро сами узнаете... – криво ухмыляясь, ответил немцу Петр Ильич, медленно возвращаясь по проходу в кабину. Но до отсека пилотов Манолли не дошел, когда он проходил мимо кресла, занятого Хельмутом, тот, потеряв свое нордическое хладнокровие, с каким-то утробным криком полудикого вандала бросился на их пленителя. Целью немца стал не сам кинодиректор, а пистолет комбрига, который тот небрежно держал в левой руке. Фрегаттенкапитан ухватился двумя руками за левое запястье циркача и принялся выворачивать его изнутри наружу, пытаясь, видимо, применить прием джиу-джитсу котагаэси. Манолли отнесся к попытке барона отнять Люгер более чем спокойно. Его левая рука, хоть и не вывернутая Померенниковым, выпустила оружие. Когда же обрадованный удачей германец нагнулся, для того чтобы поднять пистолет, Рябчиков с короткого замаха нанес нападающему молотообразный удар ребром кулака сверху-вниз, целясь в его шею у основания черепа. Однако, к счастью для агента Абвера, столь неприятная контратака Петра Ильича прошла мимо цели. Уже в момент замаха Манолли за его спиной оказался Александр и почти одновременно с ударом последнего мощнейшим толчком плечом в спину отправил вездесущего артиста головой в  кресло, только недавно освобожденное фон Раушем. Несколько секунд спустя на неправильно размещенном в пассажирском кресле теле Рябчикова сидели трое разведчиков и заламывали тому руки за спину. Но счастье победителей длилось недолго: скрученный кинодиректор умудрился развернуть свою голову, придавленную к спинке кресла, и позвать на помощь,
- Веня, сюда!
Немедленно, к удивлению одерживающих верх над злом пассажиров спецрейса, из кабины, бросив самолет на произвол судьбы, вышел второй пилот с пистолетом-пулеметом Дегтярева в руках.
- Ну-к козлы, быстро отпустили маэстро, а то щас всех порешу... – сказал цирковой ас и, передернув затвор, снял ППД с предохранителя.
- Хорошо, хорошо. –  тотчас начал переговоры с террористом побледневший Павел Николаевич, - только вы вернитесь за штурвал, пожалуйста.
- Я сказал, моментом отпустили маэстро... на счет три открываю огонь. – крайне ультимативно заявил летчик-налетчик и, для убедительности направив ствол автоматического оружия в саженную грудь Колесова, открыл счет,
- Раз.. два... – едва буква а слетела с губ автоматчика, как разведчиков как ветром сдуло со спины Манолли.
Опереточный герой с красным от напряжения лицом, кряхтя и потирая намятые бока, поднялся из своего «пыточного» кресла, злобно посмотрел на переместившихся к концу салона пассажиров и ледяным тоном сказал, обращаясь только к своему заступнику.
- В следующий раз, Веня, стреляй без предупреждения.
- Вы бы лучше свою шестерку побыстрее за рычаги управления отправили, а то глядишь и до цели не доберетесь... – с нескрываемой издевкой в голосе посоветовал капитан вновь свободному маэстро.
Рябчиков ничего не ответил на провокационный выпад Орлова, он лишь нагнулся за оброненным им пистолетом комбрига. Зато его напарник не отказал себе в удовольствии поораторствовать.
- Не дрейфь, гнида, машина на автопилоте, ну а за шестерку ты мне еще ответишь. За нас же не беспокойся - куда нам надо, мы всегда добирались и впредь добираться будем!
- Вот в этом ты не прав, дружок, сегодня твоя удача отвернется от тебя... – предрек Вене близкую неудачу Орлов.
Не столько само предсказание сколько тон, которым оно было сделано, разъярили автоматчика настолько, что он опрометчиво отказавшись от занимаемой им командной позиции в начале салона, вплотную приблизился к своему, уже выпрямившемуся и держащему в руке подобранный Люгер, компаньону.
- Ты знаешь, Веня, они мне надоели. Я хотел с ними по-хорошему, а они - глупые, вредными идеями испорченные люди - добра не понимают, не ценят и, кажется мне,  никогда не поймут. Так что давай с ними кончать... – почувствовав за своей спиной подошедшего напарника, сказал Манолли и начал медленно поднимать ствол пистолета.
- Постой, Георгий, ты же не будешь стрелять в самолете, ведь тогда  вы тоже погибнете... –  останавливающим жестом поднял вверх правую руку Колесов, приподнимаясь из своего кресла.
- Как трогательно! Вы что, обо мне заботитесь?! – изумленно посмотрев на полковника, спросил Георгий Викторович, и его рука с пистолетом замерла на полпути.
- Я просто не вижу смысла во всех твоих стараниях, если самолет вместе со всеми нами и книгой впридачу грохнется на землю. – раскрыл полковник причину своего беспокойства.
- Ах, вот в чем дело! – разочарованно произнес Рябчиков. – Не волнуйтесь, Павел Николаевич, с нами будет все в порядке: Веня запросто посадит самолет и с несколькими дырками в фюзеляже. – закончил он фразу и повернул голову в ту сторону, куда продолжал смотреть ствол Люгера, – на Александра. 
Времени, предоставленного отвлекающими словами Колесова, вполне хватило Орлову для того, чтобы подготовить свою по скорости «соколиную» атаку. Ему достаточо было чуть сместиться в сторону от предполагаемой линии огня, почти полностью перенести вес на левую ногу и чуть подсогнуть ее в колене. В тот момент, когда взгляд воздушного пирата перемещался со статной фигуры полковника на не менее крепко сбитое тело капитана, Александр мощно, как спринтер на старте, толкнувшись левой ногой, сделал резкий выпад вперед. Почти в то же мгновение его руки, подобно двум гибким и молниеносным африканским мамбам, обвили правую, держащую пистолет, длань Рябчикова: одна легла на запястье, вторая на ствол Люгера с правой стороны. Все произошло так быстро, что когда сигнал о нажатии спускового крючка из мозга Петра Ильича дошел до указательного пальца держащей оружие руки, ствол парабеллума был направлен точно в голову беспечно стоящего за спиной маэстро пилота-автоматчика. Отменить команду «An action!»  кинодиректор не смог (а может быть и постарался бы, если бы не настойчивый палец Александра, помогший ему спустить курок) - дубль, то есть выстрел, состоялся, и не один, потому что, Веня, совершенно не ожидавший такого «предательства», получив в лоб дружественную пулю, падая навзничь и умирая, салютовал себе, покойному, очередью из ППД.
Большая часть, разлетевшихся веером пуль, прошив обшивку фюзеляжа с правого борта, временно канула в необъятности шестого океана, малая часть ушла в правое крыло, а несколько самых метких из них схоронили себя в металлическом чреве двигателя. Подбитый собственным экипажем самолет ответил на зверское с ним обращение адекватно. Автопилот, не рассчитанный на руление при таких экстремальных обстоятельствах, начал самоустраняться от управления, и аэроплан, почувствовав, что «поводья ослабли», стал резко заваливаться на правое крыло, грозя с секунды на секунду сорваться в штопор. Подобным маневром летательный аппарат слегка подрассчитался со своими неугомонными пассажирами, все они попадали кто куда. Капитан, падая на пол на мгновение позже, чем его противник, умудрился нанести потерявшему равновесие первым Рябчикову, такой же удар, который тот совсем недавно планировал для немецкого разведчика. Насколько хорошим он получился сказать было трудно, но первостепеннейшая цель Орловым была достигнута – Манолли временно был выведен из боя, и дорога в отсек пилотов была свободна. Не затрудняя себя тем, чтобы подняться в полный рост, а главное не теряя на это времени, Александр на четвереньках, шустрым обезьяньим скоком поторопился в кабину.
За рычагами управления капитан был в самую последнюю, отведенную для этого позитивной половиной судьбы секунду: окажись он за штурвалом на мгновение позднее, самолетом, несмотря на его присутствие, уже правила бы госпожа Негатив в черных одеждах. Выровнять АНТ-35 Александру не без труда, но удалось. Правый двигатель дымил, чихал и кашлял, но пропеллер крутил.
- Ты бы лучше заглушил мотор. – раздался из-за спины нового пилота совет старшего офицера, в кабину нетвердой походкой вошел Колесов.
- Вы думаете один потянет? – с опаской поглядывая на раненый двигатель, спросил капитан.
- Потянет, по-крайней мере со снижением, но точно потянет, площадь крыльев у аппарата хорошая. - успокоил полковник нервничающего пилота. – Выключай двигатель быстрее, а то, не дай Бог, загорится. И начинай присматривать место для посадки.
- Слушаюсь. – ответил капитан и отключил двигатель, который еще пару раз чихнув, с удовольствием заглох. Валящий из него дым из темно-серого постепенно превращался в бархатно-черный.
После остановки мотора прошло минут пятнадцать, и из него посыпались первые искры.
-  Впереди по курсу вижу ленту грунтовой дороги между двух полей. – доложил Орлов.
- Я тоже вижу. Но она уходит в лес, успеем остановиться до деревьев?
- Должны, иду на снижение. – оптимистично заявил пилот и выпустил шасси.
- Может сделаешь кружок, приглядимся к дороге, осмотримся... – исходя из лучших побуждений предложил Колесов.
- На одном двигателе это займет слишком много времени, а к нам уже красный петушок в гости наведался. – мотнул капитан головой в сторону правого крыла. Из двигателя начали выбиваться небольшие пока язычки огня – это искры, следуя мудрому завету Ильича, превращались в пламя. – Вы бы лучше пошли в салон, Павел Николаевич, и подготовили пассажиров к... жесткой посадке. 
- Дело говоришь. – живо согласился полковник и покинул пилотскую кабину.
В пассажирском салоне несмотря на критическую ситуацию за бортом было тихо и спокойно. Померенников усердно хлопотал над усаженным уже в кресло и приходящим в сознание комбригом, а виновники происшедшего во время спецрейса безобразия продолжали покоиться на тех же самых местах, куда одного уложила пуля, а второго кулак капитана. Колесов в двух словах обрисовал кавторангу картину происходящего с самолетом, и старшие офицеры тотчас же стали готовиться к аварийному приземлению. Сначала они пересадили удивленно оглядывающегося Кривошеина поближе к хвосту, в безопасную позицию на пол, спиной по направлению к движению и вплотную к спинке кресла. Затем, после недолгого размышления, сделали то же самое с по-прежнему находящимся в бессознательном состоянии Манолли. Покончив с функциями стюардов, они сами заняли подобные же позиции по разные стороны салона. Не прошло и минуты после этого, как из кабины донесся предупредительный возглас капитана.
- Внимание, садимся!
Прежде чем объявить посадку Орлов отключил второй двигатетель, и самолет, с хорошо уже занявшимся правым двигателем, продолжил бесшумно планировать к месту приземления. Перед самой дорогой Александр взял штурвал на себя, выровнял машину и... посадил ее на три точки. Самолет после практически идеальной посадки (качества ее ради капитан пропланировал над дорогой в два раз дольше, чем позволяла дистанция, и теперь должен был заплатить за это) покатил между двух полей по мягкой и удивительно ровной на вид, только кое-где покрытой лужами грунтовке, едва не касаясь крыльями жесткой пшеничной стерни. Но кромка леса приближалась быстрее, чем хотелось бы, и, не взирая на экстренное торможение, предпринятое пилотом, было очевидно, что столкновение с деревьями неизбежно. Но тут в развитие событий вмешалась бессчетно клятая русская дорога: за коротким, ровным как стол, участком грунтовки последовал нормальный, провинциально-родной «раздолбай». Самолет задергался так, что всем стало понятно, что несчастная машина просится обратно в небо, но в твердь небесную путь ей был заказан, поэтому, поскакав немного на земных неровностях, ПС-35 решил остановиться. После очередного дикого скачка  левое шасси аэроплана попало в славную отечественную колдобоину, стойка его подломилась, и самолет, круто развернув влево, вынесло на скошенное поле. Торможение левым крылом, вспахивающим только недавно распрощавшуюся с урожаем землю, оказалось настолько эффективным, что самолет остановился почти мгновенно и непременно бы скапотировал, если бы не находчивость старших офицеров.   Колесов с Померенников догадались во время  подлома шасси отскочить в самую дальнюю часть пассажирского салона, тем самым удержав хвост аэроплана на земле. Но перед тем, как они успели осуществить спасительный маневр, туалетная дверь под воздействием силы инерции самопроизвольно отворилась, и из места уединения в салон начали вываливаться тела двух мужчин, одетых в исподнее.
- Срочно вон из самолета... – отстегиваясь от пилотского кресла, прокричал Орлов, как только пассажирское воздушное судно загрунтовалось на колхозном поле. – Пламя на крыло перекинулось...
Прошедших уже и воду и канализационные трубы и испытываемых теперь последней инициационной стихией – огнем  пассажиров не нужно было подгонять. «Сменный экипаж» терпящего бедствие лайнера действовал эффектно, но слегка нерационально. Павел Николаевич вышибал дверь, которая была готова отвориться, уступив намного меньшему усилию, а Владимир Анатольевич, подхватив комбрига подмышки, тащил вполне способного перемещаться самостоятельно танкиста по направлению к спасительному проему в фюзеляже. У самой двери Кривошеина, как эстафетную палочку весом в три четверти центнера, принял Колесов и вместе с генералом выбрался из разбитого самолета. Померенников же продолжил рыскать по салону в поисках багажа разведчиков. Ему навстречу из пилотской кабины вышел Александр, для которого появление в салоне раздетых мужчин оказалось совершеннейшей неожиданностью. Действуя более инстинктивно, чем обдуманно, он подбежал к месту где они лежали и, схватив ближнего к нему бездвижного человека за руки, потянул его к выходу. Уже по пути к двери Орлов понял, что спасаемый им мертв, но тащить не прекратил. Вывалив одно начавшее уже дубеть тело за дверь, он вернулся за другим в хвост самолета. Чуть ли не следом за трупом из горящего летательного аппарата выскочил довольный агент абвера с рюкзами на плечах.
Огонь тем временем принялся активно пожирать корпус самолета. Было удивительно, что до сих пор не взорвались баки.
Вот и второй мертвец вынесен из самолета и оттащен на безопасное расстояние, где вместе с живыми пассажирами уже находился его товарищ по послежизненному состоянию.
- Я так понимаю, что это летчики нашего настоящего экипажа. – встретил второй труп немудреной догадкой полковник.
- Значит Манолли... – хотел развить колесовское предположение фон Рауш, но его резким выкриком оборвал капитан.
- А где этот мерзавец, я не заметил его в самолете?
- Как не заметил, мы же его за кресло посадили, в предпоследнем ряду. Я его во время посадки видел, у него еще голова очень потешно болталась... – изумленно поведал Орлову полковник.
- Я тоже его не приметил, когда вещи искал... – подтвердил немец сказанное капитаном.
- Я сейчас... – кринул Александр уже на бегу, во всю прыть несясь к горящему самолету.
- Стой! Куда? Сейчас взорвется! – заорал ему в спину Колесов, но видя что горлом делу не поможешь, побежал за младшим коллегой. За полковником к  АНТ-35 припустил и барон.
Орлов буквально влетел в салон, пробежал сначала в хвост, затем в кабину и, не найдя в самолете ни одной живой твари (труп Вени к подобной категории существ, естественным образом, уже не принадлежал, поэтому и из-за того, что еще в своем живом и даже полумертвом виде пом. маэстро успел натворить немало нехороших дел, был капитаном проигнорирован), выскочил на поле. На обратном, отчаянном рывке от самолета он умышленно налетел на спешащих к нему на помощь коллегам и сбил их с ног. Все трое, как раз вовремя, рухнули на землю, и в тот же миг огонь, добравшийся до запасов горючего, разорвал топливные баки.
Горячая взрывная волна, подобно усердному сеятелю, разметавшая по невспаханному еще полю останки спецрейсового самолета, самумом пронеслась над распластанными телами горе-пассажиров-погорельцев и без следа растворилась в бескрайности русского поля.
- Я его не нашел... – это были первые слова, еще в лежачем положении произнесенные капитаном после падения.
- Опять Giorgino какой-нибудь трюк выкинул, иллюзионист проклятый. – заметил, тоже лежа, скорый на догадки Павел Николаевич.
- Смотрите, смотрите, вон он бежит... –  закричал, как оглашенный, поднявшийся на ноги первым Владимир Анатольвич.
Русские разведчики моментально вскочили и посмотрели  в указываемую немцем сторону. Сквозь остов разрушенного взрывом фюзеляжа они увидели до отвращения знакомую, округлую фигуру Рябчикова, вкатывающуюся в ближайшую лесополосу.
- У, гад живучий! – несолидно выразился Александр и вопросительно прибавил. – Догонять будем?
Старшие офицеры переглянулись и по их кислым лицам Орлов понял, что травля маэстро не состоится, было очевидно, что псы-ищейки войны уже умаялись от почти беспрерывной беготни.
- Да пошел он... Видеть его больше не могу и не хочу... – коротко, но точно выразил полковник общее отношение разведчиков к беспокойному и непредсказуемому сопернику, а капитан с чувством добавил, - Способным, однако, и шустрым не в меру внучок-то  вашего наставника оказался!
Решив таким образом судьбу Манолли, они вернулись к дисциплинированно ожидавшему их в окружение мертвых тел пилотов Кривошеину.
- И что это все значит? Кто эти люди. и что они от вас хотели? – раздраженно спросил генерал подошедших разведчиков.
- Все мы вам, дорогой Семен Моисеевич, объяснить не можем, но кое-что я вам все-таки расскажу, правда немного попозже, а сейчас приготовьтесь, пожалуйста, к общению с местным населением. – сказал Колесов, указая рукой на быстро приближающуюся к ним по грунтовке заезженную полуторку, в кузове которой, держась обеими руками за передний борт и асинхронно подскакивая на ухабах, стояло с десяток разновозрастных мужиков, народ ехал на пожар.
Дальнейшие события развивались под диктовку генерала. Наделенный Власиком неограниченными полномочиями комбриг-танкист заставил приехавших колхозников спешится и, конфисковав их транспортное средство, приказал водителю доставить спецгруппу, включая самого себя, в ближайший населенный пункт. Из колхоза, название которого разведчики даже не запомнили, на таком же Газ-АА, но явно с меньшим пробегом, председатель местного коллективного хозяйства отправил потерпевших самолетокрушение пассажиров в город Торжок, административный центр Торжокского района Тверской обасти. Оттуда сталинские эмиссары продолжили передвижение к своей цели с намного большей скоростью, хотя и не с такими же удобствами, к которым они уже успели привыкнуть в столице. Один единственный звонок Кривошеина в Москву переключил все семафоры на их пути на зеленый свет.
Ранним утром 24 сентября, немного более чем после 40 часового отсутствия, на летное поле аэродрома Бреста над Бугом, из неуютно-прохладного нутра дальнего бомбардировщика ДБ-3 с удовольствием и облегчением выбралась группа разведчиков и их ангел-хранитель генерал Кривошеин. Внутренний круг путешествия лазутчиков по Советской стране замкнулся, теперь дело оставалось за малым – спецгруппе нужно было совершить последний бросок и пересечь новую границу СССР. Предстояло им это сделать на том же самом кукурузнике, который двое суток назад был угнан жандармским ротмистром Ануфтием Леонидовичем Удальцовым с Бобруйского военного аэродрома. Самолет по счастливой случайности  либо по какой-то другой, более объективной причине остался в Бресте.
Пока У-2-С-2 готовили к полету, тройка шпионов вместе с генералом успела наспех перекусить в столовой для летного состава. Вернувшись на летное поле, разведчики сердечно поблагодарили комбрига за оказанную  помощь и, тепло попрощавшись с ним, на хорошо знакомом им уже аэроплане стартовали в западном направлении, в сторону Варшавы. Кабину пилота на этот раз занял капитан.
Полет их оказался недолгим и, несмотря на продолжающиеся военные действия между польскими и германскими войсками, бессобытийным. Не прошло и часа, как санитарный У-2 пошел на снижение. Александр, заметивший по левую сторону от их курса кипящий активностью аэродром, решился на посадку.
Самолет с разведчиками благополучно приземлился в провинциальном польском городишке Бяла-Подляска, на небольшом аэродроме которого во всю хозяйничали немцы. Орлов, ловко лавируя между стоящих стройными рядами  пикирующих бомбардировщих Ю-87 и истребителей прикрытия МЕ-109, подрулил самолет к единственному двухэтажному строению, расположенному у кромки летного поля.
Когда У-2 с заглушенным мотором замер шагах в пятидесяти от здания, к самолету стали потихоньку стягиваться не занятые делами немецкие военнослужащие.
- Погляди, Курт, к нам русфанер пожаловал, никак заблудился. – с иронической усмешкой сказал здоровенный детина, одетый в черный комбинезон и пилотку с крылышками.
- Ты ошибаешься, Фриц, русские еще не настолько продвинулись технически, чтобы изготавливать самолеты из фанеры – это всего лишь рускартон, плюс русгабардин, и не заблудился он, а прилетел, наверное, на переговоры, посмотри, кто из машины вылезает... – с такой же пренебрежительной ухмылкой на лице поправил товарища другой механик, тщательно вытирая о кусок ветоши запачканные машинным маслом руки.
Опередив неторопящегося на выход капитана, из аэроплана, из кабины медработника, выбрался фон Рауш, по-прежнему облаченный в форму подполковника Красной Армии.
- Мы должны срочно встретиться с вашим начальством. – на ломаном немецком обратился Хельмут к неторопливо подходящему в это время к самолету унтер-офицеру Люфтваффе.
- У вас какие-то проблемы, самолет сломался? – живо поинтересовался унтер-офицер.
- Нет, с самолетом все в порядке, но нам необходимо поговорить... – не успел закончить барон, как от хвоста самолета до него донеслось раздраженно-пренебрежительное.
- С каких это пор здесь распоряжаются русские? - к фрегатенкапитану нетвердым шагом приблизился немолодой уже и очень худой человек в черной форме оберштурмбанфюрера СС. Почти одновременно с его словами из пилотской кабины по крылу на  землю спустился Орлов в чекистском обмундировании, а из отсека для раненого бойца появился «полковник» РККА Колесов.
- Русские распоряжаются здесь с той поры, с какой эта территория входила в состав Великой Империи. – на чистейшем немецком осадил недружелюбного оккупанта Александр.
 Эсэсовец, сбитый с толку полным несоответствием внешнего вида говорящего его произношению и фразе, им произнесенной, лишился на миг дара речи. Но вскоре спесь невыразительного на вид и похоже нетрезвого представителя элитного подразделения немецкой армии победила его кратковременную нерешительность, и оберштурмбанфюрер скомандовал находящимся рядом военнослужащим.
- Арестовать их!
Подобное приказание вызвало у прилетевших на кукурузнике совершенно не соответствуйщий ситуации смех, а у большинства собравшихся вокруг самолета зрителей недоуменные взгляды и перешептывания. Только унтер-офицер, первый вступивший в диалог с русскими, не стал ни с кем разговоривать и, быстро отойдя от самолета, поторопился к административному корпусу.
- Неужели мы такие страшные, что нас непременно нужно арестовать? Не бойтесь, оберлейтенант, мы не кусаемся... –  широко осклабясь, насмешливо-издевательским  тоном и тоже по-немецки сказал Павел Николаевич, умышленно употребив общеармейский эквивалент звания эсэсовца.
 На черноформенного нациста в данный момент было грустно смотреть: оберштурмбанфюрер весь напрягся и затрясся как перед приступом падучей. Потом из его рта посыпались проклятия, а руки потянулись к кобуре, и вскоре, в который уже раз за последние дни, на разведчиков смотрело орудие убийства индивидуального пользования.
Далее произошло неожиданное. Не оставив на лице ни малейшого намека на веселость, Колесов медленно и очень старательно произнес, прозвучавшую на летном поле как какое-то доисторическое заклинание тибетскую фразу (которая, по вполне понятной причине в тексте приведена не будет). Реакция старшего лейтенанта СС на непонятные слова была следующей: лицо фашиста, включая белки глаз, пожелтело, затем постепенно стало зеленеть - похоже было, что у него произошло обширное разлитие желчи.
- Что он сказал? – хриплым голосом спросил штурмбанфюрер у стоящего рядом с ним Померенникова.
- Я не знаю, что он вам сказал, но от себя могу добавить, что о вашем хамском поведении я лично доложу рейхсминистру Генриху Гиммлеру. – почти на ухо сказал старшему лейтенанту барон, на этот раз без акцента.   
После получения подобного ответа эсэсовец шумно, с видимым усилием задышал и, бросив пистолет на землю, схватился двумя руками за горло. Наблюдавшим эту сцену людям могло со стороны показаться, что оберлейтенант борется с какой-то неведомой, душащей его силой. Все движения несчастного были направлены на то, чтобы освободиться от невидимой удавки, наброшенной кем-то на его шею. Но судя по тому, что лицо его начало пунцоветь, а на лбу вспухли вены, избавиться от незримого душителя ему не удалось. Через секунды после краткого диалога с фрегаттенкапитаном, нервный нацист рухнул на побуревшую уже траву летного поля. К нему подбежали находящиеся поблизости мотористы, но помощь оказывать было уже поздно – офицер СС скончался. 
Происшедшее с оберштурмбанфюрером повергло присутствующих при этом событии военнослужащих в некоторый шок, последствия которого могли оказаться для разведчиков вполне печальными, если бы не возвращение унтер-офицера Люфтваффе, первым пообщавшимся с нежданными визитерами. С собой он привел статного авиационного полковника. К нему, не мешкая, и обратился фон Рауш.
- Герр оберст, у меня есть для вас строго конфиденциальное сообщение.
Немецкий ас, судя по крестам его украшавшим, поклонился барону и, указав рукой на аэродромное здание, пригласил незванных гостей пройти к нему в кабинет.
Не минуло и пятнадцати минут с момента появления у фанерно-брезентового самолета РККА полковника ВВС третьего рейха, как для русско-немецкой спецгруппы был подготовлен под завязку заправленный бомбардировщик Ю-88, целью срочного вылета которого являлась столица Германии. Разведчики отказались от предложенного им обеда и поторопились на посадку в самолет. Колесов же, чувствуя себя в некоторой степени виноватым (он так и не понял, какой черт его дернул попробовать в деле переданную ему гуру в предпоследний визит к нему магическую формулу тибетцев, прозванную у них – «отравление словом»), подошел к старшему офицеру Люфтваффе и неловко извинился за инцидент.
- Я никак не рассчитывал, что ваш подчиненный таким образом... среагирует на мои..., на мою... шутку.
- Ну, во-первых, это был не мой подчиненный. – моментально открестился летчик от какой-либо служебной связи с покойным офицером СС. – Ну, а во вторых, всем известно, что бедный Дитрих страдал грудной жабой, которая в конце концов его и придушила. Ему только совсем недавно наш врач категорически запретил волноваться, пить шнапс и водку, а также накачиваться по утрам безмерным количеством дармового кофе. Он же, слабый человек, так и не смог взять себя в руки... От этого и результат такой печальный... Впрочем, он никогда не был любимцем в нашей части, но терпеть его приходилось... Вы сами должны понимать почему...
- Что ж, вы меня успокоили, полковник, на этом позвольте попрощаться. Честь имею! –  облегченно проговорил Павел Николаевич и направился к выходу.
- Я вас провожу, - сказал немец и вышел вслед за русским из административного здания аэродрома.   
 Вечером того же дня  самолет с разведчиками приземлился на военном аэродроме Берлина, где их уже поджидала машина, присланная адмиралом Вильгельмом Канарисом.  Шеф Абвера, дабы избежать лишних свидетелей, встретился с агентами у себя в особняке на Доллештрассе. Встреча, к всеобщему удовлетворению, прошла успешно, и уже на следующий день адмирал лично вручил Гитлеру тибетский манускрипт. Через три дня (потребовавшихся берлинским тибетцам на проверку рукописи) после этого все разведчики были приглашены в рейхсканцелярию, где Адольф собственноручно наградил их Рыцарскими крестами с дубовыми листьями. Таким образом, операция, под случайно сложившимся кодовым названием «Завещание от Щирки», была успешно завершена – Фюрер получил долгожданную книгу.

На этом мучительный процесс изложения своими (вру! все у кого-то понадергал, не помню только у кого что) словами услышанного от оставшегося для меня не менее  таинственным чем прежде незнакомца я с превеликим удовольствием заканчиваю и перехожу к дальнейшему описанию событий (вполне ординарных, к сожалению), происшедших далее непосредственно при моем участии.

                Post dеlirium (для сомневающихся).
             
    Неужели это правда? Никак не могу поверить в то, что он мог быть настолько суеверным и невежественным, что предпочитал консультироваться с рукописью, а не... с генералами или какими-нибудь другими специалистами... –  недоверчиво спросил я рассказчика, когда присутствие в его коллекции высшей награды Третьего Рейха было мне объяснено.
Александр Орлов (официально он еще не представился, но я уже догадался!!! как его зовут, или когда-то звали) пожал плечами и сказал следующее.
- Прежде чем ответить на вопрос я бы посоветал тебе не записывать Гитлера в полнейшие невежды. Он был очень начитанным и широко эрудированным диктатором, правда, знания почерпнуты были им в абсолютно бессистемном порядке, что и сыграло немалую роль в его судьбе. Что же касается причин, побудивших Шикльгрубера в большей степени доверять колдунам и шаманам, то их, наверное, как минимум две: первая и, пожалуй, самая главная, заключается в том, что Адольф с детства питал ненависть к бюргерско-практическому устройству мира, поэтому львиную долю своих поступков совершал не после тщательно-логического обдумывания и взвешивания всех pro e contra, а по наитию, по невнятному науськиванию своего демона-наставителя. Вторая же причина напрямую вытекает из первой – окружение Гитлера, в большинстве своем, не только не пыталось разуверить своего вождя в его непогрешимости, но и всячески способствовало тому, чтобы Фюрер перестал видить в них самостоятельно мыслящих, искренних людей.
- Выходит, что последнее слово всегда оставалось за ним... – попробовал я сделать серьезный «исторический» вывод.
- Как правило, да. – дружелюбно подтвердил мое аналитическое замечание двухнедельной давности знакомый, чем подвинул меня на очередное.
- Значит получается, что когда Гитлер сам в чем-то сомневался, он вместо того чтобы советоваться с умными людьми предпочитал... якшаться с полудикими тибетцами.
Собеседник мой позволил себе улыбнуться той форме, в которой мой вывод был изложен, а затем...  практически с ним согласился.
- Тут трудно сказать точно, кто пребывает в более диком состоянии, тибетцы ли, ежели смотреть на них с нашей колокольни, или мы, коли глянуть на нас с высот Гималайских гор. Ну, а вообщем, ты прав. Шикльгрубер действительно ставил эзотерическое решение проблемы выше партийно-келейного.
Почва для главного вопроса была, на мой взгляд, достаточно «удобрена», и я задал его.
- И как же книга, выполнила ли она возложенную на нее миссию, или все ваши... злоключения были впустую?
- Я не желаю и не имею права заявлять, что благодаря этой рукописи Шикльгрубер проиграл вторую мировую войну, но хочу тем не менее зачесть тебе кое-что из ксерокопии записей личного секретаря рейсхканцлера Эрнста Хапфштенгля. Я специально выберу те немаловажные события, накануне которых Гитлер вызывал к себе тибетских чепонгов для гадания по книге, а на следующий день им принимались стратегически важные для армии и страны решения, – здесь кавалер Рыцарского креста встал и, подойдя к к своему необычного вида письменному столу, взял с него папку с документами. Недолго порывшись в ней, он достал какой-то официального вида листок и прочел мне с него сначала на немецком, а затем перевел прочтенное на русский.
Я, для того чтобы сократить сухую протокольную речь документа, лишь вкратце перечислю те самые «проблемные» события, по поводу которых «эзотерик» Гитлер якобы советовался с манускриптом:
Дюнкерк, отказ от высадки войск в Англиии - надежда склонить англичан к союзничеству,  нападение на СССР - война на два фронта,  преувеличение значения помощи Италии, рассеивание ударной мощи Вермахта на три направления при планировании и проведении Блицкрига, упорство под Сталинградом, отказ от выравнивания Курского выступа, прекращение финансирования разработок зенитно-ракетного комплекса, переброс основных оборонительных сил из Нормандии в район Па-де-Кале.
С каждым новым, упомянутым хозяином шале эпизодом из военной истории скептическая улыбка на моем лице становилось все шире и шире. «Вообщем, это не мы, а книга победила Гитлера» - саркастически подумал я, справедливо причислив себя к народу победителю. Вслух я сказал почти тоже самое и с не меньшим сарказмом.
- А я по наивности своей предполагал, что это Советский Союз разгромил фашистскую Германию.
- Я не спорю, – молнией последовало согласие. – Но какую-то все-таки роль рукопись, наверное, сыграла, иначе, я думаю, не было бы рядом с крестом других наград.
Вновь посмотрев на стеллаж, я увидел орден Ленина со звездой Героя СССР и вспомнил, что именно эти знаки отличия заставили меня задать вопрос, ответ на который занял у моего нового знакомого более двух часов. Я хотел еще раз поинтересоваться, откуда они в этом доме, но кавалер ордена и медали опередил меня.
- Да, и они тоже. Звездой меня наградили в 1943 году в Тегеране, во время конференции союзников, и вручавший ее человек не сомневался, что манускрипт сделал свое дело. Если не веришь, можешь посмотреть на грамоту выдаваемую вместе с медалью и орденом.
Открыв лежащую рядом с высшими знаками отличия СССР красную книжечку я прочел, что звание героя Советского Союза действительно было присвоено Александру Орлову «.... за блестящее выполнение операции в глубоком тылу врага...»
Не в первый уже раз со времени нашей встречи во мне вступили в противоречие абсолютно противоположные чувства, испытываемые мной  по отношению к этому человеку. Одной части моего разбросанного сознания (детско-романтической, наверное) он представлялся, как герой не нашего времени, для другой же ее части (сформированной правильным воспитанием) хозяин шале являлся хитрым и коварным врагом.
Я не знал, как мне стоит реагировать на поведанное Героем, верить или нет, восхищаться или дать понять, что на такой мякине нас не проведешь, а когда я не знаю, что делать, чаще всего поступаю глупо.
- А зачем вы мне все это рассказали? – поинтересовался я подозрительно.
- Ну ты же сам спросил, откуда у меня крест и звезда.
- Да, спросил, но можно было придумать что-нибудь попроще и покороче... вроде того, что... награды коллекционируете... Вы же сами сказали вначале, что это до сих пор секретная информация. Зачем вы меня в нее посвятили, если все это правда, конечно.
- Ты прав. Я вполне мог солгать, сказав, что являюсь собирателем фалеристики и избавить себя от необходимости битых два часа молоть языком. Я бы так и поступил, если бы у меня не было на то причины. Впрочем, не будь ее, мы с тобой во второй раз и не встретились бы... А теперь коротко о главном... Через полгода у меня в руках, при определенном старании и удаче, должны оказаться документы в которых указывается местонахождение ценностей, вывезенных из третьего рейха в самом конце войны...
- Золото, брильянты... – воодушевленно вставил я уточняющую фразу из любимого советского кинохита.
- Вполне возможно, что там есть и золото и бриллианты, - несколько удивленно отреагировал на мое вмешательство явно незнакомый с бессмертным творением Леонида Гайдая докладчик и продолжил, - но меня волнуют книги. В тайнике находятся те самые три книги, которые в 1917 году были вынесены из кремлевского подземелья Колесовым и его друзьями. Я думаю, что настало время вернуть их на место.
- А что, две другие книги тоже оказались у немцев?
- Да, к сожалению.
- Уж не с вашей ли помощью?
- Нет. С этой задачей люди Гиммлера справились самостоятельно.
- Ну, а какое это все имеет отношение ко мне? – безразличным тоном полюбопытствовал я, уставший от выслушивания сказок.
- Прямое, – коротко и непонятно ответил Шахеризад. – Дело в том, что мои товарищи уже вышли из возраста активных действий, а мне в одиночку не осилить это дело. Мне нужен помощник.
«Ну вот, приехали. В конце концов пришли к тому, о чем я давно догадывался, и о чем неоднократно предупреждали наши старшие, патрийные товарищи – к вербовке.» - подумалось мне с горькой внутренней усмешкой. « А я, дурак, еще в чем-то сомневался, хотел верить в его мыльным пузырем раздутый героизм и насквозь фальшивое благородство...»
- Я понимаю, что мое предложение для тебя неожиданно, поэтому не тороплю с ответом. Как я понимаю, твое судно снова будет в Марселе через две недели, надеюсь к тому времени ты сделаешь правильный выбор. – ни глазом не моргнув, ни бровью не поведя, безаппеляционно заявил «вербовщик», прервав мои горестные мысли.
И тут я, неожиданно для самого себя решив сыграть со шпионом в его же игру, спросил.
- Вы это серьезно?
- Ты о чем?
- Ну... о кладе... о помощнике...
- Абсолютно, – жестче обычного ответил «покупатель живых душ».
- Если да, то я не представляю, чем могу вам помочь... – продолжил я свою хитрую кампанию по выведыванию вражеских секретов, не постеснявшись даже дать себе «явно» заниженную самооценку. – Мне кажется, что в вашем деле - я никудышный помощник.
- Верно говоришь, помощник из тебя действительно не ахти какой. Однако, в случае согласия, у тебя будет еще шесть месяцев на подготовку, а за это время даже в армии из более м... (здесь он замялся на секундочку в поисках  подходящего эпитета) сырого материала довольно сносных исполнителей вылепливают. –  даже не поперхнушись, резанул он правду-матку. 
Неплохо, конечно, в беседе с понимающим и воспитанным человеком приумалить иногда собственные достоинства, чтобы в ответ услышать приятную поправку, но когда в собеседниках оказывается этакий неотесанный и бесчувственный чурбан, этого лучше не делать, а то легко можно нарваться на... неприятность и испортить себе на целый день настроение. Так и произошло. После его слов мне стало кисло, и я уже был готов срочно засобираться  восвояси, но чувство долга  (перед кем или перед чем я еще тогда не осознал) заставило меня задать еще один вопрос.
- Хорошо. А если я соглашусь вам помогать, что тогда? 
- Тогда все просто. – начал он отвечать так резво, будто никогда не сомневался в том, что подобный вопрос будет задан. – Я устраиваю тебе исчезновение и ты... начинаешь новую, по-настоящему мужскую жизнь.
«Опа на!» - проговорил я себе под нос и застыл в поисках более вразумительных вокабул. Спустя сколько-то секунд или минут слова - и слова гневные - сыскались .
- Вы полагаете, что каждый советский моряк готов, предав свою Родину, остаться за границей?
- За всех я поручиться не могу, но думаю, что большинство с удовольствием попробовало бы, не будь сдерживаемо хитроумно и ловко практикуемой в Совдепии системы заложничества. – без зазрения совести оклеветал и моих коллег, и наше государство в целом боец невидимого фронта.
Наверное я должен был начать очень эмоционально возражать и доказывать ложность (какая к черту ложность, если меня самого и очень многих моих знакомых неоднократно подмывало остаться за бугром) подобной  инсинуации, но что-то внутри меня не сработало и я, не встав горой на защиту obliquo morale di marinaio Sovieticо, от отстаивания общественных интересов скатился к шкурно-собственническим заботам.
- Ладно, ну а что будет с моим отцом, как вы выразились, заложником в случае моего согласия?
- Я надеюсь, что ничего плохого. Тебе только нужно будет его предупредить, что ты решился на такой ответственный шаг и чтобы он не верил в официальную версию твоего исчезновения.
- А версия будет правдоподобная? – захотелось мне так, из чистого любопытства, узнать подробности.
- Очень, сплошной соцреализм, – только отчасти удовлетворил вербовщик мое желание.
- А почему вы решили, что мой отец не будет возражать и препятствовать моему... выбору? – снова проснулась во мне комсомольская подозрительность.
- Твой рассказ о нем позволил мне придти к такому заключению. Ведь ты же сам говорил, чего он еще с военных времен натерпелся от власть придержащих несмотря на свое беззаветное служение Отчизне, – нанес он мне своим замечанием нехороший удар под ложечку.
- Ничего подобного я не говорил! – поторопился я с опровержением и захотел откусить свой болтливый язык. «Вот зачем оказывается по дороге сюда он с такой ловкостью и пристрастием выпытывал у меня о нашем житие-бытие. Ну ладно, больше от меня ничего не выведаешь, агент фашистский,» - дал я себе зарок держать язык за зубами и перешел к другой, волнующей меня теме.
- А вы после прилета в Берлин продолжили на немцев работать?
- Естественным образом. Кстати, рыцарский крест не единственная моя немецкая награда, – с чувством (не гордости ли?) признался хозяин шале.
- Ага, понятно. Значит все-таки против СССР воевали.
- Что ты заладил СССР да Советский Союз – все это временные названия, а Россия как была так навеки и останется Россией. За нее я всегда сражался, как и многие други мои. Это немцы думали, что мы им служим, а на самом деле... Впрочем, для тебя это наверное неважно...
- Почему, как раз наоборот, очень важно... – уже без стеснения перебил я разведчика своим правдивым признанием, – Расскажите, пожалуйста, что было на самом деле...
- Сегодня не успею, нам уже пора в Марсель возвращаться, – напомнил о быстротекучести времени Луиджи, поднимаясь и указывая рукой на каминные часы. До моего заступления на вахту оставалось полтора часа.
Сразу после этих слов мы спустились в гараж, и уже через несколько минут его непрезентабельная на вид, но с форсированным движком, Lancia, плавно проходя повороты грунтовой дороги, уносила нас от лесного дома в направлении портового мегаполиса.
Обратный путь, как и следовало ожидать, оказался короче, но не по длине и по времени, а по ощущениям. Пронеслись мы его к тому же, не проронив ни слова. Каждый думал о чем-то своем. О чем думал водитель, я не берусь предполагать, потому что не могу даже сказать, какими мыслями был забит мой собственный мозг. В нем была настоящая каша. «Все смешалось в» голове советского моряка в увольнении. Состояние это не покинуло меня, когда я, попрощавшись с искусителем и пообещав ему через две недели быть снова в доме княгини, вышел из машины и, пересев на трамвай, покатил на нем к ближайшей станции метро. Трамвай бежал медленно, солнце закрыли принесенные с посредиземельного моря тучи, закрапал дождь. На остановках в трамвай вбегали возбужденные и разогретые рывком под его спасительную крышу люди, а мне было зябко и отчего-то страшно одиноко. Хотелось побыстрее вернуться в свою крохотную, но тем не менее уютную каюту, принять горячий душ, затем сходить в каюткомпанию или на камбуз какого-нибудь ресторана для пассажиров и чего-нибудь выпить и пожевать. Впереди меня ожидала сытая, достаточно безопасное и очень размеренное существование. «Выше нос, моряк, жизнь прекрасна и удивительна. Выброси из головы чужие сказки, а если не можешь, то просто думай, что ты посмотрел новый интересный фильм или прочел занимательную книгу и возвращайся к нормальной человеческой жизни,» - посоветовало мне мое правильное я. Но неправильное, заартачилось и закричало – Не хочу, не желаю, надоело... – и после этого внутреннего крика, успокоившись, повторило за Чернышевским – Что делать? Как мне быть, люди добрые? Помогите, посоветуйте!!!
Трамвай остановился на нужной остановке, и я один, с огромным бременем на душе и полнейшим бедламом в голове вошел на станцию марсельской подземки Gare Saint Charles.