Звезда негасимая

Анна Звездопадова в школе, конечно, получила, как и почти все ученики, кличку от фамилии – Звезда, только Валька Сурова с задней парты, двоечница и второгодница, ненавидевшая всех аккуратных, старательных девочек, упрямо звала её Падва. А так как эта завистница не выговаривал звук «л», произносила его как «в», эта кличка звучала грубо и оскорбительно. Так «волосы» произносились Валентиной, как «вовосы», «гулять», как «гувять», мальчики были «мавчиками» и так далее. А потому и наоборот получался другой смысл, и она это злобно понимала: Падва в её произношении воспринималась по-иному. Аня обижалась. Но никогда не заостряла внимание на этом ехидном обращении, просто не реагировала на мерзкую кличку, как её учила мама. А вот слово «звезда» вполне подходило этой миловидной и одарённой девочке: она была отличницей в классе, во Дворце детского творчества занималась бальными танцами, и вместе со своим партнёром Мишей Груздевым недавно заняла первое место в городских соревнованиях. Ещё Аня училась в музыкальной школе по классу флейты, тоже на «отлично».
Аня радовала родителей, учителей, товарищей по классу своим отзывчивым, добрым нравом, деловитостью и скромностью. Несмотря на успехи, не задирала носа, не гордилась собой. Но, выходя на сцену, она действительно загоралась, сверкала, как звёздочка и блёстками на костюме, и яркой улыбкой, и ясными синими глазами…
Ей исполнилось тринадцать лет, когда всё в её жизни переменилось: обрушилось, рассыпалось в прах. Её родители погибли ранней весной, переправляясь по разлившемуся озеру на дачный участок. Лодка перевернулась, в ней было пять человек, не спасся никто. Аня была единственным ребёнком, родственников у неё в городе не было. Папа был вообще из детдома, а у мамы в деревне на самом краю области жила только старушка-мать, да где-то в Казахстане обитал старший брат, давно не подававший о себе вестей.
Классный руководитель, Ирина Константиновна, собрала родительский комитет, начала нелёгкий разговор:
— Что делать с девочкой? Оформить в детский дом? Бабушка приехала на похороны… Вы бы видели эту бабушку: еле ходит, спина согнута. Возраст не так уж велик, ей пятьдесят восемь, но здоровье плохое. Однако, хотя это-то как раз можно понять, она хочет девочку взять к себе. В деревне нет школы, Ане придётся ходить в соседнее село за два километра, танцы, музыка – всё пропало… Но бабушка имеет право. Говорит, квартиру сдаст, копейка будет на книжку внучке капать, пока вырастет. Не знаю, как тут вмешиваться, что предпринимать…
— А что сама Аня? Как она? – с тревогой спросила мать Паши, с которым Аня сидела за одной партой.
— Молчит Аня. Совсем безучастная. Горе ещё не пережила, вся в прострации…
— С другой стороны: если не приживётся девочка у бабушки, в детдом всегда успеет. Надо только, чтобы связь с ней была: номера наших телефонов, её мобильника у нас, переписка… Будем наблюдать за ситуацией, так?
— Правильно, дельный совет. Спасибо. Пусть попробует жить с бабушкой.
Аня прощалась с классом. Ей дарили на память небольшие подарки, написали адреса и телефоны в блокнот, обещали помнить. Даже Валька подошла, посопела носом и сказала:
— Ань, извини меня, вадно?
— Ладно, чуть слышно ответила та.
Пашин отец отвёз Аню с бабушкой на вокзал, посадил в электричку, втащил сумки. Квартиранты нашлись тотчас: знакомые Ирины Константиновны, как она поручилась, порядочные люди, молодая семья с малышом. После похорон прошла неделя, и Аня ехала в почти незнакомое место, где только пару недель гостила с мамой в пятилетнем возрасте. Мама навещала бабушку, но всё одна, дорога была тяжёлой: от станции пешком четыре километра по лесу, а в конце – речная переправа без моста, лодку ждать приходилось часами. Куда там с ребёнком! А отец всё занят на работе, всё у них на стройке авралы, да сверхурочные…
Хотя Пашины родители и подарили сумку на колёсиках, тащить её по лесу было очень трудно. Дорога была песчаной, колёсики вязли, так что сумку тянули изо всех сил. «Как бурлаки», – вздохнула бабушка, и Аня вспомнила картину Репина «Бурлаки на Волге», висевшую в школьной библиотеке. Она тайком уронила слёзы, сразу заскучав по школе, по той жизни, ушедшей куда-то от неё навсегда.
Бабушкина хата показалась Ане убогой снаружи, подслеповатой и несколько скособоченной, словно припадающей на больную ногу, и неуютной, наполненной застоялым холодом и чужим неприятным запахом, внутри. Ей не понравилось сразу всё: и деревня, вытянувшаяся вдоль грязной, разбитой дороги, с щелястыми заборами у старых хат, и собаки, выскакивающие из разных дворов, лающие зло и громко, и кучи дров, наваленных у ворот – разброс, беспорядок, запущенность… В хате ей показалось неуютно: печь заполонила собой половину комнаты, стулья были грубые, старые, табуретки выкрашены синей масляной краской, вдоль стены под окном широкая лавка. Аня присела на лавку, было холодно и твёрдо, некуда было себя деть, она не могла пристроиться в чужом для неё жилище. Бабушка тоже была чужим человеком не только потому, что Аня её почти не помнила, но и потому, что всё она делала и понимала по-другому. Она и говорила-то как бы на другом языке, и звала внучку по-своему – Нюта. Аня так заскучала, так заныло у неё в душе, что еле-еле сдерживала слёзы, сидела, понурившись, и не хотела двигаться. Всё-таки взглянула на бабушку и вдруг поймала её сочувствующий, полный боли взгляд.
— Нюточка, пойдём-ка, я тебе твою спаленку покажу. Это твоей мамы комнатка, теперь твоя будет. Там всё своё разложишь, на коечке полежишь с дороги, пока я печь растоплю. Ишь, какой холод. И что говорить? Осень, скоро морозы пойдут.
Захватив сумку с Аниными вещами, они пошли за печку. Там оказалась узкая дверца. Аня открыла тугую, скрипнувшую дверь и вошла в крохотную комнатку. Широкая кровать с железными спинками стояла у стены, окошко справа белело узорной кисеёй. У окна – маленький стол с голубой скатёркой и полумягкий, вполне приличный стул. Напротив кровати – занавеска, бабушка отдёрнула её. На стене белел ряд алюминиевых крючков, с деревянными плечиками, висящими на них, а внизу – полка для обуви.
— Размещайся, деточка. Полежи с дороги. Как печка распалится, у тебя тут тепло будет. Не сильно ты озябла? В печи дрова уже сложены, сейчас растоплю. Скоро чайку попьём, я ваш  чайник электрический взяла, воды принесу, налью.
Аня ничего не сказала, только мотнула головой, что, мол, не сильно ей холодно, да кивнула в конце бабушкиной фразы. Ей было всё безразлично, только не по себе, и всё. Когда бабушка вышла, Аня вяло расстегнула сумку и начала доставать из неё вещи. Она повесила школьное платье, сумку со сменной обувью, достала бельё и, не зная, куда его положить, огляделась. Комнатка ей что-то напоминала, может быть, её прежний приезд сюда. Ей показалось, что под кроватью что-то должно быть. Она нагнулась и увидела большой твёрдый чемодан, с отделанными железом уголками. Аня потащила чемодан к себе, он легко проскользил по крашеному полу, просто открылся. В чемодане лежал только старенький, потёртый плюшевый мишка. Его чёрные бусинки-глаза взглянули с каким-то испугом, блестящий пластмассовый нос показался Ане наморщенным, словно мишка собирался заплакать. Девочка погладила мордочку медведя, успокаивая малыша, посадила его на кровать, а в чемодан положила стопку белья. Задвинув чемодан на место, Аня подошла к столу. Он был узкий, и  она, дотянувшись до подоконника, отвела в сторону кисейную занавеску. На подоконнике стоял цветок. Его листья почти все пожелтели, многие уже осыпались, коричневели вокруг цветочного горшка. Земля была светлой, сухой. Аня поняла, что долго не было полива, пошла в горницу. Бабушки не было, ушла за водой, но в баке набралось ещё полкружки воды, которую Аня слила, наклонив бак. Она собрала в ладонь сухие листики, оборвала и те, что еле держались, цветок стал совсем голым, только на вершинке, словно сложив зелёные пальчики для креста, держалась лиственная почка с тремя вершинками. В окно глядел облетевший куст, засохшие цветы палисадника, дальше сутулились старые яблони в саду.
Хлопнула дверь, вернулась бабушка, звякнула крышка бака, полилась вода… Аня легла на кровать, отвернувшись к стене. Она сняла только сапоги и куртку, которой и накрыла ноги. Ей было слышно всё: и гудение огня в печи, и бабушкина возня. Она удивилась, что кровать оказалась мягкой и удобной, не ожидая ничего хорошего в этих чужих стенах. Но её собственная комнатка, первая в жизни, потому что дома у них она делила спальню с мамой из-за папиного сильного храпа по ночам, сразу стала ей приятна и дорога. Она обняла мишку, уловила его немного затхлый, сырой запах и незаметно задремала.
Аня шла в школу с бабушкой и двумя деревенскими ребятами: Колей Новиковым из четвёртого класса и семиклассницей Зоей Свиридовой. Дети жили на другом конце деревни, они зашли за Аней по пути. На лесной тропе торчали из земли сосновые корни, и Аня чуть не упала, отчего ребята засмеялись. Ей стало обидно, и она всю дорогу молчала, а Коля дурачился, задевал Зою, та ему пару раз дала подзатыльника. Всё это было грубо, непривычно и неприятно.
В школе, в их пятом классе, было пять человек. Аня сидела одна. Она удивилась, что, кроме русского языка и литературы, старая учительница ведёт ещё и ботанику, и историю, и географию. А математик был и физруком, и завхозом школы. Одноклассники сначала с любопытством воззрились на Аню, но скоро словно забыли о ней, всё говорили о чём-то между собой, а о чём понять было трудно.
Через два дня сразу ударил мороз. Снега не было. Дорога стала корявой, горбистой, гулкой.  Ночными заморозками уже давно затянулся ледком небольшой пруд за деревней, но река, тёмная и густая, тяжело катила свои воды. Теперь все ждали, когда она станет, радовались морозу, ведь можно будет легко ходить до станции, ездить на телегах, куда угодно. Эх, снежку бы побольше, тогда сани понесутся по глади!  Тут и снег повалил: летел и летел, словно гора снежная обвалилась с небес!
У Ани что-то случилось с её сотовым телефоном, и она совсем оторвалась от прежней жизни: никто не мог с ней связаться, она и не ждала, и почему-то не хотела ни с кем общаться.
До Нового года оставалась неделя, в школе во всех классах вырез`али из бумаги снежинки, клеили игрушки из цветной бумаги, готовились к утреннику или вечеру, трудно и определить, одному на всех. Хмурую, неразговорчивую Аню никто к концерту не привлекал. Она наблюдала за предпраздничными приготовлениями, и обида накатывала волнами: ей хотелось тоже что-нибудь делать, участвовать в общих делах, но что-то стояло в душе, как заслонка в печной трубе, которую всегда с трудом выдвигала бабушка. Аня не могла пересилить себя, заговорить с девочками, вступить в общее обсуждение, хмурилась, уныло молчала. Снежинки она резала без интереса, гирлянда у неё получилась простенькая… На неё и внимания-то никто не обращал.
Река стала, тут же двое деревенских занялись подлёдным ловом, всё воскресенье сидели на морозе с удочками.
— Всю речку исковыряли своими лунками! Ещё телега проткнётся или ребёнок какой провалится! – ворчала бабушка. – Лунки небольшие, а всё же… Захарыч подсмеивается надо мной, мол, в лунку только нога может провалиться, а телега потопла в позапрошлом годе потому, что в промоину попала. Там, около кустов с нашего краю, ключи подводные бьют, лед промывается, потому что вода ключевая тёплая, не морозная. Ты, Нюта, на речку не ходи, места те не знаешь. Скоро с тобой в город поедем, надо квартиру проверить, денег с книжки чуток снять, сахару прикупить, ещё там чего… Телефон твой надо починить, а то случись что, беги тогда к соседям. А? Хочешь со своими повидаться? Подумай, ещё вещи какие-то взять с квартиры…
Аня радовалась и боялась. Она только начала привыкать к новой жизни, вдруг снова начнётся тоска?
Через три дня школьный концерт. В школу соберутся все, кто сможет прийти. Аня наблюдала, как девочки готовились, шили костюмы, репетировали песни под гармонь физрука. Она изнывала от желания участвовать, но никто её не звал, никому она не была нужна. Она лежала на кровати и шептала об этом мишке. На окошке зеленел оживший цветок, оказалось, китайская роза. Но даже он не радовал сейчас Аню. Она поняла, что одинока, что её жизнь стала какой-то бессмысленной, пустой. Что-то оборвалось разом в мыслях и душе, и она встала, быстро оделась, выбежала в сени, стала обуваться.
— Нюточка, ты куда? Ночь на дворе!
— Мне надо, бауш! Я скоро! – выскочила она за дверь.
До речки недалеко. Небо хмурое, оттого совсем темно. Изредка облака истончаются, разрываются на секунду, можно впереди дорогу разглядеть и идти по памяти. За почти трёхмесячное проживание в деревне Аня не думала, не разрешала себе думать о родителях, но сейчас было можно. Она горько вздохнула, вспомнив отца, его грубоватую ласку: то чмокнет в щёку, кольнув щетиной, то по голове погладит, зацепив заскорузлой рукой волосок… Аня подумала, что не понимала отца, не знала его жизни, просто любила. А мама… ох, мама-мама! Как скучно без тебя! Как хочется уткнуться лбом в твоё плечо и зашептать о своём, пожаловаться, ощутить твои руки на плечах, твои ласковые объятья!.. «Мамочка! Мне плохо, мне скучно, мне не хочется так жить! Возьми меня к себе, мама! Ты меня слышишь, видишь?» В это мгновение тучи над головой разошлись, и в чистой прорехе сверкнула звезда, яркая, крупная, словно выпуклая. Аня остановилась. Она смотрела на небесный бриллиант, растеряв все мысли, а только трепеща от чувства, что она услышана. Но снова затянуло небесный свет тучами, и Аня пошла дальше. Она знала, куда идёт, слышала назидания Зои своему двоюродному Кольке, чтоб опасался промоины, видела, куда указывала девочка.
Аня спустилась по протоптанной дорожке к реке и пошла по льду вдоль берега. Она закрыла глаза и шла, ожидая того страшного и желаемого, когда за минуту кончится всё, не станет тоски, пустоты и одиночества, затихнет ноющая боль в груди, и, может быть, мамины объятья примут её.
Она вдруг приняла лицом лёгкое дуновение воздуха, по векам скользнул холодный блик, открыла глаза. Та же звезда мерцала в тёмном небе. Она пульсировала, переполняясь светом, словно сигналила с высоты. Аня почувствовала сильное волнение, что-то закипело в душе, окатив горячей волной от макушки до стоп. Она взглянула под ноги. Прямо у самых мысков сапожек стояло отражение небесной точки света. Размыто, туманно, точка эта белёсым камнем стояла на пути. Аня повела взглядом вперёд и увидела, что стоит у самой промоины – тёмная, продолговатая  полоса начиналась сразу за световым пятном. Что-то новое возникло в сознании, какая-то мысль никак не улавливалась, но заставляла медлить, стоять недвижимо у края промоины. Эта же мысль побудила сделать осторожный шаг назад, повернуться и пойти обратно.
Когда Аня вышла на протоптанную береговую тропу, она, наконец, уловила ту мысль: «Почему люди должны меня к себе звать, думать обо мне, заботиться? А я сама? Почему не иду к ним, не предлагаю дружбу? Мама ведь говорила, что надо быть добрым и открытым человеком. А бабушка? Она часто плачет по ночам, тоскует о маме…Как бы я её огорчила! Мало ей горя, что ли? А-а-а… Всё понятно: я думала всё это время только о себе. Но, чтобы пережить горе, надо, наоборот, думать о других людях, как бабушка обо мне. И о себе надо подумать, но по-другому. Хватит жалеть себя, надо самой что-то делать, надо кем-то стать, чтобы мама гордилась мной. Это мама подарила мне звезду, она меня услышала, ответила мне, остановила! Спасибо, мамочка, я тебя люблю, помню навсегда… »
Тучи разошлись, открыли сперва звёздную проталину, потом и луну выпустили из своих запутанных сетей. Дорога засверкала, шагалось легко и бодро. Впервые Ане показалась красивой эта длинная деревенская, заснеженная улица, хаты в нахлобученных снежных шапках, бабушкин домик, с тёплым приманчивым взглядом окошек. Захотелось в тепло, к бабушке, домой! Сейчас она войдёт, сбросит тяжесть зимнего одеяния, пройдёт в свою уютную спаленку и всё-всё расскажет шёпотом мишке, а он так нежно сотрёт плюшевой лапкой её слезу.
Школьный концерт понравился зрителям их и соседних деревень необыкновенно! Ещё бы! Ведь появилась новая талантливая девочка. Как она красиво танцевала, как замечательно играла на металлической дудочке, называемой «флейта»!  Необыкновенная девочка – настоящая звезда!