Дефицит

 Не раз говорили мне наши бабы в деревне: «Ох, Машка, останешься ты старой девой, помяни наши слова! Вечно башку задерешь к небу, никого не видишь. А мужики, которые еще живы, они ведь не на небе, они под ногами валяются…»
 Поначалу мне как-то боязно было под ноги смотреть: вдруг, действительно, валяются; ещё раздавлю кого-нибудь невзначай – вес-то немаленький. Но бабы обрадовали: «Не боись, не раздавишь! Мужики, хоть и лежат готовенькие, но дух ихний специфический издали чувствуется, да и звуки из них так и рвутся наружу».
 Я не поверила: «Брешут бабы».
 Но вот однажды вечером… Иду, будто гуляю, а сама по сторонам глазами так и бегаю. И боязно: вдруг мужик попадется, и замуж жуть как охота.
 Вдруг слышу: из одной лужи, что поближе и поболе, какой-то звук идет – не то подлодка всплывает, не то свинья соседская приблудилась, хрюкает, а, можа, Ихтиандр местный завелся… Так и есть. Он! Лежит. Не просто лежит – маскируется, чтобы, видимо, слишком шустрые бабы не достали. На глубины ушел, свободу сохраняет.
 Я затаилась, а он головушку-то вскинул и руки ко мне тянет. Даже в темноте, видать, разглядел, какой я красоты неписаной.  Чую, решил предложить руку и сердце. Хотя лица не вижу, только белки в темноте светятся. Ну, натуральный черт! Силится мой Ихтиандр сказать что-то, да не может, мычит только…
 Как прибежала домой, не помню. Амнезия полная, будто в мексиканских и бразильских сериалах.
 А бабы опять смеются: «Ты что думаешь? Мужик, он сразу чистенький и готовенький в руки плывет? Нет, рыбонька, ты вначале его помой, причеши, обогрей, накорми, а потом уж и бери его, покуда еще тепленький».
 Решила я не сдаваться. Вышла опять на охоту. Смотрю: живой мужик навстречу идет. Сам! Идет почти прямо, правда, ноги с трудом передвигает, как будто горем придавленный. Слышу, шепчет: «Мать..., мать…», а дальше не разберу чего-то. Видать, горемычный, маму схоронил. Глаза красные, из носа течет, голова трясется…
Поравнялись мы, он оглядел меня помутневшим взором и стонет: «Ма-а-ать…».
 Бедняжка, совсем ума лишился. Какая я ему мама! Девка я еще молодая – и тридцати нет. А он опять: «Мать… да мать…» Но тут вдруг силы покинули его. Упал он, страдалец, наземь со всего маху, и понеслось окрест: «Мать…!»
 Поняла наконец: Божью Матерь он поминал. Верующим оказался. А я-то некрещёная…
Вот я и думаю: где же теперь мужиков-то искать? Или уже так – девкой помирать придется?