Пепел Чернобыля вновь стучит в моё сердце

                "…что это было? Падение метеорита?
                Посещение обитателей космической бездны?
                Так или иначе, в нашей маленькой стране
                возникло чудо из чудес – ЗОНА".
               
                "Сталкер" Аркадий и Борис Стругацкие

  Человеческая судьба - сколько за этими двумя словами скрыто! Как начнёшь вспоминать, не остановиться. Одну ниточку потянешь, а за ней следом - другая. И нет конца... Так бы и сидел и рассказывал. Да только некому. Кому охота тебя слушать? У каждого и своей судьбы не мерено. Но тут вышел особый случай. Когда не хочешь говорить, а надо. И не просто говорить, а кричать. Уж больно подходящий случай, когда пытаются одной бедой оправдаь другую.  Так что давайте оглянемся. Подведём итоги. Поразмышляем. Сколько мы должны. Сколько нам должны.
Вспомним начало 80-х. Маразматические призывы к светлому будущему.  Техногенные аварии и катастрофы, потрясающие нелепостью и безжалостностью. Свинцовые гробы из Афганистана. Спецпайки и спецбольницы для избранных. Общество, стремительно раскалывающееся на верных и неверных. Предчувствие надвигающейся катастрофы повисло над страной. И она не заставила себя ждать.
26 апреля можно по праву считать Международным Днём Траура надежд человечества на всеобщее благоденствие.
  Много лет прошло с того чёрного дня. Но до  сих пор саднит застрявший в наших душах осколок от того злополучного дня. Тот день стал для многих людей моего поколения моментом истины. Они стали понимать, что так жить нельзя.
Что не по-людски это обманывать себя и других. Притворяться. Тихо терпеть. Не высовываться.
  Судьба вплотную столкнула меня с Чернобылем в середине августа того недоброй памяти 1986 года. Конечно я знал о катастрофе и раньше. Ведь я был сотрудником института ЛенПСК (Проектстальконструкция), в составе которого был отдел, проектировавший Чернобыльскую АЭС. Помимо этого, в это же время я очень тесно был связан общей работой по проблеме реконструкции с Киевским ПСК. Поэтому для меня не было неожиданностью, когда обратились в наш институт послать представителя в Чернобыль  для решения судьбы 3-го энергоблока этой АЭС. Неожиданностью было то, что выбрали меня. Ведь я не был связан проектными узами ни с одной из АЭС.  Подвёл меня случай. Судьбе было угодно, чтобы в момент выбора кандидата для этой роли, я оказался под рукой главного инженера. Именно в этот момент, пребывая в отпуске, я имел глупость бросить дачную плантацию на произвол судьбы и смотаться  в город. Хотелось узнать, как трудятся мои ребята и что новенького в институте. Не успел я переступить порог квартиры, как услышал, телефонный звонок. Не раздеваясь прохожу, снимаю трубку. Голос Плишкина, Юрия Семёновича, нашего главного инженера:
  - Ремир? Здраствуй, дорогой! Как здорово, что я тебя застал. Срочно надо ехать в Москву, а оттуда в Чернобыль для участия в авторитетной комиссии. Приходи завтра пораньше. Я расскажу тебе все детали. Хорошо? Ну, до завтра!
  Я оторопело в ответ успел только бросить: - Пока... -  из трубки послышались короткие гудки.
  В принципе я мог отказаться от участия в комиссии, как это сделал начальник отдела, где разрабатывался проект. Ведь я к этому проекту не имел отношения. Но заговорила совесть.
  Перед отъездом я просмотрел более сотни чертежей, массу расчётов и отобрал самое необходимое. При знакомстве с проектом бросилось в глаза, что 3-ий и 4-ый энергоблоки были скомпанованы в едином комплексе с общим зданием контроля и управления и вентиляционной шахтой между ними. Без разрыва, как это было сделано в планировке предыдущих блоков. Этим и объяснялось, что после взрыва 4-го энергоблока, разрушившего часть этого здания, вышел из строя 3-ий энергоблок. Только расторопность операторов, во время заглушивших третий реактор, помогли избежать ещё большей трагедии.
  Как мне объяснили, такая планировка была предложена институтом Гидропроект, входившему в систему Минэнерго, которому правительство поручило заниматься прмышленной атомной энергетикой. Раньше все её проблемы решались структурами и производствами Минсредмаша. Исходя из своего взгляда на АЭС, ребята из прославленного Гидропроекта в целях экономии пересмотрели прежнее решение. Можно предположить, что авторы новой компановки получили, наверное, не плохую премию, но, чем обернулась, эта экономия мы все знаем.
  К слову сказать, уже после аварии в апреле в наш институт осенью пришла премия от Гидропроекта за пуск 4-го энергоблока.
  Перед отъездом зашёл к Плишкину. Он поинтересовался, какое у меня настроение и не нужна ли мне какая-нибудь помощь. Подумав, говорю, что не плохо было бы,чтоб со мной поехал кто-нибудь помоложе для осмотра на высоте. Он соглашается и зовёт Витю Корсака, нашего фотограмметриста. Того долго уговаривать не пришлось.
  Как позднее выяснилось, суть предстоящей командировки состояла в следующем.
В начале лета после длительной растерянности правительства и учёных - что делать? - ситуация в Чернобыле была, наконец, взята под жёсткий контроль. Началась организованная работа по ликвидации последствий аварии.
  На повестку дня вышел вопрос о судьбе энергоблока № 3, частично пострадавшего при взрыве. Надо было решить восстанавливать-ли его или подвергнуть консервации.  Ответить на этот вопрос правительство обязало Госстрой СССР, а тот в свою очередь привлёк для этой цели руководителей ведущих научных и проектных организаций Госстроя и Атомэнерго и непосредсвенных авторов проекта энергоблока № 3. Среди членов комиссии были директор НИИ Железобетона и ЦНИИ Проектстальконструкция, руководитель лаборатории прочности ЦНИИ Строительных Конструкций им. Кучеренко, ведущие специалисты проектных институтов, включая Московсский Гидропроект и Киевский Атомэнергопроект.  Я и два моих помощника представляли авторов проекта металличских конструкций.
  Первая моя командировка в Чернобыль стала для меня очень памятной и весьма знаменательной. Оказавшись в компании именитых мэтров я понял, что не боги горшки обжигают, и, сумев не раствориться в научных терминах и формулировках, занял свою не зависимую ни от кого позицию.
  Особенно памятной оказалась первая встреча с главным инженером станции Штернбергом. Я знал, что его перевели на работу в Чернобыль с Ленинградской АЭС. На меня он произвёл приятное впечатление. Высокий подтянутый, молодой человек лет 35 - 40, аскетического вида, с бородкой и грустным, умным выражением глаз, он производил впечатление интеллигентного человека. Во время этой встречи Штернберг рассказал, как идут восстановительные работы, какие проблемы приходиться решать. Говорил он спокойным тоном делового человека. С неподдельной печалью он расказал, что присланные на помощь из Японии роботы для очистки кровли от радиационных осколков не оправдали возлагаемую на них надежду. Из-за высокого уровня радиации у них выходит из строя электроника. Есть надежда на обещанный робот из ЛенПолитеха. Ну а пока приходиться проводить очистку кровли с помощью солдатиков, вручную. Но это не правильно. В подтверждение своих слов он привёл пример, как один солдат, посланный на крышу вентшахты, засмотрелся вниз на ещё не закрытое жерло взорванного реактора. Не имея сил оторваться от зрелища, ему вдруг стало плохо и его начало рвать. Его с трудом сняли с крыши, но спасти не удалось. Штернберг показал нам карту распределения радиационных источников, ознакомил с ходом работ по дезактивации, предупредил об опасности, которой мы можем подвергнуться. Он дал нам весьма ценные советы, на что прежде всего надо обратить внимание. В конце встречи он представил нам одного из своих заместителей, которому он поручил сопровождать нас во время осмотра состояния конструкций и следить за уровнем радиации.
  С этой встречи началась наша работы. Вместе с сопровождающим нас дозиметристом мы прошли в бытовки 3-го энергоблока, где нам выдали чистый комплект одежды и заставили переодеться. Затем каждому из нас под расписку выдали накопитель радиоактивности, регистрирующий дозу облучения. Переодевшись, мы вышли из здания и пользуясь пояснениями работника станции пошли знакомиться с состоянием конструкций.
  Когда я вошёл вместе с коллегами в реакторный зал и увидел сотворённую человеческим трудом ядерную цитадель, меня охватило нервное волнение. Я осторожно ступал по мозаично выложенному из твелов полу, чувствуя как под мною спит грозное чудище, ждущее моего приговора. Я обвёл пристальным взглядом стены, потолок, мостовой кран-манипулятор, подкрановые пути, огромные связки кабелей, свисающие в виде волн вдоль стен. Моим особым вниманием завладели необычной конструкции щиты в покрытии вместо железобетонных плит. На мой недоумённый взгляд наш гид поспешил рассказать историю про вертолётчиков, которые в первые дни после аварии пытались по совету академика Легасова забросать мешками с бетоном и свинцом полыхающий ядерный реактор. В результате этой мало эффективной операции несколько мешков упало на реакторное отделение 3-го энергоблока и пробило крышу. Более того. Во время одного возвращения после сброса вниз груза вертолёт задел винтом металлическую башню на крыше вентотделения и упал на землю. Пилот погиб. А вот башня стоит, но несколько стержней искривились. При осмотре крыши машинного отделение 3-го блока мы увидели следы страшного пожара, но насколько они серьёзны сразу не скажешь. Требуется более внимательное обследование. В то же время изнутри помещение выглядело работоспособным при соответствующем ремонте повреждённой кровли. Нужно отдать должное героическому труду пожарников, ценою собственной жизни преградивших распространение огня на другие участки кровли машинных залов 1-го и 2-го энергоблоков.
  Следующий день мы посвятили конструкциям деаэраторной этажерки, помещениям  насосных и вентшахты и шахты реактора. Некоторое беспокойство вызывало состояние металлической вытяжной башни. Желая более пристально взглянуть на башню и убедиться в её работоспособности мы попросили нашего гида, чтобы администрация обеспечила нам облёт на вертолёте вокруг станции. Нам была предоставлена эта возможность и мы воочию убедились с высоты птичьего полёта, какая страшная беда свалилась на Чернобыльскую АЭС. Пролетая над взорванным реактором, несмотря на бронированное брюхо, дозиметр пилота показал уровень радиации 40 миллирентген. Меня потрясла увиденая панорама. Я попросил пилота сделать ещё один круг, но мой помощник заорал, забыв о суббординации и хорошем тоне: - Ты, что о..., - запнулся он, - обалдел что-ли? Хватит! Давай вниз!Пришлось возвращаться.
  Знакомство с техническим состоянием конструкций 3-го энергоблока было достаточно поверхностным в силу ограниченной доступности к ним. Особенно затруднительны и почти недоступны оказались узловые соединения.
  После двух дней интенсивного просмотра того, что нам показали, вся наша компания собралась обсудить впечатления и составить проект заключения о состоянии 3-го энергоблока. У одного из наших руководителей в черне уже было готово заключение. Нам оставалось либо согласиться с ним, либо предложить другое. Зачитав его, мне стало очевидно, что такое заключение ставит крест на 3-ем энергоблоке. Я вдруг представил, какое огромное количество организаций  и предприятий участвовало в создании этого уникального объекта, сколько сил, ума и средств пришлось вложить в его материальное воплощение. А какой дорогой ценой пришлось заплатить за его спасение. Всё во мне протестовало против консервации блока. Я верил в его скрытые возможности. Когда мне дали слово, я сказал, что я, категорически против предлагаемого решения и, если оно будет принято, я на нём, вместо своей подписи, напишу особое мнение.
  После долгой дискуссии было составлено другое решение, предлагающее провести более тщательное обследование всех строительных конструкций для выявления всех дефектов и повреждений и дающее вышестоящим органам самим решать судьбу 3-го энергоблока. Такое решение удолетворило всех участников комиссии, включая и меня.
  Прощаясь с Чернобылем, я чувствовал, что впереди меня ждут новые встречи с ним. Ждать пришлось не долго. Уже в начале ноября того же 86 г. был рассмотрено на пленуме ЦК КПСС и принято постановление о сроках востановления и пуске 3-го энергоблока. Первым, кого коснулось это решение был мой институт ЛенПСК. Меня вызвали на ковёр, сказали – инициатива наказуема, и, не дав как следует отметить полувековй юбилей, отправили с небольшой компанией в Чернобыль.
  На этот раз моим ребятам и мне пришлось не легко. Была не подходящая погода для обследования, фотографировать запрещалось, время работы ограничивалось уровнем допустимой дозы облучения. Жили мы в здании бывшего детского садика, где мебель и сантехника соотвествовали возможностям дошкольной малышни. Мы обрабатывали материалы обследования в главном административном корпусе, в техническом отделе, работники которого помогали нам собирать необходимые чертежи и документы. От них мы наслышались разных историй о причинах аварии.
  Одна про то, как отцы Киева потребовали перенести назначенное плановое время ремонта реактора. Когда,наконец, подготовка к ремонту всё-таки началась, последовал звонок из Киевского обкома партии задержать остановку реактора пока не спадёт максимальная нагрузка в електросети. В другой истории операторы, чувствуя опасность, позвонили в обком, прося разрешение на выброс водорода наружу, чтобы снять давление. Дежурный, не дозвонившись по телефону до главного начальника, попросил операторов потерпеть до утра. Взрыв помешал ребятам увидеть утро.
А вот как описала происшествие той злополучной ночи Анна Висенс, лондонская корреспондентка Би-би-си:
  «Сотрудники ЧАЭС хотели испытать способность турбогенератора вырабатывать электроэнергию в аварийных условиях. Это была плановая программа, инициаторами которой были главный конструктор и генеральный проектировщик АЭС. Эксперимент уже дважды начинали, но по различным причинам до конца он не был доведён.
  Однако восстановим ход событий той трагической ночи. Выполнение программы было намечено на 25 апреля, так как это совпадало с плановой остановкой реактора на профилактический ремонт. К середине дня мощность реактора была снижена на 50%. Однако дальнейшее снижение было приостановлено на несколько часов по просьбе диспетчера "Киевэнерго" для обеспечения пика вечернего потребления электроэнергии. В 23 часа операторы вновь приступили к снижению мощности. Вскоре после этого произошел резкий провал мощности до нуля. Участниками эксперимента было принято решение поднимать мощность, однако не до 700МВт, предусмотренных программой, а лишь до 200МВт.
  Эксперимент был успешно выполнен и в конце, как и планировалось, была нажата кнопка аварийной защиты (АЗ). В результате нажатия АЗ 187 стержней-поглотителей должны были опуститься в активную зону и заглушить таким образом реактор. Стержни управления и защиты (СУЗ) начали опускаться, но не успели дойти и до середины, как прогремел первый взрыв, а затем второй. Аварийная защита вместо того, чтобы затушить реактор, стала его разгонять. Не вдаваясь в подробности физических процессов, графики и формулы, создавшуюся ситуацию можно описать на бытовом уровне примерно так. Когда у вас в кастрюле кипит вода, и вы сыпете туда соль, то вначале вода вскипает еще сильнее, а затем затихает, так как плотность ее повышается. Примерно то же самое произошло с четвертым блоком ЧАЭС - после введения стержней в активную зону вместо тушения произошел разгон реактора. Температура поднялась до 2000 градусов по Цельсию, и стержни были разрушены. Однако эффект этот операторам и инженерам станции был неизвестен. Был ли он известен конструкторам? Некоторые эксперты уверены, что был, но до работников АЭС эта информация доведена не была.
  У непосредственных участников эксперимента уже ничего не спросишь. Начальник смены энергоблока Александр Акимов и начальник смены реакторного цеха Валерий Перевозченко, а также оператор реактора Леонид Топтунов умерли, не дожив до конца следствия. Заместитель главного инженера ЧАЭС Анатолий Дятлов, руководивший экспериментом, был признан одним из главных виновников аварии и осужден на десять лет. Дятлов вышел на свободу в 1990 году. Его освобождения добивались различные организации, друзья, родственники и в том числе лично Андрей Сахаров. В 1995 году Дятлов скончался из-за прогрессировавшей лучевой болезни...»
  Вернулись мы в Ленинград в канун Нового 1987 Года. После всего увиденного, услышанного и пережитого настроение было далеко не праздничное. Но сразу после новогодних каникул оно стало меняться. Пошли заказы на проекты, повышающие надёжность сооружения и снижающие радиоактивное излучение. Один за одним с наших столов и кульманов стали сходить проекты. Особенностью этих проектов был безлюдный монтаж кострукций в условиях высокой радиации. Это требовало от нас искать новые решения монтажных узлов и способы монтажа.
Моя Чернобыльская страда длилась без малого три года. Мне и моим ребятам приходилось не раз выезжать на авторский надзор, совещания, на заводы металлоконструкций для согласования чертежей. Никогда не забуду ту великую помощь в обследовании, которую оказали мне в тяжелейших условях мои товарищи. Каждый из них заплатил здоровьем за эту работу. Кто-то больше, кто-то менше. Есть ли в этом вина Чернобыля? Не знаю. Не мне судить. Раньше у меня не было ни капли сомнения в том, что по другому было нельзя. А сегодня грызут сомнения. Видели бы вы меня, какой я был счастливый в мой день рождения 4-го декабря 1987 года, когда проснувшись утром услышал по радио о пуске в Чернобыле 3-го энергоблока. Лучшего подарка я даже не мог представить!
  Но оглядываясь на 25-ти летний рубеж, отделяющий мир от Чернобыльской трагедии я с горечью думаю о тяжёлых потерях, которыми пришлось заплатить за отвоёванные у природы секреты. По очень скромным расчётам вследствие аварии 31 человек погиб от острого лучевого поражения или ожогов; 134 человека, переболели острой лучевой болезнью; более 115 тыс. человек, лишились родных мест в результате эвакуации из 30-километровой зоны. И всё-таки, подводя итоги сделанному, достигнутому и упущенному мне хочется убедить себя, что я не имею права обижаться на скромность результатов. Однако в сухой осадок на дно души выпадает не малая доля чёрного пепла. Почему с таким упорством Украина так твердолобо стремилась закрыть Чернобыль? Не значит ли это, что я зря, надрываясь, пытался  влить жизнь в искалеченный энергоблок? Что тут скажешь? Театр абсурда. К этому мне уже нечего добавить. Разве только то, что Чернобыль стал символом беды, знакомый во всех углах планеты. Сегодня этот символ своими чёрными крыльями машет в Японии над реакторами Фокусимы, злорадствуя над человеческим бессилием человека перед  «дикой стихией природы, где от добра неотделимо зло».
  Но это уже другой разговор, который имеет смысл заводить, когда прояснится покрытое ядерной пылью небо над Фокусимой.

Пепел Чернобыля

Пепел Чернобыля Память в нас будит,
Как предано было право на знанье,
Как стало всем ясно: есть люди - не люди,
А твари, присвоившие себе это званье.

Пепел Чернобыля Совесть в нас будит,
И заставляет задуматься круто,
Можем ли мы поступать так поскудно
С планетой, что Солнцем встречает нас утром.

Пепел Чернобыля Душу в нас будит,
И наполняет священным желаньем
Помочь тем, кто есть и кто ещё будет
С клеймом незаслуженного наказанья.

Пепел Чернобыля Чувство в нас будит,
Что нет на свете святее, чем Правда,
И тот, кто сей постулат забудет,
Свой Чернобыль получит в "награду".

Пепел Чернобыля Мысли в нас будит,
Как без ущерба брать у Природы,
И тот, кто первым секрет раздобудет,
Должен святым почитаться в народе.

                Cape Cod, Август 2005 г.