Бригада

Пятого в ОАО «Приозёрный» строителям комплексной бригады давали зарплату. Это обычно так: пятого – зарплата, двадцатого – аванс. Не то, что раньше, как вспомнить. И что ещё хорошо: подвозят на УАЗике кассира после обеда к вагончику прямо, и все, кто договаривался, получали наличными, мимо карт. Ну а: «с получки продай штаны, но выпей»! Так что и в этот раз по окончанию работы на столе уютного вагончика-бытовки тесно стояли наполненные водкой стаканы, лежали нехитрые закуски, которых было в достаточном изобилии – деньги на «общее дело» вкладывались одинаково, а там: хочешь – пей, хочешь – закусывай.
Те, кто не хотел опоздать на служебный автобус, «причащались» на ходу, одной рукой будучи уже в рукаве куртки, – те же, кому не надо было особо спешить по домам, и те, кто мудро не хотел портить отношений с бригадиром и, как говорится, «отбиваться от стаи», располагались основательно. Были и такие, кто только щёлчкал пальцем по налитым стаканам товарищей или просто поднимал руку в знак солидарности, – как Женя  Лазарев, который всегда за рулём собственной «Шевроле-Нивы», и совсем непьющий Петрович. Двое в этот раз. Да они и не получали сегодня – их получка на карту переводилась.
Для Мишки Гирина, крепкого двадцатипятилетнего парня с короткой прической «а ля шестидесятые прошлого века» – с залысинами под самую макушку – это была уже пятая зарплата. Мишка пришёл на стройку за квартирой. Вообще-то он – рулевой-моторист. Окончил до армии речное училище в Затоне, служить, как и хотел, попал на Военно-Морской Флот. После службы три года поработал на Дальнем Востоке матросом в торговом флоте, ходил на Японию и дальше гораздо, но полтора года назад поддался на уговоры матери и вернулся домой. Навигацию отходил на буксире, который таскал вверх и вниз по Оби баржи. Полгода назад женился, и перед ним остро встал проклятый квартирный вопрос, который надо было решать.
Здесь, на территории бывшего совхоза «Приозерный», преобразованного теперь в ОАО, проживала Мишкина тётка, которая и подсказала ему эту возможность быстро обзавестись жилплощадью – какая-то часть квартир в строящемся доме по договору с подрядчиком выделялась строителям. Правда, комнаты в малосемейке, – но на первый раз и это был вариант.
Сейчас Мишка привычно уже наблюдал, как после второго-третьего круга, по мере вхождения в стадию смелого поиска справедливости, обделённые бетонщики, плотники и стропальщики с пониженным КТУ (коэффициентом трудового участия) привычно начинают возмущаться. Как обычно, длиться будет это не долго и не остро. Те, у кого КТУ равен «единице» и кто прирастил к своему одну, две, а то и три десятых (за счёт наказанных), сдержанно будут помалкивать до поры, до времени, следя внимательно за тем, чтобы «праведный гнев» не перерос понапрасну в ненужный скандал. Их больше, и с ними бригадир, и потому скулёж обделённых обычно оканчивался ничем.
Вот же этот КТУ! Воистину: нет ничего нового на этом свете, а есть только хорошо забытое старое. Выволокли его из далёких семидесятых ещё. Тогда таким образом  пытались стимулировать производительность труда. Но она как была низкой – тогда, в СССР, – такой и осталась в нынешней России. А перераспределение денег бригадным активом между членами коллектива вызвало только внутреннюю напряжённость и бесполезную, непродуктивную показуху. Так что Мишка, несмотря на решительность, с которой ходил три уже последних дня, как получил платёжку, ни с чем тоже не разобрался. «Будешь знать наперёд, когда и с кем пить», – ответил бригадир вчера на Мишкин вопрос, за что ему коэффициент понизили. При этом Николай Сергеевич по-доброму посмеивался, даже похлопал Мишку по плечу и пожал, сожалеючи, плечами: дескать, не я один решаю.
– Мало? Ну если так закрывают! – внушал недовольным Сашко Курилов, поглядывая на бригадира.
– Путину жалуйся!
И он посмеивался своим красивым лицом со всегдашним выражением «своего парня».
– Да при чём тут Путин? – произнёс, поморщившись, Мишка и скрипнул зубами.
Сашко посмотрел на него, смолчал. Он чувствовал неприязнь к себе этого крепкого парня в тельняшке и не хотел доводить отношения до конфликта. Сашко улыбнулся и положил руку Мишке на плечо.
– Ну да… Давайте лучше выпьем! – предложил он. В дальнейшем Сашко неоднократно ещё будет переводить всё на политику, призывать всех каяться за то, что не голосовали за Грудинина, как он призывал…

Ну а сегодня с утра – как ни томительно, как ни тоскливо тянулось время – близился неотвратимо и подошёл, наконец, долгожданный час обеда.
Лечение, за редким исключением, требовалось почти всем. Вот и гонец явился, окончательно утвердив веру в скорое выздоровление. Кстати, гонец из непьющих, Петрович. Но ни о какой дискриминации речи здесь идти не может. Просто Петрович – невысокий, плотного сложения мужчина пятидесяти двух лет, плотник пятого разряда – живёт совсем рядом, в двухэтажном кирпичном доме на 12 квартир, и часто выручает деньжатами на ту самую последнюю поллитру, которой вечно недостаёт. Главное – успеть сбегать к нему до закрытия отдела. А не успели – соседка-самогонщица всегда выручит. Она и в долг дать может. Петровичу. Как вчера, например, а в результате двое остались ночевать в бытовке.
Сам Петрович давно на стройке и вообще в строительстве. Ещё каких-то три года назад он был одним из активнейших участников групповых возлияний в дни авансов и получки. Но обрубил вдруг. Не любивший и раньше пьяных на трезвую голову (если попадал в гуляющую компанию, будучи сам трезвым – старался быстрее допиться до уровня), теперь просто органически не переваривал пьяные разговоры и фальшивые позы «вчерашних» собутыльников. Воистину: «нет более праведного, чем вчерашний грешник». Ну а почему сейчас Петрович? К соседке потому что обратиться решили. В долг. Ну и коэффициент потому что у Петровича всегда 1.2 – 1.3.
Понурые, с плавной, заторможенной реакцией (где-то, больше «для романтизму», рисуясь), мужики рассаживались, выкладывали на стол кто что захватил из дома. Петрович с минуту постоял для приличия у двери, бросил – для приличия же – что-то себе в рот с общего стола, сказал, обращаясь, вроде как ко всем, но глядя на бригадира:
– Ну, я пошёл. Сергеич, мне сюда после обеда?
– Сразу на свой объект выходи, – с полным ртом пробурчал бригадир и махнул рукой.
Пили, как и вчера, из стаканов. Каждому досталось ровно по половине граненого, не считая банкира, который, как всегда, «маленько» не рассчитал и себя «обделил» – его стакан оказался почти полным. Конечно, это был Сашко. Привычно пошутили на эту тему, кто-то робко предложил послать ещё, но бригадир, здоровенный, килограмм на сто двадцать мужик с тюремным прошлым и косой на один глаз (что делало его доброе, в общем-то, лицо суровее) категорически пресёк инициативу.
Мишка тоже выпил, хотя ещё каких-то полчаса назад, категорически не собирался. Он не ощущал похмелья, но после выпитых ста граммов почувствовал себя раскованнее, повеселел внутренне и… не пожалел. Дурные мысли, которые одолевали его последнее время, показались пустыми, и он уже не был так пессимистичен в своих размышлениях по поводу будущего своего в этой бригаде. Да, не его это. Но квартира-то всё-таки нужна! Надо терпеть.
Подкрепившись, минут через двадцать мужики стали выходить из вагончика и рассаживались покурить, вяло перебрасываясь соображениями по поводу предстоящих действий. Вчерашнего живого разговора никто не возобновлял.
Двенадцать человек бригады работали по звеньям. Работа разная: пятеро сегодня готовили раствор в бетономешалке и носилками разносили на этажи, заделывая щели и пустоты между стенами и плитами перекрытия. Ещё пятеро работали на крыше: стелили рубероид и гудронили кровлю. Наконец, двое, плотники, собирали опалубку фундамента для следующего, такого же пятиэтажного дома, который будет стоять следующим по будущей улице.
Когда все разошлись по местам и трое кровельщиков поднялись на крышу, а Валентин, крупнотоннажный, под стать бригадиру, только ниже ростом, милейший, компанейский мужчина с красивой белорусской фамилией Нечипорчик, который должен был варить гудрон, затем отсылать его наверх по подъёмнику, остался внизу, – явился Ваня. Он, живя неподалёку, как и многие местные, ходил обедать домой. Дома он, разумеется, тоже похмелился и… перебрал. Была причина – ему, как всегда, совет бригады, куда входили и представители профсоюзного комитета стройучастка, скостил 0.2 в пресловутом КТУ. Опять – привычные 0.8.
Пока Ваня взбирался по лестнице на пятый этаж и затем на крышу, хмель ещё не пронял мужика. Теперь же, когда он благополучно добрался до рабочего места, его, что называется, ударило. Хмелея на глазах, он кружил зигзагами, всех задевая; падал и поднимался, спотыкаясь о разбросанные рулоны рубероида, квачи и котелки под битум; опасно близко подходил к невысокому парапету и никак не соглашался на уговоры отлежаться немного за трубой, где были накиданы бушлаты и телогрейки. Ваня приставал то к одному, то к другому, говорил, что он сейчас пойдёт домой, потому что сегодня день рождения у его тринадцатилетнего сына. Его удерживали, уговаривали полежать, чтобы, не дай Бог, не попасться ещё на глаза мастеру... В конце концов, он так всех достал, что мужики решили длинно перекурить, укрывшись от прохладного весеннего ветра за вентиляционной трубой. 
Валентин внизу тоже не очень- то старался обеспечивать товарищей бесперебойной работой. Он, кстати, и был одним из тех, кто не смог уйти на автобус после вчерашних возлияний. Валентину было под пятьдесят, с белым, гладким, почти без морщин лицом, очень крупным и круглым, он весь был крупный и круглый. В нём было килограмм сто сорок веса, и в основном – сало. Откровенно бабья фигура его с выдающейся пышной грудью давала повод шутить над добродушным, легко воспринимающим подколы товарищей Валентином, но не надсмехаться – его простота и непосредственность обезоруживала.
За столом Валентин обычно много балагурил в момент прелюдии, смеялся. Но опрокинув внутрь себя полный стакан, потом, когда подходил второй круг, взяв на грудь ещё один, – он молча сползал под стол. До утра. Утром, надо отдать ему должное, Валентин не жаловался на похмелье и работал в полную силу, хотя, что было в это время у него внутри, можно только догадываться.
На крыше между тем с сольным концертом продолжал выступать Ваня. Ваней этого тоже далеко не молодого человека звали даже самые «зелёные», хотя по возрасту, он давно был Иваном Васильевичем. Сейчас он  маячил перед товарищами и что-то выкрикивал, не совсем разборчиво. Это было смешно, потому что трезвый Ваня был ужасный молчун. Теперь же он разговорился так, что на губах его взбилась пена, и брызги изо рта летели во все стороны.
Ваня пил, наверное, очень давно. Лицо этого высокого и худого, под пятьдесят (средний возраст костяка бригады) человека всё было испещрено глубокими беспорядочными морщинами. Под  бесцветными и тусклыми глазами висели синие огромные мешки, которые никогда не пропадали. Мешки были вытянуты по вертикали, как и само лицо цвета никотина с тоже длинным горбатым носом. Почти не смыкаемые сейчас  узкие синюшные губы обнажали жёлтые зубы, крупные и редкие.
– Ваня, заткнись! Сядь и не брызгай, – говорили ему без злости, даже поначалу добродушно.
– Мне отец мой рассказывал… – вошёл Ваня в раж, и выступал почему-то на военные темы. – Самолёты эти, фанерные, он только ттак срубал  с пулемёта. Папка мой ппулемётчик был. Да!
– …Ввот, – продолжил он после паузы, во время которой прислушивался к своему нутру.
– Война-а. Сколько он, фашист, детишек загубил… А ты говоришь…
– Это у нас были фанерные, – заметил кто-то.
– А? – не расслышал Ваня.
И продолжил:
 – Мы не хочем войны, понял? Россия! Не хочет войны, но если что… Мы всех победим! Понял ты!
Он толкнул в плечо одного из сидящих и, кажется, попал слюной тому в лицо. Это был Сашко, который брезгливо с силой оттолкнул Ваню. Ваня пошатнулся, но успел зацепиться за кого-то и не упал.
Скоро над ним уже не смеялись и не слушали, затеяв разговоры между собой. Один Мишка, который не на шутку испугался за старика, осознавая, что тот мог упасть и серьёзно ушибиться, время от времени поворачивал доброе лицо к оратору.

 А Ваню несло. Как увлёкшийся школьник, он взрывал немецкие штабы, потом отбивал моджахедские караваны и брал в плен фашистских генералов и террористов. Когда он близко приближался к кому-нибудь, его отталкивали, Ваня падал или успевал уцепиться за кого-нибудь, повисал. При этом лицо его обтиралось об чей-нибудь рукав, но вскоре губы вновь были в пенной слюне. 
Поднимаясь после очередного падения, он нечаянно нащупал в кармане свои часы с порванным ремешком. Ваня достал их, и его тяжёлые, смятые в гармошку веки дрогнули и приоткрыли на миг маленькие глазки. В пьяных глазах мелькнуло мальчишеское озорство, и Ваня начал шутить. Он тыкал часами в каждого и говорил, ужасно радуясь придуманному, и ещё сильнее разбрызгивая слюни:
– Мишк, купи часы. Продам. За червонец отдам. Берёшь? Не-е. Никому.
Он прижимал часы к груди, как дети и одинокие старушки прижимают живого котёнка. Затем он толкал Кольку, молодого парня, без году неделя работавшему в бригаде.
– За пятёрку берёшь? Бери, хорошие часы.
Нескладный переломанный мужчина подносил их к уху, тряс, снова слушал.
– Вот как кину щас – и ничего.
Размахивая часами, Ваня чуть не падал сам, но всё обходилось. Он прятал часы в карман и, совсем по-детски, смеялся своей ловкости.
– Ну что, берёт кто?
– У тебя купишь, Ваня, а потом горя не оберёшься, –  произнёс известный своей хваткостью всё тот же Сашко, заметно оживившийся с началом аукциона.
Ваню стали ненастойчиво отговаривать, а он снова хитро засмеялся, который раз пряча в карман свои часы.
– Ваня–  дурак, да? Да я... В Чечне… Я их, абреков… Рубал, знаешь как? Беляков этих!
– …двадцать второй год. Я их шашкой… триста тысяч миллионов убил. Во! Триста тысяч миллионов.
– Ваня, ты со Стенькой Разиным не гулял, не? – спросил с откровенным неудовольствием посмурневший Сашко.
– Тебе лет-то, Вань, сколько? – добавил, улыбаясь, Михаил.
– Чего? Миша, чего? – наклонился Ваня к Михаилу  (Ваня вдобавок туговат был на ухо).
– Того. Уши надо мыть. А одеколон тоже не жри. От него слепнут, – прокричал Миша прямо в ухо.
– Кого, Миш, одеколон? Давай.
– …Да я не пью-ю одеколон, – произнёс он растяжно.
С проснувшейся нежностью пожилой мужчина хотел обнять молодого коллегу.
– Иди ты! Отойди на два метра, не брызгай.
Миша легонько оттолкнул от себя Ваню, тот отпрянул на два шага, но на ногах удержался – видимо, свежий ветерок помаленьку отрезвлял его. 
Но вдруг лицо мужчины перекосилось, и все разом повскакивали со своих мест, отскочив в стороны. Перегнувшись пополам, Ваня рыгал. Сначала молча, потом он стал кричать, на что все смеялись, а из глаз Вани текли слёзы.
– И что жрёт скотина? Ещё и желудок такой хреновый, – с отвращением проговорил Мишка и сплюнул. – Пообрыгал здесь всё.
У Мишки был повод сердиться на дядь Ваню, ведь это из-за него и Мишке урезали одну десятую в этом месяце.  Нет – уйдёт он, наверное, из бригады… Хоть и объясняться много дома придётся. А было так. Они с Иваном Васильевичем недели три назад огораживали участок под будущий объект, ставили забор. Это было довольно далеко от вагончика, и на второй день Мишка взял свой «тормозок» с собой, чтобы обедать на месте. Ну а Ваня, дом которого оказался близко от места их работы, бутылку припёр. В разговоре тогда Мишка-то и узнал про то, что сын у дядь Вани болеет очень, с рождения почти. Лежачий лет десять как уже. За сыном-инвалидом ухаживает жена, не отходя и практически не отлучаясь из дома. После того дня Мишка стал по-особенному смотреть на Ивана Васильевича, хоть и, как он думал,  понял для себя злую причину трагедии в судьбе его сына. Пьянство, наверняка. Как они живут!.. Мишка же зашёл к ним в тот день вечером. Тем не мене сейчас ему стало стыдно перед бедным стариком, который уснул, наконец, свернувшись калачиком на бушлатах. Он перевёл взгляд на Сашко, который тоже смотрел на Ваню. «Нет, всё-таки придётся, наверное, поучить тебя, красавчик», – подумал Мишка про себя.
Назавтра Ваня снова не будет ни с кем разговаривать, прятать глаза, добросовестно, но без энтузиазма будет делать всё, что от него требуется, и ровно в пять часов, не переодеваясь, побредёт домой к жене и больному сыну.
А Мишка всё-таки уйдёт. Скоро Обь вскроется, навигация начинается. А ещё лучше – махнуть снова на Дальний Восток, к «торгошам», на дальние рейсы. Да хоть и в рыбаки. Главное – уйти подальше, чтоб берегов не видно было...