Родительский день. Иван да Анна

По вечерам.

   Утро у нас начинается с чая, а вечер чаем заканчивается. Утром мы консультируем правительство и президента в области внешней и внутренней политики бесплатно и безответно, а вечером говорим с теми, кого уже нет…
   Не столько воспоминания-сожаления, а разговор  в кругу душевно родных, простых и близких: бабушка Нюра, Дмитрий Сергеевич,
Юрий Матвеевич, Мария Матвеевна, Андрей Иванович, Анна Степановна, Иван Иванович, Софья Романовна, Иван Евменьевич, Анна Ивановна…
   Что было, что осталось, что есть наши дни…
   Прошлое и есть настоящее, не часть нынешнего, а что-то такое , что пронизывает нашу жизнь, как кровеносные вселенские сосуды бренное тело.
   Нынешняя суета– рябь на воде, а дальше– глубинная…


Под берёзонькой.

   Иван да Анна,  они навсегда вместе. Как и желали.
   Май месяц. Собираюсь на кладбище поправлять могилки. Обычно день выдаётся жаркий, душный. Или уж сам такой подбираю.
   Вытаскиваю из подвала велосипед, подкачаю шины. Привязываю лопату. На багажнике закрепляю рюкзак. В рюкзаке вода в будылке, тряпки, перчатки, банка краски, кисть, растворитель.
   Еду не торопясь,  да и не расторопишься. Сразу за мостом  долгий тягучий подъём в гору. Пока одолею, вся футболка как вода, да ещё пыль. Машины туда-сюда носятся.
   Старое кладбище.  Медленно еду, раздумываю, может, отсюда начать? Здесь дедушка и все его свойственники, здесь Томочка…
   Нет, не буду нарушать обычай. Сначала к  родителям на новое кладбище.

   Когда-то мы с папой приходили на кладбище, к дедушке, Ивану Ивановичу, к Томочке, маминой сестрёнке, умершей в одиннадцать лет, к братьям и сестре моей бабушки Софьи Романовны – все-то они рядышком лежат спокойнёхонько.
   Хоронили в те, теперь уже стародавние времена как Бог на душу положит –
ни ряда, ни тропинок. Пока меж могилок проберёмся, пока до своих дойдём.
   Заросло кладбище. Ель, берёза, кусты сирени. Место дремучее. Комарья пропасть. Я и теперь каждый раз, как к дедушке иду, всё тропинку выискиваю.

   Папа сначала к каждой могилке подойдёт:
-Ну, здравствуйте, покойнички, лежите, поди скучаете.
   Выпиливаем сухостой, убираем мусор, красим пирамидку.         

   Еду дальше. Вот радость – на асфальт выехал, хоть пыли не будет. Еду, еду мимо Юрия Ивановича, маминого брата. Мама всегда наказывала:
-Ты уж к Юре-то загляни, наверно, и прибрать могилку некому.
   А я Юрию Ивановичу так скажу:
-Не обессудь, на обратном пути загляну.
   Подъём в гору.  Ворота. Налево по дороге вниз,  вот и могилка родителей. Немного посижу, отдышусь, руки к земле приложу, где они? – там ли, тут ли мои родители?   
   Ветерок благой, обдувает. Берёза рядом, а листочки весенние – клейкие, пряного свежего аромата. Цветут барашки и – по отдельно растущему кустику – хохлатки. Небо – прозрачное, чудной холодной чистоты.
   Рассиживаться нет времени.
   Пора и за работу. Надо траву полоть, ещё земли принести, цветы подсадить, памятник помыть. Самая большая работа - полоть. Конечно, можно всю могилку плиточкой выложить, бетоном залить, ещё что-нибудь «вечное» придумать.
   Можно.
   Мама с папой так любили сад, цветы, лес, природное, естественное, живое.
Пусть травка растёт, но в меру. Пусть на самой могилке цветы – живые – будут.
   А когда всё сделаю, хотя разве можно всё сделать, пшена на могилку посыплю.  Это уже по-маминому, мама всегда так делала: птички прилетят, зёрнышки поклюют, родителям от нас привет понесут:
-Не обижайтесь, если что не так. От души, от сердца…Что можем, чем можем…

   И мама, и папа искусственные цветы на могилках не признавали:
-Вот ещё мертвечину разводить.
   Сами были живы, сколько раз говорили:
-Вы нам только мёртвых цветов не носите. Только живые, пусть самые простые.
   Цветут барашки-ключики, земляничка, барвинок, богородская травка. И – берёза, лёгкая, вся пронизанная светом…
   Сижу я на травушке, на могилки гляжу, на лес, облака чистого снега, на голубую  воду в просветах-оконцах, ветерок ласковый, как мамины руки, и мыслей никаких:
- Где вы, мои родители?

   Немного вверх по дороге подняться – бабушка лежит. Уже не скажет:
-Ох, Алёшенька, Алёшенька, смотри, как нога опухла, а забор-то весь валится. Ведь всю ночь на спала, до пяти часов встала. Алёшенька, хоть бы забор поправить.
-Бабка, стряпай пельмени, забор будет.
-Да пельмени я уже настряпала, в подпол поднос поставила, а то рассолодеют от жары.
- Ну тогда всё, давай, где топор, гвозди, молоток, ножовка?
-Да всё ещё с вечера готово…
   Могилка у бабушки высокая, приглядная, да люпин вокруг всё заполонил.
   И у бабушки полоть, перекапывать, подсаживать…
   А потом еду к Юрию Ивановичу, маминому брату, а потом к Ивану Ивановичу, дедушке, и бабушкиным братьям и сёстрам.
А папины родственники – за тридевять земель…


Вечер… в саду…

   В саду синие, голубые, лиловые, фиолетовые тени лежат под деревьями. Ветерок пройдёт волной по листве и стихнет. Волглый аромат плывёт над садом, а я брожу по тропинкам-дорожкам. Переливчатый закат, розово-бирюзовые цвета, грусть-печаль: где мои родители? …
   С кем слово перемолвить,
по душам сердечно поговорить…
   Я знаю, что их нет. Я знаю, что они со мной.
   Доброе родительское слово, доброе родительское участие.
Из леса тащу  лесину на прожилину, мама встречает у калитки:
 -Ну куда ты такую волокёшь. Сорвёшь спину, в старости всё скажется, что будешь делать. Придумал, на себе таскать.
   Папа сокрушался:
-Как ты звенья неподъёмные перетащил. Забор бы не упал, что меня не дождался. Я бы тебе помог.
   Я думаю, ну что говорит. Одной рукой и так сколько за всю жизнь поворочал, и сейчас ещё помогать. Нет, тут я сам. Пусть по саду ходит.

   Баньку топим - всем радость.
После баньки под яблонькой сядем, разговоры разговариваем , чаёвничаем.
Так хорошо и умирать не надо.

   Родители мои.
В саду они вместе со мной.
Сад  сегодняшний, сад – воспоминание…когда ещё всё только начинали, когда родители были живы…

   Теперь около избушки еловые лапы нависли над столиком и скамейкой,
берегут сердечное.
   Сидим под елью за столом, самовар шумит, дымком тянет и забористым травяным чаем.  Чай пьём да любуемся, родителей слушаем…
   Такая глубинная утрата, чем её восполнишь?...


   Вечер, неприкаянный-одинокий, тени больше и тише. Тоска-тяжесть глуше, легче идти, легче дышать.
   Родителям расскажу-покажу, что мы за это лето сделали.   
    Лиственницы и берёзки наши вверх устремились. И яблони есть, и сливы, и груши разводим. И пруд с каждым годом у нас глубже, и родиться всё хорошо. И арбузы, и дыни хороши. Может, когда и виноград попробуем.
   Старая банька цела,только каждое лето каменку поправлять приходится, дай Бог ещё постоит. И цветов, много цветов. У нас теперь и «речка» есть, и мостки
   И леших и домовых прибавилось, с ними как-то душевней в саду.
-Потрудились, потрудились, большое дело сделали…

   Наши чаяния, надежды, труды – родительские. Иван да Анна, они здесь, в каждой частичке сада, в вечерних разговорах, в письмах,  фотографиях, в памятливых вещах и предметах, они – в нас…
   Глубинная печаль объемлет меня, не отпускает, не могу взять в толк, не могу понять, не могу принять  - где мои родители?
   Сколько бы ещё поговорить-послушать да просто рядом посидеть…


   Иван да Анна, папа и мама.

   Жизнь как жизнь. Очень разные характеры, а друг без друга помыслить себя не могли. Дымка-даль туманней, всё больше годов меж нами и родителями, но главное – осталось…
   
   Писать о родителях трудно. Я рос и воспитывался в патриархальной семье,
в безусловном почитании и уважении к старшим, к родителям.
   Авторитет отца был непререкаем. С мамой я ещё мог поспорить, отнекиваться, ворчать, но если мама говорила, что пожалуется отцу, то я летел совсех ног куда сказано и делать то, что надо. На чём основывался авторитет отца. Это был великий труженик, добрый и справедливый, который на моей памяти ни разу не пожаловался, как трудно ему ворочать мужицкую работу одной рукой. Предпочитал, чтобы этого вообще не замечали. Помощи ничьей не просил, всё сам хотел делать. А мама нас с братом приучала к тому, чтобы мы не ждали, когда папа скажет, что надо делать, где помочь, а заранее видели и помогали без всяких напоминаний. А папа, когда мы с ним что-то работали, были на покосе, в лесу, всегда говорил:
-Мать такая труженица, сколько за день всего переделает. Нисколько себя не бережёт. Вы-то мать берегите.

 Рассказать, какими они были, как жили, к чему стремились, как понимали жизнь - трудно.

   Жизнь как жизнь, день на день не приходится, то вёдро, то ненастье.
Бывает, родители ссорятся, нам это так тяжко, уж скорее бы мирились. Лучше пусть нас ругают. А то всё разваливается и останавливается.

 Мы все проживаем одну единственную жизнь. И опыт нашей жизни один единственный. Невозможно прожить, не делая ошибок, ровненько и гладенько. Далеко не всё получается, даже то, что вполне в наших силах.
   Родители наши прожили жизнь по-настоящему, честно. Верили в добро и справедливость, в человечность, любили жизнь, любили трудиться и любили праздники, любили людей. Были ссоры и скандалы, но и был лад-гармония.
   Не оскудели душой, через всю жизнь пронесли, сохранили, приумножили любовь, сердечную приязнь, восхищение, уважение. Мне так видится, что эта нужда в друг друге с годами стала у родителей ещё больше. 
   И самая-то хитринка в том, чтобы научиться просто жить… Чтобы семья состоялась, надо трудиться. 
   Были Иван да Анна…   
Плохое ушло, осталось настоящее.


   Последние годы, Иван…

   У папы совсем стало плохо с рукой. Рука одна, сколько за жизнь он ей поработал. А теперь рука отказала, трясётся. Папа руку не может ко рту поднести, самостоятельно есть. Мама рядом сидит, отца с ложечки кормит. Ходит по квартире папа сам, но каждый шаг – целая история. Был работник, и что от работника осталось.
   Читать не может, телевизор смотрит с мамой. Слышит плохо, мама папе пересказывает, что по телевизору показывают. Быстро устаёт.
   Мама с папой живут вместе уже почти пятьдесят лет, мама папу понимает с полуслова, понимает, что означает его молчание, мама всё понимает. Для неё он всё такой же Ванюшенька, как и раньше.
   У мамы много дел. Надо сбегать на  Дубовую горку, проведать, что там, в саду-огороде? Сходить в магазин, приготовить папе поесть.
   А папе что делать? Папа маму ждёт. Дома один, и голова уже плохо работает. Мама уйдёт на рынок за продуктами. Торопится, побыстрее туда и обратно. Придёт, а папа маме:
-Аннушка, тебя ведь целый день не было. Я ведь в квартире один.
   Мама и не знает, как папу убедить, что он неправ. Сообразила. Поставила на столик часы:
-Отец, смотри, сейчас девять. Через полчаса буду дома.
   Сходила на рынок, заходит, папа опять за своё:
-Ты где была, я уже не знаю, что и думать. Опять ушла куда-то, уже день кончается.
-Отец, посмотри на часы – полчаса не прошло.
   Папа долго смотрит на часы, думает, потом соглашается:
-Ох, Аннушка, а и правда. Ты на меня не сердись.
-Не сердись…Дать сковородкой по голове. И так тороплюсь, за тебя думаю, как ты там, так и знала, опять что-нибудь сообразишь.

-Что ты, Аннушка, сковородкой, это нельзя.
-Нельзя…Я вся взмокла, бегом туда-сюда. Зашла-купила-вышла. Мне ведь не восемнадцать лет.
-Аннушка, прости инвалида, ну что с меня взять?
-Эх, отец, отец… Ты меня-то слушай. Ну куда я могу уйти?Пятьдесят лет прожили, куда я могу уйти, отец.

   Сидят на кухне, попили чай. Мама моет посуду, папа долго смотрит в окно, после долгого молчания говорит:
-Вот, мать, дожили мы с тобой, никому не нужны. Никто в нас не нуждается. Олег с Людмилой уже месяц как не показываются. Ну, конечно, что мы им?
Да, что мы сейчас, зачем к нам ходить!
-Отец, ну что ты опять городишь! Вот вчера только были. На кухне сидели, чай пили. Я им сказала на этой неделе больше не приходить. Мне ещё вон сколько дел надо переделать. Рассиживаться некогда. И у них работы полно. Отец, вчера только были. Чего ты напридумывал, через день ходят.
- Да, а я что-то забыл…что-то с головой…
-Отец, отец, с ума ты меня сведёшь. Ты уж меня слушай.
-Аннушка, не сердись.
-Да я не сержусь, ты сам-то за собой следи.


   Сколько времени посидит в кресле, пытается по комнате ходить, ноги плохо слушаются. Рядом мама поддерживает. Шаг, второй, третий, передохнут немного и дальше. Комнату обойдут, на кухню, обратно, мама папу до кресла доведёт, усадит. Мама за уборку, стирку, готовку принимается, папа в себя приходит, отдыхает:
-Аннушка, мне бы только на своих ногах умереть. Не дай Бог, лежачим быть.
-Отец, я с тобой, нашёл о чём думать.
- Аннушка, только бы на своих ногах умереть.
-Нашёл о чём думать. Никто поверх не останется, никуда не уйдёт.
-Аннушка, ты только меня схорони, я ведь без тебя куда?
-Отец, давай лучше чаю попьём. 

   Эпопея вставания.
   
   Уже позавтракали. Папа в кресле. Час, полтора прошло, папа предлагает маме чай попить. Маме ещё всего сделать надо, но разве может она папе отказать. Пошла готовить чаепитие.
   Папе надо идти на кухню. Мама рядом. Папа сидит, минуты две собирается с силами, начинает подниматься. Подниматься очень тяжело, ноги не держат, ходят ходуном, самого всего шатает. Мама рядом, помогает,
наготове поддержать, если папа вдруг начнёт падать.
Папа встал, стоит, качается, устанавливает равновесие. Равновесие установлено. Можно пробовать сделать пробный шаг.
-Аннушка, ты рядом постой, я сам попробую идти, надо ноги тренировать.
   Движение началось.

   Если мамы нет дома, папа пытается ходить самостоятельно. Встать встанет, а потом упадёт. Мама приходит, поднимает. Это тоже целая эпопея
-Отец, ты что меня не слушаешь, зачем без меня вставал?
-Да вот, Аннушка, хотел пройтись по комнате. На своих ногах хочу умереть.
-Меня что не подождал. Тебя поднимать, где силы-то. Уж сколько раз говорила, что ненадолго, посиди, подожди. Приду, вместе пойдём.

   Кончатся у мамы силы, мама звонит мне на работу, иду маме помогать.

   Готовила мама папе часто и понемногу, всегда разное. Собственно день у мамы из этого и складывался: в магазин сходить и придумать, чем отца накормить. Папа не был привередой, но болезнь – язва желудка – была всегда настороже. Папа прислушивался к своему организму, приспосабливался:
есть надо совсем понемногу, но почаще. С мамы ничего не требовал, даже не просил, а как бы предлагал:
-Аннушка, я бы ложку каши пшённой съел.
-Аннушка, может блинов со сметаной.
-Аннушка, что-нибудь бы мясное, котлетку паровую что ли.
-Аннушка, давно ты пельменей не стряпала. Мне бы два пельменя.
   Папе и немного надо было, но ещё он мало «заказывал» потому, что вроде как маме меньше у плиты возиться.
    Мама после смерти папы всё «сокрушалась»:
- Ну как вот отец понимал «свари ложку каши»? Варю полную кастрюльку, а надо было хотя один раз ложку каши сварить.  Сварить и положить. Или два-три пельменя состряпать. Киселя стакан.
   День прошёл, оглянусь, только уменя  дел, что готовить.
   Мама вроде как и ворчала, но интонация трогательная, щемящая, столько было  в обыденных словах любви и заботы, сколько радости, что отец жив, ходит, что разговоры разговаривает, что рядом – родная душа.
   Маме не было в тягость ухаживать за папой. Уставать –уставала.
Но как по-другому? Окружить отца вниманием и заботой, когда он такой беспомощный и беззащитный, - в этом и заключалась мамина жизнь.
Сколько ещё отцу осталось, потом не вернёшь…Так это было по-человечески трогательно.

   Что мама готовила? Супы мясные с овощами, каши гречневую, рисовую, овсяную, пшённую, манную, иногда(осенью) с тыквой, пекла блины картофельные и мучные, томила молоко в духовке, чтобы с пенкой золотисто-коричневой, мешала с творогом; паровые котлеты, пельмени с мясом или картошкой, с капустой. Всегда на столе сметана, мёд, сливочное масло. Готовила рыбные блюда из селёдки, горбуши. Готовила курицу. Варила компоты, кисель. Пекла пироги и пирожки.
   Всё это в небольшом количестве, папа на самом деле ел очень мало, строго себя ограничивал. Обычно после обеда  приговаривал:
   -Пока не ешь – ничего не болит, а как поел – так всё, заболел.
   Мама готовила понемногу, чтобы еда всегда была свежая.

   Самой главной «едой» у мамы с папой был чай.
   Было замечательное время, интресное, надо было всё «доставать», то есть через кого-то что-то приобрести. А уж чай, более менее похожий на чай, тем более. Сортов чая было два: «Грузинский»(никакой, труха), и «Индийский»(ароматный, заваривается хорошо). Мама с папой где-то доставали пачки хорошего чая, берегли для гостей, сами пили.
   Без чая жизнь была серой и скучной. И вечер никакой, и поговорить не с кем и не о чем.
   Кто бы ни пришёл:
-Заходите, раздевайтесь, сейчас чай пить будем.
   А к чаю бублики, баранки, хорошие конфеты, шоколад(где-то надо было доставать).
   Поэтому, когда мы пили чай у мамы с папой, а это было каждый раз, как мы приходили, конфеты выдавались по норме, шоколод сторого по «кирпичику».
   Про зелёный чай, чай с добавками и про все другие чаи знать не знали, слыхом не слыхивали.
   Правда, в Миньяре, помню, в магазине на Новостройке, в витрине лежали в длинный ряд пачки зелёного плиточного чая. Мне думается, что никто его не покупал. Потом он исчез из магазинов.

   А за чаем и разговор долгий, обстоятельный, душевный.
Мама заваривала его очень густо. Для мамы с папой это было и первое лекарство:
-Что-то ночью сердце прихватывало, чай пила, вроде легче.
-Мама, Вы бы в больницу сходили, к врачам, обследовались
-Ну вот ещё, сроду я по больницам не ходила и сейчас не пойду, чего они могут сказать. Чаю попила и ладно.
   Где что не можется, кольнуло, первым делом чай.

   Замечательная жизнь, замечательные времена. Светлое будущее совсем рядом, только исчез сахар. Стали его выдавать по организациям, составлять списки, пересчитывать ветеранов. Сахар по норме.
   Мы приходили к родителям. Знали, что сахар надо брать экономно. По ложечке и всё.
   Мама:
-Можете обижаться, но сахара чуть-чуть. Я без чая не могу, а отец тем более.
Вы, молодёжь, и без сахара хороши, а мы без чая никак.
   Мы не обижались. Понимали. Какие тут могли быть обиды.
Папа маму увещевал:
-Аннушка, ты бы сходила к себе на работу, пенсинерам там сахар выдают.
   А мама всех начальников, с которыми работала, терпеть не могла:
-Ага, сейчас, стану я кланяться. И раньше не кланялась, а сейчас тем более. Буду воду хлебать пустую да чёрной коркой заедать, а к ним не пойду. Пусть подавятся. Пусть другие угождают да улыбаются. Не пойду. Хватит, нагляделась на их рожи. Отец, тебя, как ветерана, без сахара не оставят, а я так обойдусь.


   Февраль. Вечер. За окном метель. Большие хлопья снега облепили окно, а за ними – темень.
   В квартире тепло, уютно, чисто прибрано. Тикают настольные часы. Мама смотрит телевизор, идут «Новости», она их пересказывает папе. Папа в своём кресле, после ванной, в льняной вышитой рубашке, в тёплых носках, в меховых тапках, в штанах с начёсом:
-Эх, Аннушка, живу, как король. За окном вон что творится, а у нас тепло, поесть есть что, ванна, туалет под боком, дети не забывают. Так бы ещё годик-другой пожить. Что ещё нужно.
   Мама с нами делилась:
-Я головой киваю, согласна. Хорошо, ладно живём. А отец не спросит: как тебе, Аннушка? Ведь целый день на ногах. А то бывает за день сколько ра подымать приходится. Сам то в разуме, то начнёт такое городить,что и никуда не приложишь.  Иной раз устану, сил нет. За мамой три с половиной года ходила, теперь за отцом, как за ребёнком. Король наш король.
   Да это уж я так. Чего на отца сердиться, не на что там обижаться. Король ты наш король…

   А то ещё ночью – стук, грохот. Подскакиваю, слышу, отец зовёт:
- Аннушка, помоги, упал.
Иду. Поднимаемся, кряхтим, добираемся до кухни. Сна ни в одном глазу, будем чай пить да жизнь вспоминать.
- Эх, отец, отец, ну что, позвать было трудно!
-Аннушка, думал, спишь,  не хотел тревожить.
-Мне что, с утра на работу, мне о ком ещё заботиться. Сколько раз говорила, чтобы звал. Ладно упал, подняли, а не дай Бог покалечишься. Ты меня слушай, мне разве трудно встать, помочь.

   Папе выписывали какие-то сильнодействующие успокоительные таблетки.
Если папа какое-то время их не пил, то впадал в страшное беспокойство, мнительность, что-то ему начинало чудиться:
-Аннушка, что-то сегодня не то, что-то будет, что-то тревожно.
- Отец, что ты, давай успокаивайся, не наговаривай ничего, всё нормально, хорошо.

   Мама потом сильно переживала, постоянно возвращалась к мысли:
-Вот не давала бы отцу таблетки, он бы ещё жил.
- Мам, ну какое пожил бы. Вы же помните последние дни его. Какой папа был – да уже никакой.
- Сыночек, так тяжело, да будь хоть какой, а живой бы только, - всё бы легче. Всё была бы занята: где приготовить, где что, а где и посидеть рядом, за руку его подержать. А нет его, так тяжело, так тяжело. Ведь каждую ночь снится, все что-то мы говорим. Ведь у нас с отцом разговор обо всём был.
   Эх, отец, отец, так тяжело, так тяжко. О нём только и думаю.
   Вот сидел бы сейчас на кухне. Я руку его держу. У нас разговор.

   Приснилось, будто он с кладбища пришёл. В дверях стоит, за порог не переступает:
-Аннушка, что-то холодно лежать.
-Ванюш, а ты полушубок-то возьми, он такой тёплый, согреешься.
   Я ему вроде как полушубок и подаю.
   Что к чему приснилось.
   Все мои думушки про отца. Вас нет, так я с ним говорю…
   Мама рассказывает, а сама то ли плачет, то ли смеётся…

   Сильный мороз. Окна заледенели. Свет для экономии везде выключен, только на кухне горит. Мама в халате, папа одет теплее, сверх шерстяной рубахи с длинными рукавами ещё надета безрукавка из овчины. Пьют чай.
-Эх, Аннушка, зимой неохота умирать: снег, мороз, могила ледяная, сугробы, застынешь весь. Да и могилку копщикам как копать. Лопатами не возьмёшь, ломами – надо землю отогревать.
-Отец, ты  не волнуйся, не переживай. Сани подгоним, на сани сена, сверху овчину, тебя положим, полушубком прикроем, - доедешь теплёхонько и замёрзнуть не поспеешь. Нашёл о чём печалиться, довезём в тепле и сохранности. Так подгадаем, лучше некуда.
-Всё-то ты, Аннушка шутишь, всё смеёшься, с тобой жить –помирать недосуг.
-А чего помирать-то. Отец, живи. Мы детей вырастили, выучили, сколько могли, хорошего в них вложили. Никому ничего не должны. Нам сейчас жить-поживать.

-Олег, Людмила, мне бы хоть минуточку за руку его подержать. Так бы вот и сидела, руку гладила… Ванюша-Ванюшенька…



   Май месяц..

   Май месяц. В школе всякие отчеты, ведомости, совещания, конец учебного года.
   Мама звонит, или мы без звонка приходим: папа совсем плохой.
   Пришёл вечером. Папа в спальне на кровати. Уже почти и без сил, говорит плохо, глаз закатывается, повернуться на бок не может, весь какой-то худой и меньше ростом.
-Олег, что-то у меня в горле першит, думаю, к утру пройдёт. Ты утром приходи, а то матери тяжело со мной.
   Я домой иду. Жарко, улица в зелени, молоденькой, запашистой, птицы с ума сходят, всё цветёт да радуется
   Утром, полседьмого, мама звонит:
- Олег, папы нет…
   Начались похоронные хлопоты.
   Сначала папу положили на пол. Пришла соседка, обмыла, надели смертное.
Я из подвала принёс две доски, мама поставила табуретки, положили покойника.
   День в бегах. Мама дома, нервничает, мы с Галиной в хлопотах: справка о смерти, место на кладбище под могилку, гроб, венки, обед заказать, копщиков найти.
   Приходили, соболезновали. Мама все живые цветы из комнаты вынесла. Под гробом стакан с йодом. Суеты нет, тихо, покойно. Мама что-то делает и больше молчит. Плакать не плачет. Лицо спокойное, что в душе внешне никак не выражается.

   День похорон. День погожий. Мама всё рассказывает, как всё надо делать: гроб выносить,  «встречу» отдать,у подъезда прощаться, сколько пронести по улице, до какого места, как  на могиле правильно всё сделать, на обед приглашать, благодарить.
   «Встреча». В платок собирали посуду, немного, если не ошибаюсь: чашка, кружка, заварной чайничек, печенье, ещё что-то. Похороннная процессия двинулась, кто-нибудь должен идти впереди и первому встречному эту «встречу» отдать.
   Волнуемся,чтобы всё прошло так, как принято. В комнате гроб, папа в выходном костюме, гроб накрыт тюлем. Горят свечи. Стоит стопка с водкой и кусочек хлеба. Папин портрет. Мама сидит слева у изголовья, не плачет, просто смотрит. Приходят люди попрощаться. Прощаются близкие. Мы прощаемся. Надо выносить. Выносят венки, крышку, сам гроб. На лестничных пролётах это не так просто. Но получается без всяких накладок. У подъезда на табуретки ставят  гроб, ещё раз прощаются. Обычно ещё родственники и близкие у гроба фотографируются. Мы с мамой посоветовались, решили, что фото делать не будем, - кто эти фотографии  потом будет смотреть.   Процессия двинулась. Пронесли до поворота на улицу Кирова, а там в автобус, поехали на кладбище.
   Я за день до этого на Дубовой горке доски подгонял, колышки вытёсывал, готовил «крышу» для гроба. Папа с мамой сильно переживали, когда видели, как на новых могилках проваливается земля – крышка подгнила, и земля проваливается на покойника. Папа придумал, когда хоронили бабушку, сделали над гробом навес из досок. Расстояние между крышкой и навесом примерно в ладонь. Доски на бруски, бруски на столбики-колышки. Уже земля не провалится. Вот так и папе сделали, хотя и не совсем ладно, но могилка на следующий год не провалилась. А уж  мы потом её обиходили.
   Кладбище, могилка, копщики. По горсти земли, застучали комья по доскам.
Самое такое надрывное, да ещё когда гроб заколачивают.
  Обед в ДК. Блины с мёдом, суп с вермишелью и курицей, каши, пироги, компот. Водка на столе.

   Папа говорил:
   Хоронить будете, главное, копщиков угостить, отблагодарить, а остальные как хотят.  Копщикам особый почёт, без них не похоронят.
   Копщикам отдельный стол и водки сколько хочешь. Всю не выпили, я им ещё по бутылке на дорожку.
   Сердечное всем спасибо, что разделили наше горе…

   Надо жить дальше.
   Девять дён.
   Сорок дён.
   Мама озаботилась, чтобы оградку поставить, чтобы место на двоих. Брат договорился с коммунальщиками, а это было не просто, сварили они оградку, привезли, мы с братом установили.
   Маму успокоили, как-то ей полегче – оградка есть, со временем и памятник поставим.
   Вышел областной закон об установлении памятников на могилах участников Великой Отечественной войны. Поставили памятник.
 А мамы не стало, теперь у них один памятник на двоих.   
Навсегда вместе…


   Иван. Детство.

   Иван.  Родился в 1910 году в селе Летычевка на Украине. Его дед был управляющим у помещика. Своим четырём сыновьям оставил землю. Отец папы, мой дед по отцовской линии, крестьянствовал, был что называется середняком: четыре десятины земли, лошадь, корова, свинья, поросята, овцы, мелкая живность, огород, сад, хата. Умер в 1924 году, остались жена, дети: Антын(Антон), Иван, Анна…
   С 14 лет стал мой отец хозяйствовать. Ходил до этого в церковно-приходскую школу. Учёба не давалась. Мать говорила:
- Молись, сынку, молись, Бог поможет.
   Папа рассказывал:
   -Вместо того, чтобы учить, я на коленях стою перед иконой да
поклоны бъю, но что-то Бог не помогает. Поклоны кладу, а учить некогда. Приду на занятия – опять ничего не знаю.

   Пасха.

   В селе церковь, батюшка. Усадьба у батюшки большая, богатая. Во дворе свиней полно. На Пасху батюшке приношения – чего только нет. Так и запечатлелось в памяти: в хате на столе белый хлеб лишь по большим праздникам, а у батюшки его в корыто поросятам на Пасху валят.

   Пасху очень ждут. Пост перед Пасхой. . Еда – чёрный хлеб, масло конопляное, каши. Всё время есть хочется. У матери последнюю неделю поста с желудком плохо. Пошла к попу:
-Батюшка, животом мучаюсь, болею, можно молочка немного.
   Батюшка упитанный, краснорожий:
- Можно по полстакана вечером.

   К Пасхе готовятся как с самому большому, главному празднику.   
За месяц до Пасхи мужики ходят на спевки. Хозяйки припасают всё, из чего можно будет готовить пасхальные яства.
   Сам праздник – как одно из самых ярких переживаний.
   Торжественная церковная служба, серьёзные мужики – хор, праздничные одеяния, свечи, пение, сама церковь – всё настраивает на другой, возвышенный лад:
-Такая красота…
. На праздник в церковь идут нарядные, благообразные. Служба идёт, мужики ладно, душевно спивают.
   Несут в церковь еду святить, сколько-то батюшке оставят, остальное приносят домой. 
   Вот теперь самый праздник: поесть можно вволю и всё самое вкусное.
Поел и на улицу, к товарищам на игры да забавы.
   Яйца катать – у кого дальше покатится.
   Яйца бить: зажмёшь в руке яичко и стукнешь другое, которое держит товарищ. У кого треснуло, тот проиграл. Хитрость: в яйце сделать дырочку, содержимое вылить, залить воском, тогда яйцо будет непобедимое.

   Отец часто обращался к пасхальным воспоминаниям.
   Помнил  белые булки, которыми батюшка кормил свиней. Помнил, как мальчишкой ходил каяться к попу.
   Надо каяться, а в чём каяться, грехов вроде нет. Если скажешь, что не грешен, батюшка за враньё уши надерёт. Приходится придумывать какой-нибудь грех, врать, тогда проще. Поп скажет, сколько молитв надо прочитать и сколько поклонов положить в покаяние.


   За хозяина.

   Не стало отца, мать говорит:
- Ну что, Иван, ты теперь за хозяина.
   А хозяину всего 14 лет. Теперь старший, за хозяина, за мужика.
   Весна пришла, надо пахать. Во дворе на телегу плуг загрузили – мать помогла. Поехал, на поле до вечера пахал. Надо домой ехать, а плуг на телегу погрузить силёнок не хватает. Что делать? Прицепил плуг к телеге, потащил на пригорочек, с пригорка уже навалил на телегу, поехал домой.
   Мать у хаты встречает:
- Иван, ты у меня хозяин.
   А у Ивана нет силы плуг загрузить.

   Сеяли рожь, пщеницу, овёс, гречку на хлеб, на каши и для прокорма живности, ещё сеяли горох на корм скоту; коноплю и лён на холсты, на одежду. Сажали для себя и для живности домашней свеклу, картошку, подсолнухи.
   На зиму в саду пилили дерево на дрова. Заранее намечали старое.
   Каждое полешко, каждую веточку берегли. Дровами топили в самый сильныцй холод. В более тёплые дни топили кизяком: высушенным на солнце и разрезанным на куски коровьим и конским навозом. Его тоже надо было готовить.
   На зиму резали баранов, выделывали шкуры на пошив полушубков, тулупов. Сапоги – мечта недостижимая, ходили в опорках, в деревянных башмаках.
   Про чай понятия не имели, пили взвар-компот. А компот – сусло тягучее, приторно-сладкое. Его варили из разных фруктов, особенно много клали груш. Был тогда такой сорт – очень крупные и необыкновенной сладости. В коллективизацию сады повырубили, груши извели, а стали вводить мичуринские сорта. А были груши с мужскую шапку размером. Где они сейчас?

   Сельский труд в рамки не загонишь, работать надо от зари до зари, особенно летом. Еда самая простая: сало жёлтое, старое, каша пшённая, салом же заправленная, чёрный хлеб, масло льняное да конопляное, без разносолов. Зато уж осенью, зимой в праздники: и порося резать , и хлеба вдоволь, и каши разные, и сухофрукты.

   На компот на зиму сливы вялили. В овине на жерди клали плети, на них в один слой сливы. Внизу разводили огонь слабый. Сливы от жара сохли, вялились.

   Конец лета, надо под озимые пахать. Поле затянуло пыреем. Жара, пыль, духота. Лошадь из сил выбивается, плуг глыбы выворачивает, - не пахота, а одна маета, горе-горькое. Иван половину вспахал и бросил. Одни комья и корни. Другую половину пахал после дождя – гораздо легче работать. Посеял рожь. На половине той, что в жару пахал, сильная, богатая рожь уродилась. Мужики хвалили:
- Ну ты, Иван, и молодец!

   Летом, осенью и весной – босиком. На всю жизнь запомнилось – стерня. Идёшь по скошенному полю - ступни в крови, все пятки исколешь.
   Папа часто о ней вспоминал:
-Стерня, походил я по стерне. Идёшь-идёшь по жнивью, в ногах иголки, хоть плачь.

   Земля – своя. Её немного, берегут пуще глаза. Границы – межи, узкие полоски нетронутой земли-дёрна. Когда пашешь, не дай Бог тронуть межу. Чуть плугом заденешь, опять кусок на прежнее место восстанавливаешь.

   В селе у всех прозвища, у Ивана – Сойка.

   Началась коллективизация. Народ не понимает, что, зачем. Никто в колхоз идти не хочет. Мужики каждый день собираются, думают, так ни с чем вечером и разойдутся. А деньки погожие, земля -  только и пахать. Власти распорядились землю не давать, пока землю колхозу не отведут. А колхоза нет. Ещё день-два и пахать будет незачем – земля пересохнет.
- Придётся, мужики, в колхоз вступать, а то время упустим, не вспашем, зимой зубы продавать будем.

   Колхоз – общая земля, общая работа.
   Август. Надо горох косить. И дело-то вроде лёгкое, а тяжело, тошно, беспросветно.Зачем, для чего? Какой-то бессмысленный, бесконечный труд.
Косишь, а на душе так тяжело, такая тоска. Или день был такой, или что.

   Некоторые события, впечатления папа особенно часто вспоминал, постоянно обращался к ним: у попа белые булки в корыте свиньи едят, как по стерне ходил, как мужики на Пасху спивают,  как горох косил.


   Иваново зерно.

   В колхозе сеют хлеб. Иван за сеялкой. Сделал мешочек, горсть-две зерна в мешочек и вечером в ямку спрячет около овина. Комсомолка-активистка донесла властям. И ещё люди нашлись –предупредили Ивана. Он успел, зерно перепрятал. Пришли с обыском, а ничего нет. Пронесло. Было это как раз перед армией. Забрали Ивана в армию, а в селе, как и по всей Украине начался голод – всё зерно повыгребли в закрома государства. Мать потом сколько раз вспоминала, что если бы не Иваново зерно, так бы с голоду и померли.
   Чудовищнный голод. Вымирали целые семьи. Были случаи людоедства. Рассказывают:
- Иду по селу, навстречу мужик, ноги, как бочки, еле передвигается.
- Здорово.
- Здорово. Как ты?
- Да помру, наверное, к вечеру.
   И в голосе такое равнодушие, так обыденно: всё – жизнь кончилась, вся – кончилась.

   В селе какая медицина? Однажды началось у Ивана воспаление в паху. Ничего не помогает, шишка всё больше, Иван третью ночь не спит. Надулся большой пузырь, лопнул. Иван как уснул, двое суток беспробудно спал.

   Было и так: заблудился в лугах и перелесках. Ходит, ходит, а всё на прежнее место выйдет. Испугался, кое-как к селу вышел.

   В соседнем селе малый завод по переработке свеклы на сахар. Иван  вместе с другими подростками возил буряки на завод, а там вволю можно было попить перебродившего сусла-патоки. Иван перепил, чуть Богу душу не отдал, заработал язву желудка. Не сразу сказалось, а потом полжизни лечился.

   Образования у Ивана –один класс церковно-приходской школы.
И учёба не давалась, и ходить в школу зимой было не в чем. Да и мать говорит:
-Лучше, Иван, по хозяйству помогай.
Лучше не лучше, а ворочать за мужика больше некому, кроме как Ивану. Так с одним классом церковно-приходскоц школы пошёл Иван в армию.


   Армия.

   Армия для отца – его университеты. Папа мог и хотел учиться-самообразовываться, был очень наблюдательным и очень восприимчив к хорошему. Для деревенского парня, попавшего в иную среду, было всё внове.
Всему надо было учиться: как здороваться, общаться, как за столом себя вести, разговаривать, обращаться куда-либо.
   Уровень культуры не всегда зависит от уровня образования. Иная безграмотная бабушка гораздо культурнее, обходительнее, человечнее, чем какой-либо очень грамотный ум.
   Папа в этом отношении был человеком очень культурным: очень следил за своим внешним видом, был очень аккуратным, умел поддержать беседу, , расположить к себе человека, слушать, проявить участие, был отзывчив на горе и радость. Любил шутку и сам умел пошутить. Не просто любил, а жил в украинской песне. Пел и в ней, песне, всё рассказывал о себе, чувствах, вообще жизни.

   Армия многому научила Ивана.  Папа добрал образования, закончил школу полковых командиров. Показал себя образцовым солдатом. Служба приучила к дисциплине, ответственности, порядку. Армейскую выправку отец сохранил на всю жизнь.

   Служил на Дальнем Востоке. Ночёвка в лесу. Подняли по тревоге, ноги в лыжи и марш-бросок в лес. Развели костры. Спать не спали, больше ворочались: с одного бока жара, с другого холод. Но никто не заболел. Только всю ночь в дремотном полусне провели.

   Из-за нагрузок, недостаточности питания Иван заболел «куриной слепотой». Как вечер, так ничего не видит. Потом прошло.

   Был ещё случай, чуть волки не съели. На Дальний Восток, спасаясь от голода, ещё в в конце двадцатых уехала сестра Ивана –Анна Евменьевна, уехала со своими детьми, родственниками. Оказалось – рядом со службой папы. Иван  решил в увольнительную сходить, проведать своих. Идти было недалеко, а было дело к вечеру. Иван быстрым шагом отправился в путь. Идёт, торопится, на душе тревожно. Дошёл до околицы, оглянулся, а у опушки огоньки посверкивают – волки воют. Стаей за Иваном бежали. В избу зашёл, сапоги снял, - портянки в крови, ноги стёр.

   Служил Иван в железнодорожных войсках, охранял мосты.
   Попал в Миньяр. Здесь нашёл много хохлов, познакомился, подружились. Понравилось, в городке жить полегче, чем в селе. Вот так и остался.

   Курил Иван сильно много  до армии и в армии. Стал кашлять, кашель всё усиливался, стал почти беспрерывным. Пошёл в медсанчасть. Врач прослушал его и говорит:
- Если жить хочешь, курить бросишь.
   Иван вышел, папироску докурил, окурок бросил, растоптал, и с тех пор больше не курил:
- Жить захочешь, всё для этого сделаешь.
Железный характер.

   В сорок четвёртом отправили на фронт. Участвовал в форсировании Днестра.
   О войне не любил рассказывать и вспоминать. Вот по сути всего один рассказ.

   Днестр. Форсирование. Село, белые хаты, яблоневый сад, - воронки, ямы, всё разворочено, раскурочено…
   Показательный расстрел. Привели роту, построили, вывели «самострела»(отстрелил себе пальцы), зачитали приказ. Взводу расстрельному команда, приговорённый курит, папироску до рта не донёс – залп; спокойно, медленно на землю сполз…

   Бой, близко разорвалась граната. Рана загноилась, началась
гангрена. Госпиталь, операция, левую руку почти по плечо отрезали. Санаторий в Ялте после операции, как офицеру младшего звена.
Там Иван  увидел офицеров ещё царской выправки: речь, манеры, обхождение – всё благородно, достойно. Люди высокой культуры. Папа ими очень восхищался: осанка, выправка, воспитанность, взаимоотношения.
При случае говаривал: вот это царская выправка.
   Награждён орденом Красной звезды.

   Война. Украина. Старший сын, Антын(Антон), в армии на фронте, а младший , Иван, в армии на Дальнем востоке.
   Фашисты в селе. Зашли двое, поставили мать под иконой в красном углу:
- Ты мать красных командиров.
Мать стоит ни жива ни мертва, с жизнью прощается.
   Уже и автоматы на неё навели, а тут вдруг их позвали.  Они заторопились, уже выходили, один из них повернулся и дал очередь поверх материной головы, попал в икону.
   Когда мама с папой были в гостях в селе, икона хранилась у Ксении Андреевны, вдовы брата Ивана – Антына. Они, мать с отцом, икону видели, мама предлагала её взять, да папа не согласился: как он, коммунист, будет ещё с иконами возиться.      
   Время прошло, сильно потом жалели.

   Встреча, которой не было. Старший брат Ивана –Антын(Антон) служил, был офицером, звание и должность у него были выше, чем у Ивана. Приехал Антон на побывку, погостил, утром уехал, а вечером Иван прибыл. Не свиделись. Антона убили весной сорок пятого в Прибалтике.


   Папа вспоминал,возмущался, как же так? Антон, старший папин брат, матери почти не помогал, а достаток имел хороший. Мать в опорках ходит, а сноха, жена Антона, Ксения Андреевна, сапоги почти новые на помойку выбрасывает.

   В январе сорок шестого приехал Иван навестить мать. А она почти не ходит – ноги в нарывах, струпьях, кровоточат. Нагрел воды, ноги стали парить, отмачивать. Отмокли, отмыл Иван раны, отскрябал, стал маслом мазать –вылечил.
-Спасибо, Иван. кабы не ты, я уже помирать собиралась.
-Живи, мама, не болей!

   Остался Иван с одной рукой.
   Приехал в Миньяр к жене. Она его не пустила:
- Зачем ты мне, однорукий, нужен?
  Вышел на улицу, что делать, куда идти? Родни нет, никому здесь не нужен.
Выход в водке не стал искать. Снял комнату у миньярских знакомых Шведовых. Устроился на работу .
У Шведовых дом большой и везде порядок, чистота исключительная. Занавески, цветы на окнах, полы крашеные, половики. Часы-ходики, самовар.
   Утро. Надо умываться. Сам хозяин черпает воду из бачка и, подставив руку, несёт ковш  через прихожую к умывальнику.
А отцу как быть? Второй-то руки нет. Иван почерпнёт воду и ждет, когда она с ковша стечёт. Несёт осторожно, чтобы не расплескать.

   Иван прошёл суровую школу жизни, жизнь не баловала. А был и остался человеком очень добрым, открытым, общительным, дружелюбным. Сам много трудился, нас к труду приучал. Нас жалел, так не спрашивал, как с него спрашивали.   
   У Ивана в детстве игрушки –конная упряжь, телега и весь земледельческий инвентарь. А нам покупали машинки, велосипеды и трудиться заствляли в меру и посильно. Без дела мы никогда не сидели.


   Поженились

   С женой, Аннушкой, познакомился на работе. Был предпраздничный день перед 8 марта. Анну не отпустили, или не успела на поезд в Ашу, домой. Стоит, плачет. Иван подошёл:
- Ты что плачешь?
- Домой хочу!
   Платок вынул, слёзы вытер. Разговорились. Как-то сразу симпатия взаимная
возникла, почувствовали что-то глубоко общее.
   Решили пожениться. Иван Иванович, мой дедушка, мамин отец был сначала
недоволен:
-Бондарь, бондарь – бочки что ли делает.
   Вот так и познакомились.
   В апреле поженились.





   Анна. Детство.

   Мать – Бондарь Анна Ивановна. Рождения 1928 года в Аше, на Дубовой горке.

   Бабушки-дедушки мамины.
   По материнской линии.
   Дрыгановы. Жили  на пригорке, внизу ручей. Прямо в огороде колодец-ямка. Там жила потом Клавдия Романовна, сестра мое бабушки Софьи Романовны, родная ей по отцу. Дед мамин, Дрыганов Роман, был что называется хозяин. Каждый инструмент на месте, двор выстлан жердями, чистый. Дрова в поленице. Скотина к порядку и дисциплине приучена. Двор метёт каждый вечер. Хозяйство богатое: лошади, коровы, овцы, свиньи, куры.
   По отцовской линии.
   Саблины. Дом их стоял внизу, в овраге. На моей памяти там жили две женщины, которых называли монашками.
   Моя прабабушка Саблина отличалась хлебосольством и добротой. В доме и порядка меньше, про чистоту и говорить нечего, зато много доброты и радушия. Прадед мой Саблин – отчаянный игрок в карты, однажды проиграл все деньги, вырученные за проданную лошадь.
Прабабушка моя  Саблина на Великие церковные Праздники варила щи в ведёрных чугунах, пекла пироги - кормила нищих да ещё раздавала им что-нибудь из одежды. Сами жили бедно.

   Дядя Хрисанф, брат моей прабабушки, был большой шутник. Здоровяк, зимой чуть ли не в одной рубашке ходил. Любил побалагурить:
- В армии раньше долго служили, служба тянется, тошно, скучно. Чем заняться? Вошь на цепь посадишь, выкармливаешь её. Откормишь, на цепь потолще посадишь, водишь за собой напоказ.

   По воскресеньям бабушка Саблина пекла вкуснейшие пироги: с черёмухой, с малиной, с калиной, морковники. Мама рассказывала:
- Бабушка напечёт, а мы их таскаем потихоньку.
   Увидит, ругается:
   -Опять все пироги повытаскали, идолы!
   К церкви, к религии отношение своеобразное. Все Праздники отмечает пирогами, оделяет нищих. А вот, к примеру, убирается в избе – одной тряпкой и стол, и шесток, и божницу:
-Опять мухи все иконы изгадили.

   Мама училась в школе хорошо и по тем временам получила хорошее образование – семь классов. Особенно любила географию и литературу. Любозательность, любовь к чтению сохранила на всю жизнь. Помнила много стихов Пушкина. Особенно любила читать и цитировать(всегда очень к месту) Чехова. Одним из любимых её рассказов был рассказ «Печенег».

   Анна в детстве – девчонка боевая, подвижная.
   Бабушка Саблина:
- Ну, Нюрка, ахел ты ахел, взамуж выйдешь, всё в доме вверх дном будет,
а в огороде одни сорняки.

   Мальчишки, девчонки на улице дружили. Вместе ходили за грибами, ягодами, кисляткой:
 - Мальчишки на нас мешки бросят, мы тащим, они налегке идут, что-то ищут. Нам были защитники. Мы в лес идём, никого не боимся. Если что. мальчишки за нас заступятся.. И родители нас отпускали, и мы сами не боялись в лес ходить.

   Мама очень любили вышивать. Все уже и спать лягут, и ничего уже не видать,  мама сидит у окна и стежок за стежком выводит. У нас в доме, в Миньяре, столько было маминой вышивки.

   Война. Отца, Ивана Ивановича, забрали в трудармию, на фронт не взяли по состоянию здоровья ( у него была астма). Осталась мать, Софья Романовна, с малыми детьми -  выживай как хочешь. Юра маленький, одна Нюра- помощница. Вот и помогала по хозяйству, особенно с картошкой. Сажали двадцать пять соток картошки. Надо полоть, окучивать, убирать. Вот вдвоём, начиная с августа, картошку копали, а мать(бабушка моя) на тележке отвозила домой. Там, где сейчас коттеджи и дикий  луг, заброшенные земли за Редькиным долом, там в войну всё было в картофельных полях.
   Своей матери Анна всегда была благодарна:
- В войну желудёвых лепёшек не ели. Но жили тяжело.
Нюра мечтала:
- Война закончится, налью полную чашку рыбьего жира, хлеба большущий кусище отломлю, буду хлеб в рыбий жир макать и есть досыта.
   Вся-то еда: картошка, парёнки, хлеба чуть-чуть. Парёнки – томлёные в вольной печи свёкла, репа, морковь, брюква, - надоели за войну до тошноты, только брюхо разопрёт, а так и не голодный, и не сытый.
   В конце войны стала на танцы ходить. Тут целая история. Чтобы талия была, Анна целый день не ест. И одеться надо из ничего, и причёску сделать. Зато как после танцев придёт, то чугун картошки запросто съест.

   Мама рассказывает:
-Иду  с отцом по улице, он мне говорит:
   -Дочка, идёшь, так иди как девушка, а не рохля. Спину ровно держи, голову прямо, ступай на носочек, да брюхо-то подтяни, на тебя же люди смотрят.
   Я на всю жизнь это запомнила.

   Вот Анна заневестилась, пришли сваты. Нюра от смущения под кровать залезла. Вытащили, просватали. Сыграли свадьбу. Год пожили, ушла Анна от мужа. И сам весь больной, и свекровь пилит:   
-То не так, и это не эдак.
   Начала работать с 16 лет, в 1944 году, в банке. После войны в Миньяре, на хлебозаводе – бухгалтером. Уже была замужем за папой, а по дому очень скучала. На выходные добиралась домой на товарняках.
 Однажды заскочила на подножку впопыхах, огляделась, а в тамбуре мужики уголовного вида. Внутри всё дрожит, и не знает, что делать. Ладно знакомый миньярский здесь же был. Подъезжаем, он говорит:
- Давай, спрыгивай первая, я посторожу.
Спрыгнула, всё обшлось.
   Миньярский знакомый отцу выговаривал:
- Иван Евменьевич, ты больше Анну одну в Ашу не отпускай, мало ли что.





   Начали жить. Миньяр.

   Поженились, сняли квартиру – маленький домик на берегу, где ветка железнодорожная к метзаводу. Анна домик отчистила, отмыла, на окнах –занавесочки, любо-дорого посмотреть. Люди идут,удивляются: это что за чудо такое?
   Хозяйка выделила грядку в огороде, мама посадила всего понемногу: лук, морковь, свёклу, горох, бобы, редьку, репу. Всё уродилось. На следующий год хозяйка уже земли не дала.

   Жизнь сложить трудно. Пока человеки друг к другу притрутся, пока начнут понимать, уважать, признавать права другого на своё мнение, свои привычки. И Ивану, и Анне было непросто: два разных уклада, два разных характера, две жизни разных. Как быть, как вместе сложить, чтоб без сучка и задоринки.

   История про топор.
   
   Привезли дрова, распилили. Надо колоть. Иван вышел колоть, поработал, топор во дворе бросил: завтра опять колоть. Анна пошла дрова складывать, полешки – в поленицу, топор – в сенки:
-Ванюша, ты зачем топор во дворе бросил?
-Не бросил, а оставил, чего ему сделается, завтра опять колоть.
-Нет, так нельзя. У нас у тяти топор всегда в тряпице под кроватью в сенках лежит,  никто  его взять не смеет.
   Из-за топора до потолка пыль, раздор. Разругалисьв пух и прах. Помирились.

   Строительство дома. 

   Домик снимать- это не жизнь. Надо строиться. Своё жильё надо. Иван денег немного подкопил – на сруб хватит, а дальше видно будет. Такое время, только-только после войны, ничего нет. Что н ужно, надо с кем-то договариваться, доставать.
   Надо подбирать место.
- Аннушка, где строиться будем?
- Чтоб к речке поближе.
Выделили землю под строительство. Местность болотная, зато у реки.
   Выписал Иван лесу, отвели делянку, вывозить удобно, но вся ель ситовая.
До того надоело по чужим углам мотаться,  пусть бы какая, лишь бы скорей своё жильё.
   Знакомый лесник уговорил:
- Евменьевич, не бери его, давай подальше возьмём, зачем тебе эта гниль.
   Напилили хорошего, надо вывозить. Для лошадей хлыст не под силу. Надо трактор. Строятся все, а на весь Миньяр один трактор. За трактором очередь на месяц вперёд. Иван ждёт. Дождался, вывезли. Надо сруб рубить. Максим Яковлевич советует:
- Возьми на метр пошире, всё побольше будет.
Какое там, и денег в обрез, и быстрее бы в свой дом войти.

   Иван Иванович, мой дедушка, классный печник, выложил из плитняка фундамент, и хорошо выложил. И тридцать, и сорок, и пятьдесят лет прошло, а фундамент никуда не повело, не посыпался, не покосился.
   Сруб рубить: комель к вершинке, вершинка к комлю, брёвнышко к брёвнышку, венец на венец, матка, стропилы, окна, двери, обрешётка на крышу – дом строят. Вот и крышу надо крыть, лучше железом, чтоб надолго. Где взять? Метзавод выпускает кровельную ленту, но не продаёт населению. Лента очень хорошая – макеевка, не ржавеет.
   Через знакомых Иван договорился с рабочими ночной смены, кинули в вагон-товарняк несколько рулонов. У моста железнодорожного скинули. На лошадке до дому довезли. Всё скрытно, таясь и боясь, под покровом ночи, слава Богу обошлось.
   Печь ставить – кирпича нет. Купить негде. Узнавал, ходил, спрашивал. Повезло, знакомые подсказали, что есть дом на слом, там можно кирпич взять. Договорился , купил печной кирпич. Теперь и печь можно ставить.
   Иван Иванович печь сложил ладную, тёплую, удобную: с русской печью, с подтопком, поддувалом, печурками, дровничком, с вьюшкой.
   Новоселье. Начали обживаться. Аннушка сразу за баню. Без баньки - не жизнь.
   Поставили баньку, лабаз – для дров и для кур.
   Лабаз я помню. Он уже весь покосился. Мы с папой пошли «клад» искать, яйца куриные. Где-то куры несутся тайно, потому что в гнёздах в сарае яиц мало. «Клад» мы нашли, десятка три яиц под потолочной балкой. Папа в тоже лето разобрал лабаз, а мама там стала сажать капусту.
  Мама настояла, сделали два входа: один хозяйственный, другой чистый.

   Традиционная постройка в Миньяре: дом в три-четыре окна на улицу, перед домом палисадник, двор с глухими воротами на трёх столбах с дверкой и большими воротами.Сарай с хлевом для скотины, с сушилами наверху, с дровником отгораживал двор от огорода.
 Это было неудобно: во дворе скотина, крыльцо надо закрывать, сено не с торца, а с середины ската закладывать, огорода совсем не видать.
   У нас-то было всё замечательно: заходишь через палисадник, мимо веранды, на крыльцо, а вокруг – цветы, яблони, смородина, вишни. От палисадника к самому крыльцу доски, мы с братом мыли их летом каждый день, а зимой чистили от снега. Крыльцо блестит, выскоблено. Хорошо с крылечка на сад, на гору любоваться. Жаль, участок малюсенький. Какой сад папа мог бы развести.
   С другой стороны дома – вход в хозяйственный двор. Глухие двустворчатые ворота с маленькой дверкой. Двор, в котором еле-еле можно повернуться.
   Запомнил с детства, я – маленький, а унас по всему огороду канавы большие. Везде, куда ни ступишь – вода. Папа вокруг участка накопал канав, постепенно вода ушла.


   День за днём.

   Участок маленький, но при том как-то всё ладно и без тесноты умещалось: дом, сенки, кладовка,веранда, крыльцо, банька, сарай с хлевом и сушилами, дровник, огород-сад.
   Иван – душа-садовод. Анна сначала этого не понимала. Иван яблони рассаживает, в палисаднике – черёмуху, шиповник, рябину, около баньки –куст калины.
   А Анна смотрит на всё это и  приговаривает: чтоб это всё засохло, огорода-то нет. И по этому поводу мама с папой много спорили.
Прошло время, год, два, три. Яблоньки зацвели, шиповник в палисаднике зацвёл, даже виноград, правда дикий и ужасно кислый, и маме сад  по душе пришёлся, и для огорода места хватило.

   Выпивать папе нельзя, немного выпил, домой пришёл, стало плохо, по доскам катается, кричит, боли страшные.
   Мама побежала к бабушке Кимачихе ,соседке: что делать, баушка?
 -Нюра, ты возьми молока парного, дай попить.
Мама только корову подоила. Налила парного молока, дала папе пить.
Папе стало легче.

…летний вечер, от крыльца к баньке – доски, столик, скамейка. Над столом нависла яблоня, справа от баньки – калина. Папа пришёл с работы, сидит под яблоней, отдыхает. Летом мы там  обедаем в выходные дни, с папой  всякие разговоры ведём, а мама стол накрывает. Покушаем, чай пьём. Калина поспевает, краснеет. Поспеет, в холода её снимем, будем с калиной чай пить.

   Мама с папой поругаются, не разговаривают, а мы как будто лишние.
   Папа обидится и молчит, сам редко когда начинает замирение, а мама отходчивая, поругается,  быстро остынет, начинает к папе подходы искать, восстанавливать мир да дружбу.

    Жили так, что всё надо было доставать и как-то изворачиваться. Никаких прямых путей, всё через пятое-десятое. Без палисадника дом будто без ворот.
   Нужен палисадник. На палисадник нужен штакетник. Опять с кем-то папа договаривается, где-то доски достаёт. Кто-то эти доски пилит, строгает. Ночью привозят штакетник. Всё, будет палисадничек.
    Я уже помню дом опалубленный, окрашенный, золотистого тона, с верандой, с палисадником и яблонями в саду. Очень ухоженный. Светлый, радостный.

    Воспитывали нас ровно, не делили. Естественно, со старшего брата спрашивали больше, дочку больше жалели , и мы все души в ней не чаяли, звали ягодкой.  Родители нас, если было за что –ругали, было за что – хвалили.
   Хорошо жили.

   При всей несхожести характеров папа с мамой  жили очень сердечно и дружно. Бывает и так, что разругаются в пух-прах, а день-два прошли, и опять помирились. Друг друга слышали, понимали, уступали, внимали.
   Очень глупый вопрос, кто в доме глава, за кем последнее слово? Глава дома – обычное житейское здравомыслие. Не кто как хочет, а как будет разумно, правильно. Сделать так., чтобы лад был.
   Папа долго думает, медлителен в своих размышлениях и решениях. У мамы ум подвижный, лёгкий, быстро схватывает всё на лету. Мама уже видит, как надо сделать, а папа ещё только начинает раздумывать. Мама с папой много разговаривает, убеждает, доводы всякие приводит. Уговорит папу, и не потому, что так самой захотелось, а потому что самое разумное решение предлагает. В любом случае никто никогда ничего не решал самостоятельно. Всё вдвоём обговаривали и решали.


   Мама – домоседка. Семья, дом – вот её мир. Приготовить, вышивкой заняться, дома прибрать, в огороде покопаться.  Папа любил большие компании, веселье, общение. Мама – чистота и порядок в доме, налаженный обиход, папа это ценил, но чтобы навести порядок  во дворе – не очень получалось.  Места было мало. Мы с папой всё приберём, а потом ещё что-нибудь приставим, приложим во дворе или под навес – опять дрова некуда складывать. Мама ворчит, что опять в дровнике чёрт ногу сломит. Тоже не совем вникала, что всякие дощечки, доски, столбушки, жёрдочки необходимы по хозяйству, это всё может пригодиться. И начинается разговор:
-Отец, опять дрова некуда складывать, в дровнике один хлам. Мы идем с папой в дровник. Переставляем, подгоняем, примериваем, выкраиваем пространство хотя бы ещё на одну поленицу.


   
   Мама полюбила украинские песни и много пела их с папой.
Песни очень мелодичные, напевные, больше лирического склада. Но пели и юморные, весёлые. Как праздник, застолье, так до самого утра песни да так душевно. Мама с папой, когда мы уже взрослыми стали, на нас ворчали:
-Что ж вы, молодёжь, давайте, подпевайте.
А мы только руками разводим.


   Письма родным папиным писала мама. Знала всех папиных близких родственников, нашла с ними общий язык. Папина родня маму очень уважала.
   Папа каждый год ездил на курорт. Путёвку ему выделяли по линии Министерства обороны. Папа ездил на воды, лечить язву желудка: Кисловодск, Минеральные воды, Пятигорск. Лечение, а проще сказать, минеральная вода и строгая диета папе очень помогли.
   Когда мы жили в Миньяре, папа очень сильно болел.
   Папа ел только пресные лепёшки и овсяную кашу. Каждый день мама варила вечную овсяную кашу и пекла пресные лепешки.  И так двенадцать лет. Вся остальная еда только по чуть-чуть.   

   Мама ни в санатории, ни на курорте  ни разу не была. Папа настаивал, чтобы мама ехала лечить ревматизм, но мама отказывалась:
-Как я детей оставлю?
   Папа очень хотел, чтобы мама закончила десять классов, даже записал её в веченюю школу. Мама опять не согласилась из-за боязни, что дети останутся без присмотра. Я и сам думаю, ну когда маме было учиться? Нас трое, папа больной, дом, двор полон скотины, работа. Когда это всё успеть-обиходить?

   Весна. Мама высадила помидоры в парник. Утром что-то за что-то зацепилось – разругались. Папа маме говорит:
-Какая ты хозяйка? Да ты делать ничего не умеешь, у тебя руки-крюки.
   Маме такое слышать очень обидно. Раз руки-крюки, мама помидоры из парника выдрала, принесла, на порог бросила:
- Вот и ешь свои помидоры, если я делать ничего не умею.
Ушла на работу. Вечером приходит, все помидоры в парник аккуратно высажены. Уж как отец одной рукой их высаживал, а высадил все, ни одна не пропала.
   Помирились.

   У мамы подруг не было. Дружили семейными парами. В Миньяре образовалось что-то вроде украинской диаспоры. У папы было много хороших знакомых хохлов. Водили компании,  заходили в гости. Мама папиных друзей привечала. А уж к праздникам готовилась очень обстоятельно.
    На соседней улице проживали Брылкины. Дядя Саша, инвалид по какой-то там болезни, часто приходил к нам, что-нибудь рассказывал: про Дмитрия Донского книгу прочитал, про свой ревматизм, мне маленький лапоточек подарил.
   Заходил Осман, подсобный рабочий у папы на складе, нам помощник, мужик безотказный. Уж мама всегда ему ковшик браги(кислушки) нальёт.
   Хохлы зайдут: дядя Гриша Галаев, Дергач, Коваленко. Выпивать не выпивают, просто разговаривают. Мама всех привечает.


   Картошку мы сажали за Вторым Каменным долком вместе с Брылкиными.
Дядя Саша был такой шутник, всегда с шутками-прибаутками:   
- Урожай картошки просто чудо. Такой небывалый урожай.  Двадцать две  картофелины и все в одной в одной ладони убрались.

   Всегда в доме была фляга кислушки – угостить. Была и самогонка. Папа никогда один её и не пробовал, это для друзей, для знакомых. В застолье тоже не выпивал, ставил перед собой стакан с водой, все знали, что Ивану Евменьевичу пить нельзя. Это уже он потом стал понемножку пробовать за компанию.

   Любил лес. Если был свободный день, брал нас с Марком по горам по лесам.
   В мае обихаживали покос, убирали ветки, валежник, кое-где вырубали кустарник.
   В конце июля ходили по малину. Вот это я так невзлюбил. Таскаешься по старым, в дремучесть заросшим вырубкам, продираешься сквозь заросли малины-крапивы, жара, пить хочется. Малинку по ягодке набираешь, а набирается так медленно. Ни присесть, ни передохнуть. А папа нас подбадривает, подгоняет:
-Марк, Олег, вот тут ещё пройдём, да потом спустимя и наверх, дожна быть ягода. Пособираем ещё. 
   Почти целый день ходим, и стонать, и жаловаться нельзя, папа только стыдить начнёт.
   А вот за грибами –как хорошо. По лесу идёшь, никуда не торопишься.Если дождик, ещё интересней. Остановимся, папа костёр разведёт. Вкусно поедим, чай попьём, дальше, не торопясь, пойдём. Ходили за опятами, грузди  собирали– если попадутся. Остальные – рыжики, сыроежки, валуи – на покосе, но это по случаю.

   Мы маленькие были, мама с папой ушли за малиной, пришли под утро, на -брали два ведра да заблудились. А малина крупнющая, да ещё много жёлтой.
Мама рассказывает:
-Вышли на дорогу, а по обочине - малиннику, малина гроздьями висит,
всё усыпано. Вот малина  так малина.


Переезд в Ашу.

   Мама настояла на переезде в Ашу: районный центр, город, все организации там,  папа, как инвалид Отечественной войны, получит квариру.
   Наверно, правильно, что переехали, но возникло много новых проблем.
   Поселились у бабушки. Тесно. Скотины полон двор. Нам троим в школу. В сенки, в кладовку, дома всё кое-как растолкали. Я начал учиться в шестой школе. Французского нет. Перевели во вторую. В музыкалку ходить далеко, а доучиваться надо. Мама устроилась на работу в трест столовых. Бабушке свалились как снег на голову. В Миньяре жили, бабушка приедет, нам такая радость: и поесть приготовит, и дома приберётся. С бабушкой хорошо:
-Бабушка, переезжай к нам.
-Что ты. Уж лучше вы в Ашу.
А переехали – бабке тяжко.   
   Я Дубовую не любил: воды нет, бани нет, друзей нет, лес далеко и не такой, как в Миньяре, пока в библиотеку не записался , вообще тоска была. И прожили мы там чуть больше двух лет, но такие они были угрюмые.

   Только переехали, папа уехал по путёвке в санаторий, а на маму все свалилось: работа, скотина, дом. Бабушка помогает, но ведь столько надо сделать.



   Папина работа.

   Папа до Нового года работал в Миньяре на хлебозаводе, очень не хотелось ему уезжать из Миньяра, тем более на хлебозаводе ему предложили место директора.
- Аннушка, давай понарошку разведёмся, ты – здесь, я в Миньяр буду на работу ездить.
- Нет уж, Ванюша, если разводиться, то уж насовсем. Хочешь нас бросить, оставайся в Миньяре.
   Со скрипом, с огромной неохотой папа уволился с хлебозавода и
устроился заведующим подсобным хозяйством в трест столовых. С весны по осень ходить на работу надо было через гору километра два, два с половиной. Зимой – на автобусе до автобазы, а там пешком тоже километра два-три.
   Сначала подсобное было метзаводским, потом передали общепиту. А как передали, так оно начало всё разваливаться. Папа принял хозяйство в упадочном состоянии. С грехом пополам выращивали поросят, телят, косили сено, привозили отходы из столовых. Естественно, хозяйство было, как в то время формулировали, планово-убыточным. Я помню подсобное хазяйство: брошенные яблоневые сады, закрытый магазин, ветхие свинарники. Всё какое-то раздёрганное, рассыпанное.
   Я к папе приходил на работу: еды принести, проведать.

   Папа рядом с подсобным в брошенных садах распахал землю, посадили картошку. Я в июне приходил  картошку окучивать.
Папа привлёк меня для уборки сена для подсобного хозяйства.Заработал денежки .
   Сам посёлочек подсобного хозяйства был в одну улицу: несколько домов, , дорога в огромных ямах-колеях, запах навоза, грязь.
   У папы на складе было местечко – стол, стул. На столе бухгалтерские бумаги, чайник, плитка. Рядом со столом – гора зерна, комбимкорм.
   В посёлке и работают, и выпивают. По большому счёту опереться не на кого. Из техники – разбитый «Беларусь», который вечно ломается. Работа идёт кое-как.
   Папа очень уставал на работе из-за всяких неурядиц, несложений:
надо комбикорм завозить – трактор сломан, ремонтировать нечем, крыша на свинарнике течёт –материала нет и негде и не на что взять. Опять кто-то в загул ушёл и т. д. Да еще каждый день с горы на гору на работу вышагивать. Приходил с работы очень усталый и сразу проходил в огород, садился под розовым тёрном на самеечку, просто сидел, дышал-отдыхал. Где-то нашли железную печку, поставили рядом со скамейкой, варили еду поросятам: папа на подсобном выписал двоих.

   Вечер, дымок, ароматно-вкусно пахнет варёной картошкой. Горы светло-охристые. На вишнях – ярко-оранжевая, бордовая, багровая, красная. Сухая земля, трава, сорняки, ботва картофельная, грядки пустые.  Чуть веет ветерок.  Ласковый вечер. Хорошо сидеть на скамеечке и не спеша пить чай, любоваться осенними вишнями. Вдыхать ароматный дым, смешавшийся с запахом варёной картошкой. Такая добрая осенняя жизнь.


   Хозяйские заботы. Картошка.

   На Дубовой горке развели большое хозяйство. Держали корову, кур, телёнка, да ещё поросята.  Благо было чем кормить. Папа приносил с работы просроченные, списанные продукты, которые скармливали свиньям на подсобном: каши, супы, желе – «Каша гречневая», «Каша перловая», «Малиновое желе», «Суп с вермишелью», выписывал комбикорм, картошка была своя, я летом собирал траву: крапиву, мать-и-мачеху.

   
   Папа где-то раздобыл саженцы и стал разводить сад: посадили яблони,
много насадили вишни.

   Сентябрь. Копаем картошку. Помогают работницы с подсобного, дядя Юра. Копщиков и собиральщиков много, папа ходит по полю и, стараясь делать это незаметно, проверяет, не оставляем ли мы картошку. Носком сапога нет-нет да и подвернёт ком земли. Дядя Юра подшучивает:
-Иван Евменьевич, а матку(семенную, которую весной сажали) куда девать?
Папа плохо слышит, переспрашивает, не очень понимает, о чём идёт речь.
Мы все смеёмся. Когда папа понимает, в чём дело, смеётся вместе с нами:
-Да, вам крестьянскую душу не понять, вам бы только посмеяться.
   Папа по-хозяйски старался, чтобы ничего не пропадало зря: заготаливаем ли мы сено, копаем ли картошку. Всё в дело, всё беречь, эконмно расходовать.
   Насыпали картошку в мешки. Надо грузить на телегу. Все ушли, остались я да папа. Отец позвал како-то мужика. Он начинает  таскать мешки на телегу.
Папа на меня:
-А ты что стоишь рот разиня, давай помогай!
Я бегом к мешкам, ворочаю, стараюсь, а силёнок не хватает.
Мужик здоровый, ему эти мешки как семечки. Моя помощь ему ни к чему.
 А мне стыдно, что же это я стою, не помогаю, надо было самому догадаться.
Отец правильно на меня прикрикнул, запомнил на всю жизнь:
-Кто что делает, не стой рядом, помогай, не жди, когда попросят.


   На Дубовой горке обустраиваемся.

   Домашняя животины на Дубовой горке много. Надо это как-то размещать.  Летом строили лабаз-сарай для дров и скотины. Во дворе вкопали тяжеленные дубовые столбы, связали их жердями, обили досками. Особо мучились, когда гвозди в дуб забивали: дуб он и есть дуб. Настелили крышу, покрыли рубероидом. Из плах сделали выгородку для свиней, место для дров определили. Долго на Дубовой задерживаться не думали, поэтому и постройки все делали временные, чтоб было где скотине зимой перезимовать.
   Мыться ходили к соседям: к бабке Горячихе напротив, чаще всего к Шевалдиным; внизу, в проулке, воду брали у Ладягиных.
   Марк заканчивал десятый класс, у него сразу появились друзья-знакомые: Володя Попов, Виктор Седунов, Саша Ошняков, Толик Масленников, братья Алексеевы – Борис и Василий. Приходили в гости к Марку, как-то умещались, выпивали немного, играли на гитаре. Мама старалась Маркиных друзей приветить, чем-то вкусненьким угостить. Даже как-то чёрной икрой угощала.
  Наверно, для многих семей характерно: сами абы как, а для гостей всё самолучшее. Папа и мама были очень гостеприимны и радушны.

   Два года жизни на Дубовой горке были для меня мучением: друзей нет, в школу на химзавод ездил, в музыкалку в город  пешком  километра два.  Путь в школу: до остановки с километр, на остановке автобус ждать(тогда был железнодорожный переезд, бывало его закрывали минут на двадцать, тридцать). На автобусе ехать двадцать-пятнадцать минут. После школы домой столько же времени. Дома перекусил – в музыкалку надо бежать.  Когда только она кончится, эта музыкалка. Дома по хозяйству помогать, уроки учить, по специальности пьесы разучивать.
   Не знаю почему, так запало в душу, так трогательно: иду в музыкалку около завода, весна, грязь, хмурость-томность, на обочине вал чёрно-грязного снега-льда. Навстречу отец:
- Куда, в музыкалку?
   Вынул из-за пазухи пряник, мне протянул:
- Угощайся. Дома всё хорошо?
   Иду в музыкалку, грызу пряник. Небо беспросветное, снег чёрный , вода по дороге течёт мутная – весна начинается. А у меня папин сладкий пряник.


   Зимой на Дубовой горке.

   Задует, заметёт в феврале. Снег уплотнится, барханами по улице. Тропинка – вровень с верхом палисадника, а где и вровень с окнами. Прохожих мало, а то и за полдня совсем нет. Дома по крыши в снегу. Позёмка метёт.
Солце выглянет, заиграет на барханах – ещё тоскливей, ещё бесприютней:
барханы, крыши, козья тропа, над заводом ржавое облако, безлюдье.


   В Новый год родители и бабка ушли в гости. Мы одни, Галинка спит, а мы с Марком думаем, как встретить Новый год. Вышли на мороз. Небо звенит, звёздочки играют, где-то праздник, где-то кипит жизнь, происходит что-то удивительное, а у нас –чёрная ночь. Марк раздобыл что-то вроде факела-маячка, красный цилиндр с крышкой. Мы его пытались зажечь и так и эдак, он пошипел да и сдох. Так несолоно-хлебавши и пошли домой, легли спать. По радио слушать нечего, телевзора нет.


   Ни папа , ни мама не заставляли меня что-то специально делать. Как-то само-собой разумелось, что дом надо обихаживать. Я что могу – со снегом бороться. Это мне было очень по душе. Сделаю, хочется, чтобы просто похвалили. А похвалят, ещё больше хочется сделать.
   Зимой дорожки пошире расчищаю, а весна пришла – давай поворачивайся. Очищаю двор, сбрасываю с крыши снег, снега  - не пройти. Таскаю, кидаю –на улице огромная гора, когда-то растает. За сенками снега вровень с крышей. Начинаю копать траншею, от брёвен откидываю, чтобы не гнили. Копаю вокруг дома канавы, они полны воды. Папа приходит с работы, всё обойдёт, труд мой высоко оценит: расчистил широко, канавы пробил, теперь в подпол вода не попадёт. Молодец, правильно сделал. Мне так приятно.

   Марк закончил школу. Выпускной. Мама нарядная, с Марком пошли на вечер. Маме всё понравилось.
   Марк решил поступать в военное училище, дали направление в Омское пехотное. Родители делают большие проводы. Начало июля. Двери настежь. Мама с бабушкой готовят всякую еду. Приехали, пришли Маркины друзья: Саша Казьмирук, Витя Рыжов, Борис и Василий Алексеевы, Толик. Из родни – Фроловы, Саблины. Вечер, застолье, музыка. На следущий день – продолжение. Мама послала нас с Марком за земляникой, чтобы для гостей напечь пирожков. А мы походили, ничего не набрали, и ягод нет, и лень.
Опять все за стол, угощенье, понемногу выпили и -  на вокзал. На вокзале Марк с каждым о чём-то поговорил, попрощался. Поезд пришёл – Марк уехал. Было грустно, одиноко.
   Мама потом рассказывала, что папа сильно переживал, в кладовке сидел, никого не хотел видеть.


   Прошёл месяц. Марк прислал телеграмму, что поступил. Всё идет своим чередом. В один из дней, бабушка в окно выглянула:
- Батюшки, Марк идёт!
- Какой Марк, что ты говоришь!
   А оказывается, правда, Марк. Я так и не понял, что у него в Омске случилось: то ли заболел, то ли ещё что. В общем, приехал обратно. Родители очень сокрушались, переживали.
   Марк пошёл работать на завод маркировщиком. С первой получки купил переносной магнитофон «Мрия», в то время это было очень классно. Зарплата – 180 рублей, деньги очень хорошие. Стал делать записи на маг, таскать везде с собой. В скором времени магнитофон сдох. Куда-то его носили ремонтировать, но работал он уже кое-как.
   Осенью Марк ушёл в армию, перед уходом сказал:
 - На завод не вернусь. Буду поступать в военное училище.


   Служба у Марка началась на Дальнем Востоке, через год поступил в Киевское училище. Марк писал письма, которые родители очень ждали.
Письма Марка были очень интересные, слог лёгкий, писал с юмором, занимательно и остроумно.

   У нас по осени на Дубовой была большая «распродажа»: продали корову, телёнка, свинью здоровущую. Деньги положили на книжку, копили на покупку дома.


   Друзья.

   Друзей  на Дубовой я так и не приобрёл, какие-то все не те были. В школе тоже тяжело с ребятами сходился. Не знаю, почему. Ребята как ребята, такие же как в Миньяре: и дружелюбные, и драчуны, и вообще без мозгов, но знаться можно было. Может быть, потому, что не было таких, как Саша Казьмирук, Юра Чертов, Вова Чертов, Вася Буторин. Было содружество в Миньяре… Так что я больше во дворе что-нибудь делал, мастерил, читал книги. Мама особенно сильно сокрушалась, переживала за меня:
   -Уж не надо было из Миньяра уезжать. С этим французским морока, друзей не можешь найти. Всё дома да дома. Иди, познакомься хоть с кем.
   А с кем мне знакомиться, если всё не то.


   Первый заработок.   

   Папа стал работать кладовщиком на тарном складе, что находился на Силовой поляне. Устроил меня на лето рабочим – сколачивать ящики для продукции «Электролуча». Ящики из-под стеклянной тары – помидоры маринованные, огурцы, морковь. Ящики с просветами, надо было эти просветы закрывать, забивать досками.
Один ящик разберёшь, другой заколотишь – двадцать три  копейки заработаешь. Я за лето заработал на велосипед – чуть больше тридцати рублей. Не очень меня эта работа вдохновляла, но не отлынивал, старался.


   Воскресный день.

   Июль, жара, воскресный день. Во дворе поленица чурбаков. Папа во двор вынес колуны, будем чурбаки колоть.  Чурбаки сучкастые, верченые, свилеватые.
   Колоть дрова папа меня стал учить ещё в Миньяре: каким концом ставить, куда ударять. Научил – я теперь любой чурбак могу расколоть, эту науку хорошо прошёл.
   Лежат чурбаки на любой вкус: и в три сучка, и свилевато-корявистые, и вообще какие-то несуразные. Не подступишься. А мы подступаемся. Чурбак. Папа осматривает его со всех сторон, намечает, куда клин поставить. Я колуном вдарил, клин вставили, кувалдой клин глубоко до сердцевины загнал, чурбак треснул, но не раскололся. Перевернули пенёк, с другой стороны – колуном, потом другой клин, кувалда по клину – развалили пень.
   Жара, солнышко печёт, правда, и ветерком обдувает. Посидели, передохнули, пот течёт, за следующий чурбак принялись. Дело идёт медленно, но успех есть. Намучились, но раскололи. Далеко за полдень с ними провозились
Сели пить чай в тенёчке с наслаждением. Мама вкусный обед готовит.
Солнышко печёт, ветерок обдувает, чай вкуса необыкновенного.
   Чего мы с этими чурбаками так мучились?
   Папа просто так день-деньской проводить не умел. Всегда было чем заняться. Заранее всегда всё обдумывал, а потом мы уже принимались за работу. И папа всегда всё делал не торопясь, обстоятельно. Если что-то не получалось,  переделывали.  Мама в такие момнты любила над нами подшутить:
-Ну что, мастера,опять промахнулись!
Маму помню всегда за каким-нибудь занятием, или гостей привечает. Просто так сидеть и ничего не делать – это не по её.


   Земляника.

   Как ягоды начинают поспевать, так нас с Галинкой за земляникой посылали. Особо не обозначали, сколько собрать. Даже мама с бабушкой приговаривали: сходите,  сколько наберёте, столько и наберёте.  Но у нас уже задор боевой – трехлитровый бидон чтоб полнёхонек был.
   Ох уж эти бидончики – тяжело доставались.
   Встаём рано, солнышко чуть встало. Позавтракали. Оделись соответственно: кеды, лёгкие брюки, рубашки, у меня на голове летняя фуражка, у Галинки – косынка. Улица Невского – широкая, вся в травке. Трава росистая, вмиг ноги мокрые, ничего – высохнут. По улице, через Редькин дол, в гору – тяжело. Идём, а солнышко уже поднимается, начинает припекать. Дальше по склону и ещё один небольшой подъём, но очень крутой. Как его одолели – всё, вышли на «посадки». Лесоводы посадили саженцы, они хорошо принялись. Сосёнки лет пяти-шести, меж рядков – трава и земляничник. Солнцепёк. Ягодки мелкие, но очень ароматные. Начинаем собирать. Ягодка по ягодке. На коленках крутишься около  сосёнок, медленно набирается. Я собираю в бидон, а Галинка в банку. Самое тягомотное – донышко ягодами закрыть, а как закроешь, вроде бы дело быстрее идёт. Жара, духота мучит, слепни донимают.
   Целый день с Галинкой по посадкам лазаем. Одна мечта, найти бы полянку, усыпанную ягодами. Да где там, всё исхожено, изверчено, искручено. По ягодке, по ягодке часами. Зато и радость – полный  бидон набрали.
   В начале июля появляются маслята. Мы ягод наберём, а потом ещё маслят в платок насобираем. Чудо как хороши. Шляпка масляная, сами такие крепенькие, бахрома белая, ножка белая, а подниз шляпки как сливочное масло.
   Дома бабушка варенье варит, грибы маринует.


   Дом на Толстого.

   Папа ходил в исполком насчёт квартиры, ему она полагалась, как  инвалиду Великой Отечественной войны. Ходил, ходил, а толку было мало, обещать обещали, но квартиру выделять не торопились.  Папа после очередного похода сказал маме:
-Тебе надо, ты и ходи, а я больше туда не ногой.
   Папа был вне себя.  Ходить, выпрашивать, это было не по его. По комнате ходит, рукой машет, вот-вот начнёт всё крушить.  Мама папу кое-как успокоила. Но сил ждать обещанную квартиру уже не было.
От тесноты все устали: и мы, и бабушка. Деньги от продажи скотины подкопили.
   Осенью семидесятого года купили дом на Толстого.

   С волнением пошёл первый раз на Толстого. Мама объяснила, как  найти дом. Он на двух хозяев, наша половина – большая.
   Иду я первый раз на  улицу Толстого в наш дом. Ноябрь месяц. Снег, небольшой, лежит. Речка ещё не застыла. До площади дошёл, нашёл улицу, а дальше – земля незнаемая. Такое хорошее волнение. Иду вдоль реки, дома отсчитываю по правой стороне. Улица мне по душе, а дом ещё лучше. Всё мне здесь нравится: баня есть, сад, дровник. Сам дом – крыльцо, сени, веранда, кладовка, дом просторный, прихожка есть, спаленки, комната. Всё небольшое, но такое уютное.
   За огородом – река, за рекой – гора Липовая.
   Благословенное время пришло.
   Свой дом почти в центре города. Купили за 2300 рублей. Деньги от продажи дома в Миньяре – 1800 рублей, от продажи скотины добавили и  на ремонт осталось. Мама оформляла страховку на 500 рублей.
   Дома просторно, но холодно. За зиму две машины дров истопили.
Печка разваливается, дымоходы провалились. Надо руки прикладывать. А мне всё по душе: по дому ходить, снег кидать, дрова складывать, печку топить.

   Весна, март месяц, небо низкое, тучи ползучие, серые, тоскующие, изморось, капель. Я наколол большую кучу дров. Надо складывать в дровник.
   Снег сырой, тяжёлый, а с крыш уже не капель, ручьи потекли. И тоска, и радость от запаха талой воды, тающего снега. Липовая серая, волглая, угрюмая, небо – молочно-серый туман. И во всей этой безнадёге и угрюмости есть такое светлое, что переполняет душу, и – отчего-почему слёзы вот-вот потекут.
   В саду оттаивают старые вишни, когда-то они зацветут. Мечтаю – поем летом вишни.

   Снег сошёл, во дворе зацвела вишня. Гора в мягкой нежной дымчатой зелени. Мы на веранде пьём чай, любуемся весной: папа, мама, Галинка и я. Марк учится в Киеве.
   Солнечно, ярко. Жаль, придётся веранду с кладовкой поменять, так как кладовка смотрит во двор. Пришлось от сада отгородиться: к баньке пристроили лабаз, в нём дровник и курятник-свинарник.
   Держали кур, поросёнка, телёнка. Потом папа завёл нутрий. Постепенно от скотины отказывались. Последними были куры. А потом папа завёл кроликов, и это была целая кроличья эпопея: клетки, корм, трава, сено, размножение – матка, крол.
   Папа летом целый день во дворе или за огородом, добывает кроликам корм:
нарежет ивовых веточек, травы наберёт, подсушит, за речку сходит, подкосит травы на зиму, морковки-свёколки кроликам порежет. И так день-деньской.
Иной родитель так за собственным чадом не смотрит, как папа за кроликами ухаживает.
   А мама по дому прибирает, моет, чистит, стирает, еду готовит.

   Я перешёл в десятый класс. Лето. Записался в юношескую библиотеку, хотелось прочитать как можно больше книг из серии «Библиотека Всемирной  литературы». А ещё была речка и сад. Чудное лето.

   Надо в доме делать ремонт. Работы много. Надо перекладывать печь. Папа с мамой задумали сделать водяное отопление. Папа  где-то раздобыл трубы, нашёл сварщиков, печника. Мы печку разбирали, наглотались пыли, сажи. Из битого кирпича выстлали дорожку  во дворе.
   Печник сложил печь, сварщики провели водяное отопление. Мама побелила в доме. Расставили, развесили – светло, чисто, уютно.
   Стало тепло зимой, углы не промерзают, сухие. Мама с папой очень довольные. И мы с Галинкой конечно.  Живи да радуйся.
   Вместо веранды сделали кладовку, а вместо кладовки – веранду.
Марк учится. Из работников нас двое: папа и я.

   На месте разобранного дровника поставили большой дровник, да ещё собрали маленький сарай для поросят. Поросёнка держали один год.
   Работы много сделали за лето, но как-то всё без спешки, не торопясь. Папа умел работать много, но раздумчиво, а мне всё надо было бегом. Куда деваться, приходилось приспосабливаться к папиному ритму. А отец исходил из того, что не последний день работаем, что делать надо всё основательно, что силы и на завтра надо поберечь. Разумно трудиться. 

   Часть вишен выпилили, часть оставили.
   Вишня поспела. Уж я вишни поел вволю, ягодка за ягодкой до изнеможения. Папа раздобыл саженцы яблонь, по весне посадили. Стал папа разводить сад.
   Вода – качок во дворе. Баня – рядом. Так это здорово. Воды качай, сколько хочешь. Поливать свободно.
   Летом сплю на веранде. Немного рисую, читаю запоем. Хорошее лето.


   Десятый класс.

   Готовлюсь к экзаменам. Пишу конспекты, учу, пересказываю. Так назанимался, что кровотечение из носа открылось.
   Зоя Александровна, наша классная руководительница, учитель русского языка и литературы, организовала поездку в Москву на зимние каникулы. Ездили мы вместе  ребятами из третьей школы.
   Я сначала родителям ничего про поездку не говорил, знал, что денег нет.
Но мама с папой, когда узнали, деньги нашли.
   У нас в доме родители никогда не жаловались на нехватку денег. Просто мама с папой всегда очень скрупулёзно рассчитывали, какие они могут сделать покупки, что надо приобрести в первую очередь. Разговоры такие всегда происходили при нас(дом-то небольшой), вольно или невольно мы осознавали, что вот, например, телевизор, может быть, и сможем купить,  а про магнитофон и речь не идёт. Было понимание, что деньги тратятся очень разумно и покупается самое необходимое.

   Москва.Были в Оружейной палате. Какая карета была у Екатерины, а какой сервиз на шестьсот персон. А ещё оружие, доспехи. В МХАТе видели спектакль «Отцы и дети» с Киндиновым в роли Базарова, были в Третьяковской галерее – почти бегом. Долго стоял у Куинджи «Ночь на Днепре» - так и не понял, почему всем казалось, что лампочка за картиной есть. Потемнела картиночка-то. Но, конечно, было интересно и хотелось ещё посмотреть.
   Экзамены школьные сдал на «отлично», кроме русского (сочинение), и одновременно продолжили ремонт с папой дома. Как ни странно, но я любил сдавать экзамены, для меня это было соревнование, возможность доказать, что я – могу. Готовился тщательно, учил и – доказывал.
   Экзамены  и ремонт во всю идёт.
   Папа договорился. На Уку можно разобрать дом на слом. Ездили на Ук, разбирали дом.
А это июнь месяц, пчёлы какие-то злобные на меня налетели, покусали, уши, глаза заплыли.
   Набрали полную машину:
доски, косяки дверные, брёвна.

   В доме, в подполе, меняли столбы и переводы. Папа толково придумал. Пилили дубовые столбики, ставили их вместо старых, а переводы поменяли на рельсы, сделали ещё один ход в подпол в спальне за кухней. Работа муторная, мелочная, морочная, кропотливая. А у меня тоска, трагедия, -  девчонка смпатичная на меня не смотрит, не замечает. У меня – любовная трагедия, а тут деревяшки, железки, - больно они мне нужны. А куда денешься. Слушаю, что папа говорит, да делаю.

   Рельсы от узкоколейки во дворе, дуб – столбушки.
   Папа мне в общем обрисовал, что мы будем делать. Занялись практическим претворением идеи. В подпол залезли, стали тщательно вымерять высоту столбиков, на которые опирались переводы. Столбики эти уже надо менять. По высоте столбы все разные. Работаем строго индивидуально. Столбик замерили, отпилили дуб строго по размеру. А бывает и лишнего оттяпаем. Мама над нами смеётся:
-Эх вы, опять не то намеряли.

   Дуб пилить – ширкаешь-ширкаешь, пока  отпилишь. Отпилили, потащили в подпол. Надо устанавливать. Папа где-то раздобыл хороший домкрат. Установили домкрат, перевод чуть подняли, столбик выкинули.
Волнение – весь пол и всё, что на нём стоит, держится у нас на одних чурочках, пока переводы меняем. Ошибаться нельзя, домкрат, клинья – всё должно быть надёжно.
Столбик выкинули , берёмся за следующий.
   Столбики поменяли, надо менять переводы. Здесь ещё пришлось повозиться.
   Рельсы уже по длине готовы, надо каждую в подпол занести. Занесли, потом к переводу рельсу подвели под самые доски. Опять домкрат, раскрутили, по сути весь пол на домкрате повис, перевод(лагу) выдернули,
рельс подвели – вечный. Перекур, отдых. Любуемся, как ладно всё получилось. Следующее…
   Папа хорошо размыслил, толково сделали: переводы, столбы заменили, настелили второй – двойной пол. Зимой пол – тёплый будет, ноги не замёрзнут.


   После школы. 

   Ездил поступать в военное училище. Понял, что не моё, приехал обратно.

   Мама с папой были очень озадачены, чтобы я до армии на работу устроился, чтобы и стаж шёл, и чтобы без дела не болтался.
   Устроили работать на светотехнический завод в инструметальный цех учеником токаря. И железки –не моя работа, сам завод, как казарма. Осенью в армию.
   Когда проходил службу в учебке, папа написал мне письмо. Это было событие. Дело в том, что папе вообще трудно было писать, очень неудобно. Рука начинала дрожать.   И вдруг письмо. Папа скучал и меня хотел поддержать.
   А уж потом я регулярно получал письма из дома от мамы. А мама всё рассказывала.   
   Пришёл из армии. Дома все рады. Приготовились, деньги подкопили, чтобы мне штатское купить.
Дом опалубили и покрасили в пастельный охристо-розоватый цвет.
   Мы с папой поехали в Уфу, прошлись по множеству магазинов, там купили мне пальто, шапку, ещё что-то. Столько было заботы, внимания.
   Папа с мамой очень переживали, что я не увиделся с Марком. Дали денег, я слетал к Марку в Узбекистан в Чирчик.
   Аэровокзал, простор, самолёты, вечер, закат розовый – романтика, в душе и в природе – беспредельность пространств, какое-то огромное вдохновение, только не знал, как это выразить.
   
   Папа – компанейский, а мама домашняя.

   Зима. Суббота. Папа топит баню, ходит по дому, приговаривая:
-Вода в котле кипит. Ну не знаю, вода-то кипит.
Мама уже понимает что к чему, знает папу:
-Ладно, зови Фроловых.
   Папа живо подсобрался,  пошёл звать Станислава Максимовича и Раису Яковлевну в баню.  Папа с мамой уже обговорили, что на стол соберут. Мама начинает печь, варить, жарить.
   Пришли Фроловы, напарились, намылись.
Мама, мягко говоря, недолюбливала Раису Яковлевну:
-До того Раечка озорница, весь веник дубовый исхлещет, вся баня в листьях, даже на потолке.
   Садятся за стол. Закуски, пироги, бутылка водки или самогонки, или коньяка. Разговоры, шутки.
Сначала, правда, церемонии. Мама с папой угощают, предлагают выпить по рюмочке, но гости сначала отказываются:
 -Нет, нельзя, что-то сердце, и вообще как-то водка не идёт.
С уговорами, упрашиваниями, наконец, выпьют первую рюмку, а дальше процесс уже идёт сам по себе: выпивают, беседуют, закусывают. Разговоры обо всём. И застолье долгое.
   Однажды речь зашла о классической музыке:
-Вот какое-то пиление, гормоза, ничего не разберёшь.
  Мне это показалось обидным, и я вступился за классику, поставил им Сен-Санса «Интродукцию и каприччиозо».
  Послушали, согласились:
-Красивая музыка.
   Гости ушли, мама начинает всё прибирать, ворчит:
-Всё, хватит. Им веселье, а мне на два дня работы. И мы в гости не пойдём, и нам гостей не надо.
   Но проходит время, и всё повторяется. Как мама могла папу не уважить.

   Надо сказать, что процесс «гостевания» был обоюдным: папа с мамой приглашали Фроловых, Фроловы приглашали папу с мамой. Тогда уже мама с папой у Фроловых  засиживались надолго. Но если папе всё это было по душе, то мама и гостей не очень любила и сама не любила по гостям ходить. Исключение – Галаевы. И самого Григория и Прасковью Семёновну мама с папой очень уважали. Самый задушевный у них разговор был. Мама особенно восхищалась добротой Прасковьи Семёновны.



   Учёба в институте. Помощь родителей.

   После армии поступил работать учеником слесаря на «Электролуч». Зарплату, хотя и маленькую, отдавал маме. И мыслей не было, чтобы себе оставить. Как-то само собой это разумелось.
   Всю зиму готовился поступать в пединститут на филфак.
   Особо не переживал: поступлю – не поступлю. В случае чего осенью можно было идти на рабфак. Может быть поэтому легко экзамены сдал.  Но к подготовке серьёзно  отнёсся, ходил на консультации к Зое Александровне по русскому и литературе, но больше самостоятельно готовился. Историю выучил, по литературе прочитал и учебник, и текст, и литературоведческие работы, русский основательно учил, но осбенно много сил затратил на французский язык: купил самоучитель, ездил во вторую школу на уроки. Учил, учил и учил.
   Поступить поступил, но ведь ещё учиться надо. Сильно не задумывался, как-то само собой разумелось,что родители будут помогать, а ведь папе было уже шестьдесят пять лет.
   Ни мама, ни папа не говорили, что трудно им будет меня учить. Я с родителей ничего особого не требовал, но  мне хотелось учиться, и думал, что всяческие подработки мне только помешают.  Старался экономно тратить средства, деньги не транжирил.  А родителям  было тяжело.   

   Когда мама с папой  поженились, папа помогал своей племяннице, дочери брата Антона, - Галине. Она училась в Киеве. Папа с мамой высылали ежемесячно пятнадцать рублей, а у отца зарплата была сорок пять рублей:
- Аннушка, сейчас тяжело, выучим Галину, она нас никогда не бросит. Будет нам помогать.
   Что-то я не помню, чтобы тётя Галина маме с папой  деньги высылала.

   Я писал домой, мама писала мне. А когда приезжал на выходные домой,
мама готовила что-нибудь вкусное. Папа держал кроликов. Еду в Челябинск, мама в сумку и пирогов, и сгущёнки, и пару кроликов положит.
В учебный год мне родители помогали, а летом я родителям и бабушке помогал.

   Когда я женился, а произошло это для родителей неожиданно, папа был на Кавказе в санатории. Приехали мы с Людмилиными родителями, с Саней Несмияновым на 1 мая. Папа ночью приехал, а тут мы. Папа это всё спокойно воспринял. Мама собрала стол, были ещё Галина, Фроловы. Получилось просто и хорошо.
   Пошли мы с Саней  в баню, парились, выпивали понемногу. После бани сели за стол.
  Застолье, пожелания, смех, шутки. На следующий день пошли мы с Саней на Дубовую бабушкин огород копать.
   День праздничный, весенний. Солнце греет, обжигает, мы с Саней копаем, похмелье выгоняем.

   Нам с Людмилой наша свадьба очень по душе: просто, скромно и очень сердечно.
   После сессии поехали к нам.






   Баньку новую из старой собираем.

   Июль, август. Людмила ходит отмечается в больнице, ей скоро рожать.
Мы с папой занимаемся баней. Старая, что осталась от прежних хозяев, уже никуда не годилась: и дров надо много, и подгнила сильно, и не на месте стоит. Папа все рассчитал, место в дровнике выбрал, вымерил до сантиметра.
Вообще новую баню делать было не из чего. Такие времена, надо где-то что-то доставать. Сруб купить или заказать, у нас и денег не было. «Лишние» деньги мама с папой мне давали к стипендии. 

Собирали баню из того, что было.

   Самый низ завели из дуба, один венец. Стали разбирать старую баню – часть брёвен пропала, сгнила, там, где полок был. Папа сокрушался, надеялся, что просто сруб опять соберём, только поменьше по длине. Пришлось опять подгонять, выкраивать, из ничего делать что-то. Обычная история. Что бы мы с папой ни делали, всегда кроим из нового и старого, экономим, выгадываем. Такая жизнь.
   Начинаем сруб собирать. Нечем пазы конопатить.
Мама насобирала всякой ветоши. Папа шутил:
-Кому придётся баньку разбирать, вот удивится – баня на тряпках.
   Каждый венец подгоняем, день-два уходит.
   Дверь, окошко, с этим тоже мороки полно.
   Собрали сруб, настелили потолок, а так как баню ставили в дровнике, то крышу не надо было делать. Я только земли на потолок натаскал.
   Начали печь. Опять вымерять-подгонять, кирпичи тесать. Колоду ставить. Уже вторая половина августа. Скоро на учёбу.
   Папа за печь взялся сам, а я поехал в Копейск.
   А баня получилась ладная, удобная, тёплая. Сколько в ней народу мылось-перемылось. И мы, когда жили на Толстого, сколько её топили. Первая помощница наша.

   Родила Людмила дочку.
   В сентябре папа с мамой приехали на денёк в Копейск, нас поддержать, впереди ещё год учёбы.  Повидались с Любой, с бабушкой.
Очень им Анна Степановна пришлась по душе. Всю ночь проговорили.
Я был очень рад, и грустно было – тяжко, очень мы с Людмилой уставали. Ночь не спишь, а утром надо на учёбу. А родители приехали – нам такая поддержка.
   День приезда – тихий, тёплый, умиротворённый.


   Дочка на Дубовой горке.

   Перед  Новым годом приезжал домой, поговорил с родителями, с бабушкой. Она согласилась взять Дашу к себе, пока мы доучиваемся, а папа с мамой будут помогать. Своего рода авантюра, но мне так хотелось доучиться нормально, хорошо закончить, как-то я очень надеялся, что диплом с отличием мне поможет в работе. Были, были романтические фантазии…
   Бабушка согласилась. Папа с мамой согласились.   И сейчас это так трогательно: не отговорились болезнями, годами, старостью, помогли, чем только можно было.

   Вот повезли мы Дашу перед Новым годом в Ашу, на Дубовую. В вагоне холодина, проводница надавала одеял, а что толку. Привезли, оставили, а Даша заболела, простыла. Вспомнишь – вздрогнешь. Папа стал ходить на Дубовую, носить молоко, хлеб. Соседка, бабка Горячиха, помогала.
Но было и так: бабушке надо куда-то сходить, а Дашу оставить не с кем, бабка её полотенцем к кровавати привязала, побёгла к Горячихе:
-Иди, за правнучкой присмотри, я к кровати привязала.

   Бабушке тяжело.  Папе с мамой забота.
Папе на Дубовую горку каждый день ходить, да не просто прийти, а надо ещё купить молоко, молочные продукты, хлеб. А время такое, что сходу ничего не купишь, надо магазины обойти, очередь выстоять.
   До лета выстояли. А в конце июня уже и мы с Людмилой приехали.   
  Гороно, устройство, учительство наше – отдельная история.

   Далее…

   Папа нам помогает.
   Направили нас в Сим. Надо искать жильё. Искал, искал – толку нет. Папа поехал и нашёл – лучше не придумаешь: бывший купеческий дом, одна его часть – хозяйка уезжала на год – сдавалась. Платить не надо, только дрова заготовить, да всю зиму топить, но это естественно, если жить будем. Жили мы шикарно: большая кухня, два больших зала и две спальни, две печки. Половицы – плахи тёсаные. Мебель –шкаф, шифонер, кровати. Мы втроём, никто не мешает. За стенкой – старики, добрые дед да бабка. Мы с ними подружились, мылись у них в баньке. Когда жили в Точильном, ещё с бабушкой переписывались, а деда уже не стало.
   Где взять дрова? Широка страна моя родная, только ничего нет. Дров не выписать, не купить. Папа нашёл знакомых, договорился, привезли нам дрова, наняли, распилили. И взялся я за своё любимое дело – дрова колоть.

   Маленькое отступление. Ещё одна примета времени.
Вот дрова. Привезти – проблема. Папа ходил, нашёл шофёра, договорился. Приехал, дрова свалил, а тут милиция и водителя оштрафовали. Видимо, когда в леспромхозе выписывали, уже знали, что только на «левой» машине можно привезти, позвонили в милицию, надо думать кому-то своему, чтобы галочку поставил.
   Жили мы в тепле, но Сим нам не нравился: работа не та, поесть нечего( в магазинах кроме манки и пшёнки - ничего), город никакой. Людмила с Дашей дома сидит.

Надо куда-то перебираться. Приглянулся нам Точильный.


   Точильный.

   Папе с мамой Точильный тоже понравился. Домик уютный, напротив школы, в домике всё миниатюрное – кухонька, прихожка, комнатёночка, спаленка. Всего, наверно, пятнадцать квадратных метров. Мы удобно расположились, все рядом, всё под рукой.
   У папы душа загорелась: здесь, наверно, земляника, малина, надо разведать, сходить.
   И вот первый поход за земляникой.
   Приехал папа. Мы оставили Дашу с папой, а сами пошли в разведку за земляникой. Пошли почти наугад на Первый увал.  Как поляну увидели,вступили на неё – один земляничник, ягод – только собирай. Набрали почти пятилитровое ведёрко.
   Лето было богатое.
   Ещё съездили за малиной.
   Папа приехал утром, мы Дашуньку с папой оставили, сами на «Урал» с рабочими. Еле вместились. Там кроме нас ещё полно  за малиной тёток поехали. Мы думали, что и малины не наберём – столько народу.
   Ехали по Жёлтому ручью вверх, поднялись к вырубам. Малины видимо-невидимо. Малинник на вырубах молодой, весь усыпанный рубиновыми ягодами. Набрали два ведра.
   Под вечер домой приехали –папа удивлялся, что такой богатый урожай.
Заготовили  полтора ведра черёмухи.
   Исполнилась моя мечта – наелся пирогов с черёмухой. Самые вкусные.
   Было нам чем зиму встречать. И в огороде всё уродилось.
   Огород(посадки) мы купили у прежних хозяев: лук, свекла, морковь, картошка. Папа с мамой за нас радовались, особенно, что мы огородом занимаемся.
   На второй год папа поделился с нами кроликами – мы держали пару штук.


   Кооператив.

   В начале восьмидесятых, понимая, что квартиры от властей не дождутся,
папа с мамой решили вступить в кооператив. Накопили денег, бабушка ещё сколько-то дала. Папа с мамой в восемьдесят втором въехали в кооперативную квартиру.
Папа по этому поводу мало говорил, а мама постоянно к такой теме возвращалась и возмущалась:
- Спасибо нашей партии и дорогому правительству: инвалид Великой  Отечественной войны, младший офицерский состав, награждён орденом Красного знамени,  на войне руку потерял. Не спился, стаж выработал, дом построил и на квартиру денег накопил, ничем государство не озаботил. Как хорошо.

   Папа в кватиру никак не хотел переходить.   Папа всю жизнь прожил в своём доме. Дом, двор, баня, сад-огород, всегда есть есть чем заняться. Сам себе хозяин. А в квартире как?
   Уже всё перевезли, мама уже в квартире, а папа всё на Толстого, уходить не хочет. Мама рассказывает: пришёл как-то, сел в полушубке на диван, говорит:
- Ну все, мать, оставила меня на поляне.
   Я и не знаю, что сказать.

   Мама потом часто вспоминала эту историю, когда папа стал недомогать:
- В квартире тепло, уютно, туалет рядом. Что бы сейчас в своём доме делали?
- Эх, Аннушка, какая ты у меня умница, ведь я сейчас как король. Никаких мне забот.
-Король-то король, а сколько я с тобой говорила, сколько убеждала.
Тогда пришёл: на улице остался. А мне каково?
-Аннушка, ну, конечно, я сейчас старый, всё мне прпомнишь.
-Да что припомнишь, просто мне обидно. Стараешься, стараешься…
 -Ты уж прости меня, ну что с меня возьмёшь?
-Так и дала бы по голове . Я же о тебе думала. А ты: на улице остался. Это же надо такое сказать.
-Аннушка, да ладно, чего уж там.
-Да, конечно, ладно, лишь бы здоровье было да голова работала, отец, король ты наш.


   Вечерний ритуал.

   Мама приходит с работы. Садятся ужинать и начинаются разговоры. Мама работает в бухгалтерии, у неё всегда истории. Мама рассказывает, папа слушает. Мама выговорится, тогда уже продолжают заниматься делами.
   Мама с папой разговаривали часами на всякие разные темы, спорили, соглашались. И в тоже время это были такие собеседники, которые с полуслова понимали друг друга.


   Из маминых рассказов.

   Начальник в беседе с подчинённым:
- Вот у тебя высшее образование, а работаешь простым инженером, а я с коновозчика начинал и образования у меня нет, а начальник ОРСа.  И все мне друзья, и все меня уважают.   
   Или ещё случай. Маму посылают в комиссионный делать ревизию. Мама сделала, осталась гора стоптанной обуви.
- Что с ней делать?
- Анна Ивановна, Вас это не касается.
   Мама папе рассказывает, возмущается: обувь поносят, поменяют на новую, а старую в комиссионку, как новый уценённый товар.
   Так же было и с бытовой техникой, с машинами. Привезут отработанную бытовую технику из дома и списывают как отработавшую свой срок в организации.
И ещё много такого, что родителей возмущало.


   Поездка на Украину.

   Мама с папой хотели, чтобы какая-то связь была у нас с Украиной, чтобы нити не рвались. И вот мы с Людмилой и мама поехали в Киев. Были и на родине в селе, где папа родился. Встретили нас очень хорошо, особенно в селе. Как нас встречали, как угощали – запомнилось на всю жизнь:
горилка, колбаса домашняя, консервы домашние, рыба заливная, копчености. Жили селяне по сравнению с Уралом очень зажиточно: большущие хаты, стены обложены плиткой, коровы – наших две, свиньи, гуси, утки. Машины у двора. И не сказать, что работой замучены. Из колхоза всё тащат, скотину дешёвыми кормами выкармливают. Сады – большое подспорье и для себя и для рынка.
  Сожалели, что дядька(как звали в селе родственники папу) не приехал. К маме с очень большим уважением. Мама всю переписку с родственниками папиными взяла на себя. Отношения сложились очень тёплые. Мама, хотя она на Укрине была всего два раза, очень почитала, любила украинские песни, говор, быт, народный костюм. Мама в восторге от украинских садов.
   Бывает, что мы с Людмилой вечером время от времени возвращаемся на Украину:
-Людмила, как нас встречали! Какая горилка, какая колбаса, домашние консервы, заливное с курицей и рыбками, тополя пирмидальные, пруды, кваканье лягушек, сады. Ночи тёплые, духовитые. А днём радушные хозяева, столы, ломящиеся от всяких яств.


   Мы живём на Толстого.

   Переехали мы из Точильного а Ашу, на улицу Толстого, а мама с папой ушли жить в кооперативную квартиру.
 И вроде хорошо, но как-то не очень уверенно – хоть и наше, а всё равно не наше. Да ещё работа в школе, да ещё Людмиле работу надо найти. Мама с папой старались отношения беречь, и мы тоже, но некоторый холодок был – не всё делалось так, как хотелось бы родителям. Всё какие-то мелочи, но из мелочей складываются дни и отношения.
   В школе у меня дела были неважнецкие. Устроился я работать в РСУ художником-оформителем, а числился как колерщик пятого разряда: писать лозунги-призывы, стенды оформлять, колонну  оформлять к праздникам.
   Мама с папой мне ничего не советовали и не выговаривали, но, конечно, расстроились. Папа особенно: стоило заканчивать институт с красным дипломом, чтобы потом мусор таскать. Это папа меня увидел на субботнике, когда мы территорию убирали. В спецовке, совсем простой работяга. Идеи у меня были, знания тоже, но кому это нужно. Была система, в которую мы не вписывались. Впрочем, система осталась.
   Отношения с родителями прохладные, хотя я делаю всё, что могу. Как-то не очень получается. Внещне всё хорошо, а на душе тяжко.   
Стали искать, куда можно перебраться. Ездили в Точильный(мест не было), в Сухую Атю, в Усть-Курышку.
   В Ерале ремстройуправление построило дом для учителей – две шикарные трёхкомнатные квартиры. Решили переезжать. Спасибо, начальник РСУ отговорил. Остались. Мама с папой ни за ни против.
   Я получил возможность встать на очередь на квартиру в РСУ. А дом должны были вот-вот начать строить.
   Остались в Аше. Я написал заявление на постановку на учёт – поставили на очередь на жильё.
   Родилась вторая дочка.
   Пошли мы с мамой Людмилу с дочкой из роддома забирать.
   День солнечный, талый. Мы везём  дочку в коляске, мама с нами.
Дочку в баню. Намыли. Уложили спать. Мама помягчела, но холодок всё равно был.

   У моей сестры родилась дочка. Бабушка с дедушкой всё внимание туда. Тут обижайся не обижайся, а таков уж закон природы, дочка матери всегда ближе.


   Мама на работе.

   Мама на работе – ответственная, исполнительная, работосопосбная и правдолюбивая. С папой у ней разговоры больше всего о том, какие несправедливости вокруг творятся. Обходительная, но женский коллектив , мягко говоря, недолюбливала.
   В советских учреждениях была традиция – широко провожать на пенсию, помпезно, с пафосом. У мамы  приближалась  пенсия. В бухгалтерии стали намекать:
- Ну, Анна Ивановна, мы у тебя на проводах погуляем.
 А мама думает: как же, погуляете. До пенсии не доработаю, а проводы делать не буду.
Мама, не доработав два месяца до пенсии, уволилась, до того ей не хотелось проводы устраивать.   

   С начальством мама не очень ладила. 
   Одно время мама работала в четвёртой столовой. Какая-то у неё была большая неприятность. Кто-то что-то на маму написал. В милицию вызывали. 
   Вся эта суета кончилась ничем, но родители сильно поволновались. Помню, как мама с папой сядут на кухне за стол, так и сидят далеко за полночь. Потом была заметка в газете, что мама отличный работник. Но мама в столовой уже не стала работать, уволилась.
   Был ещё случай. Мама насчитывала зарплату, это триста человек, головы не поднимает, а главбух руки сложила и целый день разговоры разговаривает да ещё спращивает:
- А Вы, Анна Ивановна, как думаете?
Мама возьми да в сердцах и ответь:
- Мне некогда лясы точить, мне работать надо.
   Всё, стала мама врагом. Главбух волчицей смотрит. Ушла работать в орсовский гараж.

   Мама, как и папа, очень уважала тружеников,  но никогда не допускала запанибратства. При ней шоферы не матерились, не ругались. Мама не делала замечания, никому ничего не выговаривала, но умела так себя поставить, что при ней ни ругаться, ни материться никто не отваживался.
-Иду в гараж, подхожу к конторе, водители все ступеньки заняли. Думаю, если не встанут, не пойду, буду я тут перед ними подолом трясти. Подхожу – все враз встали, со ступенек смелись.
   Не допускала мама и тыканья, но и сама с рабочими только на вы разговривала. Уж если шофёр человек хороший, если много с ним общается,
могла на ты перейти. Но это надо было заслужить.




   История с телефоном.

   Папа был более обходительным что ли, на рожон не лез, но и не лебезил ни перед кем.  Папа более лоялен к вышестоящим, если это люди, достойные уважения, а мама в этом отношении была свободнее, демократичнее. Ёй любой начальник – такой же простой человек. Пиетета не испытывала.

   Показательна в этом отношении история с телефоном. В советское время всё – дефицит. Всё надо «доставать» через знакомых, через заднее крыльцо.
   Телефон дома – дефицит. Телефон дома – роскошь. Ставят далеко не всем.
А у папы начинает сдавать здоровье. Скорую помощь не вызвать. Случись что, куда бежать? У начальства телефоны есть. У блатных есть. У товароведов и завмагов есть, у продавцов есть. У инвалида Великой Отечественной войны нет.
   Мама начала обивать пороги маленьких и больших начальников. Всё безрезультатно, добралась до председателя исполкома:
- Ну и что, что инвалид войны, у нас вон прокурор  телефона не имеет.
- Я на Вас буду жаловаться.
- Жалуйтесь, на меня уже сколько писали, а телефона для вас нет.
   Мама рассказывает перипетии папе:
- Аннушка, тебя посадят.
- Никуда не денутся, не посадят, а телефон поставят. Офицер, инвалид войны, всю жизнь трудился, а телефон надо выпрашивать.
   Писала мама в область. Отписки. Мама ещё пишет куда-то. Отписки. Опять прошла всех районных начальников.
- Аннушка, тебя посадят.
-Никуда не денутся, добъюсь, телефон поставят.

   Мама написала в газету «Правда» и в газету «Труд».
   Сколько-то времени прошло, звонят в дверь:
- Здесь проживает Иван Евменьевич Бондарь?
- Здесь.
- Мы Вам телефон будем ставить, когда Вам удобно?
- Да хоть сейчас…

   Поставили телефон. Наконец-то мамины хождения закончились успехом.
- Аннушка, какая ты у меня молодец!
- Конечно, молодец. Никуда не делись, телефон поставили, а то уж думают на них и управы нет. Любо-дорого посмотреть, как забегали.


   Родители – дети.

   Отношения у нас были мирными, но непростыми. Хорошего было больше. И трудно найти ответ на вопрос, почему же люди, родные по крови и духу, так трудно понимают друг друга, почему воздвигают стены, в чём причина отчужденности? Самое смешное и глупое в том, что никаких обьективных причин для этого нет, какие-то мелочи, выдуманные обиды. Нам бы всем ума-мудрости побольше, а то в этих психологических заковыках погрязнешь и не вылезешь.   
   У мамы характер властный, нами она не командовала, но смотрела искоса, если что-то было не по её. Вместе с папой они решили, что никому не нужны, что они сами по себе, а мы сами по себе.  А мы нуждались в поддержке, и, в первую очередь, в душевной.
Возникало много острых углов, которые надо было обходить, сглаживать. Сильно я такие шероховатости переживал: ведь хорошие же люди, а сговориться не можем.   

   Мама иногда была как стена – не достучишься.
   Видимо, как и у всякой свекрови, у мамы была обычная ревность к снохе, к Людмиле.
   Как -то зимой родители заболели гриппом. Мы с Людмилой не знали, пришли через день. Мама с папой на ногах, укутанные, по квартире еле ходят. Хлеба нет, суп варить не из чего. Можно было нам позвонить на работу, но не позвонили. Людмила сбегала в магазин, купила курицу, хотела приготовить обед, но мама ни в какую: сами всё сделаем.
   И вроде всё нормально, Людмила в комнате прибрала, картошку почистила, все к супу проготовила. Посидели, поговорили. И какое-то отчуждение, глухая стена: мы никому не нужны.
   А нам так обидно, ведь мы же от чистого сердца. Переживаем, расстраиваемся.

   Было и так, то мама чем-то обидит Людмилу, то Людмила что-нибудь ляпнет – подуются друг на друга и опять ладят. Слава Богу никогда не ругались, не ссорились в открытую. Вот это, наверное, было самое хорошее. Худой мир лучше доброй ссоры. В таких делах ругаться, выяснять - только хуже станет. И ещё хорошо то, что ни мама, ни Людмила мне друг на друга не наговаривали. Просто какое-то время «обходили» друг друга стороной.
  Я благодарен маме и за то, что при всей её властности и некоторой своенравности, в наши взаимоотношения с Людмилой она не вмешивалась.
Мы обсуждали животрепещущие вопросы, мама с папой что советовали, а больше размышляли, что из чего получится, а наши семейные дела мы с Людмилой решали сами.


   Ремонт.

   Затеяли мама с папой полы в квартире перестилать – они очень скрипели. Мебель передвинули.
   Прежде, чем начать ремонт, обошли соседей и предупредили, что будут полы перестилать, попросили извинить, что буду шуметь.
   Папа стал доски перебирать, сплачивать. Меня не звали, я был занят по работе и дома. Полы перестилать – работа мелочная, скрупулёзная: надо аккурутно гвозди выдернуть, чтобы доску не повредить, доски сильно сплотить, аккуратно прибить. Папа с мамой, не торопясь, раздумчиво, потихонечку пол перебрали, накрасили, потом нахваливали:
-Так хорошо теперь, а то один скрип. Ну, Аннушка, тепрь заживём.
   А мама больше всего радовалась, что из-под пола убрала весь строительный мусор.

   Была ещё эпопея с балконом – решили его застеклить. Разве плохо –ещё дополнительная комнатушка. А где взять рамы, заказать негде. В городе идёт борьба с застеклением балконов. В РСУ запретили рамы для балконов изготовлять. Папа нашёл на Дубовой старые рамы, брёвнышки – стойки приготовил.
Кое-что подпилили, подтесали – можно было ставить. Я помог стойки поставить, а дальше уже мама с папой сами рамы навешивали. Застеклили, покрасили – комната дополнительная, мама её очень уютно обустроила: беленькие занавесочки, шторочки, белая покраска, цветы – хорошо. Поставили на балкон этажерку, из Миньяра её ещё привезли, бак под муку. Я натянул верёвки для сушки белья. На полках осенью урожай собранный, лук сушится – так всё по-домашнему.



   Родители на Дубовой горке огородничают.

   Бабушка слегла, мама с папой забрали её в квартиру. Это случилось под зиму.
   Папа стал ходить на Дубовую горку: подтапливать в доме, кормить кроликов, кур.
   Я приходил на горку расчистить дорожки, иногда подтопок протопить, когда папе было некогда.
   Иду уже в темень. В дом проберусь, дома холодина, затоплю подтопок. Вот уже и тепло от плиты пошло. В комнате, в больших решетчатых ящиках  петух и курочка. У них почищу, насыплю пшеницы, накрошу хлеба.
   В дровнике у папы несколько кроликов в клетках. Дам ушастым сена, снега для питья положу.
   Расчищу дорожку. Пака дрова прогорают, картошку помою, нарежу кружочков и пеку на плите. Картошка – объедение.
   У папы в сенках запасы хлеба – буханки мороженые, это для кроликов. Во флягах пшеница, пшёнка, ещё какие-то зёрна. Папа – запасливый и без дела сидеть не может. Хоть и тяжело, а почти каждый день на горку ходит.
   Весна придёт – папа совсем на Дубовую переезжает. У него теперь забот сверх головы: и за животинкой смотреть, и в огороде работа. Но папе это очень по душе.
   Купили цыплят. Папа в них души не чает. Как за малыми детьми ухаживает, поит изо рта, кормит пережёванной кашицей. Подросли – в клетку на травку. На ночь укрывает. Травку выклюют, вытопчут, передвигает на другое место. Подросли, стал выпускать во двор. Вот ещё забота. Найдут дырку – и на улицу. Папа ходит, собирает их. Несколько пропало, кого собака загрызла, какой цыплёнок без вести пропал.


   Мама ухаживает за бабушкой.

   Бабка сначала лежала дома – на Дубовой горке. Но это было так хлопотно и неудобно. И вот под зиму мама с папой решили бабушку забрать к себе. Поселить её в спальню, а самим обитать в большой комнате. Бабушка могла сидеть и лежать, руками немного что-то делала. Папа уходил на Дубовую, а мама оставалась дома. Готовила поесть, обихаживала бабушку. Всё постельное бельё было исключительной белизны, в спальне идеальная чистота. Бабушка днями сидит или в окно смотрит, или что-то делает: нитки сматывает в клубки шерстяные, перебирает тряпки, какие куда сгодятся.
   Мы приходили к родителям, я заходил к бабушке, сидел, разговаривал. Жалко было бабку, а что можно было сделать? Бабка не была брошена, уход был самый-самый наилучший.
   Мама день-деньской крутится. Но никогда не жаловалась, что устаёт, что надоело всё.  Бабушку, свою маму, очень жалела, это больше всего выражалось в заботе, какой она её окружила. А всякие умиления, ахи-вздохи
мама не признавала.

   Папа редко когда заходил, да и сама бабка говорила:
-Доченька, я его боюсь, такой серьёзный.
   Папа тёщу недолюбливал. Но внешне относился уважительно. Бабушка любила иногда что-то присочинить, в последние годы стала немного выпивать, а папа этого терпеть не мог. Любила иногда попричитать, что «ничего-то в жизни своей не видела, горемычная я, горемычная». Да жизнь у бабки была тяжёлая и жалеть её было некому. Но папа эти причитаничя тоже не любил: дочь ухаживает, не брошена, чего зоровать-то.
   При всём при том заходил к бабушке, разговаривал.


  «Квартирный день»

   Если родители не были заняты на Дубовой, то «квартирный» день проходил обычно так: папа ходил по магазинам,что-нибудь добывал, а мама готовила, прибирала, стирала, ухаживала за бабушкой.
   Папа за здоровьем следил.  Ел часто, но понемногу. Очень они с мамой любили почаёвничать.
- Папа, как самочуствие?
- Пока не ешь – хорошо, а как поел, так плохо.
   Мама готовила папе всегда свежее, то, что папа просил: суп с курятиной,  борщ, кашу рисовую, гречневую, овсяную, пироги, пельмени, блины, топлёное молоко, соленья-варенья. С жития на Толстого у папы было заведено утром съесть чайную ложку мёда со сливочным маслом.
   У мамы почти весь день уходил на готовку. Папе то одно, то другое. Мама ворчит, но ворчит по-доброму.   
   Дети, внучки – о всех беспокойство, но папа – на первом месте. Так и должно быть.

   Последний раз папа ездил по путёвке в санаторий «Урал», ему там не понравилось, а мама сказала, что больше его никуда не отпустит – старый уже.

   Папа на подъём – лёгкий, встал, подсобрался и - или в магазин, или в Миньяр, или на Дубовую. Однажды мама его полдня прождала, хотела уже за мной идти, отца искать. Ушёл на двадцать минут в магазин и уже день к вечеру, а его всё нет. Стук в дверь – заявляется:
- Аннушка, я тут тебе чаю купил, задержался немного.
-Отец, ты где был? Я вся извелась.

   Пьют чай:
- Аннушка, как тебе чай?
- Чай как чай.
- Это ведь чай с Урмана.

   Папа маме рассказывает.
   Пошёл в магазин, прошёлся, ничего нет, решил проехать в Миньяр.Сел не на ту электричку, поехал в сторону Уфы. Вышел в Урмане. Походил, купил чаю, дождался обратной электрички, - поехал в Ашу.
   Мама ругала папу:
- А если что случилось бы, где тебя искать? Я уже не знаю. что думать, кому звонить, за ребятами хотела бежать. А если бы что-нибудь с тобой случилось.
Перед людьми стыда не оберёшься. Вот, скажут, семья. Жена не знает, куда муж ушёл, где он. Отец, ты обо мне думай хоть немного.
- Аннушка, виноват.
-Виноват, виноват. Жду его жду,  а он по Урману гуляет. Не знаю, что с тобой бы сделала .
-Что ты, Аннушка, я тебе ещё пригожусь. Вот видишь, чаю привёз.
-Ещё раз так сделаешь, домой не пущу.
-Аннушка, давай ещё чаю попьём.



   Друзья ашинские, друзья миньярские.

   Мама с папой не представляли, что с переездом в Ашу теряют друзей. Миньярские друзья остались, но ведь так просто не забежишь, не зайдёшь. Может, в Аше и лучше, но всё лучшее осталось в Миньяре.
   Скучали по Миньяру, друзьям и знакомым.
   И когда немного освобождались от дел, подкапливали того- сего, начинали собираться в Миньяр.
   Мама и папа готовились к поездке основательно. Поездка была целым событием.  Готовили подарки, обговаривали, к кому и как будут заходить. Ездили, обычно, с ночёвкой. Встречали маму с папой , как самых родных и близких, как самых дорогих гостей. Накрывали столы, пили-ели, вспоминали прожитую жизнь, знакомых.
   К кому в гости: Казьмируки - дядя Павел, тётя Нина; Галаевы - дядя Гриша, тётя Паня; Киселёвы  -дядя Борис и тётя Рита; Коваленко Иван Васильевич и Нина Трофимовна, Емец дядя Кузьма и тётя Нина.  Это самые близкие,  а сколько просто хороших знакомых.
   Приедут, столько впечатлений, столько рассказов.
Таких друзей и знакомых в Аше у родителей уже не было.
   Время шло, и друзья понемногу уходили. Последние, с кем мама и папа поддерживали связь были Киселёвы. Тётя Рита была на похоронах папиных.


   Коваленко у нас часто были гостями. Дядя Ваня помогал покос убирать. Папа иногда к нему обращался что-нибудь достать, Коваленко никогда не подводил 
   По тем временам Коваленко жили очень зажиточно: трёхкомнатная квартира на центральной улице, во дворе гараж большой да ещё с кладовкой, сад за Никольским мостом. Там теплица застеклённая, баня с парилкой, домик со всей обстановкой, сад-огород. В квартире мебель, ковры, собачка, полно книг. Автомобиль легковой. В гараже чего только нет: стирального порошка лет на десять, утюги, стройматериалы, краска, инструмент всякий. В саду плантации виктории. На столе круглый год –свежие огруцы, зелень, помидоры из заводской теплицы, из сада.
   Помню у нас в доме, в Миньяре, за столом родители и Коваленки.
Иван Васильевич уговаривает меня заниматься гимнастикой. Обещал подарить гантели. Уговаривал, уговаривал, а потом лёг на диван и тихонько уснул. Нина Трофимовна маме говорит, пусть, мол, поспит, потом тихонечко пойдём домой.
Были Коваленки и на Толстого, были на свадьбе у Марка.
   Мама с папой приехали в Миньяр в гости. Хотели, но как-то не получилось зайти к Коваленкам. Раиса Трофимовна обиделась навсегда. Так и ушла не попрощавшись.
   Раисы Трофимовны не стало. Иван Васильевич женился, но ничего не получилось. А тут ещё заболел. Положили его в химзаводскую больницу. Мама варила супы, каши, пельмени, пироги. Папа ему отвозил.
Переживали, сочувствовали ему – плохо одному. Мама стирала бельё Ивану Васильевичу.
Заботились как о родном. А потом что-то всё разладилось. Из-за какой-то мелочи рассорились.

   Галаевы - дядя Гриша и тётя Паня. Дядя Гриша – работяга-шофёр, руки – лапы-кувалды, сам весь – кряжистый  дуб, крепкий мужик.  Внешность – одна угрюмость, а сердце доброе. Помогал и на покосе, и с дровами, и с переездом в Ашу – большую часть перевёз на своём газике. В Ашу приезжал проведать, свинью помогал колоть. Жену, тётю Паню, взял с ребёнком, а своих детей у них не было. Приёмный сын – Славка.
   Галаевы Бондарей встречают:
- Гости дорогие, гости долгожданные, проходите, раздевайтесь.
   Тётя Паня затапливает русскую печь, несёт из кладовки пельмени. На стол помидоры, огурцы, сало, копчености, самогонка. Между делом ещё пирогов настряпает.
Всю ночь будут сидеть о жизни говорить. Когда мама с папой домой собираются, тётя Паня лезет в подпол, достаёт несколько десятков яиц – гостинец. Провожают, обнимаются, глядишь, слеза прольётся – дай Бог ещё увидеться.
   У тёти Пани ревматизм рук и ног, ходить ей очень тяжко, руки как крюки. А до конца дней старалась всё что-нибудь работать.
   Ушла тётя Паня, остался Галаев один. Мама с папой очень переживали, что теперь он никому не нужен. Папа предлагал на Дубовую его перевезти, и они с мамой будут за ним ухаживать. Папа предложил помогать Галаеву деньгами.
А вышло так: пришёл Слава, приёмный сын, и предложил отчиму к нему переезжать, ведь одному плохо. А у них в семье покой и уход будет.
- Спасибо, Славка, вот ночь переночую, да завтра к вам переберусь.
   Пошел домой. Утром Слава пришёл, а отчим уже умер.

   Кузьма Емец – худой, с хохляцким говором, интересный: пришёл с войны –жена сним в пух-прах разругалась: все с Германии везли что-то ценное, а он привёз кучу порнографических открыток. Тётя Нина – скуповатая. У них дети –дочки Люба и Рита.Тётя Рита потом вспоминала:
-Мы маленькие, родители на работе, дома поесть нечего – послевоенный год, всё по карточкам, разруха. Иван Евменьевич знал, что мы голодаем,  принёс с работы овсяной крупы.
   Нас по сути дела спас от голода.
   Родители к ним в гости тоже ездили, но потом очень сокрушались, что уж очень Нина скупая: ни встретить хлебосольно, ни стол накрыть.

   В Аше мама с папой знались очень близко с Фроловыми, Станиславом Максимовичем и Раисой Васильевной.
   Папа – компанейский, а мама подружек себе не завела. И Раису Васильевну, как и Нину Трофимовну только терпела, а я так думаю, что могла обойтись и без их дружбы.
   С другой стороны, мама восхищалась людьми-тружениками, сердечными, хлебосольными, людьми талантливыми, сделавшими в жизни что-то стоящее: Русланова, Шаляпин, Жуков, Рихард Зорге, Чехов. В этом же ряду и бабушка Нюра, и дед Дмитрий.  Её восхищение разделял и папа.
   Много раз вспоминала, как готовилась к приходу Шведовых. У них папа снимал жильё, а когда женился, очень тесно общались. Хозяйка, Варвари Ивановна, очень аккуратная и чистоплотная, мама смеялась:
-Придём в гости, у неё даже двор вымыт. – Варвара Ивановна, ты курам затычки что ли вставляешь. Смотри-ка, и куры у неё чистоту блюдут.
   
   Мама рассказывает.
   Ждём Шведовых. Наготовлю всего, везде вымою, выскоблю. Идут. Варвара Ивановна сразу всё обойдёт, посмотрит, чисто ли, в порядке. За столом сидим, она под столом рукой шарит, паутину ищет.
-Варвара Ивановна, ты что там?
-Да нет, так это я.
   Сидят далеко за полночь.
   На прощание скажет:
-Ну, Аннушка, хозяйка. Дом обихаживаешь.
   Мама, когда уже мы жили в Аше, говорила:
-У нас трое детей, хозяйство, отец инвалид, а Варвара Ивановна с Ермолаичем детей вырастили, остались вдвоём, а теперь  под стол рукой лезет, паутину ищет. А я молодая, что могу Варваре Ивановне сказать, только головой киваю.
  При всём при этом, Варварой Ивановной мама восхищалась. Какая хозяйка, как у неё всё прибрано, чисто, белое бельё – белоснежное, занавески, шторки, цветы на подоконниках.

   В Усть –Курышке жил работник леспромхоза Харунов. Сам заработал на кооперативную трёхкомнатную квартиру, но в городе жить не стал, перебрался опять в Усть-Курышку, работать не покладая рук:
- Что в квартире делать, полежишь день-другой да и обленишься. А нас с детства ещё приучили: лето, чуть светает, а отец уже поднимает в лес идти, кору драть. И так приучил, что без работы уже и не могу.
   Хирург Валерьянов был у родителей на устах, директор четвёртой школы Недоспасов Олег Александрович. Хорошие люди.


   Книги.

   Мама часто перечитывала, любила, понимала, цитировала Чехова. На папу говорила, шутя:
-Отец, ну ты как печенег.
Или по какому-либо делу папе или как обобщение:
-А я тебе говорю: не мудрствуй

   Ей нравилось творчество Пикуля, рассказы Шукшина.
   Папа больше читал газеты, интересовался политикой. Оба вместе читали и обсуждали книгу Жукова «Воспоминания и размышления». После просмотра фильма «Кто вы, доктор Зорге?», мама достала роман «Кио ку мицу» - прочитали вместе.
   Двухтомник Шаляпина перечитывали несколько раз, часто обращались к его жизни и творчеству. Шаляпин для мамы с папой был иконой.
   Вместе обсуждали и книгу «В час дня, Ваше превосходительство».
   Маме – низкий поклон особо за собранную библиотеку. Пусть мы жили очень бедно, каждая копейка на счету, но мама умудрялась выкраивать деньги на подписные издания. Папа сначала был сильно против, но мама уговорила.


   Разные разности.

   В Миньяре. Мы пообедали, обедает папа. Обедали по очереди, так как на кухоньке не могли все враз уместиться.
   Мама наливает папе супу. Налила. Папа сидит, не ест. Мама уже знает в чём дело, но тоже молчит. Наконец, спрашивает:
-Отец, ты что не ешь?
-Аннушка, половник супу бы.
-Кому, куда?
  А мама знает уже о ком идёт речь.
-Поросёнку, поросёнку бы половника два.
-Отец, ты в своём уме. Может ему ещё отдельно из трёх блюд готовить.
-Аннушка, он же маленький, ему же расти надо.
   Мама поворчит, поворчит, а поросёнку супу нальёт. Папина душа успокоится, и он начинает есть. Но сначала забота о домашней животинке.

   Миньяр. Зима. Ночь. На оконном стекле – хоровод ёлок. Мы с папой на кухне. Я помогаю папе отрезать корочку хлеба. Потом отрезаем кусочек сала.
Я очищаю зубчик чеснока.  Папа солит хлеб. Я держу корочку, а папа натирает её чесноком, по кухне – аппетитный запах. Но это ещё не всё.
Сверху, папа показал, я ещё натираю хлеб салом. Разрезаем корочку на половинки. Едим. Вкус – необыкновенный.

   Насобирали мороженой калины. Я очистил, папа положил в кружку, показал, как растолочь. Я толку клюкву. Папа разливает её по кружкам, сыплет сахар, наливает чай. Какой вкусный чай получился.

   Как-то  родители выиграли по лотерейному билету хорошую сумму денег, купили маме чернобурку, папе - полушубок и кожаный плащ(сейчас это вещь винтажная, раритет). И эта выходная одежда была у них на всю жизнь.
  Любили кино.  Ходили в кино зимой, а весной, летом, осенью некогда было. Поход в кино – это целая история. Родители начинали собираться в кино часа за два: тщательно умываются, надевают выходные костюмы, верхнюю одежду: у мамы – пальто с чернобуркой, у папы – цигейковый полушубок, на ноги – бурки.
   Пошли по улице, нарядные, торжественные.
   Кино, конечно, любили своего времени: «Чапаев», «Волга-Волга»,
«Иван Грозный», «Весёлые ребята». «Калину красную» признали, «Семнадцать мгновений весны», «Ирония судьбы», «Вий», «Адъютант его превосходительства». Про войну папа фильмы не смотрел, считал всё за враньё.

   Жили мы до переезда на Толстого без телевизора. Радио – наше окошко в мир. И родители, и мы любили праздничные концерты.
Папа с мамой очнь любили Лидию Русланову. Эстраду 60-ых, понятно, не признавали. Хотя пели как и старые песни, так и новые, современные: «Подмосковные вечера», «Рушник», «Не забывай», Кикабидзе тронул сердце: «Мои года - мое богатство». Пели много украинских песен, особенно «Ночь яка мисична», «Пироги».

   Папины прибаутки.
-Ну что, сынку, поив(поел)?
-Поив, поив. Борщу не ив, каши в очи не бачив.


   Люди традиции.

   Иван Евменьевич и Анна Ивановна – люди традиционные.
Труд – основа всего. К людям – доброжелательное и уважительное отношение независимо от их положения, образования, достатка.
Человек-труженик – вот кто достоин уважения.
   Жить – растить детей, себя не забывать, жить так, чтобы стыдно от людей  не было.
   Дом вести по-хозяйски, блюсти порядок, чистоту, привечать гостей, детей воспитывать в строгости, приучать к труду, к ответственности.
    В будни работать, в праздники – отдыхать.
    Хозяину делать мужскую работу, хозяйке – женскую.
    Уважать старших. Жить так, чтобы люди уважали.

   Со знакомыми мама с папой любили поговорить о житье-бытье.
   Была тяга к культуре, к чтению, обсуждение прочитанного, совместное чтение. Папа в своих взглядах был более догматичен, очень верил в социализм, хотя и видел, что кругом творится. Мама в этом отношении более свободно мыслила. Особенно жаркими у них были споры по поводу колхозов. Мама была категорически против.  Нет там никакого интереса работать, если не воровать, и стараться не из-за чего. Мама всегда приводила в пример американских фермеров, и стояла за то, чтобы и у нас были фермерские хозяйства. У фермера интерес есть – вырастить побольше и продать. А колхозник сколько ни работай - всё одно будет. Папа увещевал:
-Аннушка, какие фермеры, это же частная собственность.
-Да хоть какая, зато люди в очередях за хлебом не будут стоять. И на прилавках все будет.

   Самый разговор душевный – между ними. Мама часто потом говаривала: я с отцом обо всём могла поговорить. Людьми восхищались, а начальство у мамы не пользовалось уважением. Мама как достойного руководителя упоминала только одного человека – руководителя каменного карьера -Швигера.  Как пример порядочности говорила о нём, что  он лампочку с работы не возьмёт.
    На Толстого соседи были люди непростые, с гонором.  Здороваться здоровались, но отношения не сложились. На Дубовой папа познакомился с
Дмитрием Коречёнковым.
   Папа общался с мужиками-работягами, хозяйственными, здравого размышления.   
   Таким был и Дмитрий Коречёнков. Бывший моряк, крепкий, физически развитый,  весь из мышц да сухожилий.  Трудяга, каких поискать.
На корову с телёнком сена накашивал вручную,  да в сарай  с горы на мотоцикле перевозил. Дома без работы ни минуты не сидел. На лету что-нибудь похватает и опять за работу. Дрова готовит, возит. За скотиной ухаживает. Такой вот работник.


   Кооператив.

   В кооперативном жилье всё по-своему. Жильцы навели порядок, отмыли полы, накрасили на ступеньках  ковровые дорожки, установили на площадках дежурство по уборке и мытью. К родителям в подъезд заходим – будто другой мир: чисто, аккуратно. Установили дежурство и по подвалу. Проводили субботники.
   Все жильцы дом и имущество домовое очень берегли.
 Одно маме с папой не нравилось – идешь в квартиру, всё на скамеечке кто-нибудь сидит, сплетни собирает. Нет, чтобы делом заниматься, всё себе какие-то болезни выдумывают.


   У родителей на празднике.

   Традиция была – на большие праздники мы собирались у родителей.
А большие праздники такие: Новый год, 1 февраля, 8-ое марта, 9-ое мая.
 Мама копила, приберегала к праздникам что-нибудь вкусное. Папа получал как инвалид Отечественной войны какой-нибудь дефицит по карточке.
   Своей семьёй  голодать мы не голодали, но вкусностей не видели. Курица, сгущёнка, свинина, говядина нам по сути были недоступны. Мне на работе к 7-ому ноября, 1-ому мая  выдавали кг по 1,5 – 2  мяса. Вот это была радость!
   А когда мы шли к маме с папой в гости, знали, что стол будет богатый,
и всё очень вкусное.

   Обычно были мы с девчонками, сестрёнка семьёй, брат с семьёй, когда приезжал в отпуск. Часто бывали Фроловы.
   Мама начинала готовиться к празднику задолго. Приберегала, подкапливала вкусности и деликатесы. Мама всегда удивляла богатым, вкусным столом. 
Мы приходили, сначала просто беседовали. Дядя Слава умел разговорить, спрашивал про про работу, зарплату, вообще про жизнь. Рассаживались.   Сидели так: стол раскладывали, с торца у пианино садился папа в кресло, на диван садилась Галина, Ольга, другие гости, мы с Людмилой садились на стулья, мама с торца от кухни. Ей так было удобнее на кухню ходить. Хотя мы и предлагали свою помощь, мама предпочитала всё делать сама, и по сути за столом почти не сидела – то одно принести, то другое. После застолья Людмила с Галиной помогали маме вымыть посуду. Расходились по домам, а мама ещё нам всем что-нибудь вкусное домой положит.
   На столе уже стоит селедочка очищенная с лимоном и луком или немного копчёной красной рыбки, хрен с уксусом, хрен с помидорами, свёкольник с хреном, холодец. Ещё бутылка хорошего вина, или водка или самогон как слеза, или весь алкоголь сразу выставит. Выпили, закусили, потекла беседа дальше. Почти всегда салат оливье, или Галина какой-нибудь сочинит-придумает.
   Мама почти за столом и не сидит: бегает на кухню, что-то несёт. Помогают Людмила с Галиной. 
   Закуски попробовали, рыбки отведали.
Мама заварила пельмени. Пельмени с мясом(свинина, говядина). Пельмени с капустой для гурманов. Пельмени с творогом для папы и кто захочет.
   После пельменей могла появиться жареная курица или  пирог с мясом или с курятиной, мясо тушёное,  тушёные косточки, голубцы. Все уже сытые-сытые, а мама всё угощает. Священнодействие – мясной пирог разрезать так, чтобы сок не вытек. То-то радость, если разрезали правильно.
   Пирожки с чем-нибудь.
   Еда, выпивка понемногу, шутки, смех.

   Коронная фраза Станислава Максимовичах:
-Анна Ивановна, это всё замечательно, всё очень вкусно, а чай-то будет или нет?
   А чайник уже кипит, мама несёт всякие печёности: хворост, шарики-лошарики, печеньки с вареньем. Галина торжественно вносит торт. Обычно торты  пекла Галина. Тут она была первой помощницей маме.
   Мы домой идём объевшиеся, да ещё в сумке мамины вкусности.


   Запомнилось.

   Папы уже нет. Мама накрыла стол в память о папе. На столе бутылка армянского коньяка ещё советских времён. Коньяк чудо как хорош. За столом сидим, папу поминаем.

   Когда мы жили на Толстого, иногда мама с папой приходили в бане помыться. Людмила готовила стол. Возможности у нас были весьма скромные, и родители это понимали. Мама с папой были заядлые чаёвники.
Мы уже для них специально берегли настоящий цейлонский чай.
   Мама с папой всегда говорили:
-Вы больно не суетитесь, не беспокойтесь. Нам баня да чай, больше и не надо.

   Был случай.
   Надо бабушку мыть, я пришёл, мама всё приготовила, раздела. Понёс я бабушку в ванну: дряхленькая, одни косточки да кожа.
   Бабушка потом маме говорила:
- Алешенька меня несёт, а мне так неудобно, стыдно.
- Мам, тебе было б семнадцать лет, тогда и было бы о чём говорить.
А тут чего – кожа да кости. Смотри, застеснялась она.
- И правда, Нюра.

   Бабушки не стало. Сидим, говорим о том о сём:
- Мама,  с бабушкой Вам досталось, а теперь папа на руках.
- И то верно, Алёшенька.
   Сколько ещё сил, сколько терпения. Не знаю, откуда мама силы брала, но никогда не жаловалась.

   Мы придём, поговорим о том о сём и дальше жизнь идёт.


  Родитеди на Дубовой горке(продолжение).

   Не стало бабушки. Папа, можно сказать, переехал на Горку, а мама туда каждый день наезжает.
   
   По заведённой традиции я огород весной вскопаю, а дальше уже мама начинает огородничать. Сажала огурцы, помидоры, капусту, лук, чеснок, петрушку, картошку. Разводила цветы. Папа осуществлял общее руководство, кур кормил. В саду кое-что выпиливал, подрезал, подсаживал саженцы – яблони, груши, сливы. Была у него мечта грушу вырастить с вкусными плодами. Обихаживал, рассаживал вишню.
   Мама развела викторию.
Папа быстро уставал, работать долго не мог. 
   Поработает, зовёт маму чай пить. А маме надо в огороде ещё столько сделать.
Мама ворчит:
-Отец, я с твоим чаем в огород не могу зайти.
-Аннушка, успеется, давай отдохни.
Ну что делать? Разве отцу откажешь?
Мама шла пить чай.


   Водяная эпопея.

   Много было проблем с водой. Её привозили на водовозке два раза в неделю. Надо караулить, когда привезут, а потом быстро носить, а то разберут. Или таскать воду от Ладягиных, это соседи в проулке внизу.  Воды для поливки надо было много. Мама удивлялась: у бабки всегда весь огород был полит, да ещё в колоде вода была, а тут только наносят, опять воды нет и толком не полито. Так бабушка секрет свой не выдала.
Секрет был простой. Бабушка поливала очень экономно и в самую самую меру. А папа поливал «с запасом», ему всё казалось, что полито недостаточно. По этому поводу они с мамой часто спорили и даже ссорились.
   Одно лето было очень сухое. Тучи дойдут до Лысых гор, а от гор жаром пышет, тучи отталкивает – опять дождя не будет.
   Я приезжал на Дубовую. Брал флягу на четыре ведра и ехал к дальней колонке за водой, это примернос полкилометра. Вот несколько раз сьезжу, привезу,но ведь это – капля, сколько ещё надо.
   На неделе, раза два-три приезжала водовозка, народ ктос чем бежал, набирал воды.
Все намучились. Иногда я помогал воду носить. Папа приспособил детскую коляску под флягу. Если меня не было, мама с папой фляги ворочали. Подвезут к водовозке, дождутся очереди, наберут воды. Папа возит. По случаю купили чан литров на триста. Закатили во двор, поставили под сток.
    Привёз флягу, надо в чан её вылить.
   Мама папе помогает.
   Папа наворочается с флягами, потом вечером по саду ходит,  рукой машет – болит.
   Я, сколько мог, помогал, но постоянно там быть не мог, а ведь работы каждый день полно. Кому её делать. Мама с папой вдвоём.
Папа рассадил вишню, малину, посадил облепиху. Сад цвёл, огород роскошествовал.


   В «разводе».

Папа лето на Дубовой горке, а мама в квартире. 
Мы шутили:
-Вот на старости лет мама с папой в разводе.
Мама не терпела беспорядка, старалась всегда и всё прибрать:
-Ненароком помрёшь, люди придут, смеяться будут, как так без порядку жили.
Вечером, когда мама собиралась домой, обязательно везде мыла полы и доски. Мела двор.
Через день придёт, опять можно прибираться.   
Папа старался, пока мамы нет, сохранить чистоту и порядок,но получалось не очень.
- Меня нет на Дубовой два дня, так чего только отец тут не намесит: тряпки все затаскает, посуду надо перемывать, обувь в глине. В сенках, на крылце, дома опять грязи натаскал. Приду,  начинаю всё сначала: варю, стираю, мою. Так уж выкрою сколько времени, можно сказать, украдкой в огород проберусь, сколько-то  пополю и опять:
-Аннушка, пойдём чай пить.
   Иду чай пить. Я уж так ворчу, чтобы поворчать. Сколько отец за всю жизнь одной рукой поворочал, на кого тут ругаться. Ладно хоть ходит, что-то делает.


   Мама рассказывает.

   И смех и грех. Я дома обед готовлю, отец в огороде. Слышу, зовёт. В окошко гляжу, нет отца. А он зовёт. Я в огород. Да что ты будешь делать. Нет отца.
Потом смотрю, а он в канаву упал, подняться не может. Тут я подошла, давай его вытаскивать. Ни у меня, ни у него силы нет, корячимся, вздыхаем-охаем. Кое-как на четвереньки встал, из канавы выкарабкался. Еле оба отдышались.
-Аннушка, ты только не ругайся, что-то ноги плохо слушаются.
-Да на кого тут ругаться, отец, чего ты туда полез. Ведь мог себя покалечить. Кой чёрт тебя туда понёс?
-Хотел куст смородины подрезать, больно разросся и толку нет.
-Меня чего не позвал.
-Так занята, не стал беспокоить.
-Ну всё, встал на ноги? Идти можешь?
-Могу.
-Отец, отец, пошли чай пить.
-Вот это, Аннушка, дело.


   Папа  на Дубовой горке.

   Когда папа был на Дубовой один, готовил себе обед сам, и делал это мастерски.
Мы приходили – Людмила папе помогала и под его руководством сначала мыла картошку, морковь, другие овощи, потом всё это чистила, крупно резала.
   Папа всё делал неторопливо. Доставал мясную косточку из холодильника, ставил кастрюлю на плитку.
   Священнодействовал: торжественно складывал в кастрюльку мясо и овощи, целый куст укропа, и у папы это всё томилось на слабом огне часа два, два с половиной.
   Получалось очень ароматно и вкусно. А если помощников нет, папа сам моет, чистит, варит.

   Свой дом есть свой дом – надо всё время что-нибудь подлаживать. Я приду, мне надо быстрее сделать, да домой  дела делать. А у папы не так:
- Олег, давай сначала чай попьём.
   Как я ни топороплюсь, а деваться некуда, надо пить чай.
   Папа ставит  самовар или чайник. Ждём, когда закипит.
 Папа заваривает чай.Садимся чаёвничать.
   Папа начинает рассказывать о детстве, селе, армии, политике. В последние годы часто говорил о маме:
- Эх, Олег, мать так много работает.

   Украйна, ридна Украйна осталась у папы в душе. Он очень любил цветы, особенно с пряным ароматом. Любил барвинок как память о родном селе. Летом у него в нагрудном кармане пиджака обязательно был цветочек: настурция, шиповник, календула.
   Очень любил лес. Когда уже силы были не те, ходил недалеко за Редькин дол. Иногда уговаривал маму. Они ходили по пригорушкам, а мама вспоминала, где в войну сажали картошку.

    У папы силы уходили, делать что-то существенное он уже не мог, рука отказывала. Но Дубовая горка его жизненные силы здорово поддерживала.   
   Папа или мама указывали, что надо делать, а я был на подхвате, выполнял черновую работу: весной огород копал, летом воду носил, латал, красил крышу, забор городил, печь переложил. Зимой-весной снег кидал с крыши и от стен. Ещё срезки рубил, пилил всякий хлам, выпиливал старые вишни, канавы копал и поправлял по осени. Разобрал навес-дровник(с отцом его и собирали),


   Домой.

   Домой с Горки шли пешком или на автобусе ехали.. Но и до остановки надо было дойти. Ни мама, ни папа никаких подпорок не признавали. Идти с батожком было не по ним. Да ещё сумки с урожаем. Каждый раз - всё тяжелее.
Папа – заботливый и внимательный. Идут с Дубовой. У мамы сумка,у папы сумка:
-Аннушка, давай мне сумку, я на плечо возьму.
-Отец, для смеха что ли ты говоришь.  Ты с одной рукой  две сумки понесёшь, а я рядом буду прохлаждаться. Люди-то что скажут.
-Люди людьми, а ты вон какая усталая.
-А ты у меня двужильный, не устал. Отец, не выдумывай, потихоньку дойдём.
   Но бывало папа ещё замечание маме делал:
 - Аннушка, ты что сутулишься, ноги еле передвигаешь, вон смотри, как женщина красиво идёт.


   90-ые годы.

   Нам не платят зарплату. Старшая дочка учится в институте. Ей надо деньги высылать, где их взять? Какие-то гроши выплатят, заплатим за квартиру и остаётся только на хлеб. Дома своя картошка и квашеная капуста. В закрученных банках компот, салат огуречный, варенье. Не голодаем. 
   Но надо старшей дочке деньги выслать. В Челябинске на одной картошке не проживёшь. Занимать не у кого, да и не занимали мы никогда.
  Шёл я к родителям. Они выручали, помогали, чем могли.
   Я ничего не обещал, когда деньги верну, да мама с папой и не спрашивали.
Жили мы тогда одним днём. В чём моя благодарность родителям? Помогал делом, работой, сколько мог. Никогда не забывал и не забуду, как они нам помогли.

   Папа ездил на Дальний Восток к  своим племянницам. Вот идёт он по улице: с одной стороны старенькая сестра дожидается, напротив – племянница-инвалид ждёт. К кому идти? Пошёл к племяннице –  кто, как не инвалид инвалида поймёт.


   До 88 лет папа всё делал сам, даже воду возил. Зимой много ходил по магазинам, - и не ради магазинов, а чтобы ноги тренировать:
- Ох, Аннушка, дай Бог на своих ногах помереть.
   Мама больше беспокоилась за папину голову. Выписывали ему какие-то успокоительные таблетки, папа чувствовал себя сносно.  Без таблеток – очень большая тревожность.   
   Папа быстро терял интерес ко многому, но жить хотел, жизнь любил.
   Пришла папе какая-то идея, собрал все документы и положил себе под подушку: паспорт, удостоверения всякие, трудовую книжку. Мама особенно смеялась, что он трудовую книжку прячет:
- Отец, трудовая-то тебе зачем?
   А папа так хитро молчит.
   В эти два последних года мама только за папой и ухаживала. Всё, что могла, сделала. Но всё равно сокрушалась – пожил бы ещё.
   Мама так и не примирилась с уходом отца, жила воспоминаниями. Его нет, а он для мамы будто живой.
   Первые недели, месяцы маме было особенно тяжело. Надо было приноравливаться жить одной.
   Наверно, было и чувство беззащитности.
   Но постепенно как-то всё устаканилось, настороженность мамина прошла, а со временем мама в нас ощутила надежную защиту. На Дубовой горке одной маме было не под силу. А у нас  - Точильный, как его оставишь?
Бабушкин дом на Дубовой горке продали.
   Я маме твёрдо обещал, что она ни в чём огородном нуждаться не будет.
   Мы своё обещание выполнили.


   У мамы.

   В жару, пыльные, тащимся от вокзала с двумя рюкзаками. Надо бы домой, да не хочется на следующий день идти – отдохнуть бы. Идём к маме, несём лук, картошку, травы, всякую зелень. Усталые, очень, а всё-таки есть и воодушевление: вот сейчас к маме придём  - то-то она обрадуется.
 Заходим. Выкладываем урожай. Мама зовёт пить чай. Это уж когда как. Если силы есть, чаёвничаем. Если нет – домой. Мама нас хорошо понимает.
   Принесли луку, петрушки, укропу, немного ягод, картошку раннюю, первые огручики.
Маме – радость, и нам радость. Много ли человеку надо.
Мама шутит:
-Вот я с огородом мучилась. Теперь дома сижу и всё-то у меня есть, давно надо было так устроиться.
Мама одна.

   Осталась мама одна. Трудно ей было привыкать. Мы-то рядом, а отца нет. Мы уже ей отца не заменим. Придём, только и разговоров что о папе.
Столы мама  уже не собирала, только на 9-ое мая и 26-ое мая – помянуть.
   Жила мама скромно, экономила. Всё время находила себе какое-нибудь заделье: перебрать что, прибрать, подкрасить. Развела цветы, они у мамы роскошно цвели. Шила, вышивала немного - из-за глаз, видеть стала хуже. Телевизор смотрела мало, постоянно читала. Мы придём - обсуждаем с мамой прочитанное.
   Больше всего вспоминала папу и прожитую жизнь, особенно Миньяр.
Какая у нас с мамой задушевная беседа, мы друг друга с полуслова понимаем:
-Мама, помните, как картошку сажали…как к покосу готовились…
а зимой как задует… а весной в саду-огороде… а как коньяк первый раз пробовали…а бельё зимой полоскать… а баня…Казьмируки, Брылкины, Емец, Галаевы…папа сало коптит…яблони цветут…
   Вроде и разговор ни о чём, а так хорошо, так светло. Только одну думу и думаешь: пожила бы мама подольше, как мы без неё.

   По гостям ходить не любила. И к нам, и к Галине очень редко приходила, но нас всегда ждала. Постепенно как-то установилось, что мы к маме, когда мы не работали в Точильном, приходили два раза в неделю: пили чай, разговоры разговаривали. К маме идём, к чаю что-нибудь купим, хотя мама и ворчит, что у неё всё есть и ничего не надо.
   Мамы не стало, ниточка миньярская прервалась. Некому мне больше сказать:
- А помнишь как на покосе дальний луг убирали…а помнишь…

   Отцвёл в палисаднике белый шиповник, навсегда отцвёл…

   Чем больше лет прибавлялось, тем больше у нас с мамой было понимания. Зажили мы душа в душу, лучше и не надо.

   Мама любила, чтобы у неё был запас самого необходимого. 
Мы маме покупали   сахар, соль, крупы. Принесём, мама всё разложит по баночкам, мешочкам. Довольная: всё-то у меня есть.
   Любовь к жизни сохранила до конца. Я сейчас пишу эти строки, а перед глазами – мамино смеющееся лицо в последнюю встречу.
   
   Как-то раз мы принесли бутылку хорошего вина, распили, маме очень понравилось, а вообще в таких делах она была большая привередница.
 Мама потом рассказывала: вино очень понравилось, решила купить в запас, взяла пустую бутылку, пошла в «Алкамаркет», подошла к продавцу:
- Дочка, мне бы вот такое вино.
   Нашли, купила, поставила в шкапчик.
   Мама старалась нас не обремеменять, на свои болезни не жаловалась, настроена всегда бодро, всегда готова пошутить, а о папе горевала-вспоминала:
-Ночь. Я только уснула. Слышу, идёт:
- Аннушка, ты спишь?
   Он вот как это понимал, что я должна была сказать – сплю?
- Аннушка, не спишь, давай чай попьём.
   Ночь-полночь, идём чай пить
   Утром поднимаемся. Сел на кровать, минуты две раскачивается. Стал подниматься – опять качает его. Я рядом стою, жду, когда равновесие установит. А ещё бодрится:
- Аннушка, если ты меня бросишь, я ведь женюсь. На меня многие засматриваются.
   Так жалею, что не сказала:
-И я найду, за кого взамуж выйти.
   Ведь каждый день его вспоминаю, с ним говорю.Так бы сейчас за руку его подержала: Ванюша, Ванюша ты мой.
 
   Что только иной раз не удумает. Ещё в Миньяре жили. Вы все заболели – грипп. Я вся извелась, а он мне:
- Ты, Аннушка, себя береги, если что мы деток ещё нарожаем.
- Отец, ты в своём уме?

   У мамы сон-бессонница. Мы к маме придём, мама рассказывает:
- То ли спала, то ли нет ночью: и чай пила, и читала, носки штопала, еле утра дождалась.
- Мам, Вам надо отдыхать. сон налаживать,
- Да ладно, днём, если что, высплюсь. Мне не на работу, так я уж это.

   Белила у мамы Галина, я мебель передвигал, мама прибирала: на балконе, в комнате, в спальне, на кухне. И в кладовке у неё был порядок. Ничего лишнего, всё аккуратно разложено, хлама никакого. Если мама просила меня что-нибудь помочь, то всегда говорила:
- Ну потом, когда время будет.
   Но я старался сделать сразу, да и мама на это надеялась, не любила откладывать дела в долгий ящик.

   Мама с годами боевитость не утратила, но тяжело ей стало что-то очевидное доказывать. Хотелось покоя, ровности отношений. Многое ей не нравилось, возмущало – с нами душу отведёт, поворчит на всякую ерунду –всё полегче.

   Маме радость и нам – первые овощи. Из Точильного приедем – с мамой говорим про сад-огород, про бабушку Нюру. Мама её очень почитала. Понятно, годы ушли. Осталась мечта:
-Вот нигде мне не по душе, а в Точильном бы жила. Там так спокойно, не боязно. Тётя Нюра рядом. По огороду сколько поделаю, а вечером с тётей Нюрой на лавочке посидим. Жили бы душа в душу. Может правда на лето в Точильный перебраться.

   Наша главная забота была в том, чтобы мама не почувствовала, что Дубовой нет, осталась она без огорода. Старались всё привозить заранее, чтобы запасы не кончались. Мама по этому поводу часто шутила, что так-то хорошо жить – на всём готовеньком.
   Мама рассчитала на сколько может прожить, остальное клала на книжку. Деньги шли в основном на еду и плату за квартиру. Покупала молоко, сметану, творог, крупы. Мясо, кур – редко. Есть старалась поменьше – и так, мол, полная. Всё время находила себе занятия, и мы ни разу не слышали от мамы, что вот не знала куда себя деть.  Много созванивалась с Миньяром – с тётей Ритой Киселёвой. Когда Емец Кузьмы и Нины не стало, родители  стали общаться с их дочерью Ритой(в замужестве – Киселёва). Сам Борис Киселёв в 80-ые годы работал рубщиком на рынке. Всем он знаком, все с ним за ручку ручкаются. Ушёл Борис на пенсию и всех знакомых, как подменили, ладно, если при встрече кивнут. Борис потом папе признавался:
-Я, Иван Евменьевич, только сейчас в жизни разобрался, понял, кто есть кто.
   А мама с папой в отличие от других только больше с Киселёвыми подружились. Были Киселёвы люди  очень приветливые, хлебосольные, радушные. Мама с папой у них даже ночевали, говорили обо всём досыта. Киселёвы очень любили огородничество, всё лето жили в саду, там был домик хороший и ещё лучше баня. Борис и всё достать мог, и сам был мастер на все руки: в бане всё уделано до мельчайших подробностей. Мама с папой любили у них в саду мыться. Тётя Рита – великая мастерица на пироги. Мама говорила: такой чебурек завернёт – на ладони вполовину не уберётся. Тётя Рита где могла и  поскупиться, а дядя
   Борис для Бондарей – душа нараспашку. Родители ехали к Киселёвым не с пустыми руками, и Киселёвы что-нибудь положат, а уж самогонки нальют обязательно. По ней Борис был великий специалист: из родниковой воды, два раза перегнать – пей, голова болеть не будет, самогоночка – лекарственная. Очень хорошие, дружественные были отношения. Потом Борис заболел – диабет, ногу отрезали, вторую. Тётя Рита за ним ухаживала, берегла, как могла.
   Папа Бориса очень уважал, и уже когда папы не стало, я в память о нём ездил к Киселёвым на велосипеде, привёз им луку, зелени изТочильного – уж так они были рады, особенно Борис Васильевич.
Он в это время уже инвалид, без обеих ног, кому нужен. А, оказывается, помнят. Ездил на инвалидной коляске по кваритире, всё приговаривал: я ещё живой, я ещё живой. И мне как-то светлей: папу помянул, папе с мамой радость. Тётя Рита любила поговорить по телефону, маму это иногда напрягало.К Киселёвым и мы с Людмилой ездили. Встретили очень хорошо.

   У мамы от всех болезней было одно лекарство – чай. Поликлинику, больницу мама не признавала. На ногах образовались
большие шишки. Мама что-то прикладывала, а вообще говорила:
- Уж как будет, а что случись – сирот не оставлю.
   Сердце надо было обследовать, лечить. Мы с Галиной не настояли, а мама от всех болезней признавала только чай.

   Однажды пришёл к маме –она вся в расстройстве: пошла получать пенсию, а ей сказали, что она получила уже, да ещё нахамили. Я пошёл выяснять, и пошла плясать губерния. С трудом удалось доказать, что пенсию украла почтальонка.  Пенсию вернули. Маме волнений  хватило.

   Мама с папой говорили:
- Живите так, чтобы рубль, хоть и последний, а на троих делите.    
Мама в последний год часто повторяла:
-Вы только не судитесь.
   Маму похоронили а марте. В мае приехал могилку обихаживать. Жара-пекло. Таскаю дёрн с луга, далеко, тяжко, а мне всё полегче, будто с мамой говорю. Будто мама жива.
  Приеду домой, встретит, скажет:
-Ох, сыночек, устал, поди. Ты бы хоть не в раз всё делал.
  А потом будем пить чай, и мама обязательно да над чем -нибудь и пошутит.
Запомнил я маму смеющейся…


   Я не могу принять, понять, что родителей нет. Папа с мамой для меня живы, просто где-то далеко, и когда-нибудь придут к нам. Посидим, почаёвничаем, душевно посидим и мама скажет:
- Так хорошо собрались – легко на душе стало.
   Родители наши – с нами.

   Что толку сожалеть теперь? Не вернёшь.  Но до чего же жаль, и эту потерю ничем не восполнить.
«Спел неумело я», совсем не думая о «художественности». Какая уж тут художественность, когда мне так дороги, так по сути бесценны чёрточки, памятки прошедшего. Домысливать, восполнять пробелы, выстроить хронологию, гладко и ровно всё расписать – нет, здесь это невозможно.

 -Зачем писал, нужно ли это кому?
Не знаю, не знаю, просто, я Иван, родство помнящий

   Именно это для меня значимо, именно в этом моя суть. Если проживать не свою маленькую жизнь, а жизнь большую глубинную, если ощутить. почувствовать эти природные тысячелетние нити, может быть, в нас самих будет что-то меняться, может быть, наша душа омоется, может быть, в наших сердцах что-то сдвинется, и мы на самом деле, по крайней мере, меньше будем суетиться и кувырком нестись по жизни.



Папины цветы.

   Дубовая горка. Май месяц. Я копаю землю под картошку, мама высаживает лук. Папа ушёл за Редькин дол. Мама уже стала беспокоиться, папы всё нет.
Идёт, льняной, светло-бежевого цвета костюм, в кармане пиджака – веточка шиповника:
-Отец, ты куда пропал, мы же волнуемся.
-Аннушка, смотри как пахнут, такой аромат.
  Папа достаёт цветы шиповника, они и правда такие ароматные.
  Папа очень любил цветы, особенно за их аромат: календула, настурция, цветенье яблонь и вишен.
Папа – душа садовая. Вот он под яблоней на скамейке в Миньяре, вот любуется цветущими вишнями на Дубовой горке, на Толстого подсаживает яблоньку, вот в Точильном сажаем с папой калину.


Папина хата.

   Украина. Село Летычевка. Белая хата на две половины. Глиняные полы. Лампа-керосинка. Железная кровать. Домотканые половики. А сад, какой сад! Шелковица, черешня, грецкий орех, вишни, груши.


   Мама в Точильном.

   Маме всё волнительно. С вечера собирается, что с собой взять, с чем чай пить, тёте Нюре подарок.
   Приехали. Мама идёт гулять по саду. Я топлю баню. Людмила полет грядки. Пьём чай. Мама всё порывается чем-нибудь Людмиле помочь. Но мы и так рады, что мама приехала. Какая уж тут помощь.
   Приходит тётя Нюра, бабушка очень скромная, стеснительная, а мама вокруг тёти Нюры, так уж она благоволит к этой труженице, к светлой и чистой душе. Долго пьют чай, рассказывают о житье-бытье.
   Потом мама идёт в баню. Час не прошёл, а мама уже помылась.
-Мама, что Вы так быстро помылись. Мы ещё успеем, мылись да мылись бы.
-Нет, хватит, как раз хорошо.
   В баню зашли, мама не столько мылась, сколько всё вытерла насухо, прибрала, будто в бане и никого не было. Идеальная чистота и порядок.
   Мы вымылись, а уж тут мама любила ещё в баню сходить, посидеть. погреться.
   Выйдет.
-Мама, как Вам баня?
-Как хорошо! И в саду у вас так художественно. Так бы всё лето и жила в Точильном.


   Мамины цветы.

   В Миньяре мама разводила георгины, ирисы, декоративный виноград, пионы.
Потом на Толстого, на Дубовой горке.
   В квартире у мамы было много цветов. Росли и цвели они пышно и буйно.
Мама их подкармливала какими-то настоями, спитым чаем.Много маминой вышивки, уют.
   Мама – весёлая, любила шутку, смех.
Маму помню смеющейся…