История седьмая

 «Ерунда это всё!» - резко ответил Анри – «Любить – это не смотреть друг на друга, а смотреть в одну строну».
 Он поглядел на нас и усмехнулся – «Прямо как вы сейчас!».
Время сдвинулось ещё на пару мгновений. Ещё чуть дальше от начала времен и чуть ближе к их же, времен, концу времен. На Париж спускалось лето, и ещё оставалась последняя пара недель до победного шествия бошей по его бульварам.
 Я ещё раз посмотрел на Экзюпери и вспомнил парижский сентябрь 1914- го года… Большая часть его жителей была эвакуирована. Великий город стоял почти пустой. И с него слетела вся шелуха ежечасных забот, гомон и суета толп. Грядущее его было не ведомо никому и на желтых летящих по ветру листьях, он писал свои письмена, подобно бойцу, торопливо бросающему строки на бумагу. А письмо перед боем - это почти завещание: «Люблю… Целую… Береги... Жди...» И в своей готовности к борьбе и смерти в борьбе – Париж был как никогда прекрасен, величав и тожественен. После я видел такое только в осажденном Ленинграде… «Час мужества пробил на наших часах и мужество нас не покинет».
 Но сегодня всё здесь было не то и не так. Город не думал о борьбе – он пытался сделать вид, что ничего не происходит. Но это плохо ему удавалось. Он пытался громкой музыкой ресторанчиков и кафе спрятать трусливый страх пред нарастающим ревом нацистских пехотных маршей. И сегодня он был не бойцом, а облаком в штанах.
 «…Да, именно так» - продолжил Анри – «Война стирает грань между жизнью и смертью. И как ни странно – приходит время для этой самой Любви. Но для самой большой. Не к женщине и не к дому. Когда Любовь - это весь Мир и Миръ. Так, кажется, у вашего Толстого? …Да, так что ты там про Моцарта говорил?».
 «Моцарт…» - ответил я – «Знаешь, я же и у него бывал. Это всё сказка красивая, что отравили, что… Слабый он был, болезный. А жил на таком форсаже, что нам не представить. Я ж ему говорил: остынь! Спи по ночам, одевайся по погоде, думай, чего жрешь… А он смеется: «А на фига мне такая жизнь? Да для меня делать то, что не хочется - это та же смерть. А хочу я только музыку. Это и есть жизнь, без неё я помру». На самой высокой ноте жил… «Маленькая ночная серенада»? Какой же это безумный фонтан детской радости, восторга… Восхищения миром и своей жизнью в нем… А ведь тридцать первый год шел и от жизни –то оставалось с тыщу дней, не больше».
«Угу» - глядя в себя, медленно заговорил Анри – «Взрослый ребенок. Не потерявший детство, оставшийся в нем… Сел верхом на свою планетку и улетел… Каким бы он мог бы вернуться сюда, сейчас, в наш век, в наш 40 –й год? Так и вижу его – прямо как принц… Только маленький... Локоны золотом… Нарисуй мне ягненка…» 
 «Мальчики, ну прекратите быть такими заумными! Все тут ваши рассуждения не стоят единого чувства женщины!» - вмешалась моя лучшая половина.
«Совушка, милая, ну да кто ж тебе такое сказал?» - ответил я.
«Франсуа Вольтер, неуч!» - рассмеялась она и шлепнула меня свернутой в трубку «Фигаро».
«А ловко она тебя!» - улыбнулся Антуан и поднялся – «Ну, спасибо за хорошую кампанию, но у меня заканчивается увольнительная…»
 Улыбка ушла с его лица. Он взглянул через витрину на вечерний бульвар.
«…Идет Война и я обязан в ней участвовать. Всё, что я люблю – под угрозой. Я хочу драться и моя любовь вынуждает меня к этому… Мне не так много осталось... Прям как Моцарт» - он грустно улыбнулся - «И нас – готовых защищать – слишком мало, чтоб отстоять и нашу страну, и этот город, и этих людей… Мы не сможем. Но это не повод предать вот это всё…  Я так хочу, чтоб эта война, эта гнусность, закончилась раньше. У меня ещё столько… после войны! …Нет, я не буду пока прощаться!»
 Мы пожали руки. «Тонио… Передай от меня привет Консуэле!» - взмахнула рукой Елена.
«Merci»! – Ответил тот и вышел из зала. Навсегда.