Судьба искусства в христианском мире - фр. 1

РАВНОПРАВИЕ И ГИБЕЛЬ КУЛЬТУРЫ

...средний, массовый человек, человек коллектива,
был господином истории, и он всегда требовал,
чтобы все делалось для него, чтобы все считалось
с ним, с его уровнем и его интересами.
Н. А. Бердяев



Духовная жизнь со всем вырастающим на ее основании древом духовной культуры неизбежно страдает, когда существование начинает ориентировать себя в аспекте права. Духовное всегда свободно, оно и возможно лишь потому, что Дух предвечно обладает качеством свободы. Свобода же не есть право. Свобода есть именно качество — качество,  п р и р о ж д е н н о е  человеку  Богом. Свобода — это богоданность, и, таким образом, она не только не есть право, но должна по человеческому достоинству почитаться долженствованием. Единственная настоящая свобода — это свобода духа, а дух не ищет права иметь. Дух ищет права принести, отдать. Дух несет в себе это как внутреннюю потребность. Обращенное к самому себе требование приношения есть качество духовного аристократизма, которому не свойственна и не нужна борьба за права. Он и так наследует их по аристократическому происхождению своей творческой природы от божественного гена. Духовный аристократизм есть избыточность, есть полноценность, которая переживается как дар и веление свыше исполнить свое предназначение, внести новое в бытие, расширить духовное содержание жизни.
Борьба же за равноправие всегда основана на чувстве неполноценности, недостатка, ущербности. В борьбе за права есть всегда скрытая обида, представление о чьей-то вине, сознательное или бессознательное отрицание своей вины, а, за всем тем, нечувствительность к общечеловеческой вине, вине каждого перед Богом. В подноготной борьбы за равные права всегда есть беснование парвеню — человека, помраченного чувством обиды, а не просветленного сознанием вины, заряженного агрессией, жаждой компенсации, ищущего уравниться в полноценностях с теми, в отношении кого он питает комплексы неполноценности.
Жажда «равенства», питающая борьбу за равноправие, во¬все не есть утверждение равенства перед Богом, равенства общечеловеческой сыновности и общечеловеческой вины. Это жажда равенства всех со всеми, равенства возможностей, равенства в смысле права тоже  м о ч ь. Но право  т о ж е  м о ч ь  никем не дается и не отнимается. Оно вообще не может быть присвоено ни человеком человеку, ни человеком себе самому. Борьба за право  т о ж е  м о ч ь  есть в действительности не что иное, как требование для себя дара  м о ч ь.  Но дары даются Богом, они не востребуются по праву. Тот, кому дарована способность м о ч ь,  ощущает ее не как право, а как обязанность, как долг
м о ч ь, как призвание. Не обладающий даром пытается требовать его как право, в котором ему несправедливо отказано.
Данное или завоеванное право — не гарантия способности. Мочь, в смысле — иметь возможность, не означает  м о ч ь,  в смысле — суметь. Дать человеку равное избирательное право вовсе не значит наделить его подлинной способностью избирать. Масса, получившая равные избирательные права, либо безропотно изби¬рает самого сильного, либо, с энтузиазмом массовой воли, — самого серого, т. е. самого похожего. Точно так же и получение права на власть отнюдь не гарантирует действительного дара власт¬вования. Более того, рвущиеся к праву на власть есть, обыкновенно, люди, даром властвования не обладающие, но страстно алчущие власти как самоутверждения, как утоления амбиций или тайных сомнений в своей истинной значительности. Потому и образ мирской власти есть чаще всего образ звериный.
Итак, всякий дар есть избыточность, и кто наделен дарами, тот переживает свою одаренность как долженствование сво¬бодно разделить ее с другими. Борьба за право есть признак бездарности, ущербности. Ущербность же чужда внутренних долж¬ноствований. Она, напротив, стремится восполнить себя претензиями.
Равноправие, которого так добивалось христианское человечество ...равноправие, пошедшее в своих выводах дальше элементарных прав человека, не только не гарантировалось равнокачественностью получающих права, но заведомо предопределяло падение общечеловеческого качества, снижение качественных содержаний нынешнего мирового дня.
Получившие права массы воспользовались ими в соответствии со своим разумением и своим духовным состоянием. Это губительно сказалось на всем духоздании, уже возведенном аристократическими культурами прошлых эпох. Правом  м о ч ь, в смысле — уметь, они не воспользовались. Уметь лучше массы не стали. Зато в полной мере осуществили свое право мочь, в смысле — иметь возможность! Они получили право желать и требовать в соответствии со своими желаниями. Желают же массы только простого и грубого, заказывают и требуют понятное себе и на себя похожее.
Демос, вошедший как главная сила в демократизированный мир, никогда не имел духовных связей с аристократической культурой, с культурой в подлинном смысле, т. е. с ценностями возвышенного и сложного. Зато демос имеет и всегда несет с собой неискоренимую ненависть к культуре как атрибуту мира угнетателей. Даже самый мирный и сытый демос есть внутренне вечный погромщик культуры. Демос есть современная разновидность варварства, страшное племя середины, уже сорванное с почвенных корней, поверхностно цивилизованное, но в ценностный мир так и не вошедшее. Демос образует громадное царство полуграмотных — что-то видевших, где-то слышавших, но внутренне не принявших никакого культурного родства, лишь бесконечно предъявляющих право на хлеб и зрелища. Таково в существе своем «царство демократии», разрушившее не одни лишь достижения, но сами основы культуры в эпоху равноправия. Духовное состояние большинства не возвысилось с полу¬чением равных прав, но зато добавило к своей естественной низости еще и устрашающую энергию разрушения, которой до равноправия не обладало. Равноправие фактически даровало грубому большинству право растоптать равнодушием, а нередко и злобной ненавистью так долго и так трудно взращивавшиеся побеги аристократической духовности, устремленности к совершенству, культивирования высоко сублимированных форм существования. Разбив сосуд культуры и дикарски растащив его драгоценные осколки, демос соорудил свою собственную «культуру» с ее «архитектурой» торговых центров, «скульптурой» унитазов, «мелкой пластикой» дверных ручек, «живописью» популярных постеров, «миниатюрой» конфетных коробок. Философия стала «философией» консума, а эстетика — «эстетикой» Версаче. Демократическая «культура» процвела буйным и поистине неистребимым бурьяном на руинах рухнувшего здания подлинной аристократической культуры, последним прибежищем которой стали пустующие музеи, пыльные хранилища библиотек.
Демос говорит на своем примитивном языке и заглушает гиканьем звуки любой иной речи. Когда состарившийся мелкий торговец, случайно оказавшийся со мною за одним столом, на мое ошарашенное: «Так что ж, по-вашему, Парменид и Платон могли не писать своих сочинений?» — отвечает спокойно и без сомнений: «Могли и не писать ...незачем это все!», — тогда я понимаю, что сам демос говорит со мной на языке равноправия. Не народ — демос. Ведь одновременно с падением здания аристо¬кратической культуры погибла и глубокая народная культура, культура людей земли, наивная и часто примитивная в средствах, но искренне религиозная и в своей простоте аристократичная. Вся ценностная иерархия, восходившая от народных корней к кроне высокой аристократической культуры, сметена прибоем серединной толпы, дикарствующей под серыми знаменами равноправия. Равное право желать, требовать и иметь обернулось правом демократического большинства не желать и не иметь, правом устранить все сложное, утонченное и возвышающее, что характеризовало образ человека и образ существования прежних эпох. Одной только квантитативной неотразимостью своего социального заказа демократическое большинство — массовый пролетарий и массовый городской обыватель — про¬диктовали миру свои «ценности»: снятие культурных табу, разнуздание животной стихии, варваризацию в оргиях грубых насыщений и массовых примитивных увеселений. Подавляющее большинство произведений современного «искусства» есть уже производство, фабрикация. Демос требует и силами своих «культурников» варит для себя похлебку «культурных отправлений». Сегодня художник, музыкант, писатель стоят перед мрачной альтернативной: искусственно изломать, варваризовать, опримитивить себя, чтобы найти место в индустрии культурных отправлений демоса, либо принять тяжкую судьбу непонятости и невостребованности.
Равноправие в действительности привело не к равенству всех, а к преобладанию бескачественного большинства. Ныне ду¬ховная элита, наследница и обломок былой аристократической культуры, находится в положении угнетенном, живет на правах духовного парии в скудных резервациях обездушенного демосом мира. Затравленная своей неуместностью в современном мире, заглушенная в своих восходящих устремлениях прагматикой тупого демократического варварства, большая часть духовной элиты давно уже болеет отчаянным иронизмом, который разрушает ее изнутри, хотя, по видимости, дает ей некий защитный панцирь.
Устоявшееся понятие «писать в ящик» оказалось не только и не столько реальностью тоталитарных деспотий, сколько удручаю¬щей судьбой всякого духовного творчества в наши дни. Самыми злыми и беспощадными врагами аристократической культуры оказались не диктаторы с их режимами и цензурами, а демокра¬тическое большинство современного христианского мира — вечный обыватель, вечный буржуа, вечный пролетарий — самые массовые заказчики и потребители «культуры» и «искусств». Они убивают культуру самим своим выбором, своими запросами, суммой своих предпочтений, безошибочно отбирая и покупая все низкое и пошлое, все неаристократическое, все низводящее и развратительное. Римский плебс имел свое грязное обиталище на Колизее. Современный плебс, имя которому демократическое большинство, весь окружающий его мир превратил в бесную¬щийся «колизей».
Равноправие, которое не гарантировалось духовной равнокачественностью, равенство возможностей, не защищенное высотой устремлений, привело к срыву духовного уровня чело¬вечества. В середине XIX в. русский мыслитель Константин Ле¬онтьев говорил о грядущей эпохе упростительного смешения, в которой задохнется и иссякнет аристократизм духа, которая разрушит здание высокой культуры. И эта эпоха пришла. Ленинский лозунг — «искусство должно быть понятно народу» — это уже крик требующего хама, уравненного в правах желать и иметь. В этом крике прозвучал приговор культуре ХХ века, хотя парадоксальным образом именно в большевистской России, царстве восторжествовавшего хама, развратительная и низводящая хамова «культура», «культура демократическая», была значительно дольше скована казарменным пуризмом диктатуры. Тоталитаризм настолько боится свободы, что даже демосу, на волне которого он пришел к власти, окорачивает поводок. Урезая демократические свободы, тоталитаризм неизбежно урезает и возможности демоса требовать низменное и развратительное, то есть невольно возвращает демос в положение неправомочности, неравно¬правия, которое во всем, кроме элементарных прав человека, демосу и подобает.
Духовно христианский мир ХХ века стал жертвой восстановленного, а точней, установленного равноправия. Высокая аристократическая культура, созидавшаяся вдохновением творческих гениев и борениями духовных подвижников, была оскорблена и развенчана, а потом и вовсе раздета донага, разобрана, разрушена, наконец, растащена бестрепетным хамом на примитивные его потребы. В нашем веке возникло много понятий, включающих в себя слово культура: субкультура, массовая культура, пролетарская культура, — но ни за одним из этих понятий не стоит духовная реальность подлинной культуры. Все эти понятия суть лишь эвфемизмы варваризации. Демос не имеет культуры ...только антикультуру. Хам не может иметь культуры, потому что культурное состояние противоположно состоянию хамскому. Всякие софистические пробы утвер¬дить антикультуру в качестве современной культурной формы жалки и никуда не годятся. Это пещерная софистика все того же хама, который, кстати, очень может внешне цивилизовать себя, но внутренним хамом все равно останется. За огрубением и примитивизацией культурных форм всегда скрывается духовное опрощение, вытеснение восходящих духовных устремлений нисходящими и, значит, неизбежно — движение от духовности к бездуховности, от культуры к варварству.
Двадцатый век, век равноправия, стал эпохой упростительного смешения и варваризации в массовых «культурах» демо¬кратий или «культурах» фашистских и коммунистических деспотий. Но как ни уродлива сама по себе идея всеобщего равенства людей, из которой и почерпнуты выводы современного равноправия, чтобы понять нашу эпоху, необходимо увидеть ее как последний (или, может быть, еще не последний???) тупик богооставленности, в который зашло христианское человечество. Равноправие — не причина, а симптом гибели культуры. Один из симптомов. До того, как погибает аристократическое качество культуры, должно сначала пасть уважение к этому качеству, должны восторжествовать какие-то иные и очень бездуховные основания, религиозный идеализм должен уступить место атеистическому реализму. Во имя Бога человек хранит идеалы и ценности. Перед Отцом Небесным он помнит и понимает свое человеческое достоинство, верит в искупительный путь через духовное восхождение. Отвергая Отца и отказываясь от своей богосыновности, человек вступает на путь служения имени своему, и этот путь ведет туда, куда христианское человечество завела дорога от первых гуманистических бунтов Возрождения до демократического варварства наших дней.